ДальнийСвет

Я тут новичок, всех правил и кривел не знаю... Значит, буду давать рекламу, раз так опрофанилась. ПРосто блог очень удобен, и я скинула сюда почти все в целях сохранности инфорации)) Спасибо!

Случилось мне однажды работать на социальной доставке. А что, работка не пыльная, веса мизерные, деньги не плохие. Ко всем прелестям еще и солярку оплачивают. Красота, а не работа. В мои обязанности входило развозить инвалидам всякие необходимые им вещи, которыми их обеспечивает наше самое гуманное в мире государство. Коляски, стулья, всякие катетеры и прочие «памперсы» грузили мне на складе, а я – вези их, куда Макар телят не гонял, - по городам и деревням нашей необъятной области. И в жару, и в снегопад, и в мороз, и даже в град. Во как. Кстати, о снегопаде. Досталась мне деревенька километрах в пяти от трассы – пешком, определенно, далековато. Если учесть, что в руках у меня огромная коробка, то совсем не близко получается. Короче, поехала. Ползу, значит, по заснеженной целине, и понимаю – колея несколько уже моей машины, того гляди стащит и привет горячий. Каким-то чудом все же пробираюсь к дому, стучу. Открывает старенькая бабушка. - Ой, доченька! Ты от соцобеспечения? - Да, - говорю. - А чего ты нам привезла? – выглядывает в окошко. – Это твоя машина?.. Да как же ты сюды проехала!!! - Не быстро, - улыбаюсь. Смотрю по документам – бабушка эта - опекун, у нее муж лежит после инсульта со всеми вытекающими удовольствиями. Но в доме ни малейшего запаха! Чистота удивительная! Чудо, да и только. Люди, конечно, разные бывают. Но я с самого начала для себя решила – их и так уже жизнь обидела, не хватало еще, чтоб я своей кислой миной по поводу плохих дорог и прочих нескладностей их жизнь усложнила. Короче, сдохни, но улыбнись. Выезжая с этой деревни я все-таки застряла. Дорогу уже видать, а я сижу на пузе ровно и без вариантов. На мое счастье завернул на эту дорожку, которой нет, почтовый «уазик». - Чего? Сидишь? - Сижу. - Лямка есть? Ну куда ж мы без веревки! У меня с собой полный комплект – огнетушитель-фал-лопата-аптечка и пара чекушат на случай, если по доброте душевной дергать не захотят. Но на этот раз дядька совестливый попался – из старых водил, с понятиями. Пихнули мне раз на доставку телевизор. Нормальную такую «плазму», правда, размера не большого. Я всю дорогу тряслась – не разбить бы дорогую вещь. В этот раз я умная – машину на твердой дороге оставила и пешком пошла. Иду по деревне, телевизором помахиваю – местные собаки аж заикаются от удивления. Стучу в дверь. А оттуда: - Кто там? Ну так и подмывает сказать: «Это я, почтальон Печкин!», но я свою работу знаю: - Здравствуйте. Агент социальной доставки. Для Вас передан телевизор! На пороге появляется дедулька в валенках. - Господин Иванов? - Я… - Тогда это для Вас, - и показываю заветную коробку. - Дочка, да это что ж, телевизер что ль? - Ну да. – я, если честно, испугалась, что дедульку может прям тут удар хватить от счастья, но обошлось. Как дорогую гостью меня провожают в низенький завалившийся домик. Нищета невозможная! На кое-как сколоченной тумбочке стоит телевизор. Черно-белый. Ей-богу, старше меня! Перед ним бабушка в платочке сидит и носок вяжет. - Мать! – кричит дедулька. – Нам телевизер привезли! - Ой, батюшки святы! А я сижу. Надо ж чайник ставить! – и проворно кидается за печку. Еле поймала ее и уговорила затею с чаем оставить. Вы ж, говорю, у меня не последние – еще много телевизоров развести надо таким же старикам-ветеранам. Только тогда отпустили – говорила я вежливо и убедительно, а сочувствие у таких людей в крови. У меня ж в бумагах написано – ветеран ВОВ. Дедульке тому по паспорту оказалось почти 90 лет, а шустрый, что и не скажешь. Вот ведь поколение! Войну прошли, страну подняли и телевизор дождались… Больно за них. Однажды меня спросили: «Кем теперь работаешь?» Я без капли иронии ответила: «Я работаю волшебником». А ведь действительно, сколько людей стали, благодаря моему появлению, немножко счастливее от того, что о них кто-то помнит, кто-то им улыбается, кто-то к ним не безразличен. Пусть это крохи и копейки, но для многих они жизненно важны, без них было бы совсем невмоготу. Про ту мою работу я могу рассказывать бесконечно – много чего было. Но один случай запомнился особо. Приезжаю я в маленький городок – районный центр. Нахожу улицу, дом. Как сейчас помню – последняя доставка была. Набираю квартиру на домофоне, говорю свое обычное приветствие и поднимаюсь на этаж. Ползу еле-еле – устала как собака, - три города, а деревень вообще никто не считал. Открывается дверь. Встречает меня аккуратный такой не старый дядечка лет семидесяти. Обычная квартира, обычная обстановка. Пока он у меня в доставочных накладных расписывается, из кухни выходит приятная пожилая дама: - Добрый вечер. А теперь пойдемте пить чай. - Спасибо! Но, ради Бога, не стоит беспокоиться. Мне уже ехать надо. - Нет-нет. Я же вижу, как Вы устали. Ванечка, приглашай гостью. Теперь уже мне от двоих пришлось отбиваться. И снова сработала фраза о том, что у меня еще несколько доставок – люди ждут. Да еще мне в областной центр пилить, а это, без малого, двести верст. Старушка снова исчезает на кухне: «Постойте минутку!» - и выносит мне в маленьком пакетике несколько печеньиц, пряник и мандарин… Я чуть не прослезилась: - Прекратите, пожалуйста! Зачем! - Берите-берите, в дороге покушаете. Вам надо хорошо питаться, Вы такая худенькая. Ну что тут скажешь! Прижимая к груди пакетик, желаю хозяевам всех благ, они благословляют мне «с Богом», исчезаю за дверью. Пока иду к машине, понимаю, что у меня выросли крылья – какое счастье встретить таких добрых и искренних людей. А ведь они оба инвалиды! Но чужая усталость трогает их сильнее собственной беды. Храни их Бог! Пока дедечка подписывал мои бумаги, я разглядела на столике в прихожей маленький клочок бумаги. На нем крупным, чуть дрожащим, старческим почерком было выведено: «Дорогой Ванечка! Я ушла в магазин. Если встанешь раньше, пожалуйста, покушай. Котлеты на плите, рядом картошка. Приятного аппетита. Твоя Валюша.»

Под колесо летит новенькая яркая разметка. «Ну, наконец-то, дорогу починили, – думаю я, - даже подъемные полосы построили. А то, как встанешь за «арбуз-трансом», так и будешь плестись до морковкиных заговений». Мы снова едем в Медведевку. Два чувства борются в моем сердце – радость и тоска. Радость потому, что я люблю эти места – балки, пруды, сорокаградусную жару и выцветшие, сколько хватит глаз, степи. Тоска… Тоска из-за памяти о тебе. Память – это все, что у меня осталось. Наворачиваются слезы. Но их никто не увидит под темными стеклами очков. Никому не нужно о них знать. Это моё. И память моя. Моя собственная… …Помнишь, когда я была совсем малышкой, то пряталась от тебя в шкаф. Я не слушалась бабушку, а ты шутливо отругал меня – с тех пор я тебя боялась. Когда я тихонько выглядывала из своего убежища, ты подкрадывался и грозил пальцем. Я снова ныряла в темноту под ворох одежды, но знала – ты стоишь совсем близко и улыбаешься в усы… Боже! Больше тридцати лет прошло, а я помню. Так забавно… …Однажды, на семейный праздник ты пришел со своей новой женой. Мне было лет шесть. Мы сидели за столом, и эта незнакомая тетя все время что-то говорила. Все ее слушали. У нее было красное, очень красивое, бархатное платье и высокая прическа. Мне было очень тебя жалко – я почему-то знала, что тетя плохая. Я хотела подойти к тебе, забраться на колени и обнять, но стеснялась это злой тети… Вы прожили вместе совсем немного, и вся семья искренне радовалась вашему разводу. Ты и сам радовался… …С отцом вы всегда спорили, доказывали друг другу свое мнение по любому маломальскому поводу. Мне казалось, что у вас такая игра - всегда спорить, но никогда не ругаться. Особенно жаркие дебаты рождала тема о машинах и рыбалке. Ты «поздний» водитель, и отец, получивший права в восемнадцать лет, долго не воспринимал тебя всерьез. Однако, помог тебе купить первую машину – сам проверял ее на ходу и страстно торговался с продавцом, сбивая цену. Потом мы поехали в папкин гараж, где вы весело «обмывали» покупку. И снова спорили. Я, улучив момент, забралась за руль. «Заводи!» - весело крикнул ты. «Я не умею…» - «Ничего, научишься». И папке: «Хорошая девчонка. Крученая, как поросячий хвост, но хорошая». …Когда умер отец, ты был в Медведевке. Я позвонила тебе, и ты сразу же выехал. Глубокой ночью мы уже сидели на кухне, ты подливал мне коньяк. Вы с мужем уговаривали меня выпить хоть немного, но я отказывалась. Я почти все время плакала. Слезы текли не переставая. Я удивлялась – откуда в моих глазах столько воды? Слез хватило на девять дней… И еще немножко осталось. На похоронах я стояла как столб. Муж придерживал меня и направлял, когда нужно было сделать шаг в сторону. Я только помню, что чувствовала все время твое присутствие – если мне вдруг приспичит упасть в обморок, не выдержав напряжения, и супруг, и ты – вы поймаете меня, не дадите упасть. Ты превратил поминки в веселый вечер воспоминаний – не замолкал ни на минуту, рассказывая бесконечные истории про папку – все смеялись. Это было так необычно, но всем нравилось. Твое феерическое чувство юмора – доброго и удивительно уместного, - спасло меня от сумасшествия. Я даже немного поела после трехдневной голодовки. На девять дней мы сидели на кухне, и я говорила, говорила, говорила – меня как прорвало. Столько нужно было сказать! Ты молча слушал. Ни разу не перебил, не вставил слова. Весь дом давно спал, а ты все слушал мою нескончаемую исповедь, внимательно глядя на меня своими светлыми глазами. Мы выпили три бутылки коньяка и ты заботливо уложил меня, в дрызг пьяную, на диванчике в гостиной. А утром просил мужа не будить меня и не ругать. Да он и не собирался – все понял… …Накануне суда я позвонила тебе. Выслушав суть, ты велел мне не горячиться и дождаться следующего дня. «Если приговор будет не в нашу пользу, немедленно позвони мне! Слышишь? Прямо из зала суда! Что-нибудь придумаем. Поняла?» - «Поняла». Сам ты приехать не мог – незадолго до того сломал на охоте руку, и проехать с одной левой тысячу километров было сложно. Поезда ты терпеть не мог. Я очень боялась, что мужа могут отправить далеко на север, он же специалист высокой квалификации. На следующий день мы снова говорили по телефону. «Два.» - «Через год выйдет. Я что-нибудь придумаю». Я не сомневалась – ты же всю жизнь отработал в ФСИН и знал все ходы-выходы. Так и вышло… Хорошая дорога заканчивается, и машину начинает подкидывать на новых заплатках и старых колдобинах. Закатное солнце отражается в зеркале заднего вида розовым бликом. Реденькая лесополоса не защищает от тугого степного ветра – он резко свистит в стыках дверей. Поля… Поля… Летом тут будут расти нарядные золотые подсолнухи – настоящее желтое море. В детстве мы с сестренкой фотографировали друг дружку в этих подсолнухах, а вы с папой курили около машины, посмеиваясь над нами. …И что бы я без тебя делала! И не упомнить, сколько раз ты спасал меня, выручал, поддерживал. Ты как добрый ангел-хранитель, постоянно был рядом, не смотря на сотни разделяющих километров. Тебя всегда можно было позвонить и сказать: «Привет. Что делаешь?» - «На рыбалку собираюсь». - «Без нас не уезжай. Завтра приедем». – «Жду». Так просто и естественно. В дороге ты несколько раз обязательно звонил нам, безошибочно определяя, где мы находимся – легко прикидывал время на скорость. Любой Джи-пи-эс-навигатор позавидует. Мы знали, что ты встретишь нас котлетами из лосятины, копчеными щуками и порционными судачками, которых сам вкуснецки готовил в скороварке – заранее начинали облизываться. И будут длинные вечера в беседке с чифирем и коньяком, и смешными байками – хоть отправляй тебя ведущим на канал «Охота и рыбалка»!.. Здорово было. …Год назад я приехала к тебе на Пасху. Был хороший рейс в твой район, и я заехала мимоходом. Мы сидели на лавочке, и ты рассказывал, как ремонтировал свой старенький «патрол» и один поднял движок в сборе. Потом плохо себя чувствовал, но теперь уже все прошло. Я ругала тебя: «Ты с ума сошел! Он ужас, сколько весит. Вот помрешь, что я делать буду?!» Ты как-то серьезно посмотрел на меня: «Как что – хоронить. Не боись, я помирать домой приеду». Потом хитро улыбнулся и добавил: «А я пока домой не собираюсь!»… Так случилось, что этой зимой ты приехал в свой родной город. …Отъезд из Медведевки неожиданно отодвинулся на пару дней и мы поехали на Дон. Удивительно, за столько лет ты ни разу не возил нас туда – все время что-то не складывалось. Узнав о задержке, ты резко ударил ладонью по столу: «Значит, поедем на Дон!» Отмотав добрые полторы сотни километров и перепачкав машину в вязкой степной грязи, мы вышли на высокий берег. «Вот он, батька-Дон!» - сказал ты, глубоко вдохнув холодный предзимний воздух. Судак хорошо шел на спиннинг. Наловившись, мы проголодались. Ты разложил на капоте колбасу и пирожки, достал термос с чаем. Сам почти не ел, все любовался, как мы с мужем уписываем харчи. Ты всегда любил нас кормить, говорил, что мы очень вкусно едим – загляденье просто. Уезжая, ты еще раз оглядел реку, будто пытаясь запомнить каждый блик, глубоко вздохнул и сел в машину… … Закрыв калитку, ты долго курил у забора, вглядываясь в вечерние сумерки. Я стояла рядом, ежась на холодном ветру – не решалась ни уйти в машину, ни отвлечь тебя. Твоя тоска накрыла меня с головой, лишив возможности двинуться с места. «Неужели я этого больше никогда не увижу», - тихо сказал ты. Я вздрогнула. «Дядь, ты что! Всего какие-то пара-тройка месяцев. Чего тут станется?» - «Ну да… Чего это я? - ты встряхнул головой, будто отгоняя тяжелый сон, - Деньжат подкоплю… Навес переделывать надо…» Сев за руль, ты долго молчал и курил одну за другой, глядя в темноту… Мы уже почти подъезжаем. Муж, устав, недавно пересадил меня за баранку и теперь дремлет на правом сиденье. В салоне, прижав к себе кота, спит тетя Мила. Темно. Давно за полночь. Самый сон. Мы первый раз едем сюда без тебя. Опять предательские слезы лезут наружу. Хорошо, что их никто не увидит – все спят. А ведь мне нельзя плакать! Я как ты, должна быть сильной, поддерживать тех, кто слабее, стать ангелом-хранителем. За тебя. Вдруг в луче фар я увидела темный джип с серебристой запаской на «хлопушке». Глянула на спидометр – сотня. В эту секунду мелькнула мысль: «Ну дядька, ну гонщик!» В следующий миг я опять смотрела вперед, но джипа не было. За несколько дней до отъезда мне снилось, будто мы с мужем с Медведевке строим навес, но у нас нет лопаты. Я поднимаю голову и вижу, что к нам идешь ты. И лопата в руках. «Дядька, - говорю, - ты же умер!» «Ну и что, - спокойно отвечаешь ты, - я пришел вам помочь. Вы без меня не справитесь». В Медведевке я вместо своей модной кожанки надела старенькую дядькину куртку. Два дня под подкладкой что-то мешалось. Однажды, загрустив, я ушла в сад. Закурила, глотая слезы. Стоя под нераспустившимися яблонями, я плакала: «Как ты мог меня бросить! Даже во сне не приходишь. А я скучаю!!!» Подул холодный степной ветер, я запахнула куртку и сунула руки в карманы. В правом была огромная дыра. Вдруг, под подкладкой, моя рука ткнулась во что-то острое. Я вытащила руку – на ладони лежал складной нож. Я задрала голову к небу: «Спасибо тебе! Я буду его беречь. Я всегда знала, что ты меня не бросишь. Теперь мне никакие враги не страшны». Все русские немножко язычники. На кладбище муж как всегда прикурил сигарету и положил ее на песчаный холмик: «Давай закурим вкусненькую» - это дядькино выражение. В четыре пары глаз мы смотрим на тлеющую сигарету. Вдруг она гаснет. «Надо же, - удивляется муж, - на морозе и на дожде не гасла, а тут…» «В раю не курят» - беру окурок и сминаю его в пальцах… … «Знаешь, а я в Бога верю, - сказал ты однажды. – Там точно что-то есть». «Не знаю» - пожала плечами я. «Ты будешь в раю» - твердая уверенность в твоем голосе поразила меня. «Откуда ты знаешь» - «Я знаю! Ты крученная, как поросячий хвост, но очень хорошая»… И откуда ты знал?.. Наверное, где-нибудь есть небесная Медведевка. Там в реках плещутся огромные осетры, а в лесах бродят добрые мишки. И волки, завидев человека, машут хвостами, как собаки. Там всегда тепло, но не жарко. Там дедушка ловит уклейку, а папа гоняет на своем зеленом «Мерседесе» по шикарным автобанам. Там у каждого есть то, что он больше всего любит. Там только нет нас. Пока нет. Это здесь, у нас, пройдет много лет, прежде чем мы, проснувшись, увидим вдалеке родные лица. А там – всего секунда. Там ведь вечность! И мы снова будем вместе, только теперь уже навсегда. Ведь «никогда» не вечно! Оно закончится. Обязательно закончится. И снова будет все, как раньше. Ведь никто и ничто не исчезает, кроме, пожалуй, вкуснецких порционных судачков.

Он родился Тимофеичем. Отец глянул на маленького кукленка в голубой пеленочке и гордо сказал: - Тимофеич! - Какой Тимофеич!? - всплеснула руками жена. - Назовем-то как? - А как хочешь, - отмахнулся муж. Так он Тимофеичем и остался. Только мама и бабушка называли его по имени. Ребятня во дворе признавала его безоговорочный авторитет - он всегда был чуть старше и умнее своих сверстников. К нему по-взрослому шли за советом: "Тимофиеч, тут такое дело..." Он внимательно слушал и выносил свой вердикт - прям истина в последней инстанции. Среди мальчишек фраза "Тимофеич сказал" означала "только так и не иначе". Его уважали. Когда его провожали в армию, пацаны были уверены на все сто - Тимофеич вернется офицером - по другому и быть не может. Он никогда не видел горы, но очень мечтал. В армии Тимофеич насмотрелся на эти горы до изжоги - как и многие его одногодки, он попал в негостеприимную страну, много южнее его родного города. Там была война. Настоящая война со стрельбой, взрывами и смертью. Каждую неделя на родину увозили цинковые гробы - иногда в них и положить было нечего, потому для весу клали личные вещи и всякий мусор. Тимофеичу везло. Лишь однажды его зацепило осколком - царапина, а не ранение. Невдалеке лежало изодранное тело друга - они познакомились в поезде, и не расставались почти год. Тогда он впервые в жизни заплакал и поклялся, что не только выживет, но и будет мстить за всех, кто вернулся домой в цинке... Он стал профессионалом. Один контракт следовал за другим, горячие точки вспыхивали на карте бывшего Союза с завидной регулярностью - такие, как Тимофеич требовались постоянно, текучка была невероятная. Он ему всегда везло. Парни из разведвзвода говорили, что их командир заговоренный, и верили ему безоговорочно - из самых чудовищных ситуаций он выводил их. В своих бесконечных командировках Тимофеич и не заметил, как ушли родители, как вышла замуж и родила двоих детей сестра, как ему самому уже переволило за 35. Приезжая домой в свой старый маленький домик в тихом районе, он ставил на стол бутылку водки и пил. К нему приходили погибшие друзья, мама, дед. Он не пугался этих ведений - он давно относился к смерти без страха. Возможно, поэтому, она сама трусливо обходила его стороной, нещадно отрываясь на тех, кого он любил. Однажды, проснувшись ночью, Тимофеич увидел что-то темное в углу комнаты - на фоне общей темноты это "что-то" было абсолютно черным и пустым. Он приподнялся на локте. - Ну что, пора, - произнесла пустота. - Нет! Еще не время! - это был совсем другой голос - звонкий и теплый. Рядом с зияющей чернотой блеснул свет. Тимофеич четко видел светлую, искрящуюся фигуру человека в легком плаще. - Пора, - прошипела тьма, - он наш! - Нет. Уходи!.. Все исчезло. Тимофеич лежал на кровати, опираясь на локоть, глупо пялясь в угол. "Так, - подумал он, - вот и белочка забежала. Надо выхаживаться." Однажды Тимофеич лежал на койке после очередного задания. К нему подсел его боец: - Слышь, Тимофеич, к нам попы приехали. Будут нас от пуль заговаривать. - И весело хохотнул. - Много ты понимаешь, - Тимофеич отвернулся к стене, - нехристь. - Я-то как раз крещеный, - не унимался боец, - Шевченко приказал всех оповестить, кто креститься хочет. Там уж братва и бочку воды натаскала. Ты-то крещеный, командир? - Где? - Тимофеич повернулся. - Да вон, у штаба... ...Молодой рыжеватый священник читал Символ веры, а несколько крепких загорелых мужиков сбивчиво повторяли за ним. Когда вышли из палатки, служившей храмом, на, затянутом тучами, небе вылезло яркое весеннее солнце. Тимофеич глянул в высь и всей грудью вдохнул разогретый воздух, чистый и легкий, и пахнущий не гарью и смертью, а какими-то неизвестными цветами. «Благодать-то какая!» - подумал он, хотя слова «благодать» никогда не было в его лексиконе, даже, вроде, не читал его нигде, а тут само как-то пришло… Потом был бой, зачистка, стакан водки за тех, кто выжил и за тех, кому не удалось – все как обычно. …Между командировками Тимофеич не сидел дома – подрабатывал в такси на своей старенькой, растрепанной «шестерке». Был праздник, половину центра города перекрыли, потому, на оставшихся проезжих улицах стояли нескончаемые пробки. По тротуарам прогуливались нарядные горожане. Тимофеич только что высадил клиента и потихоньку полз в левом ряду, разглядывая веселый гуляющий народ. Вдруг он увидел своего старинного друга! Резко вильнув вправо, подрезав блестящий черный «нисан», он кое-как ткнул машину на обочине. Он не слышал, как ему вслед сигналили и матерились. Он бежал, расталкивая прохожих и кричал: «Витька! Брат!» Вдалеке в отчетливо видел чуть сутулого парня в черном спортивном костюме: «Ты что, оглох, пройдоха! Витёоок!» - орал Тимофеич. Он подбежал к Витьке, схватил за плечо, резко развернул к себе и уже приготовился сграбастать его в объятиях, как увидел пред собой совершенно постороннее лицо. Чужие глаза испуганно смотрели на Тимофеича: - Вы кто? - Извини, земляк. Обознался я… Около «шестерки» стоял худенький гаишник: - Лейтенант Иванов. Вы припарковались в неположенном месте. Ваши документы. Тимофеич привычным движением сунул ему в лицо удостоверение: - Извини, лейтенант. Показалось, что друга увидел… А ведь он погиб еще… - и обреченно махнул рукой. Лейтенант глянул в глаза нарушителя и похолодел – две черные бездны смотрели на него: - Отдыхать Вам надо, товарищ капитан. У нас в поликлинике сейчас ветеранам путевки дают. Съездили б Вы на море, - и отдал честь. - Мне лучше в горы, - буркнул Тимофеич, влезая в старенькую «шестерку». Твоё имя зарыто под пачкой чужих паспортов, И засыпан твой дом листопадом просроченных виз, Ты наёмный солдат, ты когда-то оставил свой кров, Свою душу наполнив десятками стреляных гильз, Ты наёмный солдат, и тебя породила война, И за ней ты спешишь, словно купленный раб по планете, И ни чёрта, ни ангела помощь тебе не нужна: Льёшь ты кровь по заказу, себя не считая в ответе. И разрежет туманное утро команда «Вперёд!», Оборвётся в рассвет, что мечталось, и что не сбылось, Вновь в чужие долины потащит тебя вертолёт Проповедовать миру холодную, трезвую злость, Но не вечен твой путь. И однажды посмотрит чужак На тебя сквозь прицел. И в тиши огрызнётся затвор, Что ж, - любимцы богов молодыми уходят во мрак, Словно искры, что сеет в ночи погребальный костёр. Тимофеич не любил стихи, считал их бесполезной, никчемной ерундой, а она любила. Ее звали Аля, а по паспорту Ангелина – почти ангел. Он впервые увидел ее на вечеринке, которую друзья устроили для него в честь приезда из очередной командировки. Он как всегда травил забавные байки из своей беспокойной жизни – все хохотали, а она молча смотрела на него. Когда притушили свет, все начали танцевать. Он подошел к ней и пригласил на танец. Она кивнула. Они бестолково топтались посреди комнаты, и вдруг он сказал: - Давай уйдем отсюда, - сам не ожидал от себя такой решительности. - Давайте, - улыбнулась она. Они вышли в теплый летний вечер. Тимофеич, разгоряченный водкой, продолжал свои нескончаемые истории – он умел рассказать не страшно. Она смеялась как-то наигранно, все крепче прижимаясь к его плечу. Когда они подошли к ее подъезду, он внимательно посмотрела в его глаза: - Вы универсальный солдат? - Ну что ты! – хохотнул Тимофеич, - универсальные солдаты в кино, а я простой мент. – и тут же понял, что она ему не верит. - Ведь Вы были на настоящей войне! Это очень страшно. – сдавленным голосом проговорила она. - Не очень. – Серьезно сказал Тимофеич. – Не всегда. Там некогда бояться. В тусклом свете фонаря он увидел, как огромные глаза девушки становятся влажными. Она смотрела прямо на него: - Я не хочу, чтобы Вас убили. Вы хороший. Тимофеич легко подхватил ее за талию и поставил на скамейку, посмотрел на нее снизу вверх: - Ты чего меня на «вы» называешь? Я такой старый? - Нет, не старый. Очень даже молодой. И очень хороший и красивый. Аля тихонько коснулась его коротко остриженных, чуть серебристых волос. Тимофеич на целую минуту забыл как дышать, поймал ее руку, поцеловал маленькую ладошку: - Выходи за меня замуж, - выдохнул он. - Я согласна, - улыбнулась она, а потом рассмеялась звонко, совсем по-детски. Ее глаза сверкнули хитрым огоньком: - Приходите завтра к приемному покою в восемь вечера. То есть, приходи… Я в третьей городской работаю. А сейчас опусти меня на землю, а то я высоты боюсь! …Она убежала в подъезд, а Тимофеич закурил, запрокинув голову вверх. «Благодать-то какая!» - подумал он. На пятом этаже зажегся свет, потом в окне мелькнула тонкая фигурка – Аля припала к стеклу, чтоб лучше видеть его. Он помахал ей рукой. Свет погас, а он еще долго стоял посреди темного двора, утопая в невероятном, неземном счастье. … Он сотни раз обещал ей, что не будет пить. Клялся, что этот раз последний и он больше никогда никуда не поедет – пойдет работать на завод и забудет все как страшный сон. Но ни разу не сдержал ни первое, ни второе обещание. Он тосковал без адреналина, после каждой командировки пил по две недели, будто «снимался» с тяжелого наркотика. Она пыталась лечить его, водила к лучшим врачам, доставала нужные лекарства. Он не сопротивлялся, принимал таблетки, но опять уезжал, а вернувшись, снова пил. Выходя из запоя, испытывал жуткую боль – как он мог причинить страдания этому маленькому, беззащитному человечку, самому главному в его дурацкой жизни?! Он покупал ей цветы и подарки, водил в дорогие рестораны – пытался откупиться, хоть чем-то загладить свою вину. И снова обещал, обещал, обещал! Хотя понимал – он не в силах разорвать этот круг. Лекарства плохо помогали ему – характер, говорят, не лечится. Иногда, в пьяном угаре, он видел рядом с собой не свою маленькую Алю, а вооруженного бородатого мужика в камуфляже, слышал знакомую нерусскую речь… Из забытья его вырывал пронзительный крик жены… Аля стала бояться его. Как только запой Тимофеича доходил до критической точки, она собирала кое-какие вещи и тихонько уходила к маме – понимала, что он может убить, даже не понимая, кто перед ним находится. Ночью, в маминой квартире, она уходила на кухню, ставила на подоконник дешевенькую иконку «Неупиваемая Чаша» и молилась – вычитывала длинный текст Акафиста, подсвечивая книжку тоненькой свечкой. А потом, уже проваливаясь в тяжелый сон, повторяла: «Царица Небесная, спаси моего мужа!» …Тимофеич спал на диване, отвернувшись к стане. Спал в одежде, кинув на пол куртку. Рядом валялись грязные ботинки. Вдруг кто-то аккуратно потряс его за плечо. «Уйди.» - пробормотал он, но незнакомая рука снова коснулась его. «Вставай, сынок. Что же ты делаешь?» - услышал сквозь сон Тимофеич. Он повернул голову и увидел приятную пожилую женщину в светлой вязаной кофте, длинной юбке и белом платочке. Ее лицо светилось любовью: - Что ж ты натворил, сыночек, - печально произнесла старушка, - ты же погибнешь. Так нельзя. Вставай, пожалуйста. Тимофеичу стало ужасно стыдно: - Мать, прости. Я сейчас, сейчас… Он наклонился, нашарил впотьмах ботинки, а когда поднял голову, увидел, что в комнате никого нет. «Видать, на кухню пошла, - подумал Тимофеич, - надо хоть чайник поставить.» Пошел на кухню, заметив, что голова совершенно ясная – никакого похмелья. Но на кухне, как и во всем доме, было темно. И никого. Растерянно побродив по дому, Тимофеич вышел в сени. Дверь на улицу была закрыта на щеколду. Изнутри! - Все. Допился. – Сказал он сам себе. – Глюки начались. Но умом понимал – женщина не была наваждением! Она была настоящая, живая, и рука – о, как он помнил эту руку! – ласковая и теплая. Выйдя на улицу, порылся в карманах – сигарет не было. Нашел какую-то мелочь. «На сигареты хватит. Пойду, хоть до ларька дойду. А потом сразу к Альке… Что же я делаю!!! Бедная девочка! Я же люблю ее больше жизни. Дурак я старый!» Уже возвращаясь по своей улице, Тимофеич увидел странный свет над своим домом и кинулся к воротам – из окна вырывался столб огня. Не помня себя, он распахнул дверь. Сильный взрыв откинул его к забору. Вспышка… Темнота… - Дурак ты старый!!! – сквозь вату он услышал голос Али. – Только не умирай! Я люблю тебя! Тимофеич открыл глаза: - Да живой я, живой. Чего со мной будет. Не плачь… - Что ты наделал! – жена рыдала, ткнувшись лбом в его грудь. Потом начала яростно колотить его маленькими кулачками: - Ненавижу тебя! Где мы жить будем! - Все будет хорошо. Обещаю. – Спокойно сказал он. - Ты столько раз обещал… - Теперь точно будет. __________________________________________________ Мы не виделись с Тимофеичем много лет. Иногда, бесцельно катаясь по городу, проезжая мимо его дома, наблюдали, как по улице встал красивый забор. Потом из-за него вырос кирпичный коттедж с башенками и черепичной крышей. - Видать, продал Тимофеич дом, - говорил муж. - А, может, строиться решил? – я всегда была оптимисткой. - В этом районе участки бешеных денег стоят. Зачем продавать, если земля каждый год дорожает? - Откуда у него деньги? – печально отзывался супруг. – Продал и квартирку себе прикупил. Если жив, конечно. С его-то работой… Однажды, вновь проезжая по Тимофеичевой улице, мы увидели у ворот огромный черный джип. Муж невольно притормозил, залюбовавшись машиной. Тяжелая блестящая дверь открылась, и из нее легко выпрыгнул… Тимофеич! Муж резко затормозил. Старинные друзья сгребли друг друга в объятиях: - Братуха! Сколько зим!!! - Раздавишь! Экий ты бугай! - Как жизня?! - Да нормуль! Вот, домик построил. Дети растут… Из-за машины выглянула Аля. Скромно улыбнулась: - Здравствуйте. Так и будем тут стоять? Пойдемте в дом, чаю попьем. - Пошли-пошли, ребята! – Тимофеич распахнул калитку. – Я вам сейчас такое расскажу – обалдеете!

Замечательная история!!! Спасибо Вам! Взяла ее для своей темы на христианком форуме. Разумеется, с указанием Вашего имени.

Ненавижу ночные звонки. Ни один нормальный человек не позвонит в три часа ночи, чтоб сказать кому-то, как он счастлив. На экране высветилось «Дядя Лёля» - так я называла его, когда была совсем маленькой и не выговаривала многих слов. Я нажала кнопку и сонно ответила: - Алё… - Машенька! Я не знаю, кому позвонить. Приезжай…те… - и отбой. Голос был чужой, совершенно не похожий на голос тети Милы, женщины, которую я знаю уже 10 лет. Муж приподнял голову: - Что случилось? - Я не знаю, – я села в кровати, - звонила тетя Мила, сказала, чтоб мы приехали, и бросила трубку. - Набери номер и дай мне телефон. – Муж почти не видит вблизи. – Теть Мил! Что случилось? Так… «Скорую» вызвали… Ага… Мы едем. Заводи машину, - это уже мне. Муж круто закладывает «мерса» в повороты, гонит под все красные – ночь, а он – отличный водитель. У подъезда стоит неотложка – это внушает некое подобие уверенности в том, что теперь уж точно все будет хорошо. Легко прыгая через две ступеньки – лифт не работал, - мы мигом взлетели на седьмой этаж. Дверь открыта. Вошли. В прихожей на пуфике сидит растерянная тетя Мила: - Идет реанимация. Просили не входить. – Маленькие ручки сложены на коленях, она похожа на первоклашку, получившую первую в жизни двойку. Я по-хозяйски прошла на кухню, порылась в ящиках, нашла корвалол и рюмку. Накапала. Принесла тете: - Пейте немедленно. Она послушно выпила. «Есть!» - раздалось из-за закрытой двери, - «Еще!»… Какой-то писк… Звук дыхательного аппарата… Минута. Две. Может, двадцать… Вышел врач… Как в кино… «Мы делали… дыхательный центр… почти не было шансов… Дайте простынку». - Всё. – это уже мой выдох. … Я сижу на полу. Приподняв простыню, нахожу большую, сильную руку. Сжимаю ее своей в крепком мужском рукопожатии – мы всегда здоровались и прощались за руку, как мужчины. Его рука быстро становится теплой от моего тепла. Я еще не плачу, думаю: «Если я могу согреть его руку, то почему не могу согреть сердце, запустить его от сильного своего? Я должна, должна!!!» А-а-ау-у-у-у!!! У меня не плач, а какой-то волчий вой. Бабы голосят по-другому – а это крик раненного зверя. Потом рык. Тишина. Тишина ужасная. Хочется разорвать ее. С треском – как белую простыню. Рядом, гладя любимого по щеке, рыдает тетя Мила – вдруг я заметила ее. Мир обрел цвет и форму. Муж сидит у дядиной головы, прижавшись лбом к его лбу – он уже проводил врачей и вернулся. Он не плачет. Хотя нет, плачет, просто его слезы текут внутрь, прямо в сердце. Сердце… Сердце! Он же никогда не жаловался на сердце. Он любил жизнь, всего пару недель назад вернулся с охоты. Зная наше стесненное материальное положение, первым делом заехал к нам, привез кобанятину. Был праздник. Он любил кофе с коньком и коньяк без кофе. Курил, наверно, с детства. Объездил полстраны. Знал великое множество охотничьих баек и мог рассказывать их бесконечно – я всегда покатывалась от хохота, но не запомнила ни одной. Так, как рассказывал он, больше никто не расскажет – обладал потрясающим чувством юмора. У него были светло-голубые глаза и ироничная улыбка – он посмеивался над этим миром, проверяя его на прочность каждый день… Мир оказался прочней. Он трогательно заботился обо мне – у него был сын, и он завидовал брату потому, что у него две девчонки. Когда что-то ломалось в его стареньком «патроле», он рассказывал мне о поломке, дотошно объясняя устройство машины, смешно тараща глаза, если я чего-то не понимала: «Ты чо! Таких простых вещей не знаешь!?» Он любил северную тайгу и южные степи, кошек и собак, пирог с творогом, сериал "Интерны" и криминальные романы. И женщин. С женщинами ему не везло – никто не выдерживал его блудного нрава. Только недавно он встретил ту, которая полюбила его всем сердцем – простая одинокая дама, без детей и родных. Он называл ее только по имени-отчеству и боготворил. Его сердце принадлежало ей. Сердце… Сердце. Я держу его за руку и разговариваю с ним. Его пальцы чуть шевельнулись. Э-нет! Это не глюки! Я точно почувствовала, что он сжал мою ладонь. Я понимаю, что это простое окоченение. Я в здравом уме. Но мне хочется думать, что он пожал мою руку, мол, давай, держись, еще увидимся – так легче. Я говорю вам «до свиданья» - А прощанье не для нас… Каждую секунду в нашей жизни тихонечко происходит «никогда». Мы этого не замечаем. Но сейчас «никогда» тяжелым шагом кованных ботинок вошло в мою жизнь, разделив ее на «еще был жив» и «его уже не стало». Я похоронила много близких и родных – толпа народу смотрит на меня сквозь время. Я не железная – я плакала. Когда ушел отец, от меня отрезали кусок мяса. Сейчас операция повторилась. И снова без наркоза. Почему! Где был Бог! Спал? Я же кричала всем нутром: «Господи! Если Ты есть, яви Свою милость! Мне плевать на себя – сохрани его жизнь!!!» Не явил… Проспал, наверное. Три часа ночи – самый сон, воровское время. Во тьме исчезает темная «газель», увозя в темноту его тело. Сверкнули «стопари». Я поднимаю руку в крестном знамении, потом закуриваю и долго стою, не чувствуя холода. Бросаю сигарету в сугроб. - Всё, - выдох. … Мы стоим в темноте. Свет фонаря почти не попадает на нас. - Ну давай, не мерзни. Сашка уж потерял тебя, наверно. - Давай, дядь. Он крепко обнимает меня. Так не обнимают женщину – сестру, дочь, жену. Так обнимают друга – сильно, по-мужски. Жмем руки. Он разворачивается и уходит в арку – в темной куртке, слегка сутулясь, руки в карманах. Я поднимаю руку в крестного знамении. Сердце почему-то щемит… Сердце... Сердце... Уже дома, наливая мне чай, муж сказал: - Тренируйся. Однажды ты, как и тетя Мила, останешься одна. Только тебя будет некому поддержать. Я отмахнулась: - Кто знает? Может, это твоя участь? Муж пожал плечами: - Может быть… Но ты тренируйся. У меня тоже сердце. Вот. Тренируюсь.

"Жили-были…" Так начинаются все сказки. Но у нас-то не сказка, а самая настоящая быль. Итак, жили-были два брата-близнеца – Борис и Глеб. Борис ужасно гордился тем, что был на целых пятнадцать минут старше брата, но Глеб, видимо, в силу своего звучного имени, всегда был заводилой во всех мальчишеских шалостях. А похулиганить ребята любили – ни разу за ними не заржавело. И как у всех мальчишек, была у них тяга к оружию. Огнестрельному. На лето родители отправляли их к бабушке на дачу. Вот это настоящее приволье! Надзора почти никакого, а возможностей не скучать – выше крыши. Ну, клубнику воровали, ну, костры жгли ночью на озере, на острове жили как Робинзоны. Но самое интересное было километрах в пятидесяти от дачного поселка – они, немного повзрослев, туда в поход ходили. Бабушка пацанов отпускала – удержишь их, пожалуй, - собирала консервы, сухарики, деньжат давала немного и крестила на дорожку. В том районе в войну шли жуткие бои – трофейщики проходить не успевали, не до того было. Вот и оставались в земле всяческие «сувениры» - от патронов и наград, до мин, снарядов и всевозможного оружия. Борис с Глебом историей Великой войны очень интересовались, причем, выкапывали эту историю из земли собственными руками. Это сейчас таких, как они называют «черными копателями» - стараются либо посадить, либо объединить в патриотические клубы, а тогда ни этих мест, ни таких ребят вроде, как и не было вовсе – другая была страна. Найденное оружие мальчишки чистили и чинили, по возможности. Потом проверяли на консервных банках – стреляло, но патрон могло заклинить в любую минуту. Но однажды Глебу повезло – штык его лопаты уткнулся в доску. Аккуратно раскопав землю, он увидел ящик. - Борян! Ай-да сюда! В раскоп заглянул брат: - Чего тебе? – вытаращил глаза Борис, - Нашел чего? - Помоги. Братья вытащили тяжеленный ящик на поверхность, открыли и обалдели от собственного везения – в ящике были ровненько уложены новые, в смазке ППШ. - Что делать будем? – тихо спросил Борис. Глеб пожал плечами: - Ты понимаешь, может быть, на весь лес он, - Глеб ткнул пальцем оружие, - такой один был. И мы его нашли… Тут настоящую войну устроить можно. М-да… Решение пришло к утру. Взяв два ствола, чтоб никому не обидно было, остальное ребята прикопали в потаенном месте и отправились домой. Иногда, подальше от дачного поселка, братья стреляли по банкам, чувствуя себя настоящими солдатами. Но если ружье есть, оно должно и для дела пригодиться. Вот и пригодилось. Раз за завтраком бабушка обмолвилась: - Ух, повадился, супостат. - Кто, бабуль? – заинтересовались пацаны. - Да бобёр. Лазает в курятник. Всю ботушку пожрет, так и корытце сгрызёт, ирод. Спасу нет. – бабушка оправила передник, - Да вы ешьте, вон худющие какие, одни глаза! Борис хитро глянул на Глеба, тот подмигнул, мол, вот и настоящее дело подвернулось. Глеб ко всему подходил с толком. Больше недели братья выслеживали бобра. Приходил он рано утром – хоть часы по нему сверяй. Только бабушка болтушку курам снесет – он тут как тут. Калитка на двор в обе стороны открывается – так он ее лапой толкнет, и в курятник. Пожрет куриные харчи, на двор осторожненько выглянет, и тем же макаром – назад. Пробовали калитку застопорить, так этот пройдоха доску в заборе выгрыз и все равно да курятника добрался. И решили братья бобра убить. - А что, - рассуждал Борис, - шкуру продадим, денег заработаем. Ты ж, брат, стреляешь хорошо. Глеб согласился – да, мол, другого выхода нет, надо же бабуле помочь. Спрятался Борис за поленницу с одной стороны, а Глеб – с другой, и стали ждать. Зверь, явившись в положенное время, перекусил, как водится, и отправился назад. Тут Борис выпрыгнул из своего укрытия, преграждая бобру путь в спасительный полутемный курятник. Бобр опрометью кинулся к выходу, но возле калитки уже стоял Глеб с заряженным ППШ. Зверь остановился, сел на широкий кожистый хвост, вытянул лапки вдоль толстенького тельца и… заплакал. Две крупные слезинки выкатились из темных блестящих глаз, прячась в гладкой коричневой шерстке. Он не пытался убежать, скрыться где-то – просто сидел и ждал своей участи. А куда бежать? – от пули не побегаешь. Глеб опустил ствол. Махнул рукой брату, мол, уходим. Открыл калитку. … С силой зашвырнув в озеро ненавистные ППШ, Глеб неумело закурил. - Чего ты не стрелял! – не унимался брат. – Струсил? А стволы зачем выкинул!? Брат, ты чего? - Не мог я выстрелить, - спокойно отозвался Глеб. – Он плакал. - Кто? Ты перегрелся? - Бобёр. - Звери не умеют плакать, - Борис начал понимать, что брат не шутит. – Ты ничего не путаешь? Может, показалось? Глеб покачал головой, смял сигарету: - Ладно, пошли… Братья дали друг другу слово – никогда не возвращаться к своему схрону. Правда, один из них однажды нарушил свое слово – но на то были свои причины. Мы не будем его судить. А бобр больше никогда в их курятник не приходил.

Зона – это отдельное государство. Есть там и своя карательная система, и свой суд, и своя правда, как это не парадоксально. И свой закон есть. Бывает и такое, что гражданами этого государства становятся те, кто, определенно достоин иной участи. О! Сколько замечательных, интересных и талантливых людей можно встретить в местах заключения. Но Боже вас упаси, искать этих встреч в, описанном мною, месте – лучше, книжку почитайте. Так вот, сидел паренек по имени Витька. Славный такой пацанчик, но была у него слабость. Как бы это сказать покорректнее… Короче, девушки его не интересовали. Как известно, в зоне оказываются не потому, что совершили преступление, а потому, что попались. Вот и наш Витька попался – было, за что. Вообщем-то, глупости, что таким, как он, там житья не дают – свободу выбора уважают везде, а на мелкие неудобства парень внимания не обращал. На свободе-то ему с таким «недугом» еще хужей жилось. А еще он был художником от Бога и историком искусств по совместительству. Начальство приглядело талантливого заключенного и поставило его на работу в художку, напрочь забыв оформить ставку. А парню чего – рисуй, себе, плакаты «На свободу – с чистой совестью!» и подрабатывай помаленьку на чаек да сигареты – лишь бы не трогал никто – был он всегда выше своих братьев но интимному несчастью, держался особняком. Хороший художник – одинокий художник. В то же время, в том же отряде сидел Сокол – парняга авторитетный, но горяч не в меру и задирист. Братва, за его авторитет, ему многое прощала – мол, да, иногда палку перегибает, но то исключительно от ревности к неписаному блатному закону. И был у Сокола друг Вагай – многое они вместе повидали, и Вагай смирился с тяжелым характером своего «братана». Долго ли, коротко ли, а попал однажды Витька-художник в изолятор – опер зашел к нему в художку, а он там пьяный сидит, раздобыл, хитрец, где-то водочку. Ну и пригрел его опер на пятнадцать суток – такое там за будьте-здрасьте. Ясное дело, в шизо он не единственным клиентом был, но опера тоже не вчера родились – Витьку в отдельную камеру сунули. Сидит он, сутки свои шагами меряет – курить охота, и есть. А в зоне три тысячи человек, и всем все интересно. В отряде спокойно не пообщаешься – ушей и глаз посторонних хватает. А в клубе свой завхоз – хвост перед авторитетами поджимает – пусть уважаемые люди душу успокоят в располагающей обстановке и о делах заодно поговорят. Среди них ведь каждый – романтик и по воле скучает. У Вагая был свой человечек в изоляторе – без нужных связей и нашем мире – попробуй, проживи. И является этот человечек в клуб, и Сокол дает ему поручение, чтоб передал пацанам в изолятор еды повкуснее и сигарет – все исключительно из «общего». Тот башкой кивает, берет грев и уже уходить собирается. Вагай его тормозит: - А вот это, - вынимает из-за пазухи кулек, - художнику передай. Понял? - Сделаю-сделаю, не сомневайся. - Ну, иди с миром. А Сокол это видит! Когда в отряд шли, Сокол дернул тихонько друга за рукав, погоди, мол, базар есть. Когда все лишние в потьмах растаяли, он заговорил: - Ты чего художника греешь? Ты соображаешь!? - А что ты можешь мне предъявить? – невозмутимо отозвался Вагай, - По закону в шизняке все равны, все одинаково страдают. Да и свои я ему сигареты отдал – не общие… Аль не так? - Да так, так, - Сокол отвел глаза в сторону, - но ты все-таки поосторожнее, он же… Ну, вообщем, вы поняли. Питал симпатию блатной Вагай к бедному художнику – приятно было ему вечерами поговорить с умным, интеллигентным человеком. Завораживало его созерцание того, как на давешней мешковине появляются грубые мазки, становясь вскоре тихим деревенским пейзажем – маленький домик на берегу ручья, ива на ветру клонится и серые-серые тучи – далекие добрые звуки рождались в издерганной душе рецидивиста… А дни сидельцев тем временем летят, и каждый день чего-то новенькое происходит. Был среди блатных некий Серега. Попал он по-полной, и закрыла его администрация в ПКТ, дабы потом, пересудом, на «крытый» режим отправить – местечко далеко не сахарное. Братва всполошилась – надо Серегу выручать. Поговорили со своими, прикормленными, людьми. Те - ни в какую! Говорят: «К замполиту надо подход искать. Мимо него никак не решить.» А к замполиту как подкатить – уж больно крученая рыбина – ну безнадега какая-то. А в ИТК тем временем поверка собрается – две недели на подчистку хвостов, а если что – вы у меня попляшете. Замполит в ужасе – в отрядах бардак, наглядной агитации не хватает, а художник артачится: «Я за две недели ничего не успею. Да и вообще – я не художник, так, рисую помаленьку.» Замполит по-тихой Сокола в сторонку отзывает: - Не ну ты глянь! Я ему работу даю. Ходит – сам себе хозяин. Да он мне по гроб жизни должен! Не успеет, мать его! Сокол лицо держит, слушает. Начальник продолжает: - Я, дружок, тебе помогал. И не раз. Ты б повлиял на этого мазилу, а то мнит из себя больше положенного. Кто он есть!? Сокол горяч, но не глуп – понимает, что почем, и двигает до Вагая. - Короче, дело такое. – и все ему подробненько расписывает. Вагай потянулся, накаченными бицепсами поиграл: - Я что тебе, опер, чтоб мальчонку прессовать? Ты чего-то путаешь, братуха. - Вагай, ты парняга правильный. Уж не знаю, какие у тебя с художником дела… - Э! Ты на поворотах-то поаккуратнее! – и костяшками пальцев – хрусть. - Ладно-ладно, брат, не кипятись, - и на Вагая снизу вверх поглядывает. Против кривоногого, невысокого росточка, Сокола, Вагай выглядит просто римским гладиатором. - Не кипятись. Ты бы поговорил с художником. Тебя-то он послушает. Надо же как-то Серегу выручать. - Надо. Ох, Сокол, не послушал ты меня, а я тебе говорил… Да… Чего толку!? – и вышел, бросив в дверях. – Попробую. Замполит остался доволен Витькиной работой. И Серега вместо «крытого» полгода ПКТ получил и в зоне остался. Правда, догнал его на одной из пересылок туберкулез - от судьбы не уйдешь. Сокол через пару лет стал большим авторитетом. Он и по сей день жив, избежал, пройдоха, перепятий тяжелого времени. Все у него в шоколаде. Он и не вспоминает про интеллигентного голубого Витьку-художника, который, после освобождения выставку свою устроил и в загранку благополучно свалил. А Вагай… А что Вагай? Он как жил, так и живет – по своим человеческим (!) понятиям.

... Вечером мы обязательно пьем чай. Баба Вера и бабушка наливают чай из чашки в блюдечко. И еще размачивают печенье и баранки в чае. Размокшее печенье мне не нравится – ведь оно тогда не хрустит. А вот чай из блюдца – это очень вкусно! Бабушка держит блюдце одной рукой. Меня это не получается, и я, низко наклоняясь над столом, пью чай, наклоняя блюдечко к себе. Бабе Вере это не очень нравится, но мне весело, и я не замечаю ее недовольства. За окнами стало совсем темно и пора ложиться спать. Мы с бабушкой спим на диване в большой комнате. Бабушка читает мне книжку, а я играю с машинкой. - Все. Давай спать. У меня уже глаза закрываются. - Не, еще маленько! Ну зачем спать, если совсем не хочется! На стене висит ковер, и его рисунок похож на дорогу, подходящую для моей машинки. Я начинаю придумывать, как еду по этой дороге на своей машине, еду мимо лесов, полей и рек… Прям как в замечательной песне, которую я знаю почти наизусть! - Ты спать собираешься? – бабушка делает строгое лицо. Спать я не собираюсь. В стене раздается шорох. - Бабуль, что это такое? - Мыши. Все, спать. Бабушка гасит лампу. - Спокойной ночи, мое солнышко, - она прижимает меня к себе и целует в макушку. - Спокойной ночи, бабулечка, - я выпутываюсь из бабушкиных объятий, прячу машинку под подушку и смотрю на ковер. В лунном свете он еще больше напоминает горы. Какие они, горы… Я падаю в сладкие детские сны. Солнечный луч скользит по дощатому крашеному полу. В комнату входит бабушка. Поверх платья на ней надет полинявший, старенький, но очень чистый фартук, на голове – платок, завязанный сзади. - Вставай! Уже солнышко в попу уперлось! Бабушка просыпается очень рано, и, пока я сплю, успевает переделать кучу дел. Я не понимаю, зачем вставать так рано, если весь день впереди? Ведь так хочется поспать подольше, потом поваляться в кровати. Бабушка встает сразу, как только проснулась – не лежит ни минуты. Я до сих пор так не могу, хотя мне уже… Я мышкой пробегаю по кухне. Баба Вера что-то готовит на маленькой электрической плитке. Я стараюсь быть незаметной, но баба Вера все-таки недовольно вздыхает мне вслед. Прямо от крыльца узкая дорожка ведет к сараю, а вдоль нее – высокие кусты с синими цветами. Эти цветы называются сапожкИ. В них с утра до вечера жужжат шмели и пчелы. Я ужасно боюсь, что они меня укусят! Пулей пролетая мимо сапожков, я бегу к бабушке в сарай: - Я проснулась! - Очень хорошо. Сейчас пойдем блинкИ кушать. Блинки я готова есть сколько угодно! Это самая настоящая игра. Бабушка печет малюсенькие поджаристые блинки, ловко перекидывая их ножиком на мою тарелку. - Эва, какие прыгучие! – кладет на каждый блин маленький кусочек сливочного масла, который сразу тает. - Прыгучие! Даже в животе прыгают! – я проглатываю блин и подскакиваю на стуле. Теперь нужно шустро съесть оставшиеся на тарелке четыре блина. Я должна это сделать быстрее, чем бабушка напечет новых! Наверно, до смерти я буду помнить эти самые вкусные на свете блинки. Ни в одном ресторане мира не готовят ничего подобного. Я готовлю блины строго по бабушкиному рецепту, но очень редко у меня получается хоть что-то похожее на бабулины блинки...

Есть в одном подмосковном городке автосервис – серьезные ребятки работают очень профессионально и именем своим дорожат. Многим российским немцоводам этот сервис хорошо известен. Трудно сказать, что ребята сделать не могут – работают идеально и круглосуточно. Хочешь, из тяжелого грузовика спорткар сваяют – только деньги плати, - а уж как сие сделать, спецы сообразят. Если кому надо, могу тоже адресок дать – честное слово, не пожалеете. Так вот. Приезжает в эту мастерскую парень на отличной немецкой тачке – не машина, а конфетка. А ему все что-то не нравится. И требует переделать. Сам пацан из бывших (ну, вы понимаете!), и потому привычно полагает, что его слово – истина в последней инстанции. Мастера всю машину облазали – получилось лучше, чем с завода вышла, - хозяин не доволен. И ведь ездит, неугомонный, с завидным упорством – раз в неделю, - и не надоест ему! Народ в сервисе его уже тихо ненавидит, директор шипит и плюет в угол, но… Бренд дорог… В очередной раз этот зануда является на своем блестящем чуде немецкого автопрома и требует невозможного. Специалисты объясняют ему – сделать, конечно, можно, но это повредит двигателю, а у них имя (!) и портить свою репутацию ради прихоти одного чудика никто не станет. Типа, сам же потом приедешь на эвакуаторе, будешь ругаться и называть нас дилетантами. А он вопит и требует – такая вот порода у него скандальная. Посмотреть на концерт собрался уже почти весь персонал – и все доказывают автовладельцу, что требование его неумно по определению – не понимает, от злости вздрыгивается, орет: «Сделаешь, …! Я сказал!» - и лупит со всей богатырской силищей по передней панели ладонью. В следующий момент из рулевого колеса вылетает подушка безопасности… Для справки. Единственное, что роднит спальную принадлежность со сложным аэротехническим механизмом, это название. Инженеры давно поняли – лучше сломанный нос, чем разобранный на куски позвоночник, так сказать, минимальные потери. Сервис упал. Мужики, перегибаясь пополам, хватали ртом воздух, не в силах сделать вдох для очередного «ха-ха», утирали слезящиеся глаза и приседали на корточки. Крутой водила, оправившись от нокдауна, кое-как затолкал злосчастную подушку обратно в руль, вдарил по коробке и был таков – только запах горячей резины в воздухе остался. Больше его в этом автосервисе никто не видел… А мораль сей басни такова: не моги обижать, неповинную в твоей глупости, машинку – она умная, может и ответить. Вот такая вот история…

- О чем ты плачешь, Луиза, О чем ты грустишь по ночам? - Герой всех девичьих капризов Недавно явился очам. Я вечером шла по дороге, Сгущалась тьма средь ветвей. Я вдруг замерла я в тревоге – Увидела пару теней. И в свете Луны, как зарница, Метнулся в руке чьей-то нож. О, Дева Мария! Царица! Но голос раздался: «Не трожь!» Я стала как-будто смелее И все ж обернулась назад – Глаза, что лазури светлее, Лучистый, пронзительный взгляд! «Идите, не бойтесь, идите. Никто Вас не тронет в лесу. Но все ж от воров берегите Волшебную Вашу красу!» - И скрылись они полумраке. Я бросилась к дому бежать. Не помнила вовсе о страхе, Упала в слезах на кровать. С тех пор я живу как в тумане И долго ночами грущу. И, чтоб утолить все печали, По лесу ночному брожу. Вчера я на рынок ходила И слышала там разговор – Торговки две говорили, Что снят за деревней дозор, Что будто в лесу и не страшно – Бояться уж нечего нам. Что ночью, в бою рукопашном Убит молодой атаман… ___________________________ К церковке подъехала повозка, Кучер руку девушке подал. На лице ее блестели слезы Сквозь полупрозрачную вуаль. А у церкви гости уж теснились. Кто-то очень тихо говорил: - Бедная Луиза. Как случилось Что выходит замуж без любви? Бесприданница и нищая сиротка - Кто ж ее проводит под венец… Красоту ее погубит скоро Этот старый чопорный вдовец. В церковку направились все чинно. Хор молитву медленно запел. Только, в плащ закутанный, мужчина Трубку, чуть замешкавшись, курил. И минуты медленно тянулись - Фыркал в нетерпении рысак, Тот мужчина в церковку святую Не решался двинуться никак. Но под маской очи заблестели, И он двери резко отварил - Гости в изумлении застыли Он невесту за руку схватил. Оглянулась девушка неспешно К человеку, черному как ночь, И упала в обморок. Он нежно Поднял на руки ее и вышел прочь… ____________________________ После долго люди говорили, Что Луизе очень повезло - Атамана в схватке не убили, И он выжил всем смертям на зло. Что в далеком городе у моря Поселилась скромная семья, Что живут в достатке и в покое, И таверна там у них своя.

Я вошла в четырехметровую комнатку общежития, которая вот уже почти год служила мне домом, и, прямо в куртке, грохнулась на койку. Сил для того, чтоб раздеться уже не было. Трое суток я почти не спала, почти не ела и совершенно не отдыхала. В награду за все тяготы и лишения, в глубине внутреннего кармана лежали, переломленные пополам, несколько крупных купюр – сумма вполне внушительная, ее хватит на пару месяцев относительно сытой жизни. Я была совершенно счастлива, и, слегка расстегнув куртку, провалилась в сладостный сон. Мое блаженство нарушил щелчок входной двери – пришел Виталий. У меня не нашлось сил, чтоб подняться, и я только слабо махнула рукой и улыбнулась. - Явилась, - произнес Виталик. Я подумала, что сейчас он стоит в проходе и с укоризной поглядывает на меня, мол, развалилась. Приоткрыла один глаз – точно, так и есть. - Ну? Что мы сегодня имеем? Я назвала сумму. - Прости, я не могу разогреть ужин. Может, ты? - Я не хочу, Сашкина жена накормила, – он прошел в комнату, сел за стол, закурил. – Мы уезжаем сегодня. - Кто это, мы? – я уже почти спала, каждое слово давалось с неимоверным трудом. - Как кто! Ты и я. Собирайся. - Я не могу никуда ехать, – я все-таки села на кушетке. – Виталичка, я устала. Я три дня на ногах… - Ну и что, в дороге отоспишься, - невозмутимо произнес Виталий. – Или ты не хочешь, чтоб я на нормальную работу устроился? – в голосе скользнула угрожающая нотка. Господи! Конечно, я хочу. Но у меня несколько другие представления о нормальной работе, чем служба контролера в режимной части зоны строгого режима. Виталий неделю назад сдал все документы в отдел кадров, не хватало одной справки из военкомата. А военкомат далеко, теперь уже за границей – в городе N. Если послать туда запрос, ответ придет не раньше, чем через полгода. А без справки не берут… Надо ехать самому. - Слушай, может, ты все-таки поищешь что-нибудь другое? Эта работа не самая лучшая. - Ты дура?! Там зарплата хорошая и льготы. И тебе, кстати, тоже. Ты же будешь женой офицера! – про жену офицера он произнес с особым пафосом. – Или тебе жалко подонков, которые там сидят? Так я бы их сразу расстреливал, рука б не дрогнула. А потом, твой дядя тоже работает в зоне. - Мой дядя – начальник производства, и к режимной части не имеет никакого отношения… Еще многое я хотела сказать о преступлении, наказании и специфике работы в подобных местах, но промолчала – не хотелось обострять конфликт. Надо так надо – я покидала кое-какие мелочи в рюкзак и решительно направилась к двери. Откинув переднее сиденье, я блаженно задремала еще до того, как Виталик выехал из города. Меня толкнули в бок. Я не сразу поняла, где я и что от меня требуется. - Хорош дрыхнуть. За руль садись. Я открыла глаза. За окном темень, в свете фар – черточки мокрого снега и блестящий влажный асфальт. - Виталик, я боюсь ехать ночью. У меня правам без году – неделя. Я не смогу. - Что?! Я уже две сотни отпахал. Я устал! Давай-давай, вылазь. Я обошла машину и села на водительское сиденье. По поводу двухсот километров у меня были большие сомнения – но деваться некуда. Потихоньку я тронулась. Снег лепил в стекло, старенькие щетки едва справлялись. - Если ты будешь так тащиться, мы приедем через неделю. Газуй, давай! - Я боюсь! – я с силой вцепилась в руль, машину чуть повело. – Я почти не ездила ночью. Я не вижу ничего! - Учись. – и для моего пущего успокоения извлек из-под сиденья банку пива, махом осушил ее и… Захрапел. Отлично! Я собрала волю в кулак и поехала. Было страшно. Встречные фуры слепили глаза и швыряли в маленькую «девятку» комья серой жижи. Иногда разметка исчезала, и я теряла обочину, еле удерживая машину на поворотах. Но я ехала - у меня не было выбора, - только вперед. Вскоре проселочное шоссе стало трассой. Не смотря на ночь, движение было очень интенсивным – тяжелые грузовики шли нескончаемым конвоем. То и дело блестели знаки «Ремонт дороги» и дорожное покрытие таяло на глазах. Я чувствовала дикую усталость – в глаза будто песку насыпали, поясница ноет. «Все. Надо останавливаться и спать.» - решила я. Попыталась разбудить Виталия – бесполезно. Прижавшись к какому-то забору, я заглушила двигатель, опустила голову на руль и мгновенно уснула. Мне снилось море… Сквозь сон я услышала стук в стекло. Попыталась поднять голову, но непреодолимая сила потянула меня обратно в теплую волну… Стук повторился. Разлепив веки, я увидела пожилого мужичка в телогрейке: - Дочка, отъедь, а то мне на самосвале не вырулить, - он смотрел на меня с жалостью. - Да-да! Простите… Я не видела… Я сейчас. – трясущейся рукой я нащупала ключ зажигания. Машина завелась не сразу, почувствовала, наверно, мою нервозность. Виталик проснулся: - Мы где? - Сто километров до границы. - И что этому уроду было нужно? Он хотел тебя? - Он хотел, чтоб я машину отогнала. Я ему выезд перекрыла. – я встала в полосу. - Знаю я, чего он хотел, а ты и рада. Ладно, дома поговорим. Смотри на дорогу, - он прикрыл глаза. «Хоть бы опять уснул.» - подумала я. Город N встретил меня сыростью и отвратительными дорогами. От границы шла отличная многополосная магистраль, а тут полная разруха. Широкий проспект… Площадь со стелой… Здание в форме большой серой коробки… - Здесь тормози. Я встала. - Сиди тут. Из машины никуда не выходить. Можешь поспать пока. – и вышел. Вот и приехали. Я перелезла на заднее сиденье, сунула рюкзак под голову и уснула тяжелым, вымученным сном. Вдруг, сквозь серую, тяжелую пелену сна, я услышала уверенный мужской голос: «Ничего не бойся. Я с тобой.» Я вздрогнула и вскочила, насколько это было возможно сделать на заднем сиденье девятых «жигулей». Я была готова поспорить на миллион – это был не сон, кто-то реально говорил со мной спокойным, уверенным и очень добрым голосом, кто-то родной и близкий, кто-то, кому я действительно нужна. Я закурила. Ощущение реальности не покидало меня. «Так, - сказала я себе, - это мой уставший мозг рисует непонятные картинки. После пяти дней напряжения, еще и не такое приглючится. А ты уже решила, что с тобой ангелы болтают? Не обольщайся.» Пришел Виталий – довольный и слегка пьяненький. Уже отметил получение вожделенной справки, поняла я. Пора ехать домой. … Фуры шли нескончаемым потоком в обе стороны. Я оказалась зажата между двумя тяжелыми, еле ползущими по разбитому асфальту, грузовиками. Торопиться было некуда, а думать – сколько угодно. А подумать было о чем… Год назад я даже себе не могла внятно ответить, зачем я выхожу замуж за Виталика. Я и теперь не знаю ответа. Когда он впервые ударил меня, я совершенно растерялась – сильная и ловкая, я только плакала и закрывала лицо руками. Потом он целый час валялся у меня в ногах, умолял о прощении, говорил, что не понимает, что на него нашло. Я простила. Потом все повторилось с большей силой, а акты покаяния, сократившись во времени, и вовсе сошли на нет. А я только плакала и закрывала лицо руками. Наверно, так и должно быть… Он ревнует меня ко всем, включая моего двоюродного брата и семидесятилетнего соседа-инвалида. Но я ни разу ему не изменила! Даже не помыслила об этом. Значит, он меня любит… Я рвусь изо всех жил, совмещая случайные подработки с учебой на дневном. А он только тратит деньги. Куда он их тратит? Он приходит поздно вечером, сытый, довольный и… И говорит, что я должна быть бесконечно благодарна ему за то, что он на мне женился, потому, как я никчемная, глупая и никому не нужна. Видимо, он прав… Вообще, Виталик красивый, сильный и умный. И очень образованный – у него всегда есть свое мнение. Однажды, мы гуляли по Москве. Проходя мимо старинного здания, он сказал: «Посмотри, какие красивые поллюции!» Я хотела сказать ему, что элементы архитектурного декора называются иначе, но промолчала – подумала, что он просто от восхищения перепутал слова… …Усталость брала свое. Обогнать впереди идущий грузовик было невозможно, и я битый час пялилась в забрызганную грязью воротину. Красные «стопари» подмигивали мне, иногда сливаясь с «габаритами». В какой-то момент они превратились в один огромный красный шар, мне показалось, что я ныряю в него… Яркий белый свет ударил в глаза. И отвратительный паровозный гудок… Господи! Когда же я могла выскочить на переезд?! Луч фар выхватил верхушки голых весенних деревьев… Я вывернула руль влево, устремляясь, как на спасительный маяк, на красные габаритные огни… Только сейчас я поняла, что уснула за рулем! Ехавший сзади дальнобойщик увидел, что «девятка» теряет управление, и спас меня – включил все, имеющиеся у него фары на дальний свет и протяжно нажал на сигнал. Я открыла окно и сделала ему знак рукой, дескать, все окей. Он мигнул дальним светом… Господи, храни этого человека, где бы он не был сейчас! Виталик мирно спал, натянув кепку на глаза. … Я припарковалась около общаги. - Просыпайся. Приехали, - с этими словами, я подхватила свой рюкзачок и вылезла из машины, оставив ключи в замке зажигания. Рядом стояла моя «джинсовая» «копейка». Я завела двигатель, выбралась на улицу и сладко потянулась, вдыхая свежий утренний воздух. - Ты куда намылилась? Домой пошли, - с нажимом произнес Виталий. - Так и иди. Мой дом не тут, - ответила я слишком спокойно. - Я кому сказал! – Виталик начинал терять терпение, - Быстро! - Я ухожу от тебя. Не советую мне мешать. Глаза Виталика налились кровью, руки привычно сжались в кулаки – Боже, как я боялась этой боевой стойки! Но сейчас я очень медленно повела рукой во внутренний карман куртки, и Виталик увидел золотистое колечко на рукоятке отцовского охотничьего ножа. Он замер. Я села в машину, хлопнула дверкой и лихо дала заднюю. - На коленях приползешь, проститутка! – крикнул он вслед, но я только улыбнулась, вдыхая горячий воздух свободы. А может, это печка сильно жарит?... ____________________________________________________________ Я не думала, что когда-нибудь вернусь в ту страну. Но судьба решила иначе. Накануне поездки я позвонила мужу. Выслушав мои жалобные трели по поводу того, что я боюсь, у меня дурные воспоминания, но ехать надо, он спокойно и уверенно сказал: «Ничего не бойся. Я с тобой».

Вот что нужно человеку для счастья? Непыльная работенка в тепле, маленькая комнатушка в три шажка – зато своя, джинсовая куртка на цигейке, «адидасовские» кроссовки «на выход» и почти полная, неограниченная свобода. Это нам с вами – маловато будет, а когда отбываешь срок в зоне строго режима в маленьком таежном городке, эти нехитрые блага – предел мечтаний. Вот так и жил наш связист. Начальник узла связи - молодой старлей, балагур и гуляка, - работать не хотел в принципе, поэтому всем хозяйством заправлял наш герой. А работы хватало. Узел связи обслуживал не только, непосредственно, зону, но и весь городок. Так что сломался ли у кого телефон, или кабель мыши поели – хватай ноги в руки и дуй на адрес. Могут, конечно, и ночью дернуть, но выход за забор дорогого стоит – поэтому связист не жаловался. Вызывает его однажды главврач районной больницы. Пришел связист, все починил по-быстрому. И по доброте душевной спросил, не надо ли радиостанции проверить, те, что на машинах стоят. Осень все-таки, сыро, вдруг чего закислилось. - Что ты, сынок! – всплеснул руками пожилой доктор, - Какие рации! Я в область уж замучился заявки отправлять…. Нету у меня связи ни с одной машиной… Из-за этого и ездят на вызовА по полдня!.. - Да как же так? - А вот так. Ждите, говорят, очереди… И мы то же людим говорим… Месяц тому назад девочка в Бобруйках от аппендицита померла, а ведь могли спасти… - врач опустил глаза. Почесал связист затылок и говорит: - Надо подумать… Вы вызовите меня через недельку, а? Доктор вскинулся и за дверью исчез. Вернулся через пару минут с пачкой чая: - Ты уж подумай, сынок! – и чай связисту сует. - Не, отец, не возьму я ничего. Я ж еще ничего не сделал. – и пошел себе. Проходя мимо гаража, посмотрел – две «скорые» у ворот стоят, одна – в боксе. И того – пять… На складе валялось множество всякого хлама. Выбрал связист радиостанции поживее, починил-спаял-почистил и сунул их в служебный «уазик», а через неделю отвез в больницу. Главврач от радости только в пляс не пустился, целый пакет подарков приготовил – было там и сало, и сигареты, и чай, и конфеты, даже настоящий деликатес – абхазские мандарины. Связист отказывался, но врач был не приклонен – бери и все. Когда прощались, доктор сказал: - Ты, сынок, если чего понадобится – обращайся, не стесняйся. Ты меня так выручил, и я чем смогу – помогу. На том расстались. Наступил Новый год. Праздник, он и в зоне – праздник. Была елка в отряде и водочка из грелки – все как у людей. Отсыпается связист своей комнатенке после застолья и никакой беды не чует. Вдруг кто-то в дверь скребется. Заглядывает телефонистка: - Спишь? Вставай быстро!!! Тебя хозяин требует. ЧП у нас! Вот только ЧП для полного счастья и не хватало! Явился заспанный связист пред светлые очи полковника Грача. Кстати, с полковничьей подачи он связистом и стал – жалко стало начальнику молодого паренька, уж больно он на его сына был похож. Сидит Грач за столом мрачнее тучи. - Плохи наши дела… - Чего случилось-то? - Да… лесовозник… дурак пьяный… Отделив крепкие выражения от сути дела, связист понял – лесовоз загрузили не плотно, и один балан встал на ходу «на попА» - почти вертикально. Водитель, не заметив этого, собрал кабель почти с полдороги, оставив весь город без связи… - Так пошлите машину в управление. Пусть дадут кабель. – резонно предложил связист. - Ты соображаешь?! Им сначала заказ отправить надо, потом еще прождешь месячишко. Не вариант… А пока они там думать будут, нам спецназ пришлют «для сугреву». А ты не маленький, должен понимать, что это такое. Может, у тебя на складе чего завалялось? – в глазах начальника мелькнула робкая надежда, - Да еще мне послезавтра надо на селекторную связь выходить… Вот и прикинь, связист, что будет если я на селектор не выйду… - На складе-то есть, но не столько же! Там же он километров пять кабеля собрал. Надо подумать… - Ты побыстрей думай! У нас с тобой часов тридцать в запасе, не больше… Закурили. Хлопнул связист ладонью по столу: - Знаю, где кабель есть, но… - Никаких «но»! Чего надо? - «Шишига» нужна с водителем, пару ребят крепких, ну и пропуск для меня. - Чего придумал-то? Колись! – Грач аж вперед подался. Улыбнулся хитро связист: - Есть тут недалеко брошенный поселок буровиков. Технику оттуда вывезли, а кабель, ясное дело, оставили. Вот мы его и снимем! Там как раз хватит, еще и останется. - А ты откуда про тот поселок знаешь? - Ну… - Да говори, мы ж с тобой теперь, вроде, подельники. - К девчонкам бегал… - Ну и беги теперь до гаража! – и пропуск подмахнул. Почти сутки наш связист работал, не покладая рук. Сначала снимали кабель, потом прозванивал-подключал нужные пары. И это не в тепле, а на тридцатиградусном морозе, да на столбе. Иногда в машине по-быстрому проглатывал кружку горячего чая, и опять на столб. Уж очень его подстегивала мысль о спецназе, будь он не ладен. К концу следующего дня, продрогший до костей, с негнущимися пальцами и бесчувственными ногами, связист опять сидел в кабинете хозяина. Тот заботливо подливал ему армянский коньяк: - Давай-давай, пей. Я всех предупредил, чтоб тебя пару дней не трогали. Ты ж у нас герой просто! - Я там только самое главное подключил, остальное потом – не горит. - Ладно-ладно! Главное, с управой связь есть! Остальное терпит. – радости полковника не было предела. Усталый и пьяный, связист приполз в свою коморку и уснул. Ночью ему стало холодно. Он накрылся своей цигейковой курткой, поджал ноги и опять задремал. Сквозь липкий и тяжелый сон прорывались какие-то голоса. Он хотел встать, но голова кружилась – ему казалось, что он летит в бездонный ледяной колодец. Собрав все силы в кулак, он открыл глаза: - Мама… Ты приехала… Но доброе мамино лицо расплылось, превратившись в усатую физиономию полковника Грача. «Он погибнет… срочно… гентамицин…» - слова тонули в мокрой, противной вате, и снова темнота… Связист открыл глаза, огляделся. Стены, покрашенные салатовой краской, рядом пустая койка, белые больничные занавесочки на окне. И ужасно охота курить и есть. - Эй! Тут есть кто живой! – крикнул он и закашлялся. Из-за двери показалась девушка в медицинском халате: - Очнулся? Ну слава Богу, жить будешь. Сейчас доктора позову. – улыбнулась и убежала, цокая каблучками. «Э, нет, - подумал связист, - это не наша больничка. Где же я?» - Ну что, герой, очухался? – на пороге стоял главврач районной больницы. - А мы уж беспокоиться начали. Ну ничего, организм молодой – поправишься. - Доктор, Вы хоть расскажите, как я тут оказался. Я не помню ничего! - Еще б ты помнил! Тебя два дня в вашем медпункте лечили – да толку не было. Тогда товарищ полковник мне позвонил. Я приехал, глянул… Ну чем там у вас могут лечить! А тебе антибиотики нужны, капельницы – ты ж в сознание не приходил. Мы тебя на «скорую» и к нам. Я думал, всё… У тебя температура за сорок зашкаливала! Двусторонняя пневмония. Ну теперь-то ничего, пойдешь на поправку. - Ну вот, теперь Вы меня спасли, - улыбнулся связист. - Я никого не спасал, а только делал свою работу. Какая разница – ребенок или зэка – я прежде всего врач… Тебе тут, кстати, твой начальник гостинец передал, - и достал из тумбочки пакет мандаринов… Была, конечно, у нашего связиста любовь. Но это уже совсем другая легенда...

Жил-был дядька и, все в жизни у него было замечательно. Была у него хорошая работа – он инженером на «почтовом яшике» трудился, - любимая и любящая жена, двое прекрасных сыновей, машина, квартира, дача. Что еще для полного счастья нужно? И была у него мечта – он хотел стать священником. В лихие 90-е контроль за сотрудниками «оборонки» несколько ослаб, и наш дядька заочно поступил в Духовную семинарию. Так что к неполным 50-ти годам он имел пенсионное удостоверение и диплом о «специальном» образовании. Были проводы на почетную пенсию и необыкновенное душевное ликование – наконец-то исполнится давняя мечта! После Рукоположения он отправился в Епархию получать приход. Владыка радушно принял его, но посетовал, что свободных мест в городе нет. Поэтому предложил поискать себе храм в Н-ском районе: - Какой храм Вам на душу ляжет, в тот и благословлю настоятелем. – и перекрестил на дорожку. Сел новоиспеченный батюшка с матушкой в машину и поехал храм выбирать. Едут они, оглядываются. Храмов – сколько хочешь, почитай, в каждой деревне, а выбрать нечего. У каких крыши нет, а где и стены не в комплекте. Супруга вздыхает: - Как же тут служить? - Терпи. Владыка благословил, значит, найдем. – и держит свою «ниву» вперед по шоссе. И вдруг видят они за лесом купол с крестом. Подъехали. Стоит маленькая церквушка на высокой каменистой осыпи. Внизу речка течет, по обоим берегам – деревня. А через речку – узенький подвесной мостик – ну прям как на детской картинке. - Мать! Ты глянь! Вот же она, наша церковь на камне! - Ага. Только в ней ни окон, ни дверей… - скептически отозвалась жена. - Поставим! Снова пришел наш герой к Владыке, о церкви на камне рассказал. Тот обрадовался, благословил в настоятели и даже наперсным крестом одарил, добавив: - Денег на восстановление храма дать не могу. Сами бедствуем… И поехал наш батюшка в свою церковь. Сняли они с женой две комнатки у одинокой бабульки. Та, как узнала, что ее квартирант приехал в их церкви настоятелем служить, деньги за жилье брать наотрез отказалась. - Живите, - говорит, - сколько пожелаете. Мне вас Господь послал. В воскресенье служили Литургию, а все остальные дни батюшка с матушкой плотничали, штукатурили и вывозили мусор. Все деньги, вырученные за свечи и записки, плюс их пенсии, уходили на кирпич, стекло и доски. Образование инженера здорово помогало священнику – человек, всю жизнь строивший ракеты, теперь по книжке учился стеклить окна и натягивать полы. Так прошла весна, лето и половина осени. Однажды возвращаются они с матушкой со службы, а батюшка и говорит: - А ведь я сегодня на Литургии не был… Жена глаза вытаращила – ну все, думает, от непосильных трудов муж с ума съехал. - Да как же не был? Ты ж ее служил! - Ее Господь служил, а я там даже не был… Зима скоро, храм придется закрывать. Печки-то у нас нет. - Ну нет и нет. Ты ж «трубу» собрал. Разве она храм не нагреет? - Это ж сколько она электричества сожрет! Чем платить будем? Нужна печка. Я уж и так, и эдак прикидывал, но не хватает у нас денег на кирпич. Придется храм закрывать… - Ну и закроем. Ты ж можешь и дома служить, Ильиничне только радость будет. Кто захочет, тот и домой к нам придет. - Не дело это – храм жить должен. А денег нет… Прошло несколько дней. Идет на батюшка утром в храм – там в алтаре что-то доделать надо было. Подошел к церкви и глазам не поверил – прямо на паперти лежат заводские паллеты с отличным печным кирпичом. Побежал к ним, потрогал – настоящие! Огляделся вокруг. Ну не на «жигулях» же их сюда привезли, а тяжелый грузовик должен был следы на влажном от росы песке оставить – так нет же ничего, будто кирпич с неба свалился. Постоял наш герой, дух перевел. «Нет, - говорит сам себе, - таких чудес не бывает. Просто кто-то из наших новых русских заказал себе кирпич, рабочие приехали, а хозяина дома не оказалось. Вот и сгрузили возле церкви. Уж тут-то точно не украдут. И хозяин обязательно объявится.» Подумал так и пошел своими делами заниматься. До самого вечера священник украдкой поглядывал в окошко – на месте ли кирпич. Вечером надел облачение и отслужил молебен Божией Матери с акафистом, да и пошел домой. Почти у самой калитки окрикнул его сосед: - Эй, бать, подь сюды. Батюшка подошел. - Я тут давича на чердак лазал и вон чего нашел. – раскрыв мешок, сосед достал из него новенькую печную решетку. – Мне-то оно без надобности, а тебе, глядишь, пригодится. Бери! Глянул батюшка в мешок и обомлел – тускло поблескивая чугуном, в нем лежало все, что нужно для хорошей русской печи. - Сколько я тебе должен? - Ты с ума сошел! Спрячь свои гроши. А то я не знаю, что ежели б не Манька, померли бы вы с женой с голодухи. А я помру – помолись за меня… Я приехала в тот храм по своим церковным делам накануне Крещения. Зашла в церковь. На беленных стенах – иконы в вышитых рушниках, амвон застелен домоткаными половиками, уютно потрескивает большущая русская печка, пахнет ладаном, дымом, елками и чем-то теплым и родным. Из алтаря вышел отец Сергий: - Приехала! Ну, слава Богу. Как дорога? - Скользкая, - улыбнулась я. Было такое ощущение, что мы знакомы целую жизнь, хотя я видела отца Сергия впервые. Закончив дела, я засобиралась домой. - Нет-нет, - отрезал батюшка, - куда ж я тебя голодную отпущу? Вот сейчас чаю у нас попьешь, согреешься и поедешь. Мы сидели в доме священника и пили чай с сушками и матушкиными пирогами. - Пейте чай. Он очень вкусный, с мятой, - улыбается матушка, - Я ее специально рассаживаю и подкармливаю, чтоб лучше росла. Батюшка мой его очень уважает. И своей маленькой ладошкой накрывает руку священника. Он смотрит на жену добрыми, лучистыми глазами. В сером, ручной вязки, свитере и цигейковой жилетке отец Сергий похож на доброго, бородатого гнома. «А ведь я из древнего священнического рода. Все мои прадеды Богу служили, и дед был попом. Его расстреляли перед войной, а мой отец попал в штрафбат. Получил ранение и почти год лежал в госпитале. Перед самой его выпиской на госпиталь упала бомба, все документы сгорели. Мой отец чудом спасся. Снова вернувшись на фронт, он закончил войну в Чехословакии. После войны родился я. Отец умер рано – я только в институт поступил. Перед смертью он рассказал мне про деда. Я очень переживал, когда мне, как лучшему студенту, предложили проходить практику на оборонном предприятии – ведь КГБ не дремал, и моя родословная могла стать серьезным препятствием для такой работы. Но ничего не нашли – Господь управил. Еще отец сказал мне, что крестил меня, совсем маленького, тайно. С тех пор я и крестик носить стал, но так, чтоб не видел никто. А когда наш сын тяжело заболел, я взял отпуск и поехал в Лавру к старцу. Подошел к нему, а чего сказать, не знаю. Он мне в глаза посмотрел и говорит: - А ведь твой дед – мученик. И ты должен семейное дело продолжить. А мальчишечка твой поправится – за него дедушка пред престолом Царицы Небесной молится… Вернулся я домой и твердо решил – буду я священником. А тут старший сын ко мне приехал и попросил благословить на поступление в Богословский институт. Зачем тебе это, говорю. Сын сразу после института в Москву уехал, женился там, работал в хорошей фирме – он по компьютерам спец. - Так как же? Ты ж не вечный. А кто будет в нашей церкви служить? Ведь за меня же дедушка молится! Ну что тут скажешь! Так что спокоен я – будет стоять наша церковь на камне!»

Сегодняшняя легенда будет о любви к... чистоте. Вот в вашем городе какие достопремичательности? Уверена на все сто, что каждый из вас готов долго рассказывать о прекрасных зданиях, включенных в список ЮНЭСКО, известных на весь мир мемориальных комплексах, уникальных фонтанах и водопадах, в крайнем случае, об экзотических музеях, например, пипетки. Но есть такие города, в которых достопремичательностей целых три - памятник Ильичу, зона строгого режима и тайга. Имеенно, в таком городке и прожил всю свою взрослую жизнь наш герой. Был он по национальности армянин, по званию капитан, а по должности начальник отряда. Фамилия ему была Гаранян, а для своих просто Горыныч. В молодости Горыныч любил похулиганить, и чтоб любимый отпрыск не оказался в том же кабинете, но по другую сторону стола, отец по своим каналам определил его в этом холодный медвежий угол. Горыныч сначала плакал, потом пил, а потом прижился - женился, и пошла жизнь своим чередом. В отряде у него все было путем - нарушения в норме, план выполняется, подопечные уважают - он им как отец родной. Горыныч отлично понимал, что майора он получит только в качестве довеска к пенсии, поэтому пользовался своим служебным положением на всю катушку. Но с умом... Да не об этом теперь речь. И был у него в отряде зэк по прозвищу Джексон. Когда его определили в Горынычев отряд, капитан за голову схватился - и за что мне такая напасть!? Данный кусок капитанского счастья в свои неполные 25 побывал в таких командировках, о которых многие матерые урки только из рассказов знают! Потом Горыныч к парню пригляделся и понял - хороший пацан, хоть и из блатных. Если пьет, то в меру, если дерется, то только тела (Боже упаси! Все живые.) на больничку оттягивают, если работает - бригада за ним еле поспевает (он вальщиком был). И до такой степени они сдружились, что Горыныч ему ключи от своего кабинета стал оставлять - ничего секрктного там даже в сейфе нет, а пацанам приятность - когда выпить после работы, телек посмотреть, побазарить за жизнь. Отрядник точно знал - лишних людей Джексон к себе не подпустит, и в качестве благодарности план никогда не спустит на тормоза. Было только одно условие - если будет бардак, или хоть один чинарик найду - будете месяц в тайге мошкУ кормить безвылазно. Джексон согласился. И вот лежит Джексон после смены на шконке - одну руку под стриженую башку подложил, в другой чашка с чайком дымится - расслабляется. Вбегает шнырь (это типа офис-менеджера), видок - как после страшного суда. - Джексон! Горыныч лютует, спасу нет. Тебя требует! Беги быстрей!!! Ага! Щас! Где это видано, чтоб блатной бегом бегал. Допил Джексон чаек и к отряднику отправился. Заходит и видит - сидит Горыныч за столом, злющий, а в руке стакан граненый вертит. - Пиль, - и стакан Джексону показывает. Тот соображает быстро. Ну было дело, пили. Так с тех пор уж больше недели прошло - конец месяца, из тайги без ног приезжали и спать валились. - Не пил. - Пиль! - шипит Горыныч, из черных глаз искры летят, и стакан с такой силой сжимает, что, раздавит, того гляди. Джексон думает - может признаться в грешке недельной давности? Но решит отрядник, что он балабол, к стенке приперли и - раскололся. Нет, гражданин начальник, не такие пугали! - Да не пил я! - Пиль!!! - орет Горыныч и каааак хряснет стаканом об стол - чуть донце не откололось. Не сдержался Джексон: - А ты мне наливал, чтоб я пил!!! - Пиль! Пиль в стакане! И тут дошло до Джексона - отрядник,в силу армянского происхождения, слово "пыль" выговорить не может, и потому злится - шнырь его не понял, так думал, Джексон поумней. Отхохотался Джексон, да и капитан развеселился. - А ведь знаю, что пиль, пройдоха. - Не пойман - не вор. Вот такая вот история...

Весна подкралась как-то незаметно. Мандраж школьных экзаменов, первый в жизни выпускной бал и... Новая, незнакомая жизнь. Кто я в этой жизни? Чтоб как-то сгладить стресс я сразу после выпускного махнула к своим в деревню. Я ужасно соскучилась по бабушке, маме и сестренке! И безмерно устала от города. Мне хотелось тишины и уединения. В восемнадцать лет хочется размышлять о судьбах мира, философствовать и писать стихи. И читать! Многие произведения, ненавидимые мной в школе, теперь я читала запоем. Да еще отец, большой любитель книг, всю жизнь собирал личную библиотеку, первое место в которой занимали не классики, а неизвестные авторы, живо и легко писавшие о настоящей жизни. Многие "вещи", как тогда говорили, были в самиздате. Изрядно почистив папкины шкафы, прибавив к набору несколько поэтических сборников, облачившись в старенькие джинсы и майку, я явилась в деревню. С самого утра, если не было других занятий, я ,с книжкой и полотенцем в рюкзаке, уходила на речку. Валяясь в кружевной тени берез, я читала Булгакова и Веллера, Безрукову и Цветаеву... Где-то вдали щелкал кнутом и отчаянно матерился пастух, над искрящейся водой повисали синие стрекозы, за рекой отсчитывала года кукушка, а я упивалась неперадаемым счастьем и свободой. Голод утоляли бурерброды и молоко, мысли струились легко, как сигаретный дым. Вдруг мое блаженство что-то нарушило - какие-то посторонние звуки вытащили меня из моих мечтаний. Я поднялась на локте, повертела головой - по противоположному берегу, прямо по траве, ползла белоснежная машина неизвестной марки. Из открытых окон рвалась музыка. Тачка остановилась у кромки воды, и из нее выпрыгнули парень и девушка. Быстро скинув одежду, они полезли в воду. "И охота им хвост морозить?" - подумала я. Вода в нашей речке в самое жаркое лето остается ледяной, но глядя на этих чудиков, можно было подумать, что они барахтаются в Красном море - они весело брызгались, пацан нырял, а девчушка радостно верещала. Я решила покинуть свое логово, раз уж с мысли меня все равно сбили, можно отправиться домой и поесть маминого фирменного борща. Через пару дней я снова увидела своих нарушителей спокойствия. Машина была та же, парень тот же, но девушка была другой. Я нацепила очки и пригляделась - точно, та блондинка была, а эта рыжая. Может, перекрасилась? Парняга-то был колоритный - яркий загар, светлые волосы, нежно-голубые джинсы, рельефные мускулы. Но больше меня все-таки занимала машина - я все пыталась разглядеть марку. Такие автомобили я видела только на картинках в журнале "За рулем" - иностранно-недостижимые и какие-то космические. Только не надо думать, что я выросла в лесу - иномарки в начале 90-х были у нас нормальным явлением. Но эта машинка казалась мне выпавшей из далекого будущего - низкая, на широченной резине, с необыкновенно длинным капотом и огромными дверями, по одной с каждой стороны. Я мечтала, что однажды и у меня будет такая автомобилька - ведь я однозначно буду сдавать на права. И парень у меня будет такой же! Только я у него буду одна-единственная. Я - не то, что эти... ...Вереницею длинной, томной Мы выходим из ваших комнат. Дольше вечера нас не помнят - Покоритесь. Таков закон... Я привыкла к своим левобережным соседям, но через месяц парень на белом чуде западного автопрома исчез. Наверно, нашел речку потеплее, решила я... Продолжение следует...

Есть среди русских лесов и болот маленький городок - районный центр. Примечателен он тем, что на въезде, справа, стоит зона, а слева - тюрьма. А к забору зоны примыкает площадка, на которой выпускники автошколы сдают экзамен в ГИБДД. Очень символично - типа, учитесь хорошо, а иначе мигом окажетесь по ту сторону забора. Так о чем я? А! Так вот. Еду я как-то по забытой Богом дорожке межпоселкового значения. Машины по ней раз в год на праздник проезжают. Аисты по разбитому асфальту ходят и лягушек склевывают - совершенно глухое местечко. И вот, еду я, а туман непроглядный! На вытянутой руке пальцы не сосчитаешь. А ехать надо. И, как обычно, я уже опаздываю. Крадусь потихоньку. Обочины ни разу не видно, а дорога насыпная - улетишь в болотину - никакой трактор не поможет. И тут я замечаю - какие-то честные дорожники сплошную нарисовали! У нас на фидеральных трассах на разметке экономят, а здесь - ну прям атракцион неслыханной щедрости. И пристраиваюсь я к этой сплошной линии и уже даже скорость набираю. И вдруг мысль: а что, если не я одна такая хитрая? Мне жутко становится, и я довольно резко беру вправо. В этот миг мимо меня, по встречке проносится фура! - аж волной меня толкнуло. Промедли я хоть секунду - и не писать бы мне легенды о любви. Всю дорогу до места ползла малым черепашьим ходом, десяток сигарет скурила. От никатина вред здоровью все ж меньше, нежели от столкновения с тяжелым "фредлайнером". Вот такая вот история. А мораль сей басни такова - любите и уважайте, дети, Правила Дорожного Движения. Не дураки их писали!

Сегодня я расскажу вам историю любви человека и зверя. Ее рассказала мне очень старая и очень мудрая женщина. Она родилась в молодом советском государстве, в Отечественную войну рыла окопы под Москвой, потом, окончив курсы, служила санитаркой на одном из фронтов. Вернувшись после войны в родной колхоз, работала агрономом. Вот тут-то я и начну свой рассказ, назвав главную героиню Любовью... Однажды Люба пришла в Правление, а по дороге заметила, привязанного у столба, красивого жеребца. В конторе она спросила у председателя: - Это чей же такой красавец? - Уже ничей, - буркнул председатель, черканув закарючку на какой-то бумажке. - Да как же так? - удивилась Люба. - А так! Совершенно это бесполезная скотина - телегу с молочными флягами перевернул? Перевернул! Почтальоншу Маньку так понес под горку, что она еле спрыгнуть успела. Хорошо еще письмы все не порастеряла. А конюха чуть копытом не зашиб! Ух, зараза! - председатель погрозил кулаком в сторону окна. - И это только за энтот месяц! Все! К вечеру машина придет. Отдам его на живодерню. - Да ты что! Жалко такого на живодерню... А ты его на племя! Ох, и красавец... Люба, стоя у окошка, не сводила глаз с лошади. Тот фыркал, недобро поглядавая на проходящих мимо людей. - Ага! На племя! Ты с ним нянькаться будешь? НорОвистый он больно. Да и на племя у меня Уран есть. - Ильич перегнулся через стол. - На живодерню! Люба села на краешек председательского стола. Все знали, что Ильич в молодости был на девок падкий, и благодаря такой простенькой хитрости у него можно было выпросить почти всё. - А ты отдай его мне... - Ты с ума сошла!? У меня тут агрономов не дивизия! Нет! - Ильич, миленький, ну отдай! - взмолилась Люба. - Ну мочи нет пешком ходить! До дальнего участка двадцать килОметров. На лошадке-то всё быстрей обернусь. Отдай, Бога ради! - Глупая ты, Любка. Куда ты на ём ехать собралась? До ближайшего оврага? - Ну отдай! Другого-то все равно нет... - Нет. - усмехнулся Ильич. - Ну смотри, если он тебя вместе с возком в крапиву кувырнёт, даже не вздумай пищать. Его Серым звать! - крикнул он вслед убегающей агрономше. Люба подошла к Серому. Конь изогнул шею и недобро скосил глаза на девушку. Искры блеснули в огромных черных зрачках. Люба протянула ему кусочек хлеба: - Серый... Серый. Кушай! Серый недоверчиво понюхал предложенное лакомство. Взял. Люба погладила его. На сером, мышиного цвета, крутом боку виднелись, свежие и не очень, рубцы. Люба поняла - били его. И нещадно! Никто не мог справиться со своенравным жеребцом, вот и драли его, что есть мочи, а лошадиная душа сопротивлялась насилию изо всех сил. Любке до слез стало жалко животное: - Хороший мой. Серый! Ну прости ты их, нехристей. Прости... И Серый опустил ей голову на плечо. С тех пор Любаня и Серый не расставались. Он, конечно, хулиганил, испытывал Любкино терпение. Было такое, что и в крапиву скидывал... Но Люба никогда ни разу не ударила лошадь! Когда она приходила на колхозный выгон, Серый издали слышал ее, бежал стремглав к хозяйке. Он знал - у нее всегда есть что-нибудь вкусненькое. Лошадиная нежность мешалась в Сером с вредным характером, но Люба не сдавалась. И терпение и любовь ее были вознаграждены - однажды Серый спас ей жизнь... Как-то раз, зимой, Люба отправилась по какой-то надобности в соседнюю деревню, да с делами припозднилась. Домой собралась уже под вечер. Пока выехала, совсем стемнело. Светила Луна и замечательно освещала дорогу. Вдруг поднялся ветер, небо заволокло тучами, а колею замело в считанные минуты. Куда ехать? Темень, хоть глаз коли! И холодно ужасно. Паника охватила агрономшу, когда Серый встал. "Но! Но! Пошел!" - а он стоит, как вкопанный, и голову опустил низко. Слезла Люба с санок, подошла к лошади: - Серый, ну что ж ты. Пойдем, пойдем... - и взяла его под уздцы, но никакая сила не могла сдвинуть Серого с места, уперся и всё. Обняла его Люба, ткнулась лбом в упругую шею и заплакала: - Ну что же ты, глупенький!? Мы ж тут згинем с тобой! Ну пойдем домой, подалуйста! Все бесполезно... Села она обратно в сани, закуталась с головой в тулуп. Вот ведь судьба - войну прошла, под пулями парней с поля боя вытаскивала. И ни одной царапины! А тут... Замерзнуть в двух верстах от родной деревни! Отчаилась девушка. Вдруг санки тронулись. Серый шел сквозь метель в темноту, натужно вытянув шею. Люба очнулась. "Выручайте, святые угодники!" - крикнула она в непроглядное небо, но только вой ветра отозвался ей. Сунула она голову в тулуп. Сидит, дрожит. Тут санки встали. Спрыгнула Люба в снег, прошла вперед. А Серый стоит, упершись лбом в ворота родной канюшни... Много лет Любашка и Серый были неразлучны, но характера своего противного жеребец больше никогда не показывал...

В школе у меня были проблемы со всеми науками, вместе взятыми, кроме рисования. Причем рисовала я везде - в учебниках, на партах, в тетрадках. Например, тетрадь по геометрии была разрисована пейзажами, в центре которых были всевозможные храмы. Мои рисунки очень нравились нашей математичке! Только за них, на фоне моей абсолютной бестолковости, она ставила мне тройки. Но далеко не все учителя по достоинству оценивали мой талант. В старших классах наша учительница английского оставила школу и перешла в вредставительство иностранной фирмы, во множестве открывавшиеся тогда в нашей стране. Ее уроки были фиерией! Мы рассматривали настоящие английские журналы, слушали интереснейшие рассказы о жизни англичан (наш учительница много лет работала переводчиком "Интуриста") и ставили забавные сценки на английском языке. И вдруг, придя в школу после летних каникул, мы увидели, вместо англичанки-хохотушки, неопределенного возраста мадам в роговых очках... Сходив на уроки пару раз, я поняла - на иняз я поступать не горазда, - и больше на английском меня никто не видел. Понятно, что все знания махом выветрились из моей головы. Когда пришло время сдавать выпускные экзамены, я с ужасом узнала, что обязана сдавать английский. Это была жестокая кара за мои двухгодичные прогулы. До экзамена два дня... Подружка-отличница, отдавая мне пухлую тетрадку с конспектами, сочувственно покачала головой: "Бедная! Всю ночь готовиться будешь..." Ага, щас! Утром, хорошо выспавшись, я явилась на экзамен с той же тетрадкой подмышкой. Вытащила билет. "Почему нужно охранять природу?" М-да... Я и по-русски не смогу внятно на этот вопрос ответить. Минут десять англичанка пыталась понять, на каком языке я говорю. На пятнадцатой минуте моего боя с английским она возопила: "Хватит! Ты хоть один билет подготовила?" - "Нет" - я всегда была честной. И тут я услышала, наверное, лучший монолог в моей жизни. О, сколько страсти и силы было вложено в те слова! О, как блестели глаза англичанки. - Ты хоть понимаешь, что тебя ждет! Ты никчемушняя, ленивая бестолочь. Ты не сможешь получить нормального образования! Твоя судьба - пьяная смерть в грязной подворотне. Ты думаешь, я мало видела таких, как ты? Таких, у которых всесильные папочки. Твой папочка не вечный! Когда его не станет, ты окажешься под забором... Я слушала ее, глядя в окошко. За окном плескалась весна и совсем новая, неизвестная жизнь. Где-то там, за школьным забором, готовились к исполнению все мои мечты. И мне было совершенно не важно - получу я пресловутый аттестат или справку об окончании школы - на осуществление моей главной мечты это никак не влияло... Но упоминание об отце вернуло меня на землю. "Отца не трогай!" - я и сама не ожидала от себя такой дерзости. Учительница осеклась. "Иди. Три." На выпускном, стоя посреди актового зала в платье цвета слоновой кости, я получала аттестат. Математичка, наша классная, поздравляя меня, тихо саазала: "Я там в одном месте ошиблась... Уж простм меня, старуху." Уже сидя в зале, я открыла вкладыш - в графе "английский язык" стояла четверка. Прошло много лет. Однажды я заехала к другу. Припарковавшись в маленьком дворике-колодце в центре города, я ждала, когда спустится мой приятель. От скуки разглядывала округу - кое-как наставленные машины, сосулька из водосточной трубы, бомж у мусорных контейнеров. Бомж поднимает голову... Меня как током тряхонуло - англичанка!.. Видела она меня или нет? Да если и видела, то вряд ли узнала. А если и узнала, то виду не полала... Повернулась и покавыляла прочь. "Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй нас, грешных!" - сказала я и перекрестила ее спину...

Светлая память моему отцу! Это был замечательный человек. Всего хватало в нем - честности, доброты, жесткости, принципиальности, терпимости, легкомыслия, сердечности. Он был непререкаемым авторитетом для меня. Он всегда хотел сына, но Бог дал ему двух девочек. Сначала папа очень переживал, но потом решил - раз он не может родить мальчика - надо его воспитать. В три года он подарил мне игрушечную машинку, и пришел в полный восторг, когда я завернула ее в кукольное одеялко. В десять он начал показывать мне приемы самообороны и рассаазывал всем друзьям о моих успехах. В четырнадцать он впервые взял меня с собой на охоту на уток. Потом папа рассказал мне, что ужасно боялся моей реакции на несвойственное для девушки занятие. Но я таскала ружье, не пищала, намочив ноги, и очень радовалась, когда отец подбирал добычу. Потом я сказала: "Папа, хватит. Нам больше не съесть." Тогда я уяснила для себя - убивать можно толькь для еды. Смерть зверя должна быть не напрасной. Все остальное - не охота, а убийство. Убийство - грех. Папа радовался как ребенок! Отец очень боялся, что оставшись без материнского надзора, я могу попасть в плохую компанию, и стал брать меня с собой на работу. О! Как интересно было в гараже! Сколько шеферских баек и новых слов я там услышала! Я была там дочерью полка.;-))) И мои гаражные посиделки однажды пригодились. Куда-то мы с папкой собрались. Ехать надо было далеко, и перед таким поездками отец тщательно проверял автомобиль. Он открыл багажник, достал насос и измерил давление в шинах. Потом открыл капот, положил ключи на аккумулятор, проверил масло. Закрыл капот... Сел за руль. Обыскал все карманы - ключей нет! Спросил, мол, тебе не давал? Нет, говорю, ты их под капотом оставил. Не слова не говоря, отец лезет в багажник, достает оттуда какой-то смешной крючок и просовывает его в щель капота. Страшно ругается, крутится и так и эдак, но достать не может. Я подошла к нему: "Пап, открой капот из салона." - "Уууйди!" Я опять: "Дерни ручку в салоне!" - "Иди ты... В машину!!!" Я не выдержала, села за руль и дернула ручаг. Капот открылся. Надо было видеть лицо папы! Я еле сдерживая хохот, скользнула на правое сиденье. Полдороги он молчал, курил и сопел. На домашних посиделках, вспоминая эту историю, отец всегда говорил с гордостью: "Моя школа! Характер у нее не сахарный - мой. Но с ней вы нигде не пропадете!"

Моя сестренка родилась очень слабенькой и в детстве постоянно болела. Один врач сказал маме, что малышке не подходит городская экология, только чистый воздух, хорошая вода и парное молоко помогут укрепить ее организм. Мама, спасая ребенка, уехала жить в деревню к родителям, тем более, что в тамошном медпункте срочно требовался врач. Мой отец тогда уже владел крупным автопредприятием, пройдя путь от простого водилы до директора. Мне нужно было заканчивать школу. Так наша семья разделилась - мы с папкой остались в городе. О лихие 90-е! Кто-то вспоминает их как кошмарный сон, кто-то - как благословенное время. Для меня 90-е - это юность, выпускной бал, первый танец и первая любовь... Вечерами, от нечего делать, я болталась у отца в гараже. Лазала по смотровым ямам, подавала ключи и задавала водителям бесчисленные вопросы. Иногда, когда папка не видел, мне разрешали проехаться по территории. В тот вечер все мои друзья-водители разъехались по рейсам, и я сидела у папы в кабинете, резалась в гонки на компьютере. Отец перебирал документы за столом. Вдруг в дверь постучали. Не дожидаясь папиного ответа, на пороге возник крепкий, коротко стриженный парень в дорогой вельветовой куртке, рукава которой были поддернуты до локтей. На правом предплечии отчетливо виднелась крупная татуировка... Я вытаращила глаза на гостя, а отец подошел к нему, пожал руку и пригласил к столу, на котором (я и не заметила их появления) стояла бутылка коньяка и шоколад. "Извините, - гость назвал отца по имени-отчеству, - мы не могли бы поговорить наедине." "Да, конечно." - и я вышла в приемную. За дверью, на стульчиках, сидели двое ребят к кожанках... Я села на место секректаря. Даже мне, восьмикласснице, было понятно - это бандиты. А у папы - их главный. Как мне было страшно!!! В душе я кричала: "Господи! Сделай так, чтобы они ничего плохого не сделали нам! Спаси меня и папу!" Один из парней, не стесняясь, разглядывал меня, потом спросил: "Ты дочка шэфа?" Я кивнула. Минуты тянулись как резиновые. Мне казалось, что бешенный стук моего сердца слышен даже у папы к кабинете. Наконец, парень в вельветовой куртке вышел. "До свиданья." - сказал он мне, глянув сквозь меня. Махнул своим подручным и скрылся за дверью. Я влетела в кабинет. Отец сидел к кресле и спокойно курил. "Папа! Что им было нужно!? Ты как?..." Папка успокоил меня, сказал, что это очень хороший человек и пришел, чтобы нам помочь... Ночью я никак не могла уснуть. В голову лезли разные мысли. Как бандит может быть хорошим? Но отец еще никогда не обманывал меня. Значит, он и правда хороший. Добрый разбойник - ерунда... Над моей кроватью висела старинная икона Рождества. Я смотрела на нее и просила: "Господи! Пусть все будет хорошо. Помоги моему отцу и этому человеку, если он действительно такой, как говорит о нем папа. Помоги нам всем!" Я и не заметила, как уснула. Мне снились добрые, красивые сны... Продолжение следует...

В школу я пошла в 8 лет. Мы жили в большом городе и наш двор представлял из себя огромный квадрат из четырех длиннющих девятиэтажек. Первые летние каникулы были морем счастья после года мучительного сидения в классе и заучивания имен членов Палитбюро на ежеутреннем уроке палитинформации. КПСС была еще в силе, но в журнале "За рулем" уже появлялись рисунки (!) иномарок... Летом взрослые становятся немного детьми, а дети думают, что стали совсем взрослыми. Вот и я решила, что раз я закончила первый класс, значит могу пойти в самый дальний угол нашего двора. Изучая этот неизвестный для меня мир, я услышала восхитительную музыку. Повертев головой, я поняла, что ее источник - раскрытое окно первого этажа. Волшебные звуки песни на непонятном языке очаровали меня. Все остальное стало малоинтересно. Я пристроилась на лавочке в тени деревьев, вблизи заветного окошка. Вдруг музыка закончилась. Я не сдвинулась с места: "Там просто переворачивают пластинку." Но... Из подъезда вышли трое парней и две девушки и сели в стоящие около "жигули". Ребята были веселые и шумные. Один из них, в джинсах (!) и такой же джинсовой жилетке, сел за руль, опустил стекло....и....фиерия повторилась!!! Та же песня, что я слышала из окна! Машина, подняв пыль, лихо тронулась с места. С тех пор я каждый день сидела на той скамейке и сценарий каждый день повторялся. Того парня в джинсах я рассмотрела до мельчайших деталей - какие у него волосы, какая цепочка на руке... На фоне своих друзей, в обычных футболках и брюках, он казался марсианином. Только карета не соответствовала принцу - "жигули" непонятного цвета. У моего папы "волга", а тут ни пойми чо. Но я себя успокоила - у него есть очень красивая иностранная машина, просто он ее никому не показывает. Можно ли это чувство назвать любовью? Наверно, да. Я мечтала, что когда вырасту и закончу школу, парень в джинсах увидет меня на моей скамейке, подойдет, возмет за руку и скажет, что я самая красивая на свете и он меня любит. А потом мы будем танцевать под эту волшебную музыку. И так будет всегда!.. Два месяца пролетели как один день. Однажды я пришла на свою скамейку, но окно было закрыто. И "жигулей" у подъезда не было. На следующий день все повторилось. И через неделю. Я слонялась по двору как приведение. Но грустить было особо некогда - ведь так весело готовиться к школе, покупать тетрадки и форму. И вообще - в детстве очень много дел. Продолжение следует...

Никогда. Ненавижу ночные звонки. Ни один нормальный человек не позвонит в три часа ночи, чтоб сказать кому-то, как он счастлив. На экране высветилось «Дядя Аля» - так я называла его, когда была совсем маленькой и не выговаривала многих слов. Я нажала кнопку и сонно ответила: - Алё… - Настя! Я не знаю, кому позвонить. Приезжай…те… - и отбой. Голос был чужой, совершенно не похожий на голос тети Иры, женщины, которую я знаю уже 10 лет. Муж приподнял голову: - Что случилось? - Я не знаю, – я села в кровати, - звонила тетя Ира, сказала, чтоб мы приехали, и бросила трубку. - Набери номер и дай мне телефон. – Муж почти не видит вблизи. – Теть Ир! Что случилось? Так… «Скорую» вызвали… Ага… Мы едем. Заводи машину, - это уже мне. Муж круто закладывает «мерса» в повороты, гонит под все красные – ночь, а он – отличный водитель. У подъезда стоит неотложка – это внушает некое подобие уверенности в том, что теперь уж точно все будет хорошо. Легко прыгая через две ступеньки – лифт не работал, - мы мигом взлетели на седьмой этаж. Дверь открыта. Вошли. В прихожей на пуфике сидит растерянная тетя Ира: - Идет реанимация. Просили не входить. – Маленькие ручки сложены на коленях, она похожа на первоклашку, получившую первую в жизни двойку. Я по-хозяйски прошла на кухню, порылась в ящиках, нашла корвалол и рюмку. Накапала. Принесла тете: - Пейте немедленно. Она послушно выпила. «Есть!» - раздалось из-за закрытой двери, - «Еще!»… Какой-то писк… Звук дыхательного аппарата… Минута. Две. Может, двадцать… Вышел врач… Как в кино… «Мы делали… дыхательный центр… почти не было шансов… Дайте простынку». - Всё. – это уже мой выдох. … Я сижу на полу. Приподняв простыню, нахожу большую, сильную руку. Сжимаю ее своей в крепком мужском рукопожатии – мы всегда здоровались и прощались за руку, как мужчины. Его рука быстро становится теплой от моего тепла. Я еще не плачу, думаю: «Если я могу согреть его руку, то почему не могу согреть сердце, запустить его от сильного своего? Я должна, должна!!!» А-а-ау-у-у-у!!! У меня не плач, а какой-то волчий вой. Бабы голосят по-другому – а это крик раненного зверя. Потом рык. Тишина. Тишина ужасная. Хочется разорвать ее. С треском – как белую простыню. Рядом, гладя любимого по щеке, рыдает тетя Ира – вдруг я заметила ее. Мир обрел цвет и форму. Муж сидит у дядиной головы, прижавшись лбом к его лбу – он уже проводил врачей и вернулся. Он не плачет. Хотя нет, плачет, просто его слезы текут внутрь, прямо в сердце. Сердце… Сердце! Он же никогда не жаловался на сердце. Он любил жизнь, всего пару недель назад вернулся с охоты. Зная наше стесненное материальное положение, первым делом заехал к нам, привез кобанятину. Был праздник. Он любил кофе с коньком и коньяк без кофе. Курил, наверно, с детства. Объездил полстраны. Знал великое множество охотничьих баек и мог рассказывать их бесконечно – я всегда покатывалась от хохота, но не запомнила ни одной. Так, как рассказывал он, больше никто не расскажет – обладал потрясающим чувством юмора. У него были светло-голубые глаза и ироничная улыбка – он посмеивался над этим миром, проверяя его на прочность каждый день… Мир оказался прочней. Он трогательно заботился обо мне – у него был сын, и он завидовал брату потому, что у него две девчонки. Когда что-то ломалось в его стареньком «патроле», он рассказывал мне о поломке, дотошно объясняя устройство машины, смешно тараща глаза, если я чего-то не понимала: «Ты чо! Таких простых вещей не знаешь!?» Он любил северную тайгу и южные степи, кошек и собак, пирог с творогом, сериал "Интерны" и криминальные романы. И женщин. С женщинами ему не везло – никто не выдерживал его блудного нрава. Только недавно он встретил ту, которая полюбила его всем сердцем – простая одинокая дама, без детей и родных. Он называл ее только по имени-отчеству и боготворил. Его сердце принадлежало ей. Сердце… Сердце. Я держу его за руку и разговариваю с ним. Его пальцы чуть шевельнулись. Э-нет! Это не глюки! Я точно почувствовала, что он сжал мою ладонь. Я понимаю, что это простое окоченение. Я в здравом уме. Но мне хочется думать, что он пожал мою руку, мол, давай, держись, еще увидимся – так легче. Я говорю вам «до свиданья» - А прощанье не для нас… Каждую секунду в нашей жизни тихонечко происходит «никогда». Мы этого не замечаем. Но сейчас «никогда» тяжелым шагом кованных ботинок вошло в мою жизнь, разделив ее на «еще был жив» и «его уже не стало». Я похоронила много близких и родных – толпа народу смотрит на меня сквозь время. Я не железная – я плакала. Когда ушел отец, от меня отрезали кусок мяса. Сейчас операция повторилась. И снова без наркоза. Почему! Где был Бог! Спал? Я же кричала всем нутром: «Господи! Если Ты есть, яви Свою милость! Мне плевать на себя – сохрани его жизнь!!!» Не явил… Проспал, наверное. Три часа ночи – самый сон, воровское время. Во тьме исчезает темная «газель», увозя в темноту его тело. Сверкнули «стопари». Я поднимаю руку в крестном знамении, потом закуриваю и долго стою, не чувствуя холода. Бросаю сигарету в сугроб. - Всё, - выдох. … Мы стоим в темноте. Свет фонаря почти не попадает на нас. - Ну давай, не мерзни. Андрюха уж потерял тебя, наверно. - Давай, дядь. Он крепко обнимает меня. Так не обнимают женщину – сестру, дочь, жену. Так обнимают друга – сильно, по-мужски. Жмем руки. Он разворачивается и уходит в арку – в темной куртке, слегка сутулясь, руки в карманах. Я поднимаю руку в крестного знамении. Сердце почему-то щемит… Сердце... Сердце... Уже дома, наливая мне чай, муж сказал: - Тренируйся. Однажды ты, как и тетя Ира, останешься одна. Только тебя будет некому поддержать. Я отмахнулась: - Кто знает? Может, это твоя участь? Муж пожал плечами: - Может быть… Но ты тренируйся. У меня тоже сердце. Вот. Тренируюсь. __________________________________________________ Пожалуйста, помолитесь об упокоении души моего любимого дядьки раба Божьего Олега. Очень прошу вас!!! Да хранит Господь вас и ваших близких!

Доброго дня! Мы с мужем почитаем инока Трофима Оптиского, убитого на Пасху 1993 года, как святого водителя - он не раз помогал нам в дороге (мы дальнобойщики-малотоннажники). Очень хотелось бы приехать в Оптину 18 апреля в день памяти новомучеников. А вот будет ли панихида по новомученикам и когда? Если возможно, дайте, пожалуйста, точное время - мы издалека, и не хотелось бы опоздать. Спасибо вам за понимание. Простите, если что-то не так написала. С уважением, ДальнийСвет.