Перейти к публикации

ин. Василисса

Пользователи
 Просмотреть профиль  Активность

  • Публикации

    770

  • Зарегистрирован

  • Посещение

  • Дней в лидерах

    37

Записи блога, опубликованные пользователем ин. Василисса

  1. ин. Василисса

    Quo vadis, Domine?

    Автор: ин. Василисса,

    На другой день в предрассветных сумерках два странника шли по Аппиевой дороге к равнине Кампании.
    Одним из них был Назарий, другим - апостол Петр, который покидал Рим и гонимых единоверцев.
    Дорога была пустынна. Крестьяне, возившие в город зелень, еще,видимо, не успели запрячь мулов в свои тележки. На каменных плитах,которыми вплоть до самых гор была вымощена дорога, стучали деревянные сандалии двух путников.
    Наконец над седловиной между горами показалось солнце, и странное явление поразило апостола. Ему почудилось, будто золотой диск, вместо того, чтобы подыматься все выше по небу, спускается с гор и катится по дороге.
    - Видишь это сияние - вон оно, приближается к нам? - молвил Петр,остановясь.
    - Я ничего не вижу, - отвечал Назарий. Минуту спустя Петр, приставив к глазам ладонь, сказал:
    - К нам идет Кто-то, весь в солнечном сиянии.
    Однако никакого шума шагов они не слышали. Вокруг было совершенно тихо. Назарий видел только, что деревья вдали колышутся, словно кто-то их тряхнул, и все шире разливается по равнине свет. Он с удивлением поглядел на апостола.
    - Рабби, что с тобою? - тревожно спросил юноша.

    Дорожный посох Петра, выскользнув из его руки, упал наземь, глаза были устремлены вперед, на лице изображались изумление, радость, восторг. Внезапно он бросился на колени, простирая руки, и из уст его вырвался возглас: - Христос! Христос!
    И он приник головою к земле, будто целовал Чьи-то ноги.
    Наступило долгое молчанье, потом в тишине послышался прерываемый рыданьями голос старика:
    - Quo vadis, Domine? (Куда идешь, Господи?)
    Не услышал Назарий ответа, но до ушей Петра донесся грустный,ласковый голос:
    - Раз ты оставляешь народ Мой, Я иду в Рим, на новое распятие.
    Апостол лежал на земле, лицом в пыли, недвижим и нем. Назарий испугался, что он в обмороке или умер, но вот наконец Петр встал, дрожащими руками поднял страннический посох и, ни слова не говоря, повернул к семи холмам города.
    Видя это, юноша повторил как эхо:
    - Quo vadis, Domine?
    - В Рим, - тихо отвечал апостол.
    И он возвратился.
     
    "Камо грядеши", Генрик Сенкевич
  2. ин. Василисса
    Ведь и теперь не другое что соблазняет язычников, а именно то, что нет любви. Но они, скажешь, упрекают нас и в том, что не бывает чудес? Да, но не столько. Язычников не столько обращают чудеса, сколько жизнь; жизни же ничто так не благоустрояет, как любовь. Тех, которые совершали знамения, язычники часто называли и обманщиками; но чистой жизни они не могут укорить. Поэтому, доколе проповедь не была еще распространена, – чудеса, по справедливости, были предметом удивления, а теперь нужно возбудить удивление жизнию. Действительно, ничто столько не соблазняет, как порок; да и справедливо. Ведь когда язычник увидит, что тот, кому заповедано любить и врагов, лихоимствует, грабит, побуждает к вражде и обращается с одноплеменниками, как с дикими зверями, – он назовет наши слова пустыми бреднями. Когда увидит, что (христианин) трепещет смерти, – как примет слова о бессмертии? Когда увидит, что мы властолюбивы и раболепствуем другим страстям, – то еще больше будет привержен к своему учению, не думая о нас ничего великого. Мы, истинно мы виновны в том, что язычники остаются в заблуждении. Свое учение они давно уже осудили и на наше смотрят с уважением; но жизнь наша их удерживает от обращения. На словах любомудрствовать легко, многие и из них это делали; но они требуют доказательства от дел. Пусть, скажешь, они подумают о наших древних мужах? Но они совсем не верят, а хотят видеть людей, живущих теперь. Покажи нам, говорят, веру от дел твоих; а дел нет. Напротив, они видят, что мы хуже зверей терзаем ближнего своего, и потому называют нас язвою вселенной. Вот что удерживает язычников и не дозволяет им присоединиться к нам. Поэтому мы будем наказаны и за них, – не только за то, что творим зло, но и за то, что чрез нас хулится имя Божие.

    Свт. Иоанн Златоуст



    Толкование на Евангелие от Иоанна



    Беседа LXXII


  3. ин. Василисса

    Много живых

    Автор: ин. Василисса,

    В фильме «Горячий снег» есть такой эпизод:
    Изрытое воронками поле боя. Изувеченные тела людей, горящие вражеские танки. В живых – никого. Но ведь одно орудие стреляло! Стреляло до самого конца, остановив врага.
    Запыхавшийся ординарец подбегает к генералу: «Нашел! Живые! Много живых!» У последней уцелевшей пушки горстка бойцов. Уставшие, израненные, но живые! Живые на поле смерти. Сражавшиеся из последних сил и победившие, остановившие врага.
    Весь мир, как это поле боя. Силы тьмы идут лавиной. Воздух наполнен смрадом поверженных душ и горящих чудовищ. И, порою, кажется, что живых защитников правды Божией совсем не осталось.
    Но вот приходишь в монастырь и видишь: монахи и миряне, батюшки и прихожане – как горстка офицеров и солдат у последнего орудия. Они тоже уставшие и израненные. Но они ведут этот бой с диаволом не отступая и не сдаваясь. И будут вести его до конца времен, ибо они: «Живые! Много живых!»Записки на полях души.


    игумен Валериан Головченко.


  4. ин. Василисса
    Вси пришедшии народи на позор сей, видяще бывающая, биюще перси своя, возвращахуся.
    Какое было то зрелище, которое приводило зрителей в совершенное недоумение? Какое было то зрелище, которое запечатлевало уста зрителей молчанием и вместе потрясало души их? Приходили они на зрелище, чтоб удовлетворить любопытству; уходили с зрелища, ударяя в перси и унося с собою страшное недоумение... Какое было это зрелище?

    На это зрелище смотрели не одни человеки — смотрели на него с ужасом и глубочайшим благоговением все ангелы Божий; предметы небесные уже не привлекали их внимания; взоры их устремились, приковались к зрелищу, открывшемуся на земле. Солнце увидело невиданное им и, не стерпевши увиденного, скрыло лучи свои, как человек закрывает очи при невыносимом для них зрелище; оно оделось в глубокий мрак, выражая мраком печаль, столько горькую, как горька смерть. Земля колебалась и потрясалась под событием, совершившимся на ней. Ветхозаветная Церковь растерзала свою великолепную завесу; так терзаются и не щадятся драгоценнейшие одежды при бедствии неотвратимом, решительном. Вси пришедшии народи на позор сей, видяще бывающая, биюще перси своя, возвращахуся... Какое это было зрелище?Было зрелище, которое ныне мы созерцаем в воспоминании, в совершаемом церковном служении, в священном Изображении, предлежащем нашим взорам. Зрелищем был Сын Божий, сошедший с небес, вочеловечившийся для спасения человеков, обруганный, убитый человеками.
    Какое чувство, как не чувство ужаса, должно всецело объять сердце при этом зрелище? Какое состояние, как не состояние совершенного недоумения, должно быть состоянием ума? Какое слово может быть произнесено при этом зрелище? Не замрет ли всякое человеческое слово во устах прежде исшествия из уст?
    Вси пришедшии народи на позор сей, видяще бывающая, биюще перси своя, возвращахуся.
    Возвращались, ударяя в перси, возвращались в недоумении и ужасе те, которые приходили посмотреть на Спасителя, висевшего на древе крестном, подобно плоду зрелому и червленеющемуся, приходили посмотреть с помыслом испытующим, из самомнения напыщенного и ложного. Вера молчала в них. Возгласило к ним померкшее солнце, возгласила к ним вострепетавшая земля, возгласили к ним камни, с треском расступаясь и подымаясь над могилами мертвецов, внезапно оживленных смертью Спасителя. Возвращались в ужасе тщетно любопытствовавшие: в ужасе не от совершенного Богоубийства, — в ужасе от грозного взора и гласа содрогнувшейся бесчувственной природы, выразившей свое познание Бога пред не узнавшим Его человечеством. Биюще перси своя, возвращахуся в страхе за себя, за плоть и кровь свою, в угождение которым пролита кровь, истерзано тело Богочеловека.
    В то время как иудеи, почивавшие на Законе, хвалившиеся обширным и точным знанием Закона, недоумевали, взирая на событие, предреченное Законом и пророками, взирая на самопроизвольную Жертву, которой они были бессознательными жрецами; в то время как иудеи недоумевали и возвращались, волнуемые опасением и мрачным предчувствием собственного бедствия, — стоял пред крестом и Жертвою язычник, сотник, стоял безотходно. Ему невозможно было уйти, потому что он начальствовал стражею, сторожившею Жертву; ему дана была эта счастливая невозможность, потому что таилась в сердце его вера, явная для Сердцеведца. Когда провозгласила природа свое исповедание Бога, сотник дал ответ на таинственный голос природы, дал ответ на таинственную исповедь исповедью явною и всенародною. Воистину Божий Сын бе Сей, сказал он о казненном страннике, висящем пред очами его, узнав в казненном страннике Бога.
    Иудеи, гордившиеся знанием буквы Закона и своею обрядовою наружною праведностью, недоумевали пред распятым на древе Сыном Человеческим и Сыном Божиим. С одной стороны, поражали их знамения: землетрясение, раздрание церковной завесы, глубокий мрак, наступивший в самый полдень; с другой — их ослепляли и ожесточали плотской разум и гордое самообольщение, представлявшие Мессию в блеске земной славы, пышным царем, завоевателем вселенной, в главе многочисленного войска, среди сонма роскошных царедворцев. В это время воин, язычник, исповедал казненного странника Богом; в это время исповедал Его Богом уголовный преступник. Сниди со креста! — насмешливо говорили Богочеловеку слепотствующие иудейские архиереи и книжники, не понимая, какую всесвятую Жертву, какое всесвятое и всесильное Всесожжение они принесли Богу, — сниди со креста, да видим и веру имем. В это время грубый, невежественный разбойник признал Его Богом как восшедшего на крест по причине Божественной праведности Своей, а не по причине греха Своего. Телесными очами он видел обнаженного, близ себя распятого, подчиненного одной участи с собою, беспомощного нищего, осужденного и духовною и гражданскою властью, истерзанного, казненного и еще терзаемого и казнимого всеми выражениями ненависти; очами смиренного сердца он увидел Бога. Сильные, славные, разумные, праведные мира осыпали Бога ругательствами и насмешками, — разбойник обратился к Нему с благовременною и успешною молитвою: помяни мя, Господи, егда приидеши во Царствии си.
    Стояла при кресте и распятом на нем Господе Приснодева Богоматерь. Как мечом, пронзено было печалью Ее сердце: предсказание святого старца Симеона исполнялось. Но Она ведала, что на кресте совершается искупление рода человеческого, Она ведала, что Сын Ее, Сын Божий, благоизволил взойти на крест и принести Себя в примирительную жертву за отверженное человечество; Она ведала, что Господь, совершив искупление чело-веков смертью, воскреснет и совоскресит с Собою человечество; Она ведала это — и безмолвствовала. Безмолвствовала Она пред величием события; безмолвствовала от преизобилия скорби; безмолвствовала пред совершавшеюся волею Божиею, против определений которой нет голоса.
    Стоял при кресте возлюбленный ученик Господа. Он смотрел на высоту креста, — в непостижимой любви добровольной Жертвы созерцал любовь Божественную. Божественная любовь есть источник Богословия. Она — дар Святаго Духа, и богословие — дар Святаго Духа. Она открыла апостолам таинственное значение искупления. Любы Божия обдержит нас, богословствует ученик и посланник Христов, суждших сие: яко аще един за всех умре, то убо вси умроша. По бесконечной любви, которую Господь имеет к человечеству и которую способен иметь один Господь, на кресте пострадало в лице Господа и умерло в лице Господа все человечество. Если же человечество пострадало в Нем, то и оправдалось в Нем; если умерло в Нем, то и оживотворилось в Нем. Смерть Господа соделалась источником жизни.
    Озарившись созерцанием великого события, возвратимся, возлюбленные братия, в домы наши и унесем с собою глубокие, спасительные думы, ударяя этими думами в сердца наши. Мы воспоминали, мы живо созерцали деяние божественной любви, деяние, превысшее слова, превысшее постижения. На эту любовь мученики отозвались потоками крови своей, которую они пролили, как воду; на эту любовь отозвались преподобные умерщвлением плоти со страстъми и похотьми. на эту любовь отозвались многие грешники потоками слез, сердечными воздыханиями, исповеданием своих согрешений, и почерпнули из нее исцеление душам; на эту любовь отозвались многие угнетенные скорбями и болезнями, и эта любовь растворила скорби их Божественным утешением. Отзовемся и мы на любовь к нам Господа нашего сочувствием Его любви: жизнью по Его всесвятым заповедям. Этого знамения любви Он требует от нас, и только это знамение любви Он приемлет от нас. Аще кто любит Мя, сказал Он, слово Мое соблюдет: не любяй Мя, словес Моих не соблюдает. Если мы не отзовемся на любовь Господа к нам любовью к Нему, то кровь Богочеловека не пролита ли за нас напрасно? Не напрасно ли за нас истерзано Его всесвятое Тело? Не напрасно ли возложена на крестный жертвенник и заклана великая Жертва? Всесильно ходатайство ее за нас во спасение; всесильна и жалоба ее на тех, которые пренебрегут ею. Глас крови праведного Авеля восшел от земли на небо и предстал Богу с обвинением на пролившего эту кровь; глас великой Жертвы раздается среди самого неба, на самом престоле Божества, на котором восседает великая Жертва. Глас жалобы Ее есть вместе и Божие определение, изрекающее вечную казнь врагам и презрителям Сына Божия. Кая польза в крови Моей: внегда сходити Ми во истление? вещает всесвятая Жертва, обвиняя христиан, искупленных Ею, принявших цену Ее в себя, низвергших Ее вместе с собою в смрад греховный. Ужасное преступление это совершается всяким, кто взем уды Христовы, свои душу и тело, искупленные Христом и принадлежащие Христу, творит их уды блудничи разнообразным совокуплением со грехом. Не весте ли, говорит апостол, яко храм Божий есте, и Дух Божий живет в вас? Аще кто храм Божий растлит, растлит сего Бог.
     

    Свт. Игнатий Брянчанинов ("Аскетическая проповедь")


  5. ин. Василисса
    Был в наши дни здесь, в Катунаках, некто, кого я не застал, ибо он умер незадолго до моего прихода. Он был послушником у одного слепого старца. И вот однажды пришел к ним один нищий мирянин, проходивший мимо их келлии. И спрашивает его молодой монах: «Откуда ты?» А он был из его деревни. И он не стал с ним знакомиться, а только спросил его: «Как поживает такой-то?» — о своем отце. Гость ему говорит, что он умер и оставил свою жену и трех девочек без средств к существованию, сиротами и нищими. «Был у них и сын, -— говорит он, — который давно ушел, и они не знают, что с ним».
    Итак, монах был сразу как громом поражен. И на него сразу напала брань помыслов. «Уйду, — говорит он своему старцу. — Уйду, чтобы о них заботиться».
    Он просит благословения. Старец ему не дает. Он все время настаивает. И, наставляя его, старец плачет о себе, плачет и о нем. Но переубедить его оказалось невозможным. Наконец старец оставил его на свою волю, и послушник ушел.
    Когда он вышел за пределы Святой Горы, присел, чтобы прийти в себя, в тени одного дерева. И случайно туда пришел вспотевший другой монах; и он сел там же в тени. И начал явившийся говорить ему:
    — Вижу, брат, что ты взволнован. Не скажешь ли мне, что с тобой?
    — Оставь, отец, — говорит ему тот, — со мной случилось большое несчастье.
    И рассказывает ему подробно всю свою историю. А добрый путник ему говорит:
    — Если хочешь, возлюбленный брат, послушать меня, вернись обратно к своему старцу, а Бог будет заботиться о твоем доме. Ты служи своему старцу, тем более что он слепой.
    Но он его не послушал. Ему, одержимому помыслами, казались «яко лжа» слова другого. И после того как тот привел ему многие примеры, как я сейчас тебе, непослушный монах встал, чтобы идти дальше в мир. А явившийся говорит ему в конце:
    — Итак, ты не хочешь послушаться меня и вернуться назад?
    — Нет, — возражает тот.
    — Тогда знай, — говорит явившийся. — Я ангел Господень, и Бог сразу, как только умер твой отец, повелел мне идти к ним, чтобы их охранять и быть их покровителем. Но поскольку сейчас ты идешь вместо меня, я их оставляю и ухожу, потому что ты меня не слушаешь.
    И стал невидим перед ним. И тогда монах пришел в себя, и сразу вернулся к старцу, и нашел его на коленях молящимся о нем.
    Уразумел, чадо мое? Так бывает, когда мы оставляем всё Богу.
     
    Старец Иосиф Исихаст
    Выражение монашеского опыта
  6. ин. Василисса

    Осуждение

    Автор: ин. Василисса,

    О, как многие из человеков увлекаются злыми слухами о ближних и клеветою! Многие добрейшие, благонамереннейшие, даже умнейшие люди совершили великие злодеяния, будучи обмануты злым слухом, поверив клевете, соделавшись легкомысленно орудием неблагонамеренности, злоумышленности. Отчего это? Оттого, что они забыли о основании всех добродетелей, о Богоугодном суде. Оставление суда естественно ведет к действиям безрассудным. История человечества неоспоримо свидетельствует, что злодеяниями добродетельных людей были действия безрассудные, или, что то же, действия, не предваренные судом.
     

     
    В Житии святого Иоанна Милостивого, патриарха александрийского, читаем следующую наставительную и вместе страшную повесть. Некоторый инок ходил в течение нескольких дней по Александрии, имея при себе юную, очень красивую девицу. Многие, видевшие это, соблазнились, подумав, что он имеет ее для греха, и донесли о том патриарху. Патриарх немедленно отдал приказание схватить обоих и, подвергнув тяжкому телесному наказанию, заключить в тюрьму. Когда наступила ночь, инок явился во сне патриарху, показывая свою спину, изъязвленную немилосердным биением. "Угодно ли это тебе, владыко? — сказал он. — Так ли научен ты апостолом пасти стадо Христово не нуждею, но волею и по Бозе. Поверь мне, что ты ошибся как человек". Сказав это, инок удалился от него. Патриарх проснулся, начал размышлять о видении; уразумев свое согрешение, он сидел на одре, печалясь и сожалея о поступке необдуманном и поспешном. При наступлении утра повелевает привести к себе инока, чтоб видеть его и узнать, он ли являлся ему во сне. Инок пришел с великим трудом, потому что едва был в силах двигаться от тяжких ран. Патриарх, увидев его, сделался как бы мертвым и не мог произнести ни одного слова. Пришедши в себя, он просил инока снять одежду, чтоб удостовериться, так ли он изранен, как виден был во сне. С трудом склонился инок снять одежду. Когда он снял ее, открылось, что он был евнух, чего не узнали по наружности его, потому что он был молод. Патриарх, увидев истерзанное тело его, очень сожалел об этом и, призвав оговоривших, отлучил их на три года от Церкви, а у инока просил прощения, сказав ему: "Брат! прости меня, потому что я сделал это в неведении. Я согрешил пред Богом и пред тобою. Однако тебе не следовало ходить так открыто по городу с девицею, чтоб не соблазнились миряне: ведь на тебе образ иноческий". Тогда инок отвечал с великим смирением. "Поверь мне, владыко, я открою тебе со всею правдою дело. Пред этим я был в Газе и, идя поклониться гробу святых мучеников Кира и Иоанна, встретился с этою девицею вечером. Она припала к ногам моим и со слезами умоляла меня, чтоб я позволил ей сопутствовать мне. Я отказал ей и хотел удалиться от нее. Но она, идя вслед за мною, говорила: "Заклинаю тебя Богом Авраамовым, пришедшим спасти грешников и имеющим судить живых и мертвых, не оставь меня". Услышав это, я сказал ей: "Что ты так заклинаешь меня, девица?" Она, рыдая, отвечала мне: "Я — еврейка. Хочу оставить злую веру отцов и сделаться христианкою; умоляю тебя, отец, не оставь меня, но спаси душу мою, желающую веровать во Христа". Услышав это, я убоялся суда Божия и, взяв ее с собою, учил святой вере. Пришедши к гробу святых мучеников, я крестил ее в церкви и хожу с нею в простоте сердца с намерением поместить ее в женский монастырь". Патриарх, услышав это, вздохнул и сказал: "Сколько имеет Бог сокровенных рабов! А мы, окаянные, не знаем их". И пред всеми поведал он видение, которое было ему ночью. Он взял сто златниц и давал иноку; но инок не захотел взять ни одной, сказав: "Если инок верует, что Бог печется о нем, то не нуждается в золоте, если же он любит золото, то не верует существованию Бога". Сказав это, инок поклонился патриарху и ушел. Научившись тяжким опытом, патриарх остерегался легкомысленного осуждения ближних и научал тому же своих словесных овец.
    Между душевными недугами нашими, произведенными в нас падением, замечается невидение своих недостатков, стремление скрыть их и вместе жажда видеть, раскрывать, карать недостатки ближнего. За неимением средств к открытию недостатков в ближнем или по причине несуществования в нем тех недостатков, которые желалось бы нам видеть, прибегаем к вымыслам, прикрывая, украшая и подкрепляя их блестящими острыми словами. Свой недостаток представляется нам извинительным, ничтожным; недостаток ближнего усиливаемся увеличить, представить его достойным всякого порицания, всякого наказания. Этот душевный недуг развит в невнимающих себе в высшей степени; но и во внимающих своему спасению он существует. Нужна бдительность над собою, чтоб избежать увлечения этим недугом. Святой Давид впал в тяжкое согрешение и в продолжение значительного времени, как это часто бывает с падшими в греховную пропасть, не мог прийти в состояние сознания и раскаяния. Господь повелел пророку Нафану обличить Давида. Пророк изобразил царю согрешение его притчею, которою и грех и согрешивший были прикрыты, — просил суда и наказания для согрешившего. Немедленно Давид произнес приговор, далеко превышавший строгостью требование закона. Таково свойство падшего естества нашего! Для своего греха мы ищем снисхождения и милости, для грехов ближнего — взысканий и казней. Нужна осмотрительность и осторожность; нужна осторожность от самих себя. Не суди по мнению и соображению твоим, составившимся от наговора, от слуха и слухов, от собственного твоего поверхностного наблюдения, но подражай Богу, Который сказал: Вопль Содомский и Гоморрский умножися ко Мне, и греси их велицы зело. Сошед убо, узрю, аще по воплю их, грядущему ко Мне, совершаются. Удостоверься самым точным образом и тогда только решайся на осуждение, если требует этого от тебя закон, воспрещающий и самое осуждение ближнего, когда оно производится произвольно, без требования закона. Зависть, ненависть и клевета представили обществу человеческому величайших праведников, Самого Богочеловека в виде величайших злодеев.
     

    Свт. Игнатий Брянчанинов "Аскетическая проповедь"


  7. ин. Василисса
    Мы сами бываем виновниками собственной своей погибели, потому что не приступаем к Богу, не молимся Ему, не призываем Его подобающим образом. А если и приступаем, то делаем это так, как бы не думали получить, - не с подобающею верою все делаем, не с усильным молением, а нерадиво и беспечно. Между тем Бог хочет, чтобы мы Его просили, и если ты просишь, являет тебе великую милость. Это единственный Должник, Который, когда мы просим Его, оказывает нам милость и дает то, чего мы не давали Ему в заем. Но если просят Его с нерадением, то и Он медлит - не потому, что не расположен дать, но потому, что Ему угодно, чтобы мы Его умоляли. Хотя бы ты был пес, но если станешь неотступно просить, то будешь предпочтен беспечному чаду. В чем не успевает дружество, того достигает усиленная просьба. Итак, не говори, что Бог - мой враг, потому и не выслушает меня. Он, если неотступно будешь умолять Его, тотчас ответит тебе, если не по близости твоей к Нему, по крайней мере ради неотступной просьбы твоей. Не говори: я недостоин, и потому не прошу. И сирофиникиянка была такова. Не говори: я многогрешен, и потому не могу просить разгневанного; Бог не на достоинство смотрит, но на расположение. Пусть ты не друг Богу, пусть просишь недолжного, пусть ты расточил отеческое достояние и долгое время находился в отсутствии, пусть ты приходишь к Нему лишенным чести и как худший из всех, пусть являешься к разгневанному и негодующему; только возымей намерение молиться и возвратиться к Нему, - все получишь, и гнев и осуждение тотчас истребишь. Но вот, я молюсь, скажешь ты, - и нет никакого успеха! Это потому, что ты молишься не как сирофиникиянка, или друг, безвременно пришедший, - не как вдова, непрестанно нудящая судию, и сын, расточивший отцовское имущество. Если бы ты так же молился, то скоро бы получил. Хотя и раздражен Бог, но Он - Отец; хотя и разгневан, но чадолюбив, и одного только ищет - не того, чтобы наказать тебя за обиду, но того, чтобы видеть тебя обратившимся и умоляющим Его.
    О, если бы и мы так воспламенялись, как согрето благоутробие Божие любовью к нам! Огнь этой любви ожидает только случая, и если малую искру приложишь к нему, то возжжешь великий благодеющий тебе пламень. Господь болезнует не о том, что обижен, но о том, что ты дерзок и неистовствуешь подобно пьяному. Если мы, будучи злы, болезнуем о детях, не смотря на причиняемые нам от них обиды, то Бог ли, Которого нельзя обидеть, будет гневаться на тебя за то, что досаждаешь Ему? Если мы, любя любовью естественною, болезнуем о детях, то тем более и вполне естественно чадолюбивый болезнует о нас. И, чем больше ты приемлешь от Него, тем более Он радуется, и более обильные готовит нам новые благодеяния. Но когда мы не молим, тогда гневается; когда не просим, тогда отвращается. Для того Он и обнищал, чтобы нас сделать богатыми; для того все претерпел, чтобы нас побудить к молитвам.

    Свт. Иоанн Златоуст



    Толкование на Евангелие от Матфея



    Беседа ХXII


  8. ин. Василисса
    В русском человеке из простонародья нужно уметь отвлекать красоту его от наносного варварства. Обстоятельствами всей почти русской истории народ наш до того был предан разврату и до того был развращаем, соблазняем и постоянно мучим, что еще удивительно, как он дожил, сохранив человеческий образ, а не то что сохранив красоту его. Но он сохранил и красоту своего образа. Кто истинный друг человечества, у кого хоть раз билось сердце по страданиям народа, тот поймет и извинит всю непроходимую наносную грязь, в которую погружен народ наш, и сумеет отыскать в этой грязи бриллианты. Повторяю: судите русский народ не по тем мерзостям, которые он так часто делает, а по тем великим и святым вещам, по которым он и в самой мерзости своей постоянно воздыхает. А ведь не все же и в народе - мерзавцы, есть прямо святые, да еще какие: сами светят и всем нам путь освещают! Я как-то слепо убежден, что нет такого подлеца и мерзавца в русском народе, который бы не знал, что он подл и мерзок, тогда как у других бывает так, что делает мерзость, да еще сам себя за нее похваливает, в принцип свою мерзость возводит, утверждает, что в ней-то и заключается l'Ordre и свет цивилизации, и несчастный кончает тем, что верит тому искренно, слепо и даже честно. Нет, судите наш народ не по тому, чем он есть, а по тому, чем желал бы стать. А идеалы его сильны и святы, и они-то и спасли его в века мучений; они срослись с душой его искони и наградили ее навеки простодушием и честностью, искренностию и широким всеоткрытым умом, и всё это в самом привлекательном гармоническом соединении. А если притом и так много грязи, то русский человек и тоскует от нее всего более сам, и верит, что всё это - лишь наносное и временное, наваждение диавольское, что кончится тьма и что непременно воссияет когда-нибудь вечный свет. Я не буду вспоминать про его исторические идеалы, про его Сергиев, Феодосиев Печерских и даже про Тихона Задонского. А кстати: многие ли знают про Тихона Задонского? Зачем это так совсем не знать и совсем дать себе слово не читать? Некогда, что ли? Поверьте, господа, что вы, к удивлению вашему, узнали бы прекрасные вещи
    ....Мне припомнился август месяц в нашей деревне: Я прошел за гумна и, спустившись в овраг, поднялся в Лоск. И вот я забился гуще в кусты и слышу, как недалеко, шагах в тридцати, на поляне, одиноко пашет мужик. Я знаю, что он пашет круто в гору и лошадь идет трудно, а до меня изредка долетает его окрик: "Ну-ну!" Я почти всех наших мужиков знаю, но не знаю, который это теперь пашет, да мне и всё равно, я весь погружен в мое дело, я тоже занят: я выламываю себе ореховый хлыст, чтоб стегать им лягушек. И теперь даже, когда я пишу это, мне так и послышался запах нашего деревенского березняка: впечатления эти остаются на всю жизнь. Вдруг, среди глубокой тишины, я ясно и отчетливо услышал крик: "Волк бежит!" Я вскрикнул и вне себя от испуга, крича в голос, выбежал на поляну, прямо на пашущего мужика.

     
    Это был наш мужик Марей. Не знаю, есть ли такое имя, но его все звали Мареем. Я знал его, но до того никогда почти не случалось мне заговорить с ним. Он даже остановил кобыленку, заслышав крик мой, и когда я, разбежавшись, уцепился одной рукой за его соху, а другою за его рукав, то он разглядел мой испуг.
    - Волк бежит! - прокричал я, задыхаясь. Он вскинул голову и невольно огляделся кругом, на мгновенье почти мне поверив.
    - Где волк?
    - Закричал... Кто-то закричал сейчас: "Волк бежит"... - пролепетал я.
    - Что ты, что ты, какой волк, померещилось; вишь! Какому тут волку быть! - бормотал он, ободряя меня. Но я весь трясся и еще крепче уцепился за его зипун и, должно быть, был очень бледен. Он смотрел на меня с беспокойною улыбкою, видимо боясь и тревожась за меня.
    - Ишь ведь испужался, ай-ай! - качал он головой. - Полно, родный. Ишь малец, ай!
    Он протянул руку и вдруг погладил меня по щеке.
    - Ну, полно же, ну, Христос с тобой, окстись. - Но я не крестился; углы губ моих вздрагивали, и, кажется, это особенно его поразило. Он протянул тихонько свой толстый, с черным ногтем, запачканный в земле палец и тихонько дотронулся до вспрыгивавших моих губ.
    - Ишь ведь, ай, - улыбнулся он мне какою-то материнскою и длинною улыбкой, - Господи, да что это, ишь ведь, ай, ай!
    Я понял наконец, что волка нет и что мне крик: "Волк бежит" - померещился.
    - Ну, я пойду, - сказал я, вопросительно и робко смотря на него.
    - Ну и ступай, а я те вослед посмотрю. Уж я тебя волку не дам! - прибавил он, всё так же матерински мне улыбаясь, - ну, Христос с тобой, ну ступай, - и он перекрестил меня рукой и сам перекрестился. Я пошел, оглядываясь назад почти каждые десять шагов. Марей, пока я шел, всё стоял с своей кобыленкой и смотрел мне вслед, каждый раз кивая мне головой, когда я оглядывался. Мне, признаться, было немножко перед ним стыдно, что я так испугался, но шел я, всё еще очень побаиваясь волка, пока не поднялся на косогор оврага, до первой риги; тут испуг соскочил совсем, и вдруг откуда ни возьмись бросилась ко мне наша дворовая собака Волчок. С Волчком-то я уж вполне ободрился и обернулся в последний раз к Марею; лица его я уже не мог разглядеть ясно, но чувствовал, что он все точно так же мне ласково улыбается и кивает головой. Я махнул ему рукой, он махнул мне тоже и тронул кобыленку.
    - Ну-ну! - послышался опять отдаленный окрик его, и кобыленка потянула опять свою соху.
    Я тогда, придя домой от Марея, никому не рассказал о моем "приключении". Да и какое это было приключение? Да и об Марее я тогда очень скоро забыл. Встречаясь с ним потом изредка, я никогда даже с ним не заговаривал, не только про волка, да и ни об чем, и вдруг теперь, двадцать лет спустя, в Сибири, припомнил всю эту встречу с такою ясностью, до самой последней черты. Значит, залегла же она в душе моей неприметно, сама собой и без воли моей, и вдруг припомнилась тогда, когда было надо; припомнилась эта нежная, материнская улыбка бедного крепостного мужика, его кресты, его покачиванье головой: "Ишь ведь, испужался, малец!" И особенно этот толстый его, запачканный в земле палец, которым он тихо и с робкою нежностью прикоснулся к вздрагивавшим губам моим. Конечно, всякий бы ободрил ребенка, но тут в этой уединенной встрече случилось как бы что-то совсем другое, и если б я был собственным его сыном, он не мог бы посмотреть на меня сияющим более светлою любовью взглядом, а кто его заставлял? Был он собственный крепостной наш мужик, а я все же его барчонок; никто бы не узнал, как он ласкал меня, и не наградил за то. Любил он, что ли, так уж очень маленьких детей? Такие бывают. Встреча была уединенная, в пустом поле, и только Бог, может, видел сверху, каким глубоким и просвещенным человеческим чувством и какою тонкою, почти женственною нежностью может быть наполнено сердце иного грубого, зверски невежественного крепостного русского мужика, еще и не ждавшего, не гадавшего тогда о своей свободе.
    И вот, когда я сошел с нар и огляделся кругом, помню, я вдруг почувствовал, что могу смотреть на этих несчастных совсем другим взглядом и что вдруг, каким-то чудом, исчезла совсем всякая ненависть и злоба в сердце моем. Я пошел, вглядываясь в встречавшиеся лица. Этот обритый и шельмованный мужик, с клеймами на лице и хмельной, орущий свою пьяную сиплую песню, ведь это тоже, может быть, тот же самый Марей: ведь я же не могу заглянуть в его сердце.

    Дневник писателя, 1876 г.


  9. ин. Василисса
    ЯВЛЕНИЕ БОЖИЕЙ МАТЕРИ НА КУРСКОЙ ДУГЕ


     
    В книге "Православные чудеса XX века" этому дивному чуду посвящено всего лишь несколько строк, но они воскрешают в памяти каждого русского человека переломный момент в ходе Великой Отечественной войны. "Мой дядя, - вспоминает наш современник, - видел во время войны Матерь Божию, - это было на Курской дуге. Она явилась на небе, указала рукой в сторону немцев, как бы обозначая направление нашего наступления. Вся рота это видела - и все упали на колени, все уверовали и сердечно молились Пресвятой Богородице. А война с того дня потекла, действительно, в другом направлении - русские стали наступать. Так мой дядя-фронтовик стал верующим...
    И ВЫВЕЛА ПО ТРОПОЧКЕ К СВОИМ...


     
    Среди наших известнейших священнослужителей было немало ветеранов Великой Отечественной войны, оставивших потомству свои воспоминания о боевом прошлом, о чудесных встречах на дорогах войны. Вот что рассказал о себе наместник Псково-Печерского монастыря архимандрит Алипий (Воронов). В молодости он был неверующим человеком. Когда началась Великая Отечественная война, его, офицера, призвали на фронт. На прощание мать дала ему иконку Божией Матери и завещала: "Сынок, когда тебе будет трудно, достань иконку, помолись Богородице - Она тебе поможет!" Материнское напутствие не изгладилось из памяти: согревало, вселяло надежду.
    Однажды с группой своих солдат он попал в окружение в лесу, был ранен. С трех сторон немцы, с четвертой - вязкое болото. Тут-то и вспомнил он материнский наказ. Поотстал немного от своих, достал иконку и, как мог, стал молиться: "Богородица Дева, если Ты есть - помоги!" Помолился и возвращается к своим, а рядом с ними стоит старушка, обращается к ним: "Что, заплутали, сынки? Пойдемте, я вам тропочку покажу!" И вывела всех по тропочке к своим. Отец Алипий отстал опять и говорит старушке: "Ну, мать, не знаю, как тебя и отблагодарить!" А "старушка" ему отвечает: "А ты Мне еще всю жизнь свою служить будешь!" - и пропала, как будто и не было. Тут-то и вспомнил он прощальное материнское напутствие, тут только и понял он, что это была за "старушка"!
    И слова те оказались неложными: действительно, и служил он потом всю жизнь Божией Матери - долгие годы был наместником Свято-Успенского Псково-Печерского монастыря.
     

    С ЛЮБОВЬЮ - РАДИ ГОСПОДА


    Этот рассказ был записан в Дивееве со слов известной старицы - схимонахини Маргариты.
    В голодное время года войны она приютила беженку. А дома оставалось всего одно одеяло и пальто. И отдала матушка Маргарита ей одеяло. Зима, топить почти нечем. Прикроет грудь пальтишком - ноги мерзнут, ноги укроет - грудь мерзнет. И так месяц за месяцем. Однажды м. Маргарита молилась перед своей любимой иконой Божией Матери и видит: оживает Царица Небесная и начинает укутывать поношенным ее одеялом... Младенца Христа!
    Все, что мы делаем ради Господа, с любовью принимается на Небесах.
    ПЛАЧ БОГОРОДИЦЫ


    Рассказ фронтовика


     
    Место, где мы сидели в окопах, казалось каким-то особенным. Словно кто-то помогал нам: немцы атаковали нас превосходящими силами, а мы их отбрасывали, и потери у нас были на удивление небольшими.
    А в тот день бой был особенно жестоким. Вся ничейная полоса покрылась телами убитых - и наших, и немцев. Бой стих только к вечеру. Мы занялись, кто, чем в ожидании, когда нам ужин привезут. Я достал кисет, закурил, а земляк мой, Иван Божков, отошел в сторону. Вдруг вижу: Божков высунул голову над бруствером.
    - Иван, - кричу, - ты что делаешь? Снайпера дожидаешься?
    Божков опустился в окоп - сам не свой. И говорит мне тихо:
    - Петя, там женщина плачет...
    - Тебе показалось, откуда тут женщине взяться?
    Но когда со стороны немцев стихла "музыка", мы услышали, что где-то и вправду плачет женщина. Божков надел на голову каску и вылез на бруствер.
    - Там туман клубится, - говорит он нам. - А в тумане по ничейной полосе в нашу сторону идет женщина... Наклоняется над убитыми и плачет. Господи! Она похожа на Богородицу... Братцы! Ведь нас Господь избрал для этой памятной минуты, на наших глазах чудо совершается! Перед нами святое видение!..
    Мы осторожно выглянули из окопа. По ничейной полосе в клубах тумана шла женщина в темной и длинной одежде. Она склонялась к земле и громко плакала. Тут кто-то говорит:
    - А немцы тоже на видение смотрят. Вон их каски над окопами торчат... Да, тут что-то не так. Смотри, какая Она высокая, раза в два выше обычной женщины...
    Господи, как же Она плакала, прямо в душе все переворачивалось!
    Пока мы смотрели на видение, странный туман покрыл большую часть ничейной полосы. Мне подумалось:
    "Надо же, будто саваном погибших укрывает..." А Женщина, так похожая на Богородицу, вдруг перестала плакать, повернулась в сторону наших окопов и поклонилась.
    - Богородица в нашу сторону поклонилась! Победа за нами! - громко сказал Божков.
    "ЭТО БЫЛО С МОИМ ОТЦОМ..."


     
    "Это было с моим отцом..." - так начал свой удивительный рассказ священник Михаил Махов. Ушел его отец на фронт молодым, тридцатилетним. "Вот бабушка наша Феодосия, его мать, и начала утром и вечером молиться о сыне-воине..." Молилась неустанно - перед иконами свечи зажигала, поклоны земные неисчислимые клала. Но... пришла похоронка. И в семье решили не показывать бабушке. "А она все продолжает о здравии своего Сережи молиться - об отце моем..."
    И вот однажды, встав поутру, говорит: "Странный сон сегодня приснился. Будто Сергей прошел задами, за огородами, чтобы мальчишки его не опередили, вошел в дом, а я у печки хлопочу. Он закрыл мне руками глаза и молчит.
    А я говорю:
    - Сережа, пусти, я тебя узнала! - повернулась к нему, а он говорит мне:
    - Я, мать, ненадолго, покажусь, что живой, и пойду. А потом я приду. Что скажут про меня - не верь. Живой я, живой!"
    - Странный сон! Наверное, надо за него помолиться, - и она снова пошла к иконам. И тут не выдержало у деда сердце:
    - Не плачь, мать! На вот и за упокой помолись! - и дает ей похоронку. А она посмотрела на похоронку и отвечает:
    - Да нет, живой он! Сам сегодня сказал.
    И продолжает молиться о здравии. Отец смотрит и молчит. Он-то думал, что сейчас слезы будут, а она спокойная.
    И вымолила-таки...
    Однажды бабушка Феодосия стояла у печки, вдруг глаза ее кто-то закрыл ладонями.
    - Сережа, - воскликнула она, - да отпусти ты! Я узнала тебя!
    И повернулась. Сын стоял перед нею. Он прошел задами, за огородами, чтобы мальчишки вперед него не прибежали, вошел тихонько в дом, подошел к матери и закрыл ей глаза руками.

    МОЛИТВА ПОД ГУСЕНИЦАМИ


    По-настоящему верующим человеком о. Олег (Олег Викторович Киселев) стал в годы Великой Отечественной войны. В 1944 году, уже пройдя немало фронтовых дорог, он оказался под Ленинградом. Немцы отходили с тяжелыми боями и большими потерями, но дрались ожесточенно.
    - Была долгая вражеская артподготовка, - вспоминает отец Олег, - потом пошли немецкие танки, наши подбивали их из орудий, а я с напарником - из противотанкового ружья. Подбили мы два танка, но немцы прорвались и стали "утюжить" наши окопы: наезжали на окоп и, пройдя по нему гусеницами, пытались раздавить солдат, оружие, разрушить окоп...
    Мы стреляли по танку, но он двигался вперед: земля осыпалась, танк ревел, заглушая все. Я оказался под ним, гусеницы почти задевали меня, окоп оседал, оседал также и танк. Меня засыпало землей, танк ворочался надо мной. Вот-вот буду раздавлен. Не страх охватил меня, а беспредельный ужас! И тогда вспыхнула в моем сознании молитва: "Господи Иисусе, Сыне Божий! Пресвятая Богородица! Спаси и помоги!" Всю свою душу вложил я в эту неистовую мольбу к Богу и Пресвятой Богородице. В сотые доли секунды пронеслась вся моя жизнь передо мною, но особенно четко пронзила мысль о Боге, моей вине перед Ним. А далее...
    Танк, проутюжив окоп, пополз дальше, но был подбит - об этом я узнал позже. Меня солдаты отрыли, вытащили, влили в горло водку - и я быстро пришел в себя. Подошел лейтенант и удивленно воскликнул: "Ребята! Взгляните на Киселева, он весь седой!" Действительно, за несколько минут, проведенных под гусеницами танка, я поседел.
    Там же, на поле боя, дал я обет Господу Богу и Пресвятой Богородице стать после войны священником, что и исполнил.
  10. ин. Василисса
    Желающий безмолвстовать и содевать спасение свое в суетном веке сем, заключает слух даже от крика малых птиц, потому что и это препятствует совершенству безмолвия. Сколько же тому должно препятствовать сообращение с людьми? Как человек благородный и честный забывает о своем благородстве, когда опьянеет, и подвергается бесчестию и осмеянию даже от самых рабов своих: так и целомудрие души повреждается от беседы и сообращения с людьми, коими приводится в забвение чин безмолвия, изглаждается память Божия из души и расстраивается доброе и мирное устроение сердца. И если по временам только бывающее сообращение с кем-нибудь причиняет такой вред душе: то что сказать о повседневном таком поведении и непрестанном почти смятении? -- По истине, праведный Судия праведно осудит их на вечную пагубу. Ибо Апостол учит нас: слово гнило да не исходит из уст ваших. А произносящий тьмы слов как дерзнет сказать, что не испустил ни одного гнилого слова?
    Если трепещешь ада и жаждешь Царствия Божия, никогда не произнесешь праздного слова: ибо Сам Господь сказал, что мы дадим отчет о всяком праздном слове. Все же те слова, кои не пользуют души, суть слова праздныя.
    Итак, необходимо, добрая сестра моя, со всем вниманием устраниться от сообращения с людьми, от которого не бывает никакой пользы. Ибо Пророк говорит: от многословия не избежиши греха, - и: при друге и враге не говори много. Особенно же тебе юной нужна всякая осторожность. Потому, имея такое множество свидетельств, сколько есть сил, удаляйся бесполезных связей и душевредного празднословия, памятуя слово, сказанное Господом: аминь, аминь, глаголю вам, яко всякое праздное слово, еже аще рекут человецы, дадят о нем слово в день судный; но всегда безмолвствуй и прилежи божественному чтению.
    Скажу тебе один пример: как лишенные сего видимого света никогда не ходят право, так и не читающие Божественных Писаний, и не приседящие молитве часто претыкаются, и неизбежно заблуждают, будучи окружены бедственным мраком. - Божественное Писание то же для души, что дождь для земли жаждущей. Сколько ни сей человек на земле не одожденной, она ничего не произрастит ему: так и без чтения Божественных Писаний душа не даст прозябений духовных.
    Как вино веселит сердце человека и утишает скорбь; так и духовное вино, т.е. Писание, на радость прелагает душу. И ненасытима сладость Божественных Писаний - Когда читаешь и не понимаешь силы слова, - не унывай, но прочитай то дважды, трижды и многажды, призывая Господа нашего Иисуса Христа, да отверзет очи ума твоего.
    Оставь мятущие суеты и приседи чтению Божественных Писаний, - и обретешь спасение души твоей. -- Всегдашнее безмолвие и чтение, умеренное бдение, пост и молчание скоро приводят подвизающегося к дверям спасения. Если же он несколько дней посвящает на то, а потом опять впадается в развлечения, то он в прельщении, и одною рукою разоряет то, что созидает другою.

    "Духовныя наставления монаха Исаии пречестной монахине Феодоре"


  11. ин. Василисса
    Горестное грехопадение положило печать на лицо твое, на всю наружность твою. Исчезла ра­дость, постоянно светившаяся в твоих взорах; ис­чезло спокойствие, так изящно располагавшее черты на лице твоем. Твоя поступь была как бы поступь ангела благовествующего; речь твоя лилась живою струею, увеселяя слух и сердце вни­мавших тебе; свидание и беседа с тобою остав­ляли приятнейшее, продолжительное впечатле­ние. Угрюм, уныл, мрачен ныне взор твой; на лице написаны тревога и мучение; медленна, задумчи­ва поступь твоя, явилось в ней странное колеба­ние. Отрывисто, кратко слово твое; его нет у тебя для друзей твоих; ты представляешься постоян­но занятым иною беседою, невидимою, непонят­ною; ты занят каким-то таинственным словоп­рением, привлекающим к себе все чувства, все мысли твои. Сердце твое закрыто. Искренность ты заменил уклончивостью. Все намерения твои, вся жизнь твоя сосредоточились в тебе одном. Ты неприступен для участия. Тяжкая грусть и пус­тота остаются следом твоим после свидания с то­бою. Отражается в наружности человека душев­ное состояние его.

    свт. Игнатий Брянчанинов
    Приношение современному монашеству


  12. ин. Василисса
    Обычно мы общаться не умеем. Наши слова, разговоры - это удары мечом, которые разрубают духовные связи и убивают нашу любовь. Пока мы молчим, мы замечательны и великолепны, но едва открываем рот - все губим.
    Когда встречаются два человека, каждый из них хочет выделиться, и тогда их разговор состоит из взаимных возражений. Как будто встретились простак с глупцом. Ты, когда высказываешь свое мнение, глупец, потому что не понимаешь, что для другого твои слова - это величайшая глупость. А другой человек - простак, потому что его мнение отличается от твоего. О, если бы вы никогда так не общались! Ведь даже если и была какая-то надежда на ваше единодушие, разговором вы положите конец всякой надежде на общение. Довод и возражение означают столкновение, разделение, а не единодушие. Потому обычно слова праздны.
    В вас не должно быть дерзости, не должно быть чувства, что, поскольку ближний - свой человек, ваш друг и брат, вы можете обращаться с ним бестактно.
    Зачастую какой бы грех человек ни совершал, он совершает его потому, что уверен: он делает это ради Бога. Тем более такое обольщение относится к разговорам. Говорить нас всегда заставляет какая-то причина. И вот для того, чтобы ясно это показать, ава Исаия наставляет: "Не беседуйте ни о мире, ни о Боге, ни о спасении ваших душ. Ибо когда вы начнете говорить будто бы о Боге, о догматах, о нравственности, о богослужении, то вы будете просто бросать слова на ветер и в конце концов поссоритесь".
    Только тот, кто переживает серьезный кризис - или душевный, или во взаимоотношениях с людьми, или семейный, или профессиональный, - имеет склонность и расположение постоянно общаться с людьми. А тот, у кого в жизни все в порядке, кто счастлив, всегда предпочитает держать дистанцию со всеми и пребывать в молчании, потому что разговоры и постоянное общение есть не что иное, как растрата себя ради другого. Где сходятся двое, туда входит разделение и разлад, туда входит эгоизм, разрушающий все. Более того, при разговорах не избежать греха, как ясно говорит слово Божие, а грех - это не просто разделение, это смерть души, конец дружбы, братских отношений, вообще всего. Потому самые болтливые - это и самые одинокие.
    Говорят, какой-то клоун собирал толпы народа для увеселения, а сам ходил в монастырь для того, чтобы обрести мир в самом себе. Это действительно так. Когда вы видите, что кто-нибудь постоянно болтает, знайте, что внутри у него полный разлад, который он пытается скрыть под разговорами. Вместо того, чтобы сосредоточиться для обретения внутренней цельности, он окончательно рассеивается в разговорах и ничего не может делать. Поэтому истинно мы общаемся, когда вместе работаем, молчим и, в особенности, вместе молимся за богослужением. Такое общение служит признаком мудрого человека.
     
    архим. Эмилиан
    Толкование на подвижнические слова Аввы Исаии
  13. ин. Василисса
    Увлекающийся страстию и необдуманностию при выговоре или наказании, во-первых, унижает и попирает человечество в самом себе, и потом в лице, подвергшемся взысканию, смешивая порок с человеком, между тем как существенная цель всякого исправления и состоит в том, чтоб отделить порок от человека. Замечено, что выговор имеет самое спасительное действие, когда делающий его энергически выставляет черную сторону порока и его пагубные последствия пред впадшим в порок, выражая вместе с этим искреннее чувство сожаления и благожелания к впавшему в порок. Столько же спасительно действие наказания, когда при назначении и исполнении его действие проистекает из вышепредложенного взгляда и ощущения. Действующего так можно уподобить вытаскивающему погрязшего в болото, очищающему его от грязи и тины, в которые он попал. Но тот, кто при выговорах и наказаниях смешивает порок с человеком и принадлежащее пороку приписывает лицу, по всей справедливости может быть уподоблен нашедшему своего ближнего погрязшем в болото, пришедшему за это в негодование на ближнего и затем втоптавшему его еще глубже в зловредную грязь и тину, в которых можно даже утонуть. И топят ближних своих, не подозревая этого свойства в своих действиях, многие, думающие исправлять их.
     

    свт. Игнатий Брянчанинов
    Полное собрание писем, том II


  14. ин. Василисса
    Говорю это потому, что многие часто, когда мы убеждаем их быть внимательными к себе и бодрствовать, остаются безпечными, обращают увещание в смех и говорят: ты заступишься за меня в тот день, и — я ободряюсь и не боюсь. А другой говорит: у меня отец — мученик; а иной: у меня дед — епископ; другие еще указывают на всех домашних своих. Но все это пустыя слова; ибо тогда не может принести нами пользы добродетель других. Вспомни о тех девах, котором не уделили елея пяти девам: сами они вошли в брачный чертог, а те остались за дверями. Великое благо иметь надежду спасения в собственных добрых делах; а никакой друг никогда не защитит там. Если и здесь, где от нас зависит перемена, Господь говорит Иеремии: «ты же не молися о людех сих» (Иер. VII:16); то тем более там. Что говоришь ты? У тебя отец — мученик? Это самое особенно и может послужить к большему твоему осуждению, когда ты, имея дома примеры добродетели, окажешь себя недостойным добродетели предков. Но ты имеешь доблестнаго и дивнаго друга? И он тебе не поможет тогда.
    Отнюдь не говори мне: отец у меня консул. Хотя бы твоим отцом был апостол Павел, а братьями мученики, но если ты не подражаешь их добродетели, то нет тебе никакой пользы от такого родства, а скорее оно повредит тебе и послужит к осуждению. Мать моя, говоришь, милосердная. А что от этого тебе безчеловечному? Ея человеколюбие увеличивает виновность твоего злонравия. Что говорит Иоанн Креститель к народу иудейскому? «Сотворите плоды достойны покаяния и не начинайте глаголати: отца имамы Авраама» (Лук. III:8). Ты имеешь знаменитаго предка? Если ты будешь подражать ему, то получишь пользу; но если не будешь подражать, то знаменитый предок будет твоим обвинителем, за то, что ты от добраго корня вышел горьким плодом. Никогда не называй блаженным человека, имеющаго родственником праведника, если он не подражает его нравам. Мать у тебя святая? Тебе ничего от этого. Мать у тебя порочная? И из этого тебе ничего. Как добродетель той не приносит тебе пользы, если не подражаешь ея добродетели: так и порочность этой не вредит тебе, если ты не предан порокам. Как там больше осуждения тебе, потому что, имея у себя образец, ты не подражал добродетели; так и здесь больше тебе похвалы, что, имея порочную мать, ты не подражал ея порокам, но от горькаго корня вышел сладким плодом. Не знаменитость предков требуется от нас, а добродетельный образ жизни. Я и раба назову благородным, и господина достойным цепей, когда узнаю образ жизни; и знатный для меня не благороден, если имеет рабскую душу; ибо кто действительно раб, кроме совершающаго грехи? Другое рабство зависит от неблагоприятных обстоятельств; а это рабство заключается в развращении сердца; так как и в начале отсюда произошло рабство.
     

    Свт. Иоанн Златоуст



    Слова о Лазаре


  15. ин. Василисса
    Но сколько бы не говорили нам об Иисусовой молитве и ее плодах, сколько бы ни учили - это просто введение, которое вызывает духовный аппетит. Никто не может обучиться молитве, не подвизаясь лично, не приступив к этому умному деланию.
    Молитва необходима для клириков и всех, живущих посреди мира. Нужно осознать необходимость очищения от страстей, желать не только других лечить, но одновременно искренне считать, что все мы исполнены страстей. Нужно стремиться к очищению и преображению себя и просить в молитве просвещения от Бога. Первый дар, который посылает молящемуся Христос, представляет собой осознание греховности. Человек перестает верить, что он "хороший" и считает себя мерзостью запустения, стоящей на святом месте (Мф. 24:15). Бурав благодати сверлит и добирается до глубины души. Каких только нечистот нет в нас! Душа наша смердит. Неведомое ранее открывается ныне вместе с молитвой, и, как результат, начинаешь считать себя ниже всех. Ад - единственное жилище для тебя. И наступает время слез. Оплакиваешь мертвеца, который внутри тебя. Можно ли плакать о мертвеце, находящемся в соседнем доме, и не оплакивать своего собственного? Так и делатель молитвы не замечает греховности других, но лишь свою смерть.
    Полчаса молитвы заменяют три часа освежающего сна. Преуспевший в молитве человек, когда молится отдыхает и умировтворяется. Даже с этой стороны она является весьма тонизирующим лекарством для организма. Так что, отец мой, все дела свои оберните золотым покрывалом молитвы. То, что мы имеем массу бедствий, то, что многие из братий расстраиваются и смущаются во время духовного делания, происходит вследствие чрезмерной занятости ума (рассудка), а не сердца. Они устают от размышлений по поводу того, что сказать, тогда как, если живем по благодати, мысли появляются легко, они несутся подобно стремительной реке. Если братия ссорятся между собой, и не может воцариться мир, если мы уязвляемся несправедливыми нападениями вместо того, чтобы радоваться им (по заповеди Христовой), это происходит, потому что у нас нет хороших отношений с молитвой.
     

    Святая Гора - место созерцания.



    Беседа с пустынником об Иисусовой молитве


  16. ин. Василисса
    Всякий, кто захочет беспристрастно и основательно исследовать состояние души своей, усмотрит в ней недуг нечувствия, усмотрит обширность значения его, усмотрит тяжесть и важность его, сознается, что он — проявление и свидетельство мертвости духа. Когда мы захотим заняться чтением Слова Божия, какая нападает на нас скука! Как все, читаемое нами, представляется нам малопонятным, не заслуживающим внимания, странным! Как желаем мы освободиться скорее от этого чтения! Отчего это? Оттого, что мы не сочувствуем Слову Божию.
    Когда мы встанем на молитву, какую ощущаем сухость, холодность! Как спешим окончить наше поверхностное, исполненное развлечения моление! Это отчего? Оттого, что мы чужды Богу: мы веруем в существование Бога мертвою верою; Его нет для ощущения нашего. Отчего забыта нами вечность? Разве мы исключены из числа тех, которые должны вступить в ее необъятную область? Разве смерть не предстоит нам лицом к лицу, как предстоит она прочим человекам? Отчего это? Оттого, что мы прилепились всею душою к веществу, никогда не думаем и не хотим думать о вечности, утратили драгоценное предощущение ее, стяжали ложное ощущение к нашему земному странствованию. Это ложное ощущение представляет нам земную жизнь бесконечною. Мы столько обмануты и увлечены ложным ощущением, что сообразно ему располагаем все действия наши, принося способности души и тела в жертву тлению, нисколько не заботясь об ожидающем нас ином мире, между тем как мы непременно должны сделаться вечными жителями этого мира. Отчего источаются из нас, как из источника, празднословие, смехословие, осуждение ближних, колкие насмешки над ними? Отчего мы проводим без отягощения многие часы в пустейших увеселениях, не находим сытости в них, стараемся одно суетное занятие заменить другим, а кратчайшего времени не хотим посвятить на рассматривание согрешений своих, на плач о них? Оттого, что мы стяжали сочувствие к греху, ко всему суетному, ко всему, чем вводится грех в человека и чем хранится грех в человеке; оттого, что мы утратили сочувствие ко всем упражнениям, вводящим в человека, умножающим и хранящим в человеке боголюбезные добродетели. Нечувствие насаждается в душу враждебным Богу миром и враждебными Богу падшими ангелами при содействии нашего произволения. Оно возрастает и укрепляется жизнью по началам мира; оно возрастает и укрепляется от последования своим падшим разуму и воле, от оставления служения Богу и от небрежного служения Богу. Когда нечувствие укоснит в душе и соделается ее качеством, тогда мир и миродержцы прилагают к камню печать свою. Печать эта состоит в общении человеческого духа с падшими духами, в усвоении духом человеческим впечатлений, произведенных на него духами падшими, в подчинении насильственному влиянию и преобладанию духов отверженных.

     
    Кто отвалит нам камень от дверей гроба? Вопрос, исполненный заботливости, печали, недоумения. Ощущают эту заботливость, эту печаль, это недоумение те души, которые направились ко Господу, оставив служение миру и греху. Пред взорами их обнаруживается, во всем ужасном объеме и значении своем, недуг нечувствия. Они желают и молиться с умилением и упражняться в чтении Слова Божия вне всякого другого чтения, и пребывать в постоянном созерцании греховности своей, в постоянном болезновании о ней, словом сказать, желают усвоиться, принадлежать Богу, — встречают неожиданное, неизвестное служителям мира сопротивление в самих себе: нечувствие сердца. Сердце, пораженное предшествовавшею нерадивою жизнью, как бы смертельною язвою, не обнаруживает никакого признака жизни. Тщетно собирает ум помышления о смерти, о суде Божием, о множестве согрешений своих, о муках ада, о наслаждении рая; тщетно старается ум ударять в сердце этими помышлениями: оно пребывает без сочувствия к ним, как бы и ад, и рай, и суд Божий, и согрешения, и состояние падения и погибели не имели к сердцу никакого отношения. Оно спит глубоким сном, сном смертным; оно спит, напоенное и упоенное греховною отравою.
    По наставлению святых отцов, для уничтожения нечувствия нужно со стороны человека постоянное, терпеливое, непрерывное действие против нечувствия, нужна постоянная, благочестивая, внимательная жизнь. Такою жизнью наветуется жизнь нечувствия; но одними собственными усилиями человека не умерщвляется эта смерть духа человеческого: уничтожается нечувствие действием Божественной благодати. Ангел Божий, по повелению Бога, нисходит в помощь к труждающейся и утружденной душе, отваливает камень ожесточения от сердца, исполняет сердце умиления, возвещает душе воскресение, которое бывает обычным последствием постоянного умиления. Умиление есть первый признак оживления сердца в отношении к Богу и к вечности. Что такое — умиление? Умиление есть ощущение человеком милости и сострадания к самому себе, к своему бедственному состоянию, состоянию падения, состоянию вечной смерти.
    Не нужно Богу, для Него Самого, посвящение жизни нашей, посвящение всех сил и способностей наших в служение Ему — для нас это необходимо. Принесем их, как миро, ко гробу Господа. Благовременно купим миро — благое произволение. С юности нашей отречемся от всех жертв греху; на эту цену купим миро — благое произволение. Служение греху невозможно соединить с служением Богу: первым уничтожается второе. Не попустим греху умертвить в духе нашем сочувствие к Богу и ко всему Божественному! Не попустим греху запечатлеть нас своими впечатлениями, получить над нами преобладание насильственное. Вступивший в служение Богу с дней неиспорченной юности и пребывающий в этом служении с постоянством подчиняется непрестанному влиянию Святаго Духа, запечатлевается исходящими от Него благодатными, всесвятыми впечатлениями, стяжает, в свое время, деятельное познание воскресения Христова, оживает во Христе духом, соделывается, по избранию и повелению Божиим, проповедником воскресения для братии своей. Кто по неведению или увлечению поработился греху, вступил в общение с падшими духами, сопричислился им, утратил в духе своем связь с Богом и небожителями, тот да уврачует себя покаянием. Не будем отлагать врачевания нашего день на день, чтоб не подкралась неожиданно смерть, не восхитила нас внезапно, чтоб мы не оказались неспособными к вступлению в селения некончающегося покоя и праздника, чтоб не были ввергнуты, как непотребные плевелы, в пламень адский, вечно жгущий и никогда несожигающий. Врачевание застарелых недугов совершается не так скоро и не так удобно, как то представляет себе неведение. Не без причины милосердие Божие дарует нам время на покаяние; не без причины все святые умоляли Бога о даровании им времени на покаяние. Нужно время для изглаждения впечатлений греховных; нужно время, чтоб запечатлеться впечатлениями Святого Духа; нужно время для очищения себя от скверны; нужно время, чтоб облечься в ризы добродетелей, украситься боголюбезными качествами, которыми украшены все небожители.
     

    Свт. Игнатий Брянчанинов ("Аскетическая проповедь")


  17. ин. Василисса
    Это мой постинг о св. Игнатии почти пятилетней давности, дерзну выложить его сюда, лишь немного изменив. Простите заранее, братие, если чем не впишусь в общий формат: у вас тут все так серьезно, а у меня будет сумбурно и по большей части эмоционально - делюсь, чем богат.
    Он был удивительный святой.
    Кажется, в нем сосуществовало несколько людей сразу. Подвижник и аскет, добрый наставник и отец монахам, мудрец, знавший многие языки и вместивший сотни книг, неутомимый и деятельный архипастырь, так много успевавший сделать в иной раз почти безнадежных ситуациях.
    Я очень люблю читать его книги.

    Слова его проникают мне в самое сердце, и я каждый раз чувствую себя изменившимся.... Оторвавшись от книги, иной раз после нескольких часов непрерывного чтения, чувствую некую тоску - так как по окончании Поста, когда как-то расслабляешься и начинаешь вести более свободный образ жизни, что вроде бы и радостно - но то и дело вспоминаются чудесные вечера, почти полностью посвященные беседам с книгами святых.И вот читаю... читаю, и теперь уже жалею, что не читаю с карандашом в руке; утешаюсь только тем, что, скорее всего еще вернусь не раз обязательно к чтению его творений. Но одно слово святителя Игнатия все-таки уже сейчас заставило меня остановиться и переписать его сюда. Это слово - о любви.
    Когда благодатное утешение действует при таинственном познании Христа и Его смотрении, тогда христианин не осуждает ни иудея, ни язычника, ни явного беззаконника, но пламенеет ко всем тихою, непорочную любовию.
    Есть также и продолжение этих мыслей - в слове о естествах человеческих, часть 7-я, об отношении обновленного естества ко злу. Эти мысли показались мне удивительно пожими на учение на святого Силуана Афонского.
    Так или иначе, вот именно такой - тихою, кроткою видится мне любовь святого Игнатия. Многие, как мне кажется, видят его исключительно строгим мудрецом, суровым аскетом, последовательным, уверенным, неутомимым и непримиримым борцом с грехом и прелестью... а по-моему, это не вполне так. Такой образ был бы слишком неполным, однобоким, на самом же деле, стоит лишь всмотреться, вчитаться, вдуматься - и в каждом его слове можно увидеть того тихого и доброго старца, в изобилии стяжавшего мир и любовь в душе своей, того старца с белоснежными волосами и младенческим взором, каким он предстал своим духовным детям в последние годы своей жизни.
    Удивительно, но святого Игнатия продолжают недолюбливать и сейчас, как недолюбливали при жизни. Почему так - не знаю, может быть, конечно, в радуге святителей, где каждый просиял своим цветом, его цвет - не самый энергичный, не самый яркий... но без него не получится радуги, не получится целостного сияния всех. Так, наверное.
    А еще - мне кажется, его просто нужно читать внимательнее. Тягостное ощущение от его книг, о котором приходилось слышать - оно если и появляется, то только поначалу, чем ближе знакомишься с ними (и с ним!), тем живее и интереснее становится сперва вроде бы суровое, сухое, аскетичное слово. Мне его книги всегда придавали и сил, снимали ощущение тяжести, вдохновляли, укрепляли.
    И вот еще... святого Игнатия редко представляют улыбающимся, наверное. Но мне кажется, и это не невозможно - при его невероятной разносторонности.
    Святой Игнатий, моли Бога о нас, грешных.
     
    Источник
  18. ин. Василисса
    Совершение всенощной по всем требованиям Типикона — с пением например, целаго 103 псалма (с припевом к каждому стиху), всех 8 псалмов 1 кафизмы, протяжным пением двух больших полиелейных псалмов или громаднаго 118 псалма, особенно же с пением 120 ирмосов и тропарей канона, не говорим уже о множестве стихир, седальнов, тропарей и т.п. — совершение всенощной с такой массой пения, да еще с 7 чтениями, может показаться решительно не осуществимым. А применение многогласия в русской церкви XVI—XVII в., т. е. в эпоху, когда всенощная закончила свое развитие, по видимому и исторически подтверждает такое мнение. И вот как бы для фактическаго опровержения такого пагубнаго для Типикона мнения недавно в Киевской Духовной Академии был сделан опыт такой всенощной, вероятно первый и единственный в России после XVII в. (известно, что ни в одном русском монастыре ныне не поется в цельном виде канон, а тропари его читаются, также как не поются нигде вся 1 кафизма, полиелей или непорочны).
    Мысль о такой всенощной зародилась еще два года тому назад одновременно у двух профессоров Академии — проф. литургики свящ. В.Д. Прилуцкаго и автора настоящей книги. Обсудив вопрос, они решили, что осуществление этого намерения потребует расхода minimum в 300 руб. на два хора (которые по идее антифоннаго пения, на коем построено всё наше богослужение, должны быть совершенно одинаковаго достоинства) и не менее двух месяцев напряженной подготовки (спевок). Когда упомянутые профессора поделились этими мечтами с своим единомышленником по литургической области еп. Аккерманским Гавриилом (Чепуром), он упрекнул их в наивности и сказал, что это будет стоить 3000 руб. и 2 лет подготовки. Носившаяся т. о. в воздухе мысль об идеальной всенощной запала в душу двух благоговейных студентов IV курса: священника З.Т. Саплина и И.А. Лаговскаго. Они решили сделать из этой всенощной нечто обетное и нашли среди студентов-певцов около 20 лиц, выразивших готовность, с немалым риском для горла, петь хотя бы то всю ночь, с 6 ч. вечера до утра.
    Трудно передать словами, что чувствовали слушатели этой службы, названной кем-то «исторической всенощной», и особенно ближайшие участники ея. Насколько необычно всё было в ней, показывает следующее обстоятельство. Два руководителя службы, могущие проговорить наизусть всю 2-ю главу Типикона, так сказать по очереди за всенощной теряли голову и должны были проверять друг другом себя — это ли следует далее. Большинство исполнителей службы решило на следующий день, что они в течение всенощной были как пьяные. Ни о какой усталости не могло быть и речи. Один певец заявил, что он мог бы, не сходя с клироса, спеть еще такую всенощную. Один студент, любитель поспать, несколько раз уходил из церкви, раздевался, укладывался в постель, но, не будучи в состоянии заснуть от мысли, что в нескольких шагах идет такой оригинальный, неслыханный концерт, возвращался в церковь. Одна курсистка до всенощной выучила все псалмы, стихиры, каноны и библейские песни, имевшия петься. Те знакомые руководителей, коим не было послано уведомления о предстоящей всенощной, едва не рассорились из-за этого с ними и взяли слово, что при повторении чего-либо подобнаго, их известят. А повторение возможно...
    При повторении предполагается всё петь большим знаменным распевом, что удлинит всенощную часа на 3—4. 
     
    М. Скабалланович "Толковый Типикон"
  19. ин. Василисса

    Скорбно

    Автор: ин. Василисса,

    Бесчувственный есть безумный мудрец, учитель, осуждающий себя самого, любослов, который говорит против себя, слепец, учащий видеть; беседует о врачевании язвы, а между тем, беспрестанно чешет и растравляет ее; жалуется на болезнь, и не отстает от вредных для него снедей; молится о своем избавлении от страсти, и тотчас исполняет ее на самом деле; за совершение ее гневается сам на себя, и не стыдится слов своих, окаянный. «Худо я поступаю», вопиет, и усердно продолжает делать злое. Устами молится против своей страсти, а делом для нее подвизается. О смерти любомудрствует, а живет как бессмертный. Вздыхает о разлучении души с телом, а сам пребывает в дремоте, как бы был вечный. О воздержании беседует, а стремится к объедению. Читает слово о последнем суде, и начинает смеяться. Читает слово против тщеславия, и самым чтением тщеславится. Говорит о бдении, и тотчас погружается в сон. Хвалит молитву, и бегает от нее, как от бича. Послушание ублажает, а сам первый преступник. Беспристрастных хвалит, а сам не стыдится за рубище памятозлобствовать и ссориться. Разгневавшись, огорчается, и опять за самое это огорчение на себя гневается: и прилагая побеждение к побеждению, не чувствует. Пресытившись, раскаивается; и немного спустя опять прилагает насыщение к насыщению. Ублажает молчание, но восхваляет его многословием. Учит кротости, но часто в самом том учительстве гневается, и за огорчение свое опять на себя гневается. Воспрянув от греховного усыпления, воздыхает; но, покивав головою, снова предается страсти. Осуждает смех, и учит о плаче, смеясь. Порицает себя перед некоторыми, как тщеславного, и тем порицанием покушается снискать себе славу. Сладострастно смотрит на лица, и между тем беседует о целомудрии. Пребывая в мире, хвалит безмолвствующих; а того не разумеет, что он этим посрамляет себя самого. Славит милостивых, а нищих поносит. Всегда сам себя обличает, и придти в чувство не хочет, чтобы не сказать, что не может.

    прп. Иоанн Лествичник "Лествица"


  20. ин. Василисса
    Не злословия надобно бояться, но того, чтобы не представить из себя лицемеров; в таком случае вы покажете себя неразумными и достойными презрения. Если же вы будете строги в обращении, и за это подвергнетесь злословию, радуйтесь. Таково именно свойство соли, что она едкостью остроты своей неприятна на вкус людей сластолюбивых. Если же вы, устрашась злословия, оставите подобающую вам твердость, то подвергнетесь тягчайшим бедствиям; вас все будут и злословить, и презирать.

    Каким же образом, скажешь ты, прославится чрез нас Бог, если люди будут злословить нас? Но не все; да и самые злословящие нас будут делать это по зависти, в сердце же своем они будут почитать и удивляться нам, подобно тому, как есть люди, которые явно льстят нечестивым, а в сердце своем обвиняют их. Я не сказал: старайтесь выставлять на вид добрые дела ваши, показывайте их; но сказал только: да просветится свет ваш, т. е. да будет добродетель ваша велика, огнь обилен, свет неизречен. Когда добродетель будет такова, то сокрыть ее невозможно, хотя бы тот, кто имеет ее, всячески старался укрывать. Итак, показывайте жизнь безукоризненную, и никто не будет иметь достаточной причины злословить вас. Пусть злословящих будет бесчисленное множество, никто однако же не сможет затмить славу вашу. Действительно, ничто так не распространяет славы о человеке, как блеск добродетели, хотя бы этот человек и старался всеми мерами скрыть его. Он как бы окружен солнечным лучом, и светит яснее самого луча, простирая свое сияние не на землю только, но и на самое небо. Итак, если мы знаем, какая польза происходит от упражнения в добродетели, и какая опасность от беспечности, то не будем подавать соблазна ни иудеям, ни язычникам, ни верным, а будем вести такую жизнь, которая бы сияла светлее солнца. Пусть кто-нибудь нас злословит; мы не тогда должны скорбеть, когда слышим это злословие, но тогда, когда оно справедливо. Если мы будем жить в нечестии, то хотя бы никто нас не злословил, мы всех несчастнее; напротив, если мы будем жить добродетельно, то хотя бы вся вселенная говорила о нас худое, и тогда мы будем счастливее всех, и привлечем к себе всех желающих спастись, потому что они будут обращать внимание не на злословия нечестивых, но на добродетельную жизнь. Подлинно, глас добродетели громче всякой трубы, и жизнь чистая светлее самого солнца, хотя бы злословящих было неисчислимое множество. Если же явятся и злословящие, не беспокойся этим; не смущайся, что тебя злословят пред людьми, но рассмотри совесть злословящих, и ты увидишь, что они рукоплещут тебе, удивляются и внутренно осыпают бесчисленными похвалами.
    Пусть же сияет твоя жизнь, и не обращай никакого внимания на тех, кто злословит тебя; невозможно ведь, совершенно невозможно, чтобы добродетельные не имели у себя многих врагов. Но от них ничего не потерпит добродетельный человек; напротив, он чрез это еще более прославится. Итак, размышляя об этом, будем иметь в виду одно - вести жизнь свою добродетельно. Ведя так жизнь, мы и сидящих во тьме будем руководить к небесной жизни. Такова сила этого света, что он не только здесь сияет, но и освещает путь идущим туда. Когда сидящие во тьме увидят, что мы презираем все настоящее и стремимся к будущему, тогда они и без слов, самыми делами нашими, убедятся в этом. Если же мы будем прилепляться к настоящему, и совершенно к нему пристрастимся, то поверят ли нам, что мы стремимся в другое отечество? Какое, наконец, будет у нас извинение, когда для нас страх Божий будет иметь меньше значения, чем даже слава человеческая имела для языческих философов? Не столько вреда приносит язычник, поступающий нечестиво, сколько христианин, так поступающий. И это вполне понятно. Учение язычников нелепо, наше же, по благодати Божией, досточтимо и славно у самих нечестивых. Вот почему, когда они хотят особенно упрекнуть нас, и усилить свое злословие, то говорят: христианин! Не сказали бы они этого, если бы не имели высокого мнения о нашем учении.
     

    Свт. Иоанн Златоуст



    Толкование на Евангелие от Матфея



    Беседа ХV


  21. ин. Василисса
    Достойная ученица послана была Промыслом Божиим



    игумену Антонию в Оптину пустынь,



    которая как бы в утешение старцу за все его труды



    примером своим показала, как сильно



    было влияние о. Антония на духовных его детей и



    какие плоды приносило его руководство, если принималось с верою.



    иером. Климент (Зедергольм)


     

    Девица из высшего светского круга, Екатерина Александровна Поливанова, еще с молодых лет почувствовала в себе призвание от Господа к духовной жизни и взирала на все земное как на временное пустое зрелище. Но, не находя поддержки такому своему душевному настроению, как бы поневоле принимала участие в жизни и обычаях того общества, среди которого возросла и провела немало лет в Петербурге в обычной светской рассеянности и в "шуме празднующих", как о ней впоследствии выразился о. Антоний. Познакомившись с старцем, она с горячею верою предалась духовному его руководству, под влиянием которого добрые ее природные качества получили надлежащее направление.Божие призвание к благочестивой жизни сильнее заговорило и превозмогло над кратчайшим увлечением мирскою суетою, и вскоре в ней созрела решимость удалиться от света и приблизиться к Богу уединением и воздержанием, строгим хранением целомудрия и молитвою. Родственные связи не дозволяли Екатерине Александровне совершенно оставить мир; но она и среди мирской суеты проводила благочестивую жизнь и находила себе духовное утешение в посещениях Оптиной Пустыни, где проживала в гостинице.
    Вкратце о ней можно сказать: каков был старец, такова была и ученица. Усердие к молитве и церковной службе имела примерное. Прежде, когда жила в Петербурге, она ранее 10 часов не вставала, теперь же она в час по полуночи всегда уже была одетою, и как ударят в колокол к утрене, она спешила в церковь, чтобы прежде начала успеть на молитву. И вообще благовест, призывающий к какой бы то ни было церковной службе, заставал ее всегда готовою идти в храм или уже на пути. Духовное же ее расположение к старцу росло, как она сама выражалась не по дням, а по часам, и наконец достигла она такого блаженного состояния, что сделалась истою послушницею о. игумена Антония: помнила только церковь Божию и старца. Внимая единственно себе и душевному своему спасению, заботилась об одном, чтобы исполнить все его заповеди и ни в чем их не нарушить; остальное все как будто для нее не существовало.
    Обучая ее послушанию, о. Антоний иногда отсекал некоторые и, по-видимому, благие желания ее. Так, величайшим утешением для Екатерины Александровны было видеть старца и беседовать с ним; а о. Антоний в одно время, в бытность ее в Оптиной, благословил ей приходить к нему только однажды в неделю - в другие же дни ей было дозволено принимать благословение в церкви, и только. Это было самое тяжкое и чувствительное испытание для Екатерины Александровны. Иногда она не могла удержать себя и искала случая приходить к старцу и в другие дни; но сама сознавалась, что тогда лишалась спокойствия и на нее нападала мучительная тоскливость и скука. Когда же в точности исполняла заповедь старца, тогда ощущала в душе своей усладительную тишину и спокойствие.
    Екатерина Александровна, не более четырех лет имевши духовного отношения к о. игумену Антонию, скончалась тридцати лет, и блаженная, необыкновенная ее кончина показала всем, в какое короткое время и в какое высокое преуспеяние человек приходит евангельским путем послушания своему духовному отцу.
    Мы имеем замечательную возможность услышать голос самого батюшки Антония, рассказывающего в письмах к родственникам Е.А. Поливановой о последних днях жизни и назидательной кончине их дорогой Катеньки:
    "С весны и все лето Екатерина Александровна как свечка горела и каждый день таяла, т.е. оскудевала в силах. Любимый разговор ее был о переходе в вечность. Ежедневно готовилась к смерти своей, как некая невеста к брачному венцу, со светлым лицом и радостным сердцем. После облечения Екатерины Александровны в ангельский образ, поздравляя с оным, я спрашивал ее при посещениях: как, сестра, имя твое в ангельском чине? Она отвечала: многогрешная монахиня Евфросиния. Я вторично ее спрошу: что же означает новое имя твое? И она ответит мне: веселие и радость. И я ей на сие скажу: дай тебе, Господи, вечное веселие и радость со святыми в Небесном Царствии. И она с радостным лицом благодарила меня всегда: ах, как я вам благодарна за святое имя сие! Со дня особорования св. елеем она была как бы переродившеюся: ко всем дышала сердце любовью, всех жалела, у всех прощения испрашивала и лично и заочно, со всеми сделалась дружна и до самой кончины своей находилась в молитвенном настроении души, ни на минуты не выпуская из рук четок.
    Прежде кончины все свое раздавала, говоря: как я в мир сей родилась, ничего не имея, так и, от мира отходя, желаю, чтобы ничего не было у меня.Скончалась она на праздник Усекновения главы честнаго, славного пророка, Предтечи и Крестителя Господня Иоанна, после бдения в самую полночь в первом часу. За полчаса до кончины попросила засветить свечи у всех образов в гостиной келии своей и начала радоваться, говоря: как теперь весело на моей душе, будто праздник какой!...Потом вскоре почувствовала внутренние спазмы, которые и прекратили ее дыхание. Три дня во гробе была похожа не на умершую, а на спящую деву, нисколько не изменившуюся в лице, только что не говорящую".
     

    Из книги З. Афанасьевой



    "По этим стертым Оптинским ступеням..."


  22. ин. Василисса

    Совершенство

    Автор: ин. Василисса,

    Мы сейчас не можем нести тех подвигов,



    которые несли древние отцы, но все равно



    мое сердце на стороне того монашества.



    (иером. Василий Росляков)


     
    Когда они соберутся на молитву, то в церквах царствует такое молчание, что, несмотря на бесчисленное множество присутствующих, будто нет никого, кроме читающего псалмы, а особенно когда совершается молитва, то не слышно не только харканья, кашля, зевоты, вздохов, но даже никаких слов, кроме священнических, и кроме тех, которые сами собою непостижимым образом вырываются у молящихся от сердечного избытка. А того, кто вслух молится или во время молитвы кашляет, зевает, вздыхает и прочее, они почитают вдвойне виновным. Во-первых, он виноват тем, что сам небрежно приносит молитву Богу и, во-вторых, — что мешает другому молиться с усердием. Потому-то они считают более полезным совершать молитвы хотя и короче, но чаще, чтобы через частые молитвы пребывать в постоянном союзе с Богом, а через краткие — избежать стрел дьявола, нападающего на нас особенно во время молитвы.
    По окончании псалмопения в общем собрании никто даже на короткое время не останавливается и не разговаривает с другим, также никто не выходит из кельи весь день и не оставляет дела, которым занимается, кроме тех, которые будут позваны на какое-либо необходимое дело. Выйдя из кельи, они ни с кем не разговаривают; но, исполняя порученное дело, твердят на память псалом или какое-либо место из Св. Писания; и таким образом, постоянно занимая ум и уста, не пристают не только к вредным заговорам, худым советам, но и к бесполезным разговорам.У них строго наблюдается, чтобы никто, а особенно младшие, ни с кем не останавливались и на короткое время, не выходили куда-нибудь и не брали друг друга за руки. Замеченные в нарушении этих правил почитаются людьми упрямыми, нарушителями заповедей, виновными, подвергаются подозрению в злоумышлении; и если в присутствии всех братьев не раскаются, то не допускаются к участию в общей молитве.

    Кто на дневную молитву не придет до окончания первого псалма, тому не позволено даже входить в церковь. Если кто во время богослужения в третий, шестой и девятый часы придет после окончания начатого псалма, тот не смеет войти в церковь и соединиться с молящимися, а остается за дверьми до окончания службы и при выходе, всем кланяясь до земли, просит прощения в своей нерадивости или медлительности; а если не покается и не поспешит испросить прощения, то его не допускают и к следующему богослужению.Желающий, чтобы приняли его в общежитие, допускается в него после того, как в продолжение десяти дней или более покажет еще вне монастыря неизменность своего желания, смирения и терпения. Здесь он должен повергаться на землю перед проходящими братьями, которые подозревают его в неискренности, будто он не по набожности, а по нужде хочет вступить в монастырь; он должен терпеть разные обиды и поношения. Только после многих опытов, которыми он должен доказать свое постоянство, свою готовность терпеть искушения и поношения, его принимают.
    Принятый, после достаточного испытания, в монастырь и облеченный в монастырское одеяние, не допускается сразу же в сообщество братьев, а отдается под наблюдение старцу, который отдельно живет недалеко от монастыря, занимаясь принятием странников и услужением им. Если в продолжение целого года он безропотно будет услуживать странникам, через это получит наставление в смирении и терпении и долгим упражнением докажет их, то его допускают в сообщество братьев и поручают другому старцу, который начальствует над десятью младшими.
    Старец тот, прежде всего, старается научить его побеждать свою волю, желания, чтобы он мог постепенно восходить к высшему совершенству; а для этого намеренно приказывает ему делать то, что противно ему. Многими опытами доказано, что не может обуздать своих похотей тот монах (особенно из молодых), который не научился послушанием умерщвлять свою волю. Поэтому они говорят, что тот, кто не научился сначала побеждать свою волю, тот никак не может подавлять гнев, уныние, блудную похоть; не может иметь истинного смирения, постоянного единения и согласия с братьями и долго пребывать в общежитии.
    Младшим приказывается не скрывать своих помыслов от старца. Преподав новичкам первоначальные наставления, стараются вести их к большему совершенству, при этом лучше узнавая — истинное или притворное у них смирение. А для более удобного достижения этого учат их не скрывать из-за ложного стыда никаких сердечных помыслов, а тотчас, по возникновении их, открывать старцу своему и в суждении о них не доверять своему мнению, а считать худым или добрым только то, что старец признает таким. Иначе хитрый дьявол никак не может обольстить и низложить молодого монаха, если не убедит его — по гордости или стыдливости — скрывать свои помыслы от старца. Это общий и ясный признак дьявольского внушения, если мы стыдимся открыть его старцу.

    преп. Иоанн Кассиан Римлянин



    Писания


  23. ин. Василисса
    "Государь вставал обыкновенно часа в четыре утра. Постель­ничий, при пособии спальников и стряпчих, подавал государю платье и одевал его. Умывшись, государь тотчас выходил в Кре­стовую палату, где его ожидали духовник или крестовый поп и крестовые дьяки. Духовник или крестовый священник благослов­лял государя крестом, возлагая его на чело и ланиты, причем государь прикладывался ко кресту и потом начинал утреннюю молитву; в то же время один из крестовых дьяков поставлял перед иконостасом на налое образ святого, память которого празднова­лась в тот день. По совершении молитвы, которая продолжалась около четверти часа, государь прикладывался к этой иконе, а духовник окроплял его святою водою...
    После моленья крестовый дьяк читал духовное слово — по­учение из особого сборника "слов", распределенных для чтения в каждый день на весь год... Окончив крестовую молитву, государь, если почивал особо, посылал ближнего человека к царице в хоро­мы спросить о ее здоровье, как почивала? Потом сам выходил здороваться с нею в переднюю или столовую. После того они вместе слушали в одной из верховых церквей заутреню, а иногда и раннюю обедню.
    Между тем, с утра же рано собирались во дворец все бояре, думные и ближние люди — "челом ударить государю" и присут­ствовать в Царской Думе... Поздоровавшись с боярами, погово­рив о делах, государь в сопровождении всего собравшегося бояр­ства шествовал, в часу девятом, к поздней обедне в одну из придворных церквей. Если же тот день был праздничный, то выход делался... в храм или монастырь, сооруженный в память празднуемого святого. В общие церковные праздники и торжест­ва государь всегда присутствовал при всех обрядах и церемониях. Поэтому и выходы в таких случаях были гораздо торжественнее.

    Обедня продолжалась часа два. Едва ли кто был так привержен к богомолью и к исполнению всех церковных обрядов, служб, молитв, как цари. Один иностранец рассказывает о царе Алексее Михайловиче, что он в пост стоял в церкви часов по пяти или шести сряду, клал иногда по тысяче земных поклонов, а в боль­шие праздники по полуторы тысячи.После обедни, в комнате в обыкновенные дни государь слушал доклады, челобитные и вообще занимался текущими делами...Заседание и слушание дел в комнате оканчивалось около двенад­цати часов утра. Бояре, ударив челом государю, разъезжались по домам, а государь шел к столовому кушанию, к которому иногда приглашал некоторых из бояр, самых уважаемых и близких...
    После обеда государь ложился спать и обыкновенно почивал до вечерни часа три. В вечерню снова собирались во дворец бояре и прочие чины, в сопровождении которых царь выходил в верхо­вую церковь к вечерне. После вечерни иногда тоже случались дела и собиралась Дума. Но обыкновенно все время после вечерни до ужина государь проводил уже в семействе или с самыми близки­ми людьми. Во время этого отдыха любимейшим занятием государя было чтение церковных книг, в особенности церковных историй, поучений, житий святых и тому подобных сказаний, а также и летописей.
    Оканчивая день после вечернего кушания, государь снова шел в Крестовую и точно так же, как и утром, молился около четверти часа..." (Иван Егорович Забелин "Домашний быт русских царей в XVI и XVII столетиях")
    Подумайте, каким внутренним умиротворением, каким яс­ным и покойным сознанием смысла своего существования, по­ниманием своего долга нужно обладать для того, чтобы жить в таком одновременно неспешном и сурово-аскетическом ритме. Сколь глубокое религиозное чувство надо иметь, чтобы из года в год, из поколения в поколение поддерживать этот уклад, зримо являя собой народу пример благочестия и чинности, трудолюбия и сердечной набожности. Вера, являемая жизнью, вера опытная, неложная, глубокая — такова первооснова этого бытия. Так жила Россия, так жил и Русский Царь, соединяясь со своим народом связью самой глубинной и прочной из всех возможных...
    Подобно государевым покоям, немногим отличался от кре­стьянского и царский стол. Блюда самые простые: ржаной хлеб, немного вина, овсяная брага, а иногда только коричная вода — украшали трапезу Алексея Михайловича. Но и этот стол никако­го сравнения не имел с тем, который государь держал во время постов. Великим постом, например, царь обедал лишь три раза в неделю: в четверг, субботу и воскресенье, а в остальные дни довольствовался куском черного хлеба с солью, соленым грибом или огурцом. Рыбу государь за время поста вкушал лишь дваж­ды, строго соблюдая все семь постных седьмиц.
    Понимание промыслительности бытия рождало в Алексее Михайловиче мировоззрение чинное и светлое, неспешное и внимательное к мелочам. "Хоть и мала вещь, — говаривал царь, — а будет по чину честна, мерна, стройна, благочинна, — никтоже зазрит, никтоже похулит, всякий похвалит, всякий прославит и удивится, что и малой вещи честь и чин и образец положены по мере. Без чина же всякая вещь не утвердится и не укрепится; безстройство же теряет дело и возставляет безделье". Как не пожалеть, что нынешнее безблагодатное воззрение на мир лиши­ло нас способности чувствовать сердцем ту великую вселенскую упорядоченность, ту стройную чинность и чистую гармонию бытия, которой так дивился Тишайший Царь, которая возводит верующего человека к созерцаниям светлым и тихим, возвышен­ным и умиротворенным.
     
     

    Из книги митр. Иоанна Снычева "Русская симфония"


  24. ин. Василисса
    (Тоже из старых записей. К сожалению, не сохранился источник. (( Только название главы, в которую входил рассказ - "Непридуманные истории")
     
    Боль была ужасной, непередаваемой. Кто сказал, что время лечит? Проходили дни, недели, месяцы, но легче не становилось. Человеческое сострадание исчерпало себя: замолчал телефон, перестали приходить письма. Все, что осталось мне, - это неуютный песчаный холмик на дальнем кладбище и фотопортрет в нише мебельной стенки с уголком, срезанным черной бархатной ленточкой.
    Были еще письма, документы, разные ценные бумаги в кабинете, в ящиках стола, - но нет сил даже войти туда.
    Изящный газетный столик. Снотворное. Нет, не могу. Сон не приносит облегчения, в снах возвращается прежняя жизнь, счастливая, далекая. В моих снах Митя вегда живой, веселый, лицо мирное, светлое...
    Взгляд так и прилип к флакончику с лекарством: не могу оторвать его, как под гипнозом. По одной таблетке два раза в день... А если сразу все? Мысль была страшна, глубока и холодна. Холод ее проник до сердца, парализуя волю, отнимая последние силы.
    В отчаянии я выбежала из дома, едва успев накинуть пальто. Но как можно убежать от мысли? Я шла по набережной, сама не зная куда, а страшная мысль кралась по пятам, не давая покоя. Она настигала меня снова и снова и с непонятным дерзновением требовала исполнения...

    Вдруг сквозь слезы я почувствовала, что кто-то есть рядом. Взглянула: старушка в длинном старом пальто. Вместо сумки - узелок из большого клетчатого плата, в сухонькой ручке - деревяная клюка.- Эх, дочка, плачешь то как. Знать, горе велико?
    - Да.
    - Что ж у тебя, милая?
    - Муж погиб. Света белого не вижу...
    - Такими-то слезами сердцу не помочь, горя не избыть.
    - Так что же делать-то?
    - Молиться надо, поминать его. Он ведь не умер, муж твой.
    - Как это - не умер?
    - А так. Смерти нет. На том свете он, однако, живой. И ты ему можешь даже весточку послать. Поди в церковь Божию, без Бога, гляди, как сердцу горько, а утешить некому...
    Голос тихий, по-родному "окающий", журчал, как весенний ручеек, обламывая лед недоверия.
    - Ступай завтра поутру. Знаешь, здесь в переулке собор? Туда и пойди.
    Мысль была новой. В горячечном бреду последних часов она стояла одиноко и как будто светилась, словно окно в непроглядном мраке. Я ухватилась за нее, как утопающий за соломинку.
    - Как же это - "весточку послать"? - решилась спросить я у доброй старушки, но никого уже не было рядом.
    Теперь можно идти домой, но я еще долго сидела на холодной скамье, повторяя поразившие меня слова: "Смерти нет!"
    Утром решилась идти в храм, указанный доброй старушкой. По пути изо всех сил старалась не думать ни о чем, но мысли беспокойно набегали, как волны на прибрежный песок.
    Что говорила она? Смерти нет... Ненормальная? Больная? Нет, не может быть: такое чудное лицо, добрые глаза... Жаль, не спросила ничего. Как это - "весточку подать"? Ничего не знаю. Вот досада!
    В храме так тихо. Полумрак. Потрескивают свечи, мерцают какие-то разноцветные огоньки перед иконами... А, вот оно! несколько женщин что-то пишут, низко склонившись над столиком. Пришлось подойти и заглянуть через плечо: о упокоении... раба Божия... Так, значит, это правда?! Пишут ведь- значит, надеются, что дойдет.
    - Все правда! Смерти нет, дерзай, не бойся! - голос прозвучал где-то рядом, тихий, сладостный. Я оглянулась. Кто это? Кто говорил со мной?
    - Вы мне что-то сказали? - решилась спросить я у одной женщины.
    - Нет, вам показалось. По-моему, вы разговариваете сама с собой.
    Этого еще не хватало. Чтобы я сама с собой разговаривала? Но нет, голос был, мне не показалось!
    Не помню, как достала ручку, написала "весточку" на крохотном листочке, отнесла куда положено. Теперь что? Уходить не хотелось, но и стоять просто так, ожидая невесть чего, казалось глупо. Где-то впереди низкий женский голос монотонно читал что-то. Прислушалась: ничего не понимаю, ни единого слова. Внезапно навалилась усталость, и разочарование крепко сдавило сердце. Надо идти. Я уже повернулась к выходу, как вдруг... Мне показалось, что раскрылся высокий свод и вместе со светом чудесный голос, многократно усиленный, хлынул умилительно и сладкогласно:
    - Аминь!
    Я замерла.
    Это был тот самый голос, который говорил мне, что нет смерти и чтобы я не боялась.
    Мне хотелось слушать его еще и еще, и дивный хор, согласно моей измученной душе, без конца взывал:
    - Господи, помилуй!
    Чудные звуки действовали, как струи, омывающие, утешающие, возносящие в неведомую высь. Лицо было опять мокрым от слез, но эти слезы не душили, не давили сердце, а наоборот: с ними уходило изнутри неизбывное горе, становилось легче и легче.
    Дома оказалось на редкость грязно, пыльно и заброшенно. Я не могла отделаться от ощущения, что на все смотрю какими-то новыми глазами. Вот мое кресло, в котором сплю уже полгода, не решаясь почему-то лечь на диван, вот дверь в кабинет, мимо которой проходила, сдерживая стоны. Вот и Митин портрет с траурным уголком. Лицо опять, как во сне: светлое, улыбчивое... Впервые смотрю так долго и не плачу...
    Что же у меня есть хорошего?
    Ах, да - он, Митя. Митя был объяснением всему.
    И все же в моей жизни чего-то не хватало. Остался какой-то незаполненный кусочек. Жизнь пронесла меня мимо чего-то очень важного, более того, мимо самого главного. Смерти нет - как я могла этого не знать?
    - Что же у меня есть?
    Добрые глаза старушки... Свет в окне... Дивный чудесный голос: "Смерти нет. Аминь!"
    В следующий раз в храме, подавая записочку, я вдруг обратила внимание на книги. Книг было много. Вот что поможет мне!
    - Дайте мне книгу о вере, - попросила я, - самую главную.
    Женщина за стойкой едва приметно улыбнулась. Я думала, сейчас она будет долго искать, но нет, быстро обернулась и подала мне книгу. "От Иоанна Святое Благовествование"...

    По дороге домой я с удивлением отметила, что наступила весна. Солнце купалось в лужах, воробьи оглушительно чирикали. На углу продавали цветы: розы, гвоздики, тюльпаны. Вдруг меня накрыл знакомый тонкий, горьковатый запах. Мимоза! Милые пушистые "цыплячьи" веточки...Отчего так светло дома? Свет даже режет глаза. Ну конечно, ведь гардины распахнуты, стекла вымыты, как это я забыла? Что у меня есть? Да, книга! Не садясь в кресло, открываю. Новые страницы перелистываются сами упругим белым веером. Наконец, они остановились, и я прочла:
    Я есмь воскресение и жизнь; верующий в Меня, если и умрет, оживет. И всякий, живущий и верующий в Меня не умрет вовек. Веришь ли сему? (Ин. 11, 25-26)
    Я задохнулась от волнения, дрожа, как в лихорадке. Действие этих удивительных слов было сильнее, чем ангельское пение. Я вдруг поняла, что вопрос этот обращен именно ко мне и Кто-то ждет моего ответа, от которго зависит вся моя жизнь! Веришь ли сему? Не верить - значит возвратиться назад, в пыльный душный мир, к безысходности, отчаянию, жутким мыслям. Нет! Только не это. Бедное сердце мое, не слушая доводов рассудка, уже само отвечало за меня: Верую, Господи!
    В прихожей оживился, запел гонг. Кто бы это мог быть?
    - Ты жива еще, моя старушка?
    Какой знакомый голос, густой, сильный. Антон. Как я рада, просто удивительно. У Антона в руках цветы. Глаза - как у брата, широко распахнутые, внимательные - ничто не укроется. Он рад, что я не плачу, что в доме исчез беспорядок прежних тягостных дней. Вдруг взгляд его упал на веточку мимозы в тонкой вазе на столике. Я без труда слежу за ходом его мысли, играющей на открытом полудетском лице, чуждом всякого лукавства. Как он мне напоминает Митю! Он, вероятно, думает, что в моей жизни появился кто-то, кто принес мне эти цветы. Если бы он только знал, Кто у меня есть! Если б все они только знали!
    Придет время, я непременно расскажу Антону и всем, но не сейчас. Сейчас это только мое, самое дорогое, тайное. Страшно: вдруг не поймут? Оно - как нежный расточек, только-только проклюнувшийся. Не хочу, чтобы на него наступили!
  25. ин. Василисса
    Каким образом и способом связать мне плоть свою, сего друга моего, и судить ее по примеру прочих страстей? Не знаю. Прежде, нежели успею связать ее, она уже разрешается; прежде, нежели стану судить ее, примиряюсь с нею; и прежде, нежели начну мучить, преклоняюсь к ней жалостию. Как мне возненавидеть ту, которую я по естеству привык любить? Как освобожусь от той, с которою я связан навеки? Как умертвить ту, которая должна воскреснуть со мною? Как сделать нетленною ту, которая может противоположить мне столько естественных возражений? Если свяжу ее постом, то, осудив ближнего, снова предаюсь ей; если, перестав осуждать других, побеждаю ее, то вознесшись сердцем, опять бываю ею низлагаем. Она и друг мой, она и враг мой, она помощница моя, она же и соперница моя; моя заступница и предательница. Когда я угождаю ей, она вооружается против меня. Изнуряю ли ее, изнемогает. Упокоиваю ли ее, бесчинствует. Обременяю ли, не терпит. Если я опечалю ее, то сам крайне буду бедствовать. Если поражу ее, то не с кем будет приобретать добродетели. И отвращаюсь от нее, и объемлю ее. Какое это во мне таинство? Каким образом составилось во мне это соединение противоположностей? Как я сам себе и враг, и друг?
    Скажи мне, супруга моя - естество мое; ибо я не хочу никого другого, кроме тебя, спрашивать о том, что тебя касается; скажи мне, как могу я пребывать неуязвляем тобою? Как могу избежать естественной беды, когда я обещался Христу вести с тобою всегдашнюю брань? Как могу я победить твое мучительство, когда я добровольно решился быть твоим понудителем? Она же, отвечая душе своей, говорит: «Не скажу тебе того, чего и ты не знаешь; но скажу то, о чем мы оба разумеем. Я имею в себе отца своего самолюбие. Внешние разжжения происходят от угождения мне и от чрезмерного во всем покоя; а внутренние от прежде бывшего покоя и от сладострастных дел. Зачавши, я рождаю падения; они же, родившись, сами рождают смерть отчаянием. Если явственно познаешь глубокою мою и твою немощь; то тем свяжешь мои руки. Если гортань умучишь воздержанием; то свяжешь мои ноги, чтобы они не шли вперед. Если соединишься с послушанием, то освободишься от меня; а если приобретешь смирение, то отсечешь мне голову».

    прп. Иоанн Лествичник "Лествица"


×
×
  • Создать...