Лето 1915-го года на севере и въ средней Россіи было ржаное лето.
Хлеба стояли высокие и густые. Въ круглыхъ котловинкахъ,—a ихъ много въ поляхъ нижегородскаго Заволжья,— рожь зыблилась и играла, какъ ребенокъ въ зыбке. Тихо плескались перепела въ самой гущине ржи. Рожь, какъ молодая русая богомолка, низко била поклоны до земли и быстро поднималась съ нея, стройная и высокая. Васильковъ было мало—и темъ крупней и синей казались ихъ живые самоцветы въ сияющемъ ржаномъ золоте. По вечерамъ пахло медвяно и густо зреющей рожью и тепломъ, мягкимъ, землянымъ, хлебнымъ. Урожай—вотъ что значило все это: урожай даже тамъ, где почти не бываетъ урожая— въ глинистомъ скудномъ нижегородскомъ Заволжье.
Въ Москве, среди интеллигентовъ, среди всякихъ народолюбцевъ, объ этомъ говорилось мимоходомъ:
—Да, урожай. Но какъ-то мы его реализуемъ? Вагоновъ не будетъ. Хлебъ будетъ гнить. Конечно, урожай. Но ведь мы и съ урожаемъ не справимся.
Иные добавляли:
—Знаете, однако, урожай, это—новый союзникъ противъ немцевъ.
И завязывался обычный разговоръ на политико-экономическую тему. В Заволжье же, на десятки и сотни верстъ вокругъ озера Светлояра, урожай—это была всенародная радость, тихая, сосредоточенная, глубокая.
— Будемъ съ хлебомъ,—говорли все, прибавляя нензменно:
если Богъ дастъ убрать...
Но за этимъ, за радостью ο насущномъ хлебе, была и совсемъ другая, еще более утаённая и благоговейная радость:
— Уродилъ Богъ. Значитъ, не до конца прогневали.
Это было знамение Божией милости: ржаное поле, полное полновеснымъ хлебнымъ золотомъ, стало радугой, знаменующей, что гневъ Божій пройдетъ, a милость останется:— вотъ, не отнялъ же хлеба насущнаго,—звачитъ, жить еще будемъ, значитъ, хочетъ, чтобъ Россия жила. Мужики, сурово-тихие и спокойные, заходили на межу и
равнялись ростомъ съ колосьями: выходило, что рожь выше роста человеческаго. На вопросъ: — „Ну, какъ рожь? хороша?" — отвечали, какъ пρο живого ребеннка, который растетъ не по днямъ, a no часамъ:
— Вотъ какъ: медведь медведемъ стоитъ.
И опять те же, все те же слова:
— Уродилъ Господь. Обрадовалъ: не въ конецъ гневъ Его.
— Не до конца. He вовсе отвратилъ лицо. Обрадовалъ.
И крестилісь все, разомъ, и вздыхали, и опять крестились.
Было ясно для меня: этотъ созревавшій хлебъ ржаной они принимали, какъ хлебъ небесный.
Двоилась Родина: Россия учитывала, сколько уродится пудовъ, сколько потребуется вагоновъ, какие будутъ непорядки
на железныхъ дорогахъ, какия спекуляции создадутся на почве урожая, какъ будетъ действовать или бездействовать
правительство, — Русь же радовалась, что Богъ не до конца забылъ еe, не до конца, не до смерти казнитъ ее, a вотъ
шлетъ eй земную радугу—золото урожая, нo она — только предвестие иной радости: золота небеснаго, пребывания въ
милости и любви Господней. Рожь плавными, широкими, уходящими за окоемъ реками вливается въ тихо плещущее, светлое, круглое озеро. Съ дру-
гого берега къ нему подходитъ вплотную и наклоняется надъ нимъ лесъ. Кажется, что ржаныя волны безшумно н плавно вольются сейчасъ въ рябяшуюся на ветру воду. И волнуются волны земныя и волны водныя, a надъ ними, въ синемъ небе, волнами проходятъ облака.
(С.Н. Дурылин "Начальник тишины" 1916 г.)