Летопись Оптиной Пустыни

Верно всё! спаси Господи!

..."и потом, когда матушка Пахомия увидела меня ( монахиню Евстолию, в миру Евдокию Петровну Парыкину) в церкви, сказала мне: "Ты приедешь ко мне..." И много лет спустя я и вправду пришла к ней. Избушечка у нее была маленькая, тесненькая, ну да в тесноте - не в обиде, и я часто ночевала у нее, и она мне очень много рассказывала.

 

Вот когда их освободили, у нас в Караганде было очень трудно из-за хлеба. И вот подойдет батюшка Севастиан за хлебом и стоит, и его никто не считал за священника, просто считали за старика. И когда подойдет, спросит, кто крайний, ему отвечают там: я, я...А он отойдет подальше, постоит...Очередь подходит, он идет на свое место брать хлеб, его выгоняют: ты тут не стоял, ты тут не был...И батюшка Севастиан по четыре, по пять раз занимал очередь, только чтоб достать этот кусок хлеба.

 

Почему он отходил? А потому, что был он очень скромен, стеснителен, и ему не хотелось обидеть даже куренка. И он сказал: "Пусть люди кушают, а что останется, то мое..."

Это были его слова, всегда такие.

 

Теперь батюшка, когда получит хлебушек, придет, разрежет его на маленькие кусочки и несет всем монахиням, своим духовным чадам. А матушка Анастасия была прозорливая и говорит: "Батюшка, мы и так обжираемся, а ты голодный. Вот на, ешь! А не будешь - я все выброшу." И вот так насильно заставляла его кушать.

 

И вот прошло сколько-то лет, и ему дали разрешение служить. Эту церковь вроде как признали, и он там стал служить. Прослужил четыре-пять лет, и его возвели в игумена, он все время потом игуменом и служил. А вот уже в шестидесятом году наш епископ Алма-Атинский благословил его в архимандрита, но он от этого был очень далек, он не хотел быть архимандритом. Когда ему митру вручили, он оденет эту митру на глаза, а сам - одни мощи живые - весь в нее войдет и говорит: "На кого я похож? Посмотрите, ну какой же я архимандрит - я сморчок!..."

 

Вот как он называл себя всегда: "А я никакой не архимандрит, я не достоин этого звания..." Потом он уже маленько свыкся, стал носить митру и служить стал.

 

К нему приезжали люди со всех концов земли: и с севера,и с юга, и с востока - отовсюду. Особенно которые освобожденные священники, на севере тоже их много было...Люди еще за три тысячи километров, а он уж говорит: "Старайтеся, наберите хлеба, чтобы нам людей накормить, напоить и спать уложить, чтобы люди у нас не беспокоились о том, что им покушать нечего".

 

Вот это у него такой характер был. Он никогда никого не обидит...

 

Он уже стал болеть...В подушки его заложили, на кровать посадили. Приедут к нему из Челябинска, со Свердловска, с Новосибирска, а мать Анастасия оберегает его, говорит: "Батюшка Севастиан больной, к нему подходить нельзя", А он уже, как будто ему ангел подсказывает, он и говорит: "Настя, что ты так смущаешь людей, никакой я не больной, давайте, заходите по два человека ко мне..."

 

Напекут картошки, он ее запрячет под подушку - она вседа теплая - и угощает гостей печеной картошкой. Это его любимое дело было - угощать людей печеной картошкой...

 

А счас у нас батюшка Петр, батюшки Севастиана воспитанник, он сызмала у него. Другой батюшка Александр, он его так и звал: "Сашенька..."

 

Он и тогда уже говорил: "Вот я скоро отойду - а вы займте мое место, оденете мою шапку и будете так же принимать людей, и будете людям всем говорить, как нужно вести себя и как побыстрее дойти по терновой дорожке до Господа".

 

Вот эта терновая дорожка всегда у него была что "надо идти по терновой дорожке до Господа, чтоб только достичь нам то, что мы не видим здесь, чтоб Господь нас там, в Царствии Небесном поселил, а я буду ваш игумен и буду вас всех пасти". Так говорил батюшка Севастиан...

 

(Людмила Иванова (Преснова) "Россиянки. Матушка Евстолия. Монастырские дневники"( маленький отрывок))