Таблица лидеров

Как убийцу преступника «тянет» на место преступления, так и меня – к тому месту где я впервые появился на свет. Рассказы родителей о моем рождении и последующих за ним некоторых событиях, к возрасту моего совершеннолетия, обстоятельства, а главное - какой-то личный интерес, позволили мне побывать в родильном отделении и даже сохранившейся до 88 года родилке, с которой началось мое земное странствование… В то время, не пройдя по конкурсу в наш новосибирский мед (куда я поступал сразу после выпуска из школы) я устроился в нашу ЦКБ санитаром (мл.медбратом – по научному) в хирургическое отделение (простых путей я тогда не искал). Корпус родильного отделения был рядом. Узнав от мамы, что жива та акушерка – тетя (точнее уже баба) Аня, заведующий родильным отделением Юрий Викторович (дядя Юра) был мужем маминой давней (еще до моего рождения) подруги, у меня просто засела в бошке идея самому увидеть и родовую и что в ней находится, очень уж мне хотелось этот момент собственного своего рождения прочувствовать, понять, может быть даже пережить? Ненормальное какое-то желание, я понимаю, но что было, то было.. Увидеть то, что я сам видел своими глазенками вокруг в первые минуты своего рождения. Все свидетели этого живы-здоровы и должны быть уничтожены и можно все организовать т.с., а главное - пообщаться с живыми свидетелями, если они вообще могут что-либо помнить о том, что было 18 лет назад… В принципе, версию родителей и дяди Юры я и сам знал еще «до того». Стоит, разве что, заметить, в версии дяди Юры и родителей (о чем писал в предыдущей теме) кроме моего нежелания орать «как все» и кручения ручками, я родился в какой-то там шапочке (не рубашке, как бывает иногда, а именно в шапочке). Папа привез маму в роддом с первыми признаками схваток часа в 4 по полудни, а в 9 вечера я уже родился. И мама и дядя Юра в один голос говорили, что роды были необыкновенно легкими и быстрыми (как и весь период вынашивания, отчего у мамы периодически возникали сомнения, жив ли я там или нет и она своими сомнениями мучала врачей). К слову, кроме всего прочего, мальчиком я родился крупненьким – 54 см рост и 4,5 кг вес… В назначенный дядей Юрой день (чтобы дежурила баба Аня) и час, я из нашего хирургического корпуса двинулся в родильный. До сих пор не могу понять свое ничем необъяснимое волнение и непонятные чувства – ноги были как ватные, сердце бешено билось, руки мешали (я не знал куда их деть, то совал в карманы брюк, то скрещивал на груди, то болтались палки по сторонам и так попеременно…). Чуть-чуть успокоился, когда в отделении меня встретил Юрий Викторович и сразу же со словами «пошли в родилку, Аня Сергеевна сейчас подойдет» повел меня… Мы вошли в родилку, которая была очень похожа на наши хирургические операционные – высокие потолки, белый кафель до потолка, огромные ничем не занавешенные окна, посреди какое-то подобие операционного стола, но для рожениц, всякая разная аппаратура, шкафы с наборами инструментов и все такое прочее. Рядом у стены, напротив окна набор столов с разными приспособами на которых и происходит «первое пеленание» и все прочее с ребенком… Вот это все я и видел когда родился (ну может быть не это а что-то похожее). Дядя Юра куда-то пропал, какое-то время я ходил по операционной один, внимательно все рассматривая и почему-то всего касаясь. Остановился около окна, за которым был тот же самый, как и 18 лет назад, плотный сосновый лес и голубое небо. Хотя, если я родился марте в 9 вечера, то уже наверное было темно и на небе могли быть звезды. Я стал думать видел ли я эти звезды? - Сашенька! – услышал я у себя за спиной. Я повернулся и увидел перед собой невысокую худую женщину лет 60-ти, с ярко-голубыми улыбающимися глазами из которых, как мне показалось, разлетались искорки, со сложенными на груди руками (почти как мы складываем приступая к чаще перед причастием), в голубой операционной шапочке, голубом халате. Первое впечатление было, что часть неба, которое я только что наблюдал за окном, материализовалась в эту милую улыбающуюся женщину. - Как же ты вырос! Такой красавец, прямо как родился тогда богатырем так и сейчас вон, аж потолок почти головой достаешь. И она обняла меня, как бабушка, которая долго не видела своего внучека, а я вообще растерялся и молчал как истукан. - Помню, конечно помню как ты явился на свет. Мне Юрий Викторыч сказал про тебя, что хотел бы посмотреть. И я знала что ты придешь… и помнила. Как же можно такие роды забыть, я уже лет пятьдесят работаю и приняла вот на эти руки тысячи детишек. Ты родился быстро, Лида (моя мама) кажется даже и «поболеть» рождением не успела и родился ты в шапочке, видела в рубашках, но в шапочке – впервые. Все детки кричат, как положено, если молчит дите, значит болеет, а ты здоровый и не кричал, а лишь угукал и то после того как тебя по твоей жопе пришлось пошлепать (мы сначала с Юрием Викторовичем испугались, но поняли, что все нормально – ребенок живой и здоровый). При рождении каждого ребеночка поют ангелы, это величайшее чудо – рождение нового человека и ангельский хор всегда невидимо воспевает это событие – при рождении каждого ребенка. Мы то взрослые лишились этой возможности и видеть и слышать их хор, а младенчики могут, но от страха появления в этот мир из уютной мамкиной утробы, большинство его не слушают, а от страха кричат. А ты не боялся, а слушал их, угукал и дирижировал ручками, пока тебя не запеленали. Я поднесла тебя к окну, было уже темно, на небе были звезды. Поднесла, чтобы ты увидел все звезды и свою собственную, которая родилась там где-то в просторах вселенной, при твоем рождении. Сколько работаю, верю, что при рождении каждого человека там во вселенной рождается их звезда и новорожденный ее может увидеть (даже когда пасмурно или день). Подношу обычно дите к окошку, чтобы он ее увидел – свою звезду. Проговорили мы еще с бабой Аней минут 15-20, на темы очень личные… но все о моем рождении. Когда я уже был в армии, мама сообщила, что баба Аня отошла в мир иной на работе, на своем обычном служении акушерки – показала очередному новорожденному младенцу его личную звезду, прилегла после родов отдохнуть в служебке и уснула до всеобщего Воскресения…

Из переписки К. Н. Леонтьева и С.Ф. Шарапова: « … Очень рад, что Вы хорошо причастились. Помоги Вам Бог! Но какое влияние я мог на это иметь — не догадываюсь. И почему Вы говорите, что я «позаботился о душе Ва­шей» — тоже не знаю. Подозреваю кой-что; но высказать моего подозрения не могу. Вам приличнее в подобном слу­чае — быть откровенным... Ваш искренний К. Н. Леонтьев». Шарапов отвечает Леонтьеву 6 мая 1888 года: «Дорогой Константин Николаевич! Спасибо на добром, хорошем письме. Дороги такие письма. Жалею, что не могу писать подробно — ведь моя жизнь каторга! Буду краток … Я писал, что Вам обязан отчасти тем, что поговел, не говея перед этим 15 лет. Вы удивлены? Видите ли: раз Уманов показал мне Ваше письмо, где есть вопрос — говел ли я? Меня это навело на раздумье. Отчего человек чужой душой интересуется? Но, кроме Вас, поговеть меня умоля­ла одна особа, которую я очень люблю и которая глубоко и наивно, чисто по-детски (а ведь это самое лучшее?) ве­рит. Пошел я к Иванцову. Вот в первый раз увидал власт­ного священника! Был же мне нагоняй! Хочу у Вас попросить одного разъяснения. Я живу с женщиной замужней, сам не женат. Любим друг друга очень, жизнь довольно христианская (она очень верую­щая и вера довольно действенная). Муж ее жив, но жить ей с ним было нельзя, не жила с ним уже 9 лет до связи со мной. Прожили мы год, как ангелы, мирно, тихо, бла­городно. Говеет она. Священник очень либерально раз­решает ей жить со мной и дальше. Говею я. Иванцов тоже говорит: это грех, но уж пусть будет, ибо без него больший разврат мог бы быть. Таким образом, грех, который мы делаем сознательно, как бы благословляется. Нарушение закона брака Церковь может простить тогда, когда он не повторяется или когда человек хоть в ту минуту (при по­каянии) решается его не повторять. Но как быть здесь: я говорю: я делаю и буду делать грех. Священник говорит: нужды ради, и делай, и дает мне отпущение грехов. Воз можен ли здесь такой компромисс? И если невозможен, то что должен я делать, чтобы помириться не с моей со­вестью, а с моим разумом, который находит противоречие и протестует. (Совесть молчит, ибо наша жизнь чистая и честная.) Как Вы на это взглянете? Искренне Вам преданный С. Шарапов». Леонтьев ответил Шарапову 18 мая большим письмом: «На ваш главный вопрос, дорогой Сергей Федорович (о незаконном сожительстве с любимой женщиной), я не мог позволить себе ответить сам без благословения отца Амвросия; ибо это не общетеоретический вопрос, а пря­мо вопрос той практической духовной казуистики, кото­рые решать может, без греха, только человек истинно ду­ховной жизни или, по крайней мере, духовного сана. Я же ни то, ни другое. Поэтому я прочел конец Вашего письма нашему старцу и получил следующий ответ: «Надо оста­вить эту женщину; наградить ее, если она бедна, чтобы она не бедствовала, искать себе невесту и жениться. Если же привязанность препятствует этому, то надо усердно молиться Богу о том, чтобы Он развязал эту связь так или иначе. При усердной молитве и чувство мало-помалу пройдет или обстоятельства изменятся». Ничего больше он не сказал. Да и сказать больше нече­го о подобном деле с точки зрения духовной. От себя по­зволю себе прибавить еще, что по духу Церкви (насколько я в силах понять) мне кажется — верность заповеди и та­инству важна, а не женщине. Поэтому-то верность требу­ется в браке; а не верность в сердечном чувстве. Это может по нашему романтическому (все-таки) воспитанию ка­заться и несколько сухим. Но что же делать! Я нахожу, что совсем не полезно «подкрашивать» христианство все од ним розовым цветом, как это любят делать многие в наше время, не будучи в состоянии примириться с некоторыми чертами его суровой прямоты. Мало ли что сухо иногда! Иногда причащаешься усталый, недоспавши, с равноду­шием, даже не без раздражения. Очень сухо. Но прича­щаться надо. И тот, кто, расстроившись этим сознанием своей сухости, уйдет из церкви, не причастившись, и от­ложит опять говение до другого времени, в ожидании бо­лее идеального, умиленного состояния — согрешит гораз­до больше, чем спроста причастившись в этом состоянии сухости. Духовные радости не от нас; они утешение Божие за сухое понуждение наше. Впрочем, у кого есть вера и страх греха, тот совершен­но сухому чувству вполне никогда и не поддается в этом случае; а будут у него и умилительные движения (о ко­торых и Вы писали в первом письме Вашем). Так я сам учился, прежде всего на Афоне в 71—72 году, и мне было сначала очень трудно к этому привыкнуть. Но желал при­выкнуть и привык!...» Из книги монаха Арсения (Святогорского) «Аскетизм»