Преподобный Гавриил (Зырянов) в Оптиной пустыни (часть 6)
Но и при утешениях и сочувствии о. Никандра много на Гавриила все-таки нападали и тоска непонятная и какая-то скука. Тогда было трудно молиться. И Гавриил, окончив работу на кухне, выходил на монастырское кладбище — освежиться и отдохнуть. И вот среди памятников или где- нибудь на паперти храма не раз видит он какую-то скрывающуюся темную фигуру. Это великий старец-затворник иеросхимонах о. Мелхиседек: он по ночам, скрываясь от людей, выходил для молитвы на кладбище. Гавриила он не боялся,— сам выходил к нему навстречу и, не дожидаясь вопроса, начинал говорить ему такие благодатные речи, от которых растоплялся лед душевный, слезы умиления заливали ланиты, и Гавриил готов был стоять часами — лишь бы слушать и оживать в потоках живых, горящих огнем благодати, слов таинственного старца. Одно поражало Гавриила, в конце каждой такой беседы затворник непременно прибавлял: — «учись петь и читать хорошо, тебе придется быть в Москве». Но мысли о Москве у него в голове не было, и потому слова старца проходили как-то мало замеченными. Этому же содействовало то обстоятельство, что прошло уже четыре года со дня вступления Гавриила в обитель, а его все еще не увольняли из мира, и от того он находился в немалой тревоге за свое монашество. И вот, однажды, в такой скорби, он видит ночью сон: будто бы он несет хоругвь с незнакомым изображением Божией Матери и от Нее исходит голос: — Молись и благодари Меня, ибо Я—твоя Помощница.
<img src=http://www.optina.ru//photos/blog/19_084.jpg width=450 hspace=10 vspace=10 align=left>Гавриил с умилением лобызал Ее Пречистый Лик и на этом проснулся, а вечером в тот же день о. Никандр привез Гавриилу из Сергиевой Лавры образ Черниговской Божией Матери,— тот самый, который Гавриил видел во сне. На другой день получено было и увольнение Казенной Палаты
Радости Гавриила не было конца. С любовью и слезами благодарил он Бога и Царицу Небесную. В скором времени его приуказали к Введенской Оптинской пустыни и облекли в рясофор. Теперь он и по виду — монах.
Послушание его было все то же — на «игуменской» кухне. Он достиг в это время уже больших успехов в поварском искусстве и далеко превзошел мирских поваров. Иногда тонкостью вкуса и изяществом убранства блюд, он настолько удивлял приезжих высоких лиц, что они считали недостаточным похвалить приготовление пред о. игуменом, но вызывали самого о. Гавриила и лично выражали ему свое восхищение, а иногда даже и заказывали ему несколько бутылочек квасу или меду, чтобы взять с собой — дома показать.
Но все эти похвалы нисколько не интересовали и не надмевали о. Гавриила. У него была высокая напряженная духовная деятельность, ею он интересовался всего более, а не успехами у людей. Он старался приобрести добродетели и паче всего любовь. Ради нее он трудился изо всех сил и не обращал внимания на то, что ему приходилось быть постоянно то в жару, у горячей плиты, то спускаться в ледник, то потным и усталым ночевать в келий, которая зимой промерзала на аршин от пола сплошным льдом, так что мойка была тоже влажная и холодная как лед. Он простужался и болел, тифозной горячкой, а два раза по два месяца был слеп, ничего не видел. Вообще же, как сам Батюшка о себе говорил: — Плоть у него была немощна всегда, а дух всегда бодр весьма.
Отчего это происходило? — исключительно от послушания.
Оно приобрело ему и практические познания в делах обительских и познание самого себя — в отношении добра и зла, силы и бессилия. И открывалось ему ясно, при указании от старцев, что во всяком деле нужна помощь Божия и там, где приходила,— было все ясно, просто, светло и радостно. Где же нет благословения и помощи Божией, там какой-то духовный тупик, сплошная безвыходность и умирание духа. Потому о. Гавриил всегда начинал всякое дело с молитвы к Богу о помощи и научении и видел эту помощь во всем, что не делал. Озаренный же благодатью Христовой, дух его смирился и усиленно стремился к соединению со Христом через молитву. И, по-видимому, к этому времени нужно относить начало усвоения им делания «непрестанной умносердечной молитвы Иисусовой». Ибо с этого времени он начал чувствовать в себе скопление как бы по отдельным каплям благодатной любви, к которой и Апостол призывает, «николиже отпадающей» — любви. А с любовью сердце его обогатилось простотой и той детской незлобивостью, которая, сияя светом неземной мудрости, сама в себе несет человеку небесные радости. «Аще не умалитесь и не будете как дети, не войдете в Царствие Небесное».
В постоянных трудах и послушании и при бдительном руководстве старца преуспевал о. Гавриил во внутренней, духовной жизни. Более и более познавал он спасительность монашества, возлюбил его и всем сердцем стремился к нему. В простоте сердечной он искренне радовался, когда видел чье-нибудь пострижение, и долго не замечал, что его, столь ревностно трудившегося для обители и спасения своего, как бы обходят пострижением, не обращают внимания на его пламенное желание быть монахом.
<img src=http://www.optina.ru/photos/albums/2169.jpg width=450 hspace=10 vspace=10 align=left>Радовался и умилялся он, когда постригали сначала 12 человек, а потом 20 человек и, наконец, сразу 40 человек, притом по времени поступления в Пустынь уже ближайших к нему, один из избранников — о. Никифор — был принят даже в один день с о. Гавриилом. Это обстоятельство послужило толчком к новому отношению о. Гавриила и к себе и к пустыни. Его мучило недоумение: почему его обходят? Какая причина? — тем более это было странно и непонятно для него, чем более он узнавал, что им довольны и о. игумен, и старцы, и что последние даже просили постричь о. Гавриила. Просил о пострижении его и о. Никандр, но получил отказ и с печалью поведал о том о. Гавриилу.
— Касатик,— я просил о. игумена постричь тебя в мантию, а он мне ответил: Да!..— постриги его, а он и уйдет от нас.
Как стрелы слова эти пронзили сердце о. Гавриила,— он даже на ногах не мог стоять, закружилась голова, в груди остановилось дыхание и он лег...
Не скоро овладел собою. В голове между тем зароди-лось еще небывалые доселе мысли
— Что же? — Бог — везде Бог... да и монахи, ведь и всюду такие же монахи,— святые!.. и обители мнози! Так в простоте своего сердца думал Гавриил, не видев других монахов, кроме Оптинских.
— Там нуждаются в монахах и меня зовут усиленно: а здесь, видимо не нуждаются, особенно во мне. Уйду,— здесь я не нужен.
Так зародилось желание уйти. Неизвестно, как отнеслись к нему старцы, Батюшка об этом никогда не говорил.
Но во всяком случав, о намерении о. Гавриила никто в пустыни не знал, так как он и вида не подавал и послушание свое исправлял с прежним усердием.
Осенью, в октябре, он попросился на богомолье в Киев, и о. игумен отпустил его в сопровождении еще трех почтенных монахов. В Киеве они пробыли две недели, приобщились Святых Христовых Тайн и усердно молились у всех Киевских святынь. Впоследствии Батюшка рассказывал, что ему особенно нравилось бывать в пещерах — у нетленных мощей преподобных, причем, сколько раз ни подходил он к мощам преп. Пимена многоболезненного, и — всякий раз непременно чувствовал какую-то особенную теплоту в теле своем и вообще переживал состояние совершенно особенное, и немало удивлялся этому и просил угодников Божиих помочь ему в будущем.
Из Киева все четыре путника поехали в Москву.
О. Гавриил остановился в Высоко-Петровском монастыре у о. Архимандрита Григория.
Последний и прежде еще звал его к себе, а теперь уже со всею силою стал убеждать перейти к нему в Петровский монастырь, обласкал скорбящего и обещал в самом непродолжительном времени постричь в мантию. Храмы монастырские о. Гавриилу понравились, и он решил подать прошение о переводе митрополиту Иннокентию. И перевод состоялся. Но о. Гавриил вернулся пока в Оптину пустынь и опять вида не подавал о своем переходе в Москву. Между тем стал постепенно продавать свои вещи, но, получив за них деньги,— до времени оставлял вещи на своем месте, так что и наружно не было еще заметно его сборов.
Однако нужно было выяснить — отпустит ли его Оптина пустынь? Для этого о. Гавриил пошел к письмоводителю о. Макарию, и тот дал успокоительный ответ: нет-де основания задерживать одного человека из братства в 300 человек. От письмоводителя весть об уходе о. Гавриила тотчас распространилась по обители. Узнали и о. Игумен и о. Никандр. Последний особенно печалился и горевал и всеми способами старался отклонить своего духовного друга от принятого решения. Он указывал и на хлопоты о. игумена по увольнению о. Гавриила из мира, и на его власть дать нелестную аттестацию, и обещал и скорое пострижение в монашество, и лучшую келию, и наконец, видя непреклонность о. Гавриила, сказал, обливаясь слезами: — Касатик! — ты идешь на крест, там тебе тяжело будет!..
О. Гавриилу тоже трудно было сдержать слезы, но он кое-как крепился и твердо ответил: — Что же? — ведь и из мира я шел на крест! Пусть эта крестная сила будет со мною до смерти.
О. Никандр однако не успокоился,— опять приходит и сообщает, что о. игумен переводит о. Гавриила на клиросное послушание — петь и читать, и даст новую хорошую келию — и опять уговаривает: — Только ты останься! мы все тебя просим...
Но о. Гавриил, хотя и перешел в новую прекрасную келию, которая была как рай в сравнении с прежней, холодной промерзлой башней, однако подчеркивал и оттенял для него прежнюю несправедливость обхода его монашеством. Поэтому, когда у него произошел прошальный разговор с о. Исаакием,— он со всею искренностью открыл всю тяжесть своего чувства — от осознания, что получил отказ в пострижении, он почувствовал себя как бы лишним в Оптинском братстве, ибо по его убеждению — «Монашество есть не награда, а покаяние». И в этом ему отказывают!.. Но он не стесняется объявить себя пламенным искателем монашества, и ради этого идет даже в Москву, где с радостью дают ему по-стрижение.
Ибо «наружный вид монаха необходим и для внутреннего монаха», т. е. для души, сердца, разума и воли.
О. игумен, видимо, был тронут настроением и словами о. Гавриила и потому обешал постричь его даже через неделю, если о. Гавриил пожелает остаться. Но последний, кланяясь в ноги о. игумену, просил не оставить этой милостью на буду шее время, если не оправдаются его надежды на Москву, а остаться в Оптиной не согласился, — «Иначе-де и вы станете считать меня нетвердым монахом, колеблющимся туда и сюда».
Простившись и поблагодарив о. игумена, о. Гавриил быстро собрался к отъезду и, покинул Оптину пустынь, о которой до последнего времени вспоминал со слезами умиления и благодарности.
Глава из книги Архимандрита Симеона (Холмогорова) "Един от древних"
2 комментария
Рекомендованные комментарии
Join the conversation
You can post now and register later. If you have an account, sign in now to post with your account.
Note: Your post will require moderator approval before it will be visible.