Он родился Тимофеичем.

Отец глянул на маленького кукленка в голубой пеленочке и гордо сказал:

- Тимофеич!

- Какой Тимофеич!? - всплеснула руками жена. - Назовем-то как?

- А как хочешь, - отмахнулся муж.

Так он Тимофеичем и остался. Только мама и бабушка называли его по имени.

Ребятня во дворе признавала его безоговорочный авторитет - он всегда был чуть старше и умнее своих сверстников. К нему по-взрослому шли за советом: "Тимофиеч, тут такое дело..." Он внимательно слушал и выносил свой вердикт - прям истина в последней инстанции. Среди мальчишек фраза "Тимофеич сказал" означала "только так и не иначе". Его уважали.

Когда его провожали в армию, пацаны были уверены на все сто - Тимофеич вернется офицером - по другому и быть не может.

Он никогда не видел горы, но очень мечтал. В армии Тимофеич насмотрелся на эти горы до изжоги - как и многие его одногодки, он попал в негостеприимную страну, много южнее его родного города.

Там была война. Настоящая война со стрельбой, взрывами и смертью. Каждую неделя на родину увозили цинковые гробы - иногда в них и положить было нечего, потому для весу клали личные вещи и всякий мусор.

Тимофеичу везло. Лишь однажды его зацепило осколком - царапина, а не ранение. Невдалеке лежало изодранное тело друга - они познакомились в поезде, и не расставались почти год. Тогда он впервые в жизни заплакал и поклялся, что не только выживет, но и будет мстить за всех, кто вернулся домой в цинке...

Он стал профессионалом. Один контракт следовал за другим, горячие точки вспыхивали на карте бывшего Союза с завидной регулярностью - такие, как Тимофеич требовались постоянно, текучка была невероятная. Он ему всегда везло. Парни из разведвзвода говорили, что их командир заговоренный, и верили ему безоговорочно - из самых чудовищных ситуаций он выводил их.

В своих бесконечных командировках Тимофеич и не заметил, как ушли родители, как вышла замуж и родила двоих детей сестра, как ему самому уже переволило за 35.

Приезжая домой в свой старый маленький домик в тихом районе, он ставил на стол бутылку водки и пил. К нему приходили погибшие друзья, мама, дед. Он не пугался этих ведений - он давно относился к смерти без страха. Возможно, поэтому, она сама трусливо обходила его стороной, нещадно отрываясь на тех, кого он любил.

Однажды, проснувшись ночью, Тимофеич увидел что-то темное в углу комнаты - на фоне общей темноты это "что-то" было абсолютно черным и пустым. Он приподнялся на локте.

- Ну что, пора, - произнесла пустота.

- Нет! Еще не время! - это был совсем другой голос - звонкий и теплый.

Рядом с зияющей чернотой блеснул свет. Тимофеич четко видел светлую, искрящуюся фигуру человека в легком плаще.

- Пора, - прошипела тьма, - он наш!

- Нет. Уходи!..

Все исчезло. Тимофеич лежал на кровати, опираясь на локоть, глупо пялясь в угол. "Так, - подумал он, - вот и белочка забежала. Надо выхаживаться."

Однажды Тимофеич лежал на койке после очередного задания. К нему подсел его боец:

- Слышь, Тимофеич, к нам попы приехали. Будут нас от пуль заговаривать. - И весело хохотнул.

- Много ты понимаешь, - Тимофеич отвернулся к стене, - нехристь.

- Я-то как раз крещеный, - не унимался боец, - Шевченко приказал всех оповестить, кто креститься хочет. Там уж братва и бочку воды натаскала. Ты-то крещеный, командир?

- Где? - Тимофеич повернулся.

- Да вон, у штаба...

...Молодой рыжеватый священник читал Символ веры, а несколько крепких загорелых мужиков сбивчиво повторяли за ним. Когда вышли из палатки, служившей храмом, на, затянутом тучами, небе вылезло яркое весеннее солнце. Тимофеич глянул в высь и всей грудью вдохнул разогретый воздух, чистый и легкий, и пахнущий не гарью и смертью, а какими-то неизвестными цветами. «Благодать-то какая!» - подумал он, хотя слова «благодать» никогда не было в его лексиконе, даже, вроде, не читал его нигде, а тут само как-то пришло…

Потом был бой, зачистка, стакан водки за тех, кто выжил и за тех, кому не удалось – все как обычно.

…Между командировками Тимофеич не сидел дома – подрабатывал в такси на своей старенькой, растрепанной «шестерке».

Был праздник, половину центра города перекрыли, потому, на оставшихся проезжих улицах стояли нескончаемые пробки. По тротуарам прогуливались нарядные горожане. Тимофеич только что высадил клиента и потихоньку полз в левом ряду, разглядывая веселый гуляющий народ. Вдруг он увидел своего старинного друга! Резко вильнув вправо, подрезав блестящий черный «нисан», он кое-как ткнул машину на обочине. Он не слышал, как ему вслед сигналили и матерились. Он бежал, расталкивая прохожих и кричал: «Витька! Брат!» Вдалеке в отчетливо видел чуть сутулого парня в черном спортивном костюме: «Ты что, оглох, пройдоха! Витёоок!» - орал Тимофеич. Он подбежал к Витьке, схватил за плечо, резко развернул к себе и уже приготовился сграбастать его в объятиях, как увидел пред собой совершенно постороннее лицо. Чужие глаза испуганно смотрели на Тимофеича:

- Вы кто?

- Извини, земляк. Обознался я…

Около «шестерки» стоял худенький гаишник:

- Лейтенант Иванов. Вы припарковались в неположенном месте. Ваши документы.

Тимофеич привычным движением сунул ему в лицо удостоверение:

- Извини, лейтенант. Показалось, что друга увидел… А ведь он погиб еще… - и обреченно махнул рукой.

Лейтенант глянул в глаза нарушителя и похолодел – две черные бездны смотрели на него:

- Отдыхать Вам надо, товарищ капитан. У нас в поликлинике сейчас ветеранам путевки дают. Съездили б Вы на море, - и отдал честь.

- Мне лучше в горы, - буркнул Тимофеич, влезая в старенькую «шестерку».

Твоё имя зарыто под пачкой чужих паспортов,

И засыпан твой дом листопадом просроченных виз,

Ты наёмный солдат, ты когда-то оставил свой кров,

Свою душу наполнив десятками стреляных гильз,

Ты наёмный солдат, и тебя породила война,

И за ней ты спешишь, словно купленный раб по планете,

И ни чёрта, ни ангела помощь тебе не нужна:

Льёшь ты кровь по заказу, себя не считая в ответе.

И разрежет туманное утро команда «Вперёд!»,

Оборвётся в рассвет, что мечталось, и что не сбылось,

Вновь в чужие долины потащит тебя вертолёт

Проповедовать миру холодную, трезвую злость,

Но не вечен твой путь. И однажды посмотрит чужак

На тебя сквозь прицел. И в тиши огрызнётся затвор,

Что ж, - любимцы богов молодыми уходят во мрак,

Словно искры, что сеет в ночи погребальный костёр.

Тимофеич не любил стихи, считал их бесполезной, никчемной ерундой, а она любила. Ее звали Аля, а по паспорту Ангелина – почти ангел.

Он впервые увидел ее на вечеринке, которую друзья устроили для него в честь приезда из очередной командировки. Он как всегда травил забавные байки из своей беспокойной жизни – все хохотали, а она молча смотрела на него.

Когда притушили свет, все начали танцевать. Он подошел к ней и пригласил на танец. Она кивнула. Они бестолково топтались посреди комнаты, и вдруг он сказал:

- Давай уйдем отсюда, - сам не ожидал от себя такой решительности.

- Давайте, - улыбнулась она.

Они вышли в теплый летний вечер. Тимофеич, разгоряченный водкой, продолжал свои нескончаемые истории – он умел рассказать не страшно. Она смеялась как-то наигранно, все крепче прижимаясь к его плечу. Когда они подошли к ее подъезду, он внимательно посмотрела в его глаза:

- Вы универсальный солдат?

- Ну что ты! – хохотнул Тимофеич, - универсальные солдаты в кино, а я простой мент. – и тут же понял, что она ему не верит.

- Ведь Вы были на настоящей войне! Это очень страшно. – сдавленным голосом проговорила она.

- Не очень. – Серьезно сказал Тимофеич. – Не всегда. Там некогда бояться.

В тусклом свете фонаря он увидел, как огромные глаза девушки становятся влажными. Она смотрела прямо на него:

- Я не хочу, чтобы Вас убили. Вы хороший.

Тимофеич легко подхватил ее за талию и поставил на скамейку, посмотрел на нее снизу вверх:

- Ты чего меня на «вы» называешь? Я такой старый?

- Нет, не старый. Очень даже молодой. И очень хороший и красивый.

Аля тихонько коснулась его коротко остриженных, чуть серебристых волос. Тимофеич на целую минуту забыл как дышать, поймал ее руку, поцеловал маленькую ладошку:

- Выходи за меня замуж, - выдохнул он.

- Я согласна, - улыбнулась она, а потом рассмеялась звонко, совсем по-детски. Ее глаза сверкнули хитрым огоньком:

- Приходите завтра к приемному покою в восемь вечера. То есть, приходи… Я в третьей городской работаю. А сейчас опусти меня на землю, а то я высоты боюсь!

…Она убежала в подъезд, а Тимофеич закурил, запрокинув голову вверх. «Благодать-то какая!» - подумал он. На пятом этаже зажегся свет, потом в окне мелькнула тонкая фигурка – Аля припала к стеклу, чтоб лучше видеть его. Он помахал ей рукой. Свет погас, а он еще долго стоял посреди темного двора, утопая в невероятном, неземном счастье.

… Он сотни раз обещал ей, что не будет пить. Клялся, что этот раз последний и он больше никогда никуда не поедет – пойдет работать на завод и забудет все как страшный сон. Но ни разу не сдержал ни первое, ни второе обещание.

Он тосковал без адреналина, после каждой командировки пил по две недели, будто «снимался» с тяжелого наркотика. Она пыталась лечить его, водила к лучшим врачам, доставала нужные лекарства. Он не сопротивлялся, принимал таблетки, но опять уезжал, а вернувшись, снова пил. Выходя из запоя, испытывал жуткую боль – как он мог причинить страдания этому маленькому, беззащитному человечку, самому главному в его дурацкой жизни?! Он покупал ей цветы и подарки, водил в дорогие рестораны – пытался откупиться, хоть чем-то загладить свою вину. И снова обещал, обещал, обещал! Хотя понимал – он не в силах разорвать этот круг.

Лекарства плохо помогали ему – характер, говорят, не лечится. Иногда, в пьяном угаре, он видел рядом с собой не свою маленькую Алю, а вооруженного бородатого мужика в камуфляже, слышал знакомую нерусскую речь… Из забытья его вырывал пронзительный крик жены…

Аля стала бояться его. Как только запой Тимофеича доходил до критической точки, она собирала кое-какие вещи и тихонько уходила к маме – понимала, что он может убить, даже не понимая, кто перед ним находится. Ночью, в маминой квартире, она уходила на кухню, ставила на подоконник дешевенькую иконку «Неупиваемая Чаша» и молилась – вычитывала длинный текст Акафиста, подсвечивая книжку тоненькой свечкой. А потом, уже проваливаясь в тяжелый сон, повторяла: «Царица Небесная, спаси моего мужа!»

…Тимофеич спал на диване, отвернувшись к стане. Спал в одежде, кинув на пол куртку. Рядом валялись грязные ботинки. Вдруг кто-то аккуратно потряс его за плечо. «Уйди.» - пробормотал он, но незнакомая рука снова коснулась его. «Вставай, сынок. Что же ты делаешь?» - услышал сквозь сон Тимофеич.

Он повернул голову и увидел приятную пожилую женщину в светлой вязаной кофте, длинной юбке и белом платочке. Ее лицо светилось любовью:

- Что ж ты натворил, сыночек, - печально произнесла старушка, - ты же погибнешь. Так нельзя. Вставай, пожалуйста.

Тимофеичу стало ужасно стыдно:

- Мать, прости. Я сейчас, сейчас…

Он наклонился, нашарил впотьмах ботинки, а когда поднял голову, увидел, что в комнате никого нет. «Видать, на кухню пошла, - подумал Тимофеич, - надо хоть чайник поставить.» Пошел на кухню, заметив, что голова совершенно ясная – никакого похмелья. Но на кухне, как и во всем доме, было темно. И никого.

Растерянно побродив по дому, Тимофеич вышел в сени. Дверь на улицу была закрыта на щеколду. Изнутри!

- Все. Допился. – Сказал он сам себе. – Глюки начались.

Но умом понимал – женщина не была наваждением! Она была настоящая, живая, и рука – о, как он помнил эту руку! – ласковая и теплая.

Выйдя на улицу, порылся в карманах – сигарет не было. Нашел какую-то мелочь. «На сигареты хватит. Пойду, хоть до ларька дойду. А потом сразу к Альке… Что же я делаю!!! Бедная девочка! Я же люблю ее больше жизни. Дурак я старый!»

Уже возвращаясь по своей улице, Тимофеич увидел странный свет над своим домом и кинулся к воротам – из окна вырывался столб огня. Не помня себя, он распахнул дверь. Сильный взрыв откинул его к забору. Вспышка… Темнота…

- Дурак ты старый!!! – сквозь вату он услышал голос Али. – Только не умирай! Я люблю тебя!

Тимофеич открыл глаза:

- Да живой я, живой. Чего со мной будет. Не плачь…

- Что ты наделал! – жена рыдала, ткнувшись лбом в его грудь. Потом начала яростно колотить его маленькими кулачками:

- Ненавижу тебя! Где мы жить будем!

- Все будет хорошо. Обещаю. – Спокойно сказал он.

- Ты столько раз обещал…

- Теперь точно будет.

__________________________________________________

Мы не виделись с Тимофеичем много лет. Иногда, бесцельно катаясь по городу, проезжая мимо его дома, наблюдали, как по улице встал красивый забор. Потом из-за него вырос кирпичный коттедж с башенками и черепичной крышей.

- Видать, продал Тимофеич дом, - говорил муж.

- А, может, строиться решил? – я всегда была оптимисткой. - В этом районе участки бешеных денег стоят. Зачем продавать, если земля каждый год дорожает?

- Откуда у него деньги? – печально отзывался супруг. – Продал и квартирку себе прикупил. Если жив, конечно. С его-то работой…

Однажды, вновь проезжая по Тимофеичевой улице, мы увидели у ворот огромный черный джип. Муж невольно притормозил, залюбовавшись машиной. Тяжелая блестящая дверь открылась, и из нее легко выпрыгнул… Тимофеич!

Муж резко затормозил.

Старинные друзья сгребли друг друга в объятиях:

- Братуха! Сколько зим!!!

- Раздавишь! Экий ты бугай!

- Как жизня?!

- Да нормуль! Вот, домик построил. Дети растут…

Из-за машины выглянула Аля. Скромно улыбнулась:

- Здравствуйте. Так и будем тут стоять? Пойдемте в дом, чаю попьем.

- Пошли-пошли, ребята! – Тимофеич распахнул калитку. – Я вам сейчас такое расскажу – обалдеете!