Избави мя от кровей, Боже, Боже спасения моего (Пс. 50,14)

[Гость БТЛ]

Перепост интересного толкования.

----------------------------------------------------------------------------------

Избави мя от кровей, Боже, Боже спасения моего;

Только Давид высказал желание научить беззаконных, как тут же предстает пред Духом Святым, который высвечивает в нем источник пролитой крови.

Как вспомним слова Господа, обращенные к Каину "Глас крове брата твоего вопиет ко Мне от земли" (Быт. 4:10), то сразу живо представим себе приговор правды Божией каждому убийце: "Проливаяй кровь человечу, в ея место его пролиется" (Быт 9:6). Так и при мысли о прошедшем снова отозвались для Давида слова пророка Нафана: "Урию хеттеанина убил еси мечем... и ныне не отступит мечь от дому твоего до века" (2 Цар. 1,9-10). Давид чувствует в себе горячность, которая, бурля в его крови, зовет его как на дела праведные, так и беззаконные. Горячность вредна во всяком случае.

Грешник через свою горячность впадает в преступление, и грехом своим дает повод врагам Господа хулить Его, клеветать на правду Божию. Как часто нам ставят в укор нехристиане, что мы не святы, не скромны, распущены и порочны, тогда как должны бы...

От каких кровей просим мы избавить Господа? Для Нового Завета эта "кровь" в духовно-символическом смысле означает "всякое горячение крови", то есть страстей греховных.

Прот. Димитрий Смирнов замечает, что причина Давидова убийства была вовсе не в ненависти к Урии, а в любви к Вирсавии, то есть в горячении крови.

Итак, мы просим избавления от страстей. Что же стоит в основании страсти? Гордыня.

Это она кипятит нашу кровь. Приведу пример.

Пригласили меня делать постановку гоголевской "Шинели" в наш местный театр. При этом смысла повести не понимают, выучены они в советской школе, а там образ Башмачкина трактовался в угоду соцреализма, мол он есть человек, обиженный жестоким обществом царской деспотии. Соцреализм ушел, а люди остались.

Однако, Гоголь понимал эту повесть совсем по-другому. Долгие годы его настольной книгой были "Душеполезные поучения" Аввы Дорофея. В этой книге представлено было православное учение о страстях и какое они получают развитие в человеке, на весомых примерах из монашеской жизни. Но примеры только тогда имеют свой вес, когда они жгут наше сердце или хотя бы гвоздем впиваются нам в ногу.

Так произошло и с Гоголем. Один из его знакомых был страстным почитателем охоты на уток. Долго он мечтал купить себе отличное немецкое ружье, год за годом откладывая по копеечке да по рублику. И вот в один прекрасный день ружье было куплено. С друзьями он отправился на охоту за город. Здесь на тихом лесном озере он оказался в лодке один. Золотая осень, желтые и багровые листья падают в холодную воду. Он наслаждался красотой долгожданного момента и тишиной, и, пригревшись на солнышке, уснул. Он не заметил, как ружье его зацепилось за торчащий из воды тростник и упало в воду. Когда он очнулся, ружья не было. Это произвело на него такое удручающее впечатление, что он сделался совершенно болен. Его охватил жар, он был словно в бреду, в лихорадке, все ища свое утонувшее ружье. Друзья доставили его до дому, но и здесь ему не стало лучше. Утеря ружья сделалась причиной тяжелейшего душевного и телесного расстройства. Он перестал принимать пищу, ослаб, и врачи предрекали ему скорую смерть. Друзья, собравшись, решили попробовать помочь ему. Собрали кто сколько может средств, они купили такое же точно ружье (а оно было весьма дорогим), и его в полусознании довезли до того озера, и, положив в лодку вместе с ружьем, оставили его одного, чтобы наблюдать за ним с берега. Придя в себя от холода, больной обнаружил себя в лодке с любимым ружьем, стал озираться, звать друзей. Каково же было их изумление, когда они нашли его совершенно здоровым, веселым и совершенно не помнящем о неделях, проведенных в болезни.

Этот живой пример поразил Гоголя, и он задумался о невероятной глубине святоотеческого учения о страстях, действующих в человеке. Оно различает особые моменты постепенного, прогрессирующего воздействия страстного помысла на душевное состояние человека: прилог, внимание, услаждение, желание, пленение и решимость.

В начале возникает прилог (или по-другому - приражение), то есть проникновение в сферу воображения образа порочного действия или предмета. Прилог может совершаться вопреки желанию и тогда грехом не считается. Для человеческой воли прилог является поводом для обнаружения ее доброй или злой настроенности. Именно на этом уровне св. Отцы предлагают нам бороться с греховными помыслами.

Второй момент заключается в том, что человек медлит с изгнанием греховного помысла из сознания, человек обращает свое внимание на помысел, разворачивает обворожительную череду образов и переживаний, готовых доставить человеку чувство услаждения.

В-третьих, помысел, завоевав себе место в интеллектуальной сфере личности, начинает сопровождаться сочувствием к нему сердца и начинает господствовать над интимной сферой личности. То есть, из интеллектуальной области он переходит в область чувства.

Если на этой стадии не побороть помысел, он переходит в четвертый момент развития страсти - желание.

Услаждение помыслом заставляет человека пренебрегать принципами нравственного самоконтроля, эмоциональная устремленность склоняет на свою сторону волю. В желании содержится элемент неудовлетворенности чувства настоящей ситуацией и устремленность к более привлекательной.

Последним и завершающим моментом развития в душе страсти является особое нравственно-психологическое состояние души, называемое в святоотеческой письменности пленением - человек отказывается от борьбы со страстью, теряет самообладание. Страсть господствует в душе человека, заступая место духовной радости по Богу. Процесс развития страстного помысла может протекать длительное время, а может происходить мгновенно. Самая быстрая страсть есть страсть гнева.

Но Гоголь хотел писать о страсти, которая бы сожгла человека полностью, исказила его душу, довела его до безумия и забытья, как это случилось с горе-охотником.

Для того, чтобы показать всю амплитуду изменения страстной мутации в человеке, он берет особого персонажа - Башмачкина.

Обычно принято считать, что Башмачкин - это типичный представитель так называемого "маленького человека", человека с заниженными самооценкой и амбициями. На самом деле это не так.

Гоголь не случайно выбирает ему имя Акакий, даже и более того возводит это имя в квадрат, так как Акакием звали и отца героя. Николай Васильевич прекрасно знаком с православной агиографией и знает, что святой Акакий поминался уже в "Лествице" святого Иоанна игумена Синайского.

Между тем из этой книги мы узнаем, что святой Иоанн Лествичник узнает о св. Акакии от Иоанна Савваита. Последний сообщает, что в одной из обителей Азии был один старец весьма нерадивой жизни и дерзкого нрава. Он приобрел себе ученика, юношу именем Акакия, простого нрава, но мудрого смыслом, который столько жестокостей перенес от этого старца, который мучил его ежедневно не только укоризнами и ругательствами, но и побоями; терпение же послушника было не безрассудное. Часто, встретив Акакия, Иоанн спрашивал юношу: "Что, брат, каково сегодня?" В ответ на это Акакий показывал ему иногда синее пятно под глазом, иногда уязвленную шею или голову, но при этом он не роптал и оставался терпеливым молитвенником. Прожив у своего немилосердного старца девять лет, Акакий отошел ко Господу, и был погребен в усыпальнице. Но и после смерти немилосердный старец не оставил его в покое. Когда ему сказали: "Отче, брат Акакий умер", старец настолько усомнился в этом, что сам пошел проверить в усыпальницу. Подойдя к усопшему, он спросил его: "Брат Акакий, умер ли ты?" Мертвый поднялся и спросил разрешения: "Отче, можно ли умереть делателю послушания?" и только после благословения старца, отошел к Богу уже окончательно. Тогда старец, который был прежде наставником Акакия, пораженный страхом, пал со слезами на землю; и потом, испросив у игумена лавры келлию близ гроба Акакиева, провел там остаток жизни уже добродетельно, говоря всегда прочим отцам: "Я сделал убийство".

То есть Акакий, монашеское имя которого означает "незлобивый", исполнил предназначенное ему Богом: он настолько оказался смирен, что терпел побои сурового духовника, но и, возможно, был даже и убит им. То есть смирение даже до самой смерти.

Поэтому Башмачкин не случайно оказывается Акакием Акакиевичем, он не "маленький человек", он - смиренный. И его смирение - вытекает из любви, в которой он вырос, и в этом он так похож на милого Обломова.

"Молодые чиновники подсмеивались и острились над ним, во сколько хватало канцелярского остроумия, рассказывали тут же пред ним разные составленные про него истории; про его хозяйку, семидесятилетнюю старуху, говорили, что она бьет его, спрашивали, когда будет их свадьба, сыпали на голову ему бумажки, называя это снегом. Но ни одного слова не отвечал на это Акакий Акакиевич, как будто бы никого и не было перед ним; это не имело даже влияния на занятия его: среди всех этих докук он не делал ни одной ошибки в письме. Только если уж слишком была невыносима шутка, когда толкали его под руку, мешая заниматься своим делом, он произносил: "Оставьте меня, зачем вы меня обижаете?" И что-то странное заключалось в словах и в голосе, с каким они были произнесены. В нем слышалось что-то такое преклоняющее на жалость, что один молодой человек, недавно определившийся, который, по примеру других, позволил было себе посмеяться над ним, вдруг остановился, как будто пронзенный, и с тех пор как будто все переменилось перед ним и показалось в другом виде. Какая-то неестественная сила оттолкнула его от товарищей, с которыми он познакомился, приняв их за приличных, светских людей. И долго потом, среди самых веселых минут, представлялся ему низенький чиновник с лысинкою на лбу, со своими проникающими словами: "Оставьте меня, зачем вы меня обижаете?" - и в этих проникающих словах звенели другие слова: "Я брат твой". И закрывал себя рукою бедный молодой человек, и много раз содрогался он потом на веку своем, видя, как много в человеке бесчеловечья, как много скрыто свирепой грубости в утонченной, образованной светскости, и, Боже! даже в том человеке, которого свет признает благородным и честным..."

Ну и далее - вот оно, начало падения - холодный ветер врывается под ветхую шинель, нащупывая границы смирения. Акакий начинает мечтать о новой шинели. Потом идет прилог-приражение, то есть страстное желание ИМЕТЬ новую шинель, как новую кожу. Шинель делает Башмачкина другим человеком, точнее не человеком, а частью шинели. Страсть губит смиренного человека, превращая его в демона. Кипение кровей начинается из маленького ветерка, проникшего под шинель.

 

Источник. ЖЖ Бакулин Мирослав