ДальнийСвет

Я тут новичок, всех правил и кривел не знаю... Значит, буду давать рекламу, раз так опрофанилась. ПРосто блог очень удобен, и я скинула сюда почти все в целях сохранности инфорации)) Спасибо!

Случилось мне однажды работать на социальной доставке. А что, работка не пыльная, веса мизерные, деньги не плохие. Ко всем прелестям еще и солярку оплачивают. Красота, а не работа. В мои обязанности входило развозить инвалидам всякие необходимые им вещи, которыми их обеспечивает наше самое гуманное в мире государство. Коляски, стулья, всякие катетеры и прочие «памперсы» грузили мне на складе, а я – вези их, куда Макар телят не гонял, - по городам и деревням нашей необъятной области. И в жару, и в снегопад, и в мороз, и даже в град. Во как. Кстати, о снегопаде. Досталась мне деревенька километрах в пяти от трассы – пешком, определенно, далековато. Если учесть, что в руках у меня огромная коробка, то совсем не близко получается. Короче, поехала. Ползу, значит, по заснеженной целине, и понимаю – колея несколько уже моей машины, того гляди стащит и привет горячий. Каким-то чудом все же пробираюсь к дому, стучу. Открывает старенькая бабушка. - Ой, доченька! Ты от соцобеспечения? - Да, - говорю. - А чего ты нам привезла? – выглядывает в окошко. – Это твоя машина?.. Да как же ты сюды проехала!!! - Не быстро, - улыбаюсь. Смотрю по документам – бабушка эта - опекун, у нее муж лежит после инсульта со всеми вытекающими удовольствиями. Но в доме ни малейшего запаха! Чистота удивительная! Чудо, да и только. Люди, конечно, разные бывают. Но я с самого начала для себя решила – их и так уже жизнь обидела, не хватало еще, чтоб я своей кислой миной по поводу плохих дорог и прочих нескладностей их жизнь усложнила. Короче, сдохни, но улыбнись. Выезжая с этой деревни я все-таки застряла. Дорогу уже видать, а я сижу на пузе ровно и без вариантов. На мое счастье завернул на эту дорожку, которой нет, почтовый «уазик». - Чего? Сидишь? - Сижу. - Лямка есть? Ну куда ж мы без веревки! У меня с собой полный комплект – огнетушитель-фал-лопата-аптечка и пара чекушат на случай, если по доброте душевной дергать не захотят. Но на этот раз дядька совестливый попался – из старых водил, с понятиями. Пихнули мне раз на доставку телевизор. Нормальную такую «плазму», правда, размера не большого. Я всю дорогу тряслась – не разбить бы дорогую вещь. В этот раз я умная – машину на твердой дороге оставила и пешком пошла. Иду по деревне, телевизором помахиваю – местные собаки аж заикаются от удивления. Стучу в дверь. А оттуда: - Кто там? Ну так и подмывает сказать: «Это я, почтальон Печкин!», но я свою работу знаю: - Здравствуйте. Агент социальной доставки. Для Вас передан телевизор! На пороге появляется дедулька в валенках. - Господин Иванов? - Я… - Тогда это для Вас, - и показываю заветную коробку. - Дочка, да это что ж, телевизер что ль? - Ну да. – я, если честно, испугалась, что дедульку может прям тут удар хватить от счастья, но обошлось. Как дорогую гостью меня провожают в низенький завалившийся домик. Нищета невозможная! На кое-как сколоченной тумбочке стоит телевизор. Черно-белый. Ей-богу, старше меня! Перед ним бабушка в платочке сидит и носок вяжет. - Мать! – кричит дедулька. – Нам телевизер привезли! - Ой, батюшки святы! А я сижу. Надо ж чайник ставить! – и проворно кидается за печку. Еле поймала ее и уговорила затею с чаем оставить. Вы ж, говорю, у меня не последние – еще много телевизоров развести надо таким же старикам-ветеранам. Только тогда отпустили – говорила я вежливо и убедительно, а сочувствие у таких людей в крови. У меня ж в бумагах написано – ветеран ВОВ. Дедульке тому по паспорту оказалось почти 90 лет, а шустрый, что и не скажешь. Вот ведь поколение! Войну прошли, страну подняли и телевизор дождались… Больно за них. Однажды меня спросили: «Кем теперь работаешь?» Я без капли иронии ответила: «Я работаю волшебником». А ведь действительно, сколько людей стали, благодаря моему появлению, немножко счастливее от того, что о них кто-то помнит, кто-то им улыбается, кто-то к ним не безразличен. Пусть это крохи и копейки, но для многих они жизненно важны, без них было бы совсем невмоготу. Про ту мою работу я могу рассказывать бесконечно – много чего было. Но один случай запомнился особо. Приезжаю я в маленький городок – районный центр. Нахожу улицу, дом. Как сейчас помню – последняя доставка была. Набираю квартиру на домофоне, говорю свое обычное приветствие и поднимаюсь на этаж. Ползу еле-еле – устала как собака, - три города, а деревень вообще никто не считал. Открывается дверь. Встречает меня аккуратный такой не старый дядечка лет семидесяти. Обычная квартира, обычная обстановка. Пока он у меня в доставочных накладных расписывается, из кухни выходит приятная пожилая дама: - Добрый вечер. А теперь пойдемте пить чай. - Спасибо! Но, ради Бога, не стоит беспокоиться. Мне уже ехать надо. - Нет-нет. Я же вижу, как Вы устали. Ванечка, приглашай гостью. Теперь уже мне от двоих пришлось отбиваться. И снова сработала фраза о том, что у меня еще несколько доставок – люди ждут. Да еще мне в областной центр пилить, а это, без малого, двести верст. Старушка снова исчезает на кухне: «Постойте минутку!» - и выносит мне в маленьком пакетике несколько печеньиц, пряник и мандарин… Я чуть не прослезилась: - Прекратите, пожалуйста! Зачем! - Берите-берите, в дороге покушаете. Вам надо хорошо питаться, Вы такая худенькая. Ну что тут скажешь! Прижимая к груди пакетик, желаю хозяевам всех благ, они благословляют мне «с Богом», исчезаю за дверью. Пока иду к машине, понимаю, что у меня выросли крылья – какое счастье встретить таких добрых и искренних людей. А ведь они оба инвалиды! Но чужая усталость трогает их сильнее собственной беды. Храни их Бог! Пока дедечка подписывал мои бумаги, я разглядела на столике в прихожей маленький клочок бумаги. На нем крупным, чуть дрожащим, старческим почерком было выведено: «Дорогой Ванечка! Я ушла в магазин. Если встанешь раньше, пожалуйста, покушай. Котлеты на плите, рядом картошка. Приятного аппетита. Твоя Валюша.»

Под колесо летит новенькая яркая разметка. «Ну, наконец-то, дорогу починили, – думаю я, - даже подъемные полосы построили. А то, как встанешь за «арбуз-трансом», так и будешь плестись до морковкиных заговений». Мы снова едем в Медведевку. Два чувства борются в моем сердце – радость и тоска. Радость потому, что я люблю эти места – балки, пруды, сорокаградусную жару и выцветшие, сколько хватит глаз, степи. Тоска… Тоска из-за памяти о тебе. Память – это все, что у меня осталось. Наворачиваются слезы. Но их никто не увидит под темными стеклами очков. Никому не нужно о них знать. Это моё. И память моя. Моя собственная… …Помнишь, когда я была совсем малышкой, то пряталась от тебя в шкаф. Я не слушалась бабушку, а ты шутливо отругал меня – с тех пор я тебя боялась. Когда я тихонько выглядывала из своего убежища, ты подкрадывался и грозил пальцем. Я снова ныряла в темноту под ворох одежды, но знала – ты стоишь совсем близко и улыбаешься в усы… Боже! Больше тридцати лет прошло, а я помню. Так забавно… …Однажды, на семейный праздник ты пришел со своей новой женой. Мне было лет шесть. Мы сидели за столом, и эта незнакомая тетя все время что-то говорила. Все ее слушали. У нее было красное, очень красивое, бархатное платье и высокая прическа. Мне было очень тебя жалко – я почему-то знала, что тетя плохая. Я хотела подойти к тебе, забраться на колени и обнять, но стеснялась это злой тети… Вы прожили вместе совсем немного, и вся семья искренне радовалась вашему разводу. Ты и сам радовался… …С отцом вы всегда спорили, доказывали друг другу свое мнение по любому маломальскому поводу. Мне казалось, что у вас такая игра - всегда спорить, но никогда не ругаться. Особенно жаркие дебаты рождала тема о машинах и рыбалке. Ты «поздний» водитель, и отец, получивший права в восемнадцать лет, долго не воспринимал тебя всерьез. Однако, помог тебе купить первую машину – сам проверял ее на ходу и страстно торговался с продавцом, сбивая цену. Потом мы поехали в папкин гараж, где вы весело «обмывали» покупку. И снова спорили. Я, улучив момент, забралась за руль. «Заводи!» - весело крикнул ты. «Я не умею…» - «Ничего, научишься». И папке: «Хорошая девчонка. Крученая, как поросячий хвост, но хорошая». …Когда умер отец, ты был в Медведевке. Я позвонила тебе, и ты сразу же выехал. Глубокой ночью мы уже сидели на кухне, ты подливал мне коньяк. Вы с мужем уговаривали меня выпить хоть немного, но я отказывалась. Я почти все время плакала. Слезы текли не переставая. Я удивлялась – откуда в моих глазах столько воды? Слез хватило на девять дней… И еще немножко осталось. На похоронах я стояла как столб. Муж придерживал меня и направлял, когда нужно было сделать шаг в сторону. Я только помню, что чувствовала все время твое присутствие – если мне вдруг приспичит упасть в обморок, не выдержав напряжения, и супруг, и ты – вы поймаете меня, не дадите упасть. Ты превратил поминки в веселый вечер воспоминаний – не замолкал ни на минуту, рассказывая бесконечные истории про папку – все смеялись. Это было так необычно, но всем нравилось. Твое феерическое чувство юмора – доброго и удивительно уместного, - спасло меня от сумасшествия. Я даже немного поела после трехдневной голодовки. На девять дней мы сидели на кухне, и я говорила, говорила, говорила – меня как прорвало. Столько нужно было сказать! Ты молча слушал. Ни разу не перебил, не вставил слова. Весь дом давно спал, а ты все слушал мою нескончаемую исповедь, внимательно глядя на меня своими светлыми глазами. Мы выпили три бутылки коньяка и ты заботливо уложил меня, в дрызг пьяную, на диванчике в гостиной. А утром просил мужа не будить меня и не ругать. Да он и не собирался – все понял… …Накануне суда я позвонила тебе. Выслушав суть, ты велел мне не горячиться и дождаться следующего дня. «Если приговор будет не в нашу пользу, немедленно позвони мне! Слышишь? Прямо из зала суда! Что-нибудь придумаем. Поняла?» - «Поняла». Сам ты приехать не мог – незадолго до того сломал на охоте руку, и проехать с одной левой тысячу километров было сложно. Поезда ты терпеть не мог. Я очень боялась, что мужа могут отправить далеко на север, он же специалист высокой квалификации. На следующий день мы снова говорили по телефону. «Два.» - «Через год выйдет. Я что-нибудь придумаю». Я не сомневалась – ты же всю жизнь отработал в ФСИН и знал все ходы-выходы. Так и вышло… Хорошая дорога заканчивается, и машину начинает подкидывать на новых заплатках и старых колдобинах. Закатное солнце отражается в зеркале заднего вида розовым бликом. Реденькая лесополоса не защищает от тугого степного ветра – он резко свистит в стыках дверей. Поля… Поля… Летом тут будут расти нарядные золотые подсолнухи – настоящее желтое море. В детстве мы с сестренкой фотографировали друг дружку в этих подсолнухах, а вы с папой курили около машины, посмеиваясь над нами. …И что бы я без тебя делала! И не упомнить, сколько раз ты спасал меня, выручал, поддерживал. Ты как добрый ангел-хранитель, постоянно был рядом, не смотря на сотни разделяющих километров. Тебя всегда можно было позвонить и сказать: «Привет. Что делаешь?» - «На рыбалку собираюсь». - «Без нас не уезжай. Завтра приедем». – «Жду». Так просто и естественно. В дороге ты несколько раз обязательно звонил нам, безошибочно определяя, где мы находимся – легко прикидывал время на скорость. Любой Джи-пи-эс-навигатор позавидует. Мы знали, что ты встретишь нас котлетами из лосятины, копчеными щуками и порционными судачками, которых сам вкуснецки готовил в скороварке – заранее начинали облизываться. И будут длинные вечера в беседке с чифирем и коньяком, и смешными байками – хоть отправляй тебя ведущим на канал «Охота и рыбалка»!.. Здорово было. …Год назад я приехала к тебе на Пасху. Был хороший рейс в твой район, и я заехала мимоходом. Мы сидели на лавочке, и ты рассказывал, как ремонтировал свой старенький «патрол» и один поднял движок в сборе. Потом плохо себя чувствовал, но теперь уже все прошло. Я ругала тебя: «Ты с ума сошел! Он ужас, сколько весит. Вот помрешь, что я делать буду?!» Ты как-то серьезно посмотрел на меня: «Как что – хоронить. Не боись, я помирать домой приеду». Потом хитро улыбнулся и добавил: «А я пока домой не собираюсь!»… Так случилось, что этой зимой ты приехал в свой родной город. …Отъезд из Медведевки неожиданно отодвинулся на пару дней и мы поехали на Дон. Удивительно, за столько лет ты ни разу не возил нас туда – все время что-то не складывалось. Узнав о задержке, ты резко ударил ладонью по столу: «Значит, поедем на Дон!» Отмотав добрые полторы сотни километров и перепачкав машину в вязкой степной грязи, мы вышли на высокий берег. «Вот он, батька-Дон!» - сказал ты, глубоко вдохнув холодный предзимний воздух. Судак хорошо шел на спиннинг. Наловившись, мы проголодались. Ты разложил на капоте колбасу и пирожки, достал термос с чаем. Сам почти не ел, все любовался, как мы с мужем уписываем харчи. Ты всегда любил нас кормить, говорил, что мы очень вкусно едим – загляденье просто. Уезжая, ты еще раз оглядел реку, будто пытаясь запомнить каждый блик, глубоко вздохнул и сел в машину… … Закрыв калитку, ты долго курил у забора, вглядываясь в вечерние сумерки. Я стояла рядом, ежась на холодном ветру – не решалась ни уйти в машину, ни отвлечь тебя. Твоя тоска накрыла меня с головой, лишив возможности двинуться с места. «Неужели я этого больше никогда не увижу», - тихо сказал ты. Я вздрогнула. «Дядь, ты что! Всего какие-то пара-тройка месяцев. Чего тут станется?» - «Ну да… Чего это я? - ты встряхнул головой, будто отгоняя тяжелый сон, - Деньжат подкоплю… Навес переделывать надо…» Сев за руль, ты долго молчал и курил одну за другой, глядя в темноту… Мы уже почти подъезжаем. Муж, устав, недавно пересадил меня за баранку и теперь дремлет на правом сиденье. В салоне, прижав к себе кота, спит тетя Мила. Темно. Давно за полночь. Самый сон. Мы первый раз едем сюда без тебя. Опять предательские слезы лезут наружу. Хорошо, что их никто не увидит – все спят. А ведь мне нельзя плакать! Я как ты, должна быть сильной, поддерживать тех, кто слабее, стать ангелом-хранителем. За тебя. Вдруг в луче фар я увидела темный джип с серебристой запаской на «хлопушке». Глянула на спидометр – сотня. В эту секунду мелькнула мысль: «Ну дядька, ну гонщик!» В следующий миг я опять смотрела вперед, но джипа не было. За несколько дней до отъезда мне снилось, будто мы с мужем с Медведевке строим навес, но у нас нет лопаты. Я поднимаю голову и вижу, что к нам идешь ты. И лопата в руках. «Дядька, - говорю, - ты же умер!» «Ну и что, - спокойно отвечаешь ты, - я пришел вам помочь. Вы без меня не справитесь». В Медведевке я вместо своей модной кожанки надела старенькую дядькину куртку. Два дня под подкладкой что-то мешалось. Однажды, загрустив, я ушла в сад. Закурила, глотая слезы. Стоя под нераспустившимися яблонями, я плакала: «Как ты мог меня бросить! Даже во сне не приходишь. А я скучаю!!!» Подул холодный степной ветер, я запахнула куртку и сунула руки в карманы. В правом была огромная дыра. Вдруг, под подкладкой, моя рука ткнулась во что-то острое. Я вытащила руку – на ладони лежал складной нож. Я задрала голову к небу: «Спасибо тебе! Я буду его беречь. Я всегда знала, что ты меня не бросишь. Теперь мне никакие враги не страшны». Все русские немножко язычники. На кладбище муж как всегда прикурил сигарету и положил ее на песчаный холмик: «Давай закурим вкусненькую» - это дядькино выражение. В четыре пары глаз мы смотрим на тлеющую сигарету. Вдруг она гаснет. «Надо же, - удивляется муж, - на морозе и на дожде не гасла, а тут…» «В раю не курят» - беру окурок и сминаю его в пальцах… … «Знаешь, а я в Бога верю, - сказал ты однажды. – Там точно что-то есть». «Не знаю» - пожала плечами я. «Ты будешь в раю» - твердая уверенность в твоем голосе поразила меня. «Откуда ты знаешь» - «Я знаю! Ты крученная, как поросячий хвост, но очень хорошая»… И откуда ты знал?.. Наверное, где-нибудь есть небесная Медведевка. Там в реках плещутся огромные осетры, а в лесах бродят добрые мишки. И волки, завидев человека, машут хвостами, как собаки. Там всегда тепло, но не жарко. Там дедушка ловит уклейку, а папа гоняет на своем зеленом «Мерседесе» по шикарным автобанам. Там у каждого есть то, что он больше всего любит. Там только нет нас. Пока нет. Это здесь, у нас, пройдет много лет, прежде чем мы, проснувшись, увидим вдалеке родные лица. А там – всего секунда. Там ведь вечность! И мы снова будем вместе, только теперь уже навсегда. Ведь «никогда» не вечно! Оно закончится. Обязательно закончится. И снова будет все, как раньше. Ведь никто и ничто не исчезает, кроме, пожалуй, вкуснецких порционных судачков.

Он родился Тимофеичем. Отец глянул на маленького кукленка в голубой пеленочке и гордо сказал: - Тимофеич! - Какой Тимофеич!? - всплеснула руками жена. - Назовем-то как? - А как хочешь, - отмахнулся муж. Так он Тимофеичем и остался. Только мама и бабушка называли его по имени. Ребятня во дворе признавала его безоговорочный авторитет - он всегда был чуть старше и умнее своих сверстников. К нему по-взрослому шли за советом: "Тимофиеч, тут такое дело..." Он внимательно слушал и выносил свой вердикт - прям истина в последней инстанции. Среди мальчишек фраза "Тимофеич сказал" означала "только так и не иначе". Его уважали. Когда его провожали в армию, пацаны были уверены на все сто - Тимофеич вернется офицером - по другому и быть не может. Он никогда не видел горы, но очень мечтал. В армии Тимофеич насмотрелся на эти горы до изжоги - как и многие его одногодки, он попал в негостеприимную страну, много южнее его родного города. Там была война. Настоящая война со стрельбой, взрывами и смертью. Каждую неделя на родину увозили цинковые гробы - иногда в них и положить было нечего, потому для весу клали личные вещи и всякий мусор. Тимофеичу везло. Лишь однажды его зацепило осколком - царапина, а не ранение. Невдалеке лежало изодранное тело друга - они познакомились в поезде, и не расставались почти год. Тогда он впервые в жизни заплакал и поклялся, что не только выживет, но и будет мстить за всех, кто вернулся домой в цинке... Он стал профессионалом. Один контракт следовал за другим, горячие точки вспыхивали на карте бывшего Союза с завидной регулярностью - такие, как Тимофеич требовались постоянно, текучка была невероятная. Он ему всегда везло. Парни из разведвзвода говорили, что их командир заговоренный, и верили ему безоговорочно - из самых чудовищных ситуаций он выводил их. В своих бесконечных командировках Тимофеич и не заметил, как ушли родители, как вышла замуж и родила двоих детей сестра, как ему самому уже переволило за 35. Приезжая домой в свой старый маленький домик в тихом районе, он ставил на стол бутылку водки и пил. К нему приходили погибшие друзья, мама, дед. Он не пугался этих ведений - он давно относился к смерти без страха. Возможно, поэтому, она сама трусливо обходила его стороной, нещадно отрываясь на тех, кого он любил. Однажды, проснувшись ночью, Тимофеич увидел что-то темное в углу комнаты - на фоне общей темноты это "что-то" было абсолютно черным и пустым. Он приподнялся на локте. - Ну что, пора, - произнесла пустота. - Нет! Еще не время! - это был совсем другой голос - звонкий и теплый. Рядом с зияющей чернотой блеснул свет. Тимофеич четко видел светлую, искрящуюся фигуру человека в легком плаще. - Пора, - прошипела тьма, - он наш! - Нет. Уходи!.. Все исчезло. Тимофеич лежал на кровати, опираясь на локоть, глупо пялясь в угол. "Так, - подумал он, - вот и белочка забежала. Надо выхаживаться." Однажды Тимофеич лежал на койке после очередного задания. К нему подсел его боец: - Слышь, Тимофеич, к нам попы приехали. Будут нас от пуль заговаривать. - И весело хохотнул. - Много ты понимаешь, - Тимофеич отвернулся к стене, - нехристь. - Я-то как раз крещеный, - не унимался боец, - Шевченко приказал всех оповестить, кто креститься хочет. Там уж братва и бочку воды натаскала. Ты-то крещеный, командир? - Где? - Тимофеич повернулся. - Да вон, у штаба... ...Молодой рыжеватый священник читал Символ веры, а несколько крепких загорелых мужиков сбивчиво повторяли за ним. Когда вышли из палатки, служившей храмом, на, затянутом тучами, небе вылезло яркое весеннее солнце. Тимофеич глянул в высь и всей грудью вдохнул разогретый воздух, чистый и легкий, и пахнущий не гарью и смертью, а какими-то неизвестными цветами. «Благодать-то какая!» - подумал он, хотя слова «благодать» никогда не было в его лексиконе, даже, вроде, не читал его нигде, а тут само как-то пришло… Потом был бой, зачистка, стакан водки за тех, кто выжил и за тех, кому не удалось – все как обычно. …Между командировками Тимофеич не сидел дома – подрабатывал в такси на своей старенькой, растрепанной «шестерке». Был праздник, половину центра города перекрыли, потому, на оставшихся проезжих улицах стояли нескончаемые пробки. По тротуарам прогуливались нарядные горожане. Тимофеич только что высадил клиента и потихоньку полз в левом ряду, разглядывая веселый гуляющий народ. Вдруг он увидел своего старинного друга! Резко вильнув вправо, подрезав блестящий черный «нисан», он кое-как ткнул машину на обочине. Он не слышал, как ему вслед сигналили и матерились. Он бежал, расталкивая прохожих и кричал: «Витька! Брат!» Вдалеке в отчетливо видел чуть сутулого парня в черном спортивном костюме: «Ты что, оглох, пройдоха! Витёоок!» - орал Тимофеич. Он подбежал к Витьке, схватил за плечо, резко развернул к себе и уже приготовился сграбастать его в объятиях, как увидел пред собой совершенно постороннее лицо. Чужие глаза испуганно смотрели на Тимофеича: - Вы кто? - Извини, земляк. Обознался я… Около «шестерки» стоял худенький гаишник: - Лейтенант Иванов. Вы припарковались в неположенном месте. Ваши документы. Тимофеич привычным движением сунул ему в лицо удостоверение: - Извини, лейтенант. Показалось, что друга увидел… А ведь он погиб еще… - и обреченно махнул рукой. Лейтенант глянул в глаза нарушителя и похолодел – две черные бездны смотрели на него: - Отдыхать Вам надо, товарищ капитан. У нас в поликлинике сейчас ветеранам путевки дают. Съездили б Вы на море, - и отдал честь. - Мне лучше в горы, - буркнул Тимофеич, влезая в старенькую «шестерку». Твоё имя зарыто под пачкой чужих паспортов, И засыпан твой дом листопадом просроченных виз, Ты наёмный солдат, ты когда-то оставил свой кров, Свою душу наполнив десятками стреляных гильз, Ты наёмный солдат, и тебя породила война, И за ней ты спешишь, словно купленный раб по планете, И ни чёрта, ни ангела помощь тебе не нужна: Льёшь ты кровь по заказу, себя не считая в ответе. И разрежет туманное утро команда «Вперёд!», Оборвётся в рассвет, что мечталось, и что не сбылось, Вновь в чужие долины потащит тебя вертолёт Проповедовать миру холодную, трезвую злость, Но не вечен твой путь. И однажды посмотрит чужак На тебя сквозь прицел. И в тиши огрызнётся затвор, Что ж, - любимцы богов молодыми уходят во мрак, Словно искры, что сеет в ночи погребальный костёр. Тимофеич не любил стихи, считал их бесполезной, никчемной ерундой, а она любила. Ее звали Аля, а по паспорту Ангелина – почти ангел. Он впервые увидел ее на вечеринке, которую друзья устроили для него в честь приезда из очередной командировки. Он как всегда травил забавные байки из своей беспокойной жизни – все хохотали, а она молча смотрела на него. Когда притушили свет, все начали танцевать. Он подошел к ней и пригласил на танец. Она кивнула. Они бестолково топтались посреди комнаты, и вдруг он сказал: - Давай уйдем отсюда, - сам не ожидал от себя такой решительности. - Давайте, - улыбнулась она. Они вышли в теплый летний вечер. Тимофеич, разгоряченный водкой, продолжал свои нескончаемые истории – он умел рассказать не страшно. Она смеялась как-то наигранно, все крепче прижимаясь к его плечу. Когда они подошли к ее подъезду, он внимательно посмотрела в его глаза: - Вы универсальный солдат? - Ну что ты! – хохотнул Тимофеич, - универсальные солдаты в кино, а я простой мент. – и тут же понял, что она ему не верит. - Ведь Вы были на настоящей войне! Это очень страшно. – сдавленным голосом проговорила она. - Не очень. – Серьезно сказал Тимофеич. – Не всегда. Там некогда бояться. В тусклом свете фонаря он увидел, как огромные глаза девушки становятся влажными. Она смотрела прямо на него: - Я не хочу, чтобы Вас убили. Вы хороший. Тимофеич легко подхватил ее за талию и поставил на скамейку, посмотрел на нее снизу вверх: - Ты чего меня на «вы» называешь? Я такой старый? - Нет, не старый. Очень даже молодой. И очень хороший и красивый. Аля тихонько коснулась его коротко остриженных, чуть серебристых волос. Тимофеич на целую минуту забыл как дышать, поймал ее руку, поцеловал маленькую ладошку: - Выходи за меня замуж, - выдохнул он. - Я согласна, - улыбнулась она, а потом рассмеялась звонко, совсем по-детски. Ее глаза сверкнули хитрым огоньком: - Приходите завтра к приемному покою в восемь вечера. То есть, приходи… Я в третьей городской работаю. А сейчас опусти меня на землю, а то я высоты боюсь! …Она убежала в подъезд, а Тимофеич закурил, запрокинув голову вверх. «Благодать-то какая!» - подумал он. На пятом этаже зажегся свет, потом в окне мелькнула тонкая фигурка – Аля припала к стеклу, чтоб лучше видеть его. Он помахал ей рукой. Свет погас, а он еще долго стоял посреди темного двора, утопая в невероятном, неземном счастье. … Он сотни раз обещал ей, что не будет пить. Клялся, что этот раз последний и он больше никогда никуда не поедет – пойдет работать на завод и забудет все как страшный сон. Но ни разу не сдержал ни первое, ни второе обещание. Он тосковал без адреналина, после каждой командировки пил по две недели, будто «снимался» с тяжелого наркотика. Она пыталась лечить его, водила к лучшим врачам, доставала нужные лекарства. Он не сопротивлялся, принимал таблетки, но опять уезжал, а вернувшись, снова пил. Выходя из запоя, испытывал жуткую боль – как он мог причинить страдания этому маленькому, беззащитному человечку, самому главному в его дурацкой жизни?! Он покупал ей цветы и подарки, водил в дорогие рестораны – пытался откупиться, хоть чем-то загладить свою вину. И снова обещал, обещал, обещал! Хотя понимал – он не в силах разорвать этот круг. Лекарства плохо помогали ему – характер, говорят, не лечится. Иногда, в пьяном угаре, он видел рядом с собой не свою маленькую Алю, а вооруженного бородатого мужика в камуфляже, слышал знакомую нерусскую речь… Из забытья его вырывал пронзительный крик жены… Аля стала бояться его. Как только запой Тимофеича доходил до критической точки, она собирала кое-какие вещи и тихонько уходила к маме – понимала, что он может убить, даже не понимая, кто перед ним находится. Ночью, в маминой квартире, она уходила на кухню, ставила на подоконник дешевенькую иконку «Неупиваемая Чаша» и молилась – вычитывала длинный текст Акафиста, подсвечивая книжку тоненькой свечкой. А потом, уже проваливаясь в тяжелый сон, повторяла: «Царица Небесная, спаси моего мужа!» …Тимофеич спал на диване, отвернувшись к стане. Спал в одежде, кинув на пол куртку. Рядом валялись грязные ботинки. Вдруг кто-то аккуратно потряс его за плечо. «Уйди.» - пробормотал он, но незнакомая рука снова коснулась его. «Вставай, сынок. Что же ты делаешь?» - услышал сквозь сон Тимофеич. Он повернул голову и увидел приятную пожилую женщину в светлой вязаной кофте, длинной юбке и белом платочке. Ее лицо светилось любовью: - Что ж ты натворил, сыночек, - печально произнесла старушка, - ты же погибнешь. Так нельзя. Вставай, пожалуйста. Тимофеичу стало ужасно стыдно: - Мать, прости. Я сейчас, сейчас… Он наклонился, нашарил впотьмах ботинки, а когда поднял голову, увидел, что в комнате никого нет. «Видать, на кухню пошла, - подумал Тимофеич, - надо хоть чайник поставить.» Пошел на кухню, заметив, что голова совершенно ясная – никакого похмелья. Но на кухне, как и во всем доме, было темно. И никого. Растерянно побродив по дому, Тимофеич вышел в сени. Дверь на улицу была закрыта на щеколду. Изнутри! - Все. Допился. – Сказал он сам себе. – Глюки начались. Но умом понимал – женщина не была наваждением! Она была настоящая, живая, и рука – о, как он помнил эту руку! – ласковая и теплая. Выйдя на улицу, порылся в карманах – сигарет не было. Нашел какую-то мелочь. «На сигареты хватит. Пойду, хоть до ларька дойду. А потом сразу к Альке… Что же я делаю!!! Бедная девочка! Я же люблю ее больше жизни. Дурак я старый!» Уже возвращаясь по своей улице, Тимофеич увидел странный свет над своим домом и кинулся к воротам – из окна вырывался столб огня. Не помня себя, он распахнул дверь. Сильный взрыв откинул его к забору. Вспышка… Темнота… - Дурак ты старый!!! – сквозь вату он услышал голос Али. – Только не умирай! Я люблю тебя! Тимофеич открыл глаза: - Да живой я, живой. Чего со мной будет. Не плачь… - Что ты наделал! – жена рыдала, ткнувшись лбом в его грудь. Потом начала яростно колотить его маленькими кулачками: - Ненавижу тебя! Где мы жить будем! - Все будет хорошо. Обещаю. – Спокойно сказал он. - Ты столько раз обещал… - Теперь точно будет. __________________________________________________ Мы не виделись с Тимофеичем много лет. Иногда, бесцельно катаясь по городу, проезжая мимо его дома, наблюдали, как по улице встал красивый забор. Потом из-за него вырос кирпичный коттедж с башенками и черепичной крышей. - Видать, продал Тимофеич дом, - говорил муж. - А, может, строиться решил? – я всегда была оптимисткой. - В этом районе участки бешеных денег стоят. Зачем продавать, если земля каждый год дорожает? - Откуда у него деньги? – печально отзывался супруг. – Продал и квартирку себе прикупил. Если жив, конечно. С его-то работой… Однажды, вновь проезжая по Тимофеичевой улице, мы увидели у ворот огромный черный джип. Муж невольно притормозил, залюбовавшись машиной. Тяжелая блестящая дверь открылась, и из нее легко выпрыгнул… Тимофеич! Муж резко затормозил. Старинные друзья сгребли друг друга в объятиях: - Братуха! Сколько зим!!! - Раздавишь! Экий ты бугай! - Как жизня?! - Да нормуль! Вот, домик построил. Дети растут… Из-за машины выглянула Аля. Скромно улыбнулась: - Здравствуйте. Так и будем тут стоять? Пойдемте в дом, чаю попьем. - Пошли-пошли, ребята! – Тимофеич распахнул калитку. – Я вам сейчас такое расскажу – обалдеете!

Замечательная история!!! Спасибо Вам! Взяла ее для своей темы на христианком форуме. Разумеется, с указанием Вашего имени.

Ненавижу ночные звонки. Ни один нормальный человек не позвонит в три часа ночи, чтоб сказать кому-то, как он счастлив. На экране высветилось «Дядя Лёля» - так я называла его, когда была совсем маленькой и не выговаривала многих слов. Я нажала кнопку и сонно ответила: - Алё… - Машенька! Я не знаю, кому позвонить. Приезжай…те… - и отбой. Голос был чужой, совершенно не похожий на голос тети Милы, женщины, которую я знаю уже 10 лет. Муж приподнял голову: - Что случилось? - Я не знаю, – я села в кровати, - звонила тетя Мила, сказала, чтоб мы приехали, и бросила трубку. - Набери номер и дай мне телефон. – Муж почти не видит вблизи. – Теть Мил! Что случилось? Так… «Скорую» вызвали… Ага… Мы едем. Заводи машину, - это уже мне. Муж круто закладывает «мерса» в повороты, гонит под все красные – ночь, а он – отличный водитель. У подъезда стоит неотложка – это внушает некое подобие уверенности в том, что теперь уж точно все будет хорошо. Легко прыгая через две ступеньки – лифт не работал, - мы мигом взлетели на седьмой этаж. Дверь открыта. Вошли. В прихожей на пуфике сидит растерянная тетя Мила: - Идет реанимация. Просили не входить. – Маленькие ручки сложены на коленях, она похожа на первоклашку, получившую первую в жизни двойку. Я по-хозяйски прошла на кухню, порылась в ящиках, нашла корвалол и рюмку. Накапала. Принесла тете: - Пейте немедленно. Она послушно выпила. «Есть!» - раздалось из-за закрытой двери, - «Еще!»… Какой-то писк… Звук дыхательного аппарата… Минута. Две. Может, двадцать… Вышел врач… Как в кино… «Мы делали… дыхательный центр… почти не было шансов… Дайте простынку». - Всё. – это уже мой выдох. … Я сижу на полу. Приподняв простыню, нахожу большую, сильную руку. Сжимаю ее своей в крепком мужском рукопожатии – мы всегда здоровались и прощались за руку, как мужчины. Его рука быстро становится теплой от моего тепла. Я еще не плачу, думаю: «Если я могу согреть его руку, то почему не могу согреть сердце, запустить его от сильного своего? Я должна, должна!!!» А-а-ау-у-у-у!!! У меня не плач, а какой-то волчий вой. Бабы голосят по-другому – а это крик раненного зверя. Потом рык. Тишина. Тишина ужасная. Хочется разорвать ее. С треском – как белую простыню. Рядом, гладя любимого по щеке, рыдает тетя Мила – вдруг я заметила ее. Мир обрел цвет и форму. Муж сидит у дядиной головы, прижавшись лбом к его лбу – он уже проводил врачей и вернулся. Он не плачет. Хотя нет, плачет, просто его слезы текут внутрь, прямо в сердце. Сердце… Сердце! Он же никогда не жаловался на сердце. Он любил жизнь, всего пару недель назад вернулся с охоты. Зная наше стесненное материальное положение, первым делом заехал к нам, привез кобанятину. Был праздник. Он любил кофе с коньком и коньяк без кофе. Курил, наверно, с детства. Объездил полстраны. Знал великое множество охотничьих баек и мог рассказывать их бесконечно – я всегда покатывалась от хохота, но не запомнила ни одной. Так, как рассказывал он, больше никто не расскажет – обладал потрясающим чувством юмора. У него были светло-голубые глаза и ироничная улыбка – он посмеивался над этим миром, проверяя его на прочность каждый день… Мир оказался прочней. Он трогательно заботился обо мне – у него был сын, и он завидовал брату потому, что у него две девчонки. Когда что-то ломалось в его стареньком «патроле», он рассказывал мне о поломке, дотошно объясняя устройство машины, смешно тараща глаза, если я чего-то не понимала: «Ты чо! Таких простых вещей не знаешь!?» Он любил северную тайгу и южные степи, кошек и собак, пирог с творогом, сериал "Интерны" и криминальные романы. И женщин. С женщинами ему не везло – никто не выдерживал его блудного нрава. Только недавно он встретил ту, которая полюбила его всем сердцем – простая одинокая дама, без детей и родных. Он называл ее только по имени-отчеству и боготворил. Его сердце принадлежало ей. Сердце… Сердце. Я держу его за руку и разговариваю с ним. Его пальцы чуть шевельнулись. Э-нет! Это не глюки! Я точно почувствовала, что он сжал мою ладонь. Я понимаю, что это простое окоченение. Я в здравом уме. Но мне хочется думать, что он пожал мою руку, мол, давай, держись, еще увидимся – так легче. Я говорю вам «до свиданья» - А прощанье не для нас… Каждую секунду в нашей жизни тихонечко происходит «никогда». Мы этого не замечаем. Но сейчас «никогда» тяжелым шагом кованных ботинок вошло в мою жизнь, разделив ее на «еще был жив» и «его уже не стало». Я похоронила много близких и родных – толпа народу смотрит на меня сквозь время. Я не железная – я плакала. Когда ушел отец, от меня отрезали кусок мяса. Сейчас операция повторилась. И снова без наркоза. Почему! Где был Бог! Спал? Я же кричала всем нутром: «Господи! Если Ты есть, яви Свою милость! Мне плевать на себя – сохрани его жизнь!!!» Не явил… Проспал, наверное. Три часа ночи – самый сон, воровское время. Во тьме исчезает темная «газель», увозя в темноту его тело. Сверкнули «стопари». Я поднимаю руку в крестном знамении, потом закуриваю и долго стою, не чувствуя холода. Бросаю сигарету в сугроб. - Всё, - выдох. … Мы стоим в темноте. Свет фонаря почти не попадает на нас. - Ну давай, не мерзни. Сашка уж потерял тебя, наверно. - Давай, дядь. Он крепко обнимает меня. Так не обнимают женщину – сестру, дочь, жену. Так обнимают друга – сильно, по-мужски. Жмем руки. Он разворачивается и уходит в арку – в темной куртке, слегка сутулясь, руки в карманах. Я поднимаю руку в крестного знамении. Сердце почему-то щемит… Сердце... Сердце... Уже дома, наливая мне чай, муж сказал: - Тренируйся. Однажды ты, как и тетя Мила, останешься одна. Только тебя будет некому поддержать. Я отмахнулась: - Кто знает? Может, это твоя участь? Муж пожал плечами: - Может быть… Но ты тренируйся. У меня тоже сердце. Вот. Тренируюсь.

"Жили-были…" Так начинаются все сказки. Но у нас-то не сказка, а самая настоящая быль. Итак, жили-были два брата-близнеца – Борис и Глеб. Борис ужасно гордился тем, что был на целых пятнадцать минут старше брата, но Глеб, видимо, в силу своего звучного имени, всегда был заводилой во всех мальчишеских шалостях. А похулиганить ребята любили – ни разу за ними не заржавело. И как у всех мальчишек, была у них тяга к оружию. Огнестрельному. На лето родители отправляли их к бабушке на дачу. Вот это настоящее приволье! Надзора почти никакого, а возможностей не скучать – выше крыши. Ну, клубнику воровали, ну, костры жгли ночью на озере, на острове жили как Робинзоны. Но самое интересное было километрах в пятидесяти от дачного поселка – они, немного повзрослев, туда в поход ходили. Бабушка пацанов отпускала – удержишь их, пожалуй, - собирала консервы, сухарики, деньжат давала немного и крестила на дорожку. В том районе в войну шли жуткие бои – трофейщики проходить не успевали, не до того было. Вот и оставались в земле всяческие «сувениры» - от патронов и наград, до мин, снарядов и всевозможного оружия. Борис с Глебом историей Великой войны очень интересовались, причем, выкапывали эту историю из земли собственными руками. Это сейчас таких, как они называют «черными копателями» - стараются либо посадить, либо объединить в патриотические клубы, а тогда ни этих мест, ни таких ребят вроде, как и не было вовсе – другая была страна. Найденное оружие мальчишки чистили и чинили, по возможности. Потом проверяли на консервных банках – стреляло, но патрон могло заклинить в любую минуту. Но однажды Глебу повезло – штык его лопаты уткнулся в доску. Аккуратно раскопав землю, он увидел ящик. - Борян! Ай-да сюда! В раскоп заглянул брат: - Чего тебе? – вытаращил глаза Борис, - Нашел чего? - Помоги. Братья вытащили тяжеленный ящик на поверхность, открыли и обалдели от собственного везения – в ящике были ровненько уложены новые, в смазке ППШ. - Что делать будем? – тихо спросил Борис. Глеб пожал плечами: - Ты понимаешь, может быть, на весь лес он, - Глеб ткнул пальцем оружие, - такой один был. И мы его нашли… Тут настоящую войну устроить можно. М-да… Решение пришло к утру. Взяв два ствола, чтоб никому не обидно было, остальное ребята прикопали в потаенном месте и отправились домой. Иногда, подальше от дачного поселка, братья стреляли по банкам, чувствуя себя настоящими солдатами. Но если ружье есть, оно должно и для дела пригодиться. Вот и пригодилось. Раз за завтраком бабушка обмолвилась: - Ух, повадился, супостат. - Кто, бабуль? – заинтересовались пацаны. - Да бобёр. Лазает в курятник. Всю ботушку пожрет, так и корытце сгрызёт, ирод. Спасу нет. – бабушка оправила передник, - Да вы ешьте, вон худющие какие, одни глаза! Борис хитро глянул на Глеба, тот подмигнул, мол, вот и настоящее дело подвернулось. Глеб ко всему подходил с толком. Больше недели братья выслеживали бобра. Приходил он рано утром – хоть часы по нему сверяй. Только бабушка болтушку курам снесет – он тут как тут. Калитка на двор в обе стороны открывается – так он ее лапой толкнет, и в курятник. Пожрет куриные харчи, на двор осторожненько выглянет, и тем же макаром – назад. Пробовали калитку застопорить, так этот пройдоха доску в заборе выгрыз и все равно да курятника добрался. И решили братья бобра убить. - А что, - рассуждал Борис, - шкуру продадим, денег заработаем. Ты ж, брат, стреляешь хорошо. Глеб согласился – да, мол, другого выхода нет, надо же бабуле помочь. Спрятался Борис за поленницу с одной стороны, а Глеб – с другой, и стали ждать. Зверь, явившись в положенное время, перекусил, как водится, и отправился назад. Тут Борис выпрыгнул из своего укрытия, преграждая бобру путь в спасительный полутемный курятник. Бобр опрометью кинулся к выходу, но возле калитки уже стоял Глеб с заряженным ППШ. Зверь остановился, сел на широкий кожистый хвост, вытянул лапки вдоль толстенького тельца и… заплакал. Две крупные слезинки выкатились из темных блестящих глаз, прячась в гладкой коричневой шерстке. Он не пытался убежать, скрыться где-то – просто сидел и ждал своей участи. А куда бежать? – от пули не побегаешь. Глеб опустил ствол. Махнул рукой брату, мол, уходим. Открыл калитку. … С силой зашвырнув в озеро ненавистные ППШ, Глеб неумело закурил. - Чего ты не стрелял! – не унимался брат. – Струсил? А стволы зачем выкинул!? Брат, ты чего? - Не мог я выстрелить, - спокойно отозвался Глеб. – Он плакал. - Кто? Ты перегрелся? - Бобёр. - Звери не умеют плакать, - Борис начал понимать, что брат не шутит. – Ты ничего не путаешь? Может, показалось? Глеб покачал головой, смял сигарету: - Ладно, пошли… Братья дали друг другу слово – никогда не возвращаться к своему схрону. Правда, один из них однажды нарушил свое слово – но на то были свои причины. Мы не будем его судить. А бобр больше никогда в их курятник не приходил.

Зона – это отдельное государство. Есть там и своя карательная система, и свой суд, и своя правда, как это не парадоксально. И свой закон есть. Бывает и такое, что гражданами этого государства становятся те, кто, определенно достоин иной участи. О! Сколько замечательных, интересных и талантливых людей можно встретить в местах заключения. Но Боже вас упаси, искать этих встреч в, описанном мною, месте – лучше, книжку почитайте. Так вот, сидел паренек по имени Витька. Славный такой пацанчик, но была у него слабость. Как бы это сказать покорректнее… Короче, девушки его не интересовали. Как известно, в зоне оказываются не потому, что совершили преступление, а потому, что попались. Вот и наш Витька попался – было, за что. Вообщем-то, глупости, что таким, как он, там житья не дают – свободу выбора уважают везде, а на мелкие неудобства парень внимания не обращал. На свободе-то ему с таким «недугом» еще хужей жилось. А еще он был художником от Бога и историком искусств по совместительству. Начальство приглядело талантливого заключенного и поставило его на работу в художку, напрочь забыв оформить ставку. А парню чего – рисуй, себе, плакаты «На свободу – с чистой совестью!» и подрабатывай помаленьку на чаек да сигареты – лишь бы не трогал никто – был он всегда выше своих братьев но интимному несчастью, держался особняком. Хороший художник – одинокий художник. В то же время, в том же отряде сидел Сокол – парняга авторитетный, но горяч не в меру и задирист. Братва, за его авторитет, ему многое прощала – мол, да, иногда палку перегибает, но то исключительно от ревности к неписаному блатному закону. И был у Сокола друг Вагай – многое они вместе повидали, и Вагай смирился с тяжелым характером своего «братана». Долго ли, коротко ли, а попал однажды Витька-художник в изолятор – опер зашел к нему в художку, а он там пьяный сидит, раздобыл, хитрец, где-то водочку. Ну и пригрел его опер на пятнадцать суток – такое там за будьте-здрасьте. Ясное дело, в шизо он не единственным клиентом был, но опера тоже не вчера родились – Витьку в отдельную камеру сунули. Сидит он, сутки свои шагами меряет – курить охота, и есть. А в зоне три тысячи человек, и всем все интересно. В отряде спокойно не пообщаешься – ушей и глаз посторонних хватает. А в клубе свой завхоз – хвост перед авторитетами поджимает – пусть уважаемые люди душу успокоят в располагающей обстановке и о делах заодно поговорят. Среди них ведь каждый – романтик и по воле скучает. У Вагая был свой человечек в изоляторе – без нужных связей и нашем мире – попробуй, проживи. И является этот человечек в клуб, и Сокол дает ему поручение, чтоб передал пацанам в изолятор еды повкуснее и сигарет – все исключительно из «общего». Тот башкой кивает, берет грев и уже уходить собирается. Вагай его тормозит: - А вот это, - вынимает из-за пазухи кулек, - художнику передай. Понял? - Сделаю-сделаю, не сомневайся. - Ну, иди с миром. А Сокол это видит! Когда в отряд шли, Сокол дернул тихонько друга за рукав, погоди, мол, базар есть. Когда все лишние в потьмах растаяли, он заговорил: - Ты чего художника греешь? Ты соображаешь!? - А что ты можешь мне предъявить? – невозмутимо отозвался Вагай, - По закону в шизняке все равны, все одинаково страдают. Да и свои я ему сигареты отдал – не общие… Аль не так? - Да так, так, - Сокол отвел глаза в сторону, - но ты все-таки поосторожнее, он же… Ну, вообщем, вы поняли. Питал симпатию блатной Вагай к бедному художнику – приятно было ему вечерами поговорить с умным, интеллигентным человеком. Завораживало его созерцание того, как на давешней мешковине появляются грубые мазки, становясь вскоре тихим деревенским пейзажем – маленький домик на берегу ручья, ива на ветру клонится и серые-серые тучи – далекие добрые звуки рождались в издерганной душе рецидивиста… А дни сидельцев тем временем летят, и каждый день чего-то новенькое происходит. Был среди блатных некий Серега. Попал он по-полной, и закрыла его администрация в ПКТ, дабы потом, пересудом, на «крытый» режим отправить – местечко далеко не сахарное. Братва всполошилась – надо Серегу выручать. Поговорили со своими, прикормленными, людьми. Те - ни в какую! Говорят: «К замполиту надо подход искать. Мимо него никак не решить.» А к замполиту как подкатить – уж больно крученая рыбина – ну безнадега какая-то. А в ИТК тем временем поверка собрается – две недели на подчистку хвостов, а если что – вы у меня попляшете. Замполит в ужасе – в отрядах бардак, наглядной агитации не хватает, а художник артачится: «Я за две недели ничего не успею. Да и вообще – я не художник, так, рисую помаленьку.» Замполит по-тихой Сокола в сторонку отзывает: - Не ну ты глянь! Я ему работу даю. Ходит – сам себе хозяин. Да он мне по гроб жизни должен! Не успеет, мать его! Сокол лицо держит, слушает. Начальник продолжает: - Я, дружок, тебе помогал. И не раз. Ты б повлиял на этого мазилу, а то мнит из себя больше положенного. Кто он есть!? Сокол горяч, но не глуп – понимает, что почем, и двигает до Вагая. - Короче, дело такое. – и все ему подробненько расписывает. Вагай потянулся, накаченными бицепсами поиграл: - Я что тебе, опер, чтоб мальчонку прессовать? Ты чего-то путаешь, братуха. - Вагай, ты парняга правильный. Уж не знаю, какие у тебя с художником дела… - Э! Ты на поворотах-то поаккуратнее! – и костяшками пальцев – хрусть. - Ладно-ладно, брат, не кипятись, - и на Вагая снизу вверх поглядывает. Против кривоногого, невысокого росточка, Сокола, Вагай выглядит просто римским гладиатором. - Не кипятись. Ты бы поговорил с художником. Тебя-то он послушает. Надо же как-то Серегу выручать. - Надо. Ох, Сокол, не послушал ты меня, а я тебе говорил… Да… Чего толку!? – и вышел, бросив в дверях. – Попробую. Замполит остался доволен Витькиной работой. И Серега вместо «крытого» полгода ПКТ получил и в зоне остался. Правда, догнал его на одной из пересылок туберкулез - от судьбы не уйдешь. Сокол через пару лет стал большим авторитетом. Он и по сей день жив, избежал, пройдоха, перепятий тяжелого времени. Все у него в шоколаде. Он и не вспоминает про интеллигентного голубого Витьку-художника, который, после освобождения выставку свою устроил и в загранку благополучно свалил. А Вагай… А что Вагай? Он как жил, так и живет – по своим человеческим (!) понятиям.

... Вечером мы обязательно пьем чай. Баба Вера и бабушка наливают чай из чашки в блюдечко. И еще размачивают печенье и баранки в чае. Размокшее печенье мне не нравится – ведь оно тогда не хрустит. А вот чай из блюдца – это очень вкусно! Бабушка держит блюдце одной рукой. Меня это не получается, и я, низко наклоняясь над столом, пью чай, наклоняя блюдечко к себе. Бабе Вере это не очень нравится, но мне весело, и я не замечаю ее недовольства. За окнами стало совсем темно и пора ложиться спать. Мы с бабушкой спим на диване в большой комнате. Бабушка читает мне книжку, а я играю с машинкой. - Все. Давай спать. У меня уже глаза закрываются. - Не, еще маленько! Ну зачем спать, если совсем не хочется! На стене висит ковер, и его рисунок похож на дорогу, подходящую для моей машинки. Я начинаю придумывать, как еду по этой дороге на своей машине, еду мимо лесов, полей и рек… Прям как в замечательной песне, которую я знаю почти наизусть! - Ты спать собираешься? – бабушка делает строгое лицо. Спать я не собираюсь. В стене раздается шорох. - Бабуль, что это такое? - Мыши. Все, спать. Бабушка гасит лампу. - Спокойной ночи, мое солнышко, - она прижимает меня к себе и целует в макушку. - Спокойной ночи, бабулечка, - я выпутываюсь из бабушкиных объятий, прячу машинку под подушку и смотрю на ковер. В лунном свете он еще больше напоминает горы. Какие они, горы… Я падаю в сладкие детские сны. Солнечный луч скользит по дощатому крашеному полу. В комнату входит бабушка. Поверх платья на ней надет полинявший, старенький, но очень чистый фартук, на голове – платок, завязанный сзади. - Вставай! Уже солнышко в попу уперлось! Бабушка просыпается очень рано, и, пока я сплю, успевает переделать кучу дел. Я не понимаю, зачем вставать так рано, если весь день впереди? Ведь так хочется поспать подольше, потом поваляться в кровати. Бабушка встает сразу, как только проснулась – не лежит ни минуты. Я до сих пор так не могу, хотя мне уже… Я мышкой пробегаю по кухне. Баба Вера что-то готовит на маленькой электрической плитке. Я стараюсь быть незаметной, но баба Вера все-таки недовольно вздыхает мне вслед. Прямо от крыльца узкая дорожка ведет к сараю, а вдоль нее – высокие кусты с синими цветами. Эти цветы называются сапожкИ. В них с утра до вечера жужжат шмели и пчелы. Я ужасно боюсь, что они меня укусят! Пулей пролетая мимо сапожков, я бегу к бабушке в сарай: - Я проснулась! - Очень хорошо. Сейчас пойдем блинкИ кушать. Блинки я готова есть сколько угодно! Это самая настоящая игра. Бабушка печет малюсенькие поджаристые блинки, ловко перекидывая их ножиком на мою тарелку. - Эва, какие прыгучие! – кладет на каждый блин маленький кусочек сливочного масла, который сразу тает. - Прыгучие! Даже в животе прыгают! – я проглатываю блин и подскакиваю на стуле. Теперь нужно шустро съесть оставшиеся на тарелке четыре блина. Я должна это сделать быстрее, чем бабушка напечет новых! Наверно, до смерти я буду помнить эти самые вкусные на свете блинки. Ни в одном ресторане мира не готовят ничего подобного. Я готовлю блины строго по бабушкиному рецепту, но очень редко у меня получается хоть что-то похожее на бабулины блинки...

Есть в одном подмосковном городке автосервис – серьезные ребятки работают очень профессионально и именем своим дорожат. Многим российским немцоводам этот сервис хорошо известен. Трудно сказать, что ребята сделать не могут – работают идеально и круглосуточно. Хочешь, из тяжелого грузовика спорткар сваяют – только деньги плати, - а уж как сие сделать, спецы сообразят. Если кому надо, могу тоже адресок дать – честное слово, не пожалеете. Так вот. Приезжает в эту мастерскую парень на отличной немецкой тачке – не машина, а конфетка. А ему все что-то не нравится. И требует переделать. Сам пацан из бывших (ну, вы понимаете!), и потому привычно полагает, что его слово – истина в последней инстанции. Мастера всю машину облазали – получилось лучше, чем с завода вышла, - хозяин не доволен. И ведь ездит, неугомонный, с завидным упорством – раз в неделю, - и не надоест ему! Народ в сервисе его уже тихо ненавидит, директор шипит и плюет в угол, но… Бренд дорог… В очередной раз этот зануда является на своем блестящем чуде немецкого автопрома и требует невозможного. Специалисты объясняют ему – сделать, конечно, можно, но это повредит двигателю, а у них имя (!) и портить свою репутацию ради прихоти одного чудика никто не станет. Типа, сам же потом приедешь на эвакуаторе, будешь ругаться и называть нас дилетантами. А он вопит и требует – такая вот порода у него скандальная. Посмотреть на концерт собрался уже почти весь персонал – и все доказывают автовладельцу, что требование его неумно по определению – не понимает, от злости вздрыгивается, орет: «Сделаешь, …! Я сказал!» - и лупит со всей богатырской силищей по передней панели ладонью. В следующий момент из рулевого колеса вылетает подушка безопасности… Для справки. Единственное, что роднит спальную принадлежность со сложным аэротехническим механизмом, это название. Инженеры давно поняли – лучше сломанный нос, чем разобранный на куски позвоночник, так сказать, минимальные потери. Сервис упал. Мужики, перегибаясь пополам, хватали ртом воздух, не в силах сделать вдох для очередного «ха-ха», утирали слезящиеся глаза и приседали на корточки. Крутой водила, оправившись от нокдауна, кое-как затолкал злосчастную подушку обратно в руль, вдарил по коробке и был таков – только запах горячей резины в воздухе остался. Больше его в этом автосервисе никто не видел… А мораль сей басни такова: не моги обижать, неповинную в твоей глупости, машинку – она умная, может и ответить. Вот такая вот история…

- О чем ты плачешь, Луиза, О чем ты грустишь по ночам? - Герой всех девичьих капризов Недавно явился очам. Я вечером шла по дороге, Сгущалась тьма средь ветвей. Я вдруг замерла я в тревоге – Увидела пару теней. И в свете Луны, как зарница, Метнулся в руке чьей-то нож. О, Дева Мария! Царица! Но голос раздался: «Не трожь!» Я стала как-будто смелее И все ж обернулась назад – Глаза, что лазури светлее, Лучистый, пронзительный взгляд! «Идите, не бойтесь, идите. Никто Вас не тронет в лесу. Но все ж от воров берегите Волшебную Вашу красу!» - И скрылись они полумраке. Я бросилась к дому бежать. Не помнила вовсе о страхе, Упала в слезах на кровать. С тех пор я живу как в тумане И долго ночами грущу. И, чтоб утолить все печали, По лесу ночному брожу. Вчера я на рынок ходила И слышала там разговор – Торговки две говорили, Что снят за деревней дозор, Что будто в лесу и не страшно – Бояться уж нечего нам. Что ночью, в бою рукопашном Убит молодой атаман… ___________________________ К церковке подъехала повозка, Кучер руку девушке подал. На лице ее блестели слезы Сквозь полупрозрачную вуаль. А у церкви гости уж теснились. Кто-то очень тихо говорил: - Бедная Луиза. Как случилось Что выходит замуж без любви? Бесприданница и нищая сиротка - Кто ж ее проводит под венец… Красоту ее погубит скоро Этот старый чопорный вдовец. В церковку направились все чинно. Хор молитву медленно запел. Только, в плащ закутанный, мужчина Трубку, чуть замешкавшись, курил. И минуты медленно тянулись - Фыркал в нетерпении рысак, Тот мужчина в церковку святую Не решался двинуться никак. Но под маской очи заблестели, И он двери резко отварил - Гости в изумлении застыли Он невесту за руку схватил. Оглянулась девушка неспешно К человеку, черному как ночь, И упала в обморок. Он нежно Поднял на руки ее и вышел прочь… ____________________________ После долго люди говорили, Что Луизе очень повезло - Атамана в схватке не убили, И он выжил всем смертям на зло. Что в далеком городе у моря Поселилась скромная семья, Что живут в достатке и в покое, И таверна там у них своя.

Я вошла в четырехметровую комнатку общежития, которая вот уже почти год служила мне домом, и, прямо в куртке, грохнулась на койку. Сил для того, чтоб раздеться уже не было. Трое суток я почти не спала, почти не ела и совершенно не отдыхала. В награду за все тяготы и лишения, в глубине внутреннего кармана лежали, переломленные пополам, несколько крупных купюр – сумма вполне внушительная, ее хватит на пару месяцев относительно сытой жизни. Я была совершенно счастлива, и, слегка расстегнув куртку, провалилась в сладостный сон. Мое блаженство нарушил щелчок входной двери – пришел Виталий. У меня не нашлось сил, чтоб подняться, и я только слабо махнула рукой и улыбнулась. - Явилась, - произнес Виталик. Я подумала, что сейчас он стоит в проходе и с укоризной поглядывает на меня, мол, развалилась. Приоткрыла один глаз – точно, так и есть. - Ну? Что мы сегодня имеем? Я назвала сумму. - Прости, я не могу разогреть ужин. Может, ты? - Я не хочу, Сашкина жена накормила, – он прошел в комнату, сел за стол, закурил. – Мы уезжаем сегодня. - Кто это, мы? – я уже почти спала, каждое слово давалось с неимоверным трудом. - Как кто! Ты и я. Собирайся. - Я не могу никуда ехать, – я все-таки села на кушетке. – Виталичка, я устала. Я три дня на ногах… - Ну и что, в дороге отоспишься, - невозмутимо произнес Виталий. – Или ты не хочешь, чтоб я на нормальную работу устроился? – в голосе скользнула угрожающая нотка. Господи! Конечно, я хочу. Но у меня несколько другие представления о нормальной работе, чем служба контролера в режимной части зоны строгого режима. Виталий неделю назад сдал все документы в отдел кадров, не хватало одной справки из военкомата. А военкомат далеко, теперь уже за границей – в городе N. Если послать туда запрос, ответ придет не раньше, чем через полгода. А без справки не берут… Надо ехать самому. - Слушай, может, ты все-таки поищешь что-нибудь другое? Эта работа не самая лучшая. - Ты дура?! Там зарплата хорошая и льготы. И тебе, кстати, тоже. Ты же будешь женой офицера! – про жену офицера он произнес с особым пафосом. – Или тебе жалко подонков, которые там сидят? Так я бы их сразу расстреливал, рука б не дрогнула. А потом, твой дядя тоже работает в зоне. - Мой дядя – начальник производства, и к режимной части не имеет никакого отношения… Еще многое я хотела сказать о преступлении, наказании и специфике работы в подобных местах, но промолчала – не хотелось обострять конфликт. Надо так надо – я покидала кое-какие мелочи в рюкзак и решительно направилась к двери. Откинув переднее сиденье, я блаженно задремала еще до того, как Виталик выехал из города. Меня толкнули в бок. Я не сразу поняла, где я и что от меня требуется. - Хорош дрыхнуть. За руль садись. Я открыла глаза. За окном темень, в свете фар – черточки мокрого снега и блестящий влажный асфальт. - Виталик, я боюсь ехать ночью. У меня правам без году – неделя. Я не смогу. - Что?! Я уже две сотни отпахал. Я устал! Давай-давай, вылазь. Я обошла машину и села на водительское сиденье. По поводу двухсот километров у меня были большие сомнения – но деваться некуда. Потихоньку я тронулась. Снег лепил в стекло, старенькие щетки едва справлялись. - Если ты будешь так тащиться, мы приедем через неделю. Газуй, давай! - Я боюсь! – я с силой вцепилась в руль, машину чуть повело. – Я почти не ездила ночью. Я не вижу ничего! - Учись. – и для моего пущего успокоения извлек из-под сиденья банку пива, махом осушил ее и… Захрапел. Отлично! Я собрала волю в кулак и поехала. Было страшно. Встречные фуры слепили глаза и швыряли в маленькую «девятку» комья серой жижи. Иногда разметка исчезала, и я теряла обочину, еле удерживая машину на поворотах. Но я ехала - у меня не было выбора, - только вперед. Вскоре проселочное шоссе стало трассой. Не смотря на ночь, движение было очень интенсивным – тяжелые грузовики шли нескончаемым конвоем. То и дело блестели знаки «Ремонт дороги» и дорожное покрытие таяло на глазах. Я чувствовала дикую усталость – в глаза будто песку насыпали, поясница ноет. «Все. Надо останавливаться и спать.» - решила я. Попыталась разбудить Виталия – бесполезно. Прижавшись к какому-то забору, я заглушила двигатель, опустила голову на руль и мгновенно уснула. Мне снилось море… Сквозь сон я услышала стук в стекло. Попыталась поднять голову, но непреодолимая сила потянула меня обратно в теплую волну… Стук повторился. Разлепив веки, я увидела пожилого мужичка в телогрейке: - Дочка, отъедь, а то мне на самосвале не вырулить, - он смотрел на меня с жалостью. - Да-да! Простите… Я не видела… Я сейчас. – трясущейся рукой я нащупала ключ зажигания. Машина завелась не сразу, почувствовала, наверно, мою нервозность. Виталик проснулся: - Мы где? - Сто километров до границы. - И что этому уроду было нужно? Он хотел тебя? - Он хотел, чтоб я машину отогнала. Я ему выезд перекрыла. – я встала в полосу. - Знаю я, чего он хотел, а ты и рада. Ладно, дома поговорим. Смотри на дорогу, - он прикрыл глаза. «Хоть бы опять уснул.» - подумала я. Город N встретил меня сыростью и отвратительными дорогами. От границы шла отличная многополосная магистраль, а тут полная разруха. Широкий проспект… Площадь со стелой… Здание в форме большой серой коробки… - Здесь тормози. Я встала. - Сиди тут. Из машины никуда не выходить. Можешь поспать пока. – и вышел. Вот и приехали. Я перелезла на заднее сиденье, сунула рюкзак под голову и уснула тяжелым, вымученным сном. Вдруг, сквозь серую, тяжелую пелену сна, я услышала уверенный мужской голос: «Ничего не бойся. Я с тобой.» Я вздрогнула и вскочила, насколько это было возможно сделать на заднем сиденье девятых «жигулей». Я была готова поспорить на миллион – это был не сон, кто-то реально говорил со мной спокойным, уверенным и очень добрым голосом, кто-то родной и близкий, кто-то, кому я действительно нужна. Я закурила. Ощущение реальности не покидало меня. «Так, - сказала я себе, - это мой уставший мозг рисует непонятные картинки. После пяти дней напряжения, еще и не такое приглючится. А ты уже решила, что с тобой ангелы болтают? Не обольщайся.» Пришел Виталий – довольный и слегка пьяненький. Уже отметил получение вожделенной справки, поняла я. Пора ехать домой. … Фуры шли нескончаемым потоком в обе стороны. Я оказалась зажата между двумя тяжелыми, еле ползущими по разбитому асфальту, грузовиками. Торопиться было некуда, а думать – сколько угодно. А подумать было о чем… Год назад я даже себе не могла внятно ответить, зачем я выхожу замуж за Виталика. Я и теперь не знаю ответа. Когда он впервые ударил меня, я совершенно растерялась – сильная и ловкая, я только плакала и закрывала лицо руками. Потом он целый час валялся у меня в ногах, умолял о прощении, говорил, что не понимает, что на него нашло. Я простила. Потом все повторилось с большей силой, а акты покаяния, сократившись во времени, и вовсе сошли на нет. А я только плакала и закрывала лицо руками. Наверно, так и должно быть… Он ревнует меня ко всем, включая моего двоюродного брата и семидесятилетнего соседа-инвалида. Но я ни разу ему не изменила! Даже не помыслила об этом. Значит, он меня любит… Я рвусь изо всех жил, совмещая случайные подработки с учебой на дневном. А он только тратит деньги. Куда он их тратит? Он приходит поздно вечером, сытый, довольный и… И говорит, что я должна быть бесконечно благодарна ему за то, что он на мне женился, потому, как я никчемная, глупая и никому не нужна. Видимо, он прав… Вообще, Виталик красивый, сильный и умный. И очень образованный – у него всегда есть свое мнение. Однажды, мы гуляли по Москве. Проходя мимо старинного здания, он сказал: «Посмотри, какие красивые поллюции!» Я хотела сказать ему, что элементы архитектурного декора называются иначе, но промолчала – подумала, что он просто от восхищения перепутал слова… …Усталость брала свое. Обогнать впереди идущий грузовик было невозможно, и я битый час пялилась в забрызганную грязью воротину. Красные «стопари» подмигивали мне, иногда сливаясь с «габаритами». В какой-то момент они превратились в один огромный красный шар, мне показалось, что я ныряю в него… Яркий белый свет ударил в глаза. И отвратительный паровозный гудок… Господи! Когда же я могла выскочить на переезд?! Луч фар выхватил верхушки голых весенних деревьев… Я вывернула руль влево, устремляясь, как на спасительный маяк, на красные габаритные огни… Только сейчас я поняла, что уснула за рулем! Ехавший сзади дальнобойщик увидел, что «девятка» теряет управление, и спас меня – включил все, имеющиеся у него фары на дальний свет и протяжно нажал на сигнал. Я открыла окно и сделала ему знак рукой, дескать, все окей. Он мигнул дальним светом… Господи, храни этого человека, где бы он не был сейчас! Виталик мирно спал, натянув кепку на глаза. … Я припарковалась около общаги. - Просыпайся. Приехали, - с этими словами, я подхватила свой рюкзачок и вылезла из машины, оставив ключи в замке зажигания. Рядом стояла моя «джинсовая» «копейка». Я завела двигатель, выбралась на улицу и сладко потянулась, вдыхая свежий утренний воздух. - Ты куда намылилась? Домой пошли, - с нажимом произнес Виталий. - Так и иди. Мой дом не тут, - ответила я слишком спокойно. - Я кому сказал! – Виталик начинал терять терпение, - Быстро! - Я ухожу от тебя. Не советую мне мешать. Глаза Виталика налились кровью, руки привычно сжались в кулаки – Боже, как я боялась этой боевой стойки! Но сейчас я очень медленно повела рукой во внутренний карман куртки, и Виталик увидел золотистое колечко на рукоятке отцовского охотничьего ножа. Он замер. Я села в машину, хлопнула дверкой и лихо дала заднюю. - На коленях приползешь, проститутка! – крикнул он вслед, но я только улыбнулась, вдыхая горячий воздух свободы. А может, это печка сильно жарит?... ____________________________________________________________ Я не думала, что когда-нибудь вернусь в ту страну. Но судьба решила иначе. Накануне поездки я позвонила мужу. Выслушав мои жалобные трели по поводу того, что я боюсь, у меня дурные воспоминания, но ехать надо, он спокойно и уверенно сказал: «Ничего не бойся. Я с тобой».

Вот что нужно человеку для счастья? Непыльная работенка в тепле, маленькая комнатушка в три шажка – зато своя, джинсовая куртка на цигейке, «адидасовские» кроссовки «на выход» и почти полная, неограниченная свобода. Это нам с вами – маловато будет, а когда отбываешь срок в зоне строго режима в маленьком таежном городке, эти нехитрые блага – предел мечтаний. Вот так и жил наш связист. Начальник узла связи - молодой старлей, балагур и гуляка, - работать не хотел в принципе, поэтому всем хозяйством заправлял наш герой. А работы хватало. Узел связи обслуживал не только, непосредственно, зону, но и весь городок. Так что сломался ли у кого телефон, или кабель мыши поели – хватай ноги в руки и дуй на адрес. Могут, конечно, и ночью дернуть, но выход за забор дорогого стоит – поэтому связист не жаловался. Вызывает его однажды главврач районной больницы. Пришел связист, все починил по-быстрому. И по доброте душевной спросил, не надо ли радиостанции проверить, те, что на машинах стоят. Осень все-таки, сыро, вдруг чего закислилось. - Что ты, сынок! – всплеснул руками пожилой доктор, - Какие рации! Я в область уж замучился заявки отправлять…. Нету у меня связи ни с одной машиной… Из-за этого и ездят на вызовА по полдня!.. - Да как же так? - А вот так. Ждите, говорят, очереди… И мы то же людим говорим… Месяц тому назад девочка в Бобруйках от аппендицита померла, а ведь могли спасти… - врач опустил глаза. Почесал связист затылок и говорит: - Надо подумать… Вы вызовите меня через недельку, а? Доктор вскинулся и за дверью исчез. Вернулся через пару минут с пачкой чая: - Ты уж подумай, сынок! – и чай связисту сует. - Не, отец, не возьму я ничего. Я ж еще ничего не сделал. – и пошел себе. Проходя мимо гаража, посмотрел – две «скорые» у ворот стоят, одна – в боксе. И того – пять… На складе валялось множество всякого хлама. Выбрал связист радиостанции поживее, починил-спаял-почистил и сунул их в служебный «уазик», а через неделю отвез в больницу. Главврач от радости только в пляс не пустился, целый пакет подарков приготовил – было там и сало, и сигареты, и чай, и конфеты, даже настоящий деликатес – абхазские мандарины. Связист отказывался, но врач был не приклонен – бери и все. Когда прощались, доктор сказал: - Ты, сынок, если чего понадобится – обращайся, не стесняйся. Ты меня так выручил, и я чем смогу – помогу. На том расстались. Наступил Новый год. Праздник, он и в зоне – праздник. Была елка в отряде и водочка из грелки – все как у людей. Отсыпается связист своей комнатенке после застолья и никакой беды не чует. Вдруг кто-то в дверь скребется. Заглядывает телефонистка: - Спишь? Вставай быстро!!! Тебя хозяин требует. ЧП у нас! Вот только ЧП для полного счастья и не хватало! Явился заспанный связист пред светлые очи полковника Грача. Кстати, с полковничьей подачи он связистом и стал – жалко стало начальнику молодого паренька, уж больно он на его сына был похож. Сидит Грач за столом мрачнее тучи. - Плохи наши дела… - Чего случилось-то? - Да… лесовозник… дурак пьяный… Отделив крепкие выражения от сути дела, связист понял – лесовоз загрузили не плотно, и один балан встал на ходу «на попА» - почти вертикально. Водитель, не заметив этого, собрал кабель почти с полдороги, оставив весь город без связи… - Так пошлите машину в управление. Пусть дадут кабель. – резонно предложил связист. - Ты соображаешь?! Им сначала заказ отправить надо, потом еще прождешь месячишко. Не вариант… А пока они там думать будут, нам спецназ пришлют «для сугреву». А ты не маленький, должен понимать, что это такое. Может, у тебя на складе чего завалялось? – в глазах начальника мелькнула робкая надежда, - Да еще мне послезавтра надо на селекторную связь выходить… Вот и прикинь, связист, что будет если я на селектор не выйду… - На складе-то есть, но не столько же! Там же он километров пять кабеля собрал. Надо подумать… - Ты побыстрей думай! У нас с тобой часов тридцать в запасе, не больше… Закурили. Хлопнул связист ладонью по столу: - Знаю, где кабель есть, но… - Никаких «но»! Чего надо? - «Шишига» нужна с водителем, пару ребят крепких, ну и пропуск для меня. - Чего придумал-то? Колись! – Грач аж вперед подался. Улыбнулся хитро связист: - Есть тут недалеко брошенный поселок буровиков. Технику оттуда вывезли, а кабель, ясное дело, оставили. Вот мы его и снимем! Там как раз хватит, еще и останется. - А ты откуда про тот поселок знаешь? - Ну… - Да говори, мы ж с тобой теперь, вроде, подельники. - К девчонкам бегал… - Ну и беги теперь до гаража! – и пропуск подмахнул. Почти сутки наш связист работал, не покладая рук. Сначала снимали кабель, потом прозванивал-подключал нужные пары. И это не в тепле, а на тридцатиградусном морозе, да на столбе. Иногда в машине по-быстрому проглатывал кружку горячего чая, и опять на столб. Уж очень его подстегивала мысль о спецназе, будь он не ладен. К концу следующего дня, продрогший до костей, с негнущимися пальцами и бесчувственными ногами, связист опять сидел в кабинете хозяина. Тот заботливо подливал ему армянский коньяк: - Давай-давай, пей. Я всех предупредил, чтоб тебя пару дней не трогали. Ты ж у нас герой просто! - Я там только самое главное подключил, остальное потом – не горит. - Ладно-ладно! Главное, с управой связь есть! Остальное терпит. – радости полковника не было предела. Усталый и пьяный, связист приполз в свою коморку и уснул. Ночью ему стало холодно. Он накрылся своей цигейковой курткой, поджал ноги и опять задремал. Сквозь липкий и тяжелый сон прорывались какие-то голоса. Он хотел встать, но голова кружилась – ему казалось, что он летит в бездонный ледяной колодец. Собрав все силы в кулак, он открыл глаза: - Мама… Ты приехала… Но доброе мамино лицо расплылось, превратившись в усатую физиономию полковника Грача. «Он погибнет… срочно… гентамицин…» - слова тонули в мокрой, противной вате, и снова темнота… Связист открыл глаза, огляделся. Стены, покрашенные салатовой краской, рядом пустая койка, белые больничные занавесочки на окне. И ужасно охота курить и есть. - Эй! Тут есть кто живой! – крикнул он и закашлялся. Из-за двери показалась девушка в медицинском халате: - Очнулся? Ну слава Богу, жить будешь. Сейчас доктора позову. – улыбнулась и убежала, цокая каблучками. «Э, нет, - подумал связист, - это не наша больничка. Где же я?» - Ну что, герой, очухался? – на пороге стоял главврач районной больницы. - А мы уж беспокоиться начали. Ну ничего, организм молодой – поправишься. - Доктор, Вы хоть расскажите, как я тут оказался. Я не помню ничего! - Еще б ты помнил! Тебя два дня в вашем медпункте лечили – да толку не было. Тогда товарищ полковник мне позвонил. Я приехал, глянул… Ну чем там у вас могут лечить! А тебе антибиотики нужны, капельницы – ты ж в сознание не приходил. Мы тебя на «скорую» и к нам. Я думал, всё… У тебя температура за сорок зашкаливала! Двусторонняя пневмония. Ну теперь-то ничего, пойдешь на поправку. - Ну вот, теперь Вы меня спасли, - улыбнулся связист. - Я никого не спасал, а только делал свою работу. Какая разница – ребенок или зэка – я прежде всего врач… Тебе тут, кстати, твой начальник гостинец передал, - и достал из тумбочки пакет мандаринов… Была, конечно, у нашего связиста любовь. Но это уже совсем другая легенда...

Жил-был дядька и, все в жизни у него было замечательно. Была у него хорошая работа – он инженером на «почтовом яшике» трудился, - любимая и любящая жена, двое прекрасных сыновей, машина, квартира, дача. Что еще для полного счастья нужно? И была у него мечта – он хотел стать священником. В лихие 90-е контроль за сотрудниками «оборонки» несколько ослаб, и наш дядька заочно поступил в Духовную семинарию. Так что к неполным 50-ти годам он имел пенсионное удостоверение и диплом о «специальном» образовании. Были проводы на почетную пенсию и необыкновенное душевное ликование – наконец-то исполнится давняя мечта! После Рукоположения он отправился в Епархию получать приход. Владыка радушно принял его, но посетовал, что свободных мест в городе нет. Поэтому предложил поискать себе храм в Н-ском районе: - Какой храм Вам на душу ляжет, в тот и благословлю настоятелем. – и перекрестил на дорожку. Сел новоиспеченный батюшка с матушкой в машину и поехал храм выбирать. Едут они, оглядываются. Храмов – сколько хочешь, почитай, в каждой деревне, а выбрать нечего. У каких крыши нет, а где и стены не в комплекте. Супруга вздыхает: - Как же тут служить? - Терпи. Владыка благословил, значит, найдем. – и держит свою «ниву» вперед по шоссе. И вдруг видят они за лесом купол с крестом. Подъехали. Стоит маленькая церквушка на высокой каменистой осыпи. Внизу речка течет, по обоим берегам – деревня. А через речку – узенький подвесной мостик – ну прям как на детской картинке. - Мать! Ты глянь! Вот же она, наша церковь на камне! - Ага. Только в ней ни окон, ни дверей… - скептически отозвалась жена. - Поставим! Снова пришел наш герой к Владыке, о церкви на камне рассказал. Тот обрадовался, благословил в настоятели и даже наперсным крестом одарил, добавив: - Денег на восстановление храма дать не могу. Сами бедствуем… И поехал наш батюшка в свою церковь. Сняли они с женой две комнатки у одинокой бабульки. Та, как узнала, что ее квартирант приехал в их церкви настоятелем служить, деньги за жилье брать наотрез отказалась. - Живите, - говорит, - сколько пожелаете. Мне вас Господь послал. В воскресенье служили Литургию, а все остальные дни батюшка с матушкой плотничали, штукатурили и вывозили мусор. Все деньги, вырученные за свечи и записки, плюс их пенсии, уходили на кирпич, стекло и доски. Образование инженера здорово помогало священнику – человек, всю жизнь строивший ракеты, теперь по книжке учился стеклить окна и натягивать полы. Так прошла весна, лето и половина осени. Однажды возвращаются они с матушкой со службы, а батюшка и говорит: - А ведь я сегодня на Литургии не был… Жена глаза вытаращила – ну все, думает, от непосильных трудов муж с ума съехал. - Да как же не был? Ты ж ее служил! - Ее Господь служил, а я там даже не был… Зима скоро, храм придется закрывать. Печки-то у нас нет. - Ну нет и нет. Ты ж «трубу» собрал. Разве она храм не нагреет? - Это ж сколько она электричества сожрет! Чем платить будем? Нужна печка. Я уж и так, и эдак прикидывал, но не хватает у нас денег на кирпич. Придется храм закрывать… - Ну и закроем. Ты ж можешь и дома служить, Ильиничне только радость будет. Кто захочет, тот и домой к нам придет. - Не дело это – храм жить должен. А денег нет… Прошло несколько дней. Идет на батюшка утром в храм – там в алтаре что-то доделать надо было. Подошел к церкви и глазам не поверил – прямо на паперти лежат заводские паллеты с отличным печным кирпичом. Побежал к ним, потрогал – настоящие! Огляделся вокруг. Ну не на «жигулях» же их сюда привезли, а тяжелый грузовик должен был следы на влажном от росы песке оставить – так нет же ничего, будто кирпич с неба свалился. Постоял наш герой, дух перевел. «Нет, - говорит сам себе, - таких чудес не бывает. Просто кто-то из наших новых русских заказал себе кирпич, рабочие приехали, а хозяина дома не оказалось. Вот и сгрузили возле церкви. Уж тут-то точно не украдут. И хозяин обязательно объявится.» Подумал так и пошел своими делами заниматься. До самого вечера священник украдкой поглядывал в окошко – на месте ли кирпич. Вечером надел облачение и отслужил молебен Божией Матери с акафистом, да и пошел домой. Почти у самой калитки окрикнул его сосед: - Эй, бать, подь сюды. Батюшка подошел. - Я тут давича на чердак лазал и вон чего нашел. – раскрыв мешок, сосед достал из него новенькую печную решетку. – Мне-то оно без надобности, а тебе, глядишь, пригодится. Бери! Глянул батюшка в мешок и обомлел – тускло поблескивая чугуном, в нем лежало все, что нужно для хорошей русской печи. - Сколько я тебе должен? - Ты с ума сошел! Спрячь свои гроши. А то я не знаю, что ежели б не Манька, померли бы вы с женой с голодухи. А я помру – помолись за меня… Я приехала в тот храм по своим церковным делам накануне Крещения. Зашла в церковь. На беленных стенах – иконы в вышитых рушниках, амвон застелен домоткаными половиками, уютно потрескивает большущая русская печка, пахнет ладаном, дымом, елками и чем-то теплым и родным. Из алтаря вышел отец Сергий: - Приехала! Ну, слава Богу. Как дорога? - Скользкая, - улыбнулась я. Было такое ощущение, что мы знакомы целую жизнь, хотя я видела отца Сергия впервые. Закончив дела, я засобиралась домой. - Нет-нет, - отрезал батюшка, - куда ж я тебя голодную отпущу? Вот сейчас чаю у нас попьешь, согреешься и поедешь. Мы сидели в доме священника и пили чай с сушками и матушкиными пирогами. - Пейте чай. Он очень вкусный, с мятой, - улыбается матушка, - Я ее специально рассаживаю и подкармливаю, чтоб лучше росла. Батюшка мой его очень уважает. И своей маленькой ладошкой накрывает руку священника. Он смотрит на жену добрыми, лучистыми глазами. В сером, ручной вязки, свитере и цигейковой жилетке отец Сергий похож на доброго, бородатого гнома. «А ведь я из древнего священнического рода. Все мои прадеды Богу служили, и дед был попом. Его расстреляли перед войной, а мой отец попал в штрафбат. Получил ранение и почти год лежал в госпитале. Перед самой его выпиской на госпиталь упала бомба, все документы сгорели. Мой отец чудом спасся. Снова вернувшись на фронт, он закончил войну в Чехословакии. После войны родился я. Отец умер рано – я только в институт поступил. Перед смертью он рассказал мне про деда. Я очень переживал, когда мне, как лучшему студенту, предложили проходить практику на оборонном предприятии – ведь КГБ не дремал, и моя родословная могла стать серьезным препятствием для такой работы. Но ничего не нашли – Господь управил. Еще отец сказал мне, что крестил меня, совсем маленького, тайно. С тех пор я и крестик носить стал, но так, чтоб не видел никто. А когда наш сын тяжело заболел, я взял отпуск и поехал в Лавру к старцу. Подошел к нему, а чего сказать, не знаю. Он мне в глаза посмотрел и говорит: - А ведь твой дед – мученик. И ты должен семейное дело продолжить. А мальчишечка твой поправится – за него дедушка пред престолом Царицы Небесной молится… Вернулся я домой и твердо решил – буду я священником. А тут старший сын ко мне приехал и попросил благословить на поступление в Богословский институт. Зачем тебе это, говорю. Сын сразу после института в Москву уехал, женился там, работал в хорошей фирме – он по компьютерам спец. - Так как же? Ты ж не вечный. А кто будет в нашей церкви служить? Ведь за меня же дедушка молится! Ну что тут скажешь! Так что спокоен я – будет стоять наша церковь на камне!»

Сегодняшняя легенда будет о любви к... чистоте. Вот в вашем городе какие достопремичательности? Уверена на все сто, что каждый из вас готов долго рассказывать о прекрасных зданиях, включенных в список ЮНЭСКО, известных на весь мир мемориальных комплексах, уникальных фонтанах и водопадах, в крайнем случае, об экзотических музеях, например, пипетки. Но есть такие города, в которых достопремичательностей целых три - памятник Ильичу, зона строгого режима и тайга. Имеенно, в таком городке и прожил всю свою взрослую жизнь наш герой. Был он по национальности армянин, по званию капитан, а по должности начальник отряда. Фамилия ему была Гаранян, а для своих просто Горыныч. В молодости Горыныч любил похулиганить, и чтоб любимый отпрыск не оказался в том же кабинете, но по другую сторону стола, отец по своим каналам определил его в этом холодный медвежий угол. Горыныч сначала плакал, потом пил, а потом прижился - женился, и пошла жизнь своим чередом. В отряде у него все было путем - нарушения в норме, план выполняется, подопечные уважают - он им как отец родной. Горыныч отлично понимал, что майора он получит только в качестве довеска к пенсии, поэтому пользовался своим служебным положением на всю катушку. Но с умом... Да не об этом теперь речь. И был у него в отряде зэк по прозвищу Джексон. Когда его определили в Горынычев отряд, капитан за голову схватился - и за что мне такая напасть!? Данный кусок капитанского счастья в свои неполные 25 побывал в таких командировках, о которых многие матерые урки только из рассказов знают! Потом Горыныч к парню пригляделся и понял - хороший пацан, хоть и из блатных. Если пьет, то в меру, если дерется, то только тела (Боже упаси! Все живые.) на больничку оттягивают, если работает - бригада за ним еле поспевает (он вальщиком был). И до такой степени они сдружились, что Горыныч ему ключи от своего кабинета стал оставлять - ничего секрктного там даже в сейфе нет, а пацанам приятность - когда выпить после работы, телек посмотреть, побазарить за жизнь. Отрядник точно знал - лишних людей Джексон к себе не подпустит, и в качестве благодарности план никогда не спустит на тормоза. Было только одно условие - если будет бардак, или хоть один чинарик найду - будете месяц в тайге мошкУ кормить безвылазно. Джексон согласился. И вот лежит Джексон после смены на шконке - одну руку под стриженую башку подложил, в другой чашка с чайком дымится - расслабляется. Вбегает шнырь (это типа офис-менеджера), видок - как после страшного суда. - Джексон! Горыныч лютует, спасу нет. Тебя требует! Беги быстрей!!! Ага! Щас! Где это видано, чтоб блатной бегом бегал. Допил Джексон чаек и к отряднику отправился. Заходит и видит - сидит Горыныч за столом, злющий, а в руке стакан граненый вертит. - Пиль, - и стакан Джексону показывает. Тот соображает быстро. Ну было дело, пили. Так с тех пор уж больше недели прошло - конец месяца, из тайги без ног приезжали и спать валились. - Не пил. - Пиль! - шипит Горыныч, из черных глаз искры летят, и стакан с такой силой сжимает, что, раздавит, того гляди. Джексон думает - может признаться в грешке недельной давности? Но решит отрядник, что он балабол, к стенке приперли и - раскололся. Нет, гражданин начальник, не такие пугали! - Да не пил я! - Пиль!!! - орет Горыныч и каааак хряснет стаканом об стол - чуть донце не откололось. Не сдержался Джексон: - А ты мне наливал, чтоб я пил!!! - Пиль! Пиль в стакане! И тут дошло до Джексона - отрядник,в силу армянского происхождения, слово "пыль" выговорить не может, и потому злится - шнырь его не понял, так думал, Джексон поумней. Отхохотался Джексон, да и капитан развеселился. - А ведь знаю, что пиль, пройдоха. - Не пойман - не вор. Вот такая вот история...