http://www.pravoslavie.ru/smi/53143.htmИгумен Нектарий (Морозов): Кто не помнит о смерти, тот забывает жить .Господи, пошли мне память смертную», — повторяем мы за Иоанном Златоустом в вечерней молитве. И что же — есть она в нас, эта самая смертная память? И что она такое и почему она нам так нужна? Для того, чтобы мы боялись ответа за свою жизнь и старались поменьше грешить? Да, но не только для этого. О памяти смертной как обязательном условии духовной жизни христианина мы беседуем с главным редактором журнала «Православие и современность» игуменом Нектарием (Морозовым).

— Все мы с раннего детства знаем, что рано или поздно умрем. Можно сказать, что человечество привыкло к смерти, вольно или невольно адаптировалось к факту всеобщей смертности. Поменьше думать о смерти, стараться не думать о ней совсем, поскольку с нею заведомо ничего не поделаешь — весьма распространенная житейская мудрость. Но верно ли, что христианство предлагает человеку для начала отказаться от этой привычки, от этой анестезии, очнуться, вновь воспринять смерть как трагедию, как катастрофу… и через это стать другим человеком?

— Прежде всего, что это значит — «Мы все с детства знаем?». Знание знанию рознь, знание бывает активное и пассивное. Активным, практически применяемым можно назвать знание о вещах, которые занимают в нашей жизни существенное место, которые для нас важны. Есть масса вещей, которые нам известны, но значимой роли в нашей жизни не играют. Мы о них знаем, но в то же время их в нашей жизни как бы и нет. Наше знание о смерти в большинстве случаев носит вот именно такой абстрактный характер: мы знаем о ней, но относимся к ней как к чему-то совершенно внешнему по отношению к нам. Ребенок, впервые столкнувшийся с этой данностью — неизбежным прекращением жизни на земле, переживает потрясение, но что затем? Он привыкает к этой данности, к этому знанию. Оно уходит на дальний план его сознания, и ребенок очень мало об этом думает и никак не соотносит свое существование с этим фактом. Понять — уже тогда, в детстве — что такое смерть, насколько это важно, насколько это страшно и ответственно — означает начать жить иначе. Смерть ставит человека перед необходимостью осознанного проживания всей жизни.

Мысль о смерти — это движение к мысли о Боге. А вот эта анестезия, о которой вы говорите, привычка, желание о смерти забыть — это то же, что желание забыть и о других вещах: о совести, о людях, которые нуждаются в помощи… Это собственный выбор человека — забывать, он не навязан какими-то внешними обстоятельствами, хотя современная масскультура играет здесь, безусловно, свою роль: снижает остроту восприятия, отвлекает человека от мысли о смерти, развлекает его. Но человек сам решает: развлечься и забыть или же — помнить.

— Мысль о смерти — движение к мысли о Боге? Но ведь для неверующего тоже существует такая осознанность, ответственность: жизнь только одна, она коротка, надо спешить, надо прожить ее достойно, оставить добрый след, хотя бы и не вечный…

— Если после смерти ничего нет, то смерть естественным образом обессмысливает все, что делает человек на земле. Большинство людей прячется от этой мысли — мысли о бессмысленности существования, которое неизбежно оборвет смерть. Все разговоры о «добром следе», о том, что «все остается людям» — это тоже способ спрятаться. Для чего мы делаем все то, что делаем здесь? Ради детей? Но они умрут. Ради будущих поколений? Но и эти поколения станут прошедшими. Только измерение вечности может оправдать земную жизнь человека.

Когда я был еще очень молод, мне в руки попала самиздатовская книжка приходских бесед отца Димитрия Дудко. Среди его собеседников был молодой человек, который сказал: если после смерти ничего нет, если она конец всему, то лучше я умру прямо сейчас, зачем вообще жить? Но это отчаяние заставило его искать ответ на другой важный вопрос: а может быть, есть после смерти что-то такое, что не обессмысливает жизни? Мысль о смерти заставляет человека искать выход из страшной ситуации: нам дано бытие, и вот оно прерывается. Человек пытливый, честный с самим собой, идя от этого вопроса, приходит к Богу. Почему именно так? Потому что не вмещает наша душа мысли о бессмысленности всего сущего. Человек ведь изначально очень осмысленное существо, очень логично устроенное. И невозможно представить себе, что это существо — ни за чем, что существование человека не имеет никакого высшего смысла.

— Если человек не стар и хотя бы относительно здоров, ему не так сложно избавиться от «мрачных мыслей»; хотя пассивно, как Вы говорите, он знает, что и его жизнь тоже может оборваться в любой момент…

— Вот именно эти мысли: смерть — это что-то далекое, это не сейчас, а если сейчас, то не со мной — и приводят к тому, что смерть для человека становится чем-то абстрактным. Когда человек непосредственно сталкивается со смертью, когда он видит, что тот, кто был ему близок, кого он хорошо знал, лежит теперь бездыханный — это потрясение. Но тот же человек через день слышит в теленовостях, что гдето произошла катастрофа и погибли сотни людей — и это не потрясает его, не волнует, он привыкает к такой информации, становится к ней равнодушным. Смерть — это явление не только физическое, но и духовное, и если, теряя близких, человек все же чувствует эту духовную сторону смерти, то постоянная информация о массовой гибели людей приводит к тому, что эту духовную сторону человек перестает ощущать. А когда человек всматривается в смерть как в духовную реальность, это очень многое в его жизни меняет. Действительно, и неверующий человек, внимательно относящийся к факту смерти, склонен многое в своей жизни пересмотреть, а уж тем паче верующий.

— Человек, для которого память смертная стала реальностью внутренней жизни,— это уже другой человек, для него многое изменилось?

— Такой человек понимает, что у него земля горит под ногами. Как говорил святитель Феофан в своей книге «Путь ко спасению», одна из самых страшных уловок врага заключается в том, чтобы человек отложил покаяние на потом. Человек, который не просто знает (пассивное знание об этом есть ведь у всех), но по-настоящему осознал, что та самая смерть, наглая, об избавлении от которой мы молимся, может настигнуть его в любой момент,— это человек очнувшийся. Он уже не отложит покаяние на потом, он понимает, что в любой момент надо быть готовым к смерти.

Человек устроен таким образом — об этом пишут святые отцы, авторы аскетических творений,— что если он останавливается и всматривается в какое-либо явление, слово, смысл — то, во что он всматривается, начинает для него оживать, и человек после этого мыслит уже совершенно иначе. Слова молитвы можно произносить механически, а можно вслушаться в них, всмотреться, вчувствоваться, и после этого молитва станет совсем иной. То же и с собственными грехами. Можно просто подумать: «Я вот здесь согрешил», можно так же бегло произнести это на исповеди, а можно остановиться, присмотреться и увидеть этот грех во всем его безобразии. Будто фотографию опустили в проявитель, и вот, проступило изображение. Внимательный взгляд на предметы становится их проявителем в нашей жизни. Внимательный взгляд на смерть порождает страх смерти, страх ответа за свою жизнь. Вот почему мы молимся о ниспослании памяти смертной, вот почему вечернее молитвенное правило включает молитву преподобного Иоанна Дамаскина «Неужели мне одр сей гроб будет, или еще мою душу просветиши днем…».

— Помнить о смерти — значит, на самом деле, помнить о своей жизни?

— Человек ведь только тогда может делать что-либо хорошо, успешно, когда он ясно видит ту реальность, в которой живет и действует. Вместе с тем, огромное количество живущих сейчас на земле людей не понимают, как, по Чьей воле они родились на свет, не ведают, что такое жизнь, что нам нужно в этой жизни делать, что такое смерть, наконец, и существуют в каком-то вымышленном пространстве. Чтобы человек действительно жил, он должен вернуться к здравому чувству реальности. Если он помнит о неизбежном конце земного бытия, он может оценить то время, то пространство, тот путь, который он здесь проходит, и это уже какая-то разумная основа для земного бытия.

— Именно поэтому святые отцы, учители Церкви считали память смертную непременным условием духовной жизни?

— Преподобный Филофей Синайский называл память смертную своей духовной невестой, которая хранит его от растления этим миром. Память смертная отрезвляет человека от опьянения всем тем, что он в этом мире видит. Но она же и утешает его; потому что, находясь в стесненных обстоятельствах и впадая в уныние, мы склонны воспринимать эту жизнь как единственную, более того — как темницу, в которой мы заключены. А память о смерти открывает для верующего человека дверь в вечность. Верующий человек, вспоминая о смерти, подчас вздыхает с облегчением, но не в таком значении — «скоро умру, и это все кончится», нет. Память смертная напоминает человеку, что тупик, в котором он находится, на самом деле вовсе не тупик — просто потому, что после смерти есть иная, лучшая, подлинная жизнь.

— Кому-то может показаться, что постоянное напоминание о смерти отравляет жизнь…

— Действительно, может отравлять — если человек не верит в Бога и жизнь вечную. Самый совершенный пример отношения к смерти из тех, которые дают нам Священное Писание и Священное Предание, — это земная жизнь Пресвятой Богородицы. Ее сердце желало только одного — скорейшего воссоединения с возлюбленным Сыном; а это могло произойти лишь после телесной смерти. И Она ждала этого, хотя очень нужна была здесь, на земле. Она очень хорошо знала, куда, к Кому Она стремится. То же можно сказать и об апостолах, и о всех святых угодниках: страх смерти в них присутствовал, но страх этот происходил от того, что эти люди, зная Бога сердцем своим, в свете Его святости и совершенства, не могли считать себя чистыми и свободными от страстей. В патериках масса примеров, когда истинно святые люди, умирая, говорили: не знаю, положил ли я хотя бы начало покаянию. Это не страх смерти, это страх ответа за земную жизнь. Только две причины могли заставить их просить у Бога отсрочки конца: нужда во времени для покаяния и забота о пастве, желание еще потрудиться для нее.

Момент смерти человека — это момент откровения истины о нем. На Афоне была такая традиция: если возникали споры, свят ли тот или иной подвижник и не находится ли он в прелести, от конечного суждения воздерживались и говорили: посмотрим, как он будет умирать. В момент смерти проявляется все то, что человек сумел за свою жизнь скопить.

— Как же достичь такого отношения к смерти и, соответственно, к жизни?

— Смерть не является чем-то естественным для человека, она противоестественна для него, она следствие греха, падения. Все наше естество противится смерти, и единственный способ преодолеть ужас перед нею — доверие Богу. Когда человек все происходящее с ним воспринимает как волю Божию, как то, что Господь делает с ним, потому что Он его любит — тогда он видит во всем происходящем средство своего спасения. Например, болезнь — она ведь не просто случайность, не результат каких-то физиологических процессов, нет, болезнь, приключившаяся с нами, — это действие Промысла Божия, это либо необходимая нам остановка — чтоб мы опомнились и осмотрелись, либо своего рода епитимья, не дающая забыть о грехах, либо нам надо потерпеть, чтоб в любви и преданности Господу усовершенствоваться. Так же и смерть — ее надо воспринимать как волю Божию. Бог решает, когда остановить человека на его земном пути.

— Значит, отношение к смерти, реакция на ее неизбежность — это вопрос веры?

— Конечно. Вопрос о страхе смерти вторичен, а первичен вопрос о доверии Богу. Живем ли — для Господа живем, умираем ли — для Господа умираем, и потому, живем ли, или умираем — всегда Господни (Рим. 14, 6). А вот когда я надеюсь отсидеться, скрыться, подобно Адаму, прятавшемуся между деревьями, в этой жизни, а Он все равно находит меня — тогда я попался! Желание скрыться, спрятаться от Бога — вот самое плохое чувство, от него нужно избавляться. Для верующего человека характерно ожидание той жизни и восприятия ее как реальности. Но здесь должен быть разумный баланс — нельзя забывать об этой жизни, потому что через нее мы готовимся к жизни будущей.

— Однако первое, что вызывает у нас ужас, — это не смерть даже, а именно необратимость и неостановимость времени. До определенного момента своей жизни человек живет надеждой на будущее, на следующую страницу: вот-вот прошелестит, перевернется, и все будет лучше, чем сегодня. Но вот наступает этот кризисный момент — человек осознает, что будущего у него уже, по сути, нет — все страницы перевернуты, остался эпилог. И вот это действительно ужас! Он-то и заставляет подчас полусознательно желать ранней кончины.

— Если человек воспринимает себя только в земной плоскости — с ним происходит именно то, о чем вы говорите. В какой-то момент он разочаровывается в своей жизни, понимает, что прожил ее напрасно, зря. Но даже если говорить о неверующих, о людях, которых не назовешь христианами, — все равно можно провести границу между теми, кто жил для себя, и теми, кто жил ради других людей. Человек, всю жизнь живший для себя, даже если он, на обывательский взгляд, всего добился — денег, успеха, славы — все равно рано или поздно вступает в полосу разочарования: у меня есть все, но я уже старик, через малое время я сойду в могилу, и что я возьму с собой?

А человек, который жил для других, даже и не будучи верующим, какое-то утешение для себя все же находит — в том, что оставляет людям. Но совсем другое дело — человек, жизнь которого была одухотворена его верой. Я очень хорошо помню, как когдато, еще в достаточно юном возрасте, меня неожиданно поразила одна мысль: вот, у меня есть честолюбивые мечты, планы, я могу надеяться — допустим — что все это сбудется, я добьюсь всего, чего желаю. У меня будет крепкая, дружная семья, хорошие друзья, интересная, любимая работа, материальный достаток, положение в обществе, известность… Но наступит момент, когда я — я один — пойму, что остался совсем коротенький промежуток времени, отделяющий меня от смерти. Все, что было, фактически уже прошло, закончилось, пора уходить. Что тогда будет важно, что будет иметь цену, что утешит меня? И я очень быстро нашел ответ: только жизнь, прожитая ради Бога и с Богом. Жизнь ради Него и в старости будет полноценной, продолжающейся жизнью, и после смерти тот, кто жил с Богом здесь, будет с Ним. А все остальное этой проверки неизбежным — старостью и смертью — не выдерживает. Смерть — это своего рода пробный камень: кидаешь его в свою жизнь — и по звуку определяешь, как живешь, чего твоя жизнь стоит.

— Смерть не только неизбежна, она еще и непредсказуема. Сколько жизней обрывается задолго до старости! На все воля Божия?.. Наверное, это так, но как избавиться от вопроса «Почему?». Почему прекрасный человек, многими любимый, многим нужный, в 35 лет погибает в автокатастрофе? Почему 17-летняя девочка умирает от страшной болезни, почему она лишена тех возможностей — действительно, огромных! — какие дает человеку хотя бы относительно протяженная жизнь?

— Я знаю многих людей, которые вот так безвременно потеряли близких, но при этом не задают вопроса «Почему?». Они действительно принимают это как волю Божию. Я сам знаю, как больно терять близких, как много уходит из нашей жизни, когда они умирают, но вопроса «Почему?» у меня никогда не было. У меня вообще никогда этого вопроса не возникало, что бы ни происходило со мною. Я знаю, что у Бога есть ответ на все наши вопросы, и мы узнаем этот ответ, когда отрет Бог всякую слезу с очей (Откр. 21, 4), когда мы не спросим Его ни о чем (см.: Ин. 16, 23). Ответ на наши вопросы — это не разъяснения, не земная логика, нет, это Сам Господь. Когда Иов Многострадальный страдал и не мог понять, почему ему эти страдания ниспосланы, к нему приходили друзья и давали великолепные, с точки зрения веры, разъяснения, но Иов не мог ими утешиться. Но вот явился Иову Господь, и все вопросы Иова куда-то исчезли. Что же, Господь дал Иову какие-то новые объяснения происходившего, более совершенные, чем объяснения его друзей? Нет, просто объяснения стали не нужны. И это никакими словами не передать, это чудо встречи человека с Богом, которое нельзя рационализировать.

Да и как можно задавать вопрос «Почему этот человек ушел?» Тому, Кто этого человека создал, Кто Своею властью вызвал его из небытия? Здесь, если уж задавать, то другой вопрос: почему Господь решил дать жизнь вот именно этому человеку? Дать, и в определенный момент — не уничтожить ее, нет, но перевести Свое создание в иную реальность. Да, нам трудно, нам больно, потому что этот человек нам дорог…

— И как же нам справиться с горем? Священнику, который приходит ко гробу, чтоб совершить чин погребения, — легко ли найти слова?

— Любой из нас, совершающих чин погребения мирских человек (то, что в просторечии именуется отпеванием), оказывается перед задачей: сказать собравшимся людям, убитым горем, плачущим, какието слова, которые утешат и принесут пользу душе. Совсем неверующему трудно что-то сказать, он ведь не воспринимает этой реальности, но вот если вера в человеке есть — тогда нужно говорить о том, что мы, христиане, отличаемся от прочих, не имеющих упования — упования на жизнь вечную. Наш Бог не есть Бог мертвых, но Бог живых (Мк. 12, 27). И у нас всегда есть надежда на милость Божию к ушедшему от нас человеку. И на встречу с этим человеком — пусть мы не можем себе представить, как это будет, потому что, как уже говорилось, не можем представить себе той, другой жизни.

— Но эти слова утешают, наверное, немногих…

— Напротив. В наших храмах немало людей, которых именно потеря близких превратила из номинальных христиан в реальных. И не потому только, что вера помогает пережить горе, нет — смерть близкого человека становится духовным событием, открывает дверь в иную реальность. Люди приходят в храм, начинают молиться и понимают, что эта жизнь, в Церкви, и есть настоящая. Более того, молясь об усопшем, человек понемногу начинает ощущать не совсем еще понятную для него, но ясно ощутимую духовную радость. Радость, происходящую от двух причин: от обращения к Богу и от облегчения, приносимого той, другой душе, ожидающей еще решения своей посмертной участи.

— Но зависит ли эта участь от наших молитв?

— Святитель Феофан Затворник говорил: Господь ищет повода помиловать человека. Что становится поводом в данном случае? Любовь. Мы молимся — значит, мы любим этого человека, значит, в нем было нечто такое, за что мы его полюбили. Конечно, Бог все о жизни усопшего знает и не нуждается ни в каких наших свидетельствах. Но Он и о здешних наших обстоятельствах тоже все знает гораздо лучше нас самих, и, несмотря на это, именно по молитвам нашим посылает нам помощь — вопреки всякой вероятности порой.

— Нужно ли искать подтверждений тому, что жизнь со смертью не прекращается? Как относиться к книгам, подобным популярному в свое время труду психиатра Раймонда Моуди «Жизнь после жизни»? Там приводятся многочисленные свидетельства людей, переживших клиническую смерть: вид собственного тела со стороны, какой-то туннель, свет в конце и т. п.

— К таким свидетельствам нельзя относиться как к чему-то безусловному, как к доказательству. Я знаю глубоко верующих, церковных людей, переживших клиническую смерть, но ничего подобного «там» не наблюдавших. В то же время в истории Церкви немало свидетельств, когда человек, живший неисправно, неправедно, оказывался на грани жизни и смерти и получал такое вразумление, что второй раз умирал уже праведником, более того, святым. Я знал одну женщину, ныне уже покойную, она много лет мечтала о монашеском постриге. И вот, тяжело заболев, оказалась в критическом состоянии и тоже пережила клиническую смерть. Она увидела, как это часто описывается, со стороны, откуда-то сверху, собственное тело, врача над ним. «Господи, а пострига Ты меня так и не сподобил…» — мелькнуло в этот момент в ее сознании. И с этой мысли начался возврат — это трудно передать словами, но она очень хорошо почувствовала, что возвращается. Она приняла монашество (в постриге ее нарекли Анной) и прожила еще несколько лет.

С этой точки зрения, уместно спросить людей, вспоминающих о свете в конце туннеля и прочем: а изменилась ли их жизнь после этого? Изменились ли они сами по отношению к Богу? Сделали ли они после выхода из этого туннеля чтото важное, необходимое им — то, чего не делали ранее? Принесло ли увиденное какой-то плод? Вера в бессмертие не требует доказательств, как не требует их вера вообще.

— Даже если верить в эти туннели и прочее — это ведь может быть только реакцией нашего здешнего сознания на запредельное впечатление, как бы одевание этого впечатления в земные образы. Разве мы можем представить себе ту, другую жизнь… и то воздаяние, которое нас там ждет?

— Мы и правда имеем лишь очень общие представления о том, какова она — иная жизнь. И это естественно, ведь потому-то она и иная… Апостол Павел не мог рассказать о том, что видел или слышал, будучи восхищен на третье небо (см.: 2 Кор. 12, 3–4) не по недостатку красноречия, а потому, что это невозможно сказать, в человеческом языке нет для этого слов — настолько там все другое! Умные видения, которых сподоблялись некоторые святые подвижники, носят необразный характер и не могут быть выражены понятным, доступным для слушателя способом. А видения образные, то, что некоторым из людей было дано в умопостигаемых земных образах, — они лишь в общем указывают нам на то, что ждет нас там, или сообщают об этом нечто, но не отражают посмертного бытия как оно есть. Там все равно будет все по-другому! Мы должны руководствоваться тем, что мы читаем в Священном Писании, а оно ясно дает понять: райское блаженство состоит в бесконечном приближении к Богу, бесконечном Его познании. А адская мука в таком же бесконечном от Бога удалении… Чего да избавит нас всех Господь.