Достоевский и Оптина Пустынь (отрывок из очерка Б.К.Зайцева)
Встреча Достоевского с Оптиной давно назревала, незаметно и в тиши. Все вышло само собой и, разумеется, не случайно. Весной 1878 года Достоевский начал писать «Братьев Карамазовых». В его апрельском «Письме к московским студентам» сквозит тема романа.
Но вот в мае все обрывается. Заболевает трехлетний сын Федора Михайловича Алеша – любимый его сын. «У него сделались судороги, наутро он проснулся здоровый, попросил свои игрушки в кроватку, поиграл минуту и вдруг снова упал в судорогах». Так записала Анна Григорьевна <жена писателя>. Наследственность, эпилептический припадок. «Федор Михайлович пошел проводить доктора, вернулся страшно бледный и стал на колени около дивана, на который мы положили малютку. Я тоже стала на колени рядом с мужем. Каково же было мое отчаяние, когда вдруг дыхание младенца прекратилось, и наступила смерть. (Доктор-то сказал отцу, что это уже агония). Федор Михайлович поцеловал младенца, три раза его перекрестил и навзрыд заплакал. Я тоже рыдала».
Можно себе представить, что это было для Достоевских.<…> Анна Григорьевна знала мужа. Любовь, преданное сердце подсказало ей решение: «Я упросила Владимира Сергеевича Соловьева, посещавшего нас в эти дни нашей скорби, уговорить Федора Михайловича поехать с ним в Оптину Пустынь, куда Соловьев собирался ехать этим летом».
20 июня Достоевский уехал в Москву. Оттуда, вместе с Соловьевым, в Оптину.
Время это было – особенный расцвет Оптиной: связано со старчеством о. иеросхимонаха Амвросия, самого знаменитого из Оптинских старцев. <…>
К нему в Оптину и попал Достоевский. Пробыл в монастыре двое суток, все видел, все запомнил – об этом говорят и описания монастыря в «Братьях Карамазовых».
«С тогдашним знаменитым старцем о. Амвросием, – пишет Анна Григорьевна, – Федор Михайлович виделся три раза: раз в толпе, при народе, и два раза наедине».
Вторая книга романа окончена в октябре 1878 года, через три месяца по возвращении из Оптиной. В главе «Верующие бабы» описан прием посетителей у старца Зосимы.
« – О чем плачешь-то?
– Сыночка жаль, батюшка, трехлеточек был, без двух только месяцев и три бы годика ему. По сыночку мучусь, отец, по сыночку. <…>Душу мне иссушил. Посмотрю на его бельишечко, на рубашоночку аль сапожки и взвою. Разложу, что после него осталось, всякую вещь его, смотрю и вою…»
Старец утешает ее сначала тем, что младенец теперь «пред Престолом Господним, и радуется, и веселится, и о тебе Бога молит. А потому и ты не плачь, а радуйся».
Но она «глубоко вздохнула». Ей нужен он сейчас, здесь, земное утешение ей нужною Земное – так чувствовал и сам Достоевский. Она продолжает:
« – Только бы минуточку едину повидать, послыхать его, как он играет на дворе, придет, бывало, крикнет своим голосочком: «Мамка, ты где?» Только бы услыхать-то мне, как он по комнате своими ножками пройдет разик… Да нет его, батюшка, нет, не услышу я его никогда…».
Так говорит баба в «Братьях Карамазовых», жена извозчика Никитушки, и из-под печатных букв выступает кровь сердца Федора Михайловича Достоевского.
Тогда старец продолжает так:
« – Это древняя «Рахиль плачет о детях своих и не может утешаться, потому что их нет», и такой вам, матерям, предел на земле положен».
Пусть она плачет, но не забывает, что сыночек «есть единый от ангелов Божиих».
«…И надолго еще тебе сего великого материнского плача будет, но обратится он под конец тебе в тихую радость, и будут горькие слезы твои лишь слезами тихого умиления и сердечного очищения, от грехов спасающего».
Но ведь только сказать, просто сказать страждущему – мало. Вот было у старцев Оптинских, – у Амвросия, наверное, и особенно, – нечто излучавшееся и помимо слова, некое радио любви, сочувствия, проникавшее без слов. Без него разве были бы живы слова?
Анна Григорьевна считала, что слова Зосимы бабе – именно то, что сказал старец Амвросий самому Достоевскому. По ее словам, Федор Михайлович вернулся из Оптиной «утешенный и с вдохновением приступил к писанию романа».
Горе не напрасно. Стоны над мальчиком Алексеем не напрасны. Встреча с Оптиной в конце жизни, в зрелости дара – более чем не напрасна: это судьба Достоевского.
<…> В России XIX века три гения явились в Оптину за словом «мир». Замечательно, что величайший расцвет русской литературы совпадает с расцветом старчества в Оптиной. Все приходили за утешением и наставлением. Гоголь тосковал, преклонялся к старцам в ужасе от своих грехов. Лев Толстой – поиски истины. Достоевский… Леонтьев так и остался в Оптиной.
Великая литература, вовсе не столь непоколебимая, как литература Данте, Кальдеронов, шла к гармонии и утешению на берега Жиздры, к городку Козельску…
Оптинский альманах. Вып. 2
1 комментарий
Рекомендованные комментарии
Join the conversation
You can post now and register later. If you have an account, sign in now to post with your account.
Note: Your post will require moderator approval before it will be visible.