«Замполиты» по вере или отцы родные?

Система военного духовенства все еще строится на энтузиастах

Если раньше священники окормляли армию на общественных началах, то в ближайшее время планируется прикрепление к воинским частям штатных священников. В Российской армии учреждено 240 должностей помощников командиров по работе с верующими военнослужащими. О перспективах этого начинания и роли священника в армии «Нескучному саду» рассказал заместитель председателя Синодального отдела по взаимодействию с Вооруженными силами и правоохранительными учреждениями протоиерей Михаил ВАСИЛЬЕВ

Быть вместе с солдатами, а не заезжать на огонек

— Отец Михаил, возможно ли обеспечить всю армию штатными священниками и нужно ли это?

— Это, безусловно, нужно: священник, окормляющий военнослужащих, должен быть с ними вместе, от учений, спортивных соревнований, строевых смотров до литургии. Только тогда его будут считать отцом. А то очень многие пастыри любят в показательных мероприятиях участвовать: приедут на присягу, покропят знамя, скажут правильные слова «Святое дело — Родине служить», попьют с командиром коньяку и уедут. Такой формат не только не имеет никакого отношения к окормлению, но и приносит скорее вред, чем пользу. Многие солдаты, которых до присяги месяц муштровали, за час до ее принятия построили, воспринимают такое благословение и напутствие батюшки как что-то инородное. Я не говорю о воцерковленных — для них любой приезд священника в радость, но таковых в любом воинском коллективе максимум пять процентов. Многие же еще очень далеки от Церкви. И лучше, на мой взгляд, отсутствие церковной работы в армии, чем формальные мероприятия.

Окормление армии — это когда ты становишься солдатам отцом, несешь им слово Божие, привносишь в воинский коллектив христианскую нравственность. Сделать это можно, только находясь в их коллективе. А в сложившейся ситуации в обозримом будущем система военного духовенства и будет выстраиваться на энтузиастах. Внештатных! Дело не только в том, что 240 священников на Россию — капля в море. Сейчас всего 19 военных священников получают жалованье (из них шестеро служат на наших военных базах за рубежом). У меня есть около тридцати друзей-священников, которые не раз бывали в горячих точках, окормляя военнослужащих, — почти никто из них на должность штатного священника не пойдет. Потому что социальный пакет, предлагаемый Министерством обороны, пока пуст. Кроме того, в первичном звене — бригадах и дивизиях — священников только начинают назначать, а уже полтора года назад при Минобороны была создана прослойка между рулем и сиденьем под названием «Управление по работе с верующими военнослужащими» — аналог Госкомитета по делам религии в СССР по контролю за батюшками. Это управление, в котором большинство сотрудников — вчерашние замполиты, уже наштамповало и разослало множество должностных инструкций, и, если священнику все их исполнять, можно увязнуть в отчетах. Вот и представьте, что батюшка должен окормлять от трех до семи тысяч военнослужащих (это без членов их семей) и успевать писать отчеты по всем инструкциям. И все это за смехотворное жалованье, которое, даже если его повысят, как обещал недавно президент, не позволит содержать храм, клирос и семью священника (часто — многодетную).

— Может быть, целесообразнее назначать на эти должности монахов? Они не обременены заботой о семье.

— Я знаю единицы монашествующих, которые занимаются окормлением военнослужащих. Большинство из них если и приходят к военнослужащим, то только на разовые мероприятия. Реальность такова: человек уходит из мира, чтобы жить среди себе подобных. А общаться постоянно с теми, кто регламентирует свою жизнь не церковным, а воинским уставом, слушать армейские шутки многим кажется соблазнительным и обременительным. И не только монахам. За 14 лет работы в Синодальном отделе по взаимодействию с Вооруженными силами я побывал примерно в четырехстах воинских частях. Не буду называть конкретные епархии, но, поверьте мне, очень часто «окормление» армии ограничивается приездами священников на показные мероприятия. Нередко священника назначают ответственным за работу с той или иной частью по принципу близости его прихода к этой части или по другим таким же случайным критериям. Нет пока ни отбора, ни подготовки военного духовенства. Как организовать подготовку, мы с коллегами-священниками, работающими в армии не один год, знаем, но для этого нужны средства и политическая воля руководства страны. Говоря современным языком, Церковь должна выстроить эффективную систему организации деятельности военных пастырей и прежде всего готовить священников под армейские задачи. Иначе все останется по-прежнему: отдельные части и подразделения будут окормляться энтузиастами, а работа Церкви ограничится периодическими приездами священников, никак не влияющими на микроклимат в воинском коллективе.

— Наверное, некоторых командиров это устраивает?

— Кого-то устраивает, но мы должны не им потакать, а думать о пользе Церкви. Церкви такая работа в армии часто наносит вред. Я много езжу по стране (только в прошлом году у меня было 60 командировок по разным епархиям и воинским частям на территории этих епархий) и вижу, что за последние 20 лет в Церковь наряду с ревностными и бескорыстными пастырями пришло немало жадных до денег людей. Бывает, что храм толком не восстановлен, внутри все осыпается, а настоятель себе уже особняк выстроил. И именно из-за таких «пастырей» немалая часть потенциальной паствы не только не приходит в храм, но перестает доверять Церкви. Молодежь уходит в неоязычество, в некоторых элитных подразделениях спецслужб (не буду называть) неоязычники составляют до половины личного состава — они, по их словам, не хотят принадлежать к слащавому иудеохристианству. Можно, конечно, высокомерно рассуждать об их невежестве, но часто мы пальцем о палец не ударяем, чтобы просветить людей. Если мы не изменим своего отношения к работе с людьми (не только военнослужащими), очень скоро (или не очень) нас начнут громить, как в 1917 году. Мы до сих пор ту трагедию не осмыслили, не сделали из нее нужных выводов. Хватит надувать щеки — надо быть проще, ближе к людям, тогда и они к нам придут с вопросами, потянутся к нам. Возвращаясь к армии... если священник не работает с конкретной частью хотя бы регулярно, если конфеты и печенье с канона его храма не перекочевывают в большом количестве в рты солдат, если он не беседует с ними на простые житейские темы, то никому не интересно «омоусиус, омоусиус» («Единосущный» — по-гречески. — Ред. ).

В минуту опасности не до скепсиса

— А с кем труднее общаться священнику: с солдатами или с офицерами?

— Труднее общаться с теми, кто не хочет тебя слышать. Некоторые на гражданке имели негативный опыт встречи со священниками. Другим просто неинтересно думать о Боге. Впрочем, в минуту опасности большинство задумывается. Не только на войне, но и, например, во время учебных прыжков с парашютом. Когда человек по долгу службы должен выйти из нормально работающего самолета на полной скорости с мешком за спиной, один Бог знает, превратится ли этот мешок в парашют. Сколько раз я в Ил-76 ни спрашивал у солдат перед прыжком, веруют ли они в Господа нашего Иисуса Христа, неизменно слышал в ответ: конечно, батюшка, веруем. На земле они снова могут стать атеистами или пофигистами, но перед выходом из люка большинство исповедует веру в Иисуса Христа. Или лет десять назад был случай на полигоне ВДВ, на показательных учениях, на которых присутствовал тогдашний министр обороны Сергей Борисович Иванов. Один из снарядов, выпущенных из боевой машины, отклонился от траектории, ударился в землю и разлетелся на большие куски. Один из этих осколков перебил деревянные перила сантиметрах в тридцати от меня и прямо напротив живота сидящего рядом со мной генерала медицинской службы. Я сказал генералу, что, наверное, не просто так Господь к нему стучится, процитировал Паскаля: случайность и есть тот псевдоним, под которым себя являет Господь Бог. И действительно услышал искренний плач кающегося грешника.

— Значит, правильно говорят, что в окопах атеистов не бывает?

— В жизни все бывает. Мы знаем, что некоторые блудницы не просто раскаялись, а стали святыми. Но таких меньшинство, это нетипично. Также нетипичен и атеист на войне. Есть военнослужащие, которые бравируют отвержением традиций (по крайней мере, внешне), ведут себя безрассудно, а не отважно. Но в основном люди задумываются о вечном, начинают относиться друг к другу заботливо и даже трепетно. В минуту опасности все наносное слетает и обнажается, как говорил Тертуллиан, душа-христианка.

— Но, наверное, не все после этих минут начинают ходить на исповедь, причащаться?

— Не все. Но мы, военные священники, занимаемся не столько воцерковлением военнослужащих, сколько таинством, которое не описано ни в одном катехизисе, — рождением веры. То есть человек из неверующего по милости Божией становится в армии верующим. Он переживает мистическую встречу с Творцом, а внешние формы религиозности обретутся со временем. Воинствующих атеистов не так много, большинство не верит просто потому, что у них еще не произошла встреча с Богом. Люди не верят так же искренне, как потом на учениях или в бою обретают веру. Это не значит, что они сразу станут участвовать в таинствах или дома читать акафисты, но для нас важно, что они пережили опыт встречи с Богом, узнали о Христе.

Строем на литургию не ходят

— А на службу тоже ходят только желающие? Не было ли попыток командиров повести всех строем?

— Такие попытки были и наверняка будут, но задача пастыря — препятствовать этому. Можно заставить человека стоять на службе, но молиться никого не заставишь. «Невольник — не богомольник». Мне не нужна массовка. Для совершения литургии мне достаточно помощи одного алтарника и двух певчих. Поэтому занятия мы проводим со всеми, а участвуют в общей молитве, исповедуются и причащаются только желающие. Другое дело, что в распорядке дня частей, которые мы окормляем, прописано богослужение (обычно в будни — в воскресенье мы служим на своих приходах). Но оно не входит в число мероприятий, обязательных для всех.

— Многие ли во время службы воцерковляются?

— Я могу говорить только о частях, которые окормляю. А окормляем мы (мне еще три священника помогают) части и соединения ВДВ и Ракетных войск стратегического назначения (РВСН). Поскольку вместе с нашими десантниками мне довелось не раз бывать в горячих точках, с большинством офицеров ВДВ знаком лично: с кем-то двенадцать лет, с кем-то десять, с кем-то пять, кто-то меня видел, когда я читал лекции в Рязанском высшем военно-десантном училище, а он был еще курсантом. Поэтому мне ни в одной части нет препятствий для проведения занятий. А занятия состоят из четырех типовых лекций с видеорядом (всегда лучше показать, чем рассказать). На них мы пытаемся из «поколения пепси» воспитать нормальных русских мужиков, которые смогут постоять за себя, защитить слабого, для которых слова «Родина» и «долг» не будут пустым звуком. Опираемся при этом на фундамент нашей веры. На последней, четвертой лекции рассказываем о семи смертных грехах и объясняем, как надо исповедоваться. После этого примерно у 70 процентов военнослужащих появляется желание участвовать в таинствах. Во многих частях мы уже построили храмы, а там, где еще не построили, совершаем литургию на антиминсе, и за литургией когда из трех, а когда и из девяти чаш причащаем от ста до тысячи трехсот военнослужащих. В этом году мы в таком полевом формате причастили около четырех с половиной тысяч солдат и офицеров только в ВДВ и морской пехоте. Исповедуем вечером, иногда до двух часов ночи длится исповедь, некоторые засыпают и просят разбудить, когда очередь подойдет. Очень трогательно! Если нет возможности совершить литургию, причащаем запасными Дарами. Но это редко — обычно служим литургию.

Православные части — миф

— Как вы относитесь к созданию православных частей?

— Как к фантому. Это примерно то же самое, что «Домострой» — его мало кто читал, никто никогда не исполнял, но многие любят говорить, что хорошо бы по субботам жену пороть. Я иначе как глупостью назвать разговоры о православных частях не могу. У нас все части православные — две трети военнослужащих называют себя верующими, а 80 процентов из этих двух третей — православными. То есть в любой части православные составляют большинство, только оно не воцерковлено, хотя и крещено. С ними нужно работать. Мы за эти годы около семи тысяч человек крестили в полевых условиях, а очень многие из крещеных до сих пор не имеют внутренней мотивации для христианской жизни. И вот тут очень важен пример пастыря. Человек так устроен, что во время службы он вспоминает маму и домашние пирожки, а потом до конца жизни вспоминает службу в армии. Поэтому очень часто вера, зародившаяся в армии, приносит добрые плоды на гражданке.

— Когда говорят о православных частях, имеют в виду части, в которых служат только воцерковленные и попадают по благословению духовника.

— Знаю. Сказки все это. Есть отдельные подразделения, например рота радиотехнических войск на Валааме. Поскольку сейчас в армию призывают по территориальному признаку (поближе к дому), туда часто попадают послушники и трудники из находящегося рядом Валаамского монастыря. Но и там больше половины солдат из других мест. Другое дело, что ребята из монастыря более сплоченные, часто определяют моральный климат в подразделении, многие начинают подтягиваться к ним.

Части же, в которых служат только воцерковленные люди, — миф, воцерковленными и придуманный. То есть многие действительно думают, что такие части есть, ко мне не раз приходили с просьбой устроить туда призывников: мамочки просят за сыновей, батюшки — за духовных чад. За этими «благочестивыми» просьбами скрывается желание устроить маменькиного сынка на теплое местечко, где солдат, вместо того чтобы убирать территорию или заниматься боевой подготовкой, будет с утра до вечера петь акафисты. Слава Богу, таких частей нет и, надеюсь, не будет. Иначе придется создавать и мусульманские части, и буддистские. Абсурд! Задача Церкви не разделять общество — а объединять его. И то, что мы проповедуем военнослужащим, как раз сплачивает воинские коллективы. Хотя это не наша задача, а офицеров — психологов и воспитателей, но и священник, окормляющий часть, косвенно способствует тому, что люди начинают осмысленнее относиться и к своей душе, и к собственному мировоззрению, внимательнее и уважительнее — к мировоззрению других.

— Часто ли вам приходится общаться с присутствующими в армии служителями других религий?

— Регулярно на сборах военного духовенства встречаемся с ламами, раввинами, муллами. На мой взгляд, верующие, даже если они исповедуют разные религии, всегда скорее поймут друг друга, чем верующий и безбожник. Ни разу еще священник с муллой не подрались! В прошлом году в сентябре в районе города Чебаркуль Челябинской области мы служили литургию для военнослужащих танковой бригады — у них там учения проходили. Около тысячи семисот человек пришло. А в двух километрах оттуда местный мулла совершал намаз для трехсот пятидесяти мусульман из этой же бригады. Мы сами попросили его приехать. Потом все вместе пошли на завтрак. Конечно, и среди исламского духовенства есть антироссийски настроенные радикалы, но мы с такими не общаемся. На Северном Кавказе у меня много друзей из Исламской Уммы, некоторые из них уже, к сожалению, погибли от рук террористов. Никогда у меня никаких проблем в общении с ними не было, потому что мы не стремились к религиозным диспутам. В спорах истина не рождается, она рождается в сердце. За годы моей работы в нашем Синодальном отделе несколько десятков представителей мусульманских народов (в том числе и из религиозных семей) приняли православную веру. И солдаты, и офицеры. Но это их сознательный выбор. Мы в армии не занимаемся прозелитизмом.

Священник не заменяет офицера

— Может ли священник справиться с дедовщиной?

— Это не дело пастыря. Присутствие священника, если оно, как мы уже говорили, не для галочки, косвенно облагораживает коллектив, в том числе и воинский. В части, где работает священник, уменьшается количество ругающихся матом и тех, кому нравится унижать других. Но окормление не отменяет необходимости качественной работы офицеров. Во многих частях нет дедовщины, и это в первую очередь заслуга командиров, в равной степени требующих со всех.

— Насколько зависим священник от командира части?

— Естественно, в армии очень важен принцип единоначалия. Регламент дня определяет командир. Если в зоне боевых действий он говорит мне, что завтра рано утром придет колонна Центрподвоза, инженерная разведка пойдет ее встречать, а часть подразделения будет задействована в парко-хозяйственном дне по лагерю, мы либо переносим службу на другое время, либо вместо литургии служим краткий молебен. А в остальном степень подчиненности зависит от самого священника. Он не должен превращаться в военного чиновника, который будет придавать божественную легитимность любому дуроломству командира. Но при нынешней системе оплаты военного духовенства вполне может превратиться в зависимого чиновника по духовному ведомству. Пока все надбавки регламентируются командиром части, то есть священник может остаться на более чем скромном окладе, а может регулярно получать надбавку до двухсот процентов: за сложность, секретность и т. д. Конечно, истинный пастырь не соблазнится и будет без лицеприятия отстаивать правду Божию. Но лучше — чтобы таких соблазнов не было — изменить систему надбавок. Именно поэтому мы еще на стадии обсуждения отказались быть просто офицерами (как в странах НАТО). Офицерское звание помогло бы военному священнику материально, но лишило бы его необходимой степени духовной свободы. Мы служим не в армии, а для армии.

http://www.nsad.ru/index.php?issue=90&section=10037&article=2015