Перейти к публикации

Елена г.Тула

Пользователи
 Просмотреть профиль  Активность

  • Публикации

    480

  • Зарегистрирован

  • Посещение

  • Дней в лидерах

    4

Записи блога, опубликованные пользователем Елена г.Тула

  1. Елена г.Тула
    Протоиерей Андрей Ткачев
    Источник: Отрок.ua
    Хочу иметь бинокль. Да не простой, а волшебный. В обычный бинокль смотришь, и то, что далеко, вырастает до огромных размеров. Например, был человек точкой на горизонте; глядь, а он уже большой, и даже оспинки на лице видно. А поверни бинокль — наоборот, то, что было рядом, становится маленьким, как божья коровка.
    Всякий бинокль волшебный. Но мечтаю я не о таком. Я не артиллерист и не охотник, и даже не театрал. Мне в топографических далях высматривать нечего. Да и купить можно такой бинокль, который делает далёкое близким, а близкое — далёким. Я хочу иметь бинокль, который меняет нравственные масштабы происходящих событий.
    Например, вы на работе пропадали до полуночи, выпрыгивали из штанов буквально, чтобы положенное задание в срок сделать. А вместо вас премией наградили лодыря-соседа. Вам же ни слова, ни полслова благодарности, плюс выговор за чепуховую провинность на ближайшей планёрке. Другой бы на вашем месте запил или драться полез. Другая бы от слёз опухла и перестала краситься, чтоб тушь по лицу не размазывать. А вы — хоть бы хны. Потому что у вас бинокль есть. Вы в него глянули тайком, и предстала перед вашим взором эта бытовая несправедливость не в виде огромной картины, а-ля «Девятый вал», а в виде блохи, пусть даже Левшой и подкованной.
    То есть хочется мне иметь инструмент для того, чтобы видеть мир в его естественном виде, таким, каким его Бог видит. Так, чтоб добрые дела замечались и оценивались, неприятности переносились с терпением и без истерик, чужое добро помнилось, а своё — забывалось. Без этого — чувствую, что живу в королевстве кривых зеркал. Не в адеквате живу, другими словами.
    Например, я сделал что-нибудь относительно хорошее. Сходил, положим, в больницу к родственнику. И не хотел долго идти, и оттягивал этот визит, и денег жалел, и даже яблоки купил самые мелкие и дешёвые. Но когда сходил, то почувствовал себя титаном духа и отцом православной добродетели. Теперь я собой гордиться буду, хотя, по совести, таких добрых дел стыдиться надо. Вот тут бы взять бинокль и посмотреть на это добро в уменьшительное стекло, чего оно, собственно, и заслуживает.
    Или совершил я грех. Да что грех? Грешок, не более. Сущая мелочь. Его и не видно вовсе. Но между «не видно» и «нет вообще» разница огромна. Ни радиацию, ни болезнетворных микробов тоже никто не видит, но умирать от них люди не перестают. Вооружаюсь мысленно волшебным биноклем и рассматриваю свой грех. И никакая он не инфузория-туфелька. Отвратительная и болезнетворная бацилла, похожая на сороконожку и стремительно размножающаяся. Дай этому «мелкому» греху свободу и спокойствие, он и тебя самого убьёт, и всё вокруг заразит, причём в сжатые сроки.
    Мой желаемый бинокль тем и хорош, что если рассматривать в него мною сделанное добро, то этим добром не загордишься. Ну а если зло рассмотришь, то не будешь легкомыслен и преступно благодушен. Зато в отношении ближних бинокль действует с точностью до наоборот. Добро, сделанное мне, я рассматриваю тщательно в те стёкла бинокля, которые добро увеличивают. Вот они, все те, кто учил, лечил, защищал, кормил и наставлял меня! Их много, и помощь их бесценна. Без их слов и дел, без их невидимого присутствия я давно бы погиб, пропал, потерялся, запутался.
    Ну, а если кто то сделал мне что то недоброе, переворачиваем бинокль и со спокойной душой смеёмся над той мелочью, которая только смеха и достойна.
    О блаженный склероз! Склероз, напрочь стирающий из памяти нанесённые тебе обиды! Как хорошо с тобой жить! Забыл — и до свиданья.
    Мы ведь, если не все, то многие, издёргались от злопамятства, от обидчивости, от повышенной чувствительности к словам и взглядам. Какой злодей, какой злой волшебник внушил нам преувеличенное чувство собственного достоинства? Из-за него мы готовы подставлять обе пригоршни даже тогда, когда нам дают одну маленькую крошку. Насколько лучше быть спокойным и невозмутимым. Правда, чтобы не возмущаться от укоров, нужно не любить и похвалу. Одно без другого не существует. И любовь к похвале, и чувствительность к обидам — дети одной матери, тщеславия. Из этого корня растут и зависть, и злопамятство, и прочие ядовитые побеги.
    «Иди, — говорил старый монах молодому, — на кладбище и там хвали и ругай покойников». Тот пошёл и долго упражнялся в расточении похвал и оскорблений тем, кто спал в земле в ожидании звука трубы Архангела. «Ну что?» — спросил его по возвращении старец. — «Я устал их ругать и хвалить, а они молчат», — был ответ. — «Старайся подражать им, чадо. Ведь и ты умер для мира», — заключил старец.
    Правда, мы в большинстве своём не монахи. Но это слабая отговорка. Заповеди Божии даны всем, без деления на чины и состояния. Все слышат слова евангельские: «Блаженны чистые сердцем, ибо они Бога узрят». Все повторяют вслед за Давидом: «Сердце чистое сотвори во мне, Боже». Сердце — это ведь и есть орган духовного зрения.
    В плане обычной жизни органом зрения считается глаз, а бинокли, линзы, очки — это инструменты для улучшения качества зрения. В плане же зрения духовного глаза — это всего лишь инструмент. А органом зрения является сердце. Если оно чисто или, по крайней мере, находится в процессе очищения, то глаз превращается в волшебный бинокль. Чем чище сердце, тем более вырастают в наших глазах добродетели ближних и уменьшаются наши собственные; тем легче забываем мы полученные обиды и тем дольше помним оказанное нам добро.
    Так что желание моё нельзя назвать несбыточным. Оно реально. Очень хочется мне иметь волшебный бинокль. И чем чище будет моё сердце, тем быстрее совершится мой переход из королевства кривых зеркал в мир благословенной реальности.
    А в магазин идти не надо. Нет таких магазинов.

    Протоиерей Андрей Ткачев
  2. Елена г.Тула
    Мне не больно
     

    Надежда Стешенко-Григорьева


    4 мая 2011 г. Источник: Отрок.ua
    Вы давно ходите в храм. Понимаете церковную терминологию и порядок богослужения. Правильно креститесь и одеваетесь. Знаете что-то, чего не знают другие, и вам знакомы слёзы покаяния...
    Не спешите радоваться. Возможно, однажды ваша «правильность» разобьётся об искреннюю неправильность другого, а ваше мнимое смирение будет смыто потоком слёз незнакомого человека. И это будет началом. Вашей веры, вашего смирения и вашего покаяния.

    Синайский полуостров особенно красив осенью. Терракотовые горы рассекают безоблачное синее небо, основаниями уходя куда-то в глубины библейского «Чермного моря». На целую неделю мы убежали сюда, под кров выцветшего от времени неба Египта. Подальше от дискотек Шарм-эль-Шейха и Хургады — в пустынную Табу, где ни города, ни машин, ни людей.
    Нет, люди, конечно, там есть, и немало. Но на второй день туристическое многоголосье с элементами родной речи перестаёт раздражать, и что-то наподобие умиротворения растекается по жилам. Хорошо... Если бы не одна особа. Эта полная, лет тридцати, женщина казалась воплощением всего того, что так раздражало меня в людях. Она много курила, громко смеялась, перемежая гогот вульгарными словечками. Пляж и территория отеля были такими маленькими, что неприятная незнакомка казалась вездесущей. В столовой она курила непременно за соседним столиком, на берегу всегда оказывалась так близко, что едкий дым её сигарет то и дело проникал мне в ноздри и в душу, вызывая непреодолимое отвращение к этой особе.
    Так прошло несколько дней. И вот наконец экскурсия в Иерусалим. Эта однодневная поездка была включена в стоимость путёвки, и вся наша отельная киевская компания отправилась в путешествие. После часов стояний на границе нас, измученных и сонных, загрузили в автобус.
    С моим везением я плюхнулась именно на то место, где был сломан кондиционер. Это выяснилось уже в дороге, и ладно бы он не работал вовсе — нет, он дул не переставая, и выключить его не было никакой возможности. Через полчаса у меня ныла спина, болело ухо, а впереди было ещё часов пять дороги. Муж, подставив шею холодному воздуху, дремал. А я пошла по салону автобуса в надежде прикорнуть на свободном местечке. Их было несколько. Но на мой вопрос, можно ли присесть рядом, следовали вежливые отказы моих пляжных знакомых с указанием весомых причин — вроде уставших ног или сумок на свободном сидении. Потеряв всякую надежду, я побрела обратно, как вдруг меня окликнули. Это была Лена. Та самая моя отельная «подруга». Довольно полная, она сама еле помещалась в кресле, а соседнее было уставлено пакетами. «Я сейчас», — улыбнувшись, сказала моя спасительница, одним движением запихивая вещи под своё сидение. Я поблагодарила. Села рядом, мы обменялись неловкими улыбками и парой дежурных фраз, и каждая погрузилась в свои мысли и сны.
    В Иерусалим мы въехали около половины седьмого утра. Храм Гроба Господня был уже открыт. Нам показали плиту Помазания, потом повели на Голгофу и, наконец, к святая святых Храма — Кувуклии. Мы с мужем уже бывали в Иерусалиме. И потому, отделившись от группы, первыми прибежали сюда. Мы так мечтали ещё раз склониться в молитве перед скорбным ложем Спасителя. И теперь не верилось, что мечта сбылась. Но Кувуклия была закрыта, и наша гид сказала, что, увы, в такую рань её не открывают. Было обидно до слёз. Мы уже собрались расходиться, как вдруг греческий монах отворил придел Ангела и жестами пригласил войти. «Видно, есть среди вас праведник, раз для вас открыли двери», — заметила гид, и мы с супругом только таинственно переглянулись. Но через минуту я поняла, для кого сегодня Господь открыл двери.
    Чуть в стороне от группы стояла и рыдала Лена. Я подошла к ней и спросила, что случилось. Но Лена лишь сбивчиво всхлипывала: «Ты видела? Там Она... у Неё кинжал в сердце, Ей больно!»
    Да. Я видела. Наверху, на Голгофе, справа от места распятия — католический придел. Там стоит скульптура Божией Матери, сердце Которой пронзает остриё кинжала. Богородица держится за сердце, а из Её глаз катятся слёзы. Я, помню, ещё отметила про себя, как буквально католики проиллюстрировали слова праведного Симеона, обращённые к Деве Марии: И Тебе Самой оружие пройдёт душу (Лк. 2, 35).
    Но я не плакала. Мне не было больно...
    Мне бывало страшно и стыдно у подножия Креста — это были слёзы покаяния. Бывало радостно и светло — это были слёзы умиления и благодарности Богу за возможность видеть всё это. В моих слезах всегда была моя личная боль, мой личный страх, моя личная просьба. Но мне никогда не было так больно за слёзы Той, имени Которой толком не знала Лена.
    Всю обратную дорогу мы говорили. Лена рассказала, что работает поваром в ресторане, что она не замужем, что впервые за границей. Она мне показалась очень искренней и... застенчивой. Мы даже обменялись телефонами и в отель вернулись почти друзьями. На следующее утро дым её сигарет на пляже не казался мне уже таким противным, а смех — громким. Несколько раз в разговоре мы возвращались к поездке в Иерусалим, и каждый раз её глаза блестели от слёз.
    Вскоре самолёт унёс нас из синайского рая в киевские дожди. Мы так и не позвонили друг другу. Я, наверное, стыжусь своего ханжества, она — излишней откровенности. А может, просто суета засосала. Но я знаю, зачем мне послана была эта встреча. А ещё — мне приятно осознавать, что в одном со мной городе живёт человек, в чьей груди бьётся большое, доброе сердце. Сердце, которое умеет любить и сострадать. И ему бывает больно. До слёз.


    Надежда Стешенко-Григорьева

  3. Елена г.Тула
    Трудно быть человеком
     

    Максим Федорченко


     
    30 сентября 2009 г. Источник: Отрок.ua
    Животное ведомо инстинктом, который не ошибается, так как не знает альтернатив: от огня бежать, пищу есть, воду пить. Человек, обладая инстинктами, ещё и понимает, «что такое хорошо и что такое плохо». И делать «хорошо» — перед людьми и перед Господом — оказывается не в пример труднее, чем следовать непогрешимому инстинкту. Но этот труд не тяготит, если мотивирован любовью.

    Что такое «хорошо» и что такое «плохо»


     
    Пиросмани. Сестра милосердия
    Бренное и тленное земное существование человека — только миг в цепочке событий, которая может увенчаться вечной жизнью в Царствии Небесном или привести в душный сумрак адского узилища. Земная жизнь очень коротка — с потусторонней точки зрения, конечно. «Изнутри» этот миг иногда кажется очень долгим — особенно потому, что состоит из каждодневного, ежеминутного выбора пути. И так устроен мир, что верный путь один, а неверных — множество. И потому трудно быть человеком.
    У многих людей вызывают протест психологические тесты, которые требуют выбрать свой вариант ответа, причём варианты, дающие наибольшее и наименьшее количество баллов, кричаще очевидны. Оказывается, между тем, что мы сразу распознаём как правильное, и тем, что нам хотелось бы выбрать, есть разница. И вот наличие этой разницы раздражает — она дает нам ощутить свою постоянную виновность и виноватость. Мы постоянно уязвлены чувством вины, поскольку всегда знаем, или ощущаем, или догадываемся, что же было «хорошо», когда мы всё таки выбрали «плохо»: «Ибо кто из нас не знает, что для нас хорошо и желательно, а что плохо, чего мы всеми возможными средствами должны стремиться избежать» (архимандрит Иоанн (Крестьянкин).

    Универсальный закон


    Такого рода тест и такого рода эффект можно найти и в Новом Завете. Некий законник спрашивал Иисуса: Учитель, что мне делать, чтобы наследовать жизнь вечную? Господь ему предложил ответить самому — и законник знал правильный ответ: Возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим, и всею душею твоею, и всею крепостию твоею, и всем разумением твоим, и ближнего твоего, как самого себя. Законник, желая оправдать себя, сказал Иисусу: а кто мой ближний? (Лк. 10, 26-29). Вот это пример того, как мы знаем правильные ответы в теории и как ищем обходных путей на практике.
    И тогда Иисус, чтобы наполнить духом закон, который для вопрошавшего превратился в мёртвую букву, рассказал притчу о добром самарянине. Оказалось, что близость людей определяется не расстоянием, не родством, не национальностью и не сословием. Иисус помогает это понять, подчёркивая, что нельзя найти ближнего в поиске «от себя» («кто мой ближний?»). Из притчи следует, что вопрос следует ставить «кому я ближний?» А я становлюсь ближним тому, кому я «оказал милость», а не наоборот: вот мои ближние (родные, друзья...), только их и буду любить. Задать параметры близости на будущее, определить круг ближних, ограничить любовь — нельзя. Близость и любовь в притче приобретают тождественный смысл: близость создаётся деланием добра, — а разве это не любовь?
    В контексте этой притчи несложное правило «возлюби ближнего» приобретает глубокий и сложный смысл. Во-первых, человек обязан оказывать милость людям, нуждающимся в помощи, иначе он не может стать для них ближним и наследовать жизнь вечную. Во-вторых, человек обязан любить тех, кто оказывает милость ему, то есть своих ближних. Это правило не знает исключений — и потому человеком быть трудно. Но это — универсальный закон человеческого общежития, принцип всеобщей гармонии.

    «Поповское слово»


    Добрый самарянин на своём ослике ввёз в нашу жизнь одно очень важное понятие — милосердие. Это оказание помощи тому, кто вызывает у нас жалость и сострадание, это милость, в том числе «милость к падшим». Это любовь к ближнему — в действии.
    «Милосердие — поповское слово», — с осуждением говорил Глеб Жеглов, непримиримый борец с бандитизмом. Это не просто цензура речи — отказ от «поповского слова» на практике свёлся к отказу от самого милосердия. Отношение Жеглова к людям приобретает отчётливую нелогичность; о невинно пострадавшем Груздеве он говорит: «Наказания без вины не бывает». Кажется, для ближнего у Жеглова нет ничего, кроме осуждения. И потому такой обаятельный и яркий, но такой немилосердный Глеб Жеглов получает уничижительную оценку: «Для него люди — мусор».
    Время идёт. Уже не клеймят милосердие как «поповское слово». Восстанавливаются храмы, открываются воскресные школы. Голос Православия слышен даже в переполненном рекламой, пошлостью и политикой теле- и радиоэфире. Есть православный интернет, православная пресса, православное кино и музыка. А милосердие почему-то исчезает из нашей жизни.

    Кому я ближний?


    Вот сосед, старик лет семидесяти. Он медленно выбирается из лифта, заставляя нас нетерпеливо топтаться на месте. Так же медленно, осторожно он преодолевает порог входной двери. Мы же спешим! Видно, в магазин собрался, в руках старомодная сумка. Одинокий он, надо бы как-то зайти, может, в магазин, в аптеку сбегать, да-да, обязательно... Потом спохватываешься, что не видел его уже некоторое время. Пожалуй, месяца два. В животе вдруг возникает зыбкая пустота, становится страшно и тоскливо. Вечером с надеждой смотришь на его окна, может, он просто болеет и не выходит. Но его окна темны, и ничто не спасает от стыда: знал, что было хорошо, и снова не сделал...
    Если смотреть на людей вокруг неравнодушным взглядом, то сердце начинает разрываться от жалости. Беспризорные дети, одинокие старики — как они выживают? Что чувствуют неизлечимо больные? О чём думают излечимо больные, которые не могут собрать денег на операцию? Но как только начинаешь их жалеть, понимаешь, что им же всем надо помогать. Возникает ощущение обязанности, долга помочь и проявить заветное милосердие — и тут же ощущение вины: обязанностью этой я пренебрегаю. И гонишь от себя эту вину, а она не уходит, если не постараться забыть, что есть эти оборванные, голодные, больные, одинокие, слабые и беззащитные... И подавляешь в себе сострадание, потому что ощущать сострадание, не давая ему выхода, невыносимо, и всем помочь нельзя, а ещё дела, и дома семья, и ещё что-то важное... И не может человек не сострадать несчастному, но может подавить в себе это сострадание; не может не стыдиться удушенного сострадания, но может привыкнуть к мукам совести. И потому человеком быть трудно.

    «...придерживаться глубочайшего уважения к человеческой жизни»
    [1]

    Двухлетний малыш попал в больницу с ожогами. Матери не разрешили ночевать в отделении, отправили домой. Чтобы ребёнок никого не беспокоил ночью, кто-то из медсестер ввёл ему 4 «кубика» реланиума. Ночь прошла спокойно — и только утром обнаружили, что у одурманенного малыша наступила клиническая смерть. Лихорадочная реанимация вернула его к жизни, но сон медперсонала дорого обошёлся ребёнку. Сейчас мальчику 11 лет, он не говорит, не ходит, не играет — он просто существует.
    Сёстры милосердия превратились в сестёр медицины — и медицина утратила всякий смысл. Без милосердия эта отрасль сокровенных знаний и леденящих кровь умений превращается в форму изощрённого издевательства. Как-то мой немецкий коллега ни с того ни с сего заговорил о системе здравоохранения Германии. Он смаковал подробности организации системы, детально описывал денежные потоки между пациентами, врачами и страховыми компаниями, указывал, что в этих потоках необходимо исправить. Я заметил ему, что главной характеристикой такой системы является милосердие, и если она на это не способна, то это плохая система, даже вредная. Подумав, он согласился и признал, что в Германии с этим «есть проблемы». Значит, не нашу бедность и не их зажиточность следует винить в том, что милосердия не стало даже там, где оно является основой основ.

    Эволюция «самости»


    Около ста лет назад кто-то сказал: некоторые люди живут так, словно Бога нет. Героиня современного фильма, отчаявшись найти средства для лечения ребёнка, становится киллером. Она мотивирует свой выбор тем, что её «клиенты», бизнесмены и чиновники, «живут так, словно нас нет». Вот такое страшное развитие — человек уединяется, обособляется и отрешается — от Бога, от других людей, пока не остаётся сам. Где же здесь быть милосердию? Абсолютизация своего «эго», своей «самости» исключает возможность существования каких-то «ближних». И вот тут начинается торжество законов джунглей — побеждает сильнейший, око за око и «мені ж треба».
    Но Бог есть, и другие люди есть — значит, позиция, которая отрицает Бога и ближних — глубоко ошибочна. Это неправильный путь, и вечную жизнь так не унаследовать. Да и в земной жизни самоуверенный хищник может внезапно стать беззащитной жертвой. А ближних-то нет...
    Это только кажется, что желание «помочь всем» является такой же крайностью, как и животное равнодушие. Была такая антисоветская карикатура на Хрущёва: человек в драных штанах обнимает земной шар и восклицает: «Кому ещё помочь?» Так вот для православного человека всё обстоит несколько иначе. Конечно, оказать милосердие всем, кто в нём нуждается, мы физически не в состоянии. Но мы можем и должны оказывать милосердие тем, кто в нём нуждается и находится рядом — только руку протянуть, ведь эти люди — есть! Желание же помочь всем своими руками — это тоже проявление неразумной «самости», эгоизма и гордыни — ведь Бог есть! И потому мы можем и должны молиться обо всех, кто требует помощи и утешения, вместо того, чтобы бесплодно терзаться горестями и бедами миллионов.

    Три любви


    Не случайно в притче о добром самарянине речь идёт и о любви к Богу, о любви к ближнему и о любви к себе. Эти три любви нельзя разделить. Ведь кажется, что Бога — доброго, милостивого, грозного, вечного и всемогущего — любить легко. Любить себя — просто и приятно. Но ближний — такой несимпатичный, требовательный, неблагодарный — как его любить? Но иного выхода нет: «любовь к Богу заключается в любви к ближнему, и тот, кто возделает в себе любовь к ближнему, вместе с нею стяжает в сердце своём неоцененное духовное сокровище — любовь к Богу» (святитель Игнатий (Брянчанинов). И потому трудно быть человеком.
    ...Даже в храме, среди братьев-православных, иной раз испытываешь не то что нелюбовь, а эдакую неприязнь к ближнему. Перед Пасхой мы пошли на соборование. Медленно собирались люди, всё больше старики. Кашель, приглушённые жалобы на разнообразные хвори и маленькую пенсию. Морщинистые лица. Согнутые спины. Шаркающая походка. Одежды такие, что только в музее выставлять: жизнь в оккупации. Священники в светло-зелёных облачениях начинают расставлять верующих рядами. Те пытаются сбиться в кучу, жмутся поближе к знакомым. Да что ж они такие бестолковые, никак не встанут, я на работу спешу!.. Наконец началось. Свечи, запах ладана, дым, пронизанный столбами солнечного света. Батюшки проходят между рядами, быстро рисуя кресты на лбах и запястьях. И я понимаю, что мы тут все — вместе. Мы — воины. Мы стоим рядами, плечом к плечу, готовясь встретить врага, если надо, умереть, но не сделать и шагу назад. Наши командиры в светло-зелёном камуфляже нас не оставят. Мы стоим так уже тысячу лет и будем стоять ещё тысячу. Мы — братья по оружию, и нет ничего выше нашего братства, и братьев своих я люблю как самого себя... Это ощущение было коротким, но очень сильным. Люди вокруг снова превратились в стариков и старушек в нелепых одеждах, но для меня они теперь — боевые побратимы. Я улыбнулся: человеком быть трудно. Но можно!
     
    [1] Из клятвы Гиппократа.
  4. Елена г.Тула
    Святитель Филарет Московский
    Слово на Вознесение Господне
     
    А мне удивительным кажется то, что вы, светоносные мужи, вопрошаете сих мужей Галилейских, для чего смотрят они на небо. Как им не смотреть на небо, куда вознесся Иисус, куда перенесено их сокровище, куда взята их надежда и радость, где жизнь их сокрылась? Если бы теперь смотрели они на землю: тогда надлежало бы спросить их, – и надлежит спросить всех последователей Иисуса Христа, которые пристрастным оком смотрят на землю: что смотрите на землю? Чего вам искать на ней после того, как единственное ваше, и ея, Сокровище, найденное в Вифлееме, разсыпанное по всей Иудеи и Самарии, прошедшее чрез руки разбойников в Гефсимании, в Иерусалиме, на Голгофе, скрытое под камнем в саду Иосифа Аримафейскаго, взято и отнесено в сокровищницу небесную? Вам сказано, и так должно быть, да идеже есть сокровище ваше, ту будет и сердце ваше (Матф. VI, 21): и так, если сокровище ваше на небесах, там должно быть и сердце ваше; туда должны быть устремлены взоры ваши, помышления ваши, желания ваши.
    Два мужа во одежди беле, которые тотчас, по вознесении Господнем, явились Апостолам, и вопрошали их, для чего смотрят они на небо, без сомнения, сами были небесные жители: потому нельзя думать, чтобы сие было им неприятно, и чтобы они куда нибудь инуды хотели обратить взоры мужей Галилейских. Нет! Они хотят только прекратить бездейственное изумление Апостолов: что стоите зряще на небо? Пробудив их от сего изумления, они вводят в размышление, и наставляют Апостолов, – и нас, с какими мыслями должно взирать на небо во след Господа Иисуса, Который туда вознесся. Сей Иисус, продолжают они, вознесыйся от вас на небо, такожде приидет, имже образом видесте Его идуща на небо.
    Хотя многократно Господь наш, по воскресении Своем, являлся Апостолам, и становился невидим; и потому они могли некоторым образом привыкнуть к сим чудесным нечаянностям: но когда, разлучаясь с ними на горе Елеонской, не просто удалился Он, или сделался невидим, а восходя видимо превыше облаков, только по причине безмерной высоты, престал быть видим ими; нет сомнения, что сей но вый образ отшествия Его показался им, и после привычки к чудесному, необычайным, и особенно знаменательным. Им представилось тогда ясное исполнение слов Его, которыя им пересказала Мария Магдалина: восхожду ко Отцу Моему и Отцу вашему, и Богу Моему и Богу вашему (Иоан. XX, 17).
    Должно было заключить, что сии радостныя посещения Его, сии поучительныя собеседования с Ним, сии ощутительныя общения с Его Богочеловечеством, продолжавшияся четыредесять дней, прекращает настоящая минута. Когда руки и голос не могли уже достигнуть Возносящагося: Его преследовали взорами, желающими удержать Его. Взирающе бяху на небо, идущу Ему. Можно вообразить, какое безмерное лишение должны были ощутить Апостолы, по удалении на небо Иисуса, Который Един был для них все в мире. И сие-то безмерное лишение поспешают восполнить небесныя силы. Сей Иисус, вознесыйся от вас на небо, приидет.
    Христианин! Если ты сколько нибудь познал Господа Иисуса, и вкусил, яко благ Господь (Псал. XXXIII, 9): то конечно более или менее примечаешь, какая без Него пустота в мире, чувствуешь, какая без Него пустота в сердце. Так и должно быть: потому что все, что есть в мире, суета суетствий; а суета не может наполнить сердца, сотвореннаго Истиною для истины: все, еже в мире, есть похоть, или предмет, приманка похоти в разных видах; и как мир преходит и похоть его (1 Иоан. II, 16. 17), или иначе сказать, предметы, возбуждающие похоть, вскоре исчезают, то сколь ни велик мир, сколь ни разнообразны блага его, сколь ни обильны потоки удовольствий его, все сие не может наполнить малаго сосуда сердца человеческаго, которое, будучи безсмертно, только вечною жизнию наполнено быть может.
    Если, при таковом ощущении пустоты в тварях, тебе кажется, что Господь, Который есть твоя истина, твоя жизнь, твое желание и полнота всех желаний, удаляется от тебя, скрывается, остав ляет тебя не только без утешения, но и в скорби, не только одиноким, но и среди врагов твоего спасения; если утомленный взор твой не проницает небес, закрытых облаком, и недомыслимыя судьбы Всевышняго представляют тебе одну неизвестность: приими от небесных Сил исполненное силы слово, которое может наполнить твою пустоту, облегчить скорбь, прекратить одиночество, прояснить мрак, разрешить неизвестность, оживить дух твой надеждою необманчивою и нетленною. Сей Иисус, вознесыйся от вас на небо, – приидет.
    К утешительному и спасительному свидетельству о будущем пришествии Вознесшагося Господа, небесные вестники Его присовокупляют некоторое изъяснение того, каким образом последует сие пришествие. Они сказывают, что пришествие Господа подобно будет отшествию Его, или вознесению. Такожде приидет, имже образом видесте Его идуща на небо. Небесные проповедники верно не празднословят, как иногда мы земные; но и малым словом подают великое наставление внимательным. Будем внимательны!
    Такожде приидет, имже образом видесте Его идуща на небо. По сему указанию, обращаясь к обстоятельствам отшествия Иисуса Христа на небо, во-первых, можем приметить благословение, в то время Им преподанное Апостолам. Бысть, повествует Евангелист Лука, егда благословляше их, отступи от них, и возношашеся на небо (Лук. XXIV, 51). Сие обстоятельство восшествия Своего на небо, и разлучения с избранными Своими, Господь Сам приведет им на память, егда приидет во славе Своей, и вновь сретясь с ними, будет призывать их к действительному обладанию царствием Его: ибо тогда речет Царь сущим одесную Его: приидите благословеннии Отца Моего (Матф. XXV, 34).
    Какой безконечный ток благословения Христова открывается пред нами, Христиане! Он начинает благословение, и, не окончив онаго, возносится. Бысть, егда благословляше их, – возношашеся. Таким образом и вознесшись, Он еще продолжает невидимо преподавать благословение. Оно течет и нисходит непрестанно на Апостолов; чрез них преливается на тех, которых они благословляют во имя Иисуса Христа; получившие Христово благословение чрез Апостолов распространяют оное на других; таким образом все принадлежащие ко Святой, Соборной, Апостольской Церкви, делаются причастными единаго благословения Иисуса Христа и Отца Его, благословляющаго нас всяцем благословением духовным в небесных о Христе (Ефес. I, 3); как роса Аермонская, сходящая на горы Сионския (Псал. CXXXII, 3), сходит сие благословение мира на всякую душу, восходящую выше страстей и похотей, выше сует и попечений мира; как неизгладимая печать, знаменует тех, кои Христовы суть, так что в кончину века по сему знамению вызовет Он их из среды всего рода человеческого: приидите благословеннии!
    Помыслим, братия, как нужно нам попещись ныне, чтобы приобресть и сохранить благословение Вознесшагося Господа, нисходящее и на нас чрез Апостолов и Церковь Апостольскую. Если мы получили и сохраним оное: то и мы со Апостолами и со всеми Святыми в будущее пришествие Иисуса Христа призваны будем к участию во царствии Его: приидите благословеннии! А если тогда, как Он призывать будет благословенных Отца Своего, или не обрящется на нас благословения, или мы будем иметь только ложное благословение людей, которые сами не наследовали благодатно и таинственно благословения Отца небеснаго: то чтo будет с нами? Ей, глаголю вам, помыслим и попечемся о сем благовременно!
    Другое обстоятельство вознесения Господня, примечаемое в соображении с ожидаемым пришествием Господним, есть то, что Господь вознесся пред очами учеников Своих явно и торжественно. Зрящим им взятся, и облак подъят Его от очию их. Что за облак? – Облак света и славы, какой осенял и наполнял некогда скинию Моисееву и храм Соломонов. Там видели славу, но не видели Господа славы; после и Его видели, но не в славе, и потому не узнали Его, и не прославили: здесь и слава не скрывает Славимаго, и Славимый не скрывает славы. Апостолы зрели славу Вознесшагося Господа: Пророк также и слышал ее, когда и сам торжественно воскликнул: взыде Бог в воскликновении, Господь во гласе трубне (Псал. XLVI, 6). И так, когда светоносные проповедники возвестили нам, что Он так же приидет, как ви дели Его идущим на небо: чрез сие они дали нам разуметь, что Он приидет явно и торжественно. Так точно предрек и Господь о Себе, что приидет Сын человеческий во славе Своей, и вси святии Ангели с Ним (Матф. XXV, 31). Так и Апостол изъясняет, что Господь в повелении, или по предвозвещении, во гласе Архангелове, и в трубе Божии снидет с небесе (1 Сол. IV, 16).
    Но для чего, подумает иной, замечаются сии подробности, по-видимому, более возбуждающия любопытство, нежели подающия наставление: ибо предсказывают для того, чтобы можно было узнать, и принять с верою, посылаемое от Бога событие; а славнаго пришествия Христова кто не узнает, хотя бы и не был предварен о его подробностях? – Не спеши, возлюбленный, заключать о излишестве сих подробностей. Нет! Апостолы, Ангелы, Сам Господь не говорят ничего для любопытства, но все для наставления. Что пришествие Христово будет явное и торжественное, – сие предсказано для того, что будут провозвестники противнаго сему, когда на недостойных, неверных и развращенных Христиан послан будет дух обольщения.
    Грядет час, или время искушения (может быть и ныне есть) когда скажут: се зде Христос, или онде! Се в пустыни есть! Се в сокровищах (Матф. XXIV, 23. 26)! Вот Он у нас, говорят отщепенцы, которые, оставя град Божий, духовный Иерусалим, Апостольскую Церковь, убегают не в истинную пустыню мира и тишины, но в запустение духовное и чувственное, где нет ни здраваго учения, ни святости таинств, ни добрых правил жизни частной и общественной. Вот Он у нас, говорят скрытно еретичествующие, указуя на свои тайныя сборища, как будто солнцу должно светить только под землею; как будто не Он сказал и повелел: еже глаголю вам во тьме, рцыте во свете; и еже во уши слышите, проповедите на кровех (Матф. X, 27).
    Слыша таковые вопли или шептания, вспомните, Христиане, Ангельский глас и проповедь о Вознесшемся Господе: такожде приидет, имже образом видесте Его идуща на небо, так же явно, также торжественно. И потому, аще кто речет вам: се зде Христос, или онде: не имите веры. Ни грубые вопли, ни хитрыя шептания, не походят на провозвещение Архангела и на трубу Божию. Не исходите в след зовущих вас из града Господня; оставайтесь на месте своем, и берегите веру вашу для истиннаго пришествия Христова, славнаго и торжественнаго.
    Третие обстоятельство Вознесения Господня, примечательное для будущаго, есть то, что оное было для учеников Его нечаянно и непредвиденно. Сие произошло, сколько можно узнать из кратких повествований Евангельских, таким образом, что Он, явясь им в Иерусалиме, как бывало многократно, и отходя, вел их за Собою, как сопровождающих, беседуя с ними, как обыкновенно, о царствии Божием, и наипаче о приближающемся сошествии Святаго Духа; извед же их вон из Иерусалима до Вифании, и воздвиг руце Свои, и благослови их; и бысть егда благословляше их, отступи от них, и возношашеся на небо. Не только по собственному изволению не предварил Он их о сем великом событии; но даже на вопрос их о временах великих событий царствия Его, решительно им отказал в сем познании. Рече же к ним: несть ваше разумети времена и лета, яже Отец положи во Своей власти (Деян. I, 7).
    Сей отказ в разумении времен, очевидно, простирается и на времена будущаго пришествия Христова, и преимущественно к сему относится. Еще и прежде Он внушал ученикам Своим внезапность сего события, уподобляя оное молнии, которая есть разительнейший в природе образ совершенной внезапности. Якоже молния исходит от восток, и является до запад, тако будет пришествие Сына человеческаго (Матф. XXIV, 27). Подобно сему и Апостол изъясняет: приидет день Господень, яко тать в нощи (1 Сол. V, 2).
    Из сей внезапности будущаго Своего пришествия Господь Сам извлекает для нас, Христиане, спасительное предостережение. Бдите убо, глаголет, яко не весте, в кий час Господь приидет (Матф. XXIV, 42). Не увлекайтесь любопытством, или легковерием, когда Христиане, думающие знать более, нежели сколько дано от Христа, будут исчислять вам времена царствия Его, и определять лета чаемаго явления Его: несть ваше разумети времена и лета; старайтесь лучше познавать грехи свои, исчислять падения, и находить им пределы в покаянии. Наипаче же берегитесь, если услышите, что скажут предсказанные Апостолом ругатели: где есть обетование пришествия Его? Отнеле же бо отцы успоша, вся тако пребывают от начала создания (2 Петр. III, 4). Берегитесь, чтобы мрачныя грезы сынов века сего, смежающих очи от света грядущаго века, не омрачили вашего сердца, не ослепили ума, не усыпили духа к тому вожделенному и страшному часу, когда приидет день Господень, яко тать в нощи. Возлюбленнии! сих чающе, потщитеся нескверни и непорочни Тому обрестися в мире (2 Петр. III, 14). Аминь.
  5. Елена г.Тула
    Философия начинается с вопросов
     
     
     
    Платона и Аристотель на фреске "Афинская школа" Рафаэля
    Философия начинается с вопросов, то бишь с удивления. Нужно ли, можно ли удивляться и задавать вопросы верующему человеку? Иначе говоря, можно ли верующему человеку быть «чуть-чуть» философом? Это важный вопрос, поскольку многим верующим людям кажется, что мыслить можно только в рамках катехизиса. Но и сам катехизис есть диалог. Там есть вопросы и ответы. «Что есть Церковь?» – «То-то и то-то». «Каково учение Евангелия о будущей жизни?» – «Таково и таково». «Можно ли мыслить об этом вот так-то?» – «Нельзя, потому что сказано то-то».
    Катехизис дает некую сумму готовых ответов, но предполагает вопросы. Значит, верующему человеку можно их (вопросы, то есть) задавать и можно, следовательно, быть чуть-чуть философом.
    Ужасен человек, которому все ясно. Человек, которому все ясно, это не Платон, и не Василий Великий, и не Филарет (Дроздов). Это, скорее всего, какой-то зощенковский персонаж на манер того товарища, который в ответ на вопрос барышни: «Что это соловей так нынче сладко поет?» – ответил без сомнений: «Жрать хочет, оттого и поет». Можно было бы порадоваться, что человеку все ясно и на любой вопрос ответа долго ждать не надо. Но радоваться почему-то не хочется.
    Вопрос о возможности философии в христианстве формулируется так: «В христианстве можно только молиться или можно молиться и думать?» Конечно, можно думать и молиться, молиться и думать, просто думать и просто молиться. И когда человек будет думать, он будет постоянно задавать вопросы. Себе, Богу и окружающему миру. Почему все так, а не иначе? Если на все воля Божия, то я ни при чем или все же от меня чего-то ждут и за что-то спросят? О, как много этих вопросов, и как рвутся они из самих глубин человека! Иногда они, эти вопросы, заставляют молиться, иногда мешают. Но сделать вид, что их нет или что они не нужны, что это блажь и чушь, вряд ли удастся.

    ***


    Философия есть поиск Бога. По Клименту Александрийскому, она есть для язычников то же, что для евреев – Закон. Закон же для евреев, напомним Павлово слово, есть «пестун», то есть детоводитель ко Христу. Детоводителем называли раба, который водил детей своего господина к учителям. Евреев ко Христу должен был привести Закон, а язычников – размышление.
    Закон требует тщательного исполнения. Казалось бы, Закон и философия – антагонисты. Но это только кажется. Поскольку Закон обширен, мелочен, скрупулезен, целостен, он для исполнения требует понимания. Человек не способен исполнять то, что не понимает. Отсюда еврейские поиски ответов на вопросы «какая заповедь в Законе большая?», «что первостепенно, а что второстепенно?» и так далее. Размышление над Законом есть аналог философии, только не в смысле свободного полета: дескать, «думаю, о чем хочу». Это настырный труд ума в заданных рамках, это религиозная философия. Она-то нам и нужна.
    Если бы не было у евреев людей, размышляющих над Законом, после Пятикнижия в Библии бы больше ничего не было. Но там есть и Притчи, и Псалмы, и Иов, и Исаия. Не было бы у них того, что называется «устной Торой», – аналога нашего Предания. Сам Христос в ответ на вопросы книжников отвечал: «В Законе что написано? Как читаешь?» (Лк. 10: 26). Не просто «что написано?», но и «как читаешь?» Очевидно, это сказано оттого, что одно и то же читать можно по-разному. Стоит дать прочесть любую книгу двум разным людям, а затем обсудить с ними прочитанное, и мы удивимся. Окажется, что в одном и том же тексте люди эти люди заметили совершенно разные места, нашли совершенно разные смыслы, почувствовали абсолютно несхожие подтексты. Один и тот же человек в разные возрастные периоды тоже понимает по-разному одну и ту же, вроде бы знакомую, книгу. Потому что повзрослел, потому что перенес опыт измены, или болезни, или разочарования в ложных идеалах. Если это справедливо в отношении Шолохова, то почему это не должно относиться к Божественному Откровению? Значит, нельзя просто дать Святую книгу человеку: дескать, «там все есть, читай – и все будет в порядке». Нужна культура коллективного чтения, размышления, толкования. Нужно уметь многим слушать, когда один читает, а затем по очереди высказывать свое мнение о прочитанном. Нужна культура дискуссий, при которой неизбежно бывают несогласные или мыслящие различно. Но именно внутри силового поля коллективной мысли становится понятным не просто что-то кому-то, но само Откровение оживает в многогранности своей и питательно проникает в сознание духовно трудящейся общины.
    Вот этого-то у нас и нет. Не то чтобы совсем нет. Где-то, наверно, есть. Но в целом – нет. А раз нет свободного движения внутри заданных координат – значит, есть стояние на месте. А стояние на месте внутри текучего мира невозможно в принципе. Там, где есть намек на него, есть неизбежная деградация и скатывание вниз. То есть происходит движение «вниз по лестнице, ведущей вверх».
    Философии нет – значит, жизнь не осмысливается. А жизнь не осмысливается в двух случаях: или жизни нет, или живущий человек неполноценен.
    Религиозной философии нет – значит, жизнь в вере не проходит через сито анализа и самоанализа. Вариантов тоже два. Либо веры нет, а есть лишь шелуха и «оптический обман зрения», либо верующий человек похож на растение. Жестковато звучит, но такова категоричность мысли, подобящаяся остроте скальпеля.
    Догматизация мелочей и канонизация исторических ошибок происходят именно отсюда, «из сего зерна», как сказал бы Г. Сковорода. Думать люди не хотят. Религиозные люди жертвуют риском философского поиска якобы молитве. То есть говорят: «Мы не думаем, мы молимся». Но чаще всего это ложь на молитву, потому что не умеющий и не любящий думать человек молиться тем более не любит.
    Молитва выше всякого размышления, и она есть высший плод трудящегося ума. Это такой плод такого ума, который вовлекает все существо человека в единый процесс молитвенного горения. Тот, кто знает по опыту огонь молитвы, ценит огонь мысли, ибо это похожие огни. Но лентяи и не молятся, и не думают. Они носят угрюмые маски и повторяют в акафистах: «Радуйся, радуйся». Они интуитивно боятся, что, однажды позволив себе мыслить, додумаются до вещей непривычных и парадоксальных. Да, есть риск. Но родиться – тоже риск. Гораздо спокойнее остаться зародышем и спать в темноте утробы, а лучше – вовсе не зачинаться.
    Именно умственное упрощенчество сообщило русской революции религиозный характер – именно оно виновато в реках пролитой крови. Русская революция была попыткой скачка в вечность. Это был наивный запуск ракеты из рогатки. Это была насквозь мифологическая трагедия, в которой участвовали «простые» люди, желающие всемирной справедливости и прочих «святых» вещей без реального стремления к святости. Массовые участники строительства нового мира были «интуитивные христиане», которым на голову надели «вывернутое Евангелие» и которые позволили себя завертеть и обмануть именно из-за религиозного невежества и догматического безразличия. Отсутствие дисциплины ума и пренебрежение к умному труду есть наш родовой грех, похожий на добровольное проклятие. И толком выбраться из исторических тупиков мы не можем именно из-за пренебрежения к главному достоинству человека – способности честно мыслить. Подчеркну – способности, а не умения, ибо умением еще нужно овладеть.
    Оттого и ищут люди болото погуще да потеплее, чтобы улечься в него, как хрестоматийный бегемот, и высунуть на поверхность только две сопящие ноздри и два лениво моргающих глаза. И если есть бытовое болото, то отчего не быть болоту религиозному? Оно тоже есть.
    Религиозное болото – это отсутствие размышления над Откровением, отсутствие живой рефлексии на слово Божие плюс пугливая ненависть к тем, кто с тобой не согласен. Эту ненависть легче всего нарядить в благочестивый сарафан «охранения традиций». Но это все – до поры до времени. Человек, честно думающий и находящийся за пределами Церкви, к Церкви придет, а человек, находящийся внутри Церкви и ни о чем не думающий, от Церкви уйдет.
    Честная мысль вообще имеет то особое свойство, благодаря которому, додумав нечто до конца и донышка, жить по-прежнему уже невозможно. Мысль меняет жизнь, а там, где жизнь не меняется, но происходит лишь смена декораций, там нет ума, там царствуют растительно-животные инстинкты, одетые в модный костюм.
    «Это трудно сделать», – говорил один человек другому в отношении решительного жизненного шага. «Нет, – отвечал другой. – Это трудно понять. Если же поймешь, то уже трудно не сделать». Таково мышление. Особенно если это мышление религиозное. Оно не подвергает сомнению бытие Божие. Оно трепетно осмысливает Откровение, то есть тот опыт, до которого нельзя додуматься, если Бог его не явит. Оно смотрит на жизнь не как на схему, но как на живую – то есть меняющуюся постоянно – реальность и стремится дать появляющимся фактам правильные имена.
    Именно это способность, помнится, выделяла еще не согрешившего Адама в Раю из царства животных.


    Протоиерей Андрей Ткачев

     


    25 мая 2012 года

  6. Елена г.Тула

    Суть

    Автор: Елена г.Тула,

    Суть
     
    Притчи в стихах


    О, Великий Мудрец, я упал и не раз,



    Вновь коленки разбил, руки все … и не только…



    И ответил Мудрец: «Хоть и слезы из глаз…



    Суть не в том что упал, суть поднялся ты сколько?!»



    О, Великий Мудрец, дали мне по щеке.



    Он ответил: «Другую подставь… и не только..



    И обиды свои утопи все в реке –



    Суть не в том, что рыдал, суть – простил ты их сколько?!



    О, Великий Мудрец, я ошибся опять,



    Боль доставил родному, скажу… и не только…



    Вновь ответил Мудрец, что не мог ты всё знать,



    Не в ошибках вся суть, суть исправил их сколько?!



    Татьяна Науменко


  7. Елена г.Тула

    Своя правда

    Автор: Елена г.Тула,

    Своя правда
     
    Однажды старец и его ученик вошли в ворота большого города, чтобы рассказать о христианской вере.
     
    Один христианин, житель этого города, подошёл к нему и сказал:
     
    — Отче, вряд ли нужны жителям этого города твои проповеди. Жители эти тяжелы сердцем и сопротивляются слову истины. Они совсем не хотят учиться. Не трать своё время на них.
     
    Старец посмотрел на него и сказал:
     
    — Ты прав.
     
    Несколько минут спустя подошёл к старцу другой христианин и сказал:
     
    — Отче, не сомневайся: ты будешь радушно принят в этом прекрасном городе. Люди ждут тебя и надеются услышать драгоценные слова Евангельского учения, исходящие из твоих уст. Они истосковались по знанию и готовы к служению. Их сердца и умы открыты для тебя.
     
    Старец посмотрел на него и сказал:
     
    — Ты прав.
     
    Ученик не выдержал и спросил старца:
     
    — Отче, объясни мне, как ты и одному, и другому сказал одни и те же слова, хотя говорили они тебе совершенно противоположные вещи.
     
    Старец ответил:
     
    — Ты прав. Но ты наверняка заметил, что оба человека изрекали истину, соответствующую их пониманию мира. Первый во всём видит только плохое, второй ищет хорошее. Оба воспринимают мир таким, каким они ожидают его увидеть. Каждый из них исходит из своего опыта понимания этого мира. Ни один из них не солгал. Они оба сказали правду. Только свою.
     
     
    Знаю-бывает тяжко...
     

     
    Знаю - бывает тяжко,
    Страшно за каждый шаг..
    А вот одна монашка
    Мне говорила так:
    Надо молиться Богу,
    Чтобы рассеять страх...
    С Богом найдешь дорогу,
    Что с фонарём впотьмах.
    Надо молиться много,
    Долго и не спеша,
    Чтоб добралась до Бога,
    Как ручеёк душа...
    Надо молиться часто,
    Чтоб не нарушить связь,
    Чтоб ручеёк несчастный
    Не превратился в грязь...
    Надо молиться сильно -
    Вырваться из тисков,
    Чтоб он рекой обильной
    Вышел из берегов!
    Надо молиться страстно,
    А не зевать кругом -
    Не бормотать напрасно,
    Думая о другом.
    Надо молиться строго,
    Не потакать себе,
    Не торговаться с Богом
    Лишь о своей судьбе.
    Надо молиться чисто,
    Радуясь и любя,
    Так, чтобы круг лучистый
    Вырос вокруг тебя...
    Чтобы такой кольчугой
    Сердце облечь ты смог -
    Вот... И тогда, как чудо,
    В нём засияет Бог.
  8. Елена г.Тула
    Притча «Рецептура Бога»
     
    Мальчик жалуется бабушке на свою плохую жизнь: на проблемы в школе, с родителями, со здоровьем. А бабушка в это время стряпает. Она спрашивает внука, не голоден ли он, не желает ли чего-нибудь поесть.
    - Конечно, - отвечает внук.
    Тогда бабушка говорит:
    - Вот возьми маргарин.
    - Фу - протестует внук.
    - Может быть два сырых яйца? - предлагает бабушка.
    - Ну, что ты бабуля!
    - А как насчёт муки и соды? - допытывается бабушка.
    - Бабуленька, - урезонивает её внук. - Всё это несъедобно.
    На что бабушка отвечает:
    - Правильно, по отдельности эти продукты не очень-то вкусны, но, если их соединить должным образом, из них получится удивительно вкусный пирог!
     
    Вот также действует Господь. Ты часто задаёшься вопросом, почему Он допускает мои страдания и мучения, но тебе просто надо довериться Ему и знать, что по Его рецептуре, в конце концов, получится что-то необыкновенное.
     
    Господь безмерно любит тебя. Он посылает тебе цветы каждую весну и восходы солнца - каждое утро. Ты захочешь говорить, и Он будет слушать. Он может жить где угодно во Вселенной, но выбирает твоё сердце.
     
    http://www.duhovnik.com/node/4892
  9. Елена г.Тула
    Протоиерей Андрей Ткачев

    10 июля 2012 г. Источник: Радонеж
    Известно, что добродетели превращаются в свою противоположность при отсутствии такого качества, как рассуждение. Если рассуждения нет, то легко назвать скряжничество – бережливостью, храбрость – дерзостью, а трусость – предусмотрительностью. Все добродетели превращаются в карикатуру при отсутствии рассуждения духовного. Вот почему великие отцы называли рассуждение большей и высшей добродетелью. Иначе, вся жизнь – «Мишкина услуга», когда муху желая убить, раскраивают череп спящему другу. Иначе – «на блох осердясь, и тулуп - в печь». Это очень не простой и непраздный вопрос. Человека можно сгноить и замучить под видом христианского воспитания, стоит только криво уразуметь что-то из отеческого наследия.
    Примеры? Сколько угодно. Спившиеся и затравленные попы под крылом у «странных» святителей; беглые монахи, нигде места найти не могущие; люди, горевшие в юности, но начавшие коптить в зрелости и откровенно смердеть под старость – все это не случайные типы нашей церковности. Почему Алеши Карамазовы превращаются в Смердяковых? В чем здесь дело? Предлагаю такой взгляд на вопрос: какая добродетель наиболее нами превозносится?
    Ответа долго искать не придется. Смирение и послушание. Вот они-то и извращаются у нас столетиями, портя всю жизнь так, как зловонные мухи портят мазь мироварника.
    Мы ничего не имеем против подлинного смирения, вознесенного Господом, и послушания, Им Самим во имя Отца исполненного. Но спросим себя: во что извращается смирение, зная, что всякая добродетель извращается во что-то? Щедрость ведь извращается в мотовство, а аскетизм – в изуверство. Смирение, следовательно, извращается в трусость, затюканность, безынициативность. Прошу вас, не путайте эти понятия и состояния. Совершенный Божий человек, по учению Апостола Павла, должен быть смирен, но он должен быть и на всякое благое дело приготовлен, как говорится несколько раз в послании к Титу. Кроток был Моисей, водивший Израиля и убивавший врагов. Смирен был Суворов, не проигрывавший сражений. Не надо кислый вид, прошу вас, рифмовать со смирением. Смирение, это – другое.
    Если человек ни на какое доброе дело не готов, не бодр, но напротив – загнан под некий плинтус, унижен, бессловесен, лишен инициативы, низведен до состояния мебели, то какое же это смирение? Тот, кто сознательно культивирует среди своих послушников подобный «подвид» смирения – просто преступник. Конечно, духовный преступник, поскольку светский закон в тонкости духовных дефиниций не вникает, да и не может.
    Есть, ой, есть у нас немало духовных лже-вождей, которые только об одном смирении и разглагольствуют, сами будучи гордыми, как демоны, и любящие данную тему только из одного желания иметь под рукой безмолвное стадо, шелестящее одеждами при удалении на исполнение любого приказа. Может, при благоверных царях немецких кровей и при загруженной трудами Тайной канцелярии сей вид смирения и признавался за единственно верный, но пора уже поставить вещи на свои места. Пора перестать называть тьму – светом, а сладкое - горьким. Смиренный человек это все еще человек, то есть существо, наделенное свободной волей и само за себя перед Богом отвечающее. Кто мыслит иначе, тот, видимо, записал себя преждевременно во святые, но «мощи» его никто эксгумировать не потщится.
    Так же, как смирение, можно извратить и послушание. Кто-то где-то вычитал, что послушник поливал сухую палку посреди пустыни пока на ней апельсин не вырос, или – лимон. Какая красота! И вот уже некий начальник, близко не стоящий рядом с тем отцом древнего Патерика и даже отдаленно не разумеющий образ его мыслей, рад стараться. Он готов втыкать сухие палки в какую угодно землю и заставлять людей их поливать в надежде обрести «плод послушания». Жизнь многих самодуров как раз и заключается в том, чтобы утыкать вокруг себя все сухими палками и заставить всех их поливать. Сию гадость можно временами терпеть на пределе возможностей, но называть ее нормой и культивировать есть грех против самой Церкви и Духа, Ею управляющего.
    Люди добрые! Поймем ли мы, что всякое слово это не только то, «что сказано». Это еще и нечто, о чем спрашивают: «кем сказано?» Если сказавший нечто – просто попугай, повторяющий звуки чужого голоса, то должен ли я бросаться на исполнение звуков? Звуков, но не слов. Совесть велит не метаться на исполнение. Совесть велит трезвиться и не дерзать на повторение великих дел, не имея великой жизни.
    Насколько часто мы слышим слова о послушании и смирении, настолько часто мы сталкиваемся с извращенными понятиями об этих родных для Евангелия добродетелях. Царство антихриста это и есть, напомним, не царство цифр и кодов, но царство извращенных добродетелей, возвещенных Евангелием.
    Память святителя Игнатия (Брянчанинова) празднуется повсеместно. Иногда даже – с любовью и пониманием. Не он ли говорил, что прежде вверения старцу своей души, нужно испытать старца на предмет соответствия его духовного устроения Слову Божию и Преданию. Это нужно, чтобы вместо врача не ввериться убийце, и вместо пастыря не найти волка. Так вот – владыка Игнатий писал все верно и сдержанно, точно и аккуратно. Пером его двигал Утешитель. Нужно вникнуть в его словеса, особенно в части таких тем, как «послушание и смирение».
    Нельзя калечить народ Божий извращенно понимаемыми добродетелями. Нельзя бредить временами всевластия ушедших веков и плевать на бороду в благодушной самоуверенности, тогда как новые тучи уже собираются на горизонте. Или Церковь – Тело Иисусово и Она постоянно учится жить деятельной любовью, или Церковь – всего лишь некий админаппарат, собирающий налоги, снимающий шкуру с подчиненных, маринующий просителей в прихожих, ищущий защиты властей и проч. Тогда революции оправданы. Тогда и кровь неизбежна. И неужели историю не учат те, кто сегодня командуют жизнью. Ведь их кровь, при пренебрежении множеством повседневных ошибок, прольется в числе первых.
    Нельзя Бога гневить. Он долго ждет, но больно бьет. Культивируя смирение, нужно самому смиряться. Говоря о послушании, нужно самому вслушиваться в голос совести и голос Слова.
    Иначе я даже плакать откажусь со временем над трупами тех, кто слишком долго пользовался Евангелием, не исполняя Его слова на деле. Так уже было в истории, и было это, до боли, недавно.


    Протоиерей Андрей Ткачев

  10. Елена г.Тула
    «Отцы все уже сказали». Эту фундаментальную мысль я слышу часто и читаю часто. Эту мысль исповедуют многие: и простецы, и архиереи. Все сказано, мол, теперь дело только за исполнением. Трудно подкопаться. И нужно ли подкапываться? Нужно. А почему? А потому, что мысль эта не работает. Мысль эта ложная.

    Если действительно все (!) уже сказано, то дело только за исполнением. Почему же жизнь горбата? Не исполняем, видать, однажды сказанного или не поняли вовсе того, что сказано, а так только, щеки раздуваем. Неужели мы – умирающие от голода люди, сидящие на мешках с хлебом? А ведь это – точный образ тех, кому все сказано, но кто живет в нравственной грязи.
    В том, что жизнь крива, никто ведь не сомневается. И если есть универсальные ответы, на все времена однажды данные, значит мы – злодеи. Мы знаем рецепт, но удерживаем его в тайне плюс сами им не пользуемся. Кто себя под такой молот подставит? Ни один, даже самый великий хранитель старины. Значит, не все сказали отцы, а из того, что сказали, не все мы поняли. Может, мы вообще неправильно пользуемся их наследием, если вообще – пользуемся.
    Про отцов любят говорить те, кто отцов близко не читал, кто ни Григория Богослова, ни Василия Великого не изучал ночами. В лучшем случае – пользовался куцыми цитатниками, где все – сплошь отрывки, невесть кем надерганные и воедино собранные. От этой хвори нужно избавляться. Это непозволительно. Хочешь ссылаться на отцов – читай отцов. Прочти пять-шесть томов Златоуста и тогда говори: «Златоуст сказал…» Спросят тебя: «Где сказал?» – а ты ответишь вопрошающему: «Во втором слове об Анне». И все ясно. Человек знает тему. Его слушать можно. С ним спорить полезно. Иначе нельзя болтать: «отцы, отцы». Книги отцов – говорил один греческий святой недавних времен – достойны такого же почитания, как и мощи их. Лобзать нетленные тела мы умеем. Впору поучиться читать отцов не по цитатникам, а по фундаментально изданным трудам, с комментариями да со справочным материалом.
    Теперь еще одно попробуем уяснить. Есть область догматическая. Там действительно многое сказано раз и – навеки. Но эти слова о Троице, о единосущии тоже нужно внимательно читать и понимать. Эти слова – толкование Символа веры. Учение отцов Церкви всегда не возникает само по себе, но мотивируется возникновением ересей. И учителя Церкви реагируют на проблему, изъясняя ее в максимально доступных терминах. Не понимать исторического контекста тех или иных церковных движений мысли – значит не понимать самих догматов и правил, возникших в жару борьбы по защите воплотившейся Истины. Опять вывод жесток: не цитировать нужно, а понимать и пользоваться. Причем пользоваться: иногда – готовой богословской формулой, вроде «единосущный», а иногда – самим методом, способом подхода к решению вопроса.
    Отцы IV века научили в разговоре о Троице различать «сущность» и «личность». Палама стал говорить о различии «сущности» и «энергий» много столетий спустя. Это – догматы Православия. Умеете читать – читайте. Начали читать и ощутили, что мозг кипит, – отставьте книгу в сторону и поймите, что вы – не богослов. Определите себе меру. Это очень важная способность, говорящая о мудрости человека. Но теперь не ссылайтесь легко на «отцов», чтение текстов которых укладывает вас спать через пять минут.
    И вот теперь напомним, что догматическая область – это то, о чем можно говорить: «Отцы сказали». А вот область повседневной морали, поведения, отношения к разным видам греха, к «этосу», короче, отцы не могли определить навеки. Совсем не одно и то же жить в христианской или мусульманской стране. Совсем не одно и то же – быть в храме раз в три месяца при том, что храм – через квартал, и быть в храме так же часто (редко) при том, что он – за 500 километров. Приноровиться к жизни, понять ее нюансы, отслоить второстепенное от главного – это вечные вопросы человека. И никто, живший в V веке, не может описать в деталях мой модус поведения в XXI веке, как бы свят он ни был. Я, например, не могу апеллировать к императору. Нет у меня императора. Я должен быть осторожен, высказываясь о тысячах вещей, напрочь отсутствовавших в жизни Василия Великого. Стоит ли мне искать буквальных ответов у Василия? Нет. Мне стоит искать метод, способ подхода к решению проблемы, но такое поведение требует ума и творчества. Есть ли у нас ум и способность к живому творчеству, а не эпигонству?
    Мы приближаемся к творческому выводу.
    Отцы очень многое сказали. Все (!) сказать они не могли и не имели права! Все, что они сказали, нужно изучить, а применять – только приноравливаясь к условиям.
    Нужно расслоить, разъединить в сознании область догматики и область религиозного этоса. В первой области отцы – учители. Во второй – указатели образа мышления, и не больше.
    Учить отцов по тощим и кем-то подобранным цитатникам можно только в пещерные времена, то есть – не сегодня. Хочешь на отцов ссылаться – читай отцов. Читай прилежно, с маркером в руках, с записной книжкой для занесения цитат, с обдумыванием. Не умеешь вот так, творчески читать – учись. Не способен учиться – прошу тебя: перестань на отцов ссылаться, поскольку ты «подшиваешь» их святые имена к своему дешевому бреду чаще, чем тебе кажется.
    Это вообще наша историческая задача – учиться! Умственные же лентяи и пустосвяты – самые опасные наши внутренние враги. Книги отцов стоят на множестве полок, исполняя горькое пророчество о том, что Православие будет однажды помещено в книжки и водворено на полки. Так потянитесь же, лентяи и бездари, к своим книжным полкам и вместо просмотра футбола и сериалов прочтите на ночь хоть десять страниц из Златоуста или Василия. Тогда и пафос уменьшится, и серьезность подхода к жизни увеличится. Тогда фраза «Отцы сказали» либо перестанет вылетать из празднословных уст, либо обретет благородную значимость.


    Протоиерей Андрей Ткачев

     


    10 июля 2012 года

  11. Елена г.Тула
    Что такое старчество? Это особый институт духовного наставничества, органично сложившийся в Православной Церкви с древних времен, прежде всего в монашеской среде. Как говорит один из современных подвижников благочестия – старец Лука из афонского монастыря Филофеу, «тот, кто оставляет мир, чтобы стать монахом, покидает мир не потому, что ненавидит и отвращается его. Он покидает грех и зло мира. И насколько он отдаляется от мира и исцеляется с помощью благодати Божией, тогда, насколько он исцеляется, настолько понимает, как страждет мир. И насколько он облегчается от тяжести грехов, настолько любовь Христова, входящая в него, открывает ему сердце для того, чтобы он принимал грехи других, чтобы он отдавал самого себя». Старец – тот, кто достиг высот евангельского совершенства: молитвы, смирения, веры, любви – и, как опытный альпинист, способен вести к этим высотам и других. Вот слова епископа Зарайского Меркурия о схиигумене Илии (духовнике нынешнего патриарха): «Высота смирения и внутренняя постоянная молитва столь же характерны для него, как умение дышать, слышать и видеть. Даже когда он говорит, то не перестает молиться. Общаясь с ним и рассказывая о своей жизни, поймал себя на мысли о том, что я его ни о чем не спрашиваю…» Невольно вспоминаются слова Спасителя, приводимые в Евангелии от Иоанна: «В тот день вы не спросите Меня ни о чем» (Ин. 16: 23).
    В чем же одно из главных дел монаха? По словам недавно почившего афонского монаха Иосифа, ученика старца Иосифа Исихаста, это хранение чистоты ума: «Однако монах как ум должен усовершиться через внутреннее обращение, и приходит соприкосновение человека с Богом, когда происходит просвещение или очищение сердца. Именно это сказал Самарянке Господь наш: “Бог есть дух и ищет поклоняющихся Ему в духе и истине”. И, собственно говоря, монах занимается именно этим. Итак, видите, что именно ум есть способ нашего общения с миром. Следовательно, если мы хотим отринуть безумное (paralogon), закон извращения, и снова соединиться с Богом, то мы это делаем через ум. И закон извращения, безумное, которое действует в чувствах, действует и на ум, и если он не сопротивляется, то пленяет его и приводит к безумию. Однако если ум здрав, то он не позволяет чувствам приближаться и желать безумного. Ум контролирует их, поэтому монах действительно рассматривается как ум, зрящий Бога. И поэтому подлинное делание монаха – держание ума».
    Возникает вопрос: как этого добиться, если вся современная жизнь построена по закону извращения, надругательства и над верой в Бога, и над здравым смыслом, и над человеческой природой? Один из ответов: через твердую и определенную жизненную программу, через исполнение молитвенного правила и устава, через постоянную духовную деятельность, через послушание и смирение и отсечение поиска сверхъестественных состояний. Характерны слова игумена Дохиарского монастыря отца Григория, сказанные в ответ на вопрос наместника Валаамского монастыря епископа Панкратия: «Как молятся ваши монахи? Занимаются ли они умной молитвой?» Отец Григорий ответил так:
     
    Архимандрит Григорий (Зумис), настоятель Дохиарского монастыря
    «Мы не требуем умной молитвы от многих и с трудом даем ее. Я считаю, и даже верую, что умная молитва есть небесное делание, но нужно подходить к ней с большим вниманием и великой осторожностью.
    Существует просто молитва (euchе) и умная молитва (noera proseuchе): первую мы должны творить неукоснительно, вторая – не в нашей власти, но во власти Бога. Проблема современного афонского монашества состоит в том, что многие монахи – молоды, и они приходят из мира, который уже совершенно другой, чем тот, что был до 1960 года. Капитализм, материализм, гедонизм в нашей стране сделали то же, что коммунизм – в вашей: они разрушили духовное наследие нашего народа. Мои родители были неграмотными, но я знал все, что относится к жизни Церкви. Мои детские годы прошли с моей тетушкой, монахиней, которая совершала 300 поклонов утром, 300 поклонов вечером. Поэтому у меня не было проблем в монастыре: что я делал дома, тем же занимался и в обители. Теперь не то: у современной молодежи почти нет связи с Церковью – она порвана. Когда современные молодые люди приходят в монастырь, они ничего не умеют, их приходится учить всему: стоять в церкви, креститься, сидеть за трапезой (ведь дома они привыкли класть ноги на стол), даже – нормально пользоваться туалетами. Люди приходят в монастырь с чувством дерзости, неуважения к старшим, с совершенным отсутствием смирения, так что часто необходимы определенные кровопускания. Ему еще нет 18 лет, а он уже сотворил все мыслимые и немыслимые грехи. И с такими людьми вы собираетесь говорить об умной молитве, с ними – заниматься ею?! Нет и еще раз нет! Сейчас многие говорят и пишут об умной молитве, но посвящают буквально одну-две страницы тому, как ее стяжать, и пишут десятки, сотни – о ее плодах. Это все равно что нахваливать апельсины, но забывать о том, как их выращивают. Вот ты трудишься, сажаешь дерево, поливаешь его, удобряешь, а об этом – ни слова. Только о плодах, ведь они – вкусные, все их любят. Мы любим льстить монахам, убаюкивать их словами об умной молитве, и прежде всего – о ее плодах. Некоторые игумены и монахи со Святой Горы любят приезжать в Элладу, в Фессалоники и другие города, где рассказывают об умной молитве, и их с восторгом слушают толпы народа, особенно женщины. Но что они рассказывают? О сердечном жаре, о боли в сердце и т.д., а не о покаянии. Ко всем таким проявлениям следует относиться с большой осторожностью, они могут быть истинными, а могут быть и прелестными, а прелесть – самое худшее, что может быть для человека.
    Как же стяжать умную молитву? Через исполнение заповедей, через борьбу со страстями, стяжание добродетелей Христовых. Если же монах – чревоугодник, хулитель, сплетник, пьяница, то о каком умном делании может идти речь? Приведу один пример. Старец Амфилохий, мой наставник, никого никогда не осуждал. Я прожил с ним 15 лет и не слышал от него ни одного слова осуждения. Вот он был подлинным делателем умной молитвы. Расскажу один случай. Однажды летним утром он сидел у себя в келье. Он был болен, и обыкновенно мы каждые полчаса заходили к нему келью. Он заснул в своем кресле, и мы долго не входили к нему в келью, уважая его покой. Наконец, когда прошло довольно много времени, мы подошли и постучали. Ответа не было. Мы не выдержали и потихоньку вошли в его келью. Он сидел в своем кресле совершенно неподвижно, как неживой, я подошел поближе, чтобы рассмотреть, жив ли он, и увидел, что рука его медленно перебирала четки. Наконец он как бы очнулся, выпрямился в кресле и спросил: “Много ли времени прошло?” “Немного” – ответил я. Тогда он приложил палец к устам и сказал: “Тсс, молчи об этом”. И я умолчал об этом до его смерти. Мы – чувственные люди. Мы смотрим, слышим, обоняем, Если ты хочешь заниматься умной молитвой, то должен совлечься всех своих чувств. Можешь? Нет? Тогда нечего и говорить об умной молитве. Она – для усовершившихся, а не для новоначальных».
    Но возникает вопрос: разве молитва может быть механической, несознательной? И разве слепое послушание само по себе изменяет человека? И на это афонские старцы дают свой ответ, ясный и трезвый. Предоставим слово отцу Григорию, игумену монастыря Дохиар на Афоне: «Именно поэтому я ввожу братьев в таинства Церкви и в круг церковных праздников. Я не рассказываю им долгих историй, я не ученый, тем более не старец-тайноводитель. Просто в церкви мы читаем проповеди великих отцов Церкви, потом в трапезной я изъясняю их. Например, на Вознесение в церкви мы читали слово Епифания Саламинского и первое слово Иоанна Златоустого. В трапезной мы читали второе слово Иоанна Златоустого, а потом я его толковал. В своем истолковании я стараюсь выделить самое существенное в празднике, в его таинстве, ибо праздник – это своего рода таинство Церкви. Старец Амфилохий говорил: “Самая лучшая молитва – богослужение в течение 24 часов (то есть богослужение суточного круга). Только на нем может вырасти хороший монах, настоящий монах».
    Но что же делает монаха настоящим монахом? По словам отца Григория, послушание и полное отсечение своей воли: «Монах со своей волей – не монах. Это вообще невозможно. Поэтому если хочешь стать монахом, то необходимо кровопускание. Если я вижу, что послушник как приходит со своей волей, так и остается с ней, то отправляю его домой. Домой его. Требуется полное послушание игумену. Я требую его не потому, что я святой, но потому, что монаху необходимо отсекать свою волю. Это нужно для монаха же». Но опять-таки вопрос: как не переусердствовать, требуя послушания? По словам отца Григория, должно быть рассуждение. Следует проявлять к послушнику внимание, обладать познанием его душевного склада, его психологии: «Не смиряйте его резко, а ограничивайте его так, чтобы он шел в нужном направлении. Нагружайте его не сразу, а постепенно и в зависимости от того, как он стоит. Если он стоит хорошо, нагружайте его как следует, но не сразу. Если он еле стоит, шатается, не нагружайте его совсем». Но что делать, если брат не слушается? Как его направить в нужную колею? Ответ прост: делая то, что должен делать он сам. Например, один брат не выполнил послушания и не попросил прощения. Тогда отец Григорий сказал ему: «Прости меня, брат». Он устыдился и пошел исполнять послушание.
    Архимандрит Иоанн (Крестьянкин)
    Но это в монастыре высокого уровня, на Афоне. А как происходит общение старцев с мирянами? И вот здесь хотелось бы поделиться своим опытом общения с архимандритом Иоанном (Крестьянкиным), старцем Псково-Печерского монастыря. Мне довелось общаться с ним в мои отроческие и юношеские годы – в 1980–1990-е. В середине 1980-х попасть к отцу Иоанну было очень трудно: существовало негласное (вероятно, согласованное с властями) распоряжение наместника обители отца Гавриила: не пускать. И тем не менее (и это было чудо Божие) он нас принял. Помню, как он утешил маму во всех ее скорбях, как ее успокоил и воодушевил. И спросил меня: «А кем ты хочешь стать, Володенька?» Я в то время был увлечен историей и ответил: «Историком». Старец лишь покачал головой: «И о прошлом не все говорить-то можно. О настоящем вообще молчать надо. А будущее от нас сокрыто. Ты больше языками занимайся. Они во всем полезны будут». Передо мной стоял тогда вопрос: куда дальше идти – в английскую школу или в историко-литературную. До сих пор помню, как деликатно поступал отец Иоанн: он не давал безусловных повелений, зная, что мы, немощные, не можем их понести, а лишь мягко советовал: «Может быть, лучше пойти в английскую школу, как более аполитичную».
    А я, грешный, ослушался его: английская школа меня отпугнула возможными контактами с детьми партноменклатуры, а о ленинградской историко-литературной № 27 шла слава как об оазисе свободолюбия и культуры, исторической науки и литературоведения, и я выбрал ее. Почти что сразу я убедился в прозорливости отца Иоанна: директор школы, весьма пронырливый коммунист и политикан, сразу «взял меня под колпак», а на следующий год, увидев крест на шее, «рассекретил» как мальчика верующего. В общем, было не без приключений, каковых я избежал бы, послушайся старца. Но все-таки я закончил ее, будучи некомсомольцем, и встал вопрос: куда дальше?
    Естественным путем казалось ехать в Москву, где уже веяли ветры перестройки, и поступать на исторический факультет МГУ. Поехали за благословением к отцу Иоанну, рассказали о шансах в Ленинграде и Москве. Он очень обеспокоился: «В Москву? Зачем от дома отрываться? Поступай в Питере». И опять я поступил своевольно: поехал в Москву, где позорнейшим образом провалился на сочинении. О результатах отписали отцу Иоанну и получили от него утешительное письмо, в котором, между прочим, было следующее: «Я очень рад, что Владимиру придется поступать вновь и дома. Пускай посмиряет себя на филологическом факультете, в надежде, что со временем займется любимым делом». Это было написано в 1987 году. С того времени я занимался многими вещами. Но к чистой истории приступил лишь в 2003 году, за три года до смерти старца. И чувствуется, что его молитвами мне удалось попасть на работу на исторический факультет.
    Всякая встреча с отцом Иоанном была праздником, даже когда времени у него не было и он, проходя, приговаривал: «Общее благословение, общее благословение». Но от общения с отцом Иоанном оставалось не только удивительное общее светлое впечатление – он давал и конкретные, удивительно трезвые, ясные и своевременные наставления. Он чутко чувствовал и дух человека, обращавшегося к нему, и дух времени. Вот лишь одно из его вразумлений: «“Мы все глядим в Наполеоны. Двуногих тварей миллионы для нас – орудие одно…” Вот, Володенька, не будем наполеоновскими планами заниматься. Потихоньку, полегоньку. Никого не осуждать, никого не раздражать и всем мое почтение». Трезвость и ясность пронизывали его пастырские советы. Еще в 1985 году краем уха я услышал его разговор с одним священником: «Что это отец Н. частную исповедь затеял, да еще на час с каждым? Времена сейчас такие… Придет вестник с пером на шляпе да и скажет: разойтись всем. Общая и только общая исповедь сейчас».
    Рассказывал он и о своем аресте и заключении, но без обиды, и уж тем более – без гнева, призывая нас к бдительности и осторожности: «В 1945 году, после Победы, была эйфория: внешний враг разгромлен, внутренний с Церковью примирился. А потом, когда меня в 1950 году арестовали и показывали доносы и то, что прослушивали, стало ясно: напрасно радовались. Поэтому и сейчас осторожно надо. Осторожно, потихоньку, полегоньку» (разговор был в 1986 г. ).
    Когда открывался Иоанновский монастырь на Карповке (еще как подворье Пюхтицкого монастыря), он очень радовался и подбодрял радетелей открытия, говоря: «Давайте делайте быстрее. Скоро Эстония отколется, так хотя бы в России у монастыря уголок будет». Разговор этот происходил в 1988 году, когда еще ничего не было ясно.
    Видел он не только грехи и беды советского периода, но и то, что нас ожидало. В 1988 году он писал: «Вы пишете, что храмы открываются. Это хорошо – да так ли хорошо? Храмы открываются, а души закрываются – и кто откроет их?» И еще вспоминается его пророчество о глобализации – об одной нашей знакомой, желавшей уехать в эмиграцию: «О М. умолчу. Что посеет человек, то и пожнет… А беда повсюду идет, и ни в какой Америке от нее не спрячешься». Видел он все это: и домашнее атеистическое душеубийство, и западное, глобалистское, материалистическое.
     
    Протоиерей Василий Ермаков
    Не только, однако, монах может стать старцем, но и белый священник, если он в своей жизни достигнет монашеской высоты, чистоты и духовной проницательности. Хотелось бы поделиться воспоминаниями об отце Василии Ермакове. С ним мне довелось общаться с 1999 года и до его кончины – 2 февраля 2007 года. Отец Василий Ермаков родился в г. Болхове Орловской области, и в нем истинно проявилась широта южного русского характера, крепость русского духа. Он пережил войну, оккупацию, был угнан в лагерь. Под конец войны служил в Советской армии. Репрессии, опустошительная война… все это было на его глазах. Но страшные испытания не сломали его, а духовно закалили. Он говорил о том, что война открыла для него путь к Богу.
    Во время оккупации, когда открылись церкви, он получил возможность славить Бога. И, несмотря на страх, на боязнь, он шел в церковь, молился, прислуживал. Позднее он разделил крестный путь многих русских людей, которые были угнаны из своих родных мест немцами. Спас его отец Михаил Ридигер. С тех пор и пошла его дружба с отцом Михаилом и его сыном Алексеем Ридигером, будущим Святейшим Патриархом Московским и всея Руси Алексием II.
    После войны он поступил в семинарию. Несмотря на трудности, на проблемы, связанные с тем, что он был на оккупированной территории, поступить ему удалось. Учился он в голодные годы, когда не хватало хлеба, когда каждое полено было на счету, – он все твердо и мужественно сносил ради любви к Господу.
    После принятия священного сана долгие годы служил в Никольском соборе Санкт-Петербурга. Он вспоминал, что это были удивительные годы, когда молились люди, прошедшие Блокаду, знавшие страдания. Ему довелось служить с духовенством, прошедшим войну, пережившим Блокаду. Особенно удивительным был отец Александр Медвецкий.
    Из Никольского собора отца Василия удалили за независимость и твердость духа, за его смелые проповеди, за то, что он говорил прихожанам: «Потерпите, эта власть скоро кончится». Его удалили на Серафимовское кладбище, и вот там расцвел духовный цветник, удивительный центр духовной жизни, который под конец его жизни стал не просто всероссийским, а всемирным. К нему приезжали люди со всех уголков мира – из Европы, из Америки. Один из священников был у него голландец, и это не случайно, потому что у отца Василия за долгие годы его молитвы открылся удивительный дар пророчества, дар ведения души человеческой и удивительный дар молитвы о ближних. Я лично на себе испытал этот дар прозорливости. Прихожу я однажды на исповедь, а он вдруг говорит: «Владимир, дуй в Москву, я за тобой». Я спрашиваю: «Батюшка, откуда вы знаете, что мне надо ехать в Москву на конференцию?» Он говорит: «Я все знаю».
    Очень он не любил всего ложного, не любил он и озлобленной политизированности нашего времени. Однажды пришел к нему на исповедь, рассказал все, а он мне говорит: «Это все пустяки. Политикой занимался?» – «Занимался». – «А вот с этого и надо было начинать». Он болел душой и скорбел о развращении русского человека, о безумии молодежи, о той неправде, которая царит в нашем обществе. Он говорил об этом на проповедях: «Некоторые по-молодецки идут по жизни, наступая на головы ближним, а потом оказываются или в больнице, или в тюрьме. Потом пишут слезные письма: “Простите, помогите, не знали…” – да все вы знали, все прекрасно понимали, когда ломали чужие жизни во имя вашего гордого “я”».
    Особым было его отношение к исповеди и к Евхаристии. Он возмущался тем поверхностным, потребительским, горделивым отношением к Евхаристии, которое было и бытует в «кочетковских» кругах. Он его называл «предательским». Он говорил: «Причастие – это не таблетка, а великое таинство». Он лично переживал таинство Евхаристии, говоря: «Вот вы приходите, а чувствуете ли вы Господа в сердце своем? Чувствуете ли святое причастие, как это надо чувствовать?» Часто эти вопросы оставались без ответов.
    Он «вынимал» людей из самых трудных, самых сложных ситуаций. Людей разболтанных, расшатанных, разбитых миром, этой жизнью. Он собирал и делал их снова людьми целеустремленными, дисциплинированными, внимательными, верующими, христолюбивыми. И приход у него был и есть особенный. Отец Василий сыграл большую роль и в жизни нашего города, и в жизни своего родного города Болхова, в немалой степени способствовал восстановлению церковного строительства и воцерковлению его жителей. Под конец своей жизни он действительно стал всероссийским духовным светилом. Он был человеком пророческого духа, болевшим за Россию, человеком святой жизни. И пока жива Церковь, такие светила будут подниматься на ее небосклоне. Пока жива Церковь, в ней всегда пребудут старцы.


    Диакон Владимир Василик

  12. Елена г.Тула

    Душевный труд

    Автор: Елена г.Тула,

    Серьезный разговор вскрывает проблемы. Одной из проблем, вскрываемой любым серьезным разговором, мне видится вопрос о духовности, душевности и телесности в человеке. Другими словами – вопрос иерархичности. Насколько одна часть народа живет жизнью подчеркнуто телесной, чуждой дерзаний веры, настолько другая, воцерковляющаяся часть, стремится жить подчеркнуто только духовной жизнью, одной лишь духовной жизнью и ничем, кроме духовной жизни. На наших глазах словно повторяется формула выступающего в американском суде: правду, только правду и ничего, кроме правды. Такая пафосность опасна. И у них в судах количество лжи не уменьшается, хотя все, казалось бы, за правду. И у нас духовность не шибко цветет, хотя многим только одну ее и подавай.
    Человек троечастен. Об этом говорит Писание: «И ваш дух и душа и тело во всей целости да сохранится без порока в пришествие Господа нашего Иисуса Христа» (1 Фес. 5: 23). Есть, как видим, в человеке дух, душа и тело. Есть, соответственно, и сферы жизни духовные, душевные и телесные. Их нельзя ни смешивать, ни путать, ни менять местами. Так же и Матерь Божия говорит: «Величит душа Моя Господа, и возрадовался дух Мой о Боге, Спасителе Моем» (Лк. 1: 46–47).
    Знаменитая безбрежность русской души (которую лично я считаю просто недисциплинированностью) характерна именно отсутствием середины. В этой безбрежности либо плоть без души, либо такие редкие, но сияющие высоты духа, что смотреть больно. И полное пренебрежение серединой. Святого человека встретить легче, чем просто порядочного. И хранителями этой диспропорции являются именно церковные люди. Они часто способны хвалиться тем, что в институтах не обучались и Моцарта принципиально не слушают, как будто в этом есть что-то еще, кроме специфического большевизма. (Вообще большевизм сильно потрафил народной душе, темной и стихийной ее части, почему так надолго и задержался, невзирая на кашу из костей, крови и поломанных судеб).
    Наша политическая жизнь и социальное расслоение тоже носят черты нашей же специфической духовности. В духовной жизни мы привыкли, что есть малое число очень святых людей, а все остальные очень темны и грешны. Точно так и в обычной жизни мы привыкли к существованию очень богатого меньшинства при очень бедном подавляющем большинстве. Такова история. И сила инерции ее велика.
    Церкви до сих пор легче говорить с обоими полюсами привычного русского общества: с очень высоко зашедшими и с очень низко опустившимися. Много ума не надо, чтобы одним «Мерседес» освятить, а другим копеечку в руку сунуть. Так можно молча и прожить, никому ничего не благовествуя. Гораздо сложнее с теми, кто ищет слова и назидания, а не треб и подачек.
    Именно с людьми, находящимися в середине, говорить нужно учиться. Генетически и психологически они – представители масс, но бытийно они уже на пути в неизвестную сторону. Их штормит, у них появляются вопросы. Они путешествуют, что-то с чем-то сравнивают, пытаются читать и думать. Они робко засовывают нос в наши храмы, надеясь, что кому-то их появление нужно и кто-то им уделит время и внимание. Это – творческий залог серьезных будущих преобразований. И тут возникает соблазн подстрелить человека на взлете «высокой духовностью», той, что без середин, а сразу – в самое небо. То есть – духовностью, только духовностью и ничем более, кроме духовности. Это лучший способ испугать, оттолкнуть, а то и просто покалечить человека непропорциональной строгостью требований, полным отсутствием педагогического такта и рассуждения.
    И вроде бы отцы сказали, что «стремительно лезущего на небо новоначального нужно сдергивать за ноги вниз». Но все не впрок. Состоя в основной массе из сплошных новоначальных, мы – церковные люди – лезем в небо и только в небо, пренебрегая уборкой территории, на которой проживаем земную реальность. Мы ждем и требуем от всех и от себя «великой духовности» и соответствия древним идеалам, как будто дерево без поливки, окапывания и прочих процедур может само собой плодоносить. Апостол сказал: «Не духовное прежде, а душевное, потом духовное» (1 Кор. 15: 46). Это означает, что без толку вести к святости людей, которые читать перестали и писем не пишут, ограничиваясь sms-ками. Усидчивость, трудолюбие, аккуратность, столь много могущие потом послужить человеку в духовной жизни, собственно духовными качествами не являются. Это душевные навыки, вкладываемые воспитанием. Нам этого очень не хватает. Нам не хватает культуры мышления, культуры работы с текстами и обсуждения прочитанного. Нам не хватает всего того душевного труда, который если будет, то неизбежно «выстрелит» в самых разных гуманитарных областях и плодотворно отразится на жизни.
    Человека заставляют думать путешествия (они, по Честертону, оттачивают ум, если он у человека есть). Его заставляют думать книги, музеи, музыка, живопись. Вообще искусство есть не что иное, как в концентрированном виде сформулированный опыт веков, увековеченный стараниями измученного человека (автора). Вся история человечества – это история внутренних дерзаний, страданий, взлетов и падений. Быть глухим к этой истории, считать, что «меня или нас она совсем не касается», есть некое новейшее варварство, тем более обидное и непростительное, что все средства для избавления от варварства нам сегодня даны прямо в руки.
    Автор сих строк робко вынашивает статью о тех Оптинских старцах, которые любили науку, искусство и чья любовь эта не утаилась от наставляемых ими. Мне понятно, что многие люди наши по складу души готовы сказать грибоедовскими словами: «Собрать все книги – да и сжечь». И лишь когда им укажут: «А вот эту книгу такой-то старец очень любил», они, пожалуй, скажут: «Ну, эту, так и быть, оставьте». Именно поэтому мне хочется поговорить когда-нибудь о старцах с точки зрения богатства души, которым они отличались, органически сочетая и святость, и образованность, и широкий круг интересов.
    Вот Варсонофий был большим знатоком и любителем оперы, играл на музыкальных инструментах и прекрасно знал художественную литературу, что и по беседам его видно. Душевное не только не мешало духовному, но и питало, поддерживало, помогало расти духовному многоплодному древу. Неужели можно думать, что великому монаху Пушкин был важен, а нам можно жить так, словно его и не было вовсе? Или Нектарий. Тот, всю жизнь проживший в монастыре, в монастыре же и прошел весь курс доступных наук. Он изучал всемирную историю, французский язык, математику, философию, да так изучал, что многие гости Оптиной интересовались: «Какой университет батюшка окончил?» Нектарий говорил: «Я приникаю к научности» – и еще: «Перестаньте думать, начните мыслить!» Знание новейших открытий в разных областях науки помогало ему закрывать легкомысленные уста людей сомневающихся и над верой смеющихся. Ну это ли не пример?! А разве это только Оптиной касается? Нельзя спасаться в невежестве. Нужно спасаться в простоте. А простота и невежество вовсе не синонимы.

    ***


    Если мы хотим, чтобы человек стал как можно быстрее ангелом, то вряд ли мы ускорим этот сложный процесс. Гораздо реальнее то, что мы, в надежде на быстрое достижение «чистой духовности», забудем оборудовать отхожее место и вскоре начнем страдать от антисанитарии. Так телесная жизнь накажет нас за пренебрежение душевной стороной жизни (порядком, умеренностью в требованиях и элементарной чистотой) и подчеркнутым спешным движением в сторону духовности. В этом, кажется, и состоит одна из наших исторических ошибок, до сих пор не понятых и не вскрытых беспощадным анализом. И о чем бы серьезном мы с вами ни заговорили, мы всюду наткнемся на страстные крики и гневные реплики, за фасадом которых скрывается полное бесчувствие к иерархичности жизни и неумение различать «вершки» и «корешки».


    Протоиерей Андрей Ткачев

  13. Елена г.Тула
    Когда человеку плохо и тяжело, он, как правило, все воспринимает обостренно. И обостреннее всего чувствует — чего бы он хотел от других людей, какой помощи, какой заботы. Помощь и забота даются не всегда. Но это и не страшно. Есть Господь и Его помощь и забота, которые могут проявляться многообразно и далеко не во всех случаях явно. Кроме того, это время — лучшее, чтобы понять… иных людей — их ожидания, чаяния в схожих ситуациях. И если именно так его использовать, то можно стать очень чутким к боли и скорби другого, сердечным, теплым. А когда делаешься таким, то — вот удивительная вещь! — уже не так нуждаешься в том, чтобы кто-то был столь же чуток и сердечен по отношению к тебе.
    Это вообще удивительный духовный закон: начинаешь отдавать то, что так нужно тебе самому, и тотчас получаешь это же вдвойне и втройне. Я не о материальных предметах говорю, конечно, а о том, что больше к области душевной и духовной относится. Хотя и с материальным так бывает — делишься последним, сам без гроша остаешься, а Господь тотчас посылает то, чего и ожидать ты не мог, буквально из нищего богачом делает. Особенно же, если предвидит, что ты и снова обнищать ради ближнего не откажешься.
    Сколько людей, которые мучаются оттого, что их «никто не любит»»! А ты начни любить сам. Или, если нет в тебе любви или чего-то, хотя бы отдаленно ее напоминающего, делай дела любви. И ты увидишь, что тебя полюбят. Знаешь, почему? Потому что будет наконец, за что.
    Воистину мало кто по-настоящему смог познать эту удивительную истину: «Блаженнее давать, нежели принимать» (Деян. 20, 35). Если бы познали, то только бы и давали, не ожидая ничего взамен и получая, однако, неизмеримо больше. И это на самом деле именно так — не слова это красивые, а самая реальная, опытом удостоверяемая правда.
    В чем основа этого закона, в чем секрет его таинственного действования, в чем тайна? В том, что даем мы людям, а возвращает нам Господь. Иногда сразу и так, что не заметить — захочешь, да не сможешь. Иногда — после и прикровенно. Ведь Он Сам говорит: «Так как вы сделали это одному из братьев Моих сих меньших, то сделали Мне» (Мф. 25, 40). Люди могут быть неблагодарны и чаще всего оказываются такими, но не Господь. Если же чего-то сейчас и не вернет Он тебе, то вернет потом — сторицей, не скорби понапрасну. Когда потом? Тогда, когда нуждаться в этом будешь более всего, когда все, что здесь, пройдет, словно сон.


    Игумен Нектарий (Морозов)

  14. Елена г.Тула
    Высказывания о жизни и любви

    Какой победитель наилучший? — Победивший правдой.
    Какой победитель наихудший? — Победивший силой.
    Какой человек самый слабый? — Победивший других.
    Какой человек самый сильный? — Победивший самого себя.
    Какая борьба опасная? — Фанатичная.
    Какой учитель самый лучший? — Страдание.
    Какой учитель самый плохой? — Наслаждение.
    Как стать добрее? — Разделить с ближним его беду.
    Как стать скромнее? — Разделить с ближним свою славу.
    Как стать смиреннее? — Разделить с ближним его немощь.
    Как стать честнее? — Не забывать о своих долгах.
    Какое умение самое редкое? — Умение отдавать.
    Какое умение самое лучшее? — Умение прощать.
    Какое умение самое трудное? — Умение молчать.
    Какое умение самое важное? — Умение спрашивать.
    Какое умение самое нужное? — Умение слушать.
    Какая привычка самая неприятная? — Спорливость.
    Какая привычка самая вредная? — Болтливость.
    Какой человек быстрее приходят к Богу? — Милосердный.
    Какой человек самый сильный? — Который способен постичь Истину.
    Какой человек самый слабый? — Который надеется на свою силу.
    Какой человек самый разумный? — Который следит за своим сердцем.
    Какая привязанность самая опасная? — Привязанность к своему телу.
    Какой человек самый бедный? — Который больше всего любит деньги.
    Чем противостоять беде? — Смирением.
    Чем противостоять страданию? — Терпением.
    Каков признак здоровой души? — Вера.
    Каков признак больной души? — Безнадежность.
    Каков признак неправильных действий? — Раздражение.
    Каков признак добрых поступков? — Мир души.
    Какой человек заживо умер? — Равнодушный.
    Какой человек никогда не умрет? — Любящий Бога и ближних.


    Монах Симеон Афонский

  15. Елена г.Тула
    Малыш хотел увидеть Бога. И хоть туда, где Бог живёт, Довольно длинная дорога, Он стал готовиться в поход.  Печенье, кексы, банки с соком Сложил в походный рюкзачок. И в путь пустился ненароком, Надев спортивный пиджачок.  Идёт по парковой аллейке. Вокруг покой и тишина. И лишь под вязом, на скамейке, Седая женщина. Одна.  Он подошел, уселся рядом И вынул сок из рюкзака. Но был смущен соседки взглядом - В нём были горечь и тоска.  Он предложил ей кекс лимонный. Она с улыбкой приняла. Застыл малыш заворожено – Улыбка ангельской была.  Затем он поделился соком И снова - ангельский привет. Душа наполнилась восторгом- Ну и улыбка – нежный свет!  Они до вечера сидели, Ни слова не произнося, Лишь улыбались. Кексы ели. Летела радость в небеса.  Тихонько начало смеркаться, Идти уже пора домой. И на прощание объятья Открыл он женщине чужой.  И снова засветилась радость В её распахнутых глазах. А чистоты небесной святость Соединила их сердца.  Едва явившись, на пороге, Он маме рассказал секрет: -Я завтракал сегодня с Богом. Её улыбки краше нет!  С душой, обласканной участьем, И женщина домой пришла. Сын изумился – сколько счастья В глазах искрилось и тепла.  -Я в парке завтракала с Богом, Меня Он кексом угощал, Неслось восторженно с порога,- И знаешь, Он совсем не стар!                                                                           из интернета
×
×
  • Создать...