Таблица лидеров

Когда человек ближе к Истине?.. Тогда ли, когда его жизнь протекает плавно и ровно, без внешних ударов и потрясений, и он, спокойный и уравновешенный, оценивает окружающее сквозь призму реальных фактов, не задумывается над вопросами бытия, не страдает от неразрешимых противоречий жизни, не заглядывает в потусторонний мир?.. <img src=http://content.foto.mail.ru/bk/mop.site/1/i-2.jpg hspace=10 vspace=10 align=left>Или тогда, когда под влиянием несчастий и страданий, выбитый из колеи жизни, примиряется со своим уделом, отворачивается от земных задач и целей и стремится ввысь, обращая взоры к Богу? У кого правда, у реалиста или у мистика?! Для меня никогда не существовало сомнений в том, что правда у последнего. И поэтому, что ближе всех к Богу – дети, а между ними нет реалистов. Все дети – мистики, все они тянутся к Богу, как цветы к солнцу; все бессознательно влекутся к небу и одинаково протестуют против попыток горделивого ума разрушить волшебный замок мистицизма, где все иначе, чем на земле, где живут ангелы, поющие славу Богу, где нет ни зависти, ни злобы, где говорят ангельским языком, и над всем и всеми царствуют небесные законы и Вечная Любовь. Я помню, как глубоко задевали меня пренебрежительные отзывы взрослых о монастырях, о старцах, отшельниках и затворниках, какие казались мне святыми; с какой болью сердца и тяжким недоумением я относился к каждому, кто пытался поколебать мою детскую веру, отнимать у меня подарки Божии какие не имели цены и были дороже всех сокровищ мира. Годы шли, менялись точки зрения, охладевали порывы, но То, что сказали мне детство и юность, то оказалось правдой вечной и неизменной. И не эта правда изменялась от времени и науки, а изменялись мы сами, удаляясь от нее, теряя ощущение правды, – понимание ее и влечения к ней. Как легко потерять ощущение правды, и как трудно найти потерянное!.. Кто бывал в монастырях и видел старцев, тот знает, что только ценой неимоверных усилий и величайших иноческих подвигов возмещалась эта потеря, и что только на склоне своей жизни дряхлые старцы возвращали своей, изможденной страданиями, душе подлинные ощущения детства. И как мало отличались тогда эти старцы, эти земные ангелы, от детей; какая чистота и святость сквозили в каждой их мысли, в каждом движении; какую чрезвычайную ценность являли собой эти исключительные люди, рассказывающие о том, о чем молчаливо говорят глаза младенца, живущего в объятиях ангельских, но не способного поведать людям своих небесных ощущений... И моя душа инстинктивно тянулась к этим людям, и детство и юность прошли в общении с ними. Тогда не было ни горя, ни страданий, ни всего того, что, по милосердию Божьему, возвращает к Богу сбившегося с пути грешника... <img src=http://www.optina.ru/photos/albums/1348.jpg width=300 hspace=10 vspace=10 align=right>Тогда была только естественная потребность неповрежденной страстями души укрыться от заразы мира и искать родной обстановки и родных людей, была потребность искать правду... И на этот раз я ехал в Оптину пустынь, к старцу Анатолию, потому что не доверял ни своему, ни чужому уму, потому что искал правды, какой не мог найти вокруг себя... И так же, как и раньше, я испытывал, по мере приближения к Оптиной, все больший душевный трепет... Там, за оградою монастыря, по ту сторону реки Жиздры, жили иные люди, у которых были иные задачи и цели, иное дело, чем у меня. И насколько моя жизнь казалась мне беспросветной и никому не нужной, насколько дело мое казалось мне преступной тратой времени, нужного для приготовления к загробной жизни, для спасения души, настолько жизнь этих счастливых избранников являлась в моих глазах постепенным восхождением к Богу и была полна глубочайшего содержания... Они имели то, чего не имел самый счастливый человек в миру: имели учителей жизни, премудрых старцев, опытно познавших науку жизни... Они не были одиноки, тогда как мы, миряне, блуждали подобно стаду без пастыря, и нашими учителями были лишь воспоминания об ощущениях детства, за которые мы судорожно хватались, чтобы не заблудиться в дебрях жизни, чтобы не потерять хотя бы образа правды. Подле келии о. Анатолия толпился народ. Там были преимущественно крестьяне, прибывшие из окрестных сел и соседних губерний. Они привели с собою своих больных и искалеченных детей и жаловались, что потратили без пользы много денег на лечение... "Одна надежда на батюшку Анатолия, что вымолит у Господа здравие неповинным". С болью сердца смотрел я на этих действительно неповинных несчастных детей, с запущенными болезнями, горбатых, искалеченных, слепых... Все они были жертвами недосмотра родительского, все они росли без присмотра со стороны старших, являлись живым укором темноте, косности и невежеству деревни... В некотором отдалении от них стояла другая группа крестьян, человек восемнадцать, с зажженными свечами в руках. Они желали "собороваться" и были одеты по-праздничному. Я был несколько удивлен, видя перед собой молодых и здоровых людей, и искал среди них больного. Но больных не было: все казались здоровыми. Только позднее я узнал, что в Оптину ходили собороваться совершенно здоровые физически, но больные духом люди, придавленные горем, житейскими невзгодами, страдающие запоем... Глядя на эту массу верующего народа, я видел в ней одновременно сочетание грубого невежества и темноты с глубочайшей мудростью. Эти темные люди знали, где Истинный Врач душ и телес: они тянулись в монастыри, как в духовные лечебницы, и никогда их вера не посрамляла их, всегда они возвращались возрожденными, обновленными, закаленными молитвой и беседами со старцами. Я вновь чувствовал себя в родной обстановке, среди людей, какие были столь чужды мне по уровню своего развития, но так близки и дороги по вере. И так же, как и раньше, мне хотелось остаться навсегда в любимой Оптиной пустыне, чтобы начать новую, осмысленную жизнь, жизнь по уставу мудрейших людей, столь отличную от мирской жизни, изгнавшей самую мысль о спасении души, о нравственной ответственности и загробной жизни... И никогда еще эта мирская жизнь не угнетала меня больше, как в эти моменты соприкосновения с "настоящею" жизнью; никогда еще мои мирские дела и занятия не казались мне менее нужными, чем в эти моменты возношения души к Богу. Вдруг толпа заволновалась; все бросились к дверям келий. У порога показался о. Анатолий. Маленький сгорбленный старичок, с удивительно юным лицом, чистыми, ясными, детскими глазами, о. Анатолий чрезвычайно располагал к себе. Я давно уже знал батюшку Анатолия и любил его. Он был воплощением любви, отличался удивительным смирением и кротостью, и беседы с ним буквально возрождали человека. Казалось, не было вопроса, которого бы о. Анатолий не разрешил; не было положения, из которого бы этот старичок Божий не вывел своей опытной рукой заблудившихся в дебрях жизни, запутавшихся в сетях сатанинских... Это был истинный "старец", великий учитель жизни. При виде о. Анатолия, толпа бросилась к нему за благословением, и старец, медленно протискиваясь сквозь толщу народа, направился к крестьянам, ожидавшим соборования и приступил к таинству елеосвящения. Я улучил момент, чтобы просить о. Анатолия принять меня наедине. "Сегодня, в 4 часа, перед вечерней", – ответил на ходу о. Анатолий. Было 8 часов утра. Я вернулся в гостиницу; затем прошел в главный храм, где началась поздняя обедня, после которой навестил настоятеля и начальника скита Оптиной. Все они были моими старыми друзьями, родными, близкими мне по духу людьми. В 4 часа я вошел в келию о. Анатолия. Отрывок из книги "Воспоминания товарища Обер-прокурора Святейшего Синода князя Н.Д. Жевахова. Т. 1. Сентябрь 1915 - март 1917." часть 2

Приехало в Оптину пустынь одно карачевское семейство, в котором не раз повторялись семейные несчастья. Приехавшие отыскали тут своего земляка, казначея, старика иеромонаха Гавриила, и объяснили ему свои обстоятельства. Он вздумал было помочь их горю — херувимским ладаном; но без благословения отца Леонида не решился подать им какой-либо совет и пошел к старцу благословиться. «Чудак ты, — сказал ему о. Леонид, — поможет ли тут херувимский ладан? Где гнев Божий, там Господь не щадит и Своей святыни. Тут потребно другое, то есть искреннее раскаяние в грехах, за которые послан гнев Божий, и исправление».

Иоанн Златоуст — великий вселенский учитель и святитель, неправедно осужденный по проискам императрицы Евдоксии, скончался в 407-м году на пути к месту ссылки, в городе Команы. Он пользовался горячей любовью и глубоким уважением народа, и скорбь о его безвременной кончине жила в сердцах христиан. <img src=http://www.optina.ru//photos/blog/IMG_5810.jpg hspace=10 vspace=10 align=left>Спустя немногим более 30-ти лет, в один из дней, ученик святителя Иоанна, святой Прокл, Патриарх Константинопольский, совершая в память его богослужение в Великой Константинопольской церкви, произнёс слово к народу, прославляя угодника Божия многими похвалами. Присутствовавшие в храме, глубоко тронутые словом святителя Прокла, не дали ему даже окончить проповедь, как стали единодушно умолять Патриарха ходатайствовать перед императором, чтобы мощи святителя Иоанна были перенесены в Константинополь. Император, убежденный святителем Проклом, дал согласие и повелел перенести мощи. Однако посланные им люди никак не могли их поднять до тех пор, пока император, поняв причину этого, не прислал послание—к святителю Иоанну, смиренно прося у него прощения за себя и за свою мать Евдоксию. Послание зачитали у гроба святителя Иоанна и после этого легко подняли мощи, внесли их на корабль и доставили в Константинополь. Рака с мощами была поставлена в церкви святой мученицы Ирины. Патриарх открыл гроб: тело святителя Иоанна оказалось нетленным. Народ весь день и ночь не отходил от раки. Наутро рака с мощами святителя была перенесена в церковь святых Апостолов. Народ воскликнул: «Приими престол твой, отче!» Тогда Патриарх Прокл и клирики, стоявшие у раки, увидели, что святитель Иоанн открыл уста и произнес: «Мир всем». Святителю отче Иоанне Златоусте, моли Бога о нас! О чтении писем святителя Златоуста к диаконисе Олимпиаде в скорбных обстоятельствах (монаху) (из писем преподобного Амвросия, старца Оптинского) Принимаю живое участие и сострадаю тебе в тесном и стеснительном твоем положении, но не могу ничего сказать определенного, кроме слов святителя Златоуста, который говорит в письмах к Олимпиаде: "Пока есть возможность ограждаться человеческими средствами, дотоле Бог не действует и не являет Своей силы в затруднительных обстоятельствах. Когда же всевозможные человеческие средства истощатся, и почти совсем потеряется надежда к исправлению неисправимых дел, тогда Бог начинает чудодействовать и являть Свою силу, и паче чаяния человеческого творит то, в чем потеряна всякая человеческая надежда". Если можешь достать эту книгу, то советую ее читать со вниманием, потому что, кроме молитвы и прошения милости и помощи Божией, не нахожу для тебя чтения полезнее и отраднее и вразумительнее, как чтение писем святителя Златоуста к диаконисе Олимпиаде. Об остальном будем ожидать изменения на лучшее от мановения Всесильной Десницы и Всеблагого Господа, о всем промышляющего, паче чаяний человеческих. Сам ты давно знаешь сказанное, как далеко отстоят пути человеческие от путей Божиих. На этом и утвердим надежду нашу на лучшее и возверзим печаль свою на Господа. Вполне понимаю многотрудность и великую тяготу твоего положения. Но что делать? Некуда деваться, когда впали в терние будущих неудобств, уязвляющих не только до слез, но и до крови. Призывай в помощь молитвы святого пророка Илии, ревнителя и поборника, могущего понять твое положение.

О великой силе молитвы старца Анатолия свидетельствовал сам преподобный Амвросий: «Ему такая дана молитва и благодать, какая единому из тысячи дается». Будучи сам пламенным молитвенником, делателем молитвы Иисусовой, этому он учил и духовных чад. Он всем и часто напоминал о необходимости постоянной Иисусовой молитвы и соблюдении чистоты сердца. Обучая сестер Иисусовой молитве, он занимался с ними как с маленькими детьми; зная, что они по молодости своей еще не могут понять ее духовной глубины и в то же время на опыте изведав ее таинственную силу, он старался хоть чем-нибудь приохотить юные души к этой дивной молитве и говорил, бывало: „Я буду тебе гостинцев давать, только читай непрестанно: Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешную"... Когда одна инокиня сказала, что у неё плохое зрение, читать трудно, он ответил: «Читай молитву Иисусову и спасёшься». Занятым послушаниями он особенно советовал прилежать молитве Иисусовой, взамен правил. Другая инокиня свидетельствовала: «Я по поступлении в монастырь заболела. Мне было пятнадцать лет, доктора нашли у меня порок сердца и горловую чахотку и сказали, что я скоро умру, но мне не хотелось умирать. Батюшка сказал мне: «Читай, как можешь, и сидя и лёжа молитву Иисусову, и всё пройдёт». Так я и сделала и за святыми его молитвами выздоровела. И с тех пор прошло двадцать три года, и я живу и послушание несу по силам и по келии делаю всё для себя, хотя и не имею большого здоровья, но прежде не могла и по келии ходить». Из жития преподобного Анатолия (Зерцалова), старца Оптинского

<img src=http://www.optina.ru//photos/blog/P1020394.jpg hspace=10 vspace=10 align=left>Об себе пишете Вы, многоуважаемый Иван Александрович, что не можете сказать ничего утешительнаго о себе, и что стали хуже прежнего. Это еще не совсем плохо, когда видим, что плохо, а то нехорошо, когда человек ничего нехорошего в себе не видит. Покойный О. Игумен Антоний называл Петербург безгрешным городом. Ни в чем греха не знает. Кажется, об собственном исправлении из современных людей никто не помышляет, а в преизбытке любви, каждый заботится более об исправлении ближняго. Главная же забота Петербургских ревнителей, кажется, устремлена на исправление нас грешных монахов. Чего, чего не писали и не придумали по поводу дела Игумении Митрофании. Но при этом случае все высыпают запас давно готовых предположений, беспристрастно же никто не взглянул на это дело. По нашему мнению, главная вина Игумении Митрофании то, что она в угоду миру увлеклась мирскою деятельностию, забыв, что призвание инока - жизнь келлейная, очищение сердца от страстей, служение Богу, а не служение миру. Мир, хотя бы он называл себя страждущим человечеством, не должен отвлекать инока от задачи собственно иноческой. Если инок в тиши своей келлии занимается своим монашеским делом, как следует, то никто ничего не вправе требовать от него больше. Внешняя полезная деятельность монаха, та придача, которая может быть и не быть, смотря по обстоятельствам, насколько она мешает и не мешает, собственно, монашескому делу. Допускать монашество не иначе как с условием внешней полезной деятельности, значит отрицать монашество само по себе. Это напоминает немного тех, которые терпели существование академии наук, только на том основании, что она издавала календари. Призвание монаха по мере сил подражать Антонию Великому, который пустыни был житель и вселенную утвердил молитвами своими. Кажется и это не бесполезно, но мир этого знать не хочет. А Митрофания всею своею деятельностию усиленно поддерживала неправильный взгляд на монашество, хотела угодить миру и по Божию суду наказана миром. Уже в первые годы своей монашеской жизни она увлекалась мыслью о внешнем благотворении. Понемногу стала забывать долг внутреннего хранения. К этому присоединились самонадеянность, честолюбие и другие человеческие немощи, которые довели ея до теперешняго ея положения. Теперь ея все порицают, но никто не хочет вынести того заключения, что монахов не следует обязывать к внешней мирской деятельности. Впрочем, простите мне, что увлекся многословием и празднословием. Не о подобных делах пускаться в рассуждения следовало бы мне, а паче всех следовало бы мне помнить, что семя тли во мне есть.

Скорби – огонь, Слезы – вода, Бога ладонь, В помощь дана... ВБМ

Глава из книги "Голос заботливого предостережения" Архимандрита Лазаря (Абашидзе) Иеромонах Доримедонт укоряет святителя Игнатия в том, что он не смог по достоинству оценить современных ему духовных наставников, не признавал духовного делания за Оптинскими старцами, будучи послушником старца Леонида, этого «благодатного основоположника Оптинского старчества»[1], отошел от него, что и определило его «личный духовный опыт», «опыт… жизни без послушания старцу». Но пересмотрим кратко житие самого старца Леонида, затем святителя Игнатия в период его послушничества, чтобы глубже проникнуть в суть духовных отношений старца и ученика и того, что могло стать причиной их разлучения. Старец Леонид (в миру Лев Данилович Наголкин) в начале своего монашеского пути вступил в Оптину пустынь (1797), но через два года перешел в обитель Белобережскую. Причина этого перехода, скорее всего, была в том, что в то время в Белых Берегах настоятельствовал иеромонах Василий (Кишкин), старец духовной жизни, подвизавшийся немалое время на Афоне. Здесь же Лев вскоре был пострижен в монашество и наречен Леонидом, а затем вскоре же был рукоположен в иеромонаха. Уже через пять лет по вступлении отца Леонида в Белобережскую обитель братия избрала его настоятелем. Показательно, что и эти пять лет он не находился здесь постоянно, но временно переселялся в Чолнский монастырь, где тогда подвизался его земляк - схимонах Феодор, ученик великого старца Паисия (Величковского). Именно под руководством этого наставника отец Леонид научился противоборству страстям и достиг духовного просвещения. Тогда же он имел и духовное общение с настоятелем Брянского Свенского монастыря[2]. С избранным наставником отец Леонид не имел возможности видеться часто, тем более после того, как сам стал игуменом. Но вскоре сам старец Феодор переселился в Белобережскую обитель. Через четыре года по избрании игуменом отец Леонид сложил с себя настоятельство и вместе со старцем Феодором и другим подвижником - иеросхимонахом Клеопою - поселился в безмолвном месте, в глуши леса недалеко от обители. Но и здесь недолго прожили отцы вместе. Уже через год после вселения в пустынь отца Леонида старец его переселился в Новоезерский монастырь, а затем перешел в Палеостровскую пустынь. Через два года после разлучения со старцем отцы Леонид и Клеопа перебрались на Валаам, куда на следующий год прибыл и сам старец Феодор. Причем во всех этих обителях против старцев возбуждалось недовольство, и они натерпелись немало притеснений и гонений от братии. Причиной этих гонений было то, что к отцам стекалось за советами много народу - не только монахов, но и мирян всех сословий. Такое руководство старцев-подвижников тогда еще было новостью во многих русских обителях, и не все могли понимать учение их. Некоторые, даже из благомыслящих подвижников валаамских, смотрели на жительство старцев с недоумением. Так что и с Валаама старцам Феодору и Леониду пришлось перебраться в Александро-Свирский монастырь[3]. Стоит нам обратить внимание на то, какие отношения были у отца Леонида со старцем Феодором: «Замечательно,- говорится в житии,- что отец Феодор, бывши старцем-наставником отца Леонида, в то же время имел его своим духовником и другом духовным. Опасаясь, как бы отец Леонид, как ученик, не стал действовать в отношении к своему старцу по пристрастию снисходительно, отец Феодор, приступая к исповеди, скажет, бывало, иногда: “Ну, Леонид, смотри, чтобы не щадить”. И если отец Леонид делает своему старцу какое-либо замечание, оно всегда принималось им с любовию и благодарностию»[4]. Через пять лет по переселении в обитель Александро-Свирскую отец Феодор окончил многотрудное поприще земной своей жизни, испустив дух на руках любимого своего ученика, «а вместе и духовного отца своего, отца Леонида»,- говорится в житии. Перед смертью, получив дар прозорливости, старец отечески уговаривал своих сподвижников: «Отцы мои! Господа ради друг от друга не разлучайтесь, поелику в нынешнее пребедственное время мало найти можно, дабы с кем по совести и слово-то сказать. Да вы теперь сие и на опыте, яко в зерцале, видите. Но, к сожалению, за премногие грехи мои, в нашем союзе не находится ныне такого мужественного и достойного строителя, который бы мог содержать обитель и нас окормлять по преданию святых отец, и назидать благорассмотрительно… Но собраться воедино, кажется, полезно для подкрепления друг друга»[5]. По словам отца Доримедонта, «в те времена в русском монашестве опыт послушания старцу жил и плодоносил»! Но, как мы видим, именно то самое старчество, на которое неоднократно он указывает, не понималось в русских монастырях, считалось каким-то странным новшеством и подвергалось гонению. Находим, что самые старцы признавали духовную пребедственность времени, редкость духоносных отцов, свидетельствовали, что мало найти можно таких, с кем по совести и слово-то сказать. Опять находим, что и между этими отцами отношения были иными, чем у послушника со старцем в древнем монашестве: здесь также осуществляется принцип, о котором все чаще говорят отцы последнего времени: «два или три единомысленных пусть составят союз и друг друга руководят или друг друга вопрошают, ведя жизнь во взаимном послушании, со страхом Божиим и молитвою, в умеренной строгости аскетической»[6]. Проследим далее путь святого старца Льва. После смерти отца Феодора иеросхимонах Лев с близкими учениками вновь переселился в Оптину пустынь. Настоятель обители игумен отец Моисей поручил руководству старца всех жительствовавших в обители братий, да и сам подчинился его влиянию. «Старец отец Леонид, как имевший дар прозорливости, вникал во все. В то время назначение послушаний, келий и т. п. - все делалось… по указанию старца. «…» Старец заправлял не только внутреннею, духовною, но и внешнею стороною братства обители»[7]. Но и здесь через некоторое время на старца Леонида было воздвигнуто гонение, как говорится в житии: «В числе прежних оптинских братий были благоговейные, добрые иноки; но каждый из них жил по своим понятиям и подвизался, как сам умел. Главное же их внимание обращалось на внешние труды и на деятельные добродетели… О старческом же пути они не имели никакого понятия. Потому, когда поселился в обители старец отец Леонид со своими учениками, когда заговорили о старчестве и духовном окормлении, об очищении совести и откровении помыслов, об отсечении своих хотений и рассуждений, о внутреннем делании,- все это многим показалось каким-то новым непонятным учением, которое некоторые даже прямо стали называть новою ересью»[8]. Последовали жалобы епархиальному епископу, старцу неоднократно запрещали принимать народ для духовного окормления, переводили из келии в келию. Такое старческое руководство, как говорится в житии, «было тогда не только в Оптиной пустыни, но и во всей Калужской епархии, а может быть, и в целой России… еще новостию»[9]. Дело дошло даже до того, что поползли слухи, будто старца собираются сослать в Соловецкий монастырь. Ученики его, «страшась за старца… опасались и за себя: кто мог без него вести их по пути спасения? Пока жив был отец Леонид, никто для них не мог назваться старцем, ни к кому не было такой полной веры, ничье слово не имело такой великой силы. «…» С отнятием его все падало»[10]. Так что неверно будет утверждать, что в то время старчество в Оптиной было уже обычным деланием, скорее, оно только начинало насаждаться, и с немалыми трудностями. Теперь кратко расскажем о самом святом Игнатии (Брянчанинове) и о том, как он пришел в монастырь и стал послушником старца Леонида. Родился Димитрий Александрович (таково было его мирское имя) в 1807 году в семье богатой и благочестивой, которая происходила от рода древних дворян и была весьма известной и чтимой фамилии. В шестнадцать лет он вступил в главное инженерное училище Санкт-Петербурга, которое было основано по настоянию его Высочества Николая Павловича Романова, в 1825 году ставшего Российским императором. На тот момент Николай Павлович являлся генерал-инспектором инженеров и сам ежегодно отбирал пансионеров, которых брал под свою опеку и на содержание. Вскоре же Великий князь обратил особенное внимание на благообразного, талантливого юношу Брянчанинова и вызвал его в Аничковский дворец, где представил своей супруге Великой княгине Александре Феодоровне, после чего тот был зачислен в ее пансионеры. Став императором, Николай Павлович и его супруга императрица Александра продолжали оказывать свое милостивое расположение Димитрию Александровичу. Когда же до отца его, Александра Семеновича Брянчанинова, стали доходить сообщения, что сын его Димитрий много уделяет внимания духовной жизни, часто посещает храмы и монастыри, то он крайне забеспокоился такой набожностью сына и стал всячески препятствовать ему в его желании избрать иноческий путь. Он привлек к этому своих влиятельных друзей и родственников в столице, от лица которых, наконец, была предъявлена жалоба митрополиту Петербургскому в том, что монахи и духовник Невской Лавры склоняют Димитрия Александровича, юношу весьма любимого императором, к монашеству. После этого митрополит запретил духовнику Лавры принимать Брянчанинова на исповедь. Димитрий Александрович был много наслышен от лаврских монахов о старце Леониде, и, наконец, представился ему случай видеться с самим старцем. Об этой встрече Димитрий говорил впоследствии своему искреннему другу: «Сердце вырвал у меня отец Леонид, теперь решено: прошусь в отставку от службы и последую старцу, ему предамся всецело душею и буду искать единственно спасения души в уединении». Но долгое еще время Брянчанинову препятствовали во вступлении в монастырь и близкие родственники, и влиятельные знакомые, и даже сам император, к тому же прибавлялись затруднения со стороны физического его здоровья. Наконец, на двадцать первом году своей жизни, преодолев множество преград, он вступил в Александро-Свирский монастырь в послушание к старцу Леониду. Беспрекословное послушание и глубокое смирение отличали поведение послушника Брянчанинова. Он со всей душой предался старцу Леониду в духовное руководство, и отношения эти отличались всей искренностью и прямотой. Послушник во всем повиновался воле своего духовного отца, все вопросы и недоумения разрешались непосредственно старцем. Старец же не ленился делать замечания своему юному питомцу, вел его путем внешнего и внутреннего смирения. В отношении Димитрия им был предпринят крайне смиряющий образ руководства, скорее всего, для того, чтобы победить в молодом ученом офицере всякое высокоумие и самомнение, которые обыкновенно присущи каждому благородному и образованному человеку, вступающему в среду простецов. Старец постоянно подвергал своего ученика испытаниям, и такие опыты смирения нравились благородному послушнику. Димитрий Александрович с покорностью отправлял и низкие служения. Но, как говорится в жизнеописании святителя Игнатия, «испытаниям, хотя бы они совершались в духовном разуме, есть мера, свыше которой они утрачивают свою привлекательную духовную сторону, остаются при одной внешности. Усердие и ревность подвергаемого испытаниям начинают тогда ослабевать, когда не получают подкрепления в силе духовного разума, которым должны быть проникнуты такие испытания. Старец при таком образе действований должен обладать в достаточной степени этой силой, чтобы его действия были несоблазнительны и удобоприемлемы… Древние святые отцы в таких случаях действовали чудодейственной силой, и она удерживала при них послушников. Разум рождается от опытности, опытность приобретается от многих примеров; а этот пример обращения с благовоспитанным и умственно необыкновенно развитым послушником в духовной практике отца Леонида едва ли был не первый. Тщательное воспитание при всем внимании к духовно-нравственной стороне требует сообразо[вы]ваться и с физическим состоянием воспитываемого, а умственное его развитие нуждается в соответственном себе упражнении. Трудно предположить, чтобы все это соблюдалось при помянутых испытаниях…»[11]. Сам святитель Игнатий замечает, что в древности, «когда старцы обиловали благодатными дарами, а новоначальные - усердием и силой произволения», уничижение часто употреблялось при воспитании монахов, при этом «вырабатывалось сердечное смирение». Однако, как подчеркивает далее святитель, «духовное врачевство это, сохраняя само по себе все достоинство свое, нуждается в наше время в особенном благоразумии при употреблении его. Благоразумие требует от современного старца, чтоб он, всматриваясь в собственное свое преуспеяние, не возлагал на ближнего таких бремен, каких сам не нес и не в силах понести. Жестокое уничижение в наше время может сокрушить новоначального, расстроить его навсегда»[12]. Иногда одолеваемый духом уныния послушник не только находится в опасности изнемочь от уничижений, но нуждается даже в похвале со стороны наставника. Как говорила игумения Арсения Себрякова (1833-1905), матушка весьма высокой духовной жизни, «похвала, иногда и просто по-человечески приятная и ласкающая самость, бывает полезна, как ободряющая унывающий дух. Бывало, при матушке [схимонахине Ардалионе, старице игумении Арсении] почувствуешь уныние духа от понятия и ощущения полной греховности и немощи своей и придешь к матушке с просьбой, чтоб она похвалила меня и уверила бы меня в моей способности к спасению. Матушка действительно начнет уверять, и так серьезно и сильно, что я поверю, и утешусь, и ободрюсь. И не боялась она поблажить самости, но и ее употребляла как орудие, спасающее против уныния, наносимого иногда силою вражиею. Так десными и шуиими соделывается наше спасение»[13]. По замечанию святых отцов, между иноками бывает много несходств и различий, и добрый наставник «должен ясно знать состояние и устроение каждого из подчиненных», при этом «часто немощнейший бывает смиреннее сердцем, а потому и судии духовные должны такого легче наказывать»[14]. Были ли все эти тонкости духовного руководства верно употреблены в отношении юного Димитрия старцем Леонидом? Это остается под вопросом. Спустя год по вступлении Димитрия Брянчанинова под руководство отца Леонида первая горячность в послушании старцу начала остывать. У него стало появляться недовольство старцем: некоторые его поступки казались послушнику не согласными с учением святых отцов, также старец Леонид не мог удовлетворительно отвечать на все его вопросы, разрешать все его недоумения. Как говорится в жизнеописании, «вероятно, эти вопросы касались более возвышенных сторон жизни духовной, которая в высших своих проявлениях в каждом подвижнике представляет свои особенности, а потому неудивительно, что отец Леонид, при всей своей мудрости духовной, не мог удовлетворительно разрешить такие вопросы»[15]. Димитрий Александрович не вскоре отошел от руководства старца Леонида, он еще следовал за ним при переселении старца с учениками в Площанскую пустынь. Здесь духовная неудовлетворенность, скорбь и томление еще более увеличились в душе послушника, но старец приписывал это неудовольствие то болезненному состоянию ученика, то внутреннему его превозношению против других, чего на самом деле Димитрий был вполне чужд. Он ощущал только свою немощь и опасался своего крушения, что ускользало, однако, от проницательного старца и приводило к ошибочности взгляда его на душевное состояние ученика. К отделению от старца располагало Брянчанинова и то обстоятельство, что на него и его искреннего товарища Михаила Чихачева (который к тому времени присоединился к Димитрию) оказывала душевредное влияние рассеянность и молва, имевшая место в среде весьма увеличившегося числа учеников старца. Димитрий Александрович и Михаил задумали отделиться от отца Леонида и по примеру святого Паисия (Величковского) устроиться уединенно в отведенной им в обители келии и жить на правилах скитской жизни, то есть жить вдвоем с общего совета и друг друга тяготы носить ради Христа. Старец Леонид поначалу не соглашался на такое их отделение. Димитрий видел, что его не понимают, превратно судят его намерение, он постоянно болезновал, изнывал душой, не переставая умолять Господа устроить судьбами Его их жизнь. Через некоторое время Димитрию Брянчанинову было благодатное видение, которое указывало предначертанный ему от Господа путь искреннего отречения от мира и удел страданий, в которых товарищ его должен стать участником. Видение было передано старцу Леониду, который увидел из него, что нет воли Божией удерживать этих послушников при себе. Он благословил их жить отдельно и избрать себе другого духовника - общего монастырского. Святителю Игнатию часто ставят в вину то, что он не остался навсегда под духовным руководством старца Льва Оптинского. Но ведь и сам старец Леонид не сразу избрал себе духовного наставника, который бы мог удовлетворить его духовные нужды. Мы не находим, чтобы послушник Лев, недолго думая, в первой же обители, куда привел его Бог, сразу же с верой предался в полное руководство какому-либо опытному монаху и оставался в таком послушании до смерти, что, казалось бы (если встать на позицию отца Доримедонта), должно было быть самым предпочтительным для него, кратчайшим путем к небу. Однако отец Леонид вышел из обители, в которую вступил вначале, в поисках более духовного руководства. Вот, казалось бы, он находит старца духовной жизни, подвизавшегося немалое время на Афоне, настоятеля обители, однако опять не удовлетворен, обращается за руководством к подвижнику, живущему в другой обители, и ради этого по временам живет там. При таком упрощении вопроса о выборе духовного руководителя и полного вверения в руки его своего спасения можно и святого Паисия (Величковского) винить в том, что он, так ревностно желая найти старца, проходил мимо многих подвижников, неоднократно находился в послушании у достаточно опытных духовников, однако не удовлетворялся их наставничеством, тайно убежал из обители, где обретались и прозорливые отцы, как видно из жития. Как понимать то, что и с теми старцами, от которых, по словам самого преподобного Паисия, он получил и монашеское наставление, и великую духовную пользу, он не мог остаться, опасаясь рукоположения во священство? Почему же он не посчитал возможным в этом вопросе отсечь свое мудрование и ради послушания духовному старцу целиком предоставить ему решение и этого вопроса? Как видим, преподобный Паисий многие годы находился в послушании у отцов то в одной обители, то в другой, но тем не менее утверждает, что за все это время не нашел желаемого душе его духовного (старческого) руководства, «не сподобился… даже следа от кого-нибудь увидеть здравое и правильное рассуждение, наставление и совет, согласный с учением святых отцов…». То же самое говорит о себе святитель Игнатий: «Я желал быть под руководством наставника, но не привелось мне найти наставника, который бы вполне удовлетворил меня, который был бы оживленным учением отцов. Впрочем, я слышал много полезного, много существенно нужного, обратившегося в основные начала моего душеназидания»[16]. «Когда я поступил в монастырь, ни от кого не слыхал ничего основательного, определительного. Бьюсь двадцать лет, как рыба об лед! Теперь вижу несколько делание иноческое, но со всех сторон меня удерживают, не впускают в него…»[17]. Примечательно, что и Оптинский старец Макарий не скоро нашел такого руководителя, который мог бы вполне удовлетворить его духовные нужды. В самом начале своего вступления в монастырь (Площанскую пустынь) он был поручен попечению братского духовника. Молодой послушник предал себя ему в полное повиновение. Однако внимание старца было обращено главным образом на внешнее делание, и душа юного подвижника не могла удовлетвориться этой одной внешней стороной иночества. Мысленная брань, бесовские приражения не давали покоя душе. «И чем более преуспевал он во внешнем делании,- говорится в жизнеописании старца,- тем более сознавал недостаток в руководстве с даром рассуждения помыслов для преуспеяния в делании внутреннем, без которого… нельзя достигнуть плода иноческой жизни, или преуспеяния»[18]. Тогда отец Мелхиседек (имя отца Макария по пострижении в рясофор) решил отправиться в Киев для поклонения мощам святых угодников, заходя по пути в разные пустынные обители. Здесь он разузнавал о старцах духовной жизни, вступал с ними в беседу, «имея в намерении отыскать бесценный бисер - Христа»[19]. По возвращении в свою обитель он вскоре был пострижен в мантию с именем Макарий. Тогда же в Площанскую пустынь пришел на жительство один из учеников старца Паисия (Величковского), схимонах Афанасий, старец духовной жизни. Отец Макарий вошел с ним в духовное общение и по благословению настоятеля перешел под его руководство, которое продолжалось почти десять лет. Старец Афанасий имел при себе много духовных книг и среди них - верные списки всех письменных трудов старца Паисия. Отец Макарий по благословению наставника с горячим рвением принялся утолять свою духовную алчбу и жажду внимательным чтением и списыванием этих рукописей. «Но чем более углублялся любомудрый инок в чтение святоотеческих писаний,- говорится в жизнеописании,- тем более возгоралась в нем ревность достигнуть желаний края - духовного делания, научиться умной Иисусовой молитве…»[20]. Но старец его не мог удовлетворить любознательность своего ученика с этой стороны, поскольку сам проходил лишь устную молитву, имея запрещение от старца Паисия касаться ему высокого молитвенного делания. Отец Макарий должен был ожидать благоприятного случая для сближения со старцами, которые стяжали сей дар по преемству от других опытных наставников. После того опять отец Макарий совершал паломничество к киевским святыням, опять встречался и общался со многими старцами, желая обрести наставника в молитве. Наконец он примкнул к сонму учеников старца Леонида, поселившись в Оптиной. Итак, мы видим, что одной только решимости со стороны послушника быть во всецелом послушании у наставника недостаточно для того, чтобы разрешились все его духовные проблемы. К тому необходимо иметь достаточную опытность и духовную проницательность самому старцу. Доримедонт [Сухинин], иеромонах. Учение святителя Игнатия… С. 17. См.: Житие Оптинского старца иеромонаха Леонида (в схиме Льва). Оптина пустынь, 1994. С. 5-11. См.: Там же. С. 12-27. Там же. С. 28. Житие Оптинского старца иеромонаха Леонида… С. 31-32. Феофан Затворник, святой. Творения. Собрание писем. Вып. V-VI. Печеры; М., 1994. Письмо 917. С. 200. Житие Оптинского старца иеромонаха Леонида… С. 55. Там же. С. 97. Там же. С. 195. Житие Оптинского старца иеромонаха Леонида… С. 301. Жизнеописание епископа Игнатия Брянчанинова. С. 53-54. Отечник. Избранные изречения святых иноков и повести из жизни их, собранные епископом Игнатием (Брянчаниновым). [Брюссель], б. г. С. 152. Путь немечтательного делания. Игумения Арсения и схимонахиня Ардалиона. М., 1999. С. 280. Иоанн Лествичник, преподобный. Лествица. Слово особенное к пастырю. Гл. 7:4. С. 260; Гл. 10:3. С. 262. Жизнеописание епископа Игнатия Брянчанинова. С. 54. Игнатий (Брянчанинов), святитель. Аскетические опыты. Т. 1. С. 561. Собрание писем святителя Игнатия… Письмо 162. С. 318. Агапит (Беловидов), архимандрит. Жизнеописание Оптинского старца иеросхимонаха Макария. М., 1997. С. 23. Там же. Там же. С. 28.

https://dl.dropbox.com/u/14810178/334a985ef559.mp3 К Тебе мой Бог мое моленье Дерзаю с духом произнесть Излить всю боль и все томленье Одно лишь только утешенье В молитве этой Ты и есть И в счастье пред Тобой склониться Всем естеством желая скрыться От всех ненастий и забот И горько плакать и молиться От беспощадности невзгод Ты знаешь сердце мое Боже Что для меня всего дороже Всех благ, сокровищ, наслаждений Одно короткое мгновенье Побыть наедине с Тобой И с этим ничего в сравненьи не может быть Одной мольбой к Тебе об этом я взываю И горько плачу вспоминая, Ненастных прежних дней печать И как не плакать, не стонать Свободный раб Моя свобода – могилы мрак И на земле я сын плененного народа В чем боль привычкой стала мне В чем стал привычен горький жребий И что осколки детских лет Остались словно нежный свет Зари не вспыхнувшей на небе Но лишь одно мне не понять Зачем кому-то отбирать, Топтать и рвать мою отраду, Мою последнюю усладу Когда в молитве к небесам К Тебе лечу, Я не отдам, Я не отдам под власть закона Красу молитвенного стона И на попрание ногам Свое единственное счастье Могуществу жестокой власти Не допущу и не продам. Я волен в духе пусть не в теле Но тленным только прах царит Ты будь судьею в этом деле Тебе мой дух принадлежит Тебе, мечта и утешенье И эти краткие мгновенья Что в жизни лучше может быть Когда склонив свои колени, Душою жаждущей общенья Вновь обретаю силу жить. Тебе мой Бог, Тебе всю душу, И тайны горечь отворю Приди, я сердцем жажду слушать И ощущать любовь твою. Возможно не была молитва Такой как в этот древний час, Но силой времени не скрыта, То, что кричит порой и в нас. Кто мог душе твоей усталой, Душе измученной, без сил, Сказать о том как много дала Судьба твоя, о Даниил. Ты мог ценить тем незаметным, Тем незавидным и простым, Простым общеньем с Богом, В этом ты мог дышать буквально Им Ты мог, что многие не могут Что очень многим невдамек, То, как душа приходит к Богу, И как к душе приходит Бог. Но ты не знал тогда в терзании Среди зверей во рву о том, Что чрез заслон веков потом Посмотрит с чистым пониманьем Святая Церковь, и в страданьи Пойдет за Богом с ним путем И в лицах слабых, неспособных, Но внутренне Тебе подобных Она сумеет сохранить вс¨ Что нам данно в утешенье, В поддержку, в слово наставленья, Все что дает нам силу жить. А царь, чего он горько стонет Ужели ему дано страдать, Ужели вправду сон отгонит Великой совести печать Тебе ли грозному владыки Рыдать как малому дитю, Тебе ль, чей скипетр великий Под властью держит всю страну Тебе ль стонать, как раб под гнетом Чья незавидная судьба Так малоценна и черна, Но в чем-то мрачном и далеком Собой так схожа на тебя. Теперь ли ты постиг стеная Безжалостную правды суть, Теперь ли ты познал рыдая, Что капли гордости, чуть-чуть Вкусить совсем не много надо Для славы тленной и затем, Она имеет силу яда Убьет в душе любовно тем, Чем дорожить как жизнью нужно И что нам жизнь несет собой то, Что зовем мы просто дружбой, Что так не ценится порой. Хотя не нам судить об этом Чего в душе греха таить Мы все виновны и при этом Не даст нам правду совесть скрыть Но ты взгляни, там над востоком Алеет небо, посмотри, А друг, твой друг во рву глубоком Возможно жив еще, беги Беги, надежды упованье Тебя пусть снова оживит Пусть вспомнит с радостью сознанье Что Бог прибежище и щит Вот ров уже перед глазами Довольно горестно вздыхать И не стесняйся закричать Нет в том стыда, кричать слезами Нет в том позора и греха И душу изливай устами Во тьму безжалостного рва Где ты? Который любишь Бога Ответь, смог ли спасти тебя Тот кому верен был во многом Кому служил, кого любя, Ценил превыше жизни тленной, Превыше радости мгновенной Не побоявшись умереть Спас ли тебя твой Бог, ответь. Я, отступая здесь замечу Что очень трудно описать Простою рифмой силу встречи Мне легче смыслом передать Возможно пусть и не дословно Но слишком силен этот миг Насколько сладостно, огромно Сплотило время этот стих Но я бессилен, я признаюсь Возможно я бы так не смог Но в крике этом содрогаясь «Я жив, и жив Господь мой Бог!» Ответьте мне, кто правду любит И тот кто в истине живет Ужели Бог своих забудет Ужели своих оставит Тот, В ком счастье, мир, любовь, свобода, И кто готов в огонь и в воду идти Но с теми лишь идет, Кто служит не себе в угоду. Пусть это слово подтвердит И тот кто горя муку знает Пусть эта истина пылает И изнемогших обновит А дней прошедших быль живая На миг открывши тайны тень Зовет, зовет не уставая Встречать грядущий новый день Что он несет нам мы не знаем Учась же времеменем ценить Мы чаще к Господу взываем И получаем силу жить