Перейти к публикации

Olqa

Пользователи
 Просмотреть профиль  Активность

  • Публикации

    7 597

  • Зарегистрирован

  • Посещение

  • Дней в лидерах

    365

Записи блога, опубликованные пользователем Olqa

  1. Olqa
    Митрополит Вениамин Федченков "Всемирный светильник преподобный Серафим Саровский". Из главы "Монашество и мир"
     
    Среди наставлений батюшки рассеяно множество советов о том, как нужно жить по-христиански в миру.
        Правда, сам “пламенный” Серафим несравненно больше любил и чтил, как и подобает, ангелоподобное девство, а следовательно, и монашество: ради этого он и оставил мир. И не раз в беседах с монашествующими он с восторгом превозносил иноческое житие. Однажды к нему заехали с Нижегородской ярмарки в пустыньку курские купцы. Пред прощанием они спросили батюшку:
       — Что прикажете сказать вашему братцу (Алексию)?
       Угодник ответил:
       — Скажите ему, что я молю о нем Господа и Пречистую Его Матерь день и ночь.
        А когда они отбыли, то преподобный воздел руки к небу и с восторгом, притом несколько раз, повторял пред присутствовавшей тогда дивеевской сестрою Прасковьей Ивановной славословие монашеству:
        — Нет лучше монашеского жития! Нет лучше! И в другой раз, когда в тот же родной Курск отъезжал почитатель преподобного, И.Я.Каратаев, и тоже спросил: не передать ли чего-либо родственникам его, то святой Серафим, указывая на лики Спасителя и Божией Матери, сказал:
       — Вот мои родные. А для живых родных я — уже живой мертвец.
        И он так любил монастырь и монашеское житие, что решительно никогда даже в помысле не пожалел о мире и не пожелал воротиться назад. Когда та же сестра Прасковья задумала по малодушию оставить Дивеевскую обитель, батюшка, прозрев это духом, вызвал ее к себе в пустыньку, стал утешать ее и стал в назидание рассказывать ей о самом себе и о своей жизни в монастыре. А в конце прибавил:
       — Я, матушка, всю монастырскую жизнь прошел, и никогда, ниже мыслью не выходил из монастыря.
        — В продолжение рассказа, — передавала потом сестра, — все мои мысли понемногу успокоились, а когда батюшка кончил, так я почувствовала такое утешение, как будто больной член отрезан прочь ножом.
        Дальше мы увидим, с какою любовью относился преподобный к своим “сиротам” дивеевским, с какою нежностью говорил он о них и посторонним. За них пришлось много вытерпеть батюшке:
        “Вот и приходят ко мне, матушка, — свидетельствует сестра Ксения Васильевна в своих записях, — и ропщут на убогого Серафима, что исполняет приказания Божией Матери. Вот, матушка, я им и раскрыл в прологе из жития-то Василия Великого, как блазнились на брата его Петра; а святитель-то Василий и показал им неправду блазнения их да силу-то Божию. И говорю: “А у моих-то девушек в церкви целый сонм ангелов и все силы небесные соприсутствуют!” Они, матушка, и отступили от меня посрамленные. Так-то вот, радость моя, недовольны на убогого Серафима; жалуются, зачем он исполняет приказания Царицы Небесной”.
       Умилительнейший разговор о любви к монахиням передает старица Мария Васильевна Никашина.
       “Быв замужем, еще мирскою, с мужем бывали мы у батюшки Серафима. Раз спрашивает:
       — Видала ли ты Дивеево, и моих там девушек, матушка?
       — Видала, — говорю, — батюшка.
       — А видала ли ты пчелок, матушка? — опять спросил он.
       — Как, — говорю, — не видать, видала, батюшка.
        — Ну, вот, — говорит, — матушка, ведь пчелки-то все кругом матки вьются, а матка от них — никуда. Так вот точно и дивеевские мои девушки, ровно как пчелки, всегда с Божией Матерью будут.
       — Ах! — воскликнула я, — как хорошо всегда так-то быть, батюшка. — Да и думаю: зачем это я замуж-то вышла?
        — Нет, матушка, не думай так, что ты думаешь, — тут же на мои мысли и отвечает он. — Моим девушкам не завидуй. Нехорошо. Зачем завидовать им? Ведь и вдовам-то там хорошо же, матушка! И вдовам хорошо! Ведь и они там же будут! Анну-то пророчицу знаешь, читала? Ведь вот вдова была, а какая, матушка!
       После эта раба Божия овдовела и поступила в желанный Дивеев.
        Но, любя монашество, преподобный имел в виду истинных монахов и монахинь, которые принимали иночество не по чему-либо иному, как только по любви к Богу, ради спасения души своей; и притом, если иноческий путь проходится ими не внешне только, а с благими благодатными последствиями. В этом смысле замечателен случай с одним семинаристом.
        “В молодости моей, — записал он впоследствии, — перед окончанием семинарского курса в 1827 году, я жил в августе месяце по приказанию старца Серафима в Саровской пустыни до трех недель. Думал о монашестве.
       Однажды батюшка обратился ко мне с вопросом:
       — Зачем ты хочешь идти в монахи? Вероятно, ты гнушаешься брака?
       Я на это отвечал:
        — О святом Таинстве брака я никогда не имел худых мыслей, а желал бы идти в монахи с тою целью, чтобы удобнее служить Господу.
       После сего старец сказал:
        — Благословен путь твой! Но смотри: напиши следующие слова мои не на бумаге, а на сердце: учись умной, сердечной молитве... Одна молитва внешняя недостаточна. Бог внемлет уму, а потому те монахи, кои не соединяют внешнюю молитву с внутренней, не монахи, а черные головешки! Помни, что истинная монашеская мантия есть радушное перенесение клеветы и напраслины: нет скорбей, нет и спасения”.
       Впоследствии юноша постригся в монахи с именем Никона и кончил жизнь свою архимандритом Балаклавского монастыря в Крыму.
        Многие просили у батюшки благословения удаляться для спасения души на святую гору Афон, но он советовал спасаться в Православной России.
        — Там очень трудно, — говорил он, — невыносимо скучно... Если мы (монахи) здесь плачем, то туда идти — для стократного плача, а если мы здесь не плачем, то и думать нечего о святой обители.
        Кто достойно и по воле Божией принимает монашество, тому везде открывается великая благодать. Вот как радостно говорил преподобный о постриге Елене Васильевне Мантуровой, сравнивая его в земном порядке с браком, этим наиболее торжественным и счастливым моментом человеческой жизни.
       — Теперь, радость моя, — сказал ей о.Серафим, вызвав из Дивеева в пустыньку, — пора уж тебе и с Женихом обручиться.
       Елена Васильевна, испуганная, зарыдала и воскликнула:
       — Не хочу я замуж, батюшка!
        — Ты все еще не понимаешь меня, матушка, — ответил, успокаивая ее, батюшка, — ты только скажи начальнице-то Ксении Михайловне, что о.Серафим приказал с Женихом тебе обручиться — в черненькую одежку одеваться. Ведь вот как замуж-то выйти, матушка! Ведь вот какой Жених-то, радость моя! Жених твой в отсутствии, ты не унывай, а крепись лишь и больше мужайся. Так молитвою, вечно неразлучною молитвою и приготовляй все... Три года и приготовляйся, радость моя, чтобы в три года все у тебя готово бы было. О... какая неизреченная радость-то тогда будет, матушка! Это я о пострижении тебе говорю, матушка... А как пострижешься-то, то будет у тебя в груди благодать воздыматься все более и более. А каково будет тогда! Когда Архангел Гавриил, представ пред Божией Матерью, благовестил Ей, то Она немного смутилась, но тут же сказала: “Се раба Господня: буди Мне по глаголу Твоему!” (Лк. 1:38) Вот о каком браке и Женихе я тебе толкую, матушка.
        Вот с каким величайшим и блаженнейшим событием сравнил наконец о.Серафим иноческий постриг — с воплощением Самого Бога в утробе Девы... Даже сказать страшно. Но батюшка говорил с опыта.
        Монашество нужно почитать и мирским людям и сердцем и делом, и таким образом хоть несколько быть сопричастником иноческой благодати через других: для этого батюшка советовал давать в монастыри милостыню или поработать самому. И наоборот, обижание монашествующих, — учил он, — строго будет наказано Господом.
        Иван Семенович Мелюков, брат чудной святой угодницы Марии, о коей речь впереди, будучи к концу своей жизни монахом в Сарове, на послушании привратника, рассказывал:
        “Будучи еще мирским крестьянином, я часто работал у батюшки Серафима. И много, много чудного он мне предсказал о Дивееве. И всегда говорил: “Если кто моих сирот-девушек обидит, тот велие получит от Господа наказание, а кто заступится за них и в нужде защитит и поможет, изольется на того велия милость Божия свыше. Кто даже сердцем воздохнет да пожалеет их, и того Господь наградит. И скажу тебе, батюшка, помни: “Счастлив всяк, кто у убогого Серафима в Дивееве пробудет сутки, от утра и до утра: а Матерь Божия, Царица Небесная, каждые сутки посещает Дивеево!”
       А сами иночествующие за добро должны воздавать только молитвами, и даже удивительно, батюшка не велел и благодарить за дары:
        — Молитесь, молитесь паче всего за творящего вам благо, — наставлял он сирот своих, — но никогда, никогда словами его (благодетеля) не благодарите, потому что без благодарности он полную и всю мзду и награду за добро свое получит; благодарением же вы за благо вам скрадываете его, лишая его большей части, заслуженной добродетелью его, награды. Кто приносил дар, приносит его не вам, а Богу: не вам его и благодарить, а да возблагодарит он сам Господа, что Господь примет его дар.
       Брать же из монастыря, хотя бы для своих родных, преподобный считал великим и опасным грехом:
        “Это как огонь, вносимый в дом: кому дадите, он попалит все, и дом разорится и погибнет, и род весь пропадет от этого! Свое есть — дай. А нет, то приложи больше молитвы сокрушенным сердцем”.
        Но зато самое монашество, достойно проходимое, является уже великою милостью Божией не только самим иночествующим, но и всему роду их.
        — По совету ли, или по власти других, или каким бы то ни было образом, пришел ты в обитель — не унывай: посещение Божие есть (то есть милость Божия). Аще соблюдеши, яже сказую тебе, спасешися сам и присные твои, о которых заботишься: «не видех, — глаголет Пророк, — праведника оставлена, ниже семене (потомства) его, просяща хлебы» (Пс.36:25). — Так учил батюшка одного послушника нового.
        Но особенно сильно высказал он ту же самую мысль в беседе с родными дивной девятнадцатилетней схимницы Марфы, бывшей послушницы Марии, после смерти ее. Когда старшая сестра ее, Прасковья Семеновна Мелюкова, дивеевская монахиня, приехала к преподобному Серафиму за выдолбленным им для покойницы гробом, то батюшка, утешая ее, сказал:
        — А вы не унывайте, матушка: ее душа в Царствии Небесном и близ Святыя Троицы у престола Божия. И весь род Ваш по ней спасен будет!
       И брату ее, упомянутому привратнику, тогда еще крестьянину Ивану, сказал после похорон Марии:
        — Вот, радость моя, какой она милости сподобилась от Господа! В Царствии Небесном у престола Божия, близ Царицы Небесной, со святыми девами предстоит! Она за весь род ваш молитвенница! Она схимонахиня Марфа, я ее постриг. Бывая в Дивееве, никогда не проходи мимо, а припадай к могилке, говоря: “Госпоже и мати наша Марфо, помяни нас у престола Божия во Царствии Небесном!”
        Но, увы, не все и монашествующие спасутся. Даже из его сирот дивеевских иные не сподобятся помилования. Это было открыто ему в чудесном видении Самою Божией Матерью в 1830 году на празднике Успения.
        “Небесная Царица, батюшка, — записал потом этот рассказ протоиерей Садовский, духовник Дивеевский, — Сама Царица Небесная посетила убогого Серафима. И вот, радость нам какая, батюшка! Матерь-то Божия неизъяснимою благостию покрыла убогого Серафима.
       — Любимиче мой! — рекла Преблагословенная Владычица, Пречистая Дева. — Проси от Меня, чего хочеши.
       — Слышишь ли, батюшка? Какую нам милость-то явила Царица Небесная!
       И угодник Божий весь сам так и просветлел, так и сиял от восторга.
        — А убогий-то Серафим, — продолжал батюшка, — Серафим-то убогий и умолил Матерь-то Божию о сиротах своих, батюшка! И просил, чтобы все, все в Серафимовой-то пустыни спаслись бы сироточки, батюшка! И обещала Матерь Божия убогому Серафиму сию неизреченную радость, батюшка!.. Только трем не дано: “Три погибнут”, — рекла Матерь Божия. При этом светлый лик старца затуманился... “Одна сгорит, одну мельница смелет, а третья...”, — сколько ни старался я вспомнить, — пишет о.Садовский, — никак не могу: видно, уж так надо”.
        Через семь месяцев преподобному было другое явление Богородицы, самое чудное. Тогда присутствовала и сестра Евдокия Ефремовна. Ей после видения о.Серафим вспомнил и о предыдущем посещении его Божией Матерью, и рассказал следующие подробности о нем:
        “Вот, матушка, — в обитель-то мою до тысячи человек соберется. И все, матушка, спасутся. Я упросил, убогий, Матерь Божию, и соизволила Царица Небесная на смиренную просьбу убогого Серафима. И кроме трех, всех обещала Милосердная Владычица спасти, всех, радость моя! — Только там, матушка, — продолжал, немного помолчав батюшка, — там-то, в будущем все разделятся на три разряда: “Сочетанные”, которые чистотою своею, непрестанными молитвами и делами своими сочетаваны Господу: “Вся жизнь и дыхание их в Боге, и вечно они с Ним будут. Избранные, которые мои дела будут делать, матушка, и со мной же и будут в обители моей. И званные, которые лишь временно будут наш хлеб только кушать, которым — темное место. Дастся им только коечка, в одних рубашечках будут, да всегда тосковать станут! Это нерадивые и ленивые, матушка, которые общее-то дело да послушание не берегут и заняты только своими делами. Куда как мрачно и тяжело будет им! Будут сидеть все, качаясь из стороны в сторону на одном месте! — И взяв меня за руку, батюшка горько заплакал.
        — Послушание, матушка, послушание превыше поста и молитвы! — продолжал батюшка, — говорю тебе, ничего нет выше послушания, матушка. И ты так сказывай всем. — Затем, благословив, отпустил меня”.
        Таинственные страницы из будущего мира открывает здесь преподобный, но не нашему плотскому и ограниченному уму рассуждать о сем. Только нам, монахам, нужно запомнить и о трех погибших, и о многих званых, но, увы, не избранных. Далее мы узнаем об ужасной участи двух осужденных игумений. Недаром плакал угодник Божий о нас, нерадивых. Восстави нас из этой тины, Господи. За молитвы Твоей Матери. И преподобного Серафима.
       Но странно закончил эту беседу о званых батюшка, как о чужих каких:
       — Нам до них дел нет, матушка, пусть до времени хлеб наш едят!
        Точно отчужденные, изгнанные, Богом забытые... И вспоминается слово разбойничье: “Помяни мя, Господи, во Царствии Твоем... Тайны — суды Божии...” Лучше помнить об осуждении и “судилище Христове”, как зовет Церковь.
     
  2. Olqa
    ЕЩЕ ОДИН ДЕНЬ МОЕЙ ЖИЗНИ
     
    Дорожите временем — дни лукавы (ср. Еф. 5, 16).
     
    Время — бурный поток, мчится, мчится в море
     
    Твоя жизнь словно миг. Как проходит? — Горе...
     
    Он открыл глаза. Утренний полумрак царил в келье. Сотворив Иисусову молитву и положив на себя крестное знамение, он быстро встал, оделся. Освежившись холодной водой и утираясь полотенцем, он взглянул в окно.
     
    На дворе был густой туман, который быстро-быстро рассеивался. А когда он повесил полотенце на гвоздик, вновь взглянул в окно. Тумана как не было... Тихая заря победно наступала с востока.
     
    «Господи, — невольно произнесли его уста, — что такое жизнь наша? Пар, являющийся на малое время, а потом исчезающий (Иак. 4, 14). Поистине пар, который так неожиданно появляется и так быстро тает, как будто его и не было. Вот уже около пятидесяти, а что доброго сделано в моей краткой жизни? Что?»
     
    Рассуждая так, он внимательно всмотрелся в окно: в маленьком лаврском садике, что был за окном его монашеской кельи, лежала поблекшая трава. Она была не скошенная, нет, а увядшая от времени, так как на дворе осень. Поэтому всё пожелтело, поблекло, потускнело. И невольно вспомнились ему вещие слова другого апостола: Всякая плоть — как трава... засохла трава, и цвет ее опал (1 Пет. 1, 24).
     
    Слова святого апостола, выражающие бренность и кратковременность человеческого существования, навеяли тихую печаль в его душу. «Твоя жизнь — как пар, — думал он, — она как бренная трава-цветок Подул ветерок — и пар рассеялся, не стало, завяла трава — цвет ее опал, и где красота ее? Боже мой милостивый, как всё это просто и как крайне печально! Какая же жизнь наша земная! Какая крошечная, какая маленькая. Когда еще псалмопевец Давид сказал, что жизнь человеческая аще в силах осмьдесят лет (Пс. 89, 10), а то и намного короче, очень намного». От всех этих нахлынувших мыслей как-то печально, уныло сделалось на душе... и слезы тихо поползли по щекам, обжигая их как огнем.
     
    Заря наступающего нового дня тихо разливалась повсюду. Она, как новая искорка жизни, как мимолетный румянец на ланитах умирающего, придала свежий прилив энергии и подняла могучий поток душевных чувств. Как море, дотоле спокойное, вдруг возбудилось, взволновалось, вскипело.
     
    «Еще один день в моей жизни. Еще. И сколько их прожито? И сколько еще впереди?!»
     
    «От сна восстав, благодарю Тя, Святая Троице...» «К Тебе, Владыко Человеколюбче, от сна восстав, прибегаю, и на дела Твоя...» (из утренних молитв).
     
    В предутреннем осеннем рассвете тихо и кротко мерцает лампада пред образом Богоматери с Предвечным Младенцем, мягко озаряя его оранжевым светом. Кажется, вот Она — Владычица мира, Заступница беззащитных, Нечаянная Радость, готовая протянуть Свою материнскую руку и, нежно благословив, залечить израненную, больную душу.
     
    «Еще один день в моей жизни, — как молотом стучат в голове слова, — Господи, мой Господи, да помоги мне провести хоть этот день как надо, как должно — в молитвенном труде и благочестии. Помоги же, Господи! Ведь сколько этих дней, месяцев, даже лет, как один миг пронеслись в моей жизни, и пронеслись бесполезно, бесплодно, безблагодатно!»
     
    Он даже не успел окончить свое утреннее молитвенное правило, как в дверь кельи постучали. Сначала скромно, как бы боясь нарушить раннюю утреннюю тишину. А потом всё сильнее, настойчивее, требовательнее.
     
    Он медленно пошел к двери. Слышно было, как уста его еле слышно произнесли: «Неужели и этот день будет таким же суетным, как и вчера, как и позавчера, как и все минувшие?»
     
    Да, мои милые друзья, чада, братья! Как хочется всем вам сказать во всеуслышание, что жизнь наша соткана из немногих дней. И потому как надо дорожить этими днями, как надо ценить каждый из них! да и не только дни, но и часы, и минуты ценить надо. Разбойник «во едином часе раеви сподобился» (ср. ексапостиларий Великой Пятницы). А сколько у нас этих часов, дней, месяцев, годов проходит бесплодно? Сколько? Почти вся жизнь наша пролетает безблагодатно, бессодержательно.
     
    И сказал виноградарю: «Вот, я третий год прихожу искать плода на этой смоковнице и не нахожу; сруби ее: на что она и землю занимает?» Но он сказал ему в ответ: «Господин! Оставь ее и на этот год, пока я окопаю ее и обложу навозом, — не принесет ли плода; если же нет, то...» (Лк. 13, 7-9).
     
    Боже мой, чьи это слезы проливаются? Чей это умоляющий голос раздается в защиту моей грешной, бесплодной души? «Господи, оставь ее, не руби, не надо, может быть, принесет плод, Господи!»
     
    И вот еще один день в моей жизни! Еще...
     
    Рассказывают про преподобного Сергия Радонежского, что он ночи напролет проводил без сна, в молитве. Когда вечером он вставал на молитву — солнце светило ему в спину, а оканчивал молитву, когда лучи солнца сияли ему в лицо. Таким образом, ночь — в напряженной, слезной молитве, а день? День, разумеется, в напряженном тяжелом труде. Вот это жизнь! Настоящая, полная. Вот это дни благоплодные, полезные, святые!
     
    А у тебя что получается? Что?
     
    «Твоя жизнь словно миг. Как проходит? Горе...»
     
    Поистине жизнь наша достойна многих слез, жизнь наша — сплошное горе. И горе-то какое! Труднопоправимое, а иногда и совсем непоправимое.
     
    — Аминь, — сказал он и открыл дверь своей кельи.
     
    В коридоре стоял смущенный монах.
     
    — Отче, прости, что так рано, — сказал он, понизив голос, — горе у меня большое. Моего племянника прибило громом... Молния... Всего сожгло. Девять лет ему только.
     
    — Боже мой, в таких летах! — сказал он участливо пришедшему. — Что же, будем молиться, Господь наш «мертвит и живит»(см. 1 Цар. 2, 6).
     
    «Вот и вся жизнь, — думает он, возвращаясь в свою келью. — Еще совсем ребенок, а какая страшная, неожиданная смерть?! Что же нам, пожившим, тогда делать? Как надо ценить дни свои, как надо молиться! Господи, Господи, еще один день даешь Ты мне!»
     
    Не успел он дойти до своего переднего угла, как в дверь его кельи снова постучали. На этот раз стук был сильнее, энергичнее. «Знать, что-то важное нужно этому», — подумал он и поспешил открыть дверь.
     
    — Мне служить раннюю литургию, — благословись, сказал молодой иеродиакон. — Батюшка, поисповедуй меня.
     
    Пока шла исповедь, в дверь стучали несколько раз. Но открыть было некому. Таинство прерывать было нельзя. Провожая иеродиакона, он увидел, что в коридоре ждут еще два человека.
     
    — Батюшка, отец благочинный велел Вам проводить общую исповедь...
     
    — Идемте, а то опоздаем на братский молебен.
     
    Несмотря на ранний час, на дороге — многочисленные богомольцы.
     
    — Батюшка, благослови меня на работу.
     
    — Батюшка, помолись, у меня мама в больнице...
     
    — Батюшка, я еду на операцию сердца, благословите.
     
    «Помяни, якоже обещался еси, посещати чад своих...» (ср. тропарь преподобному Сергию Радонежскому).
     
    Исповедь. Святой праведный Иоанн Кронштадтский пишет, что исповедь налагает на священника тысячи крестов: черствость, холодность своей души и полное невежество, незнание исповедников, коварство и хитрость современных фарисеев: «Учитель, подобает ли подавать подать кесарю?» И ужасное греховное падение несчастных, и безразличие интеллигентных, и грубое суеверие простых старушек, и привязанность больных и слабодушных, и ревность до безумия душевно неуравновешенных. Боже, Боже мой, это не исповедь, а пытка жестокая. Муки Гефсимании и Голгофа, помрачившая светлое солнце.
     
    Вот мучительное воспоминание молодого батюшки от первой исповеди.
     
    Грехи страшные, ужасные, совершаемые и явно, и втайне, под покровом ночи. И кровосмешение в родной семье, и убийство родных, и коварство любви, и медленное умерщвление младенцев, и изуверство родных детей над престарелыми родителями, и калечение пьяным мужем жены, выбрасывание грудных детей на мороз, умерщвление крошечных малюток.
     
    Боже мой правосудный, что он пережил в эти первые исповеди! И, как израненная лань, он бросился скорее в свою келью, упал на бедный одр и, сдавив голову руками, долго-долго стонал, ныл от внутренней невыразимой боли.
     
    «Боже, Боже мой, что же это делается на свете? — повторяли его бледные уста. — Сколько греха, сколько кровоточащих ран в душах человеческих. Кто всё это может вынести? Кто может перетерпеть?» И долго-долго слышался жалобный стон его души в одинокой темной кельи.
     
    Вот ты, мой любезный друг, брат, сестра, дитя, когда приходишь на исповедь, думай, что эта исповедь, может быть, последняя в твоей жизни. Иначе ты никогда не раскаешься как должно. Иначе слово о покаянии, как дождь стекло, не пробьет черствую корку твоей души. И какая беда, какое горе для тебя, горе непоправимое! Еще один день в твоей жизни. Еще одна исповедь, может быть, последняя — и та бесплодная, безблагодатная, а то и в осуждение вечное и огонь неугасимый.
     
    Далеко от берегов Франции тонул корабль, увлекая с собой в бездны океана более двухсот человеческих жизней. На этом корабле среди ужасной обстановки при шуме бури и всеобщего смятения слышался голос молитвы. Молился священник. Несмотря на всеобщий страх и ужас, он молился и своей молитвой вносил мужество в сердца утопающих людей. Когда отвязывали последнюю лодку, было видно, что все в нее не поместятся, и часть пассажиров должна остаться на корабле. И тогда погибающие стали уступать ее друг другу. Когда лодка только отчалила, девушка, оставшаяся на корабле, сняла с себя плащ и перебросила его тем, кому удалось сесть в лодку. Погибая, девушка заботилась о тех, кто должен был ее пережить.
     
    А ведь здесь — тоже бушующее море. Здесь — тоже необъятный океан жизни человеческой. Тоже сотни погибающих жизней человеческих. И как надо молиться тебе, священник! Как надо и тебе, мой друг, мое дитя, уступать место другим, чтобы они спаслись. А ты о чем мечтаешь? Быть впереди других, получить больше внимания от батюшки?
     
    Когда он возвращался с исповеди домой, то, кажется, не шел, как все люди, а еле-еле волочил ноги. Тяжесть людских грехов сказывалась на его слабых силах, и физических, и духовных. Ведь это же все надо понести, надо жертвенно взять на свои плечи.
     
    Он грехи наши понес. Наказание мира нашего на Нем (ср. Ис. 53, 4-5). Это пророчество относится к Господу нашему Иисусу Христу, Который взял на Себя всю тяжесть человеческих преступлений, понес на Себе беззакония всего мира, всех людей. И как Он был истерзан, обессилен, измучен этими грехами человеческими.
     
    Вот Он, Спаситель наш, идет под тяжелым Крестом. Идет, тяжело дыша. Его подгоняют, ударяя плетьми по изрубцованной уже ранами спине. Ведь как Его там били — в претории Пилата. Целый полк грубых воинов варварски издевался над Ним. Историки говорят, что редкий страдалец выносил эти страшные пытки, которыми наказывали в претории Пилата. Большинство несчастных умирали тут же под ударами сменяющихся воинов. Осужденные просто падали на каменные плиты претории и, захлебываясь своей кровью, тут же умирали.
     
    Господь наш Спаситель, хотя сильно был уже и до этого измучен (муки гефсиманской молитвы, издевательство во дворе Ирода, ночные томления и страдания в темнице и прочее), однако с помощью Отца Небесного вынес эти жестокие побои и остался жив. Когда на одном крутом повороте увидела Его Пресвятая Дева, Она еле Его узнала, так Он изменился в лице и во всем стане. На Спасителя нельзя было смотреть без содрогания. Увидев Сына Своего и Господа в таком ужасном состоянии, Дева Мария, вскрикнув, потеряла сознание...
     
    А впереди была Голгофа...
     
    Вот какую-то долю этих мук Господних должен нести на себе и каждый священник, каждый духовник, которому поручено пасти словесное стадо Христово. Пасти, хранить и от лютых волков; израненных, измученных — исцелять, ободрять, брать тягость грехов их на свои плечи.
     
    Еле идя по двору, он не мог не заметить, как природа ликовала в своем золотом осеннем убранстве. Светлое и нежное солнце уже было высоко над горизонтом. Золотые осенние листочки, тихо кружась и играя, падали на мягкую аллею. Настроение его несколько улучшилось. «Господи! — глубоко вздохнув, тихо произнес он. — Как же хорошо всё Ты устроил для нас. А мы-то что делаем для Тебя? Что? Вот уже прошла половина и этого дня моей жизни, осталось только полдня. А потом что будет? Ночь, может быть, беспробудная, страшная, беспросветная, вечно мучительная?»
     
    О мои дорогие братья, сестры, детки! Помним ли мы спасительный совет святых и богоносных наших отцов? Ведь они в один голос говорят нам, чтобы мы помнили о временной жизни нашей. Помнили твердо о том, что день, в который мы сейчас живем и дышим, он ведь может быть для нас уже последним. Больше уже не проснешься ты в постели своей, уже не откроешь очей своих на белый свет. Не увидишь тихого сияния лучей солнечных, не увидишь уже своих родных и милых и не услышишь спасительного божественного пения в храме Божием.
     
    Ведь это истинная правда. Как это мы часто видим в жизни: рядом с нами люди ходят, смеются, плачут, суетятся, переживают — и вдруг их уже нет около нас.
     
    — Где такой-то брат? — спрашиваешь.
     
    — Да он в больнице. С ним удар случился.
     
    Смотришь: прошел день, другой — его уже хоронят.
     
    Человек, яко трава дние его, яко цвет на траве, — и завяла трава, и опал цвет ее (ср. Пс. 102, 15).
     
    Вот и последний день в моей жизни прошел почти так же, как и прочие: в суете, спешке, нервном возбуждении, ропоте, неблагодарности.
     
    В келье гробовая тишина. Как в темной могиле. Тихо-бледно мерцает огонек в лампадочке, вот он заколебался, задрожал отчего-то. Точно он боится угаснуть, умереть... За окном кельи — ночная тьма. Лучи светлого солнца давно уже погасли на темном западе.
     
    О, если бы это не Ты, Господи, всё делал. Если бы Тебя совсем не было у нас... Если бы... Но нет! Это невозможно! Без Тебя пусто, жутко, невыразимо страшно!
     
    Последний день моей жизни... Последний...
     
    Вдруг, точно Ангел светлый осиял могильный мрак надвигающейся роковой ночи, — он увидел на темном небе тихо мерцающую звездочку. Она, будто живая, тихо-радостная, ласково смотрела из окошечка, сквозь ночную тьму, прямо в окно кельи, в одиноко мятущуюся душу.
     
    «Как много у Тебя милостей, у нашего Господа, — мигом несется в голове, — как Ты долготерпелив. Как Ты...»
     
    Слезы благодарности пуще прежнего орошают пол одинокой кельи.
     
    Тихая звездочка принесла с собой надежду на новый бесценный день жизни. «Еще один день моей жизни, — облегченно вздохнув, тихо сказал он. — Я буду стараться провести его лучше».
     
    Итак, смотрите, мои милые и дорогие, поступайте осторожно, не как неразумные, но как мудрые, дорожа временем, потому что дни лукавы (Еф. 5, 15-16).
  3. Olqa

    "Под Благовест"

    Автор: Olqa,

    "...На картине этой все взято с натуры: деревянная церковь - из Гефсиманского скита, домики-келейки - оттуда же, прудок, березки, весь облик ранней весны, весь тонкий и нежный очерк утра года - из тихих мест «под Черниговской».
    Сам Нестеров так истолковал С. Глаголю задачу, поставленную им себе в этой картине:
    «На призыв монастырского колокола к вечерней молитве медленно бредут в церковь два монаха с книгами в руках. Оба они - представители двух разных типов, ярко выделяющихся среди монашествующего люда. Впереди - высокий юноша, сухой книжник, будущий холодный догматик. И здесь, в отрешении от мира, он так же хочет сделать карьеру, как и его собратья по типу делают ее за монастырской стеной. Это один из тех, которые становятся впоследствии архимандритами и архиереями. Другой, сзади - согбенный и уже ветхий деньми старец, но он полон наивного детства, благодушия и радости бытия. Несмотря на свои годы, он даже не иеромонах. Зачем ему этот сан? Он не знает честолюбия. Он весь в восторге перед тем, о чем говорит ему книга, полон чувств, которые в нем будят псалмы Давида, полон восторга перед теми чудесами, о которых рассказывают ему жития святых, а порою и попадающая сюда из-за степ монастыря книжка какой-нибудь старинной географии и т.п. А вокруг - первые теплые дни пробуждения. Только что стаяли последние залежи снега, только что обмелели ручьи вешних вод. На деревьях еще не развернулись листья, но все полно напряженною жаждою жизни, и опьяненные ею пернатые обитатели леса наполняют воздух своим щебетанием. Чужим проходит среди этого опьянения природы монах-юноша, и в унисон ему живет душа монаха-старца».
     
    В самом стремлении поставить перед лицом природы двух монахов: одного с сердцем, раскрытым на ее красоту и правду, другого с сердцем сухим, замкнутым - виден в Нестерове ученик. Перова. Он весь на стороне старичка, который скорее убежал бы в лес, к медведям, чем надел бы архимандричью митру, и ему глубоко антипатичен молодой послушник, уже облачивший себя в честолюбивой мечте в пышные архиерейские одежды. Нестеров писал своих «монахов» как реалист чистой воды. Оба инока - почти портреты монахов от Черниговской. Русская весна на картине Нестерова так внутренне тепла, так ко всем без исключения приветлива, что в свою ласку и привет она вобрала не только этого кроткого старичка, но и этого высокого юношу в строгом ременном поясе: быть может, дальше с ним случится то, что предрек ему художник в своем замысле, но теперь, вот в этот предзакатный час, под тихие созвучные голоса весны и вечернего звона и он не вовсе чужд, не может быть чужд их умиротворяющего зова; порукой тому ветка вербы в его руке. Если б это было не так, в картине был бы диссонанс, как есть он в картине «За Волгой» с ее ухарем-купцом и скорбной девушкой. А в «Монахах» этого диссонанса нет и следа. В ней безраздельно
     
    Царит весны таинственная сила,
     
    осветляющая и освещающая всякие души человеческие..." (С.Н. Дурылин о Нестерове)
  4. Olqa
    ИСКУШЕНИЕ


    А теперь я расскажу, так сказать, "обратный" случай, как опасно жить и даже говорить без имени Божия.
    В самом начале моего монашества я был личным секретарем архиепископа Сергия, который в тот год был членом Синода, и потому жил в Петрограде. Кроме этого, я был еще чередным иеромонахом на подворье, где жил архиепископ. Наконец, на мне лежала обязанность проповедничества. Благодаря же проповедничеству я, в некотором смысле, стал казаться "знающим", и ко мне иногда простые души обращались с вопросами.
    Однажды после службы подходит ко мне простая женщина высокого роста, довольно полная, блондинка, со спокойным лицом и манерами, и, получив благословение, неторопливо говорит:
    — Батюшка! Что мне делать? Какое-то искушение со мной: мне все "вержется" (великорусское слово; означает – "бросается", от слова "ввергать", — Прим. авт.) в глаза и представляется. Обычно — ложно, мечтательно.
    — Как так?— спрашиваю.
    — Ну, вот. Стою я, к примеру, в церкви, а с потолка вдруг ведро с огурцами падает около меня. Я бросаюсь собирать их — ничего нет... А я неловко повернулась, когда кинулась за огурцами-то, да ногу себе повредила, видно, жилу растянула. Болит теперь.
    Дома по потолку кошки какие-то бегают, головами вниз. И всякое такое.
    И все это она рассказала спокойно, никакой неврастении, возбужденности или чего-либо ненормального даже невозможно было и предположить в этой здоровой тулячке.
    Муж ее, тоже высокий и полный блондин, со спокойным улыбающимся лицом, служил пожарным на Балтийском Судостроительном заводе. Я и его узнал потом. И он был прекрасного здоровья. Жили они между собою душа в душу, мирно, дружно.
    Ясно, что здесь причины были духовные, сверхъестественные. Неопытный, я ничего не мог понять. Еще меньше мог что-либо сделать, даже не знал, что хоть сказать бы ей...
    И спросил, чтобы продлить разговор:
    — А с чего это у тебя началось?
    — Да вот как. Сижу это я в квартире. А пожарным казенные дома дают, и отопление, и освещение. И жалование хорошее — нам с мужем довольно. Детей у нас нет и не было — Бог не дал, Его святая воля. Сижу у окна за делом, да и говорю сама себе:
    — Как уж хорошо живется: все есть, с мужем ладно... Красный угол передо мною был, и вот после этого вдруг выходит из иконы Иван Предтеча, как живой, и говорит мне:
    — Ну, если тебе хорошо, так за это чем-нибудь отплатить нужно, какую-нибудь жертву принести. Не успела я от страха-то опомниться, а он опять:
    — Вот зарежь себя в жертву.
    И исчез. А на меня, батюшка, такой страх напал, такая мука мученическая схватила меня, что я света белого не взвидела. Сердце так защемило, что дыхания нет. Умереть лучше. И уже, как без памяти, бросилась я в кухню, схватила нож и хотела пырнуть себя в грудь-то им. Уж очень сильная мука была на сердце. Уж смерть мне казалась легче...
    Ну, и сама опять не знаю как случилось — но ножик точно кто выбил из рук. Упал он наземь. И я в память пришла. Вот с той самой поры и начало мне представляться разное. Я теперь и икону-то эту боюсь.
    Выслушал я и подивился. Первый раз в жизни пришлось узнать такое от живого человека, а не из житий.
    — Ну, чем же я тебе помогу? Ведь я не чудотворец. А вот, приди ныне вечером к службе, исповедуйся, завтра причастись Святых Тайн. А после обедни пойдем к тебе на квартиру и отслужим молебен с водосвятием. А там дальше, что Бог даст. Икону же, коли ты ее боишься, принеси ко мне.
    Она покорно и тихо выслушала и ушла. Вечером принесла икону св. Иоанна Предтечи. Как сейчас ее помню: вершков 8x5 величиною, бумажная олеография, в узенькой коричневой рамочке.
    После Богослужения эта женщина исповедывалась у меня. Редко бывают люди такой чистоты в миру. И грехов-то, собственно, не было. Однако она искренне в каких-то мелочах каялась с сокрушением, но опять-таки мирно... Вообще она была "здоровая" не только телом, но и душою. На другой день причастилась, а потом мы пошли к ней на квартиру.
    Я захватил с собою все нужное: и крест, и евангелие, и кропило, и требник, и свечи, и кадило, и ладан. А епитрахиль забыл, без чего мы не можем свершать служб. И уже на полдороге вспомнил. Что делать? Ну, думаю, не возвращаться же.
    — Пойдем дальше. Ты дома дай мне чистое полотенце, я благословлю его и употреблю вместе епитрахили. Так нам разрешается по церковным законам в случае нужды. Только ты после не употребляй его ни на что по домашнему, а уж или пожертвуй в Церковь, или же, еще лучше, повесь его в переднем углу над иконою. Это тебе в благословение будет.
    Квартира — самая обыкновенная комната, выбеленная чисто, везде порядок. В углу икона с лампадкой. Муж был на службе.
    Отслужили мы молебен, окропили все святой водою. Полотенце она тут же повесила над иконами. Угостила меня чаем. И я ушел.
    Дня через два-три я увидел ее в церкви подворья и спросил:
    — Ну, как с тобой?
    — Слава Богу! — говорит она — все кончилось.
    — Ну, слава Богу! — ответил я и даже не задумался, что совершилось чудо. А скоро и забыл совсем. И никому даже не хотелось почему-то рассказывать о всем происшедшем. Только своему духовному отцу я все открыл, и то для того, чтобы спросить его, почему это все с ней случилось.
    Когда он выслушал меня, то без колебания сказал мне:
    — Это оттого, что она похвалилась. Никогда не следует этого делать, а особенно вслух. Бесы не могут переносить, когда человеку хорошо: они злобны и завистливы. Но если еще человек молчит, то они, как говорит св. Макарий Египетский, хотя и догадываются о многом, но не все знают. Если же человек выскажет вслух, то узнав, они раздражаются и стараются потом чем-либо навредить: им невыносимо блаженство людей.
    — Ну, а как же быть, если и в самом деле хорошо?
    — И тогда лучше "молчанием ограждаться", как говорил преподобный Серафим. Ну, а уж если и хочет сказать человек, или поблагодарить Бога, тогда нужно оградить это именем Божиим: сказать "слава Богу" или что-нибудь иное. А она сказала: "как хорошо живется", похвалилась. Да еще не прибавила имени Божия. Бесы и нашли доступ к ней, по попущению Божию.
    Вот и преподобный Макарий говорит: "если заметишь ты что доброе, то не приписывай его себе, а отнеси к Богу и возблагодари Его за это".
    После из-за этого случая мне многое стало ясно в языке нашем. Например, в обыкновенных разговорах люди всех стран и религий, а особенно христиане, весьма честно употребляют имя Божие, если даже почти не замечая этого.
    — Боже сохрани! Бога ради! Бог с вами. Ах, Господи!
    — Да что это такое Боже мой! Ой, Боже мой! и т.п. А самое частое употребляемое имя Божие — при прощании:
    — С Богом!
    Отчего все это? Оттого, что люди опытно, веками, коллективным наблюдением заметили пользу от одного лишь употребления имени Божия, даже и без особенной веры и молитвы в тот момент.
    Но особенно достойно внимания отношение к похвалам нашего русского "простого", а, в сущности, мудрого человека. Когда вы спросите его: "Ну, как поживаете?", он почти никогда не похвалится, не скажет "хорошо" или "отлично". А сдержанно ответит что-либо такое:
    — Да ничего, слава Богу...
    А другие еще благоразумнее скажут, если все благополучно:
    — Милостив Бог. А вы как? Или:
    — Бог грехам терпит.
    Или просто совсем и обычно:
    — Помаленьку, слава Богу!
    И повсюду слышишь осторожность, смирение и непременное ограждение именем Божиим.
    Например, завяз воз в грязной котловине. Лошаденка из сил бьется. Иной безумец и бьет ее, несчастную, и бранится отчаянными словами. А благоразумный крестьянин дает ей отдохнуть, приободрит, погладит. Потом подопрет воз плечом мужицким, махнет для приличия кнутом и крикнет:
    — Э-э, ну-ка, родимая! С Богом!
    И глядишь, выкарабкались оба...
    Читал я у одного современного писателя рассказ о силе имени Божия. То было в немецкую войну. Перевозили на позицию пушки.
    Прошел дождь. Дорогу развезло. Тяжесть неимоверная. Несколько пар лошадей. Пушка завязла в выбоине. Солдаты бьются, мучаются, сквернословят, хлещут лошадей. Ни взад, ни вперед...
    И чем бы кончилось это бесплодное мучение и людей и лошадей, Бог весть. Но в это время к этому месту подошел один благообразный, пожилой уже, мужичок.
    Этот почтенный старичок сначала ласково приветствовал солдат. Потом во имя Божие пожелал им успеха. Погладил лошадок. А потом, когда они и солдаты немного отдохнули, он предложил попробовать двинуться еще раз. И так ласково обратился к солдатам. Они кто к лошадям, кто к пушке. И старичок тут же.
    — Ну-ка, милые, с Богом!
    Солдаты крикнули, лошади рванули и пушка была вытянута. Дальше уже легко было.
    А сколько таких случаев! Только мы, слепые, не замечаем. Но хорошо, что говорим языком, и это одно нередко ограждает нас от силы вражьей.
    Между тем в новое время стали стыдиться употребления этого спасительного имени.
    И нередко мы слышим или горькую жалобу на тяжкое житье, или, наоборот, легкомысленные похвалы:
    — Превосходно, превосхо-о-дно!
    А иногда и безумные речи: "адски хорошо", или с употреблением "черного слова". И жалея его же, хочется поправить его.
    Бывало, услыша хвалу, я или сам добавлю, или говорящего попрошу добавить:
    — Скажите: "слава Богу!"
    — А зачем?
    Вот и расскажешь ему такую историю. Иной и примет во внимание...
     
    Полностью можно почитать здесь: http://pravbeseda.ru/library/index.php?page=book&id=416
  5. Olqa

    "Русский Крест"

    Автор: Olqa,

    Хочу поделится...Некоторые отрывки из поэмы "Русский Крест" (написана в 1996 г). Автор - Н.А.Мельников (1966-2006). Последние три месяца своей жизни проживал в г.Козельске, часто бывал в Оптиной Пустыни...
     
     
    "По благословению схиигумена Илия. В минувший трагический век Господь дал народу нашему тяжкое испытание. Из него вынесли веру даже те, кто от рождения о ней не слыхивал ни от родителей, ни от дедов своих. Жажда чистоты душевной побуждает молодежь искать веры в Бога, а старшее поколение, на памяти которого все ужасы безверия, и убеждать не надо. Эта дорога поисков силы и смысла жизни изложена в замечательной поэме "Русский Крест", написанной светлым и певучим языком. И не следует рассматривать эту поэму, как историю жизни русской деревни. Это жизнь всех нас, погибающих в безверии, и из руин возрождающихся. Нет, мы не можем умереть - мы такой народ - русский, те, кто живет на этой чудесной земле."
     
    ..Сколько ж это будет длиться - молодой, в расцвете лет,
    Не нашел опохмелиться и покинул белый свет?
    И при всем честном народе в борозду, к земле упал.
    Был ты весел, всем угоден...Но ушел... Сгорел... Пропал...
    А вослед тебе, без счета, души новые летят...
    Что потом, в конце полета? Что там? Рай? Иль снова ад?
    Неприкаянные дети, без тепла и без царя
    вы помыкались на свете и ушли. За так. Зазря.
    Без креста, без покаянья, и кому теперь нужны
    ваши мысли и страданья, ваши слезы, ваши сны?
    Слез Россия не считает - все века в слезах живет...
    Но уже заметно тает несгибаемый народ...
     
    ...В каждый храм, при построеньи, Бог по Ангелу дает,
    И находится в служеньи в новом храме Ангел тот.
    Он, бесплотный и незримый до скончанья века тут,
    и, крылом его хранимы, люди Богу воздают.
    И молитвы, и обряды, и причастий благодать -
    под его небесным взглядом, хоть его и не видать.
    Даже если храм разрушен - кирпичи да лебеда,
    воли Божией послушен Ангел будет здесь всегда.
    И на месте поруганья, где безбожник храм крушил,
    слышно тихое рыданье чистой ангельской души.
    И в мороз, и в дождь, и в слякоть,
    все грядущие года будет бедный Ангел плакать
    вплоть до Страшного Суда
    Был когда-то храм Успенья на селе Петровский Скит,
    полусгнившее строенье до сих пор еще стоит.
    Рухнул купол и приделы, лишь бурьян да лебеда
    в Божий храм осиротелый поселились навсегда.
    Как давно все это было, позабыт и час, и день -
    приезжало, приходило из окрестных деревень
    в церковь множество народа, и исправно службы шли
    до семнадцатого года... А потом усадьбы жгли
    и помещиков с попами отправляли в “мир иной”,
    пятилетними шагами отмеряя рай земной.
    “Счастья” вдоволь нахлебались, слез - моря, а не ручьи!
    Так, в итоге, оказались и ни Божьи, и ничьи.
    Ни земной, ни рай небесный, а смертельная тоска
    воцарилась повсеместно и скрутила мужика...
     
    От колхозного правленья, где Иван сторожевал,
    в сотне метров - храм Успенья, запустенье и развал.
    По ночам в окошко часто сам Иван смотрел туда
    равнодушно, безучастно, и не думал никогда
    ни про Веру, ни про Бога, только, может, вспоминал,
    с кем, когда и как он много возле храма выпивал.
    Не отыщешь места лучше - на пригорке, у реки,
    в будни, в праздник и с получки дули водку мужики.
    Жены к ночи их искали, гнали с криком по домам:
    - Хоть бы церкву доломали, чтоб вы меньше пили там!
    Утихали ссоры, драки, кратким был ночной покой...
    и беззвучно Ангел плакал над беспутностью людской..."
     
    http://redactor3.nar...usskiykrest.htm
     
    Здесь читает автор http://go.mail.ru/se...o/1109&s=mailru
  6. Olqa
    П.Н.Краснов «Рождество в старом Петербурге» (отрывок из отрывка из романа «Ненависть»)
     
    «…Да ведь у нас через десять дней Рождество», - подумал Гурочка. Он знал, что это называется «ассоциация идей». Запах смолы напомнил елку, а елка – Рождество. И уже нельзя было дальше спать. В мысли о Рождестве было что-то особое – вся душа Гурочки встрепенулась, как птичка с восходом солнца. И что-то радостное и прекрасное запело в его юной душе….
    Гурочка подумал: «Рождество подходит, и как это оно так незаметно подкралось? Значит, вероятно привезли уже и елки? И повсюду в городе: на рынках, на Невском, у Думы, в Гостином дворе, на Конно-Гвардейском бульваре – елки. Целые леса елок. Во всех магазинах выставки игрушек и подарков. Надо пойти…
    У Косого рынка, с колоннами высокой галереи, с широкими отверстиями подвалов внизу, мужики выгружали елки. Пахнуло душистым лесным запахом моха и хвои… Вдоль панелей вырастал настоящий лес. Елки – большие, в два человеческих роста – «вот такую бы нам!», и маленькие, еле от земли видные, в пять коротеньких веток – становились аллеями…
    В гимназии по коридорам и классам горели керосиновые лампы…Батюшка, высокий и худощавый, с черной с проседью красивой бородой, ходил то около досок, то в проходах между парт и рассказывал о разных рождественских обычаях в России и за границей.
    - Вот у нас, в Петербурге, этого нет, чтобы со звездою по домам ходить. У нас только елки – это более немецкий обычай. А на юге России, и вообще по деревням собираются мальчики, устраивают этакую пеструю звезду с фонарем внутри, на палке, и ходят по домам. Поют тропарь праздника и разные такие рождественские песни-колядки. Хозяева наделяют ребят кто чем может. Кто сладостей даст, кто колбасы, кто хлеба, вот и у самых бедных становится сытным праздник Христов. Так ведь это же праздник бедняков! Праздник милосердия и подарков…В Вифлиемском вертепе, просто сказать, в хлеву, Пресвятая Дева Мария родила Отроча млада, Предвечного Бога, Ангелы воспели Ему хвалу, пастухи поклонились Ему, и волхвы из далеких стран принесли Ему, младенцу Христу, драгоценные дары.
    Отец Ксенофонт окинул класс грустными глазами и сказал:
    - Ну вот ты, премудрый Майданов…Чему ты улыбаешься, невер? Дарвина понюхал – всезнающим философом себя возомнил? Ты, брат, не стесняйся, встань, когда я тебе говорю. Ноги у тебя от этого не отвалятся. И руку из кармана вынь. Перед духовным отцом стоишь. Ты что, брат, думаешь, сказки рассказывает старый поп?
    Ты вот дорос до того, что считаешь, что стыдно молиться Богу и верить в Него. Погоди! Дорастешь до того часа, когда вспомнишь о Нем и прибежишь под Его защиту, только не поздно ли будет?... Грянул звонок внизу…Гурочка с другими певчими мчался, прыгая через три ступени, вниз, в малый зал, где уже сидел у фисгармонии регент гимназического хора. Тонко и жалобно прозвенел камертон, певуче проиграла фисгармония: до-ля-фа… Дружный хор гимназистов грянул:
    - Рождество Твое, Христе Боже наш возсия мирови свет разума…
    Шибко забилось сердце у Гурия…Праздники. Рождество. Елка. Подарки всей семьи. Удивительная сила семейной любви и счастья быть маминым, иметь сестру и братьев, не быть одному на свете сильной волной захлестывала Гурочкино сердце, и звонко звучал его голос в хоре:
    - В нем бо звездам служащии..
  7. Olqa

    Агни Парфене

    Автор: Olqa,

    ..."Пресвятая Богородица повелела святому записать эту песнь, чтобы люди пели ее вместе с ангелами... Поистине, удивительны судьбы Божии!..."
    Отче святый Нектарие! Когда Вы написали этот гимн, знали ли Вы, что в Оптиной Пустыни люди будут петь вместе с Ангелами Вашу молитву?
    Отче святый Нектарие! Где взять слова благодарности Вам? Как рассказать Вам, что к многочисленным дарам Оптиной Пустыни, которыми Святая Обитель щедро делится со всеми, с верой и любовью приходящим, добавился еще и этот дар - Ваша молитва, которую люди поют там вместе с Ангелами.
     
    Агни Парфене
     
    "Добрая совесть — это самое великое из всех благ. Она — цена душевного мира и сердечного покоя"
     
    История создания гимна
     
    Автор гимна - святитель Нектарий Эгинский (1846-1920 гг.)
     
    1 октября 1846 года в селе Силиврия, в восточной Фракии, у Димоса и Василики Кефалас родился пятый ребенок. При крещении мальчик получил имя Анастасий.
     
    Благочестивые родители воспитывали своих детей в любви к Богу: с ранних лет обучали детей молитвенным песнопениям, читали им духовную литературу. Анастасию больше всего нравился 50-й псалом, он любил многократно повторять слова: "Научу беззаконные путем Твоим, и нечестивые к Тебе обратятся". Анастасий мечтал получить христианское образование, но, закончив начальную школу, вынужден был оставаться в родном селе, так как в семье не было денег, чтобы послать его на учебу в город.
     
    Когда Анастасию исполнилось четырнадцать лет, он упросил капитана судна следовавшего в Константинополь взять его с собой...
     
    В Константинополе юноше удалось устроиться на работу в табачный магазин. Здесь Анастасий, верный своей мечте — духовно помогать ближнему, начал писать на кисетах и обертках табачных изделий изречения святых отцов. На мизерную зарплату не возможно было полноценно питаться, а о покупке одежды не могло быть и речи. Анастасий, чтобы не впасть в уныние, непрестанно молился. Когда одежда и обувь износились, он решил обратиться с просьбой о помощи к самому Господу.
     
    Господу Иисусу Христу на Небеса...
     
    Рассказав в письме о своем бедственном положении, он написал на конверте следующий адрес: "Господу Иисусу Христу на Небеса". По дороге на почту, он встретил хозяина соседнего магазина, который, пожалев босого юношу, предложил отнести его письмо. Анастасий с радостью вручил ему свое послание. Изумленный торговец, увидев необычный адрес на конверте, решил вскрыть письмо, а, прочитав его, сразу же послал на имя Анастасия деньги. Вскоре Анастасию удалось устроиться на работу смотрителя в школе при подворье храма Гроба Господня. Здесь ему удалось продолжить свое образование.
     
    Вскоре Анастасий получил место учителя в селе Лифи на острове Хиос. Семь лет Анастасий не только преподавал, но и проповедовал "слово Божие". В 1876 году Анастасий становится насельником монастыря Нео Мони (Нового Монастыря).
     
    7 ноября 1876 года Анастасий был пострижен в монашество с именем Лазарь. 15 января 1877 года митрополит Хиосский Григорий рукоположил Лазаря в сан диакона, с новым именем Нектарий. Молодой дьякон по-прежнему мечтал учиться, в своих ежедневных молитвах он просил Господа предоставить ему эту возможность.
     
    По промыслу Божиему, один благочестивый богатый христианин предложил молодому монаху Нектарию оплатить дорогу и обучение. С 1882 года по 1885 год дьякон Нектарий учится на богословском факультете Афинского университета. После завершения образования, по рекомендации своего благодетеля, он переезжает в Александрию.
     
    Свято-Никольский храм г. Каира
     
    23 марта 1886 года дьякона Нектария рукополагают во священника. Отец Нектарий получает назначение в Свято-Никольский храм г. Каира. В этом же храме вскоре его возводят в сан архимандрита, а спустя некоторое время Патриарх принимает решение о присвоении ему титула Верховного Архимандрита Александрийской церкви.
     
    15 января 1889 года Верховный Архимандрит Нектарий рукополагается во архиерея и назначается митрополитом Пентапольской митрополии. В те годы Владыка Нектарий писал: "Сан не возвышает своего обладателя, одна лишь добродетель обладает силой возвышения". Он по-прежнему стремится стяжать любовь и смирение.
     
    Добродетельная жизнь Владыки, его необычайная доброта и простота, вызывали не только любовь и уважение верующих. Влиятельные люди патриархии опасались, что всеобщая любовь к святителю приведет его в число претендентов на место Святейшего Патриарха Александрийского.
     
    Клевета
     
    Влиятельные люди патриархии оклеветали святителя. По своему глубочайшему смирению праведник даже не попытался оправдаться...
     
    "Добрая совесть — это самое великое из всех благ. Она — цена душевного мира и сердечного покоя", — говорил он в своих проповедях, покидая свою кафедру навсегда. Митрополит Пентапольский был уволен в отставку и должен был покинуть египетскую землю.
     
    Вернувшись в Афины, Владыка Нектарий семь месяцев живет в страшных лишениях. Тщетно он ходит по инстанциям, его нигде не принимают...
     
    Именно в это время святитель Нектарий Эгинский записал молитву: Αγνή ΠΑρθένε ΔέσποινΑ, ΆχρΑντε θεοτόκε...
     
    Произошло это так. Однажды, когда святитель Нектарий Эгинский, изможденный нищетой и потрясенный предательством и недоверием всех своих друзей и близких, молился в сокрушении, на сердце его опустился удивительный мир. Казалось, он слышит стройное пение. Догадываясь, что происходит, он поднял глаза и увидел Пресвятую Богородицу в сопровождении сонма ангелов, поющих особым напевом:
     
    Чистая Дево Госпоже, Пресвятая Богородице,
    Радуйся, Невесто неневестная.
    Царице Мати Дево, Руно всех покрывающее,
    Радуйся, Невесто неневестная.
    Превысшая Небесных Сил, Нетварное Сияние.
    Радуйся, Невесто неневестная.
    Ликов девичьих Радосте, и Ангелов Превысшая,
    Радуйся, Невесто неневестная.
    Небес Честная Сило, и Свете паче все светов,
    Радуйся, Невесто неневестная.
    Честнейшая Владычице всех Небесных Воинств,
    Радуйся, Невесто неневестная...
     
    Тотчас скорбь и воспоминание о предательстве превратились в такую сладость, что святителю хотелось только благодарить Бога за все происшедшее. Пресвятая Богородица повелела святому записать эту песнь, чтобы люди пели ее вместе с ангелами... Поистине, удивительны судьбы Божии!
     
    Впоследствии эта молитва стала известным гимном. А причина ее написания - клевета... Поистине, разве диавольская клевета не является величайшим благодеянием душе? Разве можно минуя ее запрыгнуть на небо?
     
    Мэр города, узнав о бедственном положении, в котором находился Владыка Нектарий, добился для него места проповедника в провинции Эвбея. Слава о необычном проповеднике из провинции скоро дошла до столицы и до греческого королевского дворца. Королева Ольга, познакомившись со старцем, вскоре стала его духовной дочерью.
     
    Благодаря королеве Владыка назначается директором Духовной школы - Владыка сам тайно убирал школу, чтобы никто не заметил отсутствие заболевшего работника...
     
    Монастырь на острове Эгина
     
    В 1904 году Владыка Нектарий основал женский монастырь на острове Эгина. На собственные средства ему удалось купить небольшой участок земли, на котором находился заброшенный, полуразрушенный монастырь.
     
    Некоторое время старец Нектарий одновременно руководил школой и монастырем, но вскоре он уходит из школы, и переселяется на остров Эгина.
     
    Духовные чада старца рассказывали, что Владыка не гнушался никакой работы: сажал деревья, разбивал цветники, убирал строительный мусор, шил тапочки для монахинь. Он был безгранично милостивым, быстро отзывался на нужды бедных, часто просил монахинь отдать последнюю еду бедным посетителям. По его молитвам на следующий же день в монастырь привозили продукты или денежные пожертвования...
     
    Эгина
     
    Двенадцать последних лет своей жизни он провел на этом острове... Духовные чада старца рассказывали, что благодаря молитвам старца Нектария не только обстановка на острове изменилась в лучшую сторону (прекратились разбой и грабежи), но и изменился климат. Крестьяне не раз обращались за молитвенной помощью к старцу во время засухи: по молитве Владыки Нектария благодатный дождь сходил на землю.
     
    В сентябре 1920 года семидесятилетнего старца отвезли в больницу в Афины. Владыку определили в палату для бедных неизлечимо больных людей. Два месяца врачи пытались облегчить страдания тяжелобольного старца (у него было обнаружено острое воспаление предстательной железы). Владыка мужественно переносил боль. Сохранились свидетельства медицинских работников о том, что бинты, которыми перевязывали старца, источали необычайные аромат.
     
    8 ноября 1920 года Господь призвал к себе душу Владыки Нектария. Когда тело почившего стали переодевать, его рубашку случайно положили на кровать лежащего рядом парализованного больного, он исцелился.
     
    Валаамский текст
     
    Марие, Дево Чистая, Пресвятая Богородице,
    Радуйся, Невесто неневестная.
    Царице Мати Дево, Руно всех покрывающее,
    Радуйся, Невесто неневестная.
    Превысшая Небесных Сил, Нетварное Сияние.
    Радуйся, Невесто неневестная.
    Ликов девичьих Радосте, и Ангелов Превысшая,
    Радуйся, Невесто неневестная.
    Небес Честная Сило, и Свете паче все светов,
    Радуйся, Невесто неневестная.
    Честнейшая Владычице всех Небесных Воинств,
    Радуйся, Невесто неневестная.
     
    Всех праотцев Надеждо, пророков Исполнение,
    Радуйся, Невесто неневестная.
    В подвизех Ты — Помоще, Кивоте Бога Слова,
    Радуйся, Невесто неневестная.
    И девам — Ликование, и матерем — Отрадо,
    Радуйся, Невесто неневестная.
    Целомудрия Наставнице, душ наших Очищение,
    Радуйся, Невесто неневестная.
    Покрове ширший облака, и страждущих Пристанище,
    Радуйся, Невесто неневестная.
    Немощных Покров и Заступнице, Надеждо ненадежных,
    Радуйся, Невесто неневестная.
     
    Марие — Мати Христа — Истиннаго Бога,
    Радуйся, Невесто неневестная.
    Ааронов Жезле Прозябший, Сосуде тихой радости,
    Радуйся, Невесто неневестная.
    Всех сирых и вдов Утешение, в бедах и скорбех — Помоще,
    Радуйся, Невесто неневестная.
    Священная и Непорочная, Владычице Всепетая,
    Радуйся, Невесто неневестная.
    Приклони ко мне милосердие Божественнаго Сына,
    Радуйся, Невесто неневестная.
    Ходатайце спасения, припадая взываю Ти:
     
    Радуйся, Невесто неневестная.
     
    http://www.isihazm.ru

  8. Olqa

    Анастасия Цветаева "Статуя"

    Автор: Olqa,

    В конце 20-х годов Борис Михайлович Зубакин привез из Карачаева Тамбовской губернии, где жила его сестра Надежда Михайловна и где разорили церковь — сидящую статую Христа, деревянную, тонко раскрашенную масляными красками; почти в натуральную величину, в терновом венце. Борис Михайлович вез ее в большой бельевой корзине. В пути его остановила милиция, по согнутой в колене ноге, выглянувшей из корзины, заподозрив, что он везет тело. Осмотрев, отпустили. Он поднял статую ко мне на 4 этаж без лифта в квартиру, где я жила с сыном-подростком Андреем с 1921 года по год ареста, 1937. (Мерзляковский переулок, 18, кв. 8). Статуя была покрыта от плечей по полуобнаженному телу темнопурпурной материей, стянутой возле шеи. Мы поставили ее возле киота в уголку у ширмы, делившей комнату на две части — мою и сына.
    Статую называли чудотворной, на шее ее висели два металлических самодельных обрезка с именами исцеленных ею людей; неуверенно помнятся имена: Сергий и Анна. Оставаясь наедине со статуей, я боялась ее и не могла превозмочь страх. Но я молилась ей. Лицо Христа было так кротко... И в горе, в стыде от своего малодушия я взмолилась к ней: «Господи! Сделай так, чтобы я Тебя не боялась! Я же верю в Тебя, люблю Тебя — прогони этот страх!»
    И в ответ сразу пришли ко мне такая благость, такой покой радостный — на года...
    Потом в 1933 году понадобилось меня арестовать. Увы, увидев деревянное изваяние, пришедшие позвонили в свое учреждение: — Тут — статуя религиозного содержания. Взять? Возмём!» И, подняв Христа с деревянного кресла, положили Его в Андрюшину часть комнаты на угловой круглый диван, ближе к двери. Сделав обыск, меня увели. Через 64 дня, как я потом узнала, по хлопотам Горького, меня выпустили. Но войти в свою комнату не удалось— комната была опечатана, а у граждан нет права нарушить печать. Восемь дней я спала на полу, на газете и тряпье у своей двери. Затем пришел вежливый человек в очках и снял печать. Первое, что я увидела — это была лежащая на круглом диване статуя — забыли! А в том месте, где она раньше стояла — прохудилась крыша и дождь со снегом падали в комнату: статуя была спасена! Она жила со мной ещё 4 года до 1937 года, когда я вновь была взята. Горького уже не было.
    43 мне исполнилось на допросе, а 44 исполнилось на ДВК (дальнем Востоке) на лесной колонне, в трудных условиях.
    Ночью я увидела сон: статую Христа, уже из моей жизни сгинувшую. На прощание статуя оправдала слух о том, что она чудотворная: синие глаза двигались как живые, глядя на меня. Во сне я сказала: — «Но если это чудо — то пусть будет ещё что-то для твердой веры, что не показалось!» И тогда правая деревянная рука Христа поднялась и благословила меня.
    На девять оставшихся лет заключения.
  9. Olqa

    Афонское поучение

    Автор: Olqa,

    АФОНСКОЕ ПОУЧЕНИЕ ( из книги Николая Кокухина «Епитимья»). В отрывке передан рассказ отца Наместника Иоанно-Богословского мужского монастыря Рязанской Епархии, вернувшегося с Афона. Октябрь 2010 года.
    «…Вечером все насельники монастыря собрались в трапезной, чтобы послушать рассказы об Афоне.
    - Афон – это столица православного монашества, где монашеский дух хранится очень тщательно во всей его полноте и благоухании, - сказал отец Наместник. – Афонские монахи мало едят, мало спят и много работают. Ритм их жизни точно такой же, как был у древних монахов: они ночью встают на молитву, к утру их молитва заканчивается, затем их ждет скудная трапеза, а затем они много работают – по монастырю они передвигаются в основном бегом. Афон молится и подвизается. Когда сравниваешь себя с афонскими монахами, то понимаешь, что ты только пытаешься себя изображать монахом. Если ты войдешь в ритм святогорской жизни, то сначала тебя поломают (ведь не хочется ночью вставать на молитву), а потом духовный мотор начинает работать очень сильно и ровно. О себе могу сказать, что мой мотор завелся. Один из уроков, который я извлек для себя, звучит так: практическая уверенность в том, что для монаха единственной средой, в которой могут расцвести цветы добродетели, является предельное напряжение всех сил, физических и духовных. Когда я возвращался с Афона домой, то в самолете, читая сценарий четвертого фильма об архимандрите Авеле (Македонове), наткнулся на высказывание священника Александра Ельчанинова (привожу его на па память): чем больше ты отдаешь сил, служа Богу и людям, тем в большем количестве эта энергия к тебе возвращается. Отдавая, ты получаешь. И наоборот, если ты будешь рассчитывать свои силы, жалеть себя, то ты энергии никакой не получишь, а будешь чувствовать себя все слабее и слабее. И в конце концов превратишься в духовную развалину, ни к чему не способную, вялую, расслабленную и унылую… Расскажу немного о святогорском быте, чтобы вы увидели разницу между Афоном и нами. Мы были в Старом Русике, поднялись туда пешком. Старый Русик – это старый русский монастырь, в котором находится башня святого Саввы Сербского. Башня сохранилась до сих пор. Если вы помните, святой Савва сбросил с нее свои парчевые одежды и сказал, что царевича Растко больше нет, а есть монах Савва. Сохранилась также комната, где его постригли; здесь теперь храм святого Саввы. Старый Русик сейчас заброшен. Когда мы пришли туда, то там никого не было. Старый корпус полуразрушен, храм закрыт. Мы забрались по строительным лесам в этот корпус, поднялись в башню, совершили молитву святому Савве. Десять лет назад, когда я первый раз был на Афоне, то в Покровском храме, в том месте, где висит кадило, была надпись, сделанная отцом игуменом великолепным каллиграфическим почерком: «Дорогие отцы и братия – пономари! Экономьте, пожалуйста, ладан, он у нас на исходе, а купить его негде. Эта надпись относится примерно к тридцатым годам двадцатого века, когда монастырь стал умирать: связь с Россией прекратилась после событий 1917 года, помощи никакой не было, монахи старели, умирали, а молодых монахов туда не пускали… Сейчас этой надписи я уже не обнаружил. Внизу, в куче строительного мусора, мы нашли табличку, на которой было начертано духовное поучение. Я сильно мучился: могу ли я увезти эту табличку с собой? Может, бросить ее в воду, да и все. Но потом подумал: я же не для себя ее увожу, а для братии. Если бы меня поймали с этой находкой, то наверняка бы не помиловали – греческая полиция очень строгая. Надпись можно было, конечно, сфотографировать, но это было бы уже не то – сама табличка производит сильное впечатление. Это поучение о духе святогорского монашества. Табличка висела в храме над стасидией в Старом Русике. Вот что гласит это поучение:
    СТАНЕМ ДОБРЕ! ВОНМЕМ! НАПОМИНАНИЕ нарушающим тишину в храме топотом ног, шопотом, кашлем, сморканием и т.п.
    И вшедъ Иисус в церковь, начатъ изгонити продающыя и купующыя въ церкви: и трапезы торжникомъ и седалища продающихъ голуби испроверже: И НЕ ДАЯШЕ, ДА КТО МИМОНЕСЕТЪ СОСУДЪ СКВОЗЕ ЦЕРКОВЬ. И учаше, глаголя им: несть ли писано, яко храмъ Мой храмъ молитвы наречется всемъ языкомъ; ВЫ ЖЕ СОТВОРИТЕ ЕГО ВЕРТЕПЪ РАЗБОЙНИКОМЪ (Мк. 11, 15-17).
    Из этого Евангельского повествования видно, как раздражают смиренного сердцем и кроткого Спасителя нашего даже только переходы во время богослужения, а из собственного опыта каждый из нас знает, что выходящий из храма до отпуста и приходящий после начала отвлекает молящегося от молитвы. Только остающийся до конца (Мф. 10, 22) богослужения выносит из храма отраду, успокоение, радость. Поэтому пусть не считается малым грех нарушения тишины в храме. Но что гласит царский закон о благочинии церковном? «Все должны в церкви Божией быть почтительными и входить в храм с благоговением». «Во время совершения божественной службы никаких разговоров не чинить, с места на место не переходить, вообще не отвращать внимания православных от службы ни словом, ни деянием, ни движением, но пребывать со страхом, в молчании, тишине и во всяком почтении». Заметим себе, что кашель и сморкание происходят не только от простуды, но и от обилия влаг и мокрот в теле, что происходит от чревоугодия и опивства (например, от излишнего чаепития). Поэтому в храм надо приходить с тощим желудком. Суетливые переходы происходят от рвения, нетерпения, тщеславия, вообще от немирности духа. Поэтому надо обращать внимание на возглас «Миром Господу помолимся», то есть мирно, в мире духа, совести и в мирном благочинном состоянии членов тела, которое достижимо только при воздержании чрева от многоядения, лакомства и многопития. Итак, станем со страхом! Станем добре!
     
    Если сравнить это с нами, то мы в храм приползли иногда к началу, иногда позже, показались благочинному и потом также тихо незаметно уползли в свою келию. Святогорский дух не такой: прийти к началу и стоять до конца, как воин на страже, - только тогда монах получает радость и утешение. Вот многие из вас жалуются: мне тяжело, нет никакой радости, находит уныние и проч. Приходите к началу богослужения – и будет радость! Все очень просто. Поучение, с которым я вас ознакомил, мы оформим и повесим на клирос… Мы не можем нести такой же крест, как афонские монахи, но если поднапрячься, то наш мотор духовный тоже заведется, и тот, кто испытывает тоску и уныние, на практике познает, что такое радость и утешение, и параман, который тебя по печам препоясывает, не будет гнуть тебя к земле, а наоборот, как на крыльях, вознесет горе…»
  11. Olqa
    Борис Ширяев



    ПАСХА НА СОЛОВКАХ



    Посвящаю светлой памяти художника
    Михаила Васильевича Нестерова,сказавшего мне в день получения приговора:
    «Не бойтесь Соловков. Там Христос близко».


    Когда первое дыхание весны рушит ледяные покровы, Белое море страшно. Оторвавшись от матерого льда, торосы в пьяном веселье несутся к северу, сталкиваются и разбиваются с потрясающим грохотом, лезут друг на друга, громоздятся в горы и снова рассыпаются. Редкий кормчий решится тогда вывести в море карбас — неуклюжий, но крепкий поморский баркас, разве лишь в случае крайней нужды. Но уж никто не отчалит от берега, когда с виду спокойное море покрыто серою пеленою шуги — мелкого, плотно идущего льда. От шуги нет спасения! Крепко ухватит она баркас своими белесыми лапами и унесет туда, на полночь, откуда нет возврата.
    В один из сумеречных, туманных апрельских дней на пристани, вблизи бывшей Савватиевской пустыни, а теперь командировки для организованной из остатков соловецких монахов и каторжан рыболовной команды, в неурочный час стояла кучка людей. Были в ней и монахи, и чекисты охраны, и рыбаки из каторжан, в большинстве — духовенство. Все, не отрываясь, вглядывались вдаль. По морю, зловеще шурша, ползла шуга.
    — Пропадут ведь душеньки их, пропадут, — говорил одетый в рваную шинель старый монах, указывая на еле заметную, мелькавшую в льдистой мгле точку, — от шуги не уйдешь…
    — На все воля Божия…
    — Откуда бы они?
    — Кто ж их знает? Тамо быстринка проходит, море чистое, ну и вышли, несмышленые, а водой-то их прихватило и в шугу занесло… Шуга в себя приняла и напрочь не пускает. Такое бывало!
    Начальник поста чекист Конев оторвал от глаз цейсовский бинокль.
    — Четверо в лодке. Двое гребцов, двое в форме. Должно, сам Сухов.
    — Больше некому. Он охотник смелый и на добычу завистливый, а сейчас белухи идут. Они по сто пуд бывают. Каждому лестно такое чудище взять. Ну, и рисканул!
    Белухами на Русском Севере называют почти истребленную морскую корову — крупного белого тюленя.
    — Так не вырваться им, говоришь? — спросил монаха чекист.
    — Случая такого не бывало, чтобы из шуги на гребном карбасе выходили.
    Большинство стоявших перекрестились. Кое-кто прошептал молитву. А там, вдали, мелькала черная точка, то скрываясь во льдах, то вновь показываясь на мгновение. Там шла отчаянная борьба человека со злобной, хитрой стихией. Стихия побеждала.
    — Да, в этакой каше и от берега не отойдешь, куда уж там вырваться, — проговорил чекист, вытирая платком стекла бинокля. — Амба! Пропал Сухов! Пиши полкового военкома в расход!
    — Ну, это еще как Бог даст, — прозвучал негромкий, но полный глубокой внутренней силы голос.
    Все невольно обернулись к невысокому плотному рыбаку с седоватой окладистой бородой.
    — Кто со мною, во славу Божию, на спасение душ человеческих? — так же тихо и уверенно продолжал рыбак, обводя глазами толпу и зорко вглядываясь в глаза каждого. — Ты, отец Спиридон, ты, отец Тихон, да вот этих соловецких двое… Так и ладно будет. Волоките карбас на море!
    — Не позволю! — вдруг взорвался чекист. — Без охраны и разрешения начальства в море не выпущу!
    — Начальство, вон оно, в шуге, а от охраны мы не отказываемся. Садись в баркас, товарищ Конев!
    Чекист как-то разом сжался, обмяк и молча отошел от берега.
    — Готово?
    — Баркас на воде, владыка!
    — С Богом!
    Владыка Иларион стал у рулевого правила, и лодка, медленно пробиваясь сквозь заторы, отошла от берега.
    * * *
    Спустились сумерки. Их сменила студеная, ветреная соловецкая ночь, но никто не ушел с пристани... Нечто единое и великое спаяло этих людей. Всех без различия, даже чекиста с биноклем. Шепотом говорили между собой, шепотом молились Богу. Верили и сомневались. Сомневались и верили.
    — Никто, как Бог!
    — Без Его воли шуга не отпустит.
    Сторожко вслушивались в ночные шорохи моря, буравили глазами нависшую над ним тьму. Еще шептали. Еще молились.
    Но лишь тогда, когда солнце разогнало стену прибрежного тумана, увидели возвращавшуюся лодку и в ней не четырех, а девять человек.
    И тогда все, кто был на пристани, — монахи, каторжники, охранники, — все без различия, крестясь, опустились на колени.
    — Истинное чудо! Спас Господь!
    — Спас Господь! — сказал и владыка Иларион, вытаскивая из карбаса окончательно обессилевшего Сухова.
    * * *
    Пасха в том году была поздняя, в мае, когда нежаркое северное солнце уже подолгу висело на сером, бледном небе. Весна наступила, и я, состоявший тогда по своей каторжной должности в распоряжении военкома особого Соловецкого полка Сухова, однажды, когда тихо и сладостно-пахуче распускались почки на худосочных соловецких березках, шел с ним мимо того распятия, в которое он выпустил оба заряда. Капли весенних дождей и таявшего снега скоплялись в ранах-углублениях от картечи и стекали с них темными струйками. Грудь Распятого словно кровоточила. Вдруг, неожиданно для меня, Сухов сдернул буденовку, остановился и торопливо, размашисто перекрестился.
    — Ты смотри… чтоб никому ни слова… А то в карцере сгною! День-то какой сегодня, знаешь? Суббота… Страстная…
    В наползавших белесых соловецких сумерках смутно бледнел лик распятого Христа, русского, сермяжного, в рабском виде и исходившего землю Свою и здесь, на ее полуночной окраине, расстрелянного поклонившимся Ему теперь убийцей…
    Мне показалось, что свет неземной улыбки скользнул по бледному лику Христа.
    — Спас Господь! — повторил я слова владыки Илариона, сказанные им на берегу. — Спас тогда и теперь!..
     
    Еще бы я не вспомнил её, эту единственную разрешенную на Соловках заутреню в ветхой кладбищенской церкви. Помню и то, чего не знает мой случайный собеседник.
    Я работал тогда уже не на плотах, а в театре, издательстве и музее. По этой последней ра-боте и попал в самый клубок подготовки. Владыка Иларион добился от Эйхманса разрешения на службу для всех заключенных, а не только для церковников.
    Уговорил начальника лагеря дать на эту ночь древние хоругви, кресты и чаши из музея, но об облачениях забыл.
    Идти и просить второй раз было уже невозможно.
    Но мы не пали духом.
    В музей был срочно вызван знаменитый взломщик, наш друг Володя Бедрут.
    Неистощимый в своих словесных фельетонах Глубоковский отвлекал ими директора музея Ваську Иванова в дальней комнате, а в это время Бедрут оперировал с отмычками, добывая из сундуков и витрин древние драгоценные облачения, среди них - епитрахиль митрополита Филарета Колычева.
    Утром все было тем же порядком возвращено на место.
    Эта заутреня неповторима. Десятки епископов возглавляли крестный ход.
    Невиданными цветами Святой ночи горели древние светильники, и в их сиянии блистали стяги с ликом Спасителя и Пречистой Его Матери.
     
    Благовеста не было: последний колокол, уцелевший от разорения монастыря в 1921 году, был снят в 1923 году. Но задолго до полуночи вдоль сложенной из непомерных валунов кремлевской стены, мимо суровых заснеженных башен потянулись к ветхой кладбищенской церкви нескончаемые вереницы серых теней.
     
    Попасть в самую церковь удалось немногим.
    Она не смогла вместить даже духовенство. Ведь его томилось тогда в заключении свыше 500 человек.
    Все кладбище было покрыто людьми, и часть молящихся стояла уже в соснах, почти вплотную к подступившему бору.
     
    Тишина. Истомленные души жаждут блаженного покоя молитвы.
    Уши напряженно ловят доносящиеся из открытых врат церкви звуки священных песнопений, а по тёмному небу, радужно переливаясь всеми цветами, бродят столбы сполохов - северного сияния. Вот сомкнулись они в сплошную завесу, засветились огнистой лазурью и всплыли к зениту, ниспадая оттуда, как дивные ризы.
     
    Грозным велением облеченного неземной силой иерарха, могучего, повелевающего стихиями теурга-иерофанта, прогремело заклятие-возглас владыки Илариона:
    - Да воскреснет Бог и да расточатся врази Его!
     
    С ветвей ближних сосен упали хлопья снега, а на вершине звонницы вспыхнул ярким сия-нием водруженный там нами в этот день символ страдания и воскресения - святой Животворящий Крест.
     
    Из широко распахнутых врат ветхой церкви, сверкая многоцветными огнями, выступил небывалый крестный ход.
    Семнадцать епископов в облачениях, окруженных светильниками и факелами, более двухсот иереев и столько же монахов, а далее - нескончаемые волны тех, чьи сердца и помыслы неслись к Христу Спасителю в эту дивную, незабываемую ночь.
     
    Торжественно выплыли из дверей храма блистающие хоругви, сотворённые еще мастерами Великого Новгорода, загорелись пышным многоцветием факелы-светильники - подарок веницейского дожа далекому монастырю, хозяину Гиперборейских морей, зацвели освобож-денные из плена священные ризы и пелены, вышитые тонкими пальцами московских великих княжон. "Христос воскресе!"
     
    Немногие услыхали прозвучавшие в церкви слова Благой вести, но все почувствовали их сердцами, и гулкой волной пронеслось по снежному безмолвию: "Воистину воскресе!" -
     
    "Воистину воскресе!" - прозвучало под торжественным огнистым куполом увенчанного сполохом неба.
     
    "Воистину воскресе!" - отдалось в снежной тиши векового бора, перене-слось за нерушимые кремлёвские стены, к тем, кто не смог выйти из них в эту Святую ночь, к тем, кто, обессиленный страданием и болезнью, простерт на больничной койке, кто томится в смрадном подземелье Аввакумовой щели - историческом соловецком карцере.
     
    Крестным знамением осенили себя обреченные смерти в глухой тьме изолятора.
    Распухшие, побелевшие губы цинготных, кровоточа, прошептали слова обетованной вечной жизни...
    С победным, ликующим пением о попранной, побеждённой смерти шли те, кому она грозила ежечасно, ежеминутно...
    Пели все... Ликующий хор "сущих во гробех" славил и утверждал свое грядущее, неизбежное, непреодолимое силами зла Воскресение...
     
    И рушились стены тюрьмы, воздвигнутой обагренными кровью руками.
    Кровь, пролитая во имя любви, дарует жизнь вечную и радостную.
    Пусть тело томится в плену - дух свободен и вечен. Нет в мире силы, властной к угашению его!
    Ничтожны и бессильны вы, держащие нас в оковах!
    Духа не закуёте, и воскреснет он в вечной жизни добра и света!
     
    "Христос воскресе из мертвых, смертию смерть поправ..." - пели все, и старый, еле передвигающий ноги генерал, и гигант-белорус, и те, кто забыл слова молитвы, и те, кто, быть может, поносил их... Великой силой вечной, неугасимой Истины звучали они в эту ночь... "...И сущим во гробех живот дарова!"
    Радость надежды вливалась в их истомлённые сердца.
    Не вечны, а временны страдания и плен. Бесконечна жизнь светлого Духа Христова.
    Умрём мы, но возродимся!
    Восстанет из пепла и великий монастырь - оплот земли Русской.
    Воскреснет Русь, распятая за грехи мира, униженная и поруганная.
    Страданием очистится она, безмерная и в своем падении, очистится и воссияет светом Божьей правды. И недаром, не по воле случая, стеклись сюда гонимые, обездоленные, вычеркнутые из жизни со всех концов великой страны.
     
    Не сюда ли, в святой ковчег русской души, веками нёс русский народ свою скорбь и наде-жду?
    Не руками ли приходивших по обету в далекий северный монастырь отработать свой грех, в прославление святых Зосимы и Савватия воздвигнуты эти вековечные стены, не сюда ли в поисках мира и покоя устремлялись, познав тщету мира, мятежные новогородские уш-куйники...
    "Приидите ко Мне вси труждаюшиися и обремененнии, и Аз упокою вы..."
     
    Они пришли и слились в едином устремлении в эту Святую ночь, слились в братском поцелуе. Рухнули стены, разделявшие в прошлом петербургского сановника и калужского мужика, князя Рюриковича и Ивана Безродного: в перетлевшем пепле человеческой суетности, лжи и слепоты вспыхнули искры вечного и пресветлого.
     
    "Христос Воскресе!"
    Эта заутреня была единственной, отслуженной на Соловецкой каторге.
    Позже говорили, что её разрешение было вызвано желанием ОГПУ блеснуть перед Западом гуманностью и веротерпимостью.
     
    Её я не забуду никогда.
     
     
    Соловки, 1925
  12. Olqa

    В блокаду...

    Автор: Olqa,

    "...В Ленинграде в «зиму 1941/1942 жители <…> держали экзамен на человеческое достоинство и экзаменовались у голода. Экзаменатор оказался беспощаден, а ученики оказались плохо подготовлены. <…> Голод начался в Ленинграде уже с осени – в сентябре служащие стали получать по 200 грамм хлеба – и встречен был нами стойко. Люди недоедали и помнили, что рядом с ними такие же люди, которые недоедают так же, как они, а может быть, еще и больше. Даже с соседом, не говоря уже о близком знакомом или друге, делились всем, чем могли: последним сахаром, скудной порцией каши, кусочком случайно полученного белого хлеба. Было немыслимо есть самому и видеть рядом голодного; если на чью-нибудь долю случайно выпадали крохи чего-то вкусного, его микроскопическими порциями делили в дружеском кругу, сплошь и рядом обделяя себя. Желудку было голодно, но сердцу было сыто.
    Время шло, принося с собой только ухудшение. 200 граммов хлеба давно были заменены голодной нормой 125 граммов, по карточкам почти ничего не давали. Голод не грозил; он как хозяин распоряжался людьми, тысячами выводя из строя слабых и нежизнеспособных; укладывая в постель тех, кто еще боролся за жизнь, ожесточая самых крепких, хотевших выжить во что бы то ни стало. Люди вдруг догадались, что они будут более сыты, если никому не будут уделять от своего, а кое-что и прихватят у соседа. Кончилась совместная еда и угощение друг друга: каждый норовил теперь есть в одиночку, таясь от соседей. Тут был и человеческий стыд за себя, и животное озлобление на того, кто может захотеть кусочек от твоей порции. Каждый кусок съестного превратился в бесценное сокровище: это сокровище начали прятать и не спускать с него глаз, боясь, чтобы им не завладел сосед. Люди, от века ничего не запиравшие, убирали хлеб под замок или всюду носили его с собой: если мало осталось в Ленинграде таких, кто не таскал – в большей или меньшей степени – съестного у соседей и близких, то, ручаюсь, не было ни одного человека, который никого не заподозрил в том, что его обкрадывают. В одной своей юношеской драме Клейст назвал подозрение душевной проказой – Ленинград в эту жестокую зиму был сплошной колонией прокаженных. Старая и длительная дружба, давнишнее знакомство с человеком, в нравственных качествах которого вы были уверены – ничто не спасало от подозрения в том, что ты украл. Рвались и рушились старые, казалось бы, такие прочные отношения, приносившие когда-то мир и радость: в страшной борьбе за жизнь каждый почувствовал себя одним и одиноким: рядом стояли враги, гибель которых была лишним шансом на собственную жизнь и победу». В эти годы Анна Андреевна Ахматова писала:
    Мы знаем, что ныне лежит на весах
    И что совершается ныне.
    Час мужества пробил на наших часах,
    И мужество нас не покинет.
    Во время блокады, длившейся с 8 сентября 1941 года по 18 января 1943 года, митрополит Ленинградский (будущий патриарх) Алексий (Симанский) неотступно пребывал в осажденном Ленинграде. Он постоянно совершал богослужения в кафедральном соборе один, без диакона, читал помянник о «всех от глада и язв скончавшихся» и каждый вечер служил молебен святителю Николаю, обходя с чудотворной иконой собор, в котором в то время и жил.
    Обессиленные от мучительного голода люди брели в собор, где архипастырь осажденного города поддерживал и утешал страдальцев, укрепляя в них веру в скорую победу, утешая надеждой на Покров Божией Матери и небесное предстательство покровителя Ленинграда – святого Александра Невского. Известен случай, когда женщина полностью отдавала свой паек детям, а сама жила только тем, что ежедневно причащалась. Господь укрепил ее, и она с семьей смогла пережить страшные дни..."
     
    Галина Чинякова "Благодарная память сердца" https://azbyka.ru/fiction/blagodarnaya-pamyat-serdca/#n5
  13. Olqa
    О фильме "Отченька": Свой путь в церкви отец Антоний начал в возрасте семи лет чтецом в храме. В юности он подвизался послушником в Седмиозерской пустыни, после чего, окончив семинарию, в первые годы советской власти служил вместе с братией в лесном скиту. Репрессированный в 1937 году и подвергнутый пыткам, он почти лишился зрения и лишь чудом остался жив. Почти всю вторую половину своей жизни отец Антоний провел в странствиях по России, пройдя от северных пределов отечества до самого юга – на вершине Арарата подвижник сподобился видеть останки Ноева ковчега. Последние годы жизни монах провел в подмосковном Жуковском, где его служение, а также воспоминания и были запечатлены на пленку. Буквально за несколько месяцев до кончины, отец Антоний принял схиму и скончался в ноябре 1994-го года. И по сей день могила подвижника необычайно почитаема в Свято-Екатерининском мужском монастыре, где погребен отец Антоний.
     
    http://yandex.ru/clck/jsredir?from=yandex.ru%3Byandsearch%3Bweb%3B%3B&text=&etext=802.sjDnZuI1MVLCGJYCyEEL8PaskShNx6Jkqrz2YYCfOshNM2DorU7ix_fvxhrGU3iIG-0FXb6Mvp7UDzb3lFoMLw.a92dd51d47c0cd29c80fbe045260e3d2ea6c7abd&uuid=&state=PEtFfuTeVD4jaxywoSUvtNlVVIL6S3yQDiVIWGNU7dhI1Pz1rqFOgA&data=UlNrNmk5WktYejR0eWJFYk1LdmtxdXowdTVfZ3dBZU1lY0pWak9lSWxFN1dXMEU2Rk90THJpWEtDQ09ZSE9oa2FBcGhSa2s4MmRTOWV6a25QZmNoVk96UnZfQW1NVFRiSXBDRDI4VTNFOHE4d0hJQ2F4azNpMzlqSUJwdjdOZTloazRVamR0T0tYNWRnOG1NdUJUYklCbllJc0FKN1BOTw&b64e=2&sign=123ceec25954495b7d416e9e5504a5ea&keyno=0&cst=AiuY0DBWFJ5fN_r-AEszk2sBcqvcYnBrJqR087_ydrtxAzgB8liMqHqD5gUtBoU2bMWF0DnRarAV_X54QFQromiRU4w8wuaDAQulsEfzefbf-rUGOKEEbmJsOCQZU0_Eu0OIb0E8LOOoCpygAjgX9AxohSm8ou8ICUSCgLbBZSxhBXb48E67mz3qGzILcHdCV11YLMVedro&ref=cM777e4sMOAycdZhdUbYHtkusEOiLu3mdB1NJZzO2O775t-OBFgQAXQXZsNOBeSnOytOGna9R5V5sIhv6ccT_5D5a9_pPTEq0FPIbQVkYXW_5cNd9CoPfAIOeUv64l1th0pV0yS4hji4QxYlEpSfNquC_FQ0b6Zn_0FYKeb_q8s&l10n=ru&cts=1441483511040&mc=3.4834585933443494
  14. Olqa

    В последний раз...

    Автор: Olqa,

    Настина смерть была неожиданной. Диагноз, конечно, серьезный. Но врачи не пугали, настраивали на благополучный исход. Тем более, что теперь они не должны скрывать диагноз и положение дел. 17 марта она легла на 4 курс (сейчас это немного по-другому называется). Три раза ее возвращали домой по разным причинам. Перед самым отъездом она сказала знакомой, с которой вместе они снимают квартиру: "Я же хорошо выгляжу, правда?" "Да, Настенька, ты сейчас выглядишь даже лучше, чем до болезни. Ну ее, эту больницу. Оставайся дома!" "Нет, я поеду, надеюсь, может последний раз. Закрепим результат, может больше не надо будет лечиться". Провели лечение, она хорошо себя чувствовала сначала. Потом неожиданно поднялась температура до 40. В субботу, второго апреля. Мама работала, сменщица не согласилась меняться. Я видела маму в воскресение, 3-его. Она была очень встревожена. И вот 6-го рано утром вижу в мобильном от нее звонок. Немного резануло, что утром она звонила. Но ничего плохого не подумала. А Насти уже не было... Последние три дня были очень тяжелыми. Она говорила уже с трудом, но все равно: "У меня все хорошо!" После обеда 6-го узнала, что Настю будут кремировать. Я смалодушничала, не смогла сказать маме, что не надо бы так поступать. Но боялась, что ей будет еще больнее, хотя с трудом могла даже думать об этом. Своим дочкам не смогла сказать. Прощаться пригласили в морг больницы. Не смогла сказать и батюшке, который был у Насти, исповедовал ее и причащал, где-то за месяц до смерти. Хотели его еще раз приглашать...Вечерняя служба Благовещенская, радость должна быть. 7-го не созванивались, помощь физическая не требовалась, много помощниц было. 8-го поехали утром прощаться. Приехали. Почерневшая мама, много много молодежи, у всех боль, страх, вопрос. Мама мне говорит:"Поедите с нами на кладбище?" "На кладбище? На какое?" Называет кладбище, где лежит много моих. Но там нет крематория. Ничего не понимаю. Наташа объясняет, что в первый день с них только за место на кладбище запросили более 200 тысяч рублей, потом "скинули" до 100 тысяч. Но это только за место. А еще столько всего нужно. Вот они и согласились на кремацию, ведь до этого было долгое лечение. А утром 7-го случайно??? вспомнили давнишнего знакомого, который, не впадая в долгие расспросы, все устроил за совсем небольшие деньги. Нашлось для Насти место. И как все рассказывали, все хлопоты шли как по маслу, все получалось, все складывалось. Это я к тому, как важна молитвенная помощь людей в таких тяжелых случаях. Она очень и очень чувствовалась и чувствуется сейчас. Благодарю Господа за Его милосердие и помощь! И всех вас, кто помогал. Настя и в правду выглядела очень хорошо. Красивое, спокойное личико. Никаких следов, которые напоминают о диагнозе.Так уж нарядили ее в последний раз!! Весь день шел дождь, плакало небо вместе с нами. Как небольшое утешение мамины слова, что она знает, Насте будет хорошо. Еще мама сказала, что чувствует, как Настя целует и целует ее в щеки. А я чувствовала, что Насте немного страшно остаться одной. "Настенька, ты не бойся ничего, все будет хорошо, тебе помогут, обязательно помогут. Не бойся ничего, деточка!" Показалось, что Настя мне поверила. Еще мама утешила тем, что они вместе успели прочитать много книг духовных. И Настя очень быстро впитала в себя все самое важное, помудрела, как сказала мама. "Господь подарил мне последних пять месяцев, чтобы проститься с ней. Не забрал сразу. Я это поняла теперь".
     
    Ну вот, дорогие мои, мой рассказ. Хочется всем сказать - помогайте, молитесь, не оставляйте тех, кто в этом особенно нуждается. Я и сама совсем недавно поняла, как это важно молиться друг за друга. Это связь и помощь, невидимая, незримая, но очень очень действенная. Я это видела своими собственными глазами.
  15. Olqa

    В православной дервне

    Автор: Olqa,

    В ПРАВОСЛАВНОЙ ДЕРЕВНЕ
    Звонят, гудят, поют колокола…Воскресный день…Ровно в 7 началась утреня…Звонят к ее началу, к Евангелию, к девятой песне канона…Вся проезжая дорога перед сельской церковью заставлена телегами крестьян из далеких деревень. Каждый двор по очереди дает телегу, и из каждой семьи один человек обязательно, соблюдая очередь, едет в свою приходскую церковь. Все остальные члены семьи, все натощак, в благоговейном молчании спешно занимаются неотложной домашней работой и кормят скот. Детей высылают на дорогу ждать возвращения богомольцев. А в церкви тем временем идет богослужение. Вот звон к часам, потом трезвон к литургии. После чтения Евангелия и сугубой ектеньи начинается ектенья заупокойная. В алтаре батюшка громко читает помянники: «Императора Александра Второго, Императора Александра Третьего (так начинались все деревенские помянники), Марфу, Марфу, Иоанна»… и все прочие имена. Ему вторит, стоя на солее, молодым звонким тенором о.диакон…Поминание продолжается более часа…Все мы, молящиеся, стоим и благоговейно крестимся. Наконец, Херувимская. Стройно поет деревенский хор под управлением доморощенного регента…Звонят к Достойно…И около часу дня Литургия оканчивается. Неспешно расходится народ. Пылят дороги…Богомольцы возвращаются. И, завидя их, бегут домой дети с криком: «Едут, едут!» Домашняя работа прекращается…Все входят в избу, где стол уже накрыт, громко читают «Отче наш» и, стоя, молча, ждут. Входят Богомольцы, крестятся на иконы и приветствуют домашних: «Бог милости прислал…» На стол кладут привезенные из церкви поминальные просфоры. И тогда только все чинно садятся за стол. Так было!
    Милая православная русская деревня! Что ты теперь делаешь?
    (Из книги Монахиня Таисия «Светлые тени»)
  16. Olqa
    Этой частью воспоминаний, написанных можно сказать для детей, захотелось поделиться со всеми.
     
    Картинки из прошлого (Воспоминания отца Афанасия)
     
    В дни Великого поста 1976 года, далеко от России , в Бруклине, в келье Преображенского монастыря тихо умирал русский монах. Предстоя перед Богом и готовясь к будущему, он собирал в памяти свое прошлое…
    «Золотые дни моей жизни, которых не могу забыть до сих пор». Это воспоминание о русской земле, на которой он родился, о русских людях, с которыми его свела судьба. Вот он сам – робкий и задумчивый мальчик Андрей Шелепов, мечтающий жить «по-Божьи»…
     
    - Бабушка Анна, расскажи что-нибудь хорошенькое!
    -А что вам, деточки, рассказать-то?
    -Расскажи, как святые жили.
    -Святые, деточки мои, жили так: как услышат от кого, что это грех, так больше того и не делают…
     
    …Однажды, придя из леса, я спросил свою маму: «Мама, в лесу есть монастырь, там девчата живут, а есть ли такой монастырь, где мальчиков принимают?» -«Есть, сынок, это далеко, в Суздале. Я бывала там. О, как там хорошо! Но целый день надо туда идти»…
    …Растаял снег, просохла земля, настал долгожданный день, когда мы с Машенькой рано на заре вышли за околицу села, направляя стопы свои к Суздалю. В селе все еще спали, и никто не заметил нашего ухода. Был сильный ветер, я говорю:
    -Смотри-ка, Машенька, как озеро-то волнуется.
    -Эх, Андрюша, вот ты как вырастешь большой, и ты так будешь волноваться.
    -Почему, Машенька, я не буду волноваться, я пойду в монастырь, там тихая, спокойная жизнь.
    -Ты еще мал, и теперь тебе еще не понятно, а когда вырастешь, тогда вспомнишь, что я тебе говорила. Теперь иди за мной молча и созерцай Божию природу. Вот сейчас войдем в лес. О, как там хорошо: деревья цветут, птички поют, вся тварь ликует и прославляет Творца, точно в Божием раю…
    Шли полями, перелесками, встречались села и деревни, Для меня все это было очень любопытно, потому что дальше своего Усолья нигде не был…
     
    -Смотри, Андрюша, отсюда Преподобную видно – монастырь, где почивают мощи преподобной Евфросиниии. Вот она стоит. Красота всему городу…Да, колокольня у Преподобной в монастыре. Отсюда еще 25 верст осталось идти, к вечеру будем там. Еще пройдем часика три, весь город увидишь. И действительно, прошли еще несколько верст, открылась полная панорама города: как лес, стоят церкви Божии, утопая в садах.
    -Вот, видишь, на берегу реки церковь. Отсюда пять верст еще, а до нашествия татар это все город был. А вон еще дальше, видишь, церковь и каменная ограда – это монастырь святого Василия Великого. А вон собор посредине города. А это святая великомученица Варвара, тут был вдовий монастырь, а теперь приходская церковь. И так Машеньке все 40 церквей, как на руках пальцы , известны.
     
    …Итак, помолились мы с Машенькой в Суздале, поклонились всем его святыням, все мне показали, обо всем рассказали, и возвратились с миром восвояси…
     
    Время летит быстро, вот уже и Рождество Христово отпраздновали, приближается Великий пост. Никто ничего не знает, а мы с Машенькой собираемся во второе путешествие, уже не в Суздаль, а к Преподобному Сергию. Это путь в 200 верст, придется идти не день, а целую неделю. Но мне это не страшно, только вот пост долго тянется. Слава Богу, дожили до Пасхи. Просохла земля, зазеленела травка, зацвели деревья, и Машенька, как перелетная птица, рано утречком, пока все люди еще спят, взвилась и улетела в дальние края. Взяла с собой двух птенчиков – Настю и меня, Андрюшу. Радости не было границ. Все благоухает, весь лес в цвету, подснежники, фиалки и прочие лесные цветы, деревья: рябина, черемуха, калина и дикая яблоня – все цветет и благоухает. А птички разные поют, веселятся, прославляют Творца. Как же хорошо!
    -Да, деточки, хорошо, всякое дыхание хвалит Господа. Вот такова и наша жизнь земная. Вы теперь как весна, ваша жизнь только начинается, а я уже лето, мне уже 40 лет, а потом придет осень ненастная – это старость…
    …Вот мы уже в Покровском монастыре, Евдокия Филипповна и Любовь Васильевна встретили нас с радостью, давно ждут нас. Думали мы, что соскучились они. А оказывается, они тоже к Преподобному Сергию собрались, а келью пустую боятся оставлять. Как не отнекивалась наша Машенька, не могла победить волю сестры и Евдокии Филипповны. Собрались они и уехали. Пришел я наутро – нет наших монашек. Сидит Машенька и Настя вся в слезах. Заплакал и я, и мы плакали два дня неутешно. Плакали в Суздале, плакали и всю дорогу. Горько нам было, что не допустили нас поклониться Преподобному, и стыдно нам было глаза показывать домой. Машенька утешала нас, что исполнит свое слово, поведет нас к Преподобному на другой год. Но этого нужно ждать целый год, до другой Пасхи. Ничего не поделаешь, видно так угодно Богу. Дух надеждою живится, нужно ждать…
  17. Olqa

    В чем состоит смирение

    Автор: Olqa,

    Листовочку вот с таким текстом дарит паломникам отец Антоний. Перепечатала для тех, кто далеко от Оптины.
     
    В чем состоит смирение?
     
    Состоит оно в том, что человек считает себя грешнее всех, никого не осуждает и не оскорбляет, внимает лишь себе самому и не ищет богатства, ни славы, ни похвалы, ни чести, считая себя вовсе того недостойным; мужественно терпит унижение, брань, укорение, признавая себя в сердце своем заслуживающим это; со всеми обращается радушно, всякому с любовью готов служить, не видит своих добрых дел, не говорит о них без нужды.
     
    Итак, Смирение есть такая добродетель, которою любуется Сам Бог: «На кого воззрю, - говорит Он, - токмо на кроткого и смиренного, и трепещущего словес Моих». Не говори ничего необдуманно, твердо помни, что время кротко и что человек должен дать ответ во всем бесполезном слове, более слушай, нежели говори. Испрашивай у Господа благодати благовременно молчать и говорить. Не в многоглаголании есть спасение, а в совершенном внимании к себе. Когда возымеешь к кому-нибудь невольное чувство неприязни, старайся победить это греховное чувство; заставь себя так молиться: «Спаси, Господи, раба Твоего (имя) и святыми его молитвами умири сердце мое». Принудь себя оказывать нелюбимому человеку всякого рода внимание и услуги, и Господь, видя доброе твое намерение, не только вырвет из сердца твоего греховную неприязнь, но и его самого исполнит святою любовью.
     
    «Иго Мое благо, и бремя Мое легко есть», - говорит Господь.
     
    Выдержки из книги «Преподобный Парфений Киевский»,
    которую часто давал читать отец Иона в своей келии посетителям. При этом он говорил: «Боже, такие богатые наставления!»
     
    Рассуждение выше всех добродетелей; через него душа противится страстям и помыслам, обуревающим ее. Рассуждение выше всего; терпение нужнее всего; молчание лучше всего, многоречие хуже всего.
     
    Любовь к Богу можно возжечь в душе только одною непристанною молитвою.
     
    Истинную молитву стяжать неизреченно трудно. Не раз душа за подвиг сей приблизится к вратам смертным. Но кто уже сподобился стяжать ее, у того она как болячка, врастает в сердце, и ничто не измет ее.
     
    Наставления отца Ионы
     
    Пусть Господь хранит вас и Матерь Божия защищает вас, потому что надо претерпеть здесь.
     
    Здесь (на земле) добрые люди будут страдать, но за страдание будет вечная награда, если будем благодарить Бога за все и смиряться, молиться и трудиться…
     
    Надо со всеми в мире жить, избегать разных споров и так, как преподобный Парфений Киевский пишет: «Молчание лучше всего, многоречие хуже всего».
     
    Молчать, молиться и с Богом быть.
  18. Olqa

    Весенний хлеб

    Автор: Olqa,

    ВЕСЕННИЙ ХЛЕБ (В.А. Никифоров-Волгин)
    В день Иоанна Богослова Вешнего старики Митрофан и Лукерья Таракановы готовились к совершению деревенского обычая — выхода на перекресток дорог с обетным пшеничным хлебом для раздачи его бедным путникам.
    Соблюдалось это в знак веры, что Господь воззрит на эту благостыню и пошлет добрый урожай. До революции обетный хлеб испекался из муки, собранной по горсти с каждого двора, и в выносе его на дорогу участвовала вся деревня. Шли тихим хождением, в новых нарядах, с шепотной молитвой о ниспослании урожая. Хлеб нес самый старый и сановитый насельник деревни.
    Теперь этого нет. Жизнь пошла по-новому. Дедовых обычаев держатся лишь старики Таракановы. Только от них еще услышат, что от Рождества до Крещения ходит Господь по земле и награждает здоровьем и счастьем, кто чтит Его праздники: в Васильев день выливается из ложки кисель на снег с приговором: "Мороз, мороз! Поешь нашего киселя, не морозь нашего овса". В Крещенский сочельник собирается в поле снег и бросается в колодец, чтобы сделать его многоводным, в прощеное воскресенье "окликают звезду", чтобы дано было плодородие овцам; в чистый понедельник выпаривают и выжигают посуду, чтобы ни згинки не было скоромного; в Благовещенье Бог благословляет все растения, а в Светлый День Воскресения Юрий — Божий посол — идет к Богу за ключами, отмыкает ими землю и пускает росу "на Белую Русь и на весь свет".
    На потеху молодежи старики Таракановы говорят старинными, давным-давно умершими словами. У них: колесная мазь — коляница, кони — комони, имущество — собина, млечный путь — девьи зори, приглашение — повещанки или позыватки, запевало — починальник, погреб — медуша, шуметь на сходе — вечать, переулки — зазоры.
    Речь свою старик украшает пословицами и любит похваляться ими: так, бывало, и сеет старинными зернистыми самоцветами. Соседу, у которого дочь «на выданье», скажет:
    — Заневестилась дочь, так росписи готовь!
    Про себя со старухою говорит:
    — Только и родни, что лапти одни!
    Соседского сына за что-то из деревни выслали, и старик утешал неутешную мать:
    — Дальше солнца не сошлют, хуже человека не сделают, подумаешь — горе, а раздумаешь — воля Божья!
    Бойким веселым девушкам тихо грозит корявым пальцем:
    — Смиренье — девушки ожерелье.
    Баба жаловалась Митрофану на нищее житье свое, а он наставлял ее:
    — Бедная прядет, Бог ей нитки дает!..
    Лукерья, маленькая старушка с твердыми староверскими глазами, старую песню любила пестовать.
    Послушает она теперешние вроде: "О, эти черные глаза" и горестью затуманится:
    — В наше время лучше пели, — скажет со вздохом и для примера запоет причитным голосом:
    Ах, ты, матушка, Волга реченька,
    Дорога ты нам пуще прежнего,
    Одарила ты сиротинушек
    Дорогой парчой, алым бархатом,
    Золотой казной, жемчугами-камнями...
    И в долгу-то мы перед матушкой,
    И в долгу большом перед родненькой.
    К выносу на дорогу "обетного хлеба" Митрофан и Лукерья готовились с тугою душевной. Вчера Лукерья собирала по всей деревне муку для "обычая", но никто ничего не дал, только на смех подняли.
    Рано утром в избе Тараканова запахло горячим хлебом. Пока он доходил в печи, Митрофан стоял перед иконами и молился.
    В полдень стали готовиться к выносу. Хлеб задался румяным и наливным. Старуха перекинула его с руки на руку и сказала:
    — Хышь на царскую трапезу!
    Старик постучал по загаристой корке и высловил:
    — Сущий боярин!
    Хлеб положили на деревянное блюдо, перекрестили его и покрыли суровым полотенцем. Старик принял его на обе руки. Лукерья открыла дверь и сказала вслед:
    — Как по занебесью звездам несть числа, дак бы и хлебушка столько добрым людям...
    Митрофан пошел по деревенской улице. Он был без шапки, с приглаженными волосами, с расчесанной на две стороны бородою, в длинной холщевой рубахе. Концы полотенца с вышитой занизью свисали до земли, как дьяконский орарь.
    Парни и девки, стоявшие у раскрытых окон Народного дома и слушавшие радио, увидев Митрофана, засмеялись. Подвыпивший парень в манишке и сползающих манжетах махнул старику бутылкой водки и надсадно хамкнул:
    — Гони сюда закуску!
    Старик остановился и степенно ответил:
    — Не смейтесь, ребятки! Хлеб Господень несу!
    Митрофан дошел до перекрестка и остановился. Дороги были тихими, прогретыми майским солнцем. Веселой побежкой гулял ветер, взметывая золотистую пыль.
    От запаха ли пыли, пахнувшей по весне ржаными колосьями, или от зеленой зыби раскинувшегося ржаного поля, Митрофан стал думать о хлебе:
    — Даст ли Господь урожай?
    Вспомнились прежние градобития, неуемные дожди, иссушающие знои, и во рту становилось горько, а хлеб на руках потяжелел. Солнце играло с ветром. Митрофан залюбовался их игрою и сразу же осветился:
    — Ничего, — сказал нараспев, — Микола Угодник умолит, вызволит мужика из беды... Он, Микола-то, по межам ходит, хлеб родит, да и к тому же в Крещенье снег шел хлопьями, а это всегда к урожаю...
    На автомобиле проехали городские люди. С широким удивлением посмотрели на бородатого высохшего старика, стоявшего у дорожного вскрая: откуда это древнее видение? Кого он поджидает с хлебом-солью среди пустых полей?
    Мимо старика проехал велосипедист в кожаной куртке и таких же штанах. Он остановился и спросил:
    — Ты, старина, зачем тут стоишь?
    — Бедных зашельцев поджидаю...
    — А это для чего?
    — Хлебушком хочу с ними побрататься... Обычай такой у нас... старинный... штобы это Господь за нашу милость урожай хороший послал...
    Велосипедист покачал головой. Время уходило за полдень, а из нищей братии никто не показывался. Это начинало тревожить Митрофана.
    — Плохой знак... недобрый... Не посылает Господа ни одного доброго человека... Вот что значит одному-то выходить с хлебом!.. Пошли бы, как встарь, всей деревней, Господь-то и услышал бы.
    От усталости Митрофан присел на придорожный камень и задумался. Думы были тяжелые. Чтобы не так больно было от них, он старался дольше и глубже смотреть на поля. Несколько раз повторит:
    — Своя земля и в горсти мила!
    В думах своих не заметил, как мимо прошел человек в рваней "чернизине" и босой. Митрофан прытко поднялся с камня и крикнул вслед:
    — Эй! Поштенный! Остановись!
    — Чево? — повернулся прохожий.
    — Вы из нищих? — радостно спросил старик, приближаясь к нему с хлебом.
    Прохожий плюнул и выругался.
    Подойдя поближе, старик признал в нем скупого лавочника из Верхнего села.
    Почти до вечера простоял Митрофан на перекрестке и никого из нищей братии не дождался.


  19. Olqa
    Оптина Пустынь - мужской монастырь. Но в нем послушаются и сестры - монахини, трудницы. Особое место среди них - старенькие уже монахини. Как же хочется попросить кого-нибудь, особенно авторов фильмов о монастыре, насельников, - Вы поговорите с любой из них - это же безценнейший клад воспоминаний. Время идет...Они уходят...
     
    Каждый раз на Богослужении кажется, что филони на батюшках только что пошитые - такие они "новые", аккуратные. И как же удивилась, узнав, что все облачения всего священства приводятся в порядок одной старенькой матушкой, монахиней. И пошиты они не только что...И ведь помочь-то ей не всякому можно - облачение священства! Не все руки могут прикоснуться...И столько рассказов о своей жизни, о постриге в Оптиной...
     
    Другая , тоже старенькая-старенькая - торопиться на послушание." Матушка, а какое оно у Вас? " "Как же? Зашить, подшить, заштопать, столько дел, не успеваю..." И опять рассказы, рассказы...
     
    Отрывок из книги Людмилы Ивановой (Пресновой) "ВСЕХ СКОРБЯЩИХ РАДОСТИ. Болховские дневники". Матушка Агапия, ради чьего Дневника захотелось поделиться с форумчанами этими записями, проживает в Оптиной Пустыни. Разрешение разместить его на сайте Обители от нее получила. Автор книги Людмила Николаевна Иванова (Преснова) - атор многих книг, в том числе книги "Россиянки", в которой она делиться, в числе прочего, своими воспоминаниями о паломничестве в Оптину Пустынь в самом начале ее возрождения. Упоминаемая в отрывке матушка Евстолия - тоже из числа первых паломниц в Оптину. Пришла когда-то почти пешком из...Караганды, будучи в числе чад старца Севастиана Карагандинского. Потрудившись во Славу Божию в Святой Оптиной Пустыни была переведена в Шамординскую Обитель, где и почила. Не знаю, из женского ли любопытства, или все же из-за возможности поклониться могилке без всякого сомнения Божьему чаду, но походила я среди монашеских могилок Шамординского погоста. Одна могилка, на Кресте которой было указано имя Евстолия, нашлась. Они все там одинаковые - маленькие холмики и кресты, покрашенные белой краской. На Крестах - таблички с именами. Но на других - имена прокрашены черной краской, а на Кресте матушки Евстолии - вся табличка - белая, имя почти не проглядывается. Память человеков...Но - у Бога все живы...
     
    "…Но вернемся к событиям 25 апреля 2004 г.
     
    - Идите ко мне домой, - говорит матушка Агапия, - и начинайте обедать без меня, я скоро освобожусь и приду. Хозяйничайте там сами.
    Домик матушки (вернее, лишь половинка его, другая – монастырских братьев) по единственной здесь улице (улица Лермонтова, 1) деревянненький…Монастырская улица постепенно обживается, все более и более обретая свой облик, но зелени здесь еще совсем мало, и вид у нее пока лишь больше напоминает то, что называют «хозяйственным».
    У матушки Агапии и дворик есть небольшой, и грядочки с овощами, и летняя дачка для приезжих ее знакомых паломников – а в домике все устроено для них же: поделен домик на несколько келий, в каждой из которых стоят лишь кровати железные и раскладушки. По стенам везде развешаны образа.
    В передней же комнате поместительной, и тоже сплошь в иконах по стенам, стоит длинный обеденный стол, судя по обилию на нем тарелок, мисочек, чайных чашек, никогда, вероятно, не пустующий и не отдыхающий от православного народа…Непонятно как – но как-то так случилось, что после обеда и длинных разговоров все спутники мои куда-то удалились, вероятно в Введенский собор, где исповедовал паломников схиигумен Илий – и мы с матушкой Агапией остались один на один.
    Это было большим для нас обоих счастьем.
    По прошествии добрых двух часов мы с ней все равно так и не наговорились. Но ощущение было такое, словно я опять в гостях у матушки Евстолии, в ее гостиничной келии мы ведем с ней длинную-предлинную беседу. От матушки Агапии глаз не отвести: она разоблачилась, сняв с головы клобук и накрыв голову легкой шапочкой. Глаза ее широко раскрыты и светятся умной радостью: как же, легко разве, пусть и бывшему доктору наук, в монастыре, среди молчальников, а тут такая редкая (в общении) гостья! И ведь она, гостья-то, тоже чадо ее матушки Евстолии, то есть сестра по вере и духу – от одной матери. И рассказывает мне матушка Агапия о военном времени в своей биографии – по сути о том, о чем пообещала поведать мне матушка Евстолия – да так и не успела…
    Вначале осторожно, затем быстрее, еще далее уже путано немного – со слезами на глазах… И вдруг срывается матушка Агапия с места: сейчас! Скрывается за дверью, и через минуту выносит мне несколько листиков бумаги с напечатанными на них текстом: «Вот, на досуге почитай, я записала, чтобы не забывать…»
    Но забыть об этом немысленно, невозможно…И я решила во чтобы то ни стало опубликовать эти записки….
    С матушкой Агапией, оставшись вдвоем, мы так и не наговорились: за мной приехали. Зато чуть позднее я повидалась со знакомым оптинским иноком Валерьяном и с игуменом отцом Илием, подойдя к батюшке под благословение.
    А приехав в Болхов, тут же прикрепила к стене в святом углу старого дома отца Василия (Ермакова) исполненный на светлом картоне вид современной Оптиной Пустыни. Прекрасный вид: от Святых врат вглубь монастыря проложена красивая дорожка, по которой можно пройти в любой из трех монастырских храмов: отреставрированную Казанскую церковь, Введенский собор – и выстроенную заново кладбищенскую Владимирскую церковь.
    Благообразный, торжественный ансамбль создали эти великолепные храмы. За ними (или мне это лишь одной видится?) проглдядывает и беленый домик дорогой моей матушки Евстолии с высоким мезонином – а меж самих храмов под новоустроенными гробницами еще совсем недавно покоились великие оптинские святые отцы, духоносные и богоносные старцы оптинские, к чьим святым мощам по-прежнему притекает вся Великая и Малая Россия.
    - Вот, возьми с собой в Болхов, передай от меня отцу Василию, - говорит матушка Агапия.
    - Отец Василий, когда освободился из плена, пошел не домой, а в Оптину Пустынь. А там: музыка, мат, на могилках старцев пьют и едят. Он упал на могилки: «Оптинские старцы, сделайте так, чтобы Оптина Пустынь возродилась!»
    - И вот она теперь какая! – восклицает монахиня, показывая и передавая мне эту большую картонную открытку с прекрасным видом сегодняшней святой обители.
    Она, эта открытка и сегодня живет в святом углу старого батюшкиного дома на Архангельской улице…
     
    Военное детство (записки монахини Агапии)
     
    Господи, благослови!
    Теперь многие еще в миру говорят, что при Сталине хорошо жили – колбасу, мол, ели. А я говорю им: зато из-за вашего любимого Сталина мы с сестрой во время войны оказались в условиях концлагеря…
    Сегодня в 5.45, когда в монастыре мирно шла полунощница, Америка объявила войну Ираку и обрушилась на него сверху. Громят не только военные объекты, но и дома мирных жителей. Господи, Владыко наш! Я сразу на секунду представила: а если б в мой дом сейчас ударила бомба – чтобы я в этой ситуации делала? УЖАС!.. – там ведь дети!!! Господи, помоги!!! И сразу в памяти всплыл 1947 год: совсем недавно окончилась Отечественная война, еще живы в памяти все ужасы эвакуации, концлагерей, изгнания, плена…Будучи еще совсем девочкой, еду в трамвае, вспоминаю и вновь переживаю то, что довелось претерпеть. Возникает предо мной седенький старичок и говорит, будто отвечая на мои мысли: «А впереди-то война еще куда более жестокая…»
    - Дедуль, да хуже не бывает.
    - Хуже будет, когда весь мир будет участвовать в этой войне, - и исчез, как не бывало. И забылся до времени…
    А ведь это только считается, что концлагеря во время войны были лишь в Германии, у немцев. На самом деле они были и в России. Моя мать Анна и мой отец Николай работали в Филях, на 22-м самолетостроительном заводе им.Хруничева. Примерно за месяц до объявления войны Германией на этом заводе побывала делегация из Германии. Сопровождал их, водя по заводу, Молотов – они осматривали завод, причем, их встречали как дорогих гостей: рабочим выдали праздничную форму – голубые рубашки и синие брюки (женщинам, соответственно, голубые блузки и синие юбки и такие же береты). Трудно даже вообразить? А Сталин до самого конца был уверен, что Германия не нарушит договора о мире, хотя разведчик Зорге из Японии сообщал, что Гитлер готовит войну. Сталин не скрывал того факта, что самолеты на аэродромах лежат в разобранном виде, на капремонте. И когда месяц спустя Германия неожиданно и вероломно объявила России войну, этот завод начали бомбить в первую очередь, как важный стратегический объект. Прямо как сейчас вижу, нам кричат: «Разоружайтесь!», а сами вооружаются. Прямо как в Евангелии: когда станут говорить «мир и безопасность», начнется самое страшное. Рабочие побежали из цехов в панике. Те же, кто побежал прямо в бомбоубежище, там и погибли, потому что врагу было известно место бомбоубежища. Когда среди бомбежки появились жертвы, тогда лишь и начало доходить до всех, что война началась на самом деле. Мама рассказывала, что она только и молилась: «Господи, помилуй! Господи, спаси!» - и спаслась только потому, что бросилась в ближайший овраг. Доложили Сталину о положении – и наша участь была решена: он приказал в срочном порядке, в течение недели, эвакуировать этот самолетостроительный завод в Казань.
    Между прочим, только молитвы блаженной Матроны не позволили немцам войти в незащищенную Москву: к ней ездил профессор Вавилов по просьбе Сталина – спросить, покидать ли ему столицу. Она сказала ему остаться, потому что враг не войдет в столицу, и что «красный петух победит» (см.»Житие блж.Матроны»). И она молилась об этом: и враг, действительно, не захватил Москву, хотя она была совершенно обезоружена и открыта для входа врага. И когда через несколько месяцев враг отошел, отправленные в эвакуацию за Урал в теплушках заводы – как, например, станкостроительный «Красный Пролетарий» - просто развернулись и вернулись в столицу, даже не разгружаясь.
    Завод им.Хруничева был крупный, и работающих на нем было много, о чем свидетельствовало и число детей в заводском саду: 800. Детей было приказано эвакуировать первыми, потому что никто не соглашался просто так покидать свои московские квартиры – и многие родители согласились на эвакуацию детей. Они просто были поставлены перед фактом.
    …Мне в ту пору было всего 3 года, поэтому память моя сохранила только самые неизгладимые, яркие впечатления. Зине же, моей сестре, было 6. Сейчас мне уже 65, а я до сих пор живо помню такую картину: перед запертыми воротами детсада и яслей, которые были недалеко от завода, стоит нескончаемая колонна автобусов, в которые, выводя, сажают детей – а плачущие матери, из-за бомбежки бросив работу, прибежали сюда и протягивают сквозь решетки ограды руки, плачут, страшась в неведении, когда еще предстоит увидеть своих любимых чад. Наша мать рассказывала потом, что одна мысль тогда сверлила: «Как же дети? Ведь вокруг бомбежка». И не только моим родителям эта мысль не давала покоя, не покидала сердца, но и у родителей всех восьми сотен детей была тревога. У кого-то ведь был единственный ребенок в семье!.. Им же было сказано четко: «Ваши дети отправляются в эвакуацию в Казань». И когда всех нас, ничего не понимающих, усадили в автобусы, раздался такой ужасающий совокупный вой и стон матерей, стоящих за заводской оградой, что он все последующие 62 года отчетливо стоит в моих ушах. Матери, выкрикивая детские имена, плакали за железной решеткой, - я же не понимала тогда, почему мама плачет: нас ведь сажали в автобусы и увозили от бомбежки! Мама спустя много лет рассказывала, что никогда больше за всю жизнь ей не было страшно за нас, как в тот день. Однако самое страшное началось дальше – как и чувствовало чуткое материнское сердце. Хотя лично ко мне ясное понимание происходившего тогда пришло намного позже, спустя много-много лет, когда я оказалась в Оптиной Пустыни – оно пришло с верой и отчетливым пониманием того, что все мы находимся в руках Божиих. А тогда…
  20. Olqa
    …Родители тогда получили комнатушку в четырехэтажном доме на верхнем этаже. Мы – мне уже почти 6 лет, а Зинаиде 9 – прибыли уже в эту квартиру: в то же время эвакуированных из Ленинграда после блокады подселяли ко всем – у нас были женщина с двумя детьми, и уж на что мы были хилыми дистрофиками, а они от истощения не могли даже ходить. Их поселяли в ванных комнатах: клали доски на ванну, и они лежали, обнявшись, не в силах двигать ни единым членом, и умирали от крайней истощенности. Я, маленькая, не понимала того, что им осталось немного жить, но сердце мое так горело состраданием!..Я носила им пить и хотела помочь хоть чем-нибудь, хотя все говорили, что это безнадежно.
    До сих пор я переживаю это сострадание. И еще долго после нашего заточения в концлагере за линией фронта мы с сестрой переживали страшный голод. Он не оставлял, как и память о нем – и я вспоминаю, как мама наша, Анна, достала где-то картошки, отварила и сидит, чистит – а мы с Зиной аккуратно собираем шкурки и прячем их под подушку: это было такое место, куда мы складывали все, что бы нам ни дали – хлеб ли, коврижку ли – на черный день.
    И вдруг в 1945-ом объявляют Победу. Пришла мать с ночной смены – и я наконец вижу отца: его 2 года с завода не выпускали (что значит – работать по брони!..) – и мы все плачем, обнимаемся, хоть и трудно поверить до конца, что этому кошмару пришел конец. И вот как раз вскоре после всего этого пережитого, уже в Москве, я и встречаю, голодная, но счастливая от того, что мы все живы-здоровы (хоть и доходяги) – в трамвае того старого-престарого дедулю, который говорит мне: «Дочка, это что: вот пройдет лет 70-90, но вот та война будет всемирная – вся земля будет гореть. Я-то, - говорит, - не доживу, а ты увидишь». И повторил: «А ты увидишь». Заплакала я и говорю: «Дедуль, да мы эту-то едва пережили, дай передохнуть! – и показываю ему, как бы в оправдание, четверть хлеба, полученного по карточке, который я несу моей семье.- А ты меня пугаешь следующей!»
    - Дочка, это не сию минуту произойдет, может, и 100 лет пройдет, но война всемирная все равно будет, по грехам людским, - и пропал.
    Смотрю – нет деда: и, будучи все же еще только девочкой, не придала этому большого значения. Вспомнила же об этом сейчас, когда мир с этой войной летит в тартары, и дети, которые только пришли в мир с этой войной летит в тартары, и дети, которые только пришли в мир, уходят из него не из-за своих грехов, а из-за чужой жестокости и безбожия.
    И сейчас, когда в далеком Ираке гремят разрывы бомб над невинными детскими головками, я молюсь: «Господи! Помоги выжить всем детям Земли, как Ты помог выжить нам с Зиной! Аминь.»
    Р.S Но это еще не вся история. От каждого события протягиваются нити в грядущее – и сейчас, связывая воедино прошедшее с настоящим, я порой недоумеваю, пытаясь представить, что же еще предстоит пережить нам всем.
    31 мая день памяти моего отца Николая, и в тот же день память моей дочери Анны, в 16-летнем возрасте утонувшей и похороненной в той же могиле, что и отец мой – а ее дед…Господи!..И все это рядом с могилой матушки Матроны Московской блаженной. Я не знала, когда мы хоронили отца, умершего всего в 42 года, что он будет лежать рядом с такой великой старицей – Матроной Московской.
    Наверное, только по молитвам блж.Матроны моя мать Анна смогла вынести эту скорбь и это бремя. Она, оставшись с четырьмя детьми на руках, зарабатывала тем, что убирала. Была сама невоцерковленная, но меня почему-то каждый день посылала на могилу отца: на кладбище – никого, мне страшно, но я еще больше боюсь ослушаться матери, которой так тяжело с нами; и потому я двигаюсь по кладбищенской аллее в глубину кладбища, чтобы выполнить ее волю – полить бархотки на могильном холмике, скрывшем под собою тело отца. Мама так хотела.
    Сейчас мамы Анны уже нет. Она умерла в 86 лет, а моя бабушка предсказала, что она умрет под колесами машины. Дело в том, что она, бабушка Параскева, Царствие ей Небесное, очень почитала Николая Угодника (это при том, что муж ее, мой дед, был коммунистом, и был одурманен этими сатанистами. Ну как иначе сказать? Конечно, это дурман: однажды в одну ночь сами же христиане сожгли 800 чудотворных икон! Она говорила: «Отец у вас коммунист, и вы все стали бесами, а мое дело – молиться и терпеть»). Я, конечно, тогда маленькая была и мало что помню, многого не понимала к тому же. Она молилась за убиенного Царя, стоя на коленях перед иконой свт.Николая. Она плакала и все время говорила: «Нинка! Внучка! Помни: они такие святые! Их убили – и мне слез не хватит, чтобы их вымолить!..Но я тебя так люблю, поэтому прошу тебя молиться за них, когда меня не будет». В то время я ничего не понимала, а просто говорила: «Господи, помилуй их!» Много скорбей я прошла по той причине, что Господа не слышала, но теперь члены Царской семьи мучеников всегда в моем иконостасе рядом со Спасителем – и Царь, и его детки. Бедные, как они вынесли такое убиение?!
    Сейчас, когда Зина прикована к постели, она как будто еще ближе мне – мы молимся друг о друге; и, вероятно, именно поэтому после большого промежутка времени, когда мы не виделись, она встретила меня словами: «Что же ты не написала в своем рассказе о том, что мама нам из-за ограды, когда нас сажали в автобусы, кричала: «Зина, возьми Нину за ручку и не потеряй ее там!!» И ведь я тебя ТАМ не потеряла!». Она помнила и то, что мы встретились как раз в тот день – 31 мая – день смерти и день памяти моей Ани. С того скорбного дня прошло уже 15 лет. Те же 15 лет не виделись и мы с ней, Зинаидой: разбросала нас жизнь по воле Божией. Мы встретились, обнялись и горько плакали, что мы еще живы на этой земле по милости Божией. И вот сейчас, когда я монахиня, а она прикована к постели (уже в течение семи лет она не выходила на улицу!), она говорит мне: «Ты молитвенница за весь наш род. Я чувствую твои молитвы, но не смогу быть рядом с тобой, потому что я старше и буду только обузой тебе». У меня действительно была мысль забрать ее к себе, я мысленно обращалась к ней: «Зина! Ты меня держала за руку в концлагере, поедем в Оптину, я там буду держать за руку тебя!»
    «Вот у кого на самом деле крест, так это у нее», - думаю я, слыша эти слова. Она действительно несет крест за весь наш род – а что я ? Она лежит в заведении, где – вы не поверите мне! – содержатся дети, выжившие после абортов. Это немыслимо – но это факт. Они просили меня: «Матушка, дай конфетку!» - и я купила в их магазине по льготным ценам два мешка конфет и раздавала горстями, обливаясь слезами. Я так плакала, что сбежались все врачи. А те, что лежат там, смиренные, и не ропщут, а несут подвиг. И все они просили меня выхлопотать им Причастие и Соборование, потому что к ним, в г.Видное, где находится эта больница, батюшки не едут. Они же хотят лишь причаститься и умереть: «Мы никому в этой жизни не нужны, кроме Бога! Батюшки просят денег, а у нас их нет». Зину я просила написать исповедь. Она диктовала, когда я читала ей по книге всевозможные грехи. Когда батюшка Илий в Оптине читал ее исповедь, плакал и говорил: «Я впервые вижу исповедь искреннего человека».
    Зина сказала мне на прощанье: «Молись за наш род, умница моя», Она, да и все они, несут Крест, куда тяжелее, чем мы все.
  21. Olqa
    Нас с автобуса пересадили на пароход, плывущий по Волге, который должен был доставить нас в Казань. Определенного же никто ничего не знал, что порой куда хуже; официальная версия была такова, что в Казани под открытым небом Сталин планировал воссоздать самолетостроительный завод, и нас там должны были соединить с нашими родителями, которые вслед за нами будут эвакуированы в теплушках вместе со станками и всем заводским оборудованием.
     
    Воспитатели, которые нас, детей, сопровождали, как-то сразу смекнули, что ничем хорошим это плавание закончиться не может, и, взяв своих детей, еще на пристани отделились от нас. (Теперь-то я их понимаю – своих детей имею, но тогда…) Со всей нашей огромной оравой на пароходе осталась одна единственная воспитательница: как сейчас помню, хотя столько лет прошло – Нина Васильевна. Представьте только – пароход отправлен с детьми, и родители – естественно, нисколько не сомневаясь, вслед за ними отправляются в Казань. Им же четко и ясно сказано: дети плывут в Казань – будьте любезны следовать за ними. Моя мама забрала с собой лежащую в больнице с дизентерией нашу младшую сестренку, восьмимесячную Надьку – и пока они несколько месяцев ехали до Казани, останавливаясь в каких-то тупиках, где не было даже воды и где измученные люди пили прямо из луж! – с ней ничего не случилось: она не умерла ни от дизентерии, ни от этой воды. И, конечно, они еле доехали. А доехав, детей своих в Казани не обнаружили.
     
    Но надежда умирает последней. Отец мой Николай и мать Анна день и ночь (так работали все, кто был в тылу) работали на этом военном заводе в Казани, веря в то, что мы встретимся. Забегая вперед скажу, что мы действительно встретились, но поскольку немцы быстро приближались, нас, детей, отвезли за линию фронта, в маленькую деревушку под Хвалынском – не специально, конечно, а потому, что в сложившейся ситуации нельзя было поступить иначе. А за каторжный труд мои родители, к слову, впоследствии были премированы КОЗОЙ № 13: когда гнали стада с оккупированных территорий, всех по жеребьевке, кому что достанется, награждали какой-нибудь живностью. Мама тянула жребий и вытянула козу № 13, которую мы держали прямо в нашей жилой комнате, где кроме стола ничего не было, она вовсе не давала молока, но веселила всех детей, потому что ездили на ней все дети по очереди, пока родителей (порой неделями!) не было дома – а сосед наш вытащил козу № 16, так та давал по три литра молока в день.
     
    Прошло тем временем 2 года с того момента, как дети от ворот завода были отправлены в Казань – но здесь их до сих пор не было. Надо сказать, что каждый, сошедший с конвейера самолет должен был делать контрольный облет на опытном аэродроме, который был здесь сооружен. А начальник аэродрома, который совершал эти пробные вылеты, был отцом одной девочки, отправленной вместе с нами. Моя мама рассказывала, что приходит он к ней и говорит: «Анна, я сегодня нарушу инструкцию. Наши дети, как нам говорят, находятся за линией фронта под Хвалынском. У меня единственная дочки, и я, Анна, решил, что я должен побывать там и все узнать. Мне надо сделать облет – и я полечу к ним. Я решил лететь сегодня ночью». И он действительно полетел.
     
    Когда он прилетел к нам – я хорошо помню этот день, потому что для нас он стал большим праздником, нам всем, оставшимся в живых, раздали душистое земляничное мыло, чтобы мы могли нормально помыться, а до этого «банный день» для нас заключался в том, что нам давали спичечные коробки, чтоб мы туда собирали с себя вшей. И это мыло та-а-к вкусно пахло, что мы все, не задумываясь, на радостях его тут же съели. Потому что жили мы эти два года в глухой деревне, почти безлюдной – мы были оставлены на произвол судьбы – и я прекрасно помню, как мы с сестрой дрались на помойке за гнилую картофелину, такой мы испытывали жуткий голод. Из 800 детей в живых осталось только 30. Несчастный отец, обнаружив, что его любимой дочурки нет в живых, так рыдал, что мне этого никогда не забыть: мы этих рыданий не понимали, но плакали вместе с ним. Не понимали мы и того, что одной лишь милостью Божией выжили эти жалкие остатки (пишу это спустя 60 лет, а слезы так и текут рекой, как тогда!..) Он просил показать могилу дочери, а ему показали огромную яму, в которую складывали детей…
     
    Этот человек, начальник аэродрома, немедленно вылетел в Казань, и, выйдя из самолета, объявил: «Нас всех ОБМАНУЛИ: у нас нет больше детей». Мама рассказывала, какой там поднялся плач до небес. Устроили забастовку протеста, уже больше не боясь того, что – как было всегда при Сталине – за 5 минут опоздания могли уволить, лишить работы.
     
    Немедленно прилетели члены правительство, двое – дают приказ вывести оставшихся в живых детей спецрейсом на военном самолете. И вот этих доходяжек, страшных дистрофиков в количестве уже 26 человечков, вшивых и чесоточных, высадили на военном аэродроме и пересадили в ОДИН (вместо колонны) маленький зелененький автобус. Мы ехали через весь город: лето, жарко, окна открыты. Остановились на светофоре – остановился на перекрестке, переходя дорогу, мужчина с горстью красных ягод. Невольно протягиваю к окну тощую ладошку – и получаю от него горсть чудной красной смородины. Плачу от счастья и прячу за пазуху на черный день. Голода боялись пуще смерти.
     
    Подъезжаем к заводу: на одном горбатом автобусе вместо колонны из сорока! Господи! Помилуй! Сколько скорби я видела за многие годы, сколько потерь перенесла сама – но то, что звучало тогда во мне, в душе – эта скорбь огромного числа матерей и бабушек – непередаваема…(окончание следует...)
  22. Olqa
    Сегодня батюшка нашего сельского храма сказал такие слова; "В дореволюционной России на каждые 400 дворов был храм. А вся Россия ехала-шла к батюшке Амвросию, в Оптину, за утешением, за живым словом..."
     
    Как не согласиться...Как же нужны нам слова живые, утешительные. Особенно сейчас...Говорить скоро разучимся...Ответить в простоте - совсем дар теперь уже. Что только не придумывается - и посмеяться, и отругать, и указать. Хорошо, если все это на благодатную подготовленную почву ляжет...
     
    Сможем ли сейчас принять "покойным духом" вот такое письмо-утешение преподобного Старца Оптинского Антония ( в сегодняшнюю грустную тему оптинского форума).
     
    5. Да возложим мы на Господа печали свои и да несем смиренно крест свой
     
    Возлюбленному сыну Вашему, блаженному младенцу Пафнутию, даруй Господи вечный покой со Святыми! Вы об нем плачете, а он теперь во светлостях Святых радуется и веселится, и оттуда вещает к Вам: «О мне не рыдайте, родители мои, но паче самих себе согрешающих плачьте всегда; младенцем бо определися праведных всех радость, ибо мы во временной жизни ничего не сделали, об чем бы ныне плакали». Успокойтесь и на счет приобщения Св. Тайн, ибо чадо Ваше с Господом неразлучно соединено. Не думайте и об мытарствах, на которых не об чем было истязывать его. А что пред смертию тяжко страдал он, то тем показал он, что он чадо грешных родителей, в беззакониях зачатый и во гресех рожденный. Не скорбите и за прочих детей, но печаль свою возверзите на Господа, без воли Коего и птенцы не умирают, кольми паче человек. Ибо Господь Бог глубиною мудрости Своей так устроил, по падении праотца нашего Адама, чтобы каждый человек родился в мир сей для того, чтобы умереть, а умирал для того, чтобы всегда жить. А посему да будет слава неизреченной и непостижимой благости и премудрости Твоей о нас, Человеколюбче Господи!
    Не сетуйте на тех, которые легко судят о смерти младенцев; ибо не ведят они от опыта, сколь горько для матери и тяжко для отца лишиться дитяти! Тогда утробы их смущаются, и сердца их велиею жалостию исполняются, когда чадо их умирает, которое лепетанием своим утешало их. Кто сего не испытал, того можно извинить. Впрочем, печаль свою должно умерять радостию о спасении их, как они и сами о себе извещают: «Праведных всех (а не однаго) радость определися нам».
    А распятие, виденное Вами во сне, знамением спасительным есть для Вас; ибо крест есть посланное на Вас огорчение, которое, если благодушно претерпите, то оно, как злато дражайшее, честно будет пред Богом, и увенчаны будете в день праведнаго воздаяния нетленным венцем или короною блестящею паче злата. Но помните то, если претерпите все, а Вы - по всему - нетерпеливы и малодушны.
    О. Архимандрит благодарит Вас за усердие, и о кончине чада Вашего так сказал: он вмале исполни лета многа, и сего ради угодна бе Господеви душа его.

    19 Июля 1855 г.


     
     
     




  23. Olqa
    Рассказывала нам преподавательница об одном из тайных монастырей ХХ века. Как по благословению настоятеля Павло-Обнорского монастыря архимандрита Никона (Чулкова) была создана артель тружениц. Ссылку на очень скромный материал на эту тему я поместила в теме "Из истории". Хотела бы добавить из услышанного. После отбывания срока наказания труженницам не разрешалось вернуться обратно в Захарьево. Трое из них приехали в Тутаев, среди них Смирнова Елена Федоровна, из присужденных ей 20 лет 10 лет отбывшая в лагерях. На протяжении 16 лет она ходила на благословение к о.Никону за 100 км пешком (это еще до тюрьмы). Была знакома со старцем Павлом (Груздевым), они были дружны. Только после их смерти узнали жители, кто жил рядом с ними. Наша преподавательница показала нам настоящее сокровище - рисунок размером меньше четверти тетрадного пожелтевшего листа, на котором карандашом нарисован преподобный Серафим Саровский - с палочкой в руках. Он даже не нарисован, а заштрихован. Только такие иконочки могли они хранить у себя долгие годы. Еще у нашей преподавательницы хранились две тетради, они оказались у нее, т.к. матушки некоторое время проживали в ее в доме - у них в доме было очень холодно зимой. В этих тетрадочках написаны были выписки и цитаты из Василия Великого, Иоанна Златоустаго ("А помните, что мы с вами писали в те годы в своих "Дневниках"? - спросила нас преподавательница. - Стихи про любовь, вклеивали всякие картинки, артистов." Да...все так и было). Позже она передала их в музей. Такие вот сокровища. Они очень мало говорили слов, почти не разговаривали, были великими труженницами, все делали своими руками. Все время ходили в одной и той же аккуратно залатанной одежде. Про Елену Федоровну узнали после ее смерти, что ее очень сильно избивали в тюрьме, снимали с нее крест, а она, когда ее приволакивали в камеру, доползала до угла, где стояла метла, из веточек делала крест, перевязывала нитками и надевала на себя. Показала нам их фотографии - сделаны были эти фотографии после ареста, в тюрьме. Жду не дождусь следующего занятия - нам обещала принести наша преподавательница слова колыбельной песни, которую пели матушки и которую нам пропела она.
  24. Olqa

    Для души

    Автор: Olqa,

    "Литературное и поэтическое творчество в наше время имеет очень большое миссионерское значение, потому что не все люди - и молодежь, и люди старшего поколения - могут обратиться сразу к святым отцам и богослужебным текстам. И поэтому им нужны некие мостки, которые приводят их в храм, к занятиям богослужебными текстами, церковным пением. Такими мостками может быть православная художественная литература и поэзия. Поэтому значение ее как миссионерского оружия очень важно для современных людей. Такая литература главным образом обращена к тем, кто в этом нуждается. Если человек читает Священное Писание, святых отцов, Псалтирь, конечно, цель достигнута, и ему совсем не обязательно обращаться к художественной прозе..."(Журнал "Православный вестник" № 6-7 2010г. Издается по благословения Архиепископа Екатеринбургского и Верхотурского Викентия. Статья "Иное" инока Всеволода (Филипьева)).
    Это для тех, кому еще пока нужны мостки.
     
    СЕРДЦЕ.
    У одной доброй, мудрой старушки спросили: "Бабушка! Ты прожила такую тяжелую жизнь, а душой осталась моложе всех нас. Есть ли у тебя секрет?" "Есть, милые. Все хорошее, что мне сделали, я записываю в своем сердце, а все плохое на воде. Если бы я делала наоборот, сердце мое сейчас было бы все в страшных рубцах, а так оно - рай благоуханный. Бог дал нам две равно драгоценные способности: вспоминать и забывать. Когда нам делают добро, признательность требует помнить его, а когда делают зло, любовь побуждает забыть его.
     
    СКУПОЙ
    "Что мне делать? - спросил некто у старца Амвросия. - На меня скупость напала". "Начни отдавать сперва то, что тебе не нужно. Потом будешь в состоянии давать больше и даже с лишением для себя. И, наконец, будешь готов отдать и все, что имеешь, - ответил старец и рассказал такую притчу. Один странник пришел в деревню и стал просить милостыню. Сначала он обратился к очень скупой женщине, которая отдала ему старый, ветхий платок. Другая была доброй и отдала страннику много хороших вещей. Только ушел он от них, как сделался в деревне пожар и все сгорело. Странник поспешил вернуться и отдал погорельцам все, что получил: той, что много дала, много и вернул, а скупой отдал рваный платок.
     
    ЧЕРНАЯ ТОЧКА
    Один старец однажды призвал своих учеников и показал им лист чистой бумаги, в середине которого стояла черная точка. "Что вы здесь видите?" -спросил старец, "Точку", - ответил один. "Черную точку", - подтвердил третий. "Жирную черную точку", - уточнил четвертый. И тогда их любимый учитель сел в угол и заплакал. "Скажи нам, отче, о чем ты так горько плачешь?" - удивились ученики. "Я плачу о том, что все мои ученики увидели только маленькую черную точку и никто из них не заметил чистого белого листа"... Как часто мы судим о человеке только по его маленьким недостаткам, забывая о достоинствах.
     
    МЕСТЬ
    В бытность старца Сисоя два молодых монаха, живших в монастыре, воспламенились друг к другу враждой. Один чем-то оскорбил своего друга, а второй решил непременно отомстить ему. Страшно стало смотреть на этого инока. Весь дергается, лицо суровое, будто каменное, зубы стиснуты, а глаза недобрым огнем полыхают. Призвал его к себе в келию старец Сисой. "Простишь ли брата своего, сын мой?"_ спрашивает. "Нет. Ни за что!" - сквозь зубы ответил инок, - но за обиду непременно отомщу ему. "Ну, что ж, - вздохнул старец, - мсти, но всякое дело надо начинать с молитвой", Инок изумленно посмотрел на Сисоя и опустился вслед за ним на колени. "Господи! - перекрестился старец, - уж мы больше не надеемся на Тебя. Ты уж больше не пекись о нас, не верши свой суд над обидевшими нас и никого не наказывай. Мы уж теперь сами за себя постоим". Из глаз молодого инока брызнули слезы и, рыдая, бросился он в ноги старцу. "Довольно, довольно, отче! Я все понял! Прощаю я брату своему, да простит и мне Господь мой грех". Поднял его старец и ласково сказал: "Кто сам за себя мстит, как бы осуждает Бога в недостатке правосудия, а кто уповает на него, душу свою спасает".
  25. Olqa

    Доброе слово

    Автор: Olqa,

    Из книжицы "Господи, защити меня от языка моего". /сост.А.З.Лобанова, М.:Сибирская благозвонница, 2012
     
    Да исходит из уст ваших только доброе слово... (Еф.4,29)
     
    К ряду слов христианину надо себя приучить и употреблять эти слова в разговоре как можно чаще. К таким словам относится, прежде всего, слово "прости".
    Преподобный Антоний Великий учит: "Приучи, чтобы язык твой говорил при всех встречающихся случаях всегда, во всякое время, всем братиям и Самому Всевышнему Богу - "прости меня".
    Слово "прости" сразу смиряет нас перед Богом и ближними, говорит о сознании своей вины, сожалении, раскаянии в ней.
    При этом очень важно то чувство, с которым говорится слово "прости". Его можно произнести холодно, как бы вынуждено и без чувства вины и раскаяния. Тогда оно не имеет силы, не примиряет, не соединяет сердец, не очищает души.
    Поэтому оно должно быть неприменно осолено (Мк.9,49), то есть растворено любовью, смирением и кротостью. Тогда оно имеет полноту духовной силы.
    Говорить надо "прости" не только тогда, когда вы сильно повредили ближнему или резко обидели его. В этих случаях уже мало говорить "прости", надо броситься перед ближним на колени.
    Нет, слово "прости" должно быть произносимо всегда, когда мы видим хотя бы малейший оттенок недовольства по отношению к себе, начало зарождения обиды, дымку нерасположения и т.п. Эту опасность по отношению ко взаимной любви надо устранять в самом начале и самому искать сближения и исренно просить прощения даже и тогда, когда нет сознания своей вины; вины можно и не заметить за собой, хотя она и была.
    Как пишет схиархимандрит Софроний: "Всякий человек во всяком деле много может сказать в свое оправдание, но если он внимательно посмотрит в сердце свое, то увидит, что, оправдываясь, не избегнет лукавства".
    Смущенная душа ближнего требует от нас действительной любви, которая, как говорит апостол Павел, не ищет своего (1 Кор.13,5), то есть не ищет оправдания себе и осуждения ближнего, а с готовностью принимает вину на себя, лишь бы вернуть мир и любовь ближнего.
    Надо приучать себя и к слову "пожалуйста". С этим словом наши просьбы делаются смиренными, вежливыми, лишаются оттенка требовательности и поэтому располагают ближнего к исполнению нашего желания.
    Нам необходимо приучить себя и к наиболее почтительным и ласковым именам. Пусть слышат родители любовь к ним детей при словах "папочка" или "мамочка" или "дочка" и нежных названиях "Колюша", "Наташенька", "Андреюшка".
×
×
  • Создать...