Таблица лидеров

Написание этого письма является следствием чувства огромной благодарности, переполняющей меня. Наверное, каждый человек, открывающий для себя православие, читающий творения Святых Отцов, тянется в Оптину, как мотылек к свету. Так стремилась и моя душа. И вот мы поехали всей семьёй на один день. Уже вечером я покидала монастырь, увозя необычайные по силе и красоте впечатления о его стенах, о доброжелательных людях, которые мне повстречались, с кем я перекинулась двумя-тремя словами при входе и в книжной лавке. Мне почему-то вообще не хотелось ни с кем много говорить, хотелось уединения. Я отказалась от экскурсии и просто бродила по дорожкам монастыря. На входе храма в честь Преображения Господня мне встретился совсем седой, худощавый, невысокого роста, пожилой человек, одетый в черное монашеское одеяние. Я робела, но всё же осмелилась попросить благословение, не зная, кто это, какой сан… Меня поразило лицо этого человека-оно всё светилось внутренним светом и радостью. Ответ меня впечатлил еще больше, он не мог дать благословления, сказал только: «Я без креста», но сказал так, что я не почувствовала ни малейшего огорчения, а скорее восхищение его мягким спокойным голосом, доброжелательным тоном и ласковой улыбкой. И стало радостно от встречи. Вот оно, на деле, настоящее христианство, о котором я, новоначальная, узнавала потихонечку из творений Святых Отцов. Передо мной стоял потрясающий человек, и я им любовалась. Еще два раза случайно я встретила его, хотелось подойти и сказать: у меня к Вам душа тянется, но я не осмелилась. Вечером я уже ехала домой, а перед моим внутренним взором всё стояли иконы, храмы монастыря, я словно опять стояла на службе… В моем сердце навсегда поселилось что-то очень хорошее. Это потрясающее место, чудесным образом сочетает в себе и красоту природы, и красоту архитектуры, и красоту людей-Оптина Пустынь. Это святая земля, прекрасный благодатный островок, куда хочется возвращаться снова и снова. Откуда мне тогда было знать, что, там, в миру, куда я возвращалась, навсегда в душе поселится тоска по этому уголку земли, а воспоминания долго еще будут согревать . Мне не хотелось ни говорить, ни смотреть по сторонам, чтобы подольше сохранить то чувство, которое было на сердце. И долго в памяти стояло доброе лицо того пожилого монаха, я мысленно улыбалась и тихонечко молилась, благодаря Бога…Как бы хотелось еще раз согреться в лучах любви к ближнему, исходящих из глаз старца. Для меня, стоящей только на самом пороге христианства, только открывшей дверь и с интересом заглядывающую в нее, каждая такая встреча имеет огромное значение и в укреплении веры, и в критическом взгляде на самою себя. Каждая такая встреча-урок настоящей любви, доброжелательности вплоть до интонации, до тона, которым надо говорить с людьми…И только хочется поблагодарить Бога за то, что он хранит эту священную землю, Оптину Пустынь, монахов и монахинь, которые хранят священную Веру, и попросить вас, дорогие Братья и Сестры, одетые в черное монашеское одеяние –самое красивое, самое прекрасное одеяние в мире, молитв о моей душе. Светлана (Красногорск)

В Малоярославецком уезде было село под названием Личино, в котором жил крестьянин Борис Иванович Иванов. В молодости он, еще при крепостном праве, пока был неженат, не раз пускался в бега. Нет, он не был лентяем или пьяницей, работать на земле любил и умел сызмальства, но его тянуло в монастыри, постранствовать, помолиться, подышать там как бы освященным воздухом... Потом, уже при жизни своей в Скиту Оптиной Пустыни, он рассказывал старцу Варсонофию, тогда еще послушнику, об этих своих побегах... «Барин объявит розыск, — рассказывал он. — Найдут меня и вернут этапным порядком... Ну, конечно, на съезжую. Сильно накажут. Я поправлюсь да и снова уйду!» О наказаниях этих он говорил с улыбкой, прибавляя: «Старые порядки лучше были, хоть и сильно попадало... А ныне худо: власти нет, всякий живет сам собою». «Ну, про Оптину этого сказать нельзя», — заметил о. Варсонофий. — «Еще бы, — ответил о. Борис, — если бы и в монастырях всякий жил по своей воле, то совсем была бы погибель». Потом женился он, перестал бегать. Надо было кормить семью, — дочка у него росла. Жил он, всеми уважаемый, трезвый и богомольный, трудился, как и все. Из нужны выбраться не удавалось. Уж ему за шестьдесят, — дочь замуж отдана, а супруга скончалась. И вот слышит он голос, звучащий где-то внутри него самого, ему казалось — в самом сердце: «Оставь все и иди в монастырь. Ты ведь бывал в Скиту Оптиной Пустыни... Помнишь, как он тебе мил показался? Пуще дома родного... Иди туда». Оставив землю общине, выправив нужные бумаги, крестьянин Борис отправился в Оптину Пустынь. И настоятель обители архимандрит Исаакий, и скитоначальник иеромонах Анатолий с любовью приняли его. Он поселился в Скиту в келлии привратника: дверь келлии выходила в Скит, а окно — в лес... Был 1884-й год. О. Борису было шестьдесят три года. Старец Варсонофий вспоминал, что о. Борису ночью случалось отгонять от ворот бесов, которые приходили толпой, стучались и требовали отворить ворота. Он творил Иисусову молитву, и они пропадали. Когда его постригли в мантию — неизвестно. О. Варсонофий рассказывал, что часто навещал о. Бориса, который любил его: «Был он из простых, но имел высокую душу. Батюшка Амвросий облек его в тайную схиму. Отец Борис меня не стеснялся, и я видел его в схимнической одежде. Часто, указывая на Херувимов и Серафимов, изображенных на ней, он говорил: — Посмотри, у меня на груди изображение Серафимов. Для чего это? Чтобы подражать им. А что я? Одна мразь... Строго взыщет Господь и за одежду, если кто носит ее без внимания. Осудит и меня Господь, и имею я одно только оправдание, что не сам я просил высшего ангельского чина, а принял его за послушание к о. Амвросию». 21 сентября 1893 года о. Варсонофий записал: «Вратарь нашего Скита старец схимонах Борис, отстоявши вчера повечерие, придя в келлию, внезапно заболел — ноги отнялись. У бдения он поэтому быть уже не мог, не был и у обедни сегодня... Говорил мне, что пришло время переходить в вечную жизнь. Видел, будто, вчерашнюю ночь, что подходит он к какой-то великой реке, чрез которую переправился на рассвете. Переправа совершилась так быстро, что он не заметил. Вышедши на другой берег реки, видит храм исполинских размеров, занимающий пространство примерно с десятину и такой же великой высоты... Храм был прекрасным, походил на собор Калужского монастыря св. Лаврентия. Когда он вошел в храм, то в это время там шла обедня, которую совершал архиепископ Григорий, бывший Калужский Преосвященный, усопший лет тридцать тому назад. Внутренность храма была неизглаголанной красоты. Когда о. Борис хотел выйти из храма, то дверей не нашел и остался в нем. В это время он проснулся». Пять лет пролежал о. Борис, подвизаясь в терпении и молитве. Незадолго до кончины его переместили в монастырскую больницу. Господь открыл ему время его кончины. «Я часто навещал его, — писал старец Варсонофий. — Но вот настала Страстная неделя. Службы церковные, дела — совсем некогда было, и я, прощаясь с отцом Борисом, сказал ему, что приду только на второй день Пасхи. Он сначала хотел возразить, а затем, соглашаясь, сказал: "Хорошо, приди поглядеть на меня... Молись за меня и братию попроси молиться — в воскресенье и в понедельник". — "Да вся братия, отец Борис, итак молится за вас, да и я, конечно, буду молиться, и не только в воскресенье и понедельник". Отец Борис тихо повторил: "Пусть молятся обо мне в воскресенье и понедельник"». «Я не понял его, — пишет о. Варсонофий. — Утром во вторник я пришел навестить больного и узнал, что он уже скончался. Так и сбылись слова старца: действительно, только в воскресенье и понедельник можно было за него молиться как за живого, а во вторник — уже за усопшего. Я подошел к его постели. Лицо его было исполнено неземного величия и сияло, как у Ангела. Долго грустил я о его кончине и вдруг вижу во сне, будто нахожусь в храме, людей нет никого, и только посреди храма гроб, а в нем о. Борис лежит живой. — Отец Борис, да ведь вы умерли, как же вы живы? — Жив Господь, жива душа моя! — был ответ. Я проснулся с радостным чувством. В час кончины о. Бориса одной шамординской схимнице было видение. Идя к утрене, она увидела зарево на востоке, как раз по направлению Оптиной Пустыни. Вглядываясь в зарево, она увидела душу, быстро возносившуюся к небесам, так же, как св. Антоний Великий видел возносящуюся душу пустынника. Схимница рассказала о своем видении, но ей не поверили. Вскоре приехал вестовой из Оптиной к игумении Евфросинии с известием, что схимонах Борис скончался в четыре часа утра. Видение было как раз в это время». Иеромонах Даниил (Болотов) написал еще при жизни о. Бориса его портрет. Каким-то образом он, портрет этот, оказался на стене в келлии скитоначальника, когда им стал о. Варсонофий. Уезжая не по своей воле из Скита настоятелем в Старо-Голутвин монастырь, о. Варсонофий почти ничего не взял с собой. Многие иконы и портреты остались на своих местах... В четверг Светлой седмицы, когда в келлию о. Варсонофия приходили его духовные чада и братия, он, в частности, сказал: «Вот и портрет схимонаха Бориса останется... Дивный это портрет, замечательно выражение лица его, полное любви и кротости. Останется он здесь молиться за меня, грешного». Схимонах Борис был похоронен на Светлой седмице 1898 года в обители близ алтаря храма преподобной Марии Египетской. Краткие сведения о нем на чугунной плите заключались следующими теплыми словами: «В суровых подвигах, непрестанной молитве, добрый, светлый и веселый в глубокой старости мирно почил». Глава из книги "Оптинские были"

В субботу Светлой седмицы мы побывали в Оптиной Пустыни. Ранним утром, дружно помолившись, мы отправились в путь. К сожалению, на Литургию мы опоздали и приехали к Крестному ходу, на котором нас щедро окропили Святой водой. После Литургии нас ждала вкусная трапеза и интересная экскурсия, на которой нам рассказали об Оптинских старцах, об истории монастыря, а также, о знаменитых людях, побывавших в Оптиной в свое время. Далее, мы отправились на молебен преп.Амвросию Оптинскому, отслуженный перед его Святыми мощами: "Радуйся, преподобне Амвросие, богомудрый учителю веры и благочестия!" После молебна - свободное время: все зашли в открытые храмы, помолились перед мощами святых, которые находились там. Больше всего мне запомнилось посещение могилок убиенных на Пасху 1993 года монахов - иеромонаха Василия, иноков Трофима и Ферапонта. Именно там я поняла, что такое молитва души : ощущение света и радости. Я расстроилась, что не смогла побывать на Святом источнике; когда мы поехали в Шамордино- женский монастырь, недалеко от Оптиной, то пошел сильный дождь, а потом в небе засияла двойная радуга! И тогда я подумала: " Вот он - Святой источник Оптиной!" Я заметила, что на территории Оптиной, как будто другой воздух. Как будто там - другая жизнь. Уже сейчас хочется вернуться в Оптину Пустынь, чтобы ощутить покой и умиротворение, вечную, прибывающую там Пасхальную радость. Чтобы, несмотря на суету паломников почувствовать, что душа возвращается домой. Домой к Богу.

Анекдот этот случился со мной уже слишком давно, в мое доисторическое, так сказать, время, а именно в тридцать седьмом году, когда мне было всего лишь около пятнадцати лет от роду, по дороге из Москвы в Петербург. Я и старший брат мой ехали, с покойным отцом нашим, в Петербург, определяться в Главное инженерное училище. Был май месяц, было жарко. Мы ехали на долгих, почти шагом, и стояли на станциях часа по два и по три. Помню, как надоело нам, под конец, это путешествие, продолжавшееся почти неделю... И вот раз, перед вечером, мы стояли на станции, на постоялом дворе, в каком селе не помню, кажется в Тверской губернии; село было большое и богатое. Через полчаса готовились тронуться, а пока я смотрел в окно и увидел следующую вещь. Прямо против постоялого двора через улицу приходился станционный дом. Вдруг к крыльцу его подлетела курьерская тройка и выскочил фельдъегерь в полном мундире, с узенькими тогдашними фалдочками назади, в большой трехугольной шляпе с белыми, желтыми и, кажется, зелеными перьями (забыл эту подробность и мог бы справиться, но мне помнится, что мелькали и зеленые перья). Фельдъегерь был высокий, чрезвычайно плотный и сильный детина с багровым лицом. Он пробежал в станционный дом и уж наверно "хлопнул" там рюмку водки. Помню, мне тогда сказал наш извозчик, что такой фельдъегерь всегда на каждой станции выпивает по рюмке, без того не выдержал бы "такой муки". Между тем к почтовой станции подкатила новая переменная лихая тройка, и ямщик, молодой парень лет двадцати, держа на руке армяк, сам в красной рубахе, вскочил на облучок. Тотчас же выскочил и фельдъегерь, сбежал с ступенек и сел в тележку. Ямщик тронул, но не успел он и тронуть, как фельдъегерь приподнялся и молча, безо всяких каких-нибудь слов, поднял свой здоровенный правый кулак и, сверху, больно опустил его в самый затылок ямщика. Тот весь тряхнулся вперед, поднял кнут и изо всей силы охлестнул коренную. Лошади рванулись, но это вовсе не укротило фельдъегеря. Тут был метод, а не раздражение, нечто предвзятое и испытанное многолетним опытом, и страшный кулак взвился снова и снова ударил в затылок. Затем снова и снова, и так продолжалось, пока тройка не скрылась из виду. Разумеется, ямщик, едва державшийся от ударов, беспрерывно и каждую секунду хлестал лошадей, как бы выбитый из ума, и наконец нахлестал их до того, что они неслись как угорелые. Наш извозчик объяснил мне, что и все фельдъегеря почти так же ездят, а что этот особенно, и его все уже знают; что он, выпив водки и вскочив в тележку, начинает всегда с битья и бьет "всё на этот самый манер", безо всякой вины, бьет ровно, подымает и опускает и "продержит так ямщика с версту на кулаках, а затем уж перестанет. Коли соскучится, может, опять примется середи пути, а может, Бог пронесет; зато уж всегда подымается опять, как подъезжать опять к станции: начнет примерно за версту и пойдет подымать и опускать, таким манером и подъедет к станции, чтобы все в селе на него удивлялись; шея-то потом с месяц болит". Парень воротится, смеются над ним: "Ишь тебе фельдъегерь шею накостылял", а парень, может, в тот же день прибьет молоду жену: "Хоть с тебя сорву"; а может, и за то, что "смотрела и видела"... О, без сомнения, теперь не сорок лет назад, и курьеры не бьют народ, а народ уже сам себя бьет, удержав розги на своем суде. Не в этом и дело, а в причинах, ведущих за собою следствия. Нет фельдъегеря, зато есть "зелено-вино". Каким образом зелено-вино может походить на фельдъегеря? - Очень может, - тем, что оно так же скотинит и зверит человека, ожесточает его и отвлекает от светлых мыслей, тупит его перед всякой доброй пропагандой. Пьяному не до сострадания к животным, пьяный бросает жену и детей своих. Пьяный муж пришел к жене, которую бросил и не кормил с детьми много месяцев, и потребовал водки, и стал бить ее, чтобы вымучить еще водки, а несчастная каторжная работница (вспомните женский труд и во что он у нас пока ценится), не знавшая чем детей прокормить, схватила нож и пырнула его ножом. Это случилось недавно, и ее будут судить. И напрасно я рассказал об ней, ибо таких случаев сотни и тысячи, только разверните газеты. Но главнейшее сходство зелена-вина с фельдъегерем бесспорно в том, что оно так же неминуемо и так же неотразимо стоит над человеческой волей. Почтенное Общество покровительства животным состоит из семисот пятидесяти членов, людей могущих иметь влияние. Ну что если б оно захотело поспособствовать хоть немного уменьшению в народе пьянства и отравления целого поколения вином! Ведь иссякает народная сила, глохнет источник будущих богатств, беднеет ум и развитие, - и что вынесут в уме и сердце своем современные дети народа, взросшие в скверне отцов своих? Загорелось село и в селе церковь, вышел целовальник и крикнул народу, что если бросят отстаивать церковь, а отстоят кабак, то выкатит народу бочку. Церковь сгорела, а кабак отстояли. Примеры эти еще пока ничтожные, ввиду неисчисленных будущих ужасов. Почтенное Общество, если б захотело хоть немного поспособствовать устранению первоначальных причин, тем самым наверно облегчило бы себе и свою прекрасную пропаганду. А то как заставить сострадать, когда вещи сложились именно как бы с целью искоренить в человеке всякую человечность? Да и одно ли вино свирепствует и развращает народ в наше удивительное время? Носится как бы какой-то дурман повсеместно, какой-то зуд разврата. В народе началось какое-то неслыханное извращение идей с повсеместным поклонением материализму. Материализмом я называю, в данном случае, преклонение народа перед деньгами, пред властью золотого мешка. В народ как бы вдруг прорвалась мысль, что мешок теперь всё, заключает в себе всякую силу, а что всё, о чем говорили ему и чему учили его доселе отцы, - всё вздор. Беда, если он укрепится в таких мыслях; как ему и не мыслить так? Неужели, например, это недавнее крушение поезда на Одесской железной дороге с царскими новобранцами, где убили их более ста человек, - неужели вы думаете, что на народ не подействует такая власть развратительно? Народ видит и дивится такому могуществу: "Что хотят, то и делают" - и поневоле начинает сомневаться: "Вот она где, значит, настоящая сила, вот она где всегда сидела; стань богат, и всё твое, и всё можешь". Развратительнее этой мысли не может быть никакой другой. А она носится и проницает всё мало-помалу. Народ же ничем не защищен от таких идей, никаким просвещением, ни малейшей проповедью других противоположных идей. По всей России протянулось теперь почти двадцать тысяч верст железных дорог, и везде, даже самый последний чиновник на них, стоит пропагатором этой идеи, смотрит так, как бы имеющий беззаветную власть над вами и над судьбой вашей, над семьей вашей и над честью вашей, только бы вы попались к нему на железную дорогу. Недавно один начальник станции вытащил, собственною властью и рукой, из вагона, ехавшую даму, чтобы отдать ее какому-то господину, который пожаловался этому начальнику, что это жена его и находится от него в бегах, - и это без суда, без всякого подозрения, что он сделать это не вправе: ясно, что этот начальник, если был и не в бреду, то всё же как бы ошалел от собственного могущества. Все эти случаи и примеры прорываются в народ беспрерывным соблазном, он видит их каждый день и выводит неотразимые заключения... Повторяю, что-то носится в воздухе полное материализма и скептицизма; началось обожание даровой наживы, наслаждения без труда; всякий обман, всякое злодейство совершаются хладнокровно; убивают, чтобы вынуть хоть рубль из кармана. Я ведь знаю, что и прежде было много скверного, но ныне бесспорно удесятерилось. Главное, носится такая мысль, такое как бы учение или верование. В Петербурге, две-три недели тому, молоденький паренек, извозчик, вряд ли даже совершеннолетний, вез ночью старика и старуху и, заметив, что старик без сознания пьян, вынул перочинный ножичек и стал резать старуху. Их захватили, и дурачок тут же повинился: "Не знаю, как и случилось и как ножичек очутился в руках". И вправду, действительно не знал. Вот тут так именно среда. Его захватило и затянуло, как в машину, в современный зуд разврата, в современное направление народное; - даровая нажива, ну, как не попробовать, хоть перочинным ножичком. "Нет, в наше время не до пропаганды покровительства животным: это барская затея", - вот эту самую фразу я слышал, но глубоко ее отвергаю. Не будучи сам членом Общества, я готов, однако, служить ему, и, кажется, уже служу. Не знаю, выразил ли я хоть сколько-нибудь ясно желание мое о том "равновесии действий Общества с временными случайностями", о которых написал выше; но, понимая человеческую и очеловечивающую цель Общества, всё же ему глубоко предан. Я никогда не мог понять мысли, что лишь одна десятая доля людей должна получать высшее развитие, а остальные девять десятых должны лишь послужить к тому материалом и средством, а сами оставаться во мраке. Я не хочу мыслить и жить иначе, как с верой, что все наши девяносто миллионов русских (или там сколько их тогда народится) будут все, когда-нибудь, образованы, очеловечены и счастливы. Я знаю и верую твердо, что всеобщее просвещение никому у нас повредить не может. Верую даже, что царство мысли и света способно водвориться у нас, в нашей России, еще скорее, может быть, чем где бы то ни было, ибо у нас и теперь никто не захочет стать за идею о необходимости озверения одной части людей для благосостояния другой части, изображающей собою цивилизацию, как это везде во всей Европе. У нас же добровольно, самим верхним сословием, с царскою волею во главе, разрушено крепостное право! И потому, еще раз, приветствую Общество покровительства животным от горячего сердца; а хотел я лишь только высказать мысль, что желалось бы действовать не всё с конца, а хоть отчасти бы и с начала. Дневник писателя, 1876 г.

Как обещала, рассказываю, как месяц послушалась в Оптиной пустыни. Поехала послушаться в пост перед страстной неделей. Очень боялась, что мест не будет, что очень много послушников. Молилась Старцам Оптинским, чтобы приняли меня на послушание. А приехала, как будто меня ждали. Вернее, не «как будто», а реально ждали. Матушка Людмила сразу определила меня на кухню в чайную. Поселили меня в вагончике. Послушание с 9 утра до 17-00. Каждый день, без выходных. Обед 30 мин. с 13-00 до 13-30. Готовили вареники, пельмени с рыбой, котлеты рыбные. Полный цикл – чистка картошки, лука и приготовление начинки, лепка вареников, варка. Формовка котлет, уборка зала, уборка кухни и мытьё посуды. 60% времени лепили пельмени и вареники. Приходилось и смиряться много. Господь вёл меня по моим же прошлым осуждениям и пр. грехам. Раньше видела молодого человека, сидящего в храме на стульчике, так мысленно осуждала, что, мол и постоять не может, так Господь меня поставил в такие условия, что и встать со стула не могла во время Богослужения, даже засыпала на службе. Вот, думала, что пост на дворе, а от человека колбасой пахнет, так Господь управил лепить мне рыбные котлеты на страстной неделе. Так от меня на километр рыбой с чесноком и луком воняло, люди в храме морщились и отходили от меня подальше. Много я вразумлений от Бога за это время получила, чем очень благодарна Господу. Слава Богу за всё! В пост и великую седмицу в чайной нас работало 5-7 человек послушников, потом все разъехались, и оставалось 1-2 человека. Приехала в «горячее» время, привыкать некогда было, сразу на передовую. Взяла с собой вышивание, книги, думала, будет время почитать, помолиться……… совсем не до этого было. Мало того, что организм ослаб после Поста, до ещё и работы много, хочется на все службы ходить. Да и погода была прохладная. В общем, прошелся по нашему вагончику вирус. Все по очереди болели. По кельям. Не миновала и меня эта странная болезнь. Батюшка Благословил меня на страстной неделе ещё раз Пособороваться. А я уже третий день переносила болезнь на ногах и в день Соборования реально падала в обморок на пельмени. Был большой соблазн не идти на вечернюю службу, а за ней на Соборование, а отлежаться в келье. Но взяла себя в руки, поползла. Мне дали стульчик. Половину службы практически не вставала, потом стало полегче, а после 3-го помазания становилось всё лучше и лучше. На след. день, в четверг, проснулась почти здоровой. Ну а дальше вообще пошли Благодатные дни. Много работы, 2 ночные службы подряд. За неделю три Причастия, и работа несмотря на две ночные службы подряд, с 9-00 до 17-00. Удивительно, но душа пела, чувствовалась усталость физическая, а в душе восторг и пение! Христос Воскресе!!! Вся Пасхальная неделя прошла на одном дыхании. К вечеру уставали, еле шли на вечернюю службу, но через 10 мин. как будто оживали, забывали про уставшие ноги, про всё на свете, опять ликовали «Воистину Воскресе!!!!!» Вечером нас было не уложить, столько Благодати в нас было! Стала выбираться на источники, три раза ездила после работы в Клыково. Да и мне помогла матушка Сепфора. Очень переживала я, не знала, как быть. Готовить себя в монастырь или к семейной жизни? Молилась у могилки матушки, чтобы помогла не ошибиться в жизненном пути. И вот, как-то помолилась я, вышла из монастыря, стала садиться в машину, а ко мне подходит человек и передает коробочку, говорит, что просили передать. Открываю её, а там икона……Петра и Февронии. Можете представить моё состояние? Только слезно молилась матушке, и тут же получила ответ. Да какой! Постепенно к моему основному послушанию добавилось и другое – я была на машине, и вскоре стала меня матушка Людмила посылать в Козельск и Калугу за покупками. Один раз даже просфоры возила в храм в Н.Прысках. (Прости Господи, это не хвастовство, просто невозможно скрыть эту радость). Однажды (видно усталость накопилась), был у меня переломный момент, в 5 часов вечера все работники кухни разбежались, побросав всё и не убрав за собой, я в тот момент была у них одна на послушании, хотелось идти на службу, но кухня была настолько «уделана», что провозилась до 7 вечера. Зароптала. Мою котлы и плачу. Но на следующий день стыдно стало за свой ропот, поняла, что работа «Во славу Божию» не может быть «с такого-то до такого-то», что чем больше получится поработать, тем лучше. Вызвалась помогать на кухне после работы. Постепенно работа стала переходить за рамки «с 9-00 до 17-00». Но это было в радость. Послушники менялись часто. Многим меняли послушания, переводили на другие работы, кто-то приезжал на 2-3 дня, были и такие, кто приходил послушаться на 2-3 часа. Одну меня никуда не переводили, и с первого до последнего дня я провела на кухне в чайной. Только находишь подруг, только срабатываешься, а тут её возьмут и переведут неожиданно, например, в трапезную или в храм. И уже время послушаний не совпадает и общаться некогда. И в этом тоже смиряешься. Конечно, не всем нравится, что мне дают задание обучать вновь прибывших и следить за работой. И в этом моё смирение. В связи с праздниками, душ был закрыт и первый раз удалось помыться полностью через 3 недели. Голову мыли чаще, под краном. Но грязи не чувствовалось. Очень хотелось походить на Молебны, на Панихины к новомученникам, на службы, но послушание превыше всего. Леплю вареники и прислушиваюсь к колоколу, знаю, что сейчас в храме «Верую» и вторю про себя. Оглядываясь назад, могу точно сказать, что всё мне было во благо. Все уроки, все вразумления, все слезы радости и все слезы печали. Вспоминаются слова моего Батюшки: Юля, это твоя первая Пасха, которую ты прошла от начала до конца, а моя 23-я. Слава Богу, что Господь позволил мне попослушаться в Оптиной! Да в такое время! Три раза откладывала возвращение домой. Перед отъездом не могла надышаться. Прикладывалась к старцам, ходила на Молебен, молилась новомученникам. С трудом и с болью оторвала себя от Оптины. И то, с условием, что через две недели вернусь обратно. Дай Бог. Когда уезжала, наш шеф-повар Алексей испек и подарил мне большой кекс в виде улыбающегося медведя, как сказал, в знак уважения. Сейчас пью чай с кексом и вспоминаю самое Благодатное время в моей жизни. Где ещё я смогу сбегать перед работой Благословиться у новомученников и Старцев Оптинских? Где ещё может быть столько благодати? Слава Богу за Всё!!! @Иулия Источник: Послушания в Оптинском монастыре

Жизнь и подвиги преподобного Пафнутия Боровского приходятся на XV век. 20-ти лет он принял постриг в Высоком Покровском монастыре близ Боровска, многие годы подвизался в этой обители, был избран ее игуменом и старцем-духовником. На 51-м году жизни преподобный Пафнутий тяжело заболел, оставил игуменство и принял великую схиму. После выздоровления он ушел из монастыря и поселился с одним иноком в безлюдном месте на берегу реки Протвы. Вскоре к нему стала собираться братия. Был построен каменный храм в честь Рождества Пресвятой Богородицы, в росписи которого принимал участие лучший иконописец того времени Дионисий. Преподобный Пафнутий подавал пример братии, ведя строгую жизнь: келия его была беднее всех, из пищи брал худшее. В понедельник и пятницу не вкушал совсем, а в среду держался сухоядения. Из общих работ преподобный избирал самые тяжелые: рубил и носил дрова, копал и поливал огород, в то же время первым приходил на церковную службу. Преподобный пользовался глубокой любовью и почитанием не только братии своего монастыря, но и других обителей. Промыслом Божиим в обитель к нему был направлен 20-ти летний юноша Иоанн Санин. Испытав пришедшего, преподобный постриг его в иночество с именем Иосиф. Впоследствии преподобный Иосиф Волоцкий, твердо хранивший чистоту Православной веры, возглавил борьбу против ереси жидовствующих. На этот подвиг молодого инока благословил преподобный Пафнутий. За неделю до смерти преподобный предсказал свою кончину. Исполнив последнюю молитву и благословив братию, он отошел ко Господу 1 мая 1477 года. Преподобне отче Пафнутие, моли Бога о нас! Из жития преподобного Пафнутия Боровского (прочитано на вечернем богослужении в Оптиной Пустыни) <iframe width="560" height="349" src="http://www.youtube.com/embed/Hk75kOuohLc?rel=0" frameborder="0" allowfullscreen></iframe>