Перейти к публикации

Юрий Кур

Пользователи
  • Публикации

    3 667
  • Зарегистрирован

  • Посещение

  • Дней в лидерах

    114

Записи блога, опубликованные пользователем Юрий Кур

  1. Юрий Кур
    Сегодня много слов сочувствия жертвам теракта и проклятия террористам.
     
    А мне приходят на ум слова Господа:
     
    думаете ли, что те восемнадцать человек, на которых упала башня Силоамская и побила их, виновнее были всех, живущих в Иерусалиме?
    Нет, говорю вам, но, если не покаетесь, все так же погибнете. (Лк.13:4-5).
     
    Две недели назад самые близкие мне люди тоже были в Крокусе на концерте... 
     
    Но, увы, "Покаяния двери отверзи ми..." вызывают во мне не столько слёзы сокрушения, сколько умиление и эстетическое удовольствие.
     
    Думаю, из-за этого вот это вот всё... 
  2. Юрий Кур
    Из тг о. Александра Авдюгина
     
    Завтра подавляющая часть священников, на литургийной проповеди, обязательно скажет, что евангельским чтением о мытаре и фарисее начинаются подготовительные недели грядущего Великого поста. Далее от многих с амвона вещающих, услышим - панегирик скромному мытарю способному на покаяние и громы с молниями на лицемерного фарисея. Не согласны? Откройте YouTube и наберите в поисковике «неделя о мытаре и фарисее».

    Как по мне, то хвалить и ругать нет смысла, тем более, что Господь в своей притче не осудил фарисея. Он просто не дал ему оправдания о котором фарисей мечтал. Понять надобно, вывод сделать, что если в твоей похвальбе истинными и мнимыми жизненными успехами не находится место благодарности тем, без кого ты ничего бы не достиг – то ты фарисей. Ты можешь быть прав и высоконравственен, чисто выбрит и модно одет, твоя речь может поражать эрудицией, а мысли логикой и образностью, но как только начнешь приписывать собственную неповторимость только себе, как будешь радоваться количеством лайков под твоим очередным «неповторимым» словом – ты фарисей.

    К сожалению и Пастернак в своем "Гамлете" фарисействует:
    Но продуман распорядок действий,
    И неотвратим конец пути.
    Я один, все тонет в фарисействе.
    Жизнь прожить — не поле перейти.

    Не будем громогласить, займемся рассуждением и поиском, как хотя бы на миг жизненный соединить собственное внутреннее, с собой любимым внешним.

    Положим руку на сердце и признаемся: фарисейством пронизано все. Мы хотим не быть, а выглядеть.
    Эта притча фундаментальна, так как она нас самех...
    https://t.me/avdjugin/6267
  3. Юрий Кур
    Замечательные записки-некролог-прощание из блога Дм.Ольшанского о новопреставленном р.Б.Алексие
    https://octagon.media/blogi/dmitrij_olshanskij/chelovek_kotoryj_ne_vyshel.html
    Москва
    Дмитрий Ольшанский
    ЗАПИСКИ О СЛОЖНОМ МИРЕ
    ВСЕ ЗАПИСИ АВТОРА
    Дмитрий Ольшанский
    19 февраля 2024
    Человек, который не вышел
    Я смутно помню, когда и где мы познакомились. Но это точно произошло в глубине нулевых, таких невинных, как теперь кажется, годов, в путанице между блогами «живого журнала», дешёвыми скверными кафе, политическими дебатами в исчезнувших клубах и быстрыми встречами всех, кому было дело до громких вопросов, и кому часто не было и тридцати лет. И я тем более не помню, когда этот высокий человек с забавной фамилией Навальный* выделился из шумной московской толпы ораторов, тусовщиков, активистов, радикалов и пьяниц – и стал событием. Сделался тем, о ком модно было говорить: у него большое будущее.
    Теперь это будущее – прошлое.
    Но оно заслуживает понимания, а не только пафоса или, напротив, проклятий.
    *
    У Алексея Навального*, каким он был на рубеже приближающихся десятых, когда он бродил по забытым ныне молодёжным партиям и выступал на митингах, состоявших из ста человек, – было много достоинств, частных и гражданских. Молодой, обаятельный, мужественный, харизматичный, остроумный, – кто ещё обладал таким набором из всех начинавших полузнаменитостей того времени? Либералы выглядели по-интеллигентски нелепо, борцы с миграцией казались мутными типами из мира криминально-милицейских отношений, а королями момента были клубные модники, прожигавшие нос, – и только этот новый Навальный* в публичной кунсткамере производил впечатление человека из другого мира. В нём было что-то такое, чего точно не было у всех остальных на общественной сцене.
    Как оказалось позднее, чего-то другого, не менее ценного, ему трагически не хватило.
    *
    Его уникальным достоинством была голливудская, американская «нормальность». Внешность и складная речь, образцовая семья, бравая и логичная карьера – юрист-активист-защитник прав-уличный заводила-серьёзный политик, и, главное, то единственное в своём роде сочетание, которое в западном мире считалось стандартом, но здесь – Навальный* двенадцати-пятнадцатилетней давности был первым, кто его уверенно освоил. А именно, он утверждал, что готов быть демократом и националистом одновременно. Либералом и патриотом, «за русских» и «за права человека» в одном флаконе. И, что существенно, не просто утверждал эту необходимую связь, но и умел показать, что имеет на неё право.
    От этой идейной свежести кружились многие головы. И моя тоже.
    *
    Драматическая проблема в наборе его блестящих свойств состояла в том, что ему не доставало ума. Того ума, под которым мы понимаем хитрость, мудрое терпение, умение строить длинные комбинации, не покупаться на самое лёгкое, красочное предложение – и вместо этого посмотреть вдаль. Это ровно тот ум, без которого не бывает политика-победителя, и благодаря которому неинтересные Ленины и Сталины так часто выигрывают у эффектных Керенских и Троцких, у тех, кто и ростом повыше, и говорит хорошо, но неизбежно спотыкается на незаметных и скучных ступеньках.
    И в начале десятых, когда Россию накрыла недолгая, но очень звонкая революционная волна, а к Навальному* пришла большая слава, – он начал шагать широко.
    И шагать не туда.
    *
    Его грандиозная первая ошибка – фальстарт. Ранняя, стремительная претензия на власть, на безусловное лидерство – когда нет ещё сорока лет, и, главное, когда Россия – стабильная, сытая, счастливая, – вовсе не думает о неизвестных королях с баррикад. Ему бы понять уже тогда, что мишура и шумиха, его окружавшая в эти пьяные дни, в двенадцатом-тринадцатом году, – все эти митинги и гуляния по бульварам, эти нарядные знаменитости и клерки с плакатами на площадях, – это только короткий, дешёвый эпизод, ветреный праздник непослушания, где его, такого заметного и во всём подходящего, мгновенно объявляют принцем тусовки, но королей из этих принцев не получается, это путь в никуда.
    Но как же аплодисменты, лайки, фотографы, интервью, всё это море восторгов, ну как без него? И Навальный* нырнул в это море, бездумно провозгласив себя главным обвинителем и противником действующего суверена, даже не задумываясь, что суверен – не Акела, что он не промахивался, что он популярен, а государство – не в кризисе, а на пике своих доходов и сил.
    Тем более, игра в почти настоящую карьеру продолжилась почти что выборами мэра Москвы, когда сама прокуратура просила выпустить Навального* из его первого и недолгого узилища, чтобы депутаты обличаемой им «Единой России» сами собрали ему подписи и дали возможность побушевать против них. Ну как не купиться на такое, как не поверить, что происходящее – всерьёз и насовсем?
    А ведь мог бы недоверчиво отойти в сторону, выждать, заняться «добрыми делами», раньше времени не привлекая внимание не тех глаз. Нет, не мог бы.
    *
    Помимо недостаточности политического ума, Навального* поглощало тщеславие. Беспредельная амбициозность, страсть к бенефису на сцене, убивавшая все критические аргументы.
    И были известные люди – я не буду заниматься их обобщением по какому-то одному элементарному признаку, ну, назову их «интеллигентными людьми», – которые воспользовались этой опасной чертой одарённого русского мальчика, да и потащили его как будто наверх, но, как выяснилось чуть позже, вниз. Им, состоявшим когда-то при Ельцине в полуначальниках и четвертьначальниках, показалось, что они снова покажут простой фокус: предъявят стране обычного, но зычного парня, идеального мистера Смита, да и пройдут за его широкой спиной на старые любимые места, где им так славно сиделось в конце прошлого века.
    И сами никуда не прошли, и его погубили. Забыли главное: для того, чтобы желанная комбинация состоялась, нужно ещё кое-что. Как минимум, доверчивый идиотизм власти. Такого подарка второй раз никто не сделал.
    *
    Как сказано выше, свежевозникший Навальный* удивлял и покорял нужной смесью либерально-гражданских и национал-патриотических чувств.
    Но как только за дело взялись прогрессивные специалисты, сулившие ему протекцию и дальнейший успех, он и думать забыл о таком слове – «русский». Его, даровитого честолюбца, можно понять: отстаивать интересы Ивана, когда сам Иван то угрюм, то пассивен, и редко выходит на площадь, не говоря уж о контроле газет-пароходов, – это трудное дело, которое не обещает побед. То ли дело стая интеллигенции – и уже маячившие совсем недалеко заграничные журналисты и «деятели». С ними и жить веселее, и кажется, что уже завтра – будем в Кремле, ведь не может же такого быть, чтобы с тобой лучшие люди города, а там и лучшие люди планеты, а ты бы не победил, невозможно.
    И он отрёкся от грустного нечернозёмного патриотизма – и пошёл как будто бы тем же путём, каким за двадцать лет до него шёл Борис Николаевич.
    *
    Фатальное отличие карьеры Навального* от карьеры Ельцина проявилось, во-первых, в том, что Ельцин, с его буквально лесным чутьём, явил себя именно в тот момент, когда Советский Союз подошёл к финишу, – и только тогда его великое тщеславие и бульдозерный напор понадобились народу, тогда как до этого будущий любимец публики рьяно отстаивал социализм-ленинизм на доверенных партией постах.
    Но было и другое. Ельцин воспринимался народом как природный, мужицкий начальник. Как товарищ-медведь, узнаваемо главный в лесу, нетрезвый, но грозный, в плохом смысле свой.
    Навальный* своим не казался, а потом уже и не пытался им быть. Он предпочёл роль принца молодых менеджеров, и даже эта скромная ниша затем была ещё сокращена.
    Как можно было не видеть в том самом, игрушечном ещё тринадцатом году, что менеджеры с хорошими телефонами, а также интеллигенты с яростными блогами, – это всего лишь мизинец страны и народа?
    Но он уже выбрал себе удобную волну.
    *
    Вторая грандиозная ошибка Навального*, совершённая им в четырнадцатом году, но уже предопределённая шальным восторгом на глупых митингах и в кругу нужных людей, – была в том, что он избрал сторону Украины и Запада в начавшемся тогда историческом противостоянии.
    Этой проблемы нет, если похожий выбор – делает экзотический человек, на многое не претендующий, и готовый в любую минуту, если есть средства и способы, десантироваться в одну из приятных заграниц. Но если ты рвёшься сделаться политиком национального масштаба – и занимаешь сторону неприятеля, когда Россия в Севастополе и Донецке всё отчаяннее сопротивляется одновременно и соседскому садизму, и глобальному лицемерию, – ты можешь выйти в иуды, но не гарибальди.
    Я хорошо помню ту ненависть, с которой я встретил это его услужливое, выгодное на первый взгляд предательство. Впрочем, тогда ещё более-менее осторожное, с оттенком манёвра, Крым, мол, не бутерброд, – а с годами, когда полицейские тучи сгущались, ставшее уже безнадёжным и однозначным. Но в эти позднейшие годы – было уже поздно и всё равно.
    *
    Его уверенный, несомненный, хотя и запертый в нерасширяемой нише успех второй половины десятых – выражался, как правило, в том, что он нескончаемо разоблачал чьи-то яхты, дворцы, шубохранилища и вертолётные площадки, а благодарная толпа, состоявшая уже не столько из интеллигентов и менеджеров, сколько студентов, а дальше и старшеклассников, – распространяла агитматериал, а потом бегала по улицам и фотографировалась в полицейских автомобилях.
    Им было весело, остальным – скучно, но главное то, что Россия не соблазнялась. Никто, конечно, не подозревал начальников в честности и бескорыстии, все здесь живём и не первый год замужем, но – ровно в силу этой же битости-перебитости русские взрослые понимали, что яхты яхтами, а за крысоловом ходить не следует. Гдлян с Ивановым уже клеймили проказы партийных чиновников, и тот же Ельцин ездил в общественном транспорте, чтобы показать мерзость номенклатурного спецкомфорта, – и чем дело кончилось? Одна страна уже разрушилась, другую жалко, так что подождём-перетерпим. Отсюда и всё возраставшая, как доза у наркомана, ставка Навального* на клиентов моложе, ещё моложе, почти детей – они же только что на поляне и во всё верят, не помня, как здесь же обманывали вчера.
    Тем более, его собственный стиль выступлений – когда-то непривычный и яростный, совсем живой, – свёлся к маркетинговым речёвкам корпоративного тренера, обучающего ловким продажам. Я называл это – купи пылесос. Бойкий, активно жестикулирующий и где надо подпускающий шуточку человек в клетчатой рубашке говорил зрителю: купи пылесос, купи пылесос, ты самый лучший, Россия будет свободной, купи пылесос, хорошие люди обязательно победят плохих людей, купи пылесос, жулики и воры, будет свободной, пылесос, пылесос.
    Только и оставалось, что выехать на, как это у них называется, тимбилдинг, достать где-нибудь одинаковые кепки, широко улыбаться и делать снимки в прыжке.
    *
    Малозаметное противоречие между этой его придуманной «Россией», которая «будет свободной», а дальше окажется «прекрасной Россией будущего» – и повседневной борьбой-баррикадой, куда он звал, – образовалось в том смысле, что честные выборы, вертолётные площадки и трогательное единство взявшихся за руки милых людей не стоили того, чтобы идти на большой риск.
    Метод Навального* – отчаянно протестовать, не оглядываясь на формальности, – и его же, точнее, внушённая ему в своё время знающими гражданами система идей, вся исчерпанная несколькими простыми торговыми формулами про добро, правду и, называя вещи своими именами, жизнькакназападе, это было самое-самое важное, – эти цели и средства плохо женились друг с другом.
    Потому что жизнькакназападе – это жизнь привольная и комфортная, и даже слегка аутично-нервическая от сытости и покоя, инфантильно-ребяческая, и она была легко достижима, без всякой борьбы, даже в денежном пузыре центра Москвы, и уж точно возможна – в случае аккуратного переезда. И зачем тогда героическое сопротивление от лица воображаемой России?
    Его называли Манделой, но у Манделы был злейший расовый бунт, и к тому же густо замешанный на насилии и терроре. А если ты ведёшь домашних мальчиков и девочек с хорошими телефонами навстречу серьёзным проблемам – и только ради того, чтобы ощутить себя идеализированной заграницей, тёплой и мирной, – то, может быть, стать частью тёплой и мирной заграницы можно как-то иначе, не доводя дело до крайностей?
    Так и оказалось: его поклонники однажды просто рассеялись по Ереванам и Вильнюсам, Берлинам и Тель-Авивам, выбрали не политику, а географию.
    Теперь они оплакивают его, наблюдая за прекрасной Россией-как-она-есть – с безопасного расстояния.
    *
    Тем не менее, я не хочу отрицать само переживание этих людей – такое наивное, но всё же подлинное в своём дурацком простодушии. Человек, вытащивший счастливый билет происхождения или образования, а затем и красивого быта в стране, находящейся за пределами западных теплиц, чаще всего не желает думать о том, что некоторые исторические подробности, связанные с его родиной, не подлежат простой отмене. Ему приятно рассчитывать на то, что Амстердам каким-то образом завтра материализуется у него дома – не только в квартире, но и в обществе, в государстве, а если этого не происходит, он плачет и топает ногами.
    Но разве детские слёзы – лишние? Они неизбежны. И, в той же степени, в какой мы обречены на тяжёлый груз чувства государственной и национальной принадлежности вне иностранных теплиц, – обязательно будет и этот встречный, нелепый протест: дайте мне Амстердам, дайте прекрасное будущее, я хочу голосовать за хороших ребят в клетчатых рубашках против плохих в милицейских фуражках, я же знаю, что это решит все проблемы, просто уйдите отсюда и дайте мне мир, который мне нравится.
    Этот вечный политический ребёнок – такая же законная часть нас, как и тётка с сумкой на колесах, твёрдо знающая, каковы наши реальные перспективы.
    *
    Иными словами, за эти десять лет он создал молодёжную секту борцов с властями – поверхностную, но местами упорную, либеральную, но агрессивную, искренне повторявшую одно и то же в надежде на сказочный результат.
    Управляющими этой сектой, своими ближайшими сотрудниками – Навальный* предсказуемо назначил сплошных подлецов и проходимцев, каких-то ильфовских и булгаковских мелких жуликов, всех этих волковых* и миловых*, со всеми пороками человечества на лице. И это логично: суетная ничтожность исполнителей – неизбежное приложение к культу первого лица, и мы это видим, увы, совсем не только в случае навальнистов.
    В отличие от него, их никто не любил, даже борцы за светлое будущее из соседних садиков.
    И теперь, когда его нет, они с удовольствием усядутся на его место – все вместе, пыхтя и толкаясь, – и примутся хором рассказывать, как они доблестно собираются продолжать его дело.
    *
    Его преследовали. Его таскали по судам, придумывали ему всё новые аресты – личные и денежные, портили ему жизнь и сочиняли о нём тоскливые гадости, словно бы у него не было настоящих пороков.
    Отчасти эта репрессивная работа была связана с тем, что Навальный* так и остался за все эти годы единственным человеком в оппозиционном движении, на кого можно было взглянуть без тяжёлого вздоха или издевательского смеха, плохим, но серьёзным человеком.
    Но основной её мотив состоял в том, что чиновникам и следователям остро необходим коварный враг, иначе зачем они сидят в своих кабинетах?
    Риторика Навального* оставляла народ равнодушным. Его поклонники, как уже было сказано, столпились в очень ограниченном социальном пространстве центра больших городов, молодых возрастов, хороших школ, модных карьер и политизированных интеллигентных компаний. Выходя на дебаты, он скорее проигрывал, чем разбивал оппонентов. Его лояльность западному миру, его относительная, но возраставшая с годами лояльность Киеву, его приверженность образу принца незрелых клерков – и только, – всё это делало его безопасным, почти безвредным. Но из-за этого борьба с ним только нарастала, поскольку была привычна, удобна, как мишень с дротиками в баре из забытого кино.
    Он хотел сделать себя первым политическим номером. Он и сделал, но не в качестве лидера, это не вышло, а в образе первого врага.
    Можно сказать, что в этой многолетней погоне за Навальным* – сказалась внутренняя неуверенность нашего государства, его роковая неспособность понять, что оно может и должно побеждать по-другому, его приверженность салтыково-щедринской идее, что лучше закрыть, запретить, погасить, даже если ты сам – и без этого привлекательнее и сильнее.
    *
    В самом начале двадцатых противостояние вокруг его имени и его образа перешло с уровня местного – на глобальный, и вместо войны смартфонов и дубинок на плиточном поле битвы у автозака – это был уже Юлиан Семёнов и Ян Флеминг, тёмные интриги спецслужб. Однажды, будем надеяться, придёт то время, когда образцово объективный историк, равноудалённый и от нашей, и от ихней Лубянки, расскажет нам всё: и что случилось с ним в том самолёте, где ему стало плохо, и что случилось с ним в той Германии, где ему стало хорошо, и кто уговаривал его оставаться или возвращаться, и почему его судьба, перед тем уже вставшая в инерционную колею, вдруг ушла на эту последнюю высоту перед падением.
    А пока что я точно знаю одно: общими усилиями он превратился в этакого разрекламированного терминатора, обращённого против кремлёвского начальства уже не «приличными людьми» в шарфиках с митингов, но – мировыми, если угодно, производителями этих шарфов. Был человек – остались правильно выписанные буквы: протэст, фэшизм, кей-джи-би, тоталитэриан, димокрэси, фридом.
    Начальство, выражаясь его мёртвым казённым языком, реагировало на вызовы и угрозы суверенитету, принимая соответствующие меры.
    *
    Его третья – и последняя, роковая ошибка, – это его возвращение в Москву в двадцать первом году.
    Разумеется, это был красивый жест. Враг государства, подозреваемый во всём, разве что не в краже кастрюль, отказывается от изгнания и прилетает туда, где его сразу схватят и поведут. И, если исходить из той логики, где целью является разрушение и гибель России, я готов признать специфическую правоту тех, кто называет его героем. Смелость – она живёт везде, а не только там, где нам нравится.
    Но большого политика отличают не только гибельные романтические жесты, а чаще всего – они его вовсе не отличают. Большой политик – это, напротив, тот, кто умеет выжить, всех перехитрить, победить, изменить мир вокруг себя, а часто ещё и уйти непобеждённым, как все рузвельты, черчилли, ататюрки, аденауэры, франко, рейганы и, увы, ленины-сталины.
    А он пошёл напролом. И, подозреваю, грустная правда этого поступка, восхваляемого публикой, в собственной жизни предпочитающей таким решениям – кафе на берегу моря в Черногории, – банальна.
    Как сказано выше, А.Н.* был трагическим пленником своего огромного, безбрежного тщеславия. И, безотносительно того, кто ему что внушал, он прежде всего сам убедил себя в том, что эмиграция не позволит его популярности сохраниться, что он станет там не более чем «одним из», тогда как вернувшись – он снова полетит на высокой волне навстречу самой большой славе в своей жизни, и там уж была-не была, надо рискнуть во имя высокой ставки – и, может, тогда уже «они» не рискнут, не посмеют его забрать, когда он так решителен и так знаменит.
    Дело известное. В одной книге уже была такая история: бросайся вниз – и ангелы подхватят тебя.
    Не подхватили.
    *
    Мне было трудно ему сочувствовать, когда он сидел.
    Образцом русского политического поведения для меня всю жизнь был и остаётся Эдуард Лимонов – ещё какой революционер, и тюрьму тоже прошедший, – но сразу и однозначно занимавший сторону государства, когда речь шла о войне – как истинный патриот вроде британца, израильтянина или японца, – что бы ни было между ним и властями до этого.
    Я не мог простить Навальному* 2014 года, перешедшего в 2022 год.
    Но это ещё не всё.
    Мне казалось, что даже худшие его испытания – там, за решёткой, – это только временные мытарства перед тем, как он выйдет однажды, да как разгуляется, и будет мстить и крушить, и будет нам от этого очень скверно.
    Я словно бы не верил, что его беды – всамделишные, таким он был всегда удачником, таким он был фаворитом.
    Я и сейчас уверен в том, что если бы – благодаря неведомым обстоятельствам – он был не только жив, но и добился окончательного, желанного своего триумфа, – этот триумф стал бы катастрофой для родины.
    Его ничем не сдерживаемое честолюбие и принципиальная глухота ко всему, что не приносит немедленных оваций, его нетерпимость к любому конкуренту, даже и либеральному, его некогда сделанный выбор в пользу заграницы и секты «прямосейчасбудемжитькакназападе», его неспособность найти общий язык с неподвижно-неподъёмной частью страны, с фуражками и сумками на колёсах, – всё это толкало его в калифы на час, в повелители момента среди краха, словом, в керенские.
    А раз так, то, значит, пусть посидит?
    Это правильно, но это неправильно.
    И это тем более неправильно теперь, когда мы знаем, чем всё закончилось.
    *
    А вышло так: три года мрачного заключения – и смерть на дальнем севере, одновременно и предсказуемая, и неожиданная.
    Его судьба сложилась печальным, но традиционным для русской истории образом, как и судьба многих гордых людей, решивших, что если они столкнутся в лоб с государством, пойдут на таран, то пробьют и победят, но – не пробили и не победили. Она сложилась вслед всем этим дерзким и обречённым Пестелям, Савинковым и Спиридоновым, Троцким, Тухачевским и Березовским.
    Его крушение – это не только политика, но и биология: когда амбициозный самец-боец оспаривает лидерство в природном сообществе, где правят старшие, но ошибается, неверно оценив свои и чужие силы, оказывается побеждён и жестоко платит за свою ошибку.
    И этот вечный сюжет – заново воспроизводящийся, пока в России есть большая власть, – тоже вызывает сочувствие.
    Но невозможно сказать, что он не знал, что он делал и на что шёл.
    *
    Короткая и страшная история Навального*, помимо прочего, учит тому, что власть в России не создаётся и не отнимается так, как об этом трубят распространители шаблонов. Она, власть, не зависит от яркости, громкости, романтичности, безоглядности, от тщательно выстроенных фраз и картинных жестов.
    Она приходит откуда-то сбоку, возникает в конце дальнего коридора, и её невозможно приметить, пока она ещё не пришла. И она разрушает того, кто стремится к ней, но к ней не готов, не приучен, не чувствует, из какого неказистого и неинтересного вещества она сделана.
    Но когда всех уже научили и наказали, разрушили и запретили, дунули в лицо ледяным – и стало ясно, что не будет никакого Амстердама, а будет фуражка и сумка на колёсах, – это, повторяю, наши реальные перспективы, и к ним нужно привыкнуть, с ними нужно здесь жить, если выбрал здесь жить, – но уже после всего, после политики, после стремления к власти и гибели из-за него, – остаётся ещё кое-что.
    Память о человеке, который был до. О человеке, который был помимо. О человеке, который был в самом конце всего того, что с ним случилось.
    *
    Я думаю, что пришло время всем, кто знал что-нибудь про Навального* или знал его самого, кто имел о нём определённое мнение, но это мнение не было положительным, а были претензии, злость и уйма разнообразной критики, справедливой или несправедливой, неважно, – пришло время им всем – то есть нам всем – примириться с памятью о нём.
    Потому что каким бы он ни был, и сколько ни говори о нём нравоучительного и осуждающего, – этот человек сильно страдал перед смертью. Свои последние годы он провёл взаперти – без семьи, в окружении безразличном или враждебном, лишённый всего, что составляет привычную жизнь. В карцере, вместе с глухой и холодной стеной. И он умер, так и не увидев ничего, кроме этой стены.
    И это значит, что претензии отменены, опрокинуты. В его истории страдание перевесило и победило политику, и эта каменная стена, на которую он смотрел, оказалась единственной реальностью, а все митинги, прекрасные России будущего, лайки-аплодисменты, этот его бесконечный купи пылесос, – всё это уже пустое по сравнению с главным. Со смертью.
    Теперь только снять шапку и перекреститься.
    *
    Я смутно помню, откуда он взялся, этот высокий парень с забавной фамилией – словно бы один из тех удаляющихся в окне поезда жизни столбов, что обозначают для меня молодость, – но у меня сохранились обрывки подлинных воспоминаний о том, как это было – тогда, с его участием.
    В мае шестого года – дебаты в клубе «Билингва», на редких фото – он (ведущий) сидит на сцене между дискутирующими Хакамадой и Чадаевым, а я внизу заседаю в жюри. В зале – полнейшая хакамада, веселье, дружба и дым.
    Через несколько лет я завёл твиттер – ненадолго, но тогда все его почему-то любили, – а он пишет про меня: читайте его, он хорошо расскажет о том, как всё плохо.
    Потом уже отзывается иронично-ядовито, когда я разочарован очередной нерешительностью власти на Донбассе четырнадцатого, а он уже вовсю против «империи», – напомните, мол, Мите погоны сорвать, когда он через линию фронта побежит.
    Но в январе тринадцатого, в последний мирный, идиллический, как теперь ясно, год, ещё до ненависти, до пропасти, – я пишу о нём: если бы, мол, я был его советником, я сказал бы ему – Лёша*, уезжай. И дальше всякие верные, как я и сейчас думаю, рассуждения – о том, что время перемен обнуляет прошлые заслуги и перемещения, оставляя на виду только соответствие или несоответствие человека новой реальности, и эмигрантам Ленину с Хомейни совершенно не помешало то, что они встретили революцию вдалеке, а Горбачёву с Ельциным – то, что они бросились навстречу истории, будучи вовсе не диссидентами в тюрьмах или на тайных явках. Словом, желая действовать, надо прежде всего сохранить себя, а для этого уехать – вот что я бы ему посоветовал.
    А он пришёл в комментарии и смешно ответил: Митя, я не могу оставить тебя здесь одного.
    И теперь, когда всё было и всё прошло, у меня есть целое море соображений и возражений, говорящих о том, что я там прав и тут прав, и так было нельзя, и это незачем, а это совсем напрасно, а здесь просто немыслимо, стопмашина, словом, это я всё понимаю, а у него так ничего и не вышло, не вышло, не вышло, – но мне противно и горько, и я готов быть дураком, но чтобы этот вечно раздражавший меня и вечно поступавший не так человек – всё-таки был живой.
    Но это он остался один и умер.
    И я прошу у него за это прощения.
    И прощаюсь.
    * Внесён в список физических лиц, причастных к экстремистской деятельности и терроризму.
  4. Юрий Кур
    Интересные размышления в ТГ-канале Два града иг. Виталия Уткина о церковном либерализме:
     
    Церковный либерализм. Каково содержание этого достаточно распространенного понятия? 
    Выражения «либеральное духовенство», «наши батюшки-либералы» можно часто встретить и в дореволюционной публицистике. 
    Конечно, так называемое церковно-освободительное движение, борьба за обновление Церкви, получившие у ее оппонентов после 1905 года название «обновленчество», опирались, в первую очередь, на стремление белого духовенства к полной экономической и административной независимости и от государственной власти, и от своего церковного начальства. «Соборность», позднее – «строй собороправства» в массе духовного сословия воспринимались как церковная республика. Именно так, политически. Богословские построения типа рассуждений Н.П. Аксакова были, скорее, исключением.
    Мы видим в предреволюционной истории вековую опору на немецкое протестантское богословие, морализацию традиции, отрыв нравственных императивов под флагом «евангелизации» от собственно традиционной церковности, борьбу против остатков крепостной зависимости (да-да) приходского духовенства от власти, против «государственной барщины» в виде разных несвойственных священнику обязанностей. 
    Все это сближало движение за церковное обновление со светским освободительным движением, переводило духовенство в стан революции. Наши духовные школы, периодика обслуживали, по сути, большое революционно-освободительное движение, обслуживали светский либерализм, переводя его как бы на церковный, а на самом деле – по сути, протестантский язык. Дружили и сотрудничали с либералами.
    Требование выборности епископата, несменяемости приходского священника, полного контроля настоятеля над финансами прихода – вот как бы несущая конструкция дореволюционного церковно-освободительного движения. 
    Церковные либералы? И все же – нет. Потому что классический либерализм ставит в центр всего человека в том виде, в каком он существует сейчас, со всей его греховностью. Любой как бы «либеральный» священник опирается на то, что выше и его самого, и его круга – на Бога. Говорит как бы от лица Божия. Предлагает императивы, которые, пусть и не принадлежат непрерывной православной традиции непосредственно, именуются просто, вообще «евангельскими», «христианскими», но отсылают к тому, что выше человека. Тому, что, точнее Кто ставит человеку задание. 
    Например, один из законоучителей знаменитого Смольного института в Петербурге, яркий деятель раннего обновленчества иерей Иоанн Егоров после революции дошел не только до снятия иконостаса, но и до выноса престола на середину храма. Однако такое попрание церковной традиции, церковное бесчувствие не делало его классическим либералом. 
    И для него, и для его коллеги по Смольному институту, другого заметного деятеля раннего обновленчества, иерея Константина Аггева характерен яркий профетизм – они вдохновенно пророчествовали, даже не столько в смысле предсказания грядущих судеб мира, сколько в плане претензии на говорение от лица Евангелия, то есть Христа. Такой профетизм, конечно, отнюдь не либерален.
    Нет ничего нового под луной. Поэтому я не согласен с оценками тех, кто называет, например, иерея Павла Островского либералом. Всё гораздо сложнее. А как сложнее? Об этом поговорим в другой раз.
    https://t.me/vitaliy_utkin_ig_dva_grada/12
  5. Юрий Кур
    Учитель ОБЖ вёл интересный канал в ТГ по своей специальности, а потом ушел на фронт и переименовал его во "Фронтовые записки". Они выходят также в ВК...
    t.me/pir_praktika
    https://vk.com/pir_praktikov
    Очень поучительно
     
    В храме пусто
     
    Когда ты на фронте, когда видишь, как шальной осколок или снаряд ранит и убивает, то понимаешь, как быстро и просто может закончиться твоя жизнь. И тут начинаешь вспоминать о Боге.
    Как это проявляется?
    У ребят появились шевроны с Христом, с Пресвятой Богородицей… Солдаты тяготеют к царскому флагу: чёрно-жёлто-белый триколор. Некоторые при возможности посещают храмы.
    Я не стал исключением. Долго не ходил в храм, да в этот раз не пошёл бы, но меня разбудил друг. Во время службы, когда я сидел на лавочке и глубоко погрузился в переживания, ко мне подошла какая-то бабушка. Она положила руку мне на плечо и сказала: «Не переживай, все будет хорошо!». Я поднял голову - она тепло улыбалась мне, и лицо ее лучилось морщинками. Настоящая бабушка, уютная и родная. Успокоение наступило сразу.

    Прошла служба и батюшка в проповеди произнес: «В храме пусто, здесь только шесть человек. Победу и мир можно приблизить только коллективной молитвой, а нас так мало.»

    В его словах я ощущал правду. В том месте, где мы иногда отдыхали, возвращаясь с передовой, людей были сотни и все они слышали колокольный звон, зовущий в храм. Но никто не шёл...
  6. Юрий Кур
    В новогодней ленте два поста двух Александров:
     
    Из ВК Александра Люльки:
    БЕЗПОКАЯННОЕ ЖИТИЕ

    Судя по Африке, скажу, что одна особенность характеризует современную греческую церковь.
    Я бы назвал это так - см. заголовок.

    Они там вовсе не исповедуются.
    Да-да, у них выбраны специальные священники, очень опытные духовники, которым доверено исповедовать прихожан. В каждой епархии есть один или два, к которому можно записаться раз в год на "приём".
    Но мы же все понимаем, что это профанация.
    Если можно спокойно причащаться без обязательной исповеди, то кто же пойдет исповедоваться?
    Ясно, что никто.
    А тут ещё ехать надо куда-то, билеты покупать...
    Да ну...
     
     
     
    Из ТГ о. Александра Авдюгина:
    Никто не мнит себя злодеем,
    Никто, из сущих на земле!
    И оправдания сумеем
    Всегда легко найти себе.
    Пороки утешенье смыло,
    Чисты мы, праведны вполне...
    Какую подлость не скостила
    Моя больная совесть мне!
    (с)
  7. Юрий Кур
    Об актуальном:
     
    Толкования на Гал. 6:1
    Свт. Иоанн Златоуст
    https://bible.optina.ru/new:gal:06:01
    Братия! если и впадет человек в какое согрешение, вы, духовные, исправляйте такового в духе кротости, наблюдая каждый за собою, чтобы не быть искушенным
    Так как (галаты), под предлогом обличения, мстили другим за свои страсти и обольщали себя тем, что они делают это для исправления грехов других, между тем как на самом деле желали утвердить свое любоначалие, то (апостол) говорит: «Братия! Если и впадет человек в некое прегрешение». Не сказал – «если сделает», но – «если впадет», т. е., «если будет увлечен».
     
    «Вы, духовные, исправляйте такового». Не сказал опять – «наказывайте», или «осуждайте», но – «исправляйте». И даже на этом не останавливается, но, желая показать, что им нужно быть крайне снисходительными к вовлеченным в грех, прибавил: «в духе кротости». Не сказал просто – «кротостью», но – «в духе кротости», показывая тем, что это угодно и Духу, и что способность исправлять кротостью согрешающих есть дар духовный.
    Затем, чтобы исправляющий другого не возгордился, он устрашает и его опасностью подобного падения, говоря: «наблюдая каждый за собою, чтобы не быть искушенным». Как богатые подают бедным милостыню, чтобы, если и им самим придется впасть в бедность, получить тоже от других, так должно поступать и нам. Поэтому он представляет и необходимую причину, говоря: «наблюдая каждый за собою, чтобы не быть искушенным». При этом он еще и защищает согрешающего, во-первых, словами: «если и впадет», которыми указывает на великую немощь души, во-вторых, словами: «чтобы не быть искушенным», обвиняя более искушение демонское, нежели нерадение души.
    Беседы на Послание к Галатам.
  8. Юрий Кур
    Новая работа художника Владимира Киреева написана в дар преподавателю кафедры библеистики прот. Александру Тимофееву, одному из наших батюшек.
    https://t.me/KafedraBiblicalMDA/366
    https://t.me/vladimir_n_kireev/366
     

  9. Юрий Кур
    Неожиданное понимание святоотеческих толкований нашел в книге архим. Кириона (Ониани) о св. Гаврииле (Ургебадзе).
     
    В наше время нередко приходится сталкиваться с ситуацией, когда толкования отцов воспринимаются как универсальный ключ к пониманию Писания и Преданий Церкви. Сознательно или бессознательно применяется формула: Писание (Предание) + Толкование = Понимание.
     
    Слова преп. Гавриила стирают эту формулу, ибо по его словам, толкования отцов, по воле Господа, имеют определенную динамику, которая зависит от времени

    "Обо́женный, ближний мой, уже не для себя живет в мире сем грешном, но единственно для пользы других. С великим смирением скрывает себя от людей, дабы не попалить их. Ибо если начнет жить неприкровенно, в полную силу, не выдержат люди истинного образа его жизни и поглотит их зависть. Но даже если не зависть, все равно не вместить им подобное, настолько превышает это состояние силу их разумения.
    Относительно же того, что любовь есть венец совершенства, единственно любовь и обо́жение, и об этом не говорится даже у высокочтимого Иоанна Синайского в описанной им „Лествице“ добродетелей, да и у позднейших не сказано, то в этом Промысл Божий, для меня приберет Бог это слово.
    Та же любовь является окончательным и совершенным смыслом притчи о десяти девах. Пяти юродивым девам в этой притче не хватает именно любви. В этом главный смысл и причина, из- за которой они лишились спасения своих душ.
    До наших дней высказанные толкования на эту притчу были нужны и угодны каждое в свое время, это же последнее толкование Господь соблаговолил приберечь для наших последних времен как самое великое, необходимое и нужное сегодня как никогда. И даровал эту честь мне грешному, тому, кто всю свою жизнь провел в подвиге любви к Богу и ближнему и никогда не щадил себя в этом деле. И что же в этом такого? Ближний мой, что снискал я благодать у милосердия Божия принять дарование этого слова, дабы объявить его моим ближним, объявить, что именно любви требует от нас Бог ныне, и что всеми силами должны мы подвизаться к стяжанию этой добродетели — любви к Богу и ближнему!»
    Отец Гавриил все это поучал с великим смирением, что и бросалось в глаза прежде всего. Однако удивительным было то, насколько владычным и сильным было в то же время его слово и суть его повествования.
    «Вначале, когда Иоанн Златоуст истолковал эту притчу в плане неимения у юродивых дев добрых дел, то это было от Бога, так было нужно в то время, ибо Господь тогда требовал от людей добрых дел — подобный подвиг был ему в те времена угоден. 
    Позже прп. Серафим Саровский вновь, уже по новому объяснил эту притчу, придав ей новое осмысление, где причиной погибели юродивых дев он называл недостаток у них благодати Духа Святого. Этим Бог призывал человека к снисканию и стяжанию благодати Божией или иначе Духа Святого, именно в эту сторону благословлял Господь направить все свое подвижничество верующим в Него, то есть основанием и главным смыслом всякого подвига утверждалось стяжание Духа Святого, благодати Божией. Этого требовал в то время от человека его Создатель — Бог, и этого и взыскал бы с него по исшествии из мира сего.
    Сейчас же, в последнее время, когда из–за умножения беззакония иссякла любовь многих (см. Мф. 24, 12), человеку как никогда необходимо иметь любовь и надо ему быть мудрым, дабы не отступиться и не отпасть от нее. Ибо сегодня враг рода человеческого изо всех сил тщится вырвать из сердец человеческих любовь и постепенным ее умалением охладить их, а затем и вовсе отлучить от ее живоносного действия.Бог ныне взыскует от нас любви! Поэтому все наше старание должно бытьнаправлено именно к ее стяжанию в сердцах наших, что возможно лишь через доброделание. Ибо любовь без дел мертва, она — лишь сказанное на воздух пустое слово, которое осудит человека на Страшном Суде, так как только возглашал „любовь“ да „любовь“, а сам вдалеке отстоял от тех дел, которые должен иметь человек любящий перед лицом Господа и ближнего своего. Или если даже имел ее, то не в полную меру своих сил и не прилежал всему, что было возможно, то есть мог и не делал.Любовь жива, ближний мой, и без добрых дел она умирает. Добрые дела — это благое действо, которое есть жизненная сила любви. В этом истинная любовь и та единственная сила, с помощью которой человек сможет устоять перед соблазнами, тяготой и ужасом последних времен, которые посеет в мире Антихрист и его временное правление». 
  10. Юрий Кур
    Сегодня вышел из дома на работу, дождь, как из ведра, темно. А ведь ныне день памяти святого  равноапостольного Великого Князя Владимира, День Крещения Руси.  Патриарх приглашает всех на молебен на Боровицкую площадь. Что-то не то...
     
    Но!  Ровно в  11-30 облака поднялись и из-за туч стало пробиваться солнце!
     
    С Праздником!

     
  11. Юрий Кур
    На днях в одной из тем форума прозвучали такие слова архим. Рафаила Карелина о Ф.М.Достоевском:
     
    "Мне кажется, что Достоевский похож на колокол, который зовет людей к Богу, но сам так и остался у ворот храма.
    Святые отцы не называли Достоевского «сыном покаяния». Преподобный Амвросий после беседы сказал о нем: «Этот – кающийся», противопоставив его Владимиру Соловьеву, который решил поучать старца. Вы спрашиваете, почему я считаю, что Достоевский остался в притворе храма? Я говорю о нем не как о человеческой личности, - Судья которого Бог, - а как о писателе, который не смог дать образ истинного подвижника, а подменил его какой-то мистикой Матушки-Земли, и довольно бесцветным резонерством."
     
    И вот сегодня, как бы в ответ на это, мне попалась работа Сергея Иосифовича Фуделя "Наследство Достоевского", в котором совершенно иначе оценивается личность писателя. Слово Сергея Иосифовича тем более весомо, что он является не только известным  исповедником и церковным писателем ушедшего века, но и сыном о.Иосифа Фуделя, близкого друга Константина Леонтьева, изнутри знавшего философско-религиозно-литературную среду конца 19 века.
     
    Вот как характеризует в своей работе Достоевского С.И.Фудель:

    Можно ли говорить о Достоевском в эпоху водородной бомбы? Все уже сжимается круг тем, на которые у человека остается время, ибо скоро «времени больше не будет»1.
    Все религиозно-философское знание, если оно в нас есть, мы носим не в книгах, а в сердце, так как в условиях точно фронтовой жизни современности книги носить с собой невозможно. А сердце хоть и безмерно, но очень разборчиво: только действительно нужное вмещается в нем. Как быть с Достоевским?
    В вагоне американского метро, как рассказывает американский писатель Брэдбери, среди гула рекламы нейлоновых чулок вдруг отчетливо прозвучали кем-то громко сказанные слова Евангелия2. Парижская газета в феврале 1962 года сообщала о стихийном образовании во Франции новой партии, вся программа которой состоит из двух слов: «телевизор» и «холодильник». И вот в этом вагоне современной жизни многие слова Достоевского звучат с евангельской силой. Что это значит и как это может быть? Как объяснить тот факт, что, по анкете французского журнала «Arts», опубликованной в марте 1957 года, на вопрос о любимом писателе из 500 парижских студентов 429 назвали Достоевского? Почему не Бальзака, Хемингуэя или Горького? Почему этот самый Хемингуэй поместил «Братьев Карамазовых» в список своих любимых книг?3 И почему Эйнштейн сказал, что Достоевский дает ему больше, чем любой мыслитель?4 Почему все эти люди нуждаются в Достоевском и тянутся к нему как к «собирателю русского сердца», по выражению француза Вогюэ?
     
    Наше ухо научилось различать всякую фальшь и всякое бессилие религиозно-философской мысли. Мы знаем, что живем в эпоху этого бессилия, что все больше оскудевают святые в мире, что все дальше мы уходим от земли Первоначальной Церкви, не уклонявшейся от «простоты во Христе».
     
    В этой ее благодатной простоте была сила и власть, и вот – удивительное дело! – мы ощутили ее, эту простоту, среди сложности, смятения чувств и темноты Достоевского. Впрочем, почему удивительно? «Дух дышит, где хочет», а Первоначальная Церковь во все века истории сохранялась и будет сохраняться в истинном монашестве и в том «монастыре в миру», идею которого нам передает Достоевский не только в «Братьях Карамазовых». Удивительно другое: многие этого или совсем не знают, или не умеют отделить основной христианский путь Достоевского от тех темных и трудных перепутий, которые ему предшествовали, а в каком-то смысле и сопровождали его до конца. Открытая исповедь христианства в искусстве – то, что некоторые с презрением называли «достоевщиной», – началась у него с 1865 года и после этого непрерывно продолжалась до смерти в 1881 году. Это эпоха «Преступления и наказания», «Идиота», «Бесов», «Подростка», «Братьев Карамазовых», «Дневника писателя» и переписки со всей Россией. Эта исповедь нам нужна: среди литературной пустыни – это колодец студеной воды, полученной нами как драгоценное наследство. Многое в нем близко именно нам, нашей эпохе.
    Над миром стоит зарево ненависти и разъединения. Невидимые скрепы, прежде соединявшие людей, все больше ослабевают. В холоде абстракции расщепляется искусство, все более делаясь «дорогой в никуда». Холод смерти проникает и во «внешний двор храма»8 Церкви. Конечно, мы знаем, что кроме этого «внешнего двора» есть еще, как сказано об этом в Откровении, «храм Божий и жертвенник» , но и мы чувствуем, из какого зияющего пролома в стене так потянуло холодом в Церкви. Вера уже давно в веках перестает быть трепетным чувством сердца, делом подвига жизни, делом личной Голгофы и Воскресения. Все чаще и торжественней международные христианские съезды и все меньше Христа в истории.
    И вот, обращаясь к Достоевскому, мы видим в его темном лабиринте такую ослепительную нить Ариадны, что лабиринт делается широким и безопасным путем. В плане не осуществленного им романа «Житие великого грешника» есть одна заметка («для себя»): «Владычествующая идея жития чтоб видна была – т. е. хотя и не объяснять словами всю владычествующую идею и всегда оставлять ее в загадке, но чтоб читатель всегда видел, что идея эта благочестива» (9: 133). Друг юности Достоевского – Шидловский в одном стихотворении писал о живущей в нем «первоверховной идее Божества»10. У Достоевского была одна «первоверховная», или «владычествующая», идея – явление в мире Иисуса Христа. В нем была ясная личная любовь к Христу, живому и осязаемому. «Господь мой и Бог мой!» – это восклицание навсегда обрадованного сердца и ума можно проследить начиная с его каторжного периода и вплоть до смерти. В 1880 году он говорил студенту Зеленецкому: «Я хотел написать книгу об Иисусе Христе, где намеревался показать, что Он есть чудо истории, и появление такого идеала, как Он, в человечестве, в этом грязном и гнусном человечестве, есть еще большее чудо».
    Все романы Достоевского после 1865 года – это тоже, собственно, книги об Иисусе Христе. Прежде всего, в этих книгах современный нам читатель найдет впервые слова о Христе любви и веры.
    Достоевский называл Диккенса великим христианином, но сам он совершил несравненно больший подвиг исповедания Христа. Вся его власть над людьми именно в этом исповедывании, как бы случайно облекшемся в драгоценную форму художественной прозы. Может быть, исповедывания христианства (а тем самым и его проповеди) в таком всемирном диапазоне, в такой открытости и распятии мы больше уже никогда не услышим в искусстве. «Верую, Господи, и исповедую». Именно в этом все значение его и вся его сила, а не в пресловутой психологичности как самоцели. «Меня зовут психологом, – пишет Достоевский в записной книжке последних лет жизни, – неправда, я лишь реалист в высшем смысле, то есть изображаю все глубины души человеческой… При полном реализме найти в человеке человека. Это русская черта по преимуществу, и в этом смысле я конечно народен (ибо направление мое истекает из глубины христианского духа народного)» .
    Неверующим страшно хотелось бы как-нибудь затушевать веру Достоевского. Уж очень им обидно, что писатель мирового уровня мог верить и любить Христа. «Достоевский принуждал себя верить», – убеждают они нас. Но ведь это выходит совсем по-евангельски. «Царство Небесное силою берется, и употребляющие усилие восхищают его» – так сказано в Евангелии о принуждении себя к узкому пути веры. «Горнило его сомнений было ярче его осанны», – уверяют они же, опять, очевидно, не зная того факта, что у всякого истинно верующего его сомнения иногда бывают ярче его осанны, и что только в огне сомнений очищается золото веры. Исаак Сирин говорил: «Не было бы искушений, – не было бы и святых». «Верую, Господи! помоги моему неверию» – вот как нас учит Евангелие осознавать свою веру. Не знают они того, что Церковь уже тысячелетия возносит «доброе неверие Фомино», его «не поверю, если не увижу на руках Его ран от гвоздей, и не вложу перста моего в раны от гвоздей, и не вложу руки моей в ребра Его»16. И апостолы сомневались: «И, увидевши Его, поклонились Ему; а иные усомнились». Истинная вера, вера не рефлекса, а сердечного ощущения, всегда опаляема противоречиями и сомнениями и всегда ищет преодоления их в том, чтобы вложить «руку мою в язвы Его». Ведь нам дано не только верить в бессмертие, но и ощущать его. Этой сердечной вере и учит нас Достоевский, со всеми противоречиями и сомнениями своего грешного ума. Впрочем, лучшим ответом на этот туман о его сомнениях будет факт укрепления в вере и приведение к вере множества людей именно через Достоевского. Уже одно имя его и в наше время все продолжает говорить людям о пути к Христу, одно имя его стало во всем мире каким-то благовестом веры.
    В июне 1959 года в подмосковной больнице умирал один старый священник (о. Петр Шипков). За несколько дней до смерти, проснувшись утром, он перекрестился и сказал: «Господи, как хорошо жить на свете!» Затем, неожиданно, обратился к присутствующим с такими словами: «Вам всем легко – вы можете добрые дела делать, а священник чем оправдается?» В ответ на реплику, что священник может еще больше доброго сделать, он ответил: «Есть, которые делают, а есть и такие, что и подумать страшно…» Потом прибавил: «А у Достоевского, помните, Мармеладов говорит о Страшном суде: «И когда уже кончит над всеми, тогда возглаголет и нам: выходите, скажет, и вы! Выходите пьяненькие, выходите слабенькие… И всех рассудит и простит, и добрых и злых, и премудрых и смирных… Тогда всё поймём! и все поймут!»
    Вот как монолог в трактире, написанный сто лет назад петербургским литератором, отозвался в сердце умирающего священника. Истинно можно сказать, что всякое слово любви о Христе «живо и действенно и острее всякого меча обоюдоострого» и не имеют над ним власти ни время, ни неприязнь.
    У Достоевского было время угасания религиозности – его первый литературный период 1845–1849 годов, но, кажется, даже и в эти темные годы в нем как-то сохранялся нерукотворный образ Христов.
    Вера Достоевского была верой Голгофы, а не гуманизма. Верой трагической, то есть стремящейся повторить в себе всю евангельскую быль: христианство он воспринимал не как доктрину для добродетельного поведения, а как раскрытие в человеке и человечестве жизни Богочеловека Христа, как наше соучастие в этой жизни, – в ее смерти и в ее воскресении. Отсюда единство его восприятия любви и страдания, столь пугающее многих. Вспоминаются слова одного монаха: «Любовь Христова есть блаженство, ни с чем не сравнимое в мире сем, и вместе с тем любовь эта есть страдание, больше всех страданий. Любить любовью Христа – это значит пить чашу Его, ту чашу, которую Человек-Христос просил Отца «мимо нести».
    Вера Достоевского была верой покаяния и любви среди «невидимой брани» сомнений и соблазнов, при явном еще несовершенстве всей его жизни и мысли. В черновых материалах «Жития великого грешника» есть такая фраза (характеристика персонажа): «Он уставляется наконец на Христе, но вся жизнь – буря и беспорядок» (9: 128). Это и есть Достоевский, и мы верим ему не как иконописному и неживому прорицателю, а, пожалуй, как разбойнику, тоже вознесенному на крест, как тот в Иерусалиме, и просвещенному там божественным благоразумием. Но, как сказал один француз: «Никто так не понимает христианства, как грешник, никто, разве что святой»20, а мы бы добавили: и святой только потому, что и он есть кающийся грешник. Именно от слов такого Достоевского, от его русской веры в Христа – Царя Небесного, идущего в рабском виде по земле, как сказал Тютчев (об этом с таким убеждением говорит Иван в «Братьях Карамазовых»), идет к нам ясный и яркий свет, точно вспыхнувший указатель в темноте современности. А что касается того, не поздно ли в наше время убеждать в чем-то людей, не слишком ли уже далеко зашел процесс де-христианизации человечества и формирования нового язычества, то я думаю, что об этом нам не дано знать. Мы должны делать свое дело исповедывания христианства, а Господь знает пути Свои и судьбу мира.
    Незадолго до смерти Достоевский писал: «Да, конечно… настоящих христиан еще ужасно мало… Но почем вы знаете, сколько именно надо их, чтоб не умирал идеал христианства в народе, а с ним и великая надежда его?.. До сих пор, по-видимому, только того и надо было, чтоб не умирала великая мысль» (26: 164).
  12. Юрий Кур
    Один из способов понять, есть у тебя Покаяние или нет. 
     
    Мы молимся, исповедуемся, постимся (как можем), стараемся действовать против страсти (как можем), но всё равно, часто не уверены, покаялись ли мы.
     
    Решение - в 49м Псалме (что характерно - предшествующем покаянному 50-му Псалму):
     
    Жертва хвалы прославит Мя, и тамо путь, имже явлю ему спасение Мое. (Пс.49:23)
     
    Истинное покаяние (=путь спасения) неотъемлемо от прославления Божия, от "жертвы хвалы", от "пою Богу моему донде же есть". 
     
     

     
     
  13. Юрий Кур
    В ответ на многочисленные просьбы православных верующих Президентом Российской Федерации В.В. Путиным принято решение о возвращении Русской Православной Церкви чудотворной иконы «Троица», написанной преподобным Андреем Рублевым. 
    По благословению Святейшего Патриарха Московского и всея Руси Кирилла чудотворный образ будет выставлен для общенародного поклонения в кафедральном соборном Храме Христа Спасителя г. Москвы в течение года, а затем займет историческое место в Троицком соборе Свято-Троицкой Сергиевой лавры.
    Пресс-служба Патриарха Московского и всея Руси

     
    Спустя сто лет хранившаяся в Эрмитаже рака Александра Невского вернется в лавру
    Поставлена точка в длившемся много лет споре музея с Петербургской епархией. Михаил Пиотровский настаивал на изготовлении копии надгробия, которая обошлась бы в 330 млн рублей, но таких денег не было ни у музея, ни у Церкви. Вопрос буксовал. И вот на днях директор Эрмитажа подписал договор с митрополитом Варсонофием о том, что музей передаст Русской православной церкви надгробие святого благоверного князя.
    https://t.me/tsennostirf/441
     

     
    Из ТГ-канала о.Александра Тимофеева:
     
    С фронта прислали: 
    "Сегодня утром на санитарно-эвакуационный пункте в ДНР служили службу об упокоении погибших воинов, которых смогли с поля боя достать ночью. Сегодня был особенный день, нам привезли икону Божьей матери Семистрельная. Во время чтения молитв икона замироточила.  Миро прибывало и прибывало. В общей сложности за час мира образовалось около 200 мл. Это было необыкновенное чудо. Вот такие чудеса случаются на передовой"

    https://t.me/protalextim/2528
  14. Юрий Кур
    из ТГ-канала о. Александра Тимофеева:
     
    Сегодня на межвузовском семинаре Кафедры библеистики рассматривали книгу святителя Николая Сербского "Война и Библия". Благодарю дорогого Олега Ан. Суханова за интереснейший доклад. В этой короткой книге сложнейшие темы, которые требуют глубоких размышлений. Только обмирщенный и плоский ум не увидит духовных причин ныне идущей войны, поэтому выводы свт. Николая крайне полезны и для нас сейчас. 
     
    Изложу кратко основные идеи свт. Николая Сербского:
     
    Хочет отдельный  человек или нет - война приходит. Война - сродни стихийному бедствию. Вершина стихийных бедствий. Удаление воли человека от Бога приводит к войне. Первая человеческая кровь, злодейски пролитая на земле, была кровью брата. Это символично для всех преступлений человека над человеком – до конца истории. И последняя человеческая кровь, которая будет пролита на земле, вновь будет кровью брата. Иначе чья бы она была! Но братья по крови не всегда братья по духу. В Каине и Авеле была та же кровь, но не тот же дух; братская кровь, но не братский дух. Дух Авеля был просветлён Богом, а дух Каина был помрачён завистью. «Каин сильно огорчился, и лицо его изменилось», т.е. лицо его потемнело от помрачённого его духа. И когда они были одни в поле, «восстал Каин на Авеля, брата своего, и убил его» (Быт. 4:5–8) В руках людей причины войны. В руках Бога - результат войны. Он живая связь между причиной и началом. Результат в Его руках, а причина - в человеке.
     
    В каждой войне есть три стороны, не только противники, но и Бог.
     
    Первоисточник всех войн в том:   
     
    1) существует неумолимый закон греха;   
    2) война человека против человека есть следствие войны человека против Бога;   
    3) войну родителей против Бога продолжают дети, восставая один на другого;   
    4) милость Творца смягчает закон греха и этим делает возможным продолжение жизни человеческой на Земле. Война это скоротечная расплата за грехи мирного времени.
     
    Какую стратегию выберут воины в конкретном случае зависит от них. Цель должна быть - уменьшить горе войны. В освещении Библии ясно, что:  
    1) воюющие ради грабежа, как Кедорлаомер и Амалик, могут сначала, по Божьему попущению, побеждать;  
    2) военная удача грабителей и насильников бывает не вследствие их силы, а из-за греховности народа, на который они напали;  
    3) праведники Божьи, как Авраам и Моисей, защищая подвергнувшихся нападению и более слабых, одолевают врага, имея единым знаменем своим Бога. Победа будет отдана тем, кто глубже покается в грехах мирного времени и восстановит связь, прерванную грехом, с Богом. Грех на войне карается быстрее чем в мире.  
     
    Два страшных греха на войне: мародерство и распутство.  
    РАЗВРАТ НА ВОЙНЕ ПРИНОСИТ НЕСЧАСТЬЕ !  
    «Когда пойдёшь в поход против врагов твоих, берегись всего худого» (Втор. 23:10).
     
    Цель и путь нераздельны. Конец войны - приближение к Богу. Залог мира - непрестанная внутренняя брань в мирное время - залог того, что мы отдаляем войну.
    https://t.me/protalextim/1338

    Полностью доклад можно найти здесь:
    https://t.me/ANDREYRAHNOVSKY/684
     
  15. Юрий Кур
    Сколько сломано копий на теме "вечности/бесконечности" мук, "антиномии геенны", апокатастасиса и пр. На днях опять столкнулся с этим вопросом, обсуждая интервью А.И.Осипова одной широко известной в узких кругах блогерше.
    Из того, что по этому вопросу говорят и пишут, мне ближе всего позиция владыки Тихона Шевкунова: "Есть непреложная Евангельская истина о реальности вечных мук, и есть надежда Церкви, что Бог властен устроить так, чтобы всё было хорошо весьма..."
     
    А сегодня во время Божественной Литургии, слушая слова священника, подумалось, что это даже не надежда, а упование и молитвенное призывание Церкви к Богу  о спасении всех:
     
    Помяни, Господи, предстоящия люди, и ради благословных вин оставльшихся, и помилуй их и нас по множеству милости Твоея: сокровища их исполни всякаго блага, супружества их в мире и единомыслии соблюди, младенцы воспитай, юность настави, старость поддержи, малодушныя утеши, расточенныя собери, прельщенныя обрати, и совокупи святей Твоей соборней и апостольстей Церкви. Стужаемыя от духов нечистых свободи, плавающим сплавай, путешествующим сшествуй, вдовицам предстани, сирых защити, плененныя избави, недугующия исцели. На судищи, и в рудах, и в заточениих, и в горьких работах, и всякой скорби, и нужде, и обстоянии сущих, помяни, Боже. И всех требующих великаго Твоего благоутробия и любящих нас, и ненавидящих, и заповедавших нам, недостойным, молитися о них, и вся люди Твоя помяни, Господи Боже наш, и на вся излей богатую Твою милость, всем подая яже ко спасению прошения. И ихже мы не помянухом, неведением, или забвением, или множеством имен, сам помяни, Боже, ведый коегождо возраст и именование, ведый коегождо от утробы матере его. Ты бо еси, Господи, помощь безпомощным, надежда безнадежным, обуреваемым спаситель, плавающим пристанище, недугующим врач. Сам всем вся буди, ведый коегождо, и прошение его, дом и потребу его. Избави, Господи, град сей (или весь сию, или святую обитель сию), и всякий град и страну от глада, губительства, труса, потопа, огня, меча, нашествия иноплеменных и междоусобныя брани.
     
    Эта молитва творится на самой вершине Евхаристии, это высшая молитва Церкви.
     
    А раз так, то спор о "вечности/бесконечности", который длится уже давно, ведется,  без учета того, как и о чем молится Церковь, можно сказать, что это спор за границами Церкви
     
    Если бы Церковь не верила, что все могут быть спасены Богом, Она бы не молилась об этом.
     
    Если бы Церковь была уверена, что все уже спасены (в предельной точке бытия), то, она бы, наверно, тоже так не молилась...
     
    Господи, помилуй! Аминь.
     
     
     
     
     
     
     
     
  16. Юрий Кур
    Еще молимся Тебе, Человеколюбцу Спасителю нашему: едине благоутробне, едине щедре и милостиве, рабов Твоих: Блаженнейшего митрополита Онуфрия, митрополита Павла с братией Свято-Успенския Киево-Печерския лавры, архиепископа Сильвестра с учащими и учащимися, епископа Никиту и всех архипастырей, пастырей, монашествующих и мирян Украинской Церкви, в жестоком гонении от безбожных и от лжебратий сущих, избави от настоящия скорби и печали и от обдержащия их пагубы; исхити их Многоблагоутробне, вопиющих Ти, обуревания многого и лютага; претвари, Владыко, печаль и скорбь в радость о Тебе и делех Твоих, молимся Ти: услыши и помилуй.
     
    Господи, слезы и скорбь вдовы наинской о сыне ея единороднем умершем радость воскрешением его ей даровавый, исполни веселия и радости о Бозе рабов Твоих: архипастырей, пастырей, братию Киево-Печерския лавры, монашествующих и благочестивых мирян Украинской Православной Церкви, от безбожных и лжебратий гонимых,  и яко Щедр, милостию Твоею прости им всякое согрешение вольное и невольное; утверди в вере и верности Церкви Твоей сущих в скорби и во всяком обстоянии, молимся Тебе Боже наш: скоро услыши и милостивно помилуй.
     
    Всещедрый Господи, Иаиру печаль о дщери его умершей и сотнику скорбь о умершем отроке его на радость преложивый  воскрешением их. Ниспосли и рабом Твоим архипастырем, пастырем, братии Свято-Успенския Киево-Печерския лавры, монашествующим и благочестивым мирянам Украинской Православной Церкви, от безбожных и лжебратий жестоко гонимым, утешение посещением их Святым Твоим Духом, скорби утоли, от обстояний избави, скоро услыши нас, рабов Своих, к Тебе, источнику радости, вопиющих и милостивно помилуй.
    https://t.me/HRAMVLEONOVE/1203
     

  17. Юрий Кур
    Только мы начали  усваивать слова пастырей, которые десятилетиями пытались до нас донести, что исповедь - это не о том, что что-то не то съел и не тогда попил, как вдруг - бац, новая вводная.
    Батюшка перед исповедью на неделе Страшного Суда говорит: "Ну что вы всё каетесь "раздражаюсь, озлобляюсь, обижаюсь..." - надо же понимать, что вы перед Богом, как на Страшном Суде".
    Вот такая теперь задача.
     
    А ещё он сказал, что козлы от баранов по характеру не сильно отличаются (это к вопросу о притче), одно стадо; так что дело не  в характере... 
     

  18. Юрий Кур
    Вчера наш отец-настоятель интересно сказал на проповеди о долге родителей. Перескажу своими словами. 
     
    В притче о блудном сыне отец традиционно воспринимается как образ Отца Небесного. Он даже не слушает слова извинения сына, никак его не упрекает, не говорит "я же тебя предупреждал..." В одном древнем документе говорится, что священник, принимающий исповедь,  должен делать это сидя лицом к пришедшему с улыбкой на лице и с распростертыми для объятия руками. Вот такой образ Божественной Любви
    Сам Господь открывает нам, что Бог - это Отец наш.
     
    А какие мы сами отцы для своих детей? Какую ассоциацию вызовут у них слова "Бог - Отец"? Любовь и уважение? или Страх? или ещё что хуже...
     
    Серьёзный вопрос.
     
     
  19. Юрий Кур
    Матушка нашего настоятеля написала ответ на известные стихи Д.Назарова ("Уверяет, что мир это бой / на котором пора умирать / Ради мира идти на убой?! / Я такое не в силах принять/ .../Ради мира нельзя умирать/ Ради мира положено жить )
     
    Умирать - это в принципе зло,
    Неизбежное, впрочем, для всех.
    Время мира давно истекло,
    И начаться совсем не успев.
     
    Ценность жизни по сути лишь в том,
    Чтобы тем, кто слабее, служить.
    В этом - выбор меж злом и добром,
    А не в том, чтобы в принципе жить.
     
    Горько помнить погибших ребят,
    Только горше предателем быть.
    Наши дети едва ли простят,
    Если мы захотим просто жить.
  20. Юрий Кур
    Сестра Мария из Котласа поделилась интересной проповедью о.Рустика Лужинского
     
    Беседа после ночной Литургии в Храме Казанской иконы Божией Матери пос. Октябрьский
    https://disk.yandex.ru/d/nRFMOQdc-_jf3Q
     
    Разбойник
    https://stihi.ru/2018/11/17/9327
    Иерей Рустик Лужинский
    Составлено по устному Преданию: передал Старец Анастасий, ученик Прп. Паисия Святогорца.

    Святое семейство от смерти бежит,
    Иосиф, Мария, Христос – не дрожит!
    В Египет отправились ради Христа,
    Чтоб род человеческий принял Отца.
    Бегут сквозь пустыню, средь жара камней,
    За ними охота солдат, как зверей.
    Их видели с гор, по следам их идут,
    Не будет пощады, найдут и убьют.
    Им Ирод приказ дал: «Найти, погубить,
    Царя и Младенца – не должно уж быть.
    Как кость у меня он застрял средь тоски,
    Я жить не могу и зажат, как в тиски.
    Он хоть и Младенец, хоть мал Он, как лист.
    На трон Он мой метит, как ворон и лис.
    Четырнадцать тысяч погибло детей,
    Убейте же всех – превратитесь в зверей!
    А если вернётесь сюда без Главы,
    Поплатитесь жизнью, своей вы семьи!»
    И воины, как звери, бежали и шли,
    За Богом погнались – исчадия войны!
    Семейство на гору взобралось впотьмах,
    И видит пещеру, огонь при дверях.
    Стучится с ребёнком Мария в руках,
    Навстречу им женщина с малым в руках.
    Христос у Марии – сияет красой,
    «Младенец пещеры» – едва лишь живой.
    Он тёмный и мрачный – как будто в аду,
    Родная мамаша его, как в бреду.
    – «Пустите вы нас отогреться в ночи,
    За нами уж скачут три дня палачи.»
    – «Простите, бегите отсюда скорей,
    Ведь скоро разбойник придёт из полей.
    Мой муж атаман, он кровавый злодей,
    Никто не рискнул быть у этих дверей.
    Бегите прошу и спасайте Дитя,
    Раз вы не жалеете сами себя!»
    – «Нам некуда бегать, прошу вас впустить,
    На ночь, нас с младенцем к себе приютить!»
    Жена главаря запустила их в «дом»,
    Согрела теплом и оставила в нём.
    Разбойник ввалился в пещеру – в свой дом,
    Трещали полы – издавая, как стон.
    Увидел разбойник там Божию Мать,
    И глаз уж не смог от Неё оторвать.
    Не вымолвил слова он больше в ту ночь,
    Залёг у камина, забросив дичь прочь.
    А Божия Матерь, Иосиф во тьме,
    В углу на соломе, забылись во сне.
    На утро спросила Мария воды,  –
    Помыть Малыша и немного еды.
    Налила хозяйка воды из ведра,
    Мария Христа окунула сперва.
    Затем и хозяйка взялась сына мыть,
    Воды ведь так мало, – другой не налить!
    И только его окунула в воде,
    Сынок просиял исцелился вполне.
    Нет судорог больше и язвы прошли,
    Сияет улыбка Небесной зари!
    Разбойник с супругой припали к Христу,
    –  «Помилуй нас Боже и выгони тьму,
    Останьтесь подольше у нас погостить,
    Вы свет принесли не хотим отпустить!»
    На завтра семейство святое ушло,
    Крещенье приняло в пещере – дитё!
    Вот тридцать один год прошёл как один:
    Троих со крестами вели средь руин.
    Голгофа готова принять всех троих,
    С крестами, в оковах, чужих – средь своих!
    Взошли все на гору, в последний уж раз,
    Зачитан уже всем смертельный указ.
    Прибили, распяли троих средь толпы,
    Один лишь проклятия «сыплет» с горы.
    Спаситель молчит, Кровь Святая бежит,
    На мощи Адама вот-вот «набежит»!
    Уж скоро свершится тотчас на земле,
    Момент искупления в горах на скале.
    И вот, тот разбойник, крещённый в бреду,
    Что с детства хранил «семена» на «ветру».
    Вступился за Бога, сказав о Христе:
    – «Мы тут ведь за дело, – ну что уж тебе,
    Он жизнью безгрешной прожил на земле,
    А мы во грехах погибаем во тьме!»
    Христос сквозь страданья ему прошептал:
    –  «В Раю со Мной будешь, хоть духом ты мал,
    Не бойся, терпи, скоро будем в Раю,
    Нас ждёт там Отец, у ворот на краю.
    Тебя Он с крещенья всё ждёт у ворот:
    Когда же разбойник-младенец придёт!»

    26.07.2018 г., перелёт на самолёте с Афона в Москву.  Экспедиция по съёмке фильма, о жизни Прп. Паисия Святогорца.
  21. Юрий Кур
    Как-то у нас в храме совсем перевелись "злые" бабушки, которыми столько все пугают, которые могли и настоятеля построить...
    Может быть из-за пандемии, а скорее по нашим грехам.
    Что имеем не храним, потерявши плачем.
    Совсем мы расслабились. Теперь нас только войной прошибить можно.
  22. Юрий Кур
    Сегодня на память пришла притча о Самарянке, и я вдруг по-новому для себя осознал одну очевидную вещь: самаряне тоже ждали Мессию, но, в отличии от иудеев, не для обретения могущества и власти, а для того, чтобы Он "возвестил им всё" (Ин.4:25). То есть они были готовы принять от Него всё, что Он скажет.
     
    Но Господь, тем не менее, пошёл к тем, кто Его распнёт.
     
    Вопрос: а мы в этой ситуации - кто? подобные самарянам или?..
     
     
     
  23. Юрий Кур
    Сегодня у о. Александра Авдюгина увидел перепост из ТГ-канала "Вечная Философия":
     
    Всегда работай. Всегда люби. Не жди от людей благодарности и не огорчайся, если тебя не благодарят. Наставление вместо ненависти, улыбка вместо презрения. Из крапивы извлекай нитки, из полыни — лекарство. Нагибайся только затем, чтобы поднять павших. Имей всегда больше ума, чем самолюбия. Спрашивай себя каждый вечер: что ты сделал хорошего?
    Эпикур
     
    А сердце-то у них тоже ждало Рождество! Потому что без него невозможно выполнить ничего из написанного выше. И они это чувствовали...
     
    И хоть до покаяния не дошли (хорошее в себе искали, а не плохое), всё-таки о хорошем заботились.
     

×
×
  • Создать...