Таблица лидеров

Вспомнилось тут (не дословно, кто помнит из поучений св. подвижников): Был не кто, богатый и скупой купец. Как то ехал он в своей повозке, а к нему тут нищий, грязный оборванец подбежал и просит подать милостыню. Купец кричит в гневе на нищего уйди от меня оборванец, а тот не унимается и просит хоть хлеба подать потому что голоден. Купец что бы тот от него отвязался и отломил от края хлеба кусок и кинул в грязь от себя подальше что бы оборванец от него отстал. Вскорем времени купец умирает и попадает на Суд Божий, стоит трясется от страха в ожидание своей участи. Суд выносит приговор, купец уже смирился с тем что нет ему заступничества так как добрых дел не имел, но на последних словах приговора услышал: отягчена твоя душа столькими грехами, но ты был милостив к одному нищему что просил милости от тебя и ты ему ее дал за это будешь помилован! Купец вспомнил то случай с нищим и свое поведение к нему, и возразил: как же я был милостив?.., я лишь бросил кусок хлеба и то что бы отвязался от меня тот нищий. На что услышал ответ: даже такая милостыня была угодна Богу. И такая милостыня умилостивляет Бога, брошенный тобой кусок хлеба нищему, спас того в тот день от голодной смерти.

Из поучений не знаю. Есть похожая притча из братьев карамазовых у Достоевского - о злющей бабе и луковке. Ее классик записал со слов деревенской бабы.

"Думай, что говоришь, кому говоришь, и какие это может иметь последствия". Не помню, кто это сказал из православных. Имеет ли смысл излагать позицию православия, если она не будет принята (вопрос риторический). Как излагать, когда излагать, каким образом излагать - вот в чем трагический вопрос (для размышления). Кстати, в приведенной мной выше фразе Аннигилятора еще были слова, что атеисты во многом правы. И вот он финт бесовской логики)

Се, Отрок Мой, Которого Я избрал, Возлюбленный Мой, Которому благоволит душа Моя. Положу дух Мой на Него, и возвестит народам суд; не воспрекословит, не возопиет, и никто не услышит на улицах голоса Его; трости надломленной не переломит, и льна курящегося не угасит, доколе не доставит суду победы; и на имя Его будут уповать народы. http://bible.optina.ru/new:mf:12:20

Судя по всем его высказываниям, поскольку он со злобой объединился и не считает её вредной для себя, то выражение сочувствия ему лично он воспринимает поддержкой своего озлобления. Нет, он обозвал так тех, кто обращался к нему с "православными подколками", что включало не только фрагменты из Писания, но и молитвенные пожелания. Кто не выразил ему согласия сочувствием, он заочно обозвал бесчувственными и считающими его трагедию нормой. Андрей, ни логикой, ни фрагментами тут не обойдешься. Человек, мягко говоря, не в себе. A Lost Sheep уже писал выше, что сатана и бесы создают целые массивы ложных знаний, оправдывающих грех. И на обычную логику найдется такой финт бесовской псевдологики, что наши аргументы будут отметены. А бесовская псевдологика будет принята транслирующим ее человеком, потому что она будет удовлетворять какие-то его страсти. Тут все больше на эмоциях. Насчет подколок, то тут тоже непросто. "Подколки", т.е. метко сказанные слова, обличающие какие-то ошибки, слабости, иронию над всем этим, ранили Аннигилятора. С точки зрения желания выиграть логический спор, продемонстрировать свою правоту - вроде победа. С точки зрения попытки вразумления и исправления исправления грешника - проигрыш.

Хорошо, Андрей, пусть будет как Вы сказали. Но мне и это подходит, потому как стараюсь догматику читать, но уже тяжело идет. Читаю Вас и Юрия и отца Лост Шипа, хоть что-то оседает))) И за крохи спасибо))

Ага, вспоминая анекдот про ситуацию на дороге: — Эй, вы ж по встречке едете!! — Да вас-то на встречке откуда столько?! Вот и поговорили…

Видится не обсуждение немаловажных духовных вопросов, а плавный переход с защиты догматики , (как было ранее заявлено), на борьбу за нравственное благочестие друг друга.

Если происходит именно набор духовности, то в добрый путь ) Просфорники извиняются за задержку с рецептом, они сейчас в две смены пекут артосы, их надо до Пасхи успеть сделать что-то штук двести, а в день делают около 20, только-только успевают...

Дорогие мои, давайте оставим все эти разборки. Мы не можем своими силами исправить друг друга. Впереди Страсная неделя и произойдет самое важное для нас, прольётся Кровь Господа нашего за нас. Ведь этой Кровью и Телом мы все причащаемся и эта Кровь нас объединяет в одно тело Церкви. Духовное родство - выше телесного. Несмотря на все наши болячки Господь нами не брезгует, за что ему Честь и Слава. Простите, грешная, никак не откланяюсь с этой темы.

Роза, Пост на исходе, службы долгие в монастыре. С 5-30 утра примерно до 10-ти. Затем с 16-30 до 20-ти примерно. Послушания, монашеское правило... Сколько земных поклонов сейчас ежедневно в храме...А на след неделе ещё труднее...Многозначно молчит не только форумский отец ))

ОГОНЬ К ДОМАМ ПОДХОДИТ, А У БАБУШЕК - КРЕСТНЫЙ ХОД Елена Кучеренко Они с Богом как с родным говорят «Эти бабушки, как вместе соберутся, что хочешь у Бога выпросят», — говорит мой знакомый священник. Служит он в деревне в Калужской области, где у нас старый дом. И много рассказывает местных историй. Вот одна из них — о таких бабушках, огне и облезлом Тишке. О Кукуево Если пройтись по нашей деревне, можно встретить огромное количество застарелых пепелищ, которые когда-то были уютными пятистенками. Горят они чаще всего по весне, когда жгут сухостой. Каждый год случаются пожары, история повторяется и повторяется. Когда мы приехали туда в прошлом году, увидели, что пожар опалил заброшенный сарай в двух-трех десятках метров от нашего участка. До нашего дома, слава Богу, огонь не дошел. Два года назад у нас дорогу щебеночную сделали, пожарные могут проехать. Правда, добираться им не меньше получаса, так что приедут они в случае чего только к шапочному разбору. Но все равно как-то увереннее себя чувствуешь. Раньше вместо дороги там была «непаханая целина». Весной к нам доезжали только трактора. И если какой-то дом горел, вызывать пожарных не было никакого смысла, техника все равно застряла бы, если не в первой, то во второй канаве. Мы сами оставляли машину в километре от дома, у помойки. И шли пешком через поле со всеми детьми, тюками, зверями, колясками и слезами на глазах. Нашу часть деревни местные старожилы прозвали «кукуево» (ну это если сокращенно и цензурно) — за удаленность от какой-либо цивилизации. В общем, эти пожары — бесконечная проблема, и нас она тоже волнует. А недавно к нам в гости в Москве ненадолго заехал священник из деревни. Я спросила, как дела там, у нас… Слово за слово, заговорили мы о пожарах. — Ой, ты истории просила. Сейчас я тебе расскажу. Сам недавно узнал. Ты бабку Марфу покойную застала? Богомолку? «Погиб твой Колька» Со старой Марфой я познакомилась года за три до ее смерти. Она жила одна в маленьком нарядном деревянном домике вверх по нашей улице. Как-то я проходила мимо, и бабушка Марфа позвала меня зайти вечером в гости. Была зима, и к моему приходу она растопила русскую печку. Помню, что было жарко, как в бане. А она была дома в валенках и куталась в пуховый платок… Старость. Специально для меня она нажарила картошки, и мы ели ее с солеными огурцами и маринованными маслятами. По осени грибы в огромном количестве растут там прямо за домами. Марфа рассказала мне тогда о своей жизни, о том, как родила семерых детей и трое из них умерли. Что у нее 17 внуков и сколько-то там правнуков. Я никого из них никогда не видела. — Скоро кто-нибудь обязательно приедет и будет жить со мной, — говорит она. Мне кажется, что на глазах у нее были слезы. Говорила она это больше себе, чем мне. И сама в это верила… И не верила. Еще рассказала тогда старая Марфа, как погиб ее муж Николай. На фотографии это был цветущий, улыбающийся парень в телогрейке. Видный был Коля парень, красивый. Тракторист. Девки местные на нем так и висли. А ему, кроме его Марфушки ненаглядной, и не нужен был никто. А она все равно ревновала. Однажды разошлась прямо не на шутку. Из-за соседки, вдовы — Шурки. Та вечно заходила к ним — то за спичками, то за солью. И тихонько в сторону Николая глазищами стреляла. Знала Марфа, что верен ей муж, а поделать с собой все равно ничего не могла. Детей семеро, а страсти кипят, как у невесты. В тот день собирался Николай в поле на несколько дней. А Марфа напридумывала себе всякого и давай ругать обоих, его и Шурку-«разлучницу», на чем свет стоит. — Да ладно, Марфуш, я ж тебя люблю, — пытался успокоить ее Коля. — Все-все, иди, видеть тебя не могу, кобелина. — Марфуша… Я же никогда…Обними хоть на прощанье. — Вернешься — поговорим… Сама чувствовала, что не права, а поделать с собой ничего не могла. Ночью извелась и все думала, что вернется Колька, обнимет она его крепко-крепко и никогда больше не будут они ругаться. Но не вернулся Николай. Рано утром стук в дверь: — Погиб твой Колька. В овраг на тракторе упал. За один день постарела и поседела тогда рыжеволосая красавица Марфа. Когда хоронили мужа, все на гроб бросалась: — Коленька, вернись! Потом месяц на каждый стук в дверь подрывалась: — Коленька мой с работы вернулся, кормить надо… И глаза пустые… Потом в себя пришла. Жизнь жительствует. В колхозе работала, детей вырастила, на пенсии активностями разными занималась. И даже на мужниной гармошке научилась играть. Но простить себя до самой смерти не могла. Что не обняла тогда на прощание, не поцеловала. Может, и вернулся бы тогда ее Коленька. Тракторист и весельчак. «Подвижницы мои…» Еще знаю, как ждала старая Марфа храм. Ждала и верила, что обязательно он будет. Что это за жизнь — без храма. А его в той деревне отродясь не было. Даже до революции. Наш, где мой знакомый батюшка служит, около трех лет назад всего появился. Уроженец этих мест разбогател и решил построить здесь церковь. Ходит в нее всего несколько бабушек. Остальное население к религиозным вопросам равнодушно. У них огороды. Раньше бабульки эти в Оптину пустынь на службы ездили на единственном автобусе-развалюхе. Рано утром — в Козельск (оттуда они еще три километра до монастыря ковыляли), после обеда — обратно. А еще раньше, когда обитель была закрыта, в Белев пешком ходили, за двадцать километров. — Подвижницы мои, — говорит о них священник, — святые бабушки. Я когда проповедь выхожу им говорить, мне стыдно становится. Кто я и кто они? Это они меня учить должны. Когда совсем постарели эти бабушки, дома молились и все ждали, когда же им Бог храм пошлет. И дождались. Рассказывают, что Марфа пришла из последних сил на первую службу с нашей стороны, постояла, поплакала, сказала библейское: «Ныне отпущаеши раба Твоего, Владыко…» и через два месяца умерла. Первую ее и отпевали в этом новом храме… Запахло жареным Но вернусь назад. Вспомнил священник покойную бабушку Марфу (и не только ее) в связи с теми пожарами, о которых я вначале говорила. — Я этого сам не видел, еще не служил здесь, — говорил батюшка. — Потом уже, когда храм построили и познакомился со всеми, люди рассказали… Говорили, что в тот год, как никогда, бушевали в округе пожары. И дождя не было. Я это и от соседа по улице, деда Вани, слышала. — Ой, как горело, как горело… Началось на полях, потом перекинулось на деревья, потом близко к домам подошло. Один сгорел, второй. Страшно. Раньше, конечно, тоже бывало. Но так — никогда. Я молитву каждый день читал «Неопалимой купине». От пожара. И яйца пасхальные прошлогодние приготовил из Оптиной — в огонь кидать. Это поверье у них такое: пасхальное яйцо в огонь кинешь — он и погаснет. А огонь этот все подходил. Когда ветер повернул в сторону деревни, запахло жареным. И в прямом, и в переносном смысле. У кого из жителей силы были (а много же стариков и старух), траншеи копали вокруг своих участков. Можно было, конечно, пожарных вызвать, если что, время было сухое, проехали бы. А толку, опять же… Ну вызвали, когда крайний дом заброшенный горел. Пока доехали, одни угольки остались. Бабушка Марфа тогда уже пожилая была, но, говорят, полная сил, проектов и идей, которые в огромном количестве роились в ее седой, но ясной голове. В отличие от сельского начальства, в чьих головах ничего, как правило, не роилось, кроме: «Бог даст, пронесет». Вот и пришли к ней еще две местные возрастные активистки, думать, что делать. Не гореть же. Валентина пришла. Она еще жива, я ее знаю. Часто плачет, что муж ее покойный храма в деревне не дождался — умер. Феодосия пришла. Тоже еще в добром здравии, слава Богу. Ну как — в добром. Не ходит и не помнит ничего. А была, говорят — ого-го. Мужа сковородкой по деревне гоняла. Видела, как на Литургию ее в храм родственники привезли. Вытащили из машины, занесли, на палку оперли, так она до конца службы и простояла радостная. Кто-то ее на исповедь довел. Она что-то сказала батюшке и вернулась еще более радостная — Бог грехи простил. А через пять минут заплакала. — Баб Дось, что случилось? — Грешница я нераскаянная. Забыла, что только исповедовалась… Но это сейчас, а тогда с рассудком было все отлично. Собрались они втроем и судили да рядили, что с пламенем наступающим делать. Противопожарная троица — Что делать, что делать, — топнула ногой Марфа. — Вокруг деревни крестным ходом идти! Бог даст — пронесет. Ее потому в деревне Богомолкой звали, что все проблемы она молитвой решала. После смерти Николая в Боге утешение и силы нашла. — Ну ты прямо как наш председатель сельсовета: «Бог даст, пронесет»… А чтобы палец о палец ударить… — хмыкнула Валентина. — Да и не было у нас отродясь здесь крестных ходов. Храма ж нет. Люди не поймут. Но взяли из своих домов иконы и пошли. Решительно и с песнопениями. Прямо в тот же день. В чем были, в том и отправились. Марфа только платок сменила с черного на белый. Как-никак событие — крестный ход. Нельзя сказать, что все местное население поняло их благородный религиозный порыв. — Вы бы, бабули, лучше воды натаскали побольше, тушить было б чем, — говорили одни. — Траншеи ройте, дуры старые… Третьи просто у виска крутили. Четвертые не поняли ничего, потому что с утра уже крепко приняли на грудь: — Огоньку прикурить не найдется, женщины? Но кто-то и присоединился. Мишка, например. Был там один такой, умер уже. Взрослый мужик, а умом — ребенок. Но дар у него один был — всех умерших в деревне помнил. Когда кто умер и когда поминки — девять дней, сорок, год… Еще только столы накрывают, а Мишка уже тут как тут. Сидит в уголочке и плачет: — Жалко, помер… Иконы у Мишки не было, так он флаг взял. У отца хранился — военный какой-то. С этим флагом и шел, как в атаку. «Господи, помилуй» подпевал. Дядя Ваня, сосед мой, тоже с ними шел. Который с яйцами пасхальными… Мальчишки местные догнали на своих кривых, убитых о местные дороги, велосипедах: — А чей-та у вас тут? — Да вот Бога молим, чтобы от огня защитил. — А-а-а-а… Было видно, что юное население относится к затее скептически. — А моя мамка говорит, что Бога нет. Но потом рассудили, что все равно ничего более интересного сейчас у них в деревне не происходит, и тоже рядом поехали. В итоге человек двадцать набралось. Настоящий крестный ход. Хоть и без батюшки. Обошли деревню и по домам разошлись. Только Марфа, Феодосия и Валентина еще акафист прочитали. — А как читать закончили, говорят, тучи набежали, ливень пошел, — рассказывал мне священник. — Хотя по прогнозу — солнце и ясно должно было быть. Я о чудесах не люблю говорить, ты знаешь. Но в это верю, потому что бабушек этих видел и вижу. Они с Богом, как с родным, говорят. И Он их слышит. А кого Ему еще слышать-то? Всю ночь шел дождь. Прибил огонь, где он был, намочил траву, дома, деревья. И в тот год больше пожаров не было. — Вымолили, вымолили, — гоняли с криками по лужам мальчишки на своих великах. С тех времен, как только где-то что-то горело, все на помощь «святую противопожарную троицу» звали — Марфу, Феодосию и Валентину: — Что сидите сиднем?! Пошли Бога о дожде просить. Так и ходили крестными ходами. Потом состарились, сил не стало. И забылось все. Только старожилы помнят. Но и тех все меньше. Но зато теперь там храм и священник. И самые настоящие крестные ходы. Вот такая история… Ах, да. Облезлый Тишка. Когда они в первый раз шли, откуда-то из кустов выскочил котенок. Страшный, облезлый, лишайный весь. И всю дорогу с ними шел — мяукал. По-своему, по-кошачьи молился… А может, от голода орал. Тут мнения разошлись. С бабкой Марфой до ее дома дошел и поселился. Беззастенчиво. Она его сначала выгнать пыталась, а он ни в какую. Так и остался. И стал огромным, жирным, ленивым, наглым, неблагодарным котярой. Тихоном. — Как будто не я здесь хозяйка, а он, — говорила про него старая Марфа. Кот этот за год до нее умер. Она мне и про него рассказывала, скучала… Вот теперь все. https://vk.com/wall196529906_13328

Благодарю, отец Алексей! Святителя Феофана всего, конечно, не процитировать, толстенькая книга у него на 118 Псалом, но вот хотя бы часть на 10 стих: Свт. Феофан Затворник Всем сердцем моим взысках Тебе: не отрини мене от заповедей Твоих Сердце, ищущее Господа, есть, в частности, первый в существе нашем дом для заповедей. О сердце говорится и в следующем стихе, но не в том же значении. Надо знать, что в древности сердцем означали всю внутреннюю жизнь, и потому, чтобы отличить, какая именно сторона этой жизни в каком месте разумеется под ним, надо обращать внимание на то, что ему придается. В настоящем месте придается ему искание, стремление, деятельность. Деятельная сила в душе есть воля – способность деяний, начинаний, предприятий. Посмотрите на себя с минуты пробуждения до засыпания, и вы увидите, что как ум постоянно занят помышлениями, так и воля деяниями и начинаниями; минуты не проходит без дела: то одно, то другое. Но можно действовать как попало, без разбору, и можно действовать разумно, сообразно определенным целям; можно действовать по самоугождению и человекоугодию, и можно действовать по требованию долга, заповедей, воли Божией. Пророк делания свои ведет по заповедям, как это видно из прибавляемого прошения: не отрини мене от заповедей. Целию же следования во всем заповедям он поставляет искание Господа; он говорит: «Всеми начинаниями и деяниями воли моей, которые всегда стараюсь я вести по заповедям Твоим, ищу единого Тебя, Господи». Дела и начинания – внешняя деятельность; внутренняя сторона каждого дела и начинания есть заповедь, выражением которой они служат; душа же всех дел и начинаний – искание Господа. Таким образом, первый дом заповедей – начинания воли. Припоминаю ответ святого Антония на вопрос «как спастись?»: «Что ни делаешь, сказал он между прочим, имей на то свидетельство Писания». Это все равно – что ни делаешь, делай по сознанию, что того требует заповедь Божия; и притом, что ни делаешь, – даже ешь ли ты или пьешь, – все твори во славу Божию, как заповедал апостол. А как сделать, чтобы все у нас шло по заповедям, тому научат внимание и рассуждение, о которых говорилось в предыдущем восьмистишии. Сядь и рассуди, и при свете заповедей Божиих определи, как тебе следует действовать во всех обстоятельствах и случайностях именно твоей жизни, и потом уже не отступай от этих определений, и будешь всегда ходить по заповедям и в воле Божией, будешь всем, и большим и малым, угождать Богу, приближаться к Нему, искать Его, – и обретешь наконец. Поставив, таким образом, законом для себя каждый шаг свой, каждое дело и начинание вести по заповедям, пророк молится: не отрини мене от заповедей Твоих. Что тут за мысль? Неужто Бог отревает кого-нибудь от заповедей? – Да, возможно и по отношению к заповедям Божиим держать себя так, как держат себя иные в отношении ко храму. В храм Божий зовут, а не гонят из него. Между тем некоторые так поставили себя в отношении к нему, что Спаситель – воплощенная кротость – вынужден был взять веревку и выгнать их из храма. Представим себе, что возделывание заповедей то же, что возделывание виноградника: приглашаются делатели и делают; но приходит хозяин и, заметив, что иной не столько делает, сколько портит, говорит ему: «Ты, брат, поди-ка отсюда; я не хочу, чтобы ты работал, потому что ты только портишь». И тем с большим ударением скажет он это, если рабочий не раз уже оказывался дурным работником. Так и в отношении к заповедям: есть делатели непостыдные, есть делатели и никуда негожие: то ленятся, то пропускают многое из должного, то делают не для Господа, а по самоугодию, или чаще по человекоугодию; то делают рассеянно, кое-как, то с ропотом и неудовольствием, то с гордостию и самодовольством. Все такие делатели только портят дело, а не делают, и поистине достойны отриновения. Как же бывают они отреваемы? – Конечно, не бичом, а отъятием благоволения. Настоящие делатели заповедей получают внутренние утешения, чувствуют Божий покров над собою, испытывают Божие вспоможение; неисправные же делатели лишаются всего этого, а будучи лишены этого, уже не в силах исполнять заповедей, и потому совсем опускаются и предаются порокам. Таким образом, не отрини мене от заповедей есть то же, что – не лишай меня Твоего благоволения и Твоей благодатной помощи, ибо если лишишь, то это будет для меня то же самое, что отгнание от делания заповедей...

Считаю за нужное напомнить вам, чтоб вы не стра­шились искушений, какие будет угодно Богу послать вам к познанию и уведению своей немощи и к смирению. Я по­мню, как вы говорили, что боитесь искушений, а без иску­шения и спасение не совершается: «муж не искушен — не искусен», и «всякому делу благому или предыдет, или после­дует искушение», а без того и дело твердо быть не может. (прп. Макарий)

когда-то закончится демонстрация всех совершенств вашей благодетельницы

Ольга, ну а что вам посоветовать. Все, что с нами происходит, проистекает из нашего же внутреннего устроения. А Бог просто дает нам свободу поступать по нашему устроению, но при этом и плоды наших духовных ошибок приходится на себе испытывать. Старец Амвросий оптинский вот говорил: "Человек бывает плох, когда забывает, что над ним Бог". Вот, и нам, если чувствуем, что плохи дела, надо в первую очередь смотреть, что нарушилось между нами и Богом. Венчаны ли вы с мужем, регулярно ли ходите в храм, исповедуетесь, причащаетесь и посты соблюдаете? Как молитесь, исполняете ли заповеди, читаете ли душеполезные книги, воспитываете ли сына в вере и вообще чем живете? У св. отцов есть такое высказывание: "Если не знаешь, что делать, делай что знаешь". Вот, все вышеперечисленное это большой фронт работ на тему "что делать".

Вспомнился небольшой, но интересный рассказ... Женские судьбы Послушание важнее поста и молитвы Накануне Рождества 1997 года я была в Оптиной пустыни. День моего рождения 7 января, и я хотела причаститься в монастыре. Столько накопилось в душе вопросов, недоумений, обид, раздражений. Вспоминаю все домашние недоразумения, споры на работе. Надо помолиться на службах, исповедаться, причаститься. А из головы не выходят жизненные вопросы, житейские ситуации. День первый Паломникам дают послушание. Меня определили в прачечную. Руководит работами служительница монастыря Катя. Невысокая, строгая, говорит мало. Пришла я в прачечную. Катя провела меня в комнату, где идет стирка, но пока никого нет. Здесь стоят две чугунные эмалированные ванны, до верха наполненные замоченным постельным бельем, и три стиральные машины. – Прополоскай замоченное белье. – Катя, так лучше два раза пропустить через машинку. Я же не смогу прополоскать хорошо! – предлагаю я. Немного постояв, Катя, молча уходит. С ужасом смотрю на полные ванны и думаю, как бы рациональнее прополоскать. Надо переложить часть белья в другую ванну, освободить место для большого количества воды в другой. Пытаюсь вытащить пододеяльники. С водой переложить не получается. Начинаю выжимать и перекладывать. На третьем пододеяльнике спина не разгибается, а белья не уменьшилось. Выделываю разные движения, чтобы облегчить напряжение в спине и продолжаю перекладывать. Всё, место освободилось. Пускаю воду. Присела на край ванны, но спина всё равно немеет. Опять согнулась и полощу в воде простыни, наволочки, пододеяльники. Прополоснутое белье складываю на край ванны. Нет, это не дело. Сейчас всё свалится. Тазиков не видно. Открываю пустой бак стиральной машины и заполняю его прополоснутым бельем. В дверь входит еще одна паломница, а ей вслед слышу голос Кати: «Мария, перекрути белье в машине дважды». Мария закрывает за собой дверь. Смотрит на машинку с заполненным мною прополоснутым бельем. Быстро идет в дальний угол, достает две огромные кастрюли для выварки белья и тоже быстро перекладывает в них белье из машинки. – Тебя как зовут? – Лидия, – отвечаю я. – Лидия, в этой машине мы стираем только полотенца и другие вещи из алтаря! Зачем же ты туда всю эту грязь сложила? – Так я же не знала. – А почему не спросила? Всё надо спрашивать. Здесь монастырь и своей воли нет. – А вы откуда это знаете? – Да я здесь не первый раз и сейчас уже месяц почти живу. – А что не уезжаете? – Духовник не разрешает. Ты мне не «выкай». Мы не на процессе. – На каком процессе? – На судебном. Прокурор я. Пока мы перебрасывались вопросами и ответами, Мария переложила всё белье из машины в кастрюли и стала мыть бак машины из шланга. Помыла, протерла чистыми полотенцами досуха и сказала, что надо будет еще у Кати освященной воды взять и покропить. Откатила машинку подальше, другие две поставила рядом и стала заполнять водой. Пока машины заполнялись, Мария из-под ванны достала еще один шланг и, отодвинув меня в сторону, стала сильной струей из шланга полоскать белье, приподнимая его другой рукой и перекладывая прямо в ванной, вынув пробку на дне. – Мария, а почему же мне Катя не сказала, как надо делать?! – возмутилась я. – А ты ее спрашивала? Не спрашивала. Вот и тяни, раз такая умная. Работаем молча. Объем огромный, а нас двое. Сквозь шум воды послышался колокольный звон. Вошла Катя. – На службу идите! – Катя, надо в душ, я же вся мокрая. – Завтра придете к девяти часам. Дверь за Катей закрылась. День второй Мы с Марией стоим на службе в Введенском соборе. Здесь жизнь течет иначе. Здесь просто другая жизнь. Я это или не я? Не может быть, чтобы это было правдой! Полный храм людей и полная тишина. Пение и возгласы. Да кто же так может петь? Мужские голоса, а звучание... Не могу определить словами. Нет у меня таких слов. В этом звучании нет страсти и агрессии, нет дерзости. Как же это получается? Всё, что здесь происходит, перечеркивает мои представления о жизни. Мне тяжело. Я уже год, как крестилась и хожу в приходской храм. Что-то уже знаю из правил церковной жизни. Но сейчас испытываю полное недоумение. Стою неподвижно и жду «Отче наш», когда можно уйти в прачечную. И чувствую какое-то свое недостоинство. Мне стыдно за себя. Моя жизнь, работа – всё пустое… Меня трогает за рукав Мария. Пора идти. Но «Отче наш» не пропели. Я знаю, что выходить из храма пока нельзя. И стою дальше. Осталась и Мария. В половине десятого мы звоним в дверь прачечной. Катя открывает дверь и стоит в проеме, как грозный обвинитель. – Я во сколько сказала вам прийти на послушание? – Но, матушка, мы же после «Отче наш» пришли. Нельзя же выходить из храма раньше! – возмущенно говорю я. Без единого слова Катя удаляется. Раздеваемся и проходим в постирочную. Две чугунные ванны полны замоченного постельного белья. У меня тихая паника. Но началась работа. После обеда к нам пришла на помощь еще одна паломница – Елена. Мария, как более опытная, распределяет работу, и мы стираем и стираем без единого слова. На плитке булькает картошка в мундире. Сварилась. Мария идет к матушке спросить, можно ли нам потрапезничать. Картошку сняли, поставили чайник. Картошка и квашеная капуста без масла. Хлеб кусками. Пьем чай с сахаром. Вкусно как! Говорим, кто откуда приехал. Мария из Харькова, Лена из Москвы, я из Калининграда. Лена работает на Белом море биологом. Изучает что-то про приливы и отливы. Мария прокурор. Я преподаватель. Снова приступаем к работе, не разгибая спины. Начало пятого, и скоро зазвонит колокол к вечерней службе. Входит Катя. У нее в руках большой узел. – Вот пять подрясников – постирайте и повесьте сушить. Завтра нужно погладить и отдать. Мы же еле-еле успеваем первый объем работ закончить! Какие подрясники! Не выключая машины, Мария скоро развязывает узел и достает подрясники. Она вынимает первый, растягивает низ по скамейке и говорит мне: – Бери хозяйственное мыло, вот щетка. Намочи и намыль низ подола и манжеты. И так каждый подрясник. Делай быстро один за другим, чтобы мы еще успели прокрутить их в машине с порошком и прополоскать. Я делаю. Как автомат – разложила, намочила, натерла мылом подол, манжеты – в сторону. Следующий! Разложила, намочила, натерла мылом подол, манжеты – в сторону. Следующий!.. Мария с Леной освобождают одну машину, и мы запускаем первые два подрясника. Звонят колокола. Входит Катя. «На службу идите!» Никто ни слова. У нас процесс, который не прервать. Всё! Хватаем постиранные и выжатые подрясники и белье в кастрюлях, одеваемся и выходим на улицу. За нами сразу же выходит Катя, запирает дверь и говорит: «Завтра к девяти часам». Мы втроем вывешиваем подрясники и белье на веревку. Мороз. От белья идет пар. Руки стынут, прищепки падают. Развесили. Кастрюли поставили за домик. Пришли в храм. Народу прибавилось. Чем ближе к Рождеству, тем больше подъезжает паломников. Очереди на исповедь. Стою и обдумываю, что нужно сказать. Как поет хор! Когда к хору присоединяется отец Владимир (узнала имя), то звучание становится серебряным, мелодичным, тихим. Всё тело ломит от непривычно непосильной работы. Что же мне говорить на исповеди? Что же мне говорить? Но священники вскоре уходят в алтарь. Все прихожане разошлись по храму. Теперь продолжение исповеди будет после службы. Но что же мне говорить?.. День третий Вчера после исповеди спросила у священника, можно ли на послушание выходить из храма до «Отче наш». «Послушание важнее поста и молитвы», – ответил мне батюшка. Утром стоим в Введенском соборе с Леной и Марией недалеко друг от друга. Какая же в храме благодать! Тихо, тепло, пахнет ладаном. Поет хор, молятся священники, молятся прихожане: старушки, барышни, мамочки с детками. Стоят почтенные старцы, молодые парни, кривые мужички с пропитыми лицами. Все мы тут равные перед Богом. И собрал нас всех сюда Господь! И сжимается мое сердце, и катятся слезы... Мария трогает меня за рукав, и мы сразу выходим из храма. Перекрестились на высоком крыльце и бежим в прачечную. На веревках на улице только часть белья, подрясники и вторая часть белья уже на веревках в прачечной. Кто и когда это сделал, нам неведомо. Катя сидит за швейной машинкой и ставит заплатки на постельное белье. Огромный ворох неглаженого белья лежит у гладильной машины. Гладильная машина – это два барабана длиной примерно полтора метра, которые тесно прижаты друг к другу. Они нагреваются, крутятся навстречу друг другу, и между ними надо пропускать расправленное постельное белье. Проходя через них, белье разглаживается и опускается на платформу под барабанами. Теперь бери и складывай, но очень горячо. Надо подождать, когда немного остынет. Катя ставит у машины Лену. Показывает ей, как машина включается, и начинается глажка. В постирочной осталась Мария и к ней направлена еще одна помощница – паломница Татьяна с Украины, которая счастливо улыбается и на все вопросы отвечает: «Да, хиба шо!» Мне Катя поручает проутюжить подрясники. Для этого имеется специальный стол и большой тяжелый утюг. После постирочной мне кажется, что меня отправили на курорт. Кто же, кроме меня, сможет отутюжить подрясники так, как надо? Никто! Я знаю, что в этом деле я мастер. Я стою у высокого стола и не надо сгибаться, как над ванной в постирочной. Разложила изделие, отутюжила через сырую марлю стойку воротничка, низ рукавов, отутюжила все места, где ткань прошита вдвойне. Теперь пространство однослойное – это уже совсем просто. Катя сидит к нам спиной у окошка, ей нужно больше света для шитья. Она не видит, как мы работаем. У Лены что-то не ладится. Она работала ровно, а теперь останавливается, вздыхает и, наконец, обращается к Кате. – Матушка, можно я буду белье сбрызгивать водой. Ткань льняная, пересушенная и плохо гладится. – Не надо! И наша работа продолжается в полной тишине. Проходит время, и Лена не выдерживает. – Матушка, надо сбрызгивать водой. Я могу выполнить работу хорошо, а выполняю плохо. – В голосе уже слышны досада и обида. – Выключи машину. Сядь и сиди – говорит Катя. Лена послушно выключила машину и сидит, сложа руки. Я заканчиваю свое задание и вместо того, чтобы повесить подрясник на плечики и приступить к следующему, эффектно водружаю его на свои вытянутые руки и иду к Кате. Мне очень хочется показать ей свое мастерство и, конечно, получить ее одобрение. Слегка повернув голову в мою сторону, слегка взглянув на подрясник, Катя берет нижний угол подрясника, откидывает его, и я вижу, что он не проглажен! – Что же ты не догладила? – спрашивает Катя и продолжает шить. После ежедневных исповедей я начинаю понимать, что происходит. С тихим восторгом тихонечко про себя благодарю Бога за очередное вразумление. «А не тщеславься! Скромнее надо быть!» Вот это да! Я же всё-всё прогладила… – Лена, – ласково говорит матушка, – Рождество совсем близко, а у нас красный угол в пыли. Стань на стол, сними все иконки, протри от пыли, помой лампадку. Наведи там порядок. Лена с готовностью принялась за работу. И вдруг мы услышали пространную речь молчаливой Кати: – Постельное белье у нас изо льна. Лен имеет толстые нити и плотные волокна. Когда в них попадает вода, ее очень трудно высушить. Гладильная машина выпаривает только верхний слой ниточек, а внутри волокон сохраняется влага. Вот мы оставим эту влагу в нитях, сложим аккуратно белье и положим на полочку в шкаф. Когда-то еще батюшка придет за ним! Вот, наконец, он пришел, получил у нас чистое белье и понес к себе в келью. А наступил вечер, он постельку себе постелил и, помолившись, ложится спать. Положил головку на подушку, накрылся одеялом, а не спится. Мешает какой-то неприятный запах. Это заплесневели внутри льняных ниточек сырые, непросушенные волокна. Так уж лучше не догладить и сохранить свежесть, чем портить белье влагой. Так закончился наш третий день в прачечной. На всех службах мы видели Катю, которая стояла по другую сторону от прохода недалеко от большой иконы преподобного Амвросия Оптинского. Она стояла неподвижно очень близко возле стены, и лица ее не было видно. День четвертый В прачечной суета. Всё идут и идут батюшки, матушки из разных служб монастыря и забирают всё, что мы стирали эти дни. У всех тихая радость, ожидание праздника. Мы раскладываем по ячейкам стеллажа пачки оставшегося чистого белья, заметаем и протираем скамьи, пол. Горит в чистом красном углу лампадка, залитая свежим маслом. Блестят протертые, очищенные от пыли иконы. Блестят от радости глаза Марии. Лена своими хрупкими руками замывает чистой водой полы у входа. Трудолюбивая Татьяна, подоткнув юбки, привычно и умело моет полы в постирочной. У меня тоже свои обязанности. Но как же мы все воодушевлены! Мы справились! Неужели это мы столько перестирали и помогли Оптиной подготовиться к празднику? Нет! Это нам Оптина помогла подготовиться к празднику! По молитвам преподобного Амвросия Оптинского Господь собрал нас таких разных под Свое крылышко и согрел Своей неизреченной, всепобеждающей любовью. Это нам был устроен праздник. Мы стирали белье, а Господь очищал наши души. Ночью Рождественская служба, а в восемь часов утра автобус Оптиной пустыни отвозит в Москву паломников. Ночью перед причастием опять иду на исповедь. После исповеди спрашиваю батюшку, как же мне теперь возвращаться в мир. Там же другие законы жизни. «Береги глаза и уши: смотришь – и не видишь, слушаешь – и не слышишь. Любовью спасайся, любовью!» Ночью причащаются все. Полный храм народу. Поет хор, а за хором вступают голоса прихожан. Я тоже пою, тихонечко подстраиваясь к смиренному молитвенному пению. «Тело Христово приимите, Источника бессмертного вкусите!» Толпа молящихся колышется, перетекает к Чаше, от Чаши к столу с теплотой и далее по храму... Так и держимся и причащаемся вместе одна за другой: Мария, Лена, Татьяна и Лидия. Ищем глазами Катю. Мы простились с ней в прачечной, но, кажется, не сказали чего-то главного. «Катя, дорогая, спасибо! За терпение, за любовь, за науку!» Закончилась служба. Выходить из храма не хочется. Какие же лица у людей светлые после причастия! Выходим из Введенского собора в пятом часу утра. Мороз, звезды. Красотища! После трапезы поспали, и я уезжаю. Иду к автобусу. На сердце тихо и тепло. Раздражение, обиды… Да когда это было? Когда-то очень-очень давно. Походка легкая. Мне даже кажется, что я стала выше ростом. Люди! Как же я вас всех люблю! У автобуса батюшки провожают своих духовных чад. «Благословите, благословите, благословите!..» Двери автобуса захлопнулись. Бог даст, еще приедем сюда… Лидия Бирюкова, Сергиев Посад Рождество Твое, Христе Боже наш, возсия мирови свет разума: в нем бо звездам служащии, звездою учахуся Тебе кланятися Солнцу Правды, и Тебе ведети с высоты востока; Господи, слава Тебе!