ЛЮБОВЬ И ДОВЕРИЕ

Апокалипсис мелкого греха

Архиепископ Иоанн Сан-Францисский (Шаховской)

Можно ли человека любить и ему не доверять?.. Можно. Истинная лю­бовь к человеку совсем не означает обоготворения всех его качеств и пре­клонения пред всеми его действиями. Истинная любовь может замечать и недостатки человека столь же остро, как и злоба. Даже еще острее. Но лю­бовь, не как злоба, а по-своему, по­любовному относится к недостаткам человека. Любовь бережет и спасает человеческую душу для вечности; злоба же топит, убивает. Любовь любит са­мого человека; не его грехи, не его безумие, не его слепоту… И более ост­ро, чем злоба, видит все несовершен­ство этого мира.

Подвиг прозорливости духовной: — видеть все грехи людей и судить все зло и, при этом, не осудить никого… Только свыше озаренный человек способен на такую любовь.

Да, можно любить и — не доверять. Но не есть ли доверие признак души открытой, и не есть ли открытость свойство любви? Нет, любовь — шире открытости.

И без открытости души в этом мире может быть любовь… Старец Амвросий Оптинский или Преподобный Серафим любили лю­дей пламенной любовью и, в Духе, служили им. Однако не всем открыва­лись, и открывались мало; хранили ду­шу свою от людских взоров, проникая своим взором в души людские. Духов­ник на исповеди совсем не открывает своей души исповедующемуся. Но ду­ша истинного духовника открыта — не обнаружением, но любовью; и че­рез любовь обнаруживается в мир.

Старец не всегда и не всем откры­вает все, что знает от Бога. Но, сооб­разуясь с состоянием каждого, к каж­дому подходит соответственно.Мать, которая не все, что приходит ей на мысль, говорит своему ребенку, не по нелюбви скрывает, но по любви не доверяет, а являет именно ребенку свою любовь, скрывая от него все ему неполезное, до чего не дорос он еще, чего не может принять в свое незрелое тело и в свою незрелую душу.

He-искренность, не-непосредственность, не-простота, как и «недоверчи­вость», — могут быть благими… Врач не все открывает больному, началь­ник — подчиненному, учитель — ученику.Состояние и возраст, вместимость и приготовленность определяют пред­мет и истину, являемую в мир.

Кораблю подобна человеческая душа. Корабль имеет подводную часть, и душа должна иметь свое не­видимое для мира сознание. Не «под­сознание», но укрываемое, — ради блага истины — сознание.Злое утаивать надо, чтобы никого не замарать. Доброе утаивать надо, чтобы не расплескать. Утаивать надо ради пользы — всех. Скрывание ду­шой своего зла иногда бывает необходимостью духовной; скрывание свое­го добра почти всегда бывает мудрос­тью и праведностью.Не всякая «не-прямота» есть не­правда; и не всякое «недоверие» есть измена последнему доверию.Последнее доверие можно иметь лишь к Богу Триединому и ко всем Его законам и словам.

Недоверие же к себе есть всегда мудрость, и всякое под­линное, положительное недоверие, по любви, к другим, есть продолжающее­ся святое недоверие к самому себе… Ибо не волен бывает, подчас, в своих делах и словах человек, мятется во зле, и сам не отдает себе в этом отчета,«Не во всем доверять себе»… — это имеет глубокий и спасительный смысл. Свой опыт, свой ум, свое сердце, своя мысль, свое настроение… все что шатко, бедно и неопределенно; здесь нет абсолютного предмета для дове­рия… А от недоверия ко всему шатко­му проистекает всесовершенное и без­граничное доверие к Богу Триединому.Ближним столь же нельзя доверять (и столь же можно!), как себе; а себе — лишь по мере своей согласованности с Откровением Божьим, с волей Христо­вой, открытой в мире и открывающей­ся в душе.Лишь духовным отцам и руково­дителям — истинным и испытан­ным — во Христе можно всецело до­верять себя, более, чем себе, и преда­вать свой слух и свою душу, как Богу, во имя Бога.Ближний же мой, друг мой есть лишь частица меня самого (ибо он ча­стица всего человечества, коего я — частица). Следствия первородного греха, страсти, — присущи и ему, и мне. Конечно, в разной мере и в раз­личных оттенках, но как он, так и я — мы имеем основание — не доверять своей, пока еще двойственной приро­де и непреображенной воле. Мы дей­ствуем, почти всегда, «по страсти», с примесью греховного, а не «бесстра­стно», не свободно — во Христе.

Я, действительно, изменчив, непо­стоянен; колеблюсь различными «приражениями» лукавого, и чистота глубины души моей то и дело замутняется поднимающимся со дна ее илом. Ближний мой так же изменчив, как я, и столь же способен на доброе, как и на злое.Я нуждаюсь в постоянной провер­ке себя, и ближний мой — так же. Я должен без устали проверять свои действия в мире: «по Богу ли» они? Проверки требует не только злое, но и «доброе» мое, ибо злое часто бывает очевидно, тогда как доброе лишь ка­жется «добрым», а на самом деле бы­вает злым.

Впрочем, и злое нуждается в проверке; и злому нельзя «дове­рять», по первому признаку «злого». Людям потемненным (каковы мы) и хорошее представляется плохим, если оно сопряжено с болью, тягостью и оскорблением нашего самолюбия.Не о злой подозрительности здесь речь, а о благом творческом недоверии к себе и ко всему, что окружает нас в мире.

Грех нам представляется, почти всегда, чем-то «сладким»; — не нужно доверять этой сладости, ибо она есть горчайшая горечь и страдание. Стра­дание же (напр., в борьбе за чистоту тела и души) представляется невыно­симым и отвратительным; не нужно доверять и этому выводу; за благим страданием следует мир, который превыше всякой радости.

Люди много и, часто, подолгу го­ворят, и как будто идеи их должны служить благу; но сколько неверного, соблазнительного и — пустого льется из их уст. Не нужно доверять всем сло­вам людей… Люди часто сами страда­ют за те слова, которые они сами ска­зали, и раскаиваются в них.

Да, не все, что исходит от человека (даже при самых благородных его на­мерениях!) есть благо. Многое бывает ненужно, напрасно, греховно, и тако­вым является не только для того, ктоэто ненужное — изводит, но и для то­го, кто его неосторожно принимает.

Углубляя свою любовь к людям, никогда не надо забывать, что все лю­ди больны, и необходимо жить среди них в постоянном трезвении, не только в отношении себя, но и в отношении всех окружающих… Лишь при первом бывает плодоносно последнее.

Не к самому человеку надо, конеч­но, иметь недоверие, но к данному его состоянию.

Степень доверия следует всегда менять, соразмерно состоянию просветленности человека в Боге. Ес­ли человек, которого мы любим и ко­торому всегда до сих пор доверяли, вдруг явится пред нами нетрезвый и начнет нам давать какие-нибудь сове­ты… исчезнет ли наша любовь к этому человеку? Если мы глубоко его лю­бим, любовь наша не исчезнет, и даже не ослабится. Но доверие исчезнет, не только к словам, но и к чувствам это­го человека, пока он в таком состоя­нии.Опьянение вином реже бывает у людей, чем опьянение какой-либо иной страстью: гневом, злопамят­ством, похотью, деньголюбием, сла­волюбием… Страсти, как вино, дей­ствуют на разум и на волю человека и извращают всю его душу. Опьянен­ный какой-либо страстью не владеет собой, перестает быть самим собой, делается «игралищем бесов»; даже тот, который в свободное от страсти время бывает исполнен подлинной глубины и чистоты Христовой, посколь она возможна в пределах нашей земной, личной и наследственной греховности.

Более светлому состоянию челове­ка принадлежит и более совершенное доверие… Например: я хочу произне­сти Слово, или — принять Св. Тайны, но чувствую, что душа моя полна смя­тения и страсти… Я должен, в этом случае, поступить по Евангелию, т. е. «оставив свой дар у жертвенника», пойти помириться с душою, «с моим братом»; иначе сказать — умиротво­риться, войти в небесную жизнь. Вот образец праведного и благого недове­рия себе, во имя Христовой любви к самому себе. Эгоистическая любовь моя, напротив, желала бы презреть, не заметить моих недостатков и сочла бы душу мою «достойной», неправед­но доверила бы ей и позволила бы ее греховному состоянию излиться на мир, или беспокаянно приблизиться к Богу, к Его горящей купине. Дозво­лила бы, — не по заповедям Божьим (которые суть: «изуй сапоги твои», т.е. греховное состояние души), а по своеволию… И опалился бы я непре­ложными законами Божьей чистоты.

Несомненно, что я должен бес­пристрастно относиться к себе и к другим. Но не будет ли это значить, что я «творю суд» над кем-нибудь, вопреки Слову: «не судите, да не су­димы будете»? Нисколько. Рассужде­ние есть признак выхода человечес­кой души из дурного ее младенчест­ва. Рассуждение это — «мудрость», про которую сказано: «будьте мудры, как змии». Рассуждение есть венец любви, и Св. учители Церкви даже — о тайна! — считают его выше «люб­ви», выше, конечно, «человечес­кой», неразумной, часто даже поги­бельной — любви. Рассуждение есть небесная мудрость в жизни, духов­ный разум любви, который не отни­мает ее силу, но дает ей соль.«Не мечите бисера вашего…» — это не отсутствие любви (Слово Божье учит лишь одной любви!), но муд­рость любви, знание высших законов неба, изливающегося на весь грехов­ный мир, но не смешивающегося ни с чем греховным.«Не мечите бисера вашего…» — есть заповедь о недоверии в любви, заповедь, ведущая к любви, оберегаю­щая любовь...