Перейти к публикации
Татиана.

Жизнь как страдание или жизнь как радость?

Рекомендованные сообщения

Дорожный посох

 

Недолго пришлось нам собираться в лесной подземной церкви. Нас выследили. На Крестопоклонной неделе во время выноса Креста пред нами предстали они…

Два рослых, дурно пахнувших солдата, с заломленными на затылок папахами, с неумолимыми дикими руками, тяжело подошли ко мне и связали меня верёвками. Мне не дали снять с себя ризы, — так и повели в полном священническом облачении. Паству мою, по счастью, не тронули, и она сопровождала меня со слезами и стенаниями. Пробовали защитить меня, но им угрожали ручными гранатами.

Меня тревожила мысль: догадываются ли пасомые мои спасти чудотворную икону Богоматери? Тревога моя, видимо, передалась Савве Григорьевичу. он издали, из темноты, крикнул мне:

— Не беспокойся!..

Легко мне стало, словно Бог возглаголал из лесной чащи. В одном месте, на леденице я поскользнулся и упал. Солдаты засмеялись, не помогли мне подняться, а схватили за край верёвки и с песней «Эй, дубинушка, ухнем» волоком потащили меня по земле. Я весь избился и окровянился. Потом они пожалели меня и подняли. Поздно вечером привели к следователю. Я встал около письменного стола. Следователь писал и не смотрел на меня. У него были сверкающие белые руки. Лицо румяное, молодое и как будто простодушное. Всё обыкновенное, человеческое, если бы только не уши… Пепельно-лиловатые, широкие, они свисали наподобие тряпок, закрывая ушную раковину.

Прошло минут двадцать, но он всё ещё не поднимал на меня глаз. В кабинете, освещённом душным светом

электрической лампочки без абажура, было тихо. Только два звука было слышно: сухое шуршание пера и

влажное падение на паркетный пол кровяных капель с моих избитых о гололедицу рук.

Наконец следователь тихо положил перо, поднял румяную голову и осиял меня таким шёлковым голубым взглядом, что я первое мгновение подумал: «Какие хорошие человеческие глаза!» Но, вглядевшись в них, я содрогнулся… Минут пять смотрел на меня, не мигая, своей страшной, словно застеклившейся синевой.

Oн перевёл взгляд на мои окровавленные руки и улыбнулся стеклянной и — как мне представилось — синей улыбкой.

 

Тонкими, совершенной красоты пальцами, он изредка отмахивал что-то от своего лица, словно садилась на него паутинная нить. он заставлял сознаться меня в организации заговора против власти. Я с твердостью отрицал это и говорил: «Я молюсь за неё, чтобы она не проливала крови!».

очень долго допрашивал меня голосом хрустящим и словно костяным. Моим объяснениям не верил. Под конец допроса лицо его пошло пятнами. Совершенно неожиданно он ловким кошачьим прыжком соскочил с бархатного лилового кресла, подбежал ко мне, вцепился в моё горло белою льдистой рукою и закричал в исступлении слюнявым извивающимся хрипом:

— Сознавайся! Стерва! Убью!..

 

Oн приставил к моему виску револьверное дуло. Голова моя горела нестерпимым жаром, и от прикосновения металлического холодка я ощутил приятность. Больше всего меня напугал впервые виденный мною звериный лик человека.

 

***

 

 

 

Меня отвели в темницу. Здесь сидели буйные люди. Встретили меня со свистом и улюлюканием. Издевались над моими священническими ризами и плевали на них. Дали мне мест

о на полу, в затёмке, рядом с лоханью для нужды. Пол был каменным и зловонным. Когда погасили свет и все полегли спать, я стал молиться. После молитвы подошёл ко мне кто-то невидимый во тьме и сказал:

— Ложись на мои нары… там теплее, а я на твоём месте образуюсь!.. Радостно стало мне:

«И здесь Христос!..»

 

В эту первую тюремную ночь я не мог скоро заснуть. Думал о предстоящих страданиях своих и, не утаю, ужасался их и тосковал немало. Мне вспоминались муки, кои претерпели Христа ради соратники мои. В Астрахани архиепископа Митрофана и его викария епископа Леонтия живьём закопали в землю; в Свияжске епископа Амвросия привязали к хвосту бешеной лошади; в Белграде-

Курском епископа Никодима убивали железными прутьями — тело же его бросили в сорную яму; архиепископа Пермского Андроника ослепили, и в таком виде виде волочили его по городским улицам, а потом живьём закопали в землю. Я сжимал в руке нательный крестильный крест и с гефсиманскою тоскою взывал к нему: — Господи! Научи мя оправданиям Твоим!..

 

***

В пищу давали сто граммов хлеба и суп из снетков или селёдки. По два раза в день приносили нам по кружке воды. Тюремный хлеб я не ел даром — меня заставляли чистить отхожие места, мыть полы, стирать бельё конвойных, и в этом я хорошо преуспевал. С обитателями нашей темницы — ворами и убийцами, я крепко подружился. они полюбили меня за тишину к ним, за беседы с ними, за уступчивость. И приметил я: чем глубже носишь в себе образ Христа и вооружаешься смирением, тем скорее осветишь звериный мир человека. Если и не сразу, то впоследствии всё же осветится человек. Надо только жить рядом с ним, чтобы Христос, живущий в тебе, постоянно освещал омрачённого. Человека за руку приходится водить как ребёнка несмыслёныша!..

 

На Страстной неделе соузники мои изъявили желание исповедоваться передо мною, и в одну из ночей я принял их сокрушённую, отчаянно русскую исповедь… В знак раскаяния они целовали мой нательный крест. В ночь на Светлое Христово Воскресение я облачился в изорванные свои ризы и пропел им всю Пасхальную Заутреню, а потом христосовались мы… Пять месяцев я просидел в здешнем узилище. В самый день рождения моего (мне исполнилось пятьдесят два года) меня отправили железнодорожным путём в губернскую тюрьму.

 

***

Втолкнули меня в подвальную темноту и сырость. После солнечного света, на время осветившего меня по пути в тюрьму, я долго стоял на пороге, словно в ослеплении, ничего не видя. Ко мне кто-то подошёл, назвал по имени и обнял. Глаза мои проясняться стали. Я увидел архиепископа Платона. Только по глазам да по тому неуловимому, что делает человека характерным, я узнал его. Величественный русский владыка превратился теперь в согбенного старца. Ряса была в дырьях, на ногах плохенькие сапожонки, седые волосы свалялись в колтун и, давно немытые, напоминали горький ветхозаветный пепел.

Я поклонился ему в ноги.

 

 

Ко мне стали подходить из разных углов другие обитатели подвала. Меня обнимал заросший волосами, землистобледный, похожий на тень, высокий человек в сутане.

— Ксёндз Станислав Лабунский!

Крепко пожимал мне руки маленький, иссохший, похожий на философа Канта господин в сюртуке.

Через одышку он назвал себя:

 

— Пастор Келлер!

Тихими стариковскими шагами приблизился давний духовник мой, игумен Амвросий. Молча обнял меня и молча перекрестил. Семинарским прозвищем моим («пустынник антиохийский») встретил меня однокашник мой, отец Михаил Аскольдов. Был когда-то осанистым, златовласым и осиянным каким-то, — теперь старик предо мною стал, с трясущимся перемученным телом.

 

 

***

Великим поношениям подвергались мы… Поздно вечером, а то и в полночь в замке щёлкал ключ. открывалась железная дверь, и на пороге появлялись они. Впереди товарищ Бронза. В лице и в коротких тяжёлых руках этого человека, действительно, было что-то бронзовое. Высокий, широкий в кости, с напомаженной чёлкой на низком волосатом лбу, всегда в кожаной одежде… Рядом с ним два мускулистых китайца с беспросветными глазами, всегда потные и как бы лиловые от грязи, одетые в замусоленные липкие ватники. Oдевайсь! — раздавался гнусавый голос Бронзы. Нас выводят из камеры. Тёмными переходами идём на широкий асфальтовый двор.

 

Вста-а-а-ть к стенке! от этого окрика мы чувствуем себя солдатами и стараемся выстраиватьсяпо-военному. Далёким озёрным всплеском звучит тишина. Oни вынимают из кобуры револьверы, нахмуренно осматривают их с разных сторон и… начинают в нас прицеливаться. В течение минут трех направляют на нас револьверное дуло. Мы бледнеем и начинаем креститься.

 

Насладившись нашими предсмертными чувствами, они милостиво машут нам револьвером:

— Репетиция окончена! Разойтись! Такие репетиции устраивались раза два, а то и три в месяц. однажды нам пришлось испытать ещё более дикое поношение.

Поздно вечером открывается дверь. Мы только что совершили всенощное бдение и, сидя на соломе — нашем ложе, тихо беседовали.

— одевайсь!..

Нам вручили по железному заступу. Повели нас за тюремные стены. Пахло летней напоённой солнцем травою. Запах давно невиданной травы особенно взволновал меня. «Земля Божья, земля Божья», — несколько раз повторял я вслух. Нас повели за город и заставили остановиться среди поля. Мне вспомнилось детство, ночное… костёр среди поля… всплеск большой рыбы в протекавшей мимо реке и серебристое ржание жеребёнка.

— Ройте яму!.. — приказал нам Бронза, — душ… этак… на семь!..

 

— Вот и конец…

 

Игумен Амвросий с трудом работал заступом. Китаец толкнул его в спину, и он упал на камень, разбив себе подбородок. Седая борода его окрасилась кровью, и он как-то беспомощно улыбнулся… молчальной улыбкой. Яма была вырыта. Мы едва переводили дух от усталости, и всем нам оченьхотелось поскорее отдохнуть.

— Ну-с… отдыхайте маленько… — сказал нам Бронза, закуривая папиросу, — а потом встаньте под рядовку,

затылками к яме!..

 

Мы стали готовиться к смерти. Мы целовались последним целованием и благословляли друг друга в дальнюю дорогу… В это время металлическим взвизгом рассмеялся пастор Келлер. Мы бросились к нему. Весь он был затуманен безумием… Мы обнимали его и утешали, а он царапал лицо своё

длинными землистыми ногтями и кричал сквозь рыдающий хохот:

 

— Иерусалим! Иерусалим!

— Разгрузить!

Мы сняли брезент. На грузовике лежали мёртвые тела. Среди них мальчик лет десяти, в матросском костюме, с перебитым до мозга
че
репом. Нас заставили хоронить их. Когда зарыли, то скомандовали:

— Стройся! По домам!

Бесчувственного пастора мы положили на грузовик.

***

Пастор Келлер скончался. За несколько минут до кончины Господь прояснил его разум. он сказал последние свои слова на земле:

 

— Слава Богу за всё!..

Тело его в течение недели оставалось в камере невынесенным…

 

Проходили долгие дни нашего заключения. однажды мы стали примечать, что вокруг нас нарастает тревога. Временами слышалась отдалённая пушечная стрельба. Мы осмелились как-то спросить у приносящего нам пищу простоватого и доброглазого парня, что происходит на свободе. он шепнул: «Белые наступают!».

***

 

Пушечная пальба приближалась. За дверью нашей камеры все чаще и чаще раздавались нервные бегущие шаги. они заставляли нас вздрагивать. Мы прижимались друг к другу. С наших уст не сходила молитва. однажды приносящий пищу объявил нам шёпотом:

 

- Готовьтесь сегодня к смерти...

 

По уходе его из камеры епископ Платон положил богослужебный начал: «Благословен Бог наш, всегда ныне и присно и во веки веков…». Мы не сговаривались, что нам петь: всенощное бдение, молебен, но разом почувствовали, что нам следует отпевать себя. Мы запели последование погребения человек: «Блажени непорочнии в путь, ходящий в законе Господни. Аллилуйя…».

 

Епископ Платон поминал о вечном упокоении наши имена: «Еще молимся о упокоении душ усопших раб Божиих, и о еже проститися нам всякому прегрешению вольному же и невольному…» При пении прощального «Зряще мя безгласна» мы лобызались и крестили друг друга. Был вечер. Земля вздрагивала от пушечных выстрелов. В замке щёлкнул ключ. Вошел Бронза в сопровождении китайцев. Не ожидая его приказания, мы стали собираться в дорогу… Первым упал епископ Платон, за ним ксёндз, третьим отец Михаил. он успел крикнуть:— В руце Твои, Господи, предаю дух мой…

 

Я стою с игуменом Амвросием. он вполголоса читает слова исходной песни: «Непроходимая врата тайно запечатствованная, благословенная Богородице Дево, приими моления наша, и принеси Твоему Сыну и Богу нашему, да спасет Тобою души наша». Мне вспоминается сельская церковь. Вербное Воскресение. Иконостас украшен красными прутиками вербы. Я стою в очереди причастников. Мне всего девять лет. В белой рубашке я и в сапогах новых, с жёлтыми ушками наружу… Медленно движется очередь причастников, и все они освещены весенним солнцем. Деревенские певцы поют: «Тело Христово приимите...»Бронза свинцовой поступью подходит с наганом к игумену Амвросию. «После этого причастника и я пойду к Чаше… — туманится в моей голове. — Верую, Господи, и исповедую…» — шепчут уста мои. Вся земля превращается в синее облако, и нет уж памяти ни о прошедшем, ни о настоящем… Тело моё как бы спадает, и вот… нет уж меня, облечённого в земляную плоть… Мне на мгновение представляется, что я стою около своего упавшего тела и смотрю на него, как на совлечённую одежду… Меня выводит из этого состояния грохот бегущих солдатских ног и неистовый, смертью охваченный крик:

— Белые в городе! Нас не успели расстрелять…

 

Василий Никифоров-Волгин

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Гость Татьяна

О верности Кресту Христову. Воин-мученик Евгений Родионов

 

23.05.2011

Протоиерей Александр Шаргунов

 

К 15-летию со дня убиения воина Евгения Родионова

 

Постоянно обращаясь к памяти новых мучеников и исповедников Российских, мы молимся о том, чтобы Господь даровал Своей Церкви благодать покаяния на той же глубине, на какой явилась праведность ее святых. И мы вспоминаем не только тех, кто принял страдания в годы коммунистических гонений, но и тех, кто пострадал за Христа в наши дни. Мы знаем имена убиенного иеромонаха Нестора, убиенного иеромонаха Василия и других Оптинских иноков, убиенного архимандрита Петра и многих других невинноубиенных православных христиан, среди которых немало священников, монахов, девиц и детей.

rodionov.jpgПрошло 15 лет со дня убиения нового мученика и исповедника — воина Евгения, принявшего смерть за Христа 23 мая 1996 года, в праздник Вознесения Господня, в селении Бамут в Чечне. День смерти его был в день его рождения, когда ему исполнилось 19 лет. Мы слышали уже о других христианских мучениках чеченского плена — о убиенном протоиерее Анатолии, о трех юных солдатах, распятых в Великую Пятницу несколько лет назад, о других мучениках этой войны. И вот теперь — Евгений Родионов. Вся Россия должна бы увидеть, что это ее национальный герой, и это событие должно быть поставлено посередине Церкви, на свещнице, да светит всем в нашем доме.

Что же произошло? О чем рассказал матери Евгения в присутствии представителей ОБСЕ убийца его? Молодым солдатам, захваченным в плен, сказали: «Кто хочет остаться живым, пусть снимет свой нательный крестик и назовет себя мусульманином». Когда Евгений отказался снять свой крестик, его стали жестоко избивать. Потом подвергли издевательствам и пыткам, которые продолжались в течение трех месяцев. Потом — убили, отрубив голову. Могилу его за огромные деньги указали матери сами чеченцы. Мать опознала тело сына по нательному крестику. Поразительно, что даже с мертвого они не сняли крестик — не посмели.

Что такое нательный крестик? Почему так ненавидит его сатана и делает все, чтобы никто его не носил, или носил просто как бессмысленное украшение?

Многие, наверное, слышали рассказ о юном Ленине, о том, как в детстве в приступе ярости в ответ на настойчивые приглашения пойти в церковь он выбежал из дома на снег, сорвал с себя крестик и стал топтать его. То, что произойдет потом с Россией, будет связано с этим эпизодом его биографии. Я помню, как в шестидесятые годы одна молодая женщина испытывала после принятия крещения диавольские нападения. Ночью на нее сквозь сон навалилась такая тяжесть, что она, осознавая присутствие нечистого, не могла пошевелить рукою, чтобы перекреститься. Голос ласковый и гипнотически-повелительный сказал ей: «Сними крестик, ведь он такой маленький». Она уже было послушно потянулась к крестику, но когда коснулась его, пришла в себя, прочла «Отче наш», перекрестилась и услышала, как диавол с тяжким стоном отошел от нее.

Другой молодой человек в те же годы рассказывал, какие искушения он пережил после крещения. Диавол начал внушать ему, что внешнее необязательно, пусть в сердце будет вера: зачем крестик носить на шее, можно сказать, напоказ? Когда он уже был готов снять свой крестик, Господь сказал ему во сне: «Крестик — это колокольчик на шее овцы, чтобы Пастырь мог скорее услышать ее, когда она в беде». Однако и после этого в храм он продолжал ходить крайне редко. Даже на Пасху однажды, вернувшись усталым после командировки, решил не ходить и лег спать. Но среди ночи он внезапно проснулся от обжигающего грудь огня, и когда невольно схватился за то место, откуда огонь исходил, то в руке его оказался нательный крестик, который продолжал жечь руку и все тело охватывал радостным огнем. Он взглянул на часы: было ровно двенадцать. В храмах начинался пасхальный крестный ход. Он вскочил и побежал в ближайшую церковь, и с тех пор жизнь его переменилась.

Мы не знаем, какие духовные переживания были связаны у Евгения с его нательным крестиком. Вполне возможно, что никаких особенных не было. Кроме веры, что это — Крест Христов. С Крестом Христовым в руке изображаются на иконах Христовы мученики.

А что было с теми, кто сняли свои крестики? Диавол никогда не успокоится, пока не завладеет человеком до конца. Им приказали расстреливать своих же пленных, если они хотят сохранить себе жизнь. А потом, после этого, одного из них заставили перед телекамерой отказаться от родной матери, перед всем миром сказать: «У меня нет матери, у меня есть только Аллах».

Любовь Васильевна, мать нового мученика Евгения сказала: «Что может быть тяжелее для матери, чем потеря сына! Но то, что он оказался достойным христианином, утешает меня. Если бы он отрекся от Христа, от православной веры, от России, от матери, я не могла бы это пережить».

 

Постараемся осмыслить подвиг нового мученика Евгения. Прежде всего, сама картина истязаний пленных многое раскрывает. Не было пытки, физической или нравственной, через которую они не прошли. Если они уступали, их опускали еще ниже. Никто не может представить все ужасы, которым они подвергались. Как рассказывал один молодой человек, переживший чеченский плен: «Вначале они заставляли меня пытать другого. А потом того, другого — меня». Только диавол может додуматься до такого. Заставить людей убивать друг друга по очереди с тем, чтобы разрушить всякую связь между людьми. Мы призваны быть едиными во Христе, а здесь — единство в диаволе. Чтобы никто не верил никому, никто не доверял никому и все боялись друг друга. Чтобы никто не сопротивлялся торжествующему злу — то, чего диавол добивается в сегодняшнем мире. Чтобы человек почувствовал, что он абсолютно один, одинок как диавол, как тот, кто в аду. Чтобы кругом была выжженная пустыня, чтобы люди не знали, куда они идут, чтобы все были охвачены смертельным страхом.

Мученический подвиг Евгения, обстоятельства его смерти заставляют задуматься, во-первых, о том, что накопление зла столь велико в мире, что нам не избежать новых гонений на Церковь. И во-вторых, о том, как мы должны достойно подготовиться к новым испытаниям.

Кто были эти потерявшие человеческий облик чеченские убийцы и малодушно забывшие человеческое достоинство русские предатели? Если бы не «перестройка», все они были бы комсомольцами, как их отцы и деды.

Но в сегодняшнем мире зло достигает еще бóльших глубин. Разве вы не знаете, что через телевидение, через порнографические видеофильмы, через рок-музыку, которая предельно демонична, через компьютерные игры молодежь с детства учат, как пытать и расстреливать других людей? Для многих юношей, вскормленных на этой культуре, кажется нормальным и возможным сделать из пыток развлечение. К одному батюшке подошла в храме женщина и рассказала, что у нее четверо детей, и двое из них — младших — уже связались с сатанинской сектой. Она со слезами просила батюшку помолиться за этих детей, чтобы они вернулись ко Христу. Самое поразительное, рассказывал батюшка, когда он благословил их крестом, это вызвало у них злобную ярость к нему. Как страдает мать! Дети маленькие, а сатана уже крепко держит их в своей власти.

Мы призываемся воспринять подвиг мучеников наших дней как особенный призыв к молодежи, потому что молодежь, как известно, всегда полна страстей, а атмосфера вокруг сегодня губительная. Наши враги хотят погубить всех. Если человек не желает ограничивать себя в чем-либо (а этот принцип внедряется сегодня в массовое сознание во всем мире), где возьмет он силы не уступить сатане без колебаний, когда придет час испытаний?

Мы все воины Христовы. Но скорее как те воины, которые в речах смелы, но еще не нюхали по-настоящему пороха, и дело покажет, каковы они в действительности. Мы иногда, может быть, слишком легко, не задумываясь повторяем слова о том, что в годы гонения явилась не только великая слава новых мучеников Российских, но открылся позор небывалого в истории Церкви отступничества. Человек может пройти через любые пытки и через смерть и спастись. Но отречься от веры, отречься от всего, что является краеугольным камнем души, сказать, что вся моя жизнь сплошная ложь, что я не верю в Христа Бога, не люблю моих родителей, что мне наплевать на мое Отечество и на Церковь, и остаться живым — что делать человеку после этого с его жизнью?

 

Чтобы стало понятнее, через какие испытания проходил Евгений (еще раз повторим, что его мучили в течение трех месяцев) и другие мученики, приведем свидетельство православного человека, прошедшего через ГУЛАГ и не выдержавшего пыток, а потом покаявшегося. «Самое трудное — не пытки, — сказал он. — Они могут начать пытать вас сегодня, а завтра еще кого-то, и у вас будет время для отдыха. Но они всегда, как бесы, внимательно наблюдают за вами, и хотят любой ценой заставить вас сказать ложь или хулу на Бога. У них нет времени бить вас каждый день с утра до вечера, но они могут заставить вас сказать что-нибудь против вашего друга или против Бога. Когда вас пытают, после часа или двух часов страданий боль начинает стихать. Но после отречения от Бога от одного сознания, что ты предал Бога, боль не прекращается. Духовная боль несравненно мучительнее телесной. Что делать человеку после этого, чтобы не сойти с ума? Только молиться. Без покаянной молитвы невозможно выжить».

Много раз, рассказывал этот человек, у него восставал ропот на Бога: «Если Ты существуешь, почему Ты позволяешь быть всему этому?» Но были моменты, когда милосердие Божие касалось его, и он мог сказать: «Господи, прости меня. Боже, помоги мне». И этого было достаточно, чтобы знать, что Бог есть и что Он не оставляет его Своей любовью. Этот человек говорил, что ему трудно вспоминать о том, что было — не пытки, не палачей, он их простил. Но трудно простить себя, хотя он знал, что Бог никогда не напомнит ему его отступничество.

Между прочим, мать Евгения сказала, что она лично не находит в себе сил простить убийц и молиться за них после всего, что она насмотрелась, когда искала в Чечне своего сына. И только после того, как ей в руки попали известные стихи, переписанные в заточении Великой Княжной Ольгой, в ней начало что-то меняться:

 

...И у преддверия могилы

Вложи в уста Твоих рабов

Нечеловеческие силы

Молиться кротко за врагов.

 

Она стала просить Бога дать ей постигнуть смысл слов Царя-мученика в письме, отправленном из Тобольска Царской дочерью: «Отец просит передать всем, на кого он может иметь влияние, чтобы они не мстили за него, что зло, которое в мире, будет еще сильнее, но не зло победит, а любовь».

Самое существенное, что можно сказать о воине Евгении — он участвовал в страданиях за Христа. Они убили его, потому что он был христианином. Его подвиг — оправдание нашего пребывания в сегодняшнем аду. Все золото мира, вся ложь средств массовой информации, вся военная мощь ненавистников России стоит за войной в Чечне, за тем, что происходит сегодня с нашей Родиной. И он показал, что православная вера сильнее.

«Мученик Твой, Господи, Евгений во страдании своем прият венец нетленный от Тебе, Христа Бога нашего. Имеяй бо крепость Твою, мучителей низложи, сокруши и демонов немощныя дерзости. Того молитвами спаси души наша». Невозможно найти более точных слов, чем этот общий тропарь мученикам, который мы каждый день поем в церкви.

Значение его мученического подвига в том, что он показывает, чтó есть христианское достоинство и чтó есть человеческое достоинство в мире, где поругание Церкви доходит до показа на всю страну богохульного фильма, до публичного кощунства над иконами в центре Москвы и поругания человека в тотальном растлении детей и молодежи. Его подвиг говорит об очень важном для нашего времени — о тайне неразрывного единства целомудрия и мужества, без которого не бывает мученичества. Они били его в грудь, по спине, они отбили ему легкие и почки. Наше тело — инструмент, через который враг хочет достать нашу душу. Ему надо растлить тело, чтобы сделать душу уступчивой злу. Сластолюбцы не могут быть мучениками за Христа, а только возлюбившие чистоту, как свидетельствует жизнь Церкви от святого мученика Вонифатия до преподобномученицы Елизаветы.

 

Этот подвиг дает сегодня всем желающим возможность увидеть, что существует духовный мир, и что духовный мир важнее, чем материальный. Что душа дороже всего мира. Его мученичеством как бы спадает завеса со всех событий и обнажается суть: он напоминает, что наступают испытания, когда человек не может жить по совести и правде, не может быть просто честным гражданином, воином, верным своей присяге, не может не быть предателем всех, если он не христианин.

Я знаю, человек может стать диаволом; я знаю, что и я могу стать диаволом. Поэтому я должен быть очень осторожным и внимательным к себе. Я должен наблюдать за собой, пресекать всякое, самое малейшее уклонение ко злу, потому что зло, однажды принятое и нераскаянное, неприметно разрастаясь, может заполнить всю душу. Диавол очень хитер. Христос говорит, чтобы мы были готовы отсечь свою руку или ногу, или вырвать глаз, но только не уступить диавольскому соблазну.

Наступают трудные времена для христиан. Но те, кто ищут чистоты и истины, милостью Божией обретают способность к сопротивлению. Бог сократит, сокращает эти времена, и мы должны понять, что духовное сопротивление в сегодняшней России важнее всякого другого.

Мы должны готовиться не к пыткам, не к голоду или чему-нибудь такому. Но мы должны духовно и нравственно готовить себя к тому, чтобы сохранить душу свою и свое лицо, Божий образ в человеке, незамутненными. Мы должны доверять Богу и знать, что Он не оставит Своих. Это не слова, не просто красивые слова — это жизнь, о которой свидетельствуют тысячи новых мучеников и исповедников Российских, новый мученик Евгений и все святые мученики наших дней, и о которой призваны свидетельствовать мы.

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение

Что мы знаем о нашем нищем,

О подвижническом пути,

По холмам он лег, по холмищам,

Утомились ноги брести[1]

 

Репрессии советского государства, обрушившиеся на всех, кого оно могло подозревать в способности или намерении захвата власти, в короткое время охватили все слои населения России. Нельзя считать пострадавшими только то множество граждан России, которое было уничтожено и замучено, хотя это злодеяние оставило по себе наиболее яркую и страшную память. Непрерывные, нараставшие, совершенно не мотивированные для внешнего взгляда преследования разрушили весь жизненный строй русского народа, вызвав его массовое перемещение с обжитых мест и сопряженные с этим лишения. Потому пострадавшими оказались все, даже те, кто не подвергся заключению. Переселение было всегда вынужденным – административной высылкой, или отправлением в лагерь, или страхом ареста, от которого целые семьи бежали, переезжали, и чем дальше от родных домов – тем лучше. И потом немало людей, не имевших сил и средств для передвижения в обратном направлении, навсегда осталось жить и работать на местах переселения, или ссылок, или возле лагерей после окончания сроков «наказания» за несовершенные преступления. Сколько рязанцев, туляков, тверичей, ярославцев… осело по всей территории страны: на Урале, в Сибири, Казахстане – вплоть до Владивостока. Кто-то, горевший любовью к малой родине, возвращался домой, голодный, пешком, кто-то умирал по дороге…

Но переезд на новое место жительства (иногда, правда, в лагерь) – это еще не скитальчество, бесприютное и потому бесконечное передвижение. Оно стало уделом, в первую очередь, монашествующих, изгнанных из своих обителей, которые далеко не всегда могли вернуться домой, и которые не располагали средствами для переезда в «дальние страны». Насельники монастырей становились изгоями, лишенными права на кров, работу, питание – на жизнь, они становились «бродячим антисоветским элементом», внеклассовым, подлежащим уничтожению.

Их было много, бездомных скитальцев и скиталиц, истоптавших дороги России усталыми, обутыми в лапти и тряпье ногами. Судьбы их удивительны и различны, и о некоторых хотелось рассказать.

***

26989.p.jpg

Схимонахиня Рафаила (Вишнякова)

В 1887 году в деревне Вилятово Новогрудского уезда, находившегося тогда на территории Польши, а позже – в Минской губернии, в семье бедного крестьянина Архипа Вишнякова родилась дочка, назвали ее Мариной. Образование девочка получила самое низшее: читать научилась, а писать – нет. В 1906 году, когда ей исполнилось 19 лет, она поступила послушницей в красностокский Рождество-Богородичный монастырь, находившийся в 30 верстах от города Гродно, известный подвижнической жизнью насельниц. Но более всего монастырь был известен чудотворной Красностокской иконой Божией Матери, почитавшейся не только православными, но и католиками. В этом монастыре Марина прожила 16 лет и приняла монашеский постриг.

Во время первой мировой войны красностокский монастырь, расположенный близ западной границы Российской империи, был вынужден вместе со всеми своими святынями эвакуироваться в центральные области России. Летом 1915 года 400 его насельниц и более 500 детей, находившихся на попечении обители, собрались в столице и были размещены в Александровском дворце Нескучного сада.

Оказавшись в Москве, монахини имели возможность посещать Троице-Сергиеву лавру. Здесь матушка познакомилась с игуменом Варфоломеем (Ремовым), экстраординарным профессором Московской духовной академии, аскетом и богословом. Между ними установились столь глубокие духовные отношения, что отец Варфоломей счел возможным постричь (не позднее 1918 года) молодую 30-летнюю монахиню в великую схиму и дал ей имя Рафаила – «исцеление Божие». Столь ранний постриг в схиму очень редкий случай. Причина его осталась неизвестной. В дальнейшем архимандрит Варфоломей, позже епископ, переехал в Москву, но общение матушки Рафаилы с ним сохранялось до самой его кончины.

В 1918 году насельницы красностокского монастыря были распределены по монастырям Московской епархии. Большая часть монахинь (около 160 человек) с игуменией была переведена в помещения Екатерининской пустыни Подольского уезда[2].

Схимонахиня Рафаила, единственная из красностокских монахинь, поступила в Спасо-Влахернский монастырь Дмитровского уезда, удаленный от Троице-Сергиевой лавры всего на 40 километров. Вероятнее всего, выбор обители принадлежал архимандриту Варфоломею.

В то время во Влахернском монастыре жила старица схимонахиня Серафима (Кочеткова), известная высокой духовной жизнью и почитавшаяся как местным и московским духовенством, так и архиереями. Ее молитва в значительной степени определяла духовную атмосферу монастыря. Ее опыт и повседневное руководство были необходимы молодой схимнице. Десятилетнее общение со старицей Серафимой оказало заметное влияние на формирование духовного устроения матери Рафаилы, а также оценку ею событий церковной жизни и выбор своей церковной позиции.

После «упразднения» Спасо-Влахернского монастыря и последовавшей через несколько лет ликвидации сельскохозяйственной монашеской артели насельницы обители разошлись, кто куда мог. Большинство монахинь были местными, они имели возможность вернуться домой.

Но матушке Рафаиле ехать было некуда. На оставшиеся 10 лет жизни ее схимой стал многоболезненный подвиг странничества. Оказавшись в гуще мирской богоборческой жизни, она осталась чуждой миру бездомной скиталицей, жила, ничего от него не имея: ни крова, ни возможности согреться, отдохнуть, а подчас и никакой пищи. Ежедневно, от деревни до деревни, она проходила километр за километром, в любую погоду, по лесам и полям, замерзая и промокая, где-то засыпала и утром вновь продолжала путь. Это не было бесцельное скитальчество. Принимая Богом данный крест, схимонахиня не утратила твердости духа и находила в этом состоянии возможность служения Христу.

В Сергиевом Посаде, после того, как Троице-Сергива лавра была закрыта, а монахи изгнаны, по благословению наместника архимандрита Кронида (Любимова) была тайно восстановлена монашеская община. Бывшие насельники обители, находившиеся на свободе и вернувшиеся из «мест отбывания наказания», тайно продолжали жить по монастырскому уставу. Они надеялись сохранить лавру во время существования советской власти, стремились в противодействие богоборчеству способствовать укреплению веры и благочестия в народе, почитанию русских святых, угодников Божиих. Монашеская братия лавры приняла на себя подвиг свидетельства об истинности веры, борьбы за души русских людей, отторгаемые от Церкви.

Со времени пострига схимонахиня Рафаила не прерывала связи с Троице-Сергиевой лаврой. Она была знакома братии. Изгнанная из своей обители, матушка стала участницей молитв и трудов насельников подпольного монастыря, со всей энергией включившись в его проповедническую деятельность. Она водила паломников по святым местам, а в храмах многочисленных селений, которые посещала, неизменно обращалась к верующим, утешая их, убеждая сохранять верность Христу.

Чаще всего схимонахиня Рафаила ходила по окрестностям Спасо-Влахернского монастыря и отдаленным деревням Дмитровского района – там была возможность общения со знакомыми сестрами Спасо-Влахернской обители и монахами – бывшими насельниками Николо-Пешношского монастыря Дмитровского уезда, до 1937 года избежавшими ареста и жившими порознь.

Нередко приходя в Москву (за 70 километров от лавры и Дмитрова), мать Рафаила стремилась утвердить в вере прихожан московских храмов. После богослужения она всегда беседовала с ними, дарила иконки. В церквах говорили, что схимница занимается предсказаниями. «Это Бог в наказание за грехи народа послал нам власть безбожную. Он смилуется, будет война, огнем очистится эта власть антихристова», – утешала она собеседников.

Ради пропитания мать Рафаила «занималась нищенством» – просила милостыню, а когда ей давали деньги, почти все посылала иеромонаху Николо-Пешношского монастыря Спиридону, не имевшему родных и до ареста ведшему такую же скитальческую жизнь, как и она.

21 января 1938 года в Москве матушку Рафаилу арестовали и заключили в Бутырскую тюрьму. Схимонахиня сознавала, что завершает свой жизненный путь, для нее не могло быть выбора «тактики» ответов на допросе: она желала пронести свой крест до конца, не запятнав его малодушной ложью, изворотливостью ради смягчения приговора. Не стала она скрывать того, что могло дать основание для ее осуждения, но не приписала ни себе, ни кому-либо другому вымышленных преступлений, тем более, не очернила оговором своих знакомых.

– Когда и откуда вы приехали в Москву? – спрашивали ее на допросе.

– Я не имею определенного места жительства, веду бродячий образ жизни. В данный момент я приехала в Москву из деревни Медведевка Дмитровского района Московской области.

– На какие средства вы живете?

– Я живу на средства моих почитателей. Кроме того, я хожу по церквям Москвы и занимаюсь нищенством.

– У кого вы останавливаетесь в Москве?

– Отвечать на этот вопрос я не буду.

– Уточните, в каком монастыре вы жили и какой имели сан?

– В монастыре я живу с 19 лет и имею сан схимонахини. Мое духовное имя – Рафаила…

– Где вы взяли иконки, найденные у вас при обыске?

– Несколько иконок, отобранных у меня при обыске, – это остаток подаренных мне монахом Спиридоном (фамилию его я не знаю). Эти иконки я распространяла среди населения Москвы.

– Следствие располагает сведениями, что вы поддерживали тесную связь с монахами Спиридоном и Варфоломеем.

– Да, я поддерживала с ними тесную связь. В данный момент бродячий монах Спиридон выслан, и я оказывала ему материальную помощь.

Больше показать ничего не могу. Записано с моих слов верно и мне прочитано[3].

Просты и неложны ее ответы. По-видимому, они не вполне устраивали следствие: в деле есть ее тюремная фотография – худенькой скорченной схимницы с отекшим разбитым лицом, уже с трудом сидящей на стуле. Перед ней вещественные доказательства вины: котомка со Священным Писанием и разорванные церковные книги. Текст допроса короток – следствию все ясно. И 14 февраля 1938 года судебная «тройка» при УНКВД СССР по Московской области приняла постановление: обвиняемую в антисоветской деятельности Вишнякову М.А. расстрелять. Приговор приведен в исполнение 17 февраля 1938 года в поселке Бутово Московской области.

Так пиком страданий – мученичеством, завершившим 10-летний подвиг скитальчества, с несломленной верой, в стоянии в истине Христовой окончила свой жизненный путь матушка Рафаила.

***

Далеко не все, пострадавшие от репрессий, смогли, подобно матушке Рафаиле, перед ужасом мучений одержать моральную, нравственную победу над бесчеловечной злобой и, конечно, духовную – над источником лжи, опутавшей народ. Но практически все те, кто принужден был жить без крова и документов и потому нелегально, были «выявлены» и «обезврежены» сотрудниками органов безопасности – кто расстрелян, кто заключен в концлагерь, где они большей частью погибли. Очень немногие дожили «на свободе» до послевоенных лет, когда тоже были найдены и понесли «наказание».

И все же, в условиях, общих для всех, судьбы разных людей далеко не всегда подобны. О любом человеке существует свой Промысл Божий, так что жизнь каждого складывается в соответствии с этим Промыслом и по мере близости, приобщенности личности к Творцу. Примеров тому множество, но бывают исключительные по своей неповторимости.

Инна Менькова

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение

12 октября 1991 года скончался последний насельник Угличского Покровского монастыря – инок Александр[4] (Александр Михайлович Комисаров), скитавшийся 60 (!) лет и не обнаруженный властями.

Родился он 1 января 1905 года в селе Маймеры близ Углича, в бедной, но благочестивой крестьянской семье, жившей в атмосфере взаимной любви родителей и пятерых детей. С 12 лет его увлекали повести о защите Троице-Сергиевой лавры от поляков, о подвиге Ивана Сусанина, о кончине святителя Ермогена. С волнением перечитывал он рассказ о разрушении родного Углича польско-литовскими войсками: «сожжено и истреблено десять мужских монастырей и два женских, а в них два архимандрита, восемь игуменов и две игумении, монахов пятьсот, церквей истреблено сто пятьдесят, мирских домов – двенадцать тысяч…»[5]. Мог ли он тогда подумать, что станет свидетелем повторения такого бедствия.

Семья Комисаровых была церковной, отроком Александр уже знал и переписывал для себя тропари святым, ирмосы канонов церковных служб. По традиции, после окончания сельскохозяйственных работ отрок вместе с мамой, а позже в одиночку, совершал паломничества по монастырям, желая поклониться Спасителю, Его Пресвятой Матери и святым родной земли. Святой верой было исполнено сердце мальчика.

 

4 марта 1917 года, в 12-летнем возрасте, Александр впервые посетил монастырь Покрова Божией Матери и преподобного Паисия Угличского, и с того времени приезжал туда регулярно. Иеромонах, а позже архимандрит Покровского монастыря Власий (Щербаков) заметил юношу с ясным взглядом голубых глаз и столь же ясным и чистым душевным устроением. К дню ангела 1922 года он подарил ему книжку «Преподобный Кассиан Грек, Угличский чудотворец», а через несколько лет – службу преподобному Паисию. С тех пор эти святые, полюбившиеся Александру, как родные, стали непременными спутниками во всей его жизни и ближайшими помощниками. К ним обращался он непрестанно, переписав молитвы им и акафисты.

4 декабря 1925 года он был принят в монастырь, а 20 января 1928 года, в канун памяти преподобного Паисия Угличского, пострижен в иночество. Через два года монастырь был ликвидирован окончательно, и братия разбежалась, скрываясь от ареста, кто куда. Инока Александра приютили в ближайшей деревне. Архимандрит Власий был арестован 23 февраля 1931 года, в первый день Великого поста, и отправлен в лагерь, где, согласно многим свидетельствам, 24 февраля был погребен заживо.

Александр думал устроиться работать на кирпичный завод, пошел за советом к старице Ксении (возможно, потом к старице Параскеве). Сказал о своем желании, а блаженная старица замахала руками и запричитала: «Туда пойдешь – там пропадешь!» – «А куда же?» – «Туда, туда…» – и в сторону лесов указала. А кому-то сказала: «У нашего Саши келья под елью». Она предсказала ему: «Доживешь до старости, перед смертью полежишь в больнице», что и исполнилось в точности. Принимая крест скитальческого пути, инок Александр писал:

Вот ворота пред тобою,

А за ними два пути.

Друг мой, робкою душою

Избирай: куда идти?

Через тесные ворота

Видна узкая стезя,

Там – вдали – леса, болота,

Терн и бури ждут тебя.

Чрез широкие ворота

Путь просторный видишь ты,

И на нем толпа без счета,

Пир и праздник суеты.

За тропой борьбы-тревоги –

Солнца луч и рай цветов,

А в конце другой дороги –

Ночь гнетущая и ров.

Вот ворота пред тобою,

А за ними два пути.

Друг мой, робкою душою

Избирай, куда идти.

Через 60 лет, оглядываясь на прожитое, инок Александр говорил, что благодаря стараниям бабушки Ксении жизнь его так устроилась, что и не снилось. И до конца дней хранил он цветочки с ее могилы.

А как устроилась жизнь? В самое трудное время он обрел духовного отца – иеросхимонаха Антония (Синюхина), до закрытия монастырей многие годы подвизавшегося в ростовском Спасо-Яковлевском монастыре, где имел послушание находиться при мощах святителя Димитрия Ростовского. В 1925 году отец Антоний поселился на хуторе Горки под Угличем, где и встретил инока Александра. 2 августа 1932 года иеросхимонах Антоний был арестован и сослан в г. Тотьму Вологодской области, где через год скончался. Его духовный сын ходил в Тотьму через северные дремучие леса, обиталище волков и медведей, но уже не застал своего наставника в живых. В глубокой печали изготовил он жестяную намогильную плиту, на которой написал: «Отец Антоний! Добрый авва! Дух мой в разлуке о тебе скорбит, но мы увидимся с тобою, когда архангел протрубит».

Инок Александр исчез для мира, но не для Бога. Он исходил всю ярославскую землю, веси, леса и болота Мышкинского, Нагорьевского, Некоузского, Рыбинского, Угличского, Ростовского и Борисоглебского районов. Мы себе и представить не можем трудности и опасности этого невероятного пути длиной в 60 лет. Сохранился лишь один маленький отрывок из воспоминаний инока Александра.

«Было время 16/19 ноября. Я шел босиком. В обувке тяжело, да реку переходить – сапоги зачерпнешь. Обулся только в деревне. Уже стемнело. Дороги тогда были неустроенны, приходилось идти по снегу. Дорога протаяла, а в лесу снег, так по снегу и ходил. Как обуваться – ноги в грязи, да и сесть негде.

А весной приходилось: в разлив подойдешь – моста нет. Побегаешь: не можно ль где по кустам перейти? Да так разденешься донага, привяжешь вещи ремнем к голове, идешь в воду с колом – понять глубину. А в воде – и снег, и лед. Так Господь хранил здоровье»[6]. Неудивительно, что к старости у него стали так сильно болеть ноги, что пришлось лечь в больницу.

О том, сколько духовных страхований пережил инок на своем пути, осталось неизвестным. Жизнь научила его быть молчаливым.

Но и это было не все. Самое страшное – опасность ареста, заключения и пыток – не отступала никогда. Были моменты, когда от ужаса сжималось сердце при виде отряда сотрудников органов безопасности, совершающих обыск в деревне рядом с домом, где спрятали инока. Ему и доносом угрожали, но Бог миловал.

С неизменной котомкой за плечами, с развевающимися русыми кудрями, с чистым ясным взглядом, неизменной улыбкой привета и словом утешения – таким он был в жизни, таким и остался в памяти знавших его. Он шел, непрестанно молясь святым, чьи имена носил, и покровителям земли угличской. Все упование его было возложено на помощь и заступничество святых Божиих угодников. Александр горел любовью ко всем святым, он жил в постоянной обращенности к ним, можно сказать, что свой скитальческий путь он прошел вместе с ними. Имея поэтический дар, Александр не только писал стихи, но более всего – молитвословия, составил даже акафисты преподобным Паисию и Кассиану Греку. Особое молитвенное почитание подвижников инок совершал в дни их памяти.

Невозможно перечислить все, большие и малые, знаки его внимания к памяти каждого святого. Но прежде всего у него было особое почитание Пресвятой Богородицы и неустанная молитва к Ней. Самое главное и сокровенное – молитва о сопричтении к лику девственников. «Царице моя Преблагая, Надеждо моя Богородице, Покров и Заступление всем, подвизающимся во образе иноческом, ибо благоволила Сама, явльшися во образе сем угоднику Твоему Парфению. Вонми грешной мольбе окаянного моего сердца, покрый и мене, немощного, ризою Твоею честной, сопричти мя, недостойного, лику девственников, уневестивших Небесному Жениху, Сыну Твоему Христу Богу нашему души свои, и в страшный день суда буди мне нерушимой стеной и предстательством. Ты бо еси столп девства и дверь спасения всем прибегающим к Тебе во веки. Аминь».

А кому излить в плаче горечь сиротства и одиночества? Конечно, Матери всех скорбящих.

Сердечная молитва инока ко Пресвятой Богородице была услышана. И вся его жизнь прошла под Ее благодатным покровом. В Покровскую обитель он поступил на Введение 1925 года, из жизни ушел за два дня до Покрова.

Инок Александр жил вне мира, но не вне Церкви, каким-то образом он был в курсе церковных событий и молитвенно откликался на них.

Господь сподобил Своего угодника дожить до великой радости возобновления богослужения и, прежде всего, в Троице-Сергиевой лавре. Александр стал часто посещать Сергиеву обитель. Как любил он молиться в академическом храме! Возле мощей преподобного Сергия его иногда ставили чтецом, так как читал он очень хорошо.

Волну новых, хрущевских, гонений инок Александр встретил с тревогой и волнением. Но от нападений богоборцев его оградило заступничество Царицы Небесной и святых, к которым неустанно взывал он день и ночь. Господь не только его сохранил, но сподобил сберечь несколько чудотворных икон, антиминс, ковчежец с мощами ростово-ярославских святых и другие святыни, которые в свое время были возвращены в Церковь. Часть святынь была передана в лавру, часть – в Сретенский монастырь, часть – в храмы.

Нашлись добрые люди, благодетели, чьей помощью и кровом мог иногда пользоваться состарившийся в странствиях инок, когда появились немощи и болезни. Бог даровал Александру долгую жизнь – до 86 лет. В последнее время, лежа в палате и не имея возможности посещать храм, инок сам высчитал день Святой Пасхи, чтобы вовремя – духом – принять участие во всемирном торжестве Воскресения Христова.

Сейчас невозможно представить, каким светильником Русской Церкви мог бы стать инок Александр, если бы богоненавистнические силы не разрушили жизнь русского православного народа. В годы гонений он не стал мучеником, не стал исповедником, но жизнь его была сломана. Он был монахом, и не своей волей, а за послушание, стал на путь «подвижного затворничества», одинокого скитальчества, ежедневных лишений и страданий, подвига хранения верности Христу и Его Церкви. Он остался сокровенным горячим огоньком веры, укрытым Господом, сбереженным Им для Себя.

 

Инна Менькова

 

 

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение

Блокада Ленинграда длилась с 8 сентября 1941 года по 27 января 1944 года (блокадное кольцо было прорвано 18 января 1943 года) — почти 900 дней.

Этот храм в Петербурге называют «Блокадным», ведь он построен в начале XXI века в память горожан, погибших в страшные дни ленинградской блокады. Алтарная часть церкви выложена из кирпичей, на которых написаны имена ленинградцев, отошедших в иной мир во время долгой осады города. Кроме того, в храме действует уникальный музей, посвященный деятельности Православной Церкви в осажденном Ленинграде. 900 дней осады научили многих доброте и умению жертвовать собой ради ближнего, возрождали и укрепляли в людях веру в Бога. Об этом рассказывает настоятель Успенского храма на Малой Охте протоиерей Александр Пашков.

31-s640x480.jpg

900 дней веры

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение

Митрополит Алма-Атинский и Казахстанский Иосиф

СВЕТ РАДОСТИ В МИРЕ ПЕЧАЛИ (Часть 1)

 

2647.jpg

Блаженный старец и исповедник веры, митрополит Алма-Атинский и Казахстанский Иосиф (Иван Михайлович Чернов) родился в Белоруссии, в г. Могилеве-на-Днепре в семье военного 2 (15) июня 1893 года, в день памяти великомученика Иоанна Нового, Сочавского, в честь которого и был назван во святом крещении Иоанном. О том, как проходило его детство, юность, о самых знаменательных и памятных событиях своей жизни владыка Иосиф, бывало, сам рассказывал своим духовным чадам, гостям и почитателям. И его рассказы с достаточной полнотой передают те устремления его души, которые с самого детства пытался воплотить в своей жизни будущий Святитель и которые с раннего возраста были неразрывно связаны с тем, что в дальнейшем станет смыслом всей его жизни — жизнью в Церкви Христовой. Поэтому мы и даем возможность владыке Иосифу самому рассказать о себе.

 

ДЕТСКИЕ ИГРЫ

"Мой отец — военный человек. Мой отец старообрядец, сын купцов саратовских, у которых были свои торговые ряды на нижегородской ярмарке. Мой отец служил в Белоруссии на военной службе и прослужил там 17 лет. Он съездил на Волгу, женился, привез себе жену, Евдокию Яковлевну, и она родила ему меня. Потом она умерла1, и отец мой женился на белоруске, очень доброй девушке. Очень красивой, как крымская розочка. Ему было тогда, кажется, около сорока. Отец мой крестился по-старообрядчески. Отец мой не принимал Православия. Но меня крестил уже в православной церкви протоиерей Пигулевский, 161-го Александропольского полка, 7-я рота. Так я и воспитывался в роте. И когда отец женился на белоруске, которую он очень любил и она его любила и ревновала, я все время жил в роте.

Я — сын роты, сын солдат2. С рук на руки, с рук на руки, Ванюшка да Ванюшка, да Ваня, да Ваня. И все офицеры меня знали. И командир полка меня знал и подарки мне всегда привозил в роту, когда приезжал посещать таковую»3

Еще четырехлетним ребенком будущий Митрополит полюбил Божественную службу и с детской любознательностью вникал в детали церковного богослужения. Характерен рассказанный им такой случай:

15.jpg

«Праздник Архангела Михаила. Отец мой идет к обедне в Могилевский Кафедральный Собор. По-видимому, это было не в воскресенье, людей было не битком. Мне было четыре года. Бархатные штанишки, сапожки гармошкой, кашемировая розовая рубашка и большая шляпа-бриль с бантом сзади. Хотя ноябрь, но в Могилеве в ноябре еще тепло. Вот идет обедня, вот Великий Вход прошел, быстро закрыли двери алтаря и задернули розовую катапетасму. Я быстренько поднялся на солею и на коленях под двери стал смотреть, что в алтаре делается. Быстро отец подошел, меня схватил: «Ивашка, Ивашка, Иванко, Вашутка, так нельзя, так Боженька не позволит». И все по-хорошему. А когда после молебна кафедральный протоиерей Суторский всем давал крест, то говорит моему отцу: «Михаил Наумыч, твой сын Вашутка очень рано хочет проникнуть в алтарь».

ЧИТАТЬ ПОЛНОСТЬЮ...

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение

Митрополит Алма-Атинский и Казахстанский Иосиф

СВЕТ РАДОСТИ В МИРЕ ПЕЧАЛИ (Часть 2)

ЯБЛОКО ОТ ПРЕПОДОБНОЙ ПЕЛАГИИ

nb4.jpg

Раиса Семеновна Таборанская:

«Находясь в лагерях Челяблага и Карлага, владыка Иосиф вел с нами переписку. Наша семья с помощью добрых людей на протяжении 12 лет его заключения ежемесячно посылала ему посылки с продуктами. Одна из посылок пришла к Владыке накануне праздника преподобной Пелагии (8/21 октября). В лагере ее уворовали арестанты. Но один заключенный увидел это, отнял посылку и принес Владыке.

 

Я паковала эту посылку сама, у меня оставалось свободное местечко, и я по Божиему промыслу уложила яблочко. И когда Владыка обнаружил яблоко, он в радости и восторге души написал:

Дорогая и родная внучка Раиса Семеновна!

 

Раньше всего мой тебе поклон и спасибо за красивое яблочко, которое было прислано мне тобою в ящичке, ко дню святой Пелагии. Эту посылку я получил вечером под день преп. Пелагии.

 

Конечно, эта посылка если не тобою самой так назначена и приурочена к 8/Х, то не случайное дело, а промыслителъное. Ей-ей, дорогая. Особенно яблоко, ей-ей, дело Божие. Если тя эти слова о яблоке заинтересовали или ставят в недоумение и оно было послано только как случайно попавшееся в твои руки и любовь твоя его послала деду — то вот что: когда писался акафист в Азове в начале 1942 года и был летом в июне окончен, то тот муж-юноша, инок, писавший его и окончивший в день его канонизации, то есть когда бы его впервые за Богослужением прочесть и благословить, — очень смущался, будут ли приняты преподобной эти малые его труды, не отвергнет ли Господь эту похвалу Его подвижнице как недостаточную и недостойную.

 

Он, юноша, тот инок, очень томился духом и молил Господа дать указание. Молил преподобную принять или отвергнуть. Накануне того дня, когда был прочитан за Богослужением акафист, под утро, этот скромный автор и недостойный творец акафиста видел сон такой. Ей-ей, это правда, пишу эти строки по совести своего звания!

 

Он видит себя в очень большом красивом, красивом саду (красивее красивой и волшебной Софиевки)1 , там было много павильонов разных форм и стилей. Этот автор, как бы еще мальчик в штанишках и рубашечке только, поражен красотой сада и павильонов. Он волнуется, боится, и никого из людей там нет; сад — отблеск райской красоты на земле, и павильоны величественно стоят. Он вбегает в один из павильонов, состоящий из цветного металла и толстого стекла. Там чудные вокруг прилавки и полки, а на полках до потолка ряда в четыре стоят разные красивые, красивые корзинки с разными фруктами, ему незнакомыми, невиданными красивыми фруктами.

Читать полностью...

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение

Митрополит Алма-Атинский и Казахстанский Иосиф

СВЕТ РАДОСТИ В МИРЕ ПЕЧАЛИ (Часть 3)

АЛМА-АТИНСКИЙ ПЕРИОД. ОБРАЩЕНИЕ К ИСТОРИИ. ЦЕРКОВНАЯ СМУТА В АЛМА-АТЕ

1765_21.jpg

15 сентября 1960 года Указом Священного Синода владыка Иосиф был назначен архиепископом Алма-Атинским и Казахстанским.

Это назначение архиепископа Иосифа совпало со временами хрущевской оттепели, обернувшейся для Русской Православной Церкви лютым морозом, и вошедших в историю как трагический период последних попыток руководства СССР радикально, в кратчайшие сроки решить религиозную проблему в стране. По Церкви наносился сильнейший удар, который был рассчитан на ее полное разрушение. Примирительное и спокойное отношение к Церкви с послевоенных лет в конце 50-х и начале 60-х годов воспринималось уже как сталинское наследие, которое следует ликвидировать. У Хрущева все больше крепло желание объявить о начале перехода СССР в период «предкоммунистических отношений», где, по его словам, не должно быть места пережиткам капитализма.

Важнейшим побудительным мотивом смены курса государственной церковной политики явилась острая тревога в верхних эшелонах власти в связи с начавшимся Русским религиозным возрождением. Этот постепенный, часто болезненный процесс поиска людьми своих национально-религиозных корней начал вновь разворачиваться в СССР примерно в середине 50-х годов. Связанное с критикой сталинизма частичное развенчивание коммунистических идеалов, подрыв авторитета КПСС породил у определенной части населения страны желание обрести истинные духовные ориентиры, возвратиться к исконной религии своих отцов — к святому Православию. «Когда мыслящие люди в СССР старались обрести и восстановить культуру прошлого в ее чистой, противостоящей идеологическим искажениям форме, они встречались с Православием в любой области — в искусству, архитектуре, музыке, литературе, поэзии»2. Помимо этого, из ГУЛАГа были освобождены сотни тысяч заключенных, отбывавших свой срок за верность Христу и имевших огромное влияние на возвращающийся в лоно Церкви русский народ. Основным подтверждением непреложности христианских истин являлся их исповеднический подвиг.

 

В Совет по делам РПЦ поступали тысячи ходатайств, приходило множество просителей об открытии храмов. Но власти были убеждены, что в преддверии создания коммунистического общества не должно существовать никакой идейной оппозиции. Поэтому ответ на тяготение народа к Церкви мог быть только один — подавление. В усилении активизации антицерковной политики внес свою лепту и Комитет государственной безопасности. После объявления «войны» работники его специальных подразделений воспрянули духом, почувствовали свою необходимость в деле усиления антирелигиозного натиска, где действовали своими методами и средствами. Но главное — в стране вновь возобновилось закрытие храмов и сокращение числа духовенства.

 

Что же происходило в этот период в Алма-Ате? А в Алма-Ате происходило следующее.

Читать полностью...

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение

http://www.pravmir.r...i-utratili-mir/

45554.p.jpg

Вместе с привычкой приходит забвение. Привыкаешь к неприятной обстановке и уже не чувствуешь ее. Или же привыкаешь к хорошим условиям, и они кажутся тебе необходимыми.

У привычки есть плюсы, потому что она позволяет нам забыть о пустяках, не обращать на них внимания, но есть у нее и большой минус: она может довести до того, что ты забываешь о себе, не обращая внимания на то, что необходимо для жизни, для нашего ума и души.

Например, на мир. Если спросить у людей, мир ли сейчас, они ответят, что не слышали, чтобы начиналась война. «Сейчас благополучие, а это признак мира», – скажут они как в телевизоре. Но это только видимость, это ложь, которую мы слышали где-то, слышали везде – и привыкли к ней, потому что она пришлась нам по душе. Она не представляет нас как находящихся в кризисе, хотя, между нами говоря, именно эта благая обеспокоенность и могла бы вывести нас из кризиса, до которого довела нас эта самая ложь.

Однако в действительности дело обстоит совершенно по-другому. Тревога, беспокойство красной нитью, током высокого напряжения проходит через весь мир. То есть теперь мира меньше, чем когда бы то ни было за всю историю мира. Но имеет место удивительное явление: чем больше шума, чем больше растет тревога, тем меньше люди отдают себе отчет в том, насколько помутились воды их ума и души! Богословы об этом не говорят – но у кого сейчас есть время на то, чтобы слушать богословов, тем более что и они сами пропитаны той же атмосферой так, что даже и не чувствуют ее?!

 

Анри Лефевр[1] изобличает одного из самых больших современных похитителей мира. Он известен под общим названием «культура потребления». Он в тесном контакте сотрудничает с рекламой, сферой развлечений, почти со всем тем, что называется коммуникацией и модой. Чем больше у тебя желаний, подчеркивает французский социолог, тем меньшая их часть может быть исполнена, и тем больше ты чувствуешь себя ущемленным и несчастным.

Но не подумайте, что речь идет об обычном беспокойстве по поводу неудовлетворенных потребностей. Лефевр утверждает, что сейчас зарождается настоящий террор, способный довести некоторых людей до настоящих психических болезней. Впрочем, и в нашей стране, в Яссах, психиатры зафиксировали появление нового синдрома психической болезни, особенно среди молодых женщин, которые не в силах позволить себе того, чего хотят…

Тех, кто не может потреблять, терроризирует чувство неполноценности и осознание себя неудачником, а те, кто потребляет, на другом конце спектра сталкиваются с проблемой (а в некоторых случаях даже с ужасом) выбора, который они вынуждены делать на каждом шагу, – тревога, вызванная неуверенностью в том, что сделанный выбор окажется хорошим.

Реклама, вне всякого сомнения, подогревает состояние войны, и этот факт выдает даже язык, на котором о ней говорят. Почему она называется рекламной кампанией, почему разрабатываются рекламные стратегии, почему устанавливаются цели, если не для того, чтобы выиграть войну, которую кто-то ведет с потребителями – со всем населением мира?

Побочным эффектом рекламной войны, более сильным, чем изначальный вред от нее, является стресс по причине невыплаченных денег, взятых в рассрочку. Вначале он невелик, когда ты едва только сделал покупку и тешишь себя удовольствием обладать желанной мебелью, машиной или плазменным экраном в гостиной, однако долги растут – да плюс ко всему еще и начинается кризис! Так что бедные люди однажды оказываются перед тем фактом, что им придется работать всю свою оставшуюся жизнь, – это самое меньшее, если не две жизни или три! – чтобы выплатить те долги, в которые они влезли за несколько лет. Где-то произошла ошибка, но у кого теперь есть время выяснять это, когда взносы нужно уплачивать – а если нет, придут и отнимут жилье!

Я знаю людей, которые совсем лишились душевного мира. По природе это веселые люди, оптимисты, но, несмотря на это, им становится всё тяжелее улыбаться и всей душой радоваться жизни. «Что толку от всего, что мы насобирали, когда мы лишились покоя? Как жаль, что мы поняли это так поздно», – это для тех, кто понял.

И наконец, самая большая беда не в этом огромном долге перед банком, а в потере веры, вследствие чего человек чувствует себя одиноким и находящимся в безвыходном положении. Это хуже, чем в самых кровопролитных войнах прошлого, когда люди надеялись даже в самых невозможных ситуациях – ведь жизнь и смерть находятся в руке Божией…

Все кажется красивым на экране телевизора и в модных журналах; средства массовой информации вообще стараются убедить нас, что мы живем в лучшем из возможных миров, – и это прежде всего потому, что у нас имеется столько способов прекрасно провести время. Но сам телевизор, согласно аналитикам-политологам и социологам, как раз и есть самый крупный террорист за всю историю мира. Дж. Гербнер, А. Бергер и многие другие констатируют, что пропорционально насилию, показанному по телевизору, – выдуманному или реальному, взятому из новостных программ, – растет чувство небезопасности, неуверенности в других людях, страх и ужас. Старикам страшно выйти из дома, а у детей регистрируются психические состояния, близкие к посттравматическому синдрому.

Средства массовой информации вообще подогревают состояние паники, чрезвычайной ситуации. В новостных программах всегда присутствует тон «апокалипсиса». Нельзя не начать волноваться, как только заслышишь речь на фоне тревожной музыки, даже если говорят о чем-то обычном, – не говоря уже о случае с «криминальными новостями», когда излагаются самые отвратительные преступления…

Не подумайте, однако, что люди бегут от волнения подобного рода. Парадоксальным образом они привыкают к волнению и уже не могут без него. Оно действует как наркотик, по принципу «порок вызывает зависимость». Механизм прост. Развлечения – в частности телевизор, музыка и все то, что сильно возбуждает чувства, – выводит людей из себя, паркует их где-то на периферии их существа, где им и дела нет до того, что у них есть душа, есть глубина, внутренний голос, совесть. В это время, пока нас нет дома, внутри у нас нарастает хаос и безумие. Потому что всё, в тревоге пережитое нами где-то среди людей, все совершённые грехи отражаются внутри нашей души – осознаём мы это или нет. Так что когда мы возвращаемся домой и наступают минуты покоя и одиночества, мы сталкиваемся лицом к лицу с колоссальной внутренней борьбой: неудовлетворенные желания – фрустрации, страхи, тревоги и волнения.

Внутри нас уже водворился дух мiра сего. Где же выход? В возвращении во внешний мiр, в шум площадей, стадионов, дискотек или хотя бы в шум и сильные впечатления телевизора – который зачастую не выключается, пока не уснешь, и включается спозаранку тут же, как только проснешься.

Но, как и в случае с наркотиками, этот путь не может привести никуда, кроме как к скатыванию вниз. По причине постоянного снижения чувствительности к стимулам – своего рода адаптации мозга к переживанию острых ощущений – возникает потребность во все более сильных чувствах, что и объясняет скатывание в телевизионное насилие, доведенное до крайности, а также во всё большее потребление порнографии. Так появляются новые причины для волнения. Насилие порождает гнев и насилие. Порнография требует удовлетворения, то есть блуда, новых партнеров, – так возникают конфликты с совестью и тысячи других мотивов, приводящие людей к тревоге и отчаянию.

По сути дела, отсутствие мира в душе – это цена, заплаченная за культуру потребления, за проведение времени перед телевизором, моду, развлечения вообще. Этого вам кажется мало? Тревога проникла в мiр и держит в своих руках человечество больше, чем в периоды войн. Но как раз это и служит признаком того, что мы находимся в состоянии войны. Мы вовлечены в парадоксальную войну, в которой нас взяли в союзники для того, чтобы мы воевали против самих себя, против Бога. Ибо все описанное до сих пор – это не что иное, как проявления краха, к которому пришло человечество, выбравшее жизнь без Христа. Мiр, который положился на Дарвина, дошел до того, что стал жить хуже, чем обезьяны, которым тот поклонялся. Без Христа люди никак не могут снова обрести душевный мир, дарованный им Богом при рождении. Ни песни уже не будут исходить из глубины души, как когда-то пели их крестьяне в поле, ни утренние рассветы уже не будут такими ясными, ни вечера такими безмятежными и навевающими покой…

Для многих эти слова бессмысленны. Им трудно принять тот факт, что они живут во лжи настолько тревожной жизни, что некоторым образом ад уже начался здесь. Одни ищут материального выхода из долгов: «Разве Христос может выплатить мои долги?», – думают они недоверчиво. Другие обманывают себя, пытаясь доставить себе еще немного телесного удовольствия. «Все равно умирать», – говорят они себе, чувствуя дыхание смерти всё ближе, но не сознавая страшных последствий этого до самых последних минут.

Таков общий знаменатель современного мира – тревога и беспокойство. Вся культура развлечений создана специально для того, чтобы скрыть это положение дел, которое она, впрочем, обостряет и делает хроническим вплоть до самых тяжелых последствий.

На другом полюсе, однако, нас ждет Христос. Он, распявшийся за весь мир, даже за тех, кто сегодня не желает знать о Нем или, самое большее, смотрит на Него как на религиозное подспорье для достижения материальных успехов в жизни сей… Христос приходит, чтобы предложить нам мир Свой, — и это кажется не очень ценным на фоне бесконечных предложений современного мiра. Но кто вкусил мир Христов, тот спокойно спит ночью, тот радуется каждому восходу солнца, улыбке ребенка, каждому цветку. Сама жизнь становится для него песней, и каждый день — праздником.

Да. Даже если у нас есть долги в банках, которых не выплатить иначе, кроме как за десять человеческих жизней, даже если мы погрязли в грехах, одно упоминание о которых для человека невыносимо, даже если мы потеряли всякое самоуважение, благодать Святого Духа может внести в наши души мир Христов, – если мы до этого примирились с Ним, открыв Ему все наши грехи, – и Он возьмет на Себя их бремя.

Нас жестоко обманули. Имя счастья – не «развлечение», а «внутренний мир». Кто познал его, тот не насытится им никогда, он утоляет им и жажду, и голод, желание нового и потребность в утешении. Прошу вас, вкусите этот мир Божественный, который дают чистая исповедь и причащение Тела и Крови Христовых, мир, который дает молитва непрекращающаяся, когда ум очищается и просветляется…

Мiр, мiр не может сделать нас счастливыми, хотя и обещает нам это. А Бог не разочаровал еще никого, никогда, — прошу вас, поверьте в это и передайте другим. И это – пока еще не поздно для вас, для каждого из нас, пока еще не обрушились на нас другие войны, когда мы не будем чуять и сердца в груди от волнения, а о мире люди и говорить уже перестанут, забыв даже и вкус его. До этих пор – много ли, мало ли, не знаю – но у нас есть еще время обрести мир в душе, самое важное дело в этом мiре, мир, который подает нам Христос – Сам, Своим присутствием, внося его в наше сердце.

[1] Анри Лефевр (1901–1991) — французский философ и социолог, неомарксист.

Георгий Фечору

Перевел с румынского Родион Шишков

Familia Ortodoxă. 2011. № 20

 

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение

Жизнь как страдание или жизнь как радость?

 

​Да и первое и второе, когда случается у нас что то плохое, мы огорчаемся, страдаем,но стоит случиться что то хорошее радостное и мы сразу веселы и радостны, говорим сами в себе как хорошо. Это испытание, нашей совести, нашей любви, нашего терпения.

Верующий человек через страдания укрепляет свою веру,самосовершенсвуется, пережив или испытав что то сам. он способен понять, сочувствовать другим. Знает что может почувствовать ближний если он с ним поступит плохо или не подержит когда тому нужна помощь. Через радость мы способны нести всем радость.

Страдание и радость посылаются нам Богом что бы мы становились лучше, а не эгоистичнее. Господь страдал за нас и пребывал в радости за нас. И нам жизнь дана как страдание и как радость. что бы стать лучше внутренне чище и добрее ))

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение

http://www.pravmir.ru/radost-vstrechi-ili-zachem-umirayut-za-xrista/

 

«Церковь стоит на крови мучеников» — очень известная фраза. Но почему это так и что такое мученичество за Христа, знают далеко не все. Свои стереотипы есть и у церковных людей, и у сомневающихся. Как же на самом деле? Об этом мы беседуем с церковным историком, профессором ПСТГУ Александром Дворкиным.

7127-580x377.jpg

Константин Флавицкий. Христианские мученики в Колизее. 1862

Вопрос терминологии

 

— Мы часто говорим о христианских мучениках. Но что в действительности означает это слово?

— Русское слово «мученик» не совсем верно передает смысл греческого слова «мартис» (μάρτυς) — «свидетель». Есть это слово и в современном греческом языке, «мартис» — это, например, свидетель в суде. Поэтому греки, говоря о мучениках, называют их свидетелями Христовыми. В русском переводе акцент сделан на мучение, на перенесение страданий, но главное не в самих страданиях, а в их мотивации. То есть мученик — это тот, кто даже перед лицом смерти, даже подвергаемый пыткам готов свидетельствовать о Христе.

Раннехристианский писатель Иустин Философ, он же Иустин Мученик (казненный около 160 года по Р. Х.) объяснял суть мученичества очень прозаически. Он говорил так: мы принимаем смерть за Христа, потому что исполняем заповедь «не лжесвидетельствуй». Нас спрашивают, веруем ли мы во Христа, и мы скорее готовы умереть, чем солгать, нарушив заповедь.

Вот что важно: мученичество — это не то же самое, что героизм. Герой совершает подвиг, какой-то яркий поступок, может быть, меняющий всю его жизнь, остающийся в памяти народной. Но подвиг — это одномоментный акт, мученичество же — это ежедневное, ежечасное свидетельство о Христе. Свидетельство своими словами, своими делами. Свидетельство во всех жизненных обстоятельствах. Да, были и такие случаи, когда палачи, пораженные твердостью мучеников, сами объявляли себя христианами и принимали смерть за Христа. Но и тут их выбор, их жажда истины, были обусловлены всей предыдущей жизнью. Поэтому мученичество — не столько акт, сколько процесс.

— Если так, если мученик — это на самом деле тот, кто всей своей жизнью свидетельствует о Христе, то, выходит, «мучеником» можно назвать и такого христианина, кто умер своей смертью, кого, возможно, вовсе и не мучили?

— Этому мешает привычная для нас терминология. Да, в строгом смысле слова, выражение «свидетель Христов» можно применить к самому разному типу людей. Но исторически сложилось так, что в чине мучеников канонизируют тех, кто свидетельствовал о Христе даже перед лицом смерти. А тех, кто свидетельствовал, страдал, подвергался гонениям, но не был убит за веру, канонизируют в чине исповедников. Но все же нужно помнить, что Сам Христос призвал своих учеников, то есть всех нас, быть Его свидетелями.

— Известно, что Литургия в храме может совершаться, только если там есть антиминс* с вшитыми в него частичками мощей мучеников. В чем тут смысл?

— Давайте разберемся. С канонической точки зрения важно, чтобы мощи мучеников были в престоле. Антиминс — это подпись епископа, то есть разрешение совершать в этом храме Божественную Литургию. Такое разрешение — свидетельство неразрывного преемства в Церкви. Но, например, в греческих храмах в антиминсах мощей мучеников нет, они — в престоле.

А на Руси храмы, как правило, строились из дерева, и они нередко сгорали. И вот именно затем, чтобы сохранить мощи в случае пожара, их начали зашивать в антиминс. Спасти из огня платок гораздо проще, чем вынести престол.

Теперь о том, чем обусловлено это каноническое требование — мощи мучеников в престоле. Еще Тертуллиан в свое время сказал, что кровь мучеников — это семя христианства, поэтому в ранней Церкви, когда еще и храмов не было, Таинство Евхаристии часто совершалось на гробницах мучеников. Отсюда и пошел этот обычай — чтобы в основании престола лежали мощи. Не обязательно именно мощи мучеников, а вообще святых, потому что каждый святой — свидетель Христов.

Конечно, обстоятельства бывают разными. В годы гонений литургии тайно совершались в лагерных бараках, где не только престола не было, но и антиминса могло не быть. Тогда Евхаристия служилась на груди епископа. Тем не менее, эти исключения не отменяют общего правила.

Без гнева

 

— Противники христианства говорят, что любое учение начинается с фанатиков, которые умирают за идею, и христианство тут вовсе не уникально. Так ли это?

— Это не так, но, чтобы объяснить почему, нужно сперва разобраться, а что же вообще считать мученичеством. В ранней Церкви об этом шли большие споры. В те времена были фанатики, которые сознательно стремились к мученичеству и считали, что каждый настоящий христианин просто обязан умереть мученической смертью. Позднее они выделились в секту монтанистов (по имени ее основателя Монтана). Но Церковь такой подход отвергла. Более того, позднее, на нескольких Карфагенских соборах, было постановлено, что, во-первых, напрашиваться на мученичество — это провокация и делающий это человек должен считаться просто самоубийцей, а не мучеником, а во-вторых, если уж христианин принимает мученическую кончину, то делать он это должен без всякого позерства, театральности, проклятий мучителям и так далее. Есть такая пословица: на крест не просись, от креста не бегай. В этом — суть подлинного мученичества.

Такого отношения к мученичеству в других религиях нет, христианство здесь уникально. Да, определенное почитание мучеников есть в исламе, но там речь не идет о том, что кого-то принуждали отказаться от ислама и перейти в другую веру, а он предпочел смерть. Просто всякий мусульманин, умерший насильственной смертью, особенно от рук неверных (и особенно с оружием в руках), воспринимается там как мученик. Если же говорить о религии ветхозаветных иудеев, то единственный пример мучеников — это Маккавейские мученики, отказавшиеся отречься от своей веры. Есть ли культ мучеников в современном иудаизме, мне неизвестно. Никаких свидетельств этому я не встречал. Более того, Маккавейские книги даже не вошли в канон иудейского Ветхого Завета.

— Ну а, например, коммунисты во время Гражданской или Великой Отечественной войны? Они ведьтоже порой шли на мучительную смерть, не отрекаясь от своих убеждений.

— Между коммунизмом и христианством на первый взгляд есть некое сходство — не в идеях, конечно, а в том, что сейчас называют менталитетом. Ведь создатели коммунистической идеологии воспитывались в христианской среде и многие вещи впитали бессознательно. Но более того, они и сознательно отталкивались от христианских реалий — например, называя свои маевки «рабочими пасхами», наречение имени новорожденному ребенку — «октябринами» вместо крестин… Ставилась цель заменить бытовое народное православие некой собственной «обрядностью». Так, и смерть за идею преподносилась в массовой советской литературе как некая альтернатива христианскому мученичеству. Словом, все это очень вторично.

Но здесь есть и принципиальное различие: убежденные коммунисты отдавали свою жизнь за светлое будущее других людей. Однако, согласно материалистическому мировоззрению, которое они исповедовали, их собственное существование прекращалось в момент смерти окончательно и навсегда. А теперь подумайте: какие чувства может испытывать человек к тем, кто отнимает у него абсолютно всё — радость, любовь, ощущение причастности к бытию, саму жизнь? Наверное, здесь трудно представить себе что-либо, кроме всепоглощающей ненависти к мучителям и жажды мести.

Совсем другое отношение к своим палачам и собственной смерти можно увидеть у христианских мучеников. Для христиан смерть — встреча со Христом, начало новой жизни, куда более полной и радостной, нежели земное существование. Общее стремление христиан в этом смысле выражено в словах апостола Павла: …Для меня жизнь — Христос, и смерть — приобретение. …Имею желание разрешиться и быть со Христом, потому что это несравненно лучше (Флп 1:21–23). Отнимая у мучеников земную жизнь, палачи открывали им врата в Небо, поэтому смерть для них не была связана с ощущением безвозвратной потери.

Поведение мучеников во время казни было различным: они могли гневно обличать мучителей, а могли и сами заплатить палачу за его работу. Но вот чего там точно не было, так это ненависти. Да и откуда ей взяться у верующих в Того, Кто молился о своих убийцах: Прости им, Отче, ибо они не ведают, что творят!

В правовом поле

 

— Но почему же власти Римской империи так ополчились на христиан? Ведь Рим был крайне веротерпим, там не было никакой «тоталитарной идеологии». Христиане в массе своей были вполне законопослушными людьми. В чем же причина конфликта?

— Римская империя действительно была очень веротерпимой. Разрешалась почти любая вера. Я сказал «почти», потому что дозволенные религии должны были удовлетворять двум критериям. Во-первых, религия должна была быть древней. Во-вторых, она должна была быть религией какого-то определенного этноса, определенного народа. Разрешая людям верить в своих богов, Римская империя одновременно требовала от них веротерпимости.

То есть веришь в свое — не мешай другим народам верить в другое. Полный плюрализм.

И у этого плюрализма была не только политическая, но и религиозная подоплека. Считалось, что коль скоро Рим так расширился, создал такую огромную и сильную империю, взял под свою руку столько народов — значит, боги этих народов благоволят Римской империи, приводят своих приверженцев под ее власть. Поэтому их, богов, обижать никак нельзя, это чревато нестабильностью. Ну живет здесь этот бог, здесь он хозяин, здесь ему молятся, приносят жертвы — и прекрасно, всем хорошо, никому это не мешает, напротив — цементирует общество, как бы сейчас сказали. При этом был запрет строить в столице — в Риме храмы иноземным богам. Но поскольку Рим очень скоро стал космополитическим центром, где жили представители самых разных религий, запрет этот де-факто перестал действовать (хотя формально и не был отменен).

Но есть одна тонкость, разрушающая эту идиллическую картину. На фоне всеобщей веротерпимости постепенно формировалась государственная религия Римской империи, культ императора, и в этом культедолжны были участвовать все жители. Каждый законопослушный гражданин должен был, зайдя за какой-нибудь надобностью в присутственное место, принести жертву — бросить несколько зернышек ладана на жаровню перед статуей императора. И получить справку о благонадежности. Очень похоже, кстати, на Советский Союз, в котором все совершеннолетние граждане должны были участвовать в выборах, и кто без уважительной причины не являлся на избирательный участок, мог навлечь на себя неприятности.

Большинство граждан Римской империи относились к этим жертвоприношениям, как к пустой формальности. Да, они считали их полезными в политическом смысле: мол, это сплачивает народ воедино, это делает Рим великим, поэтому я пойду и исполню свой гражданский долг. Но никакого духовного, мистического смысла римляне, во всяком случае, образованные, в этом не видели.

Было, правда, исключение: евреи. Те отказывались приносить жертву императору и размещать у себя статуи других богов. Но евреям пошли навстречу: во-первых, их религия удовлетворяла двум критериям: была древней и была народной. Во-вторых, тут была чистая прагматика: римляне знали, что с евреями лучше не связываться, потому что пойдут бунты, а Палестина — это ключевой участок империи. За ней ведь располагается извечный геополитический противник — Парфянская империя, и если начнутся волнения в Палестине, то граница будет ослаблена.

А вот для христиан такого исключения не делали. Христианство ведь не соответствовало критериям древности и народности. Римские власти воспринимали его как некую раскольничью группировку внутри еврейской религии. Христианская проповедь была обращена ко всем народам, христианская Церковь жила за счет миссии, за счет притока новообращенных. И это уже внушало властям серьезные опасения.

Ну и, конечно, отказ участвовать в государственном культе. Вот это уже воспринималось как политическая нелояльность.

Была, кстати, и экономическая подоплека. Официальная история гонений на христиан начинается в 107 году, с ответа императора Траяна на письмо его друга Плиния-младшего, который занимал пост проконсула, то есть губернатора, Вифинии, богатой провинции, жившей за счет экспорта мяса. А все бойни располагались при храмах. Скот приносили в жертву, внутренности сжигали перед статуями богов, а все остальное шло на продажу. И вот бедняга Плиний столкнулся с проблемой: в Вифинии все больше становится христиан, они, естественно, идоложертвенное не едят и потому не покупают. Склады затарены, продукт гниет, доходы от мясоторговли падают, соответственно, не с чего платить налоги, торговцы пишут жалобы. Как быть? Плиний запросил императора, и тот ответил: христианство — это вредное суеверие, когда на христиан поступают жалобы — опрашивать их. Если отказываются признавать себя христианами, отпускать, в противном случае — казнить. Это письмо императора получило силу закона. Если до того гонения на христиан (например, нероновские) считались просвещенными римлянами беззаконием, произволом, то отныне все вошло в «правовое поле».

Но тут нужно пояснить важный момент: все преследования христиан были, говоря сегодняшним юридическим языком, «делом частного обвинения». То есть римские власти сами не занимались выявлением преступлений, а действовали только по доносам. В Риме не было должности государственного прокурора — обвинение должно было поступить от частного лица. Бывали, к примеру, случаи, когда стражники, получив приказ, шли арестовывать предполагаемого христианина, заставали его в собрании христиан, уводили — а всех остальных не трогали, хотя было совершенно ясно, что они тоже христиане. Что касается доносов, те ни в коем случае не должны были быть анонимными (это положение также содержалось в письме Траяна). Более того, если обвиняемый отказывался признать себя христианином, то доносчика ждало суровое наказание. Все это, конечно, в значительной мере сдерживало масштаб репрессий.

— Но почему «гуманные римляне» так жестоко казнили христиан? Жития святых полны описаниями мучительных казней. Почему бы просто не отрубать головы?

— А это смотря кого казнили. Если христианин был римским гражданином (как, например, апостол Павел или Иустин Философ), ему просто отрубали голову. Но если гражданства у него не было, то законом для него были предусмотрены другие, гораздо более жестокие и унизительные, способы умерщвления.

Но к закону порой примешивался и человеческий фактор. Там, где имели место родственные отношения, жестокости было больше. Например, дочь наместника провинции — христианка. На нее донесли. Отец требует, чтобы она отказалась от Христа, и чем больше та упорствует, тем больше он распаляется, обрекая ее на все более и более страшные мучения. Кроме того, по мысли римских властей, эта жестокость призвана была создавать педагогический эффект — то есть запугивать людей из «группы риска». Есть такой термин из средневековой истории, по-английски он звучит как well calculated atrocity, то есть хорошо рассчитанная жестокость. Например, казнить все население несдавшегося города, чтобы другие города сдавались без возражений. То есть, проявив крайнюю жестокость в одном месте, избавиться от необходимости проявлять ее во всех остальных местах.

— Кстати, а насколько вообще правдивы свидетельства о мучениях? Иной раз возникает впечатление, что это какие-то фольклорные придумки.

— В основе своей свидетельства эти правдивы, потому что мы опираемся не только на составленные в Средние века жития святых, но и на архивные документы, которых сохранилось очень много. Римляне ведь обстоятельно протоколировали всё — и даже чудеса, случавшиеся с мучениками. Например, при казни святителя Поликарпа Смирнского (156 год по Р. Х.), когда его поставили на костер, пламя образовало сферу вокруг него, оставив тело невредимым. Потом святителя закололи мечом. И все это запротоколировано. Причем это далеко не единственный случай, когда в документах Римской империи зафиксированы подобные чудеса.

Но, конечно, далеко не все обстоятельства мученичества имеют документальное подтверждение. Сохранилось ведь многое, но не всё. Поэтому нередко у нас нет никакой возможности проверить подлинность написанного в житиях. А жития святых, надо сказать, в Средние века были очень популярным жанром, игравшим во многом ту же роль, какую в наши дни играют приключенческие книги, боевики, фэнтези. Поэтому, разумеется, абсолютной достоверности от каждого экземпляра житийной литературы ждать нельзя. Переписчики могли добавлять что-то от себя, более того, сложились определенные каноны, которым эти жития должны были соответствовать. Если мученик — то обязательно должен пройти через такие-то мучения, если аскет — то обязательно во младенчестве по средам и пятницам должен отказываться от грудного молока…

Словом, жанровые особенности в житиях действительно есть. Но их неточности, их привнесения не играют особой роли. В главном они правдивы, а мелочи можно спокойно отфильтровывать.

Реальная встреча

 

— Часто говорят, что мученики — главное свидетельство подлинности евангельских событий. Но ведь подавляющее большинство мучеников жили гораздо позднее, и своими глазами ни Христа, ни апостолов видеть не могли…

— Начнем с того, что самые первые мученики — это как раз апостолы Христовы. Одиннадцать апостолов (за исключением Иоанна Богослова) приняли мученическую

кончину, да и большинство апостолов из более широкого их круга, то есть из числа семидесяти. Далее, вспомним первомученика диакона Стефана, который перед смертью увидел Христа: Стефан же, будучи исполнен Духа Святаго, воззрев на небо, увидел славу Божию и Иисуса, стоящего одесную Бога, и сказал: вот, я вижу небеса отверстые и Сына Человеческого, стоящего одесную Бога (Деян. 7:55–56).

Мне кажется, проблема в самой формулировке «свидетельство подлинности евангельских событий». Если понимать ее узколобо, то есть в смысле личного знакомства со Христом во время Его земной жизни, — тогда, конечно, только апостолы могут быть свидетелями. Но о подлинности евангельских событий человек может свидетельствовать и не будучи их современником — если он знает Христа опытным путем, если видит Его глазами веры и умирает ради того, чтобы быть с Ним. С Ним — это не с продуктом своей фантазии, не с абстрактной идеей, а с Тем Самым Иисусом Христом, о Котором говорит Евангелие.

Перед мучеником стоит очень четкий и понятный выбор: или ты продолжаешь жить земной жизнью, но уже без Христа, или тебе необходимо принять смерть, чтобы остаться со Христом. Но, не зная Христа, не ощутив Его близость, Его любовь, сделать такой выбор невозможно.

Я приведу сейчас пример, казалось бы, не имеющий отношения к нашей теме. У Пушкина в «Капитанской дочке», когда Гринева поставили перед Пугачевым, решавшим казнить его или отпустить, Савельич ему шепчет: «Поцелуй ручку злодею». А Гринев органически не может этого сделать, хотя никто не увидит, никто не осудит. Просто не может пойти наперекор своей внутренней сути. Это ведь очень похоже на тот выбор, что стоял перед мучениками за Христа (ну и нужно помнить, что сам Гринев был воспитан в христианском понятии долга).

Поэтому более грамотно было бы сказать, что мученичество — это прежде всего свидетельство о Христе, победившем смерть. И уже опосредованно — о достоверности евангельских событий. В конце концов, мы знаем мучеников, которые Евангелия не читали. Мы знаем мучеников, которые были казнены еще до того, как Евангелия были написаны.

Но повторю: их твердость имела источником не распаленные эмоции, не умозрительную убежденность в своей правоте, а реальную встречу с реальным Христом. Приведу характерный момент из жития карфагенской мученицы Перпетуи (202 год по Р. Х.), которую решили казнить, напустив на нее быка. Бык опрокинул ее, но не убил. Она, израненная, окровавленная, встала — и первым делом поправила распустившиеся от падения волосы. Потому что распущенные волосы считались знаком траура, а какой может быть траур, если она идет ко Христу? Это же радость, и она должна выглядеть достойно!

— После того как Римская империя приняла христианство, мучеников стало меньше. А был ли в истории Церкви период, когда их вообще не было?

— Такого периода не было никогда. Во все века возникали ситуации, когда христиан пытались вынудить отказаться от своей веры и казнили в случае отказа. Христиане ведь жили не только в христианских государствах. Гонения были всегда: в какие-то времена слабее, в какие-то — сильнее.

К примеру, в конце V — начале VI веков в Химьяре (на территории нынешнего Йемена) пришла к власти династия, которая приняла иудаизм, и там начались просто чудовищные гонения на христиан, оставшиеся и в документах, и в народной памяти.

И, конечно, новая волна гонений возникла в результате арабских завоеваний. Христиан принуждали принимать ислам, несогласных казнили. На уже завоеванных территориях мусульмане позволяли христианам существовать — но на положении граждан второго сорта, пораженных в правах и обязанных выплачивать дополнительный налог. Тем не менее в исламских странах сплошь и рядом случались вспышки ненависти, погромы… а стало быть, и мученичество.

Кстати, в Греции во время турецкого владычества была еще одна категория христианских мучеников — те, кто по тем или иным причинам принял ислам, но потом раскаялся. И как знак своего раскаяния они публично объявляли себя христианами, отрекались от ислама. По исламскому законодательству им за это, безусловно, полагалась смертная казнь. И таких людей в Греции было довольно много.

Ну и, конечно, нельзя не сказать о наших российских новомучениках, которых, вполне возможно, по количеству было больше, чем всех ранее казненных за Христа за все прошлые века. Продолжается мученичество и в наше время — в некоторых исламских странах, в «веротерпимой» Индии…

Но в какую бы эпоху, в какой бы исторической обстановке человек ни умирал за Христа — его смерть не оставалась без последствий, а напротив, приводила ко Христу все новых и новых людей. Церковь и по сей день зиждется на крови мучеников.

*Антиминс (греч. — вместопрестолие) — четырехугольный плат из льняной или шелковой материи, на котором совершается освящение Святых Даров. В антиминс обязательно должны быть вшиты частицы святых мощей. — Ред.

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение

  • Сейчас на странице   0 пользователей

    Нет пользователей, просматривающих эту страницу.

×
×
  • Создать...