Перейти к публикации

Olqa

Пользователи
 Просмотреть профиль  Активность

  • Публикации

    7 617

  • Зарегистрирован

  • Посещение

  • Дней в лидерах

    370

Записи блога, опубликованные пользователем Olqa

  1. Olqa
    ПОСЛЕ РОЖДЕСТВА БОГОРОДИЦЫ
    Если мы вспомним только что прошедший праздник Рождества Божией Матери, в который только ещё засветилась «заря» христианства и до полной радости «солнца правды» ещё далеко, то прямо ПОТРЕБУЕТСЯ именно «крестный праздник».
    Воздвижение как бы так говорит:
    — Да, радость принесена будет на землю; можно сказать, она уже «пришла» в зачатии, в явлении Матери Спасения… Можно быть надёжным (обнадёженным. Прим.ред.), что всё прочее произрастёт из этого цветка. Но знайте, что это всё дастся через тяжкий КРЕСТ ИСКУПИТЕЛЯ…
    Не думайте, что Он придёт в торжествующем виде Раздаятелем потерянных благ. Нет. Ему «ДОЛЖНО МНОГО ПОСТРАДАТЬ» ради нас; Его убьют… И только после этого Он воскреснет (Мк. 8, 31).
    …Как две стороны одной и той же медали: на одной стороне — сияющая радость… Переверните: и вы увидите — тяжёлые страдания… Одно с другим совершенно неразрывно.
    И было бы чрезвычайно ошибочно представлять себе христианство сплошным радостным праздником… Нет, далеко нет! От радостной надежды — к совершенному блаженству: да, это — верно! НО НЕПРЕМЕННО — ЧЕРЕЗ СТРАДАНИЯ. Начало и конец — ликующие. А середина — кресто-скорбная. Это нужно очень твёрдо усвоить христианину.
    И начинается это страдание и подвиг креста с Самой «Матери Радости». Она первая посвятит Себя всецело Богу — отдаст Ему Себя в жертву с трёх лет… Уйдёт от родителей на аскетическое воспитание в храм; подготовится в Матерь Искупителя.
    А после и Он начнёт Свой «крестный» подвиг: прежде всего, самым «умалением» в воплощении… А дойдёт и до Голгофского распятия.
    Но и всякому ученику Своему Он скажет: «Кто хочет за Мною идти, тот пусть отвержется себя, ВОЗЬМЁТ КРЕСТ свой и тогда лишь последует за Мною. Кто хочет душу свою спасти — тот пусть погубит её» (мФ. 16, 24—25).
    …Это нужно ясно услышать хотящему вступить в христианские ряды, услышать сразу же, с самого начала. А церковный год только начался с сентября.
    Радость и крест…
    Крест и радость…
    И тогда поймёшь и примешь обе половины тропаря: «Кресту Твоему покланяемся, Христе; и святое Воскресение Твоё славим…» Тогда откроется смысл и воскресного длинного тропаря: «Воскресение Христово видевше… Прииде КРЕСТОМ радость…»
    Да, радость придёт! Несомненно, придёт. Надеждою на неё нужно жить, и из этой надежды — исходить. Но самая жизнь должна окраситься страданиями, крестом. О первом нечего беспокоиться: Бог не отречётся от Свой милости! А второе нужно принять всею душою: нужно ВЗЯТЬ крест. Каждому — свой. Это говорит Воздвижение.
     
    Крестоборчество
     
    И вспоминается мне мысль, давно и после часто приходившая в сердце…
    Люди всегда заражены были духом (или «ересью») «крестоборчества»…
    Не желает человек страданий, хотя только и живёт тем, что всю жизнь страдает. И это начинается с рождения. Но какие отцы, какие матери с детства приучали своих детей к мысли о кресте всей жизни? Почти никакие! Наоборот, все внушали нам, что нас ожидает счастье, веселье, радость, богатство. К этому готовили; так воспитывали. И в школах говорили обо всём, — но не о кресте.
    И юноша вырастал в мечтах о себе как о герое, победоносно шествующем по арене жизни. Кто говорил, что предстоит страшная борьба с самим собою, со своими грехами, «не на живот, а на смерть»?! Наоборот, всё представлялось лёгким; а грехи?.. Ну, что же? «Молодость…» «Кто не грешит?!» А вечные муки? А погибель вечная? «Э-э» — отмахивались люди…
    — Жизнь — лови! Лови мгновения!
    — А как же несчастья в мире? Всюду страдания…
    — Поправим! Всё идёт в прогресс — верь этому!.. Неизбежно придёт! Не при нас, так через тысячу лет… А может быть, и раньше… Вот нужно перестроить нечто, и тогда всё будет хорошо. Насадим рай на земле!
    И решили делать опыт «всемирного рая». И соблазнили даже тех, которые практически знали истину «крестопоклонения», то есть простой народ. Несомненно, он носил имя «крестьянина» или христианина не напрасно… Подумаем: единственный в мире народ решил назваться этим святым именем: ни англичане, ни немцы, ни французы — не осмелились… А русские сказали о себе: «Мы — христиане». И были ими… Какая же крестная доля была у них всегда!.. Русь была сплошным монастырём, тайными скитами… Труд, пот, недоедание, посты, терпение крепостного «права», всегдашнее смирение — всё это был крест Христов!
    И была «Русь Святая»!
    Вот разве там и учили кресту… Если не словом, то (а это — много сильнее) опытом…
    В то время, когда с них лился градом пот, и жилистые спины, не разгибаясь, косили хлеб; в это время, на «вакациях» учащиеся и господа устраивали пикники, веселились.
    И ученики восприняли… Кресты с себя посорвали. Но и вновь надетый нам крест мы опять хотим сорвать… Всё спрашиваем: да когда же? Когда кончится это страдание?
    И Господь, видимо, всё хочет учить нас кресту: как можно сильнее, глубже вкоренить его в нас. Мы же остаёмся старыми крестоборцами…
    И не мы лишь одни. А и весь мир… Пока Господь творил чудеса, исцелял больных, насыщал хлебами, ученики и народ шли за Ним. А когда Он стал говорить им о Своём кресте, сразу «первый» же из апостолов, Пётр, начал противоречить:
    — Пожалей Себя, Господи! Да не будет этого с Тобой.
    А Господь строго ответил:
    — Отойди, не соблазняй, сатана!
    И добавил:
    — И не Мне лишь, а и вам всем нужно страдать, взять крест свой и нести его (Мф. 16, 22—24).
    Пётр уже молчал… Истина была утверждена… А для облегчения приятия её — лучшим показана была.
    «Но сначала Сыну Человеческому нужно пострадать» (Мф. 17, 12). За Петром соблазнились Иаков и Иоанн с матерью Саломией, прося «первых мест» в Царстве Мессии. А в ответ услышали от Христа о крещении «чашею страданий» (Мф. 20, 20—23)… За это учение о кресте и предал Его Иуда: не захотел нести крест…
    И евреи возненавидели Господа за этот «соблазн»: ждали славного Мессию — Освободителя… Бросились к Нему навстречу… «Осанна» уже кричали… А когда окончательно убедились, что Он к другому Царству не от мира влечёт, то распяли… Мессия земной явился Спасителем Небесным.
    И с той поры и доселе евреи всё соблазняются этим крестным ликом Христа и христианства. А когда первое же поколение христиан из евреев смутились отлучениями, гонениями, отнятием имущества, хотя они ещё страдали не до крови (Евр. 12, 4), и соблазнились мыслью: «Не обманулись ли и мы? Мессия ли Он?» — то апостолу Павлу пришлось писать целое послание («К евреям») по этому поводу, — в «оправдание» Мессии распятого и «креста веры» для всех.
    И доселе евреи не хотят принять крестного христианства… Им хочется благоденствия… А ЗА ЧТО? — спросить бы их?.. Но их ли одних спросить?.. Не соблазнились ли и многие миллионы «христиан»?.. Не живёт ли и в них это исконное крестоборчество, начавшееся ещё с Адама и Евы?! И они не захотели тогда подвига послушания.
    Также и язычники, особенно «господствующие» классы, почитали «безумием» самую мысль о распятом Боге и об обязательном приятии креста страданий. Жить для удовольствий — вот что было общим правилом жизни… Современному человечеству эта психология очень близка: пойдите проповедовать «идею креста» — вас засмеют, назовут «чудаком» или, что тоже, — безумным, скажут: «Мы ещё с ума не сошли!» Следовательно, проповедующий «сошёл с ума». Но Церковь твердит это!
    «Судьи же дивились желанию христиан идти на всевозможные страдания за Христа».
    …И кто же принял Христово крестное учение?
    Не много из вас учёных. Не много власть имущих. Не много знатных (1 Кор. 1, 26). А больше — простецы, «униженные и оскорблённые», труждающиеся и обременённые; очень часто — рабы, реже — господа. Впрочем, и царицы скоро пойдут за ними, и судьи (Адриан и Наталия; 26 августа) будут заявлять: «И я — христианин!»
    …И начался период трёхсотлетних гонений! Учение Христово о кресте сразу же проявилось на деле… И гонения не являются чем-то «страшным» для христианства или — «новостью»: это должно было быть.
    Наоборот, было бы странно, если этого не было бы: тогда слова Христа были бы не истинны.
    Но человечество всю историю только и делает, что борется против крестов… Впрочем, всё это было доселе, скорее, плодом человеческой немощи, восстания… Теперь же крестоборчество поставлено как принцип, как мировоззрение, противопоставляемое христианству.
    Впрочем, и в КАЖДОМ из нас глубочайшим образом внедрилось это крестоборческое настроение: не хотим, не хотим страдать. Хотим без страданий спастись.
    «Но, — приведу слова своего духовника, праведного старца, — Бог и не хотел бы давать нам скорбей; да беда в том, что без них мы не умеем спасаться».
  2. Olqa

    Не убий

    Автор: Olqa,

    О. Иоанн Крестьянкин "Опыт построения исповеди" ( выдержки)
     
    ...Но если мы и не убивали никого таким образом, то мы бесконечно виновны в медленных изощренных убийствах наших близких жестоким обращением к ним. Сейчас кратко будут перечислены только некоторые , самые вопиющие грехи этого рода …
     
    1.Очень близки к совершению настоящего убийства те, кто во гневе и раздражении пускает в ход кулаки, нанося побои ближнему своему, а может кого изуродовали или изувечили своими побоями. Может, излишне озлоблялись на детей своих и били чем попало с жестокостью.
     
    2. Не умер ли кто из ваших ближних или еще кто по причине того, что вы им не оказали вовремя помощи:
    - может, кто умирал от голода, а вы знали и не помогли;
    - может, кто утонул на ваших глазах, а вы не приняли мер и не спасли;
    - может, кто умирал от болезни, а вы не пришли вовремя на помощь, и человек умер;
    - может, на ваших глазах убивали человека, а вы не защитили, или издевались, а вы не пришли на помощь;
    - может, слышали крики погибающего, просящего помощи, но убежали или покрепче закрыли двери, погасили свет, заткнули уши.
     
    3. Не приблизили ли мы чьей-либо смерти, подвергая человека опасным случаям, изнуряя его трудами, не верили болезни ближнего, насмехались над ним и упрекали в симуляции, заставляли перемогаться в болезни и тем самым направили его к смертельному исходу.
     
    4. Господи! Мы убивали ближних, когда в гневе и раздражении осыпали их укорами, бранными словами, обидными и жестокими!
    Каждый на себе испытал, как убивает злое, жестокое, язвительное слово. Как же тогда сами-то мы можем этим словесным орудием наносить жестокие раны людям?! ..Мы все убивали ближнего словом.
    Святой апостол Иоанн Богослов говорит: всякий, ненавидящий брата своего, есть человекоубийца (1 Ин.3,15)
    Кто из вас может даже в гневе и ярости укусить человека? «Это уже сумасшествие какое-то», - скажете вы. А вот послушайте, что говорит по этому поводу святитель Иоанн Златоуст: «Гораздо хуже кусающихся те, кто делает зло словами. Первые кусают зубами тело, а последние угрызают словами душу, наносят рану доброй славе, и рану неисцельную. Посему он подвергается тем большему наказанию и мучению, чем тягчайшее причиняет угрызение совести».
    Берегитесь отнять у невинного честь, хотя он тебе и не нравился чем-то, хотя бы он был даже враг твой! Бойтесь совершить это нравственное убийство, ибо за него не меньший ответ понесем перед Господом, чем убийство телесное.
     
    5. Мало того, если вы сами по складу характера своего молчаливы и нераздражительны, но знаете, что другой человек легко воспламеняется раздражением и гневом, не занимались ли умышленным подстрекательством? Упрямством и даже своим упорным молчанием не вызывали ли ближнего на гнев, ругань, побои?
     
    6, Может быть, своей строптивостью, желанием в споре настоять на своем, хотя мы и не правы, доводили людей до исступления? Мы тогда не менее виноваты, наведя человека на грех.
     
    7. Блаженный Августин говорит: «Не думай, что ты не убийца, если ты наставил ближнего твоего на грех. Ты растлеваешь душу соблазненного и похищаешь у него то, что принадлежит вечности».
    Приглашали на пьянку, подстрекали к отмщению обид, соблазняли пойти на зрелище в пост, развращали окружающих скверными анекдотами, неподобающими для христианина книгами, пошлыми разговорами, на осуждение и т.д.? Этому перечню нет конца. И все это – убийство, растление души ближнего!
     
    8. Еще раз о любви между собой, заповеданной нам Господом. Какой знак отличия для истинного христианина? О сем, - говорит Христос, - разумеют вси, яко Мои ученицы есте, аще любовь имате между собою (Ин.13,35) А мы, Господи, как же мы далеки от истинных учеников Твоих!
    Мы ссоримся, враждуем, негодуем, ненавидим, не терпим друг друга. Стыдно даже произнести перед верующими: «Я – христианка». И часто в разговоре неверующих можно услышать:"У нас соседка верующая, в церковь ходит, а какой злобный, вреднющий человек!" Горе нам, если хулится имя Христово через наше человеконенавистничество.
    Посмотрите себе в сердце, спросите свою совесть, не является ли ваше поведение соблазном для всех…
     
    9. Сказано в слове Божием: блажен иже и скоты милует (см.Притч.12,10)
    Не убивал ли кто из вас без нужды животных? Не пинали ли их ногами, не кидали в них камнями и палками? Может, кто в детстве умышленно издевался над животными? Это все грехи убийства.
     
    10. Мы иногда не знаем, что грешны. Бывает, изнуряем себя излишними трудами и заботами, предаемся чрезмерной печали, отчаиваемся даже до мысли о самоубийстве. Все это величайшие грехи против Бога. Ибо жизнь есть дар Божий, обстоятельства скорбные посылаются нам по воле Божией, скорбями Господь воспитывает душу для вечности, а мы унынием и отчаянием и маловерием в Промысел Божий сокращаем себе и земную жизнь, расстраивая неуемными печалями здоровье, и Царство Небесное закрываем для себя.
     
    11. И опять-таки, если Господь сохранил нас от греха отчаяния, то своими поступками, придирками, злобными выходками не доводим ли кого до отчаяния и, храни Бог, не виновны ли в чьем самоубийстве?!
     
    12. Если мы живем невоздержанно, предаемся объядению, пьянству, развратной жизни, табакокурению, увлекаемся чрезмерно другими нечистыми удовольствиями, разрушающими здоровье, то мы – самоубийцы.
     
    13. Есть некоторые христиане, которые считают грехом лечиться. Можно, конечно, определить себя на терпение и не лечиться, но тут легко можно впасть в самонадеяние и гордыню: «Пусть лечатся слабые верой и грешные, а мы не такие!» Лучше уж так: пришла болезнь – подлечись. Пройдет боль от лекарства и лечения – слава Богу, не пройдет – терпеть и Бога благодарить за испытание. Вот как должен поступать христианин!
     
    14. Наконец, не совершаем ли мы убийства своей души, нисколько не заботясь о ее спасении?
    О, как мы питаем и греем свое тленное тело! Так ли мы относимся к своей бессмертной душе? Да мы просто забываем о ней, забываем омывать ее слезами покаяния, питать молитвою, подкреплять Таинствами Церкви, украшать добрыми делами, исправлять и готовить ее в вечность. Где нам об этом думать! Настолько мы осуетились, думаем лишь о земной нашей жизни. Живем какой-то ложной надеждой, что спасение – это естественный исход нашей жизни.
  3. Olqa
    ..."Об ощущении Бога или, вернее, благодатных воздействий Духа Божия на сердце говорят многие подвижники благочестия, многие преподобные. Все они более или менее ярко ощущали то же, что и св. пророк Иеремия: было в сердце моем, как бы горящий огонь (Иер. 20,9).
    Откуда этот огонь? Нам отвечает св. Ефрем Сирин, великий таинник Божией благодати: Недоступный для всякого ума входит в сердце и обитает в нем. Сокровенный от огнезрачных обретается в сердце. Земля же возносит стопы Его, а чистое сердце носит Его в себе и, прибавим мы, созерцает Его без очей по слову Христову: блаженни чистии сердцем, яко тии Бога узрят. Подобное же читаем и у Иоанна Лествичника: Огонь духовный, пришедший в сердце, воскрешает молитву: по воскресении же и вознесении ее на небо бывает сошествие огня небесного в горницу души.
    А вот слова Макария Великого: Сердце правит всеми органами, и когда благодать займет все отделения сердца, господствует над всеми помыслами и членами, ибо там ум и все помыслы душевные... Ибо там должно смотреть, написана ли благодать закона духа.
    Где там? В главном органе, где престол благодати и где ум и все помыслы душевные, т.е. в сердце.
    Не будем умножать подобных же высказываний живших глубочайшей духовной жизнью. Их немало можно найти в "Добротолюбии". Все они по собственному опыту говорят о том, что при добром и благодатном устроении души ощущается в сердце тихая радость, глубокий покой и теплота, всегда возрастающие при неуклонной и пламенной молитве и после добрых дел. Напротив, воздействие на сердце духа сатаны и слуг его рождает в нем смутную тревогу, какое-то жжение и холод и безотчетное беспокойство.
    Именно по этим ощущениям сердца советуют подвижники оценивать свое духовное состояние и различать Духа света от духа тьмы.
    Но не только такими, более или менее смутными ощущениями ограничивается способность сердца к общению с Богом. Как это ни сомнительно для неверующих, мы утверждаем, что сердцем можно воспринимать вполне определенные внушения прямо как глаголы Божий. Но это удел не только святых. И я, подобно многим, не раз испытывал это с огромной силой и глубоким душевным волнением. Читая или слушая слова Священного Писания, я вдруг получал потрясающее ощущение, что это слова Божии, обращенные непосредственно ко мне. Они звучали для меня как гром, точно молния пронизывала мой мозг и сердце. Отдельные фразы совершенно неожиданно точно вырывались для меня из контекста Писания, озарялись ярким ослепительным светом и неизгладимо отпечатывались в моем сознании. И всегда эти молниеносные фразы, Божии глаголы, были важнейшими, необходимейшими для меня в тот момент внушениями, наставлениями или даже пророчествами, неизменно сбывавшимися впоследствии. Их сила была иногда колоссальна, потрясающа, несравнима с силой каких бы то ни было обычных психических воздействий.
    После того, как я, отчасти по независящим от меня обстоятельствам, оставил на несколько лет свое архиерейское служение, однажды во время всенощной, когда было должно начаться чтение Евангелия, я неожиданно почувствовал волнение от смутного предчувствия, что сейчас произойдет нечто страшное. Раздались слова, которые я сам часто спокойно читал: Симоне Ионии, любиши ли Мя паче сих?.. Паси агнцы Моя. Этот Божий укор, призыв к возобновлению оставленного служения внезапно потряс меня так могуче, что я до конца всенощной дрожал всем телом, потом всю ночь не сомкнул глаз, и около 1,5 месяцев после того при каждом воспоминании об этом необычайном событии меня потрясали рыдания и слезы.
    Пусть не думают скептики, что я настроил себя к этому переживанию тоскливыми воспоминаниями об оставленном священном служении и укорами совести. Совсем напротив, я был тогда сосредоточен на своей болезни и предстоящей мне операции, был в самом нормальном душевном состоянии, очень далеком от всякой экзальтации..."
     
    Полностью прочитать можно здесь: http://www.brainball.ru/link/christianity/duh_dusha_telo.zip
  4. Olqa

    Просить молитв друг у друга?

    Автор: Olqa,

    Из "Откровенных рассказов странника своему духовному отцу" (седьмое свидание):
     
     
    ПРОФЕССОР. - Вот, еще и эта мысль для меня неудоборешима: у всех нас христиан есть общий обычай просить молитв друг у друга; желать, чтобы молился о мне другой, и в особенности доверенный мне член Церкви. Это не просто ли потребность себялюбия, не перенятое ли токмо обыкновение говорить так, как слыхали от других, как мечтается уму без всяких дальнейших соображений? Ужели Бог требует ходатайства человеческого, провидя все и делая по Своему всеблагому Промыслу, а не по нашему хотению; зная и определяя все прежде прошения нашего, как говорит святое Евангелие? Ужели сильнее может побеждать определение Его молитва многих, нежели одного? В таком случае Бог был бы лицеприятен? Ужели молитва другого может спасти меня, когда кийждо от своих дел, или прославится, или постыдится? А посему требование молитвы другого и есть (как думаю) токмо благочестивый плод духовного учтивства, поставляющий на вид смирение и желание угодить предпочтением одного другому, более ничего!
    МОНАХ. - По внешнему рассуждению и стихийной философии может представляться это и так, но духовный разум, осененный светом религии и образованный опытом внутренней жизни, проникает глубже, созерцает светлее и таинственно открывает совсем противоположное представленным вами указаниям!... Чтобы скорее и яснее понять это, объясним примером и проверим истину сию Словом Божиим. Например: к одному учителю ходил ученик брать уроки просвещения. Слабые способности, а не менее и леность и рассеянность, препятствовали ученику в успехах учения и поставляли его в разряд ленивых и безуспешных. Опечаленный сим он не знал, что делать, как бороться с недостатками своими. Некогда встретясь с другим учеником, товарищем по классу, более его способным, прилежным и успешным, объявил ему свое горе. Сей, принявши в нем участие, пригласил его заниматься вместе: "будем учиться вместе, - сказал он, - нам будет охотнее и веселее, и потому успешнее"...
    Итак они стали учиться совокупно, передавая один другому, кто что понял; предмет учения был один и тот же. И что же последовало чрез несколько дней? Нерадивый сделался прилежным, полюбил учение, небрежение его обратилось в усердие и понятливость, что оказало благотворное влияние и на самый характер его и нравственность. А понятливый его товарищ сделался еще способнее и трудолюбивее. Они в воздействии одного на другого приобрели общую пользу... Да это и весьма естественно; ибо человек рождается в обществе людей, развивает разумные понятия чрез людей; обычаи жизни, настроения чувств, стремление желаний, словом все он приемлет по образцу себе подобного. А потому как жизнь людей состоит в теснейшем соотношении и могущественном влиянии одного на другого, то кто между какими людьми живет, таковым и навыкает обычаям, действиям и нравам. Следовательно хладный может возгреваться, тупой - остреть, ленивый - возбуждаться к деятельности живым участием подобного себе человека. Дух духу может передавать себя, может благотворно действовать один в другом: вовлекать его в молитву, во внимание, ободрять в унынии, отклонять от порока и возбуждать к святой деятельности, а посему воспомоществуемый один другим, может соделываться благочестивее, подвижнее и богоугоднее... Вот тайна молитвы за других, объясняющая благочестивый обычай христиан - молиться одному за другого, просить молитвы братней!..
    А из сего можно видеть, что не Бог удовлетворяется многими прошениями и ходатайствами, (как это бывает у сильных земли), а самый дух и сила молитвы очищает и возбуждает душу, о которой молятся, и представляет ее как способную к соединению с Богом...
    Если так плодотворна обоюдная молитва живущих на земле, то само собою разумеется, что молитва о преставившихся так же обоюдно благодетельна по теснейшей связи мира горнего с дольним; так же может вовлекать в общение души - Церкви воинствующей, с душами - Церкви торжествующей; или, что то же, с отшедшими.
    Хотя все сказанное мною и есть суждение психологическое; но раскрыв Священное Писание, мы уверимся в истине оного!.. 1) так говорит Иисус Христос Апостолу Петру: "Аз же молихся о тебе, да не оскудеет вера твоя". Вот сила молитвы Христовой укрепляет дух Петра и ободряет при искушении против веры. 2) Когда Апостол Петр содержался в темнице: молитва же была прилежна в церкви о нем. Здесь обнаруживается помощь братской молитвы в скорбных обстоятельствах жизни... 3) Но самая ясная заповедь о молитве за ближних выражается святым Апостолом Иаковом так: "исповедуйте друг другу согрешения, и молитеся друг за друга, яко да исцелеете. Много бо поможет молитва праведнаго поспешествуема". Здесь определенно подтверждается и вышесказанное психологическое умозаключение...
    А что сказать о примере Апостола Павла, данном нам в образец молитвы друг за друга? Один писатель замечает, что этот пример св. Апостола Павла должен научить нас, сколь потребна взаимная друг за друга молитва, когда и сей толико святый и крепкий подвижник духовный, признает для себя нужду в сей духовной молитвенной помощи. Он в послании своем к Евреям выражает прошение свое так: молитеся за нас, уповаем бо яко добру совесть имамы во всех добре хотящих жити. Внимая сему, как неразумно было бы опираться на свои токмо собственные молитвы и успехи, когда руководствуемый смирением, толико облагодатствованный святый муж просит соединить молитву ближних (Евреев) с его собственною? А потому, с каким смирением, простотою и союзом любви, надлежит нам не отвергать, не пренебрегать молитвенной помощи даже немощнейшего из верующих, когда прозорливый дух Апостола Павла, не употребил в сем случае разборчивости; но просил молитвы общей от всех, зная, что сила Божия в немощех совершается; следовательно и может иногда совершаться в немощных повидимому молитвенниках...
    Убедясь сим примером, заметим еще, что молитва друг за друга поддерживает союз христианской любви заповеданной Богом, свидетельствует смирение и дух молящегося, и воспламеняется сим обоюдная молитва.
    ПРОФЕССОР. - Прекрасен и точен разбор и доказательства ваши, но любопытно было бы услышать от вас, самый способ и форму молитвы о ближних, ибо я думаю, что если плодотворность и вовлечение молитвы зависит от живого участия к ближним, и преимущественно постоянного влияния духа молящегося на дух требующего моления, то не будет ли таковое настроение души отвлекать от беспрерывного поставления себя в безвидное присутствие Божие, и излияния души пред Богом в ее собственной потребности? А если токмо раз или два в сутки привести на память своего ближнего с участием к нему и прося ему помощи Божией; то достаточно ли сие будет к вовлечению и подкреплению души того, о ком молишься? Короче сказать: хочется узнать, каким образом, или как молиться о ближних?
    МОНАХ. - Молитва о чем бы ни была, приносимая Богу, не должна, да и не может выводить из поставления себя пред Богом: поелику, если она изливается к Богу, то и бывает, конечно, в Его присутствии... Относительно же способа моления о ближних надо заметить, что сила сей молитвы состоит в искреннем христианском участии к ближнему и по мере оного, имеет влияние на его душу. А потому, при воспоминании о нем (о ближнем) или в назначенный для сего час, следует возведя умственный взор к Богу принести молитву в следующей форме: Милосердый Господи! Да будет воля Твоя, хотящая всем спастись и в разум истины приидти: спаси и помилуй раба Твоего (такого-то). Приими сие желание мое, как вопль любви, заповеданной Тобою.
    Обыкновенно повторяются слова сии по временам движений души или случается перебирать четки - с сею молитвою. Я по опыту изведал, как благотворно действует таковое моление на того, о ком произносится.
    ПРОФЕССОР. - Назидательная беседа и светлые мысли, почерпнутые из ваших взглядов и рассуждений, обязывают сохранять их в незабвенной памяти, а ко всем вам питать уважение и благодарность в признательном моем сердце...
  6. Olqa
    НА ПЕРЕПУТЬЕ
     
    С детства и долго после этот праздник не вызывал во мне особых чувств и мыслей. Самое событие – обретение креста – не представлялось важным в такой степени, как прочие события в жизни Господа.
    «Был праздник…»
    И только…В детстве – «не учились» и были в церкви. Конечно, «на праздник» у дитяти всегда хорошо в душе…А после – опять учение…
    Точно он какой-то «промежуточный», вставленный праздник – между Рождеством и Введением…Эти два – более радостные…За вторым уже виднеются святки, блаженный «роспуск» от учения…На всех стенах, досках, тетрадках, книгах детские руки без счету пишут это ласкающее слово «Роспуск»… И непременно с большой буквы… Учителя, глядя на это, очевидно, улыбаются.
     
    А Воздвижение стояло среди начавшегося школьного подвига и пред тремя месяцами главной, дорождественской «страды»… Две «четверти» учения… Они почти определяют участь года…Уж после Рождества как-то идет к «концу»… Все перерывы: то масленица с говением на первой неделе; то страстная с Пасхой…А потом экзаменационное напряжение, до забвения всего в мире… И счастливые каникулы…
     
    А Воздвижение – в сентябре – в начале самого разгара работы, школьного подвига.
    И доселе это чувство не изменяется: «не радостный», не веселящий праздник, а подвижнический…
    И пост полагается в этот день. А если пост, то это уже не светлый праздник.
    Точно будто бы так: вот человек работал на поле. А потом «по делу» идет мимо церкви…В рабочей одежде, запыленный. В храме служба…Рабочий зашел, - помолился усердно, но недолго…А потом тотчас же за свое дело, до поту, до усталости. В храме набрался немного силы…Поцеловал крест Христов…И опять взвалил свою тяжелую ношу путника жизни… И, не замечаемый никем (кроме Бога), двинулся дальше…А путь еще далекий…Радость лишь впереди…Пока же труд…А тут еще и дожди наступают. Грязь…Холод…Неприветливое осеннее облачное небо…
    А идти – необходимо.
    Передохнул немного на перепутье, - и дальше.
     
    ПРАЗДНИК ИСКУПЛЕНИЯ
     
    Святая царица Елена нашла крест, на коем был распят Спаситель… А всего найдено было три. Чтобы узнать, какой из них принадлежит Господу, накладывали их на проносимого мертвеца, и от Господня креста он воскрес…Затем устроили торжественный чин поднятия (воздвижения) на высоту, чтобы все люди видели крест. И христиане, недавно лишь освобожденные от гонений, с восторгом и благодарностью падали на колени, тысячами уст взывая:
    - Господи! Помилуй! Господи, помилуй! Господи, помилуй!
    Такое событие, однако, было возведено в «двунадесятый» (в сущности – тринадцатый) праздник.
    Почему?
    Задумался я чуть ли не впервые в жизни…И ответил себе так:
    - чествуем РАСПЯТОГО на кресте!
    Следовательно, это есть «праздник» ПО ПРЕИМУЩЕСТВУ.
     
    ИСКУПЛЕНИЯ
    Ведь доселе искуплению еще не было особого праздника. Правда, вся страстная, а особенно пятница, посвящены страданиям Господа и Его искупительной жертве; но там очень много отдается сил и песнопений объяснению и описанию самых событий последних дней Спасителя; затем: там проходит все чрезмерно быстро – одно нагоняется другим; так что некогда вникать…А кроме всего, приближающаяся Пасха зальет скоро все своею «веселою благодатью»; и уже искупительная жертва забудется…А в один день пятницы, да ночь субботы и вечерню субботней литургии не успеешь впитать всего…
    …Как бы так: налетела вдруг гроза с молниями, громом, проливным дождем…Все сразу затопила…Но прошел час, - туча великой громадой свалила к горизонту. А на умытом небе опять сияющее солнышко…Бегут шумные ручьи…Трава зеленая, с бриллиантовыми каплями…Из подклетей вышли опять курочки с петухом…Воробьи весело, наперебой зачирикали…Дети бегают по лужам…Крестьянин, крестясь, благодарит Бога за милость: теперь «хлеба» оживут.
    А туча уже закатывается…Слышен только далекий грохот грома…И радостная дуга (радуга) прощается приветливо с обрадованной и спасенной землей: ликуйте!
    Это - СТРАСТНЫЕ ДНИ – «ВЕЛИКИЕ» дни.
     
    А осень – другое: тихий, неспешащий, мелкий дождь…Медленно ползущие «скучные» серые сплошные облака…Земля тоже серая…Деревья – почти оголенные, омертвляющие. Жизнь точно умирает…И только на нивах проступила новая жизнь: нежные, зелененькие озимые…"Зеленя"…Им-то и нужна влага. Да и всей земле нужна она: лето было сухое. Все пересохло. А весной опять нужно питать все: от травки до дубов…Влаги нужно запасти много…
    Не слегка лишь – омыть землю, а пропитать до последней глубины. Для этого нужно копить воду понемногу-понемногу, - чтобы она по возможности вся впитывалась в почву, а не скатывалась шумящими ручьями…Правда, от этого вся земля превратится в вязкую грязь, из которой «ноги не вытащить». Но зато после будет много пользы: хлеба будут хорошие…
     
    Не видно радостного солнышка. Не поют веселые пташки: улетели они в теплые, светлые края. И воробушки даже присмирели. Только бодрая скромная синичка однообразно не престает Бога хвалить: «тик-тик!...тик-тик!...» Но всему время: не до радости сейчас…Люди попрятались в избы…И душе нужно уйти «внутрь» и там творить работу над собою…
    Это – праздник ИСКУПЛЕНИЯ. Тихие дни…
     
    Здесь есть время углубиться в праздник: девять дней дано на это…Да и самое время заканчивания осенних работ на полях, - и начало самых серьезных работ в разных учреждениях помогает сосредоточению. Погода же не развлекает, а тоже «собирает»: холод осени не тянет «вон», а гонит «внутрь».
    И потому едва ли можно найти лучшее время для этого праздника, как именно это осеннее время, - трудовое и труженическое время.
     
    А «праздник» должен быть длительный: невозможно ограничиться одной пятницею.
    Да и страшно было бы, что такому величайшему делу Господа, как искупительная жертва, не было специального, особого времени, достойно продолжительного.
    И сие время промыслительно и было приурочено к открытию и прославлению орудия искупления – креста животворящего.
  7. Olqa
    ИСКУШЕНИЕ


    А теперь я расскажу, так сказать, "обратный" случай, как опасно жить и даже говорить без имени Божия.
    В самом начале моего монашества я был личным секретарем архиепископа Сергия, который в тот год был членом Синода, и потому жил в Петрограде. Кроме этого, я был еще чередным иеромонахом на подворье, где жил архиепископ. Наконец, на мне лежала обязанность проповедничества. Благодаря же проповедничеству я, в некотором смысле, стал казаться "знающим", и ко мне иногда простые души обращались с вопросами.
    Однажды после службы подходит ко мне простая женщина высокого роста, довольно полная, блондинка, со спокойным лицом и манерами, и, получив благословение, неторопливо говорит:
    — Батюшка! Что мне делать? Какое-то искушение со мной: мне все "вержется" (великорусское слово; означает – "бросается", от слова "ввергать", — Прим. авт.) в глаза и представляется. Обычно — ложно, мечтательно.
    — Как так?— спрашиваю.
    — Ну, вот. Стою я, к примеру, в церкви, а с потолка вдруг ведро с огурцами падает около меня. Я бросаюсь собирать их — ничего нет... А я неловко повернулась, когда кинулась за огурцами-то, да ногу себе повредила, видно, жилу растянула. Болит теперь.
    Дома по потолку кошки какие-то бегают, головами вниз. И всякое такое.
    И все это она рассказала спокойно, никакой неврастении, возбужденности или чего-либо ненормального даже невозможно было и предположить в этой здоровой тулячке.
    Муж ее, тоже высокий и полный блондин, со спокойным улыбающимся лицом, служил пожарным на Балтийском Судостроительном заводе. Я и его узнал потом. И он был прекрасного здоровья. Жили они между собою душа в душу, мирно, дружно.
    Ясно, что здесь причины были духовные, сверхъестественные. Неопытный, я ничего не мог понять. Еще меньше мог что-либо сделать, даже не знал, что хоть сказать бы ей...
    И спросил, чтобы продлить разговор:
    — А с чего это у тебя началось?
    — Да вот как. Сижу это я в квартире. А пожарным казенные дома дают, и отопление, и освещение. И жалование хорошее — нам с мужем довольно. Детей у нас нет и не было — Бог не дал, Его святая воля. Сижу у окна за делом, да и говорю сама себе:
    — Как уж хорошо живется: все есть, с мужем ладно... Красный угол передо мною был, и вот после этого вдруг выходит из иконы Иван Предтеча, как живой, и говорит мне:
    — Ну, если тебе хорошо, так за это чем-нибудь отплатить нужно, какую-нибудь жертву принести. Не успела я от страха-то опомниться, а он опять:
    — Вот зарежь себя в жертву.
    И исчез. А на меня, батюшка, такой страх напал, такая мука мученическая схватила меня, что я света белого не взвидела. Сердце так защемило, что дыхания нет. Умереть лучше. И уже, как без памяти, бросилась я в кухню, схватила нож и хотела пырнуть себя в грудь-то им. Уж очень сильная мука была на сердце. Уж смерть мне казалась легче...
    Ну, и сама опять не знаю как случилось — но ножик точно кто выбил из рук. Упал он наземь. И я в память пришла. Вот с той самой поры и начало мне представляться разное. Я теперь и икону-то эту боюсь.
    Выслушал я и подивился. Первый раз в жизни пришлось узнать такое от живого человека, а не из житий.
    — Ну, чем же я тебе помогу? Ведь я не чудотворец. А вот, приди ныне вечером к службе, исповедуйся, завтра причастись Святых Тайн. А после обедни пойдем к тебе на квартиру и отслужим молебен с водосвятием. А там дальше, что Бог даст. Икону же, коли ты ее боишься, принеси ко мне.
    Она покорно и тихо выслушала и ушла. Вечером принесла икону св. Иоанна Предтечи. Как сейчас ее помню: вершков 8x5 величиною, бумажная олеография, в узенькой коричневой рамочке.
    После Богослужения эта женщина исповедывалась у меня. Редко бывают люди такой чистоты в миру. И грехов-то, собственно, не было. Однако она искренне в каких-то мелочах каялась с сокрушением, но опять-таки мирно... Вообще она была "здоровая" не только телом, но и душою. На другой день причастилась, а потом мы пошли к ней на квартиру.
    Я захватил с собою все нужное: и крест, и евангелие, и кропило, и требник, и свечи, и кадило, и ладан. А епитрахиль забыл, без чего мы не можем свершать служб. И уже на полдороге вспомнил. Что делать? Ну, думаю, не возвращаться же.
    — Пойдем дальше. Ты дома дай мне чистое полотенце, я благословлю его и употреблю вместе епитрахили. Так нам разрешается по церковным законам в случае нужды. Только ты после не употребляй его ни на что по домашнему, а уж или пожертвуй в Церковь, или же, еще лучше, повесь его в переднем углу над иконою. Это тебе в благословение будет.
    Квартира — самая обыкновенная комната, выбеленная чисто, везде порядок. В углу икона с лампадкой. Муж был на службе.
    Отслужили мы молебен, окропили все святой водою. Полотенце она тут же повесила над иконами. Угостила меня чаем. И я ушел.
    Дня через два-три я увидел ее в церкви подворья и спросил:
    — Ну, как с тобой?
    — Слава Богу! — говорит она — все кончилось.
    — Ну, слава Богу! — ответил я и даже не задумался, что совершилось чудо. А скоро и забыл совсем. И никому даже не хотелось почему-то рассказывать о всем происшедшем. Только своему духовному отцу я все открыл, и то для того, чтобы спросить его, почему это все с ней случилось.
    Когда он выслушал меня, то без колебания сказал мне:
    — Это оттого, что она похвалилась. Никогда не следует этого делать, а особенно вслух. Бесы не могут переносить, когда человеку хорошо: они злобны и завистливы. Но если еще человек молчит, то они, как говорит св. Макарий Египетский, хотя и догадываются о многом, но не все знают. Если же человек выскажет вслух, то узнав, они раздражаются и стараются потом чем-либо навредить: им невыносимо блаженство людей.
    — Ну, а как же быть, если и в самом деле хорошо?
    — И тогда лучше "молчанием ограждаться", как говорил преподобный Серафим. Ну, а уж если и хочет сказать человек, или поблагодарить Бога, тогда нужно оградить это именем Божиим: сказать "слава Богу" или что-нибудь иное. А она сказала: "как хорошо живется", похвалилась. Да еще не прибавила имени Божия. Бесы и нашли доступ к ней, по попущению Божию.
    Вот и преподобный Макарий говорит: "если заметишь ты что доброе, то не приписывай его себе, а отнеси к Богу и возблагодари Его за это".
    После из-за этого случая мне многое стало ясно в языке нашем. Например, в обыкновенных разговорах люди всех стран и религий, а особенно христиане, весьма честно употребляют имя Божие, если даже почти не замечая этого.
    — Боже сохрани! Бога ради! Бог с вами. Ах, Господи!
    — Да что это такое Боже мой! Ой, Боже мой! и т.п. А самое частое употребляемое имя Божие — при прощании:
    — С Богом!
    Отчего все это? Оттого, что люди опытно, веками, коллективным наблюдением заметили пользу от одного лишь употребления имени Божия, даже и без особенной веры и молитвы в тот момент.
    Но особенно достойно внимания отношение к похвалам нашего русского "простого", а, в сущности, мудрого человека. Когда вы спросите его: "Ну, как поживаете?", он почти никогда не похвалится, не скажет "хорошо" или "отлично". А сдержанно ответит что-либо такое:
    — Да ничего, слава Богу...
    А другие еще благоразумнее скажут, если все благополучно:
    — Милостив Бог. А вы как? Или:
    — Бог грехам терпит.
    Или просто совсем и обычно:
    — Помаленьку, слава Богу!
    И повсюду слышишь осторожность, смирение и непременное ограждение именем Божиим.
    Например, завяз воз в грязной котловине. Лошаденка из сил бьется. Иной безумец и бьет ее, несчастную, и бранится отчаянными словами. А благоразумный крестьянин дает ей отдохнуть, приободрит, погладит. Потом подопрет воз плечом мужицким, махнет для приличия кнутом и крикнет:
    — Э-э, ну-ка, родимая! С Богом!
    И глядишь, выкарабкались оба...
    Читал я у одного современного писателя рассказ о силе имени Божия. То было в немецкую войну. Перевозили на позицию пушки.
    Прошел дождь. Дорогу развезло. Тяжесть неимоверная. Несколько пар лошадей. Пушка завязла в выбоине. Солдаты бьются, мучаются, сквернословят, хлещут лошадей. Ни взад, ни вперед...
    И чем бы кончилось это бесплодное мучение и людей и лошадей, Бог весть. Но в это время к этому месту подошел один благообразный, пожилой уже, мужичок.
    Этот почтенный старичок сначала ласково приветствовал солдат. Потом во имя Божие пожелал им успеха. Погладил лошадок. А потом, когда они и солдаты немного отдохнули, он предложил попробовать двинуться еще раз. И так ласково обратился к солдатам. Они кто к лошадям, кто к пушке. И старичок тут же.
    — Ну-ка, милые, с Богом!
    Солдаты крикнули, лошади рванули и пушка была вытянута. Дальше уже легко было.
    А сколько таких случаев! Только мы, слепые, не замечаем. Но хорошо, что говорим языком, и это одно нередко ограждает нас от силы вражьей.
    Между тем в новое время стали стыдиться употребления этого спасительного имени.
    И нередко мы слышим или горькую жалобу на тяжкое житье, или, наоборот, легкомысленные похвалы:
    — Превосходно, превосхо-о-дно!
    А иногда и безумные речи: "адски хорошо", или с употреблением "черного слова". И жалея его же, хочется поправить его.
    Бывало, услыша хвалу, я или сам добавлю, или говорящего попрошу добавить:
    — Скажите: "слава Богу!"
    — А зачем?
    Вот и расскажешь ему такую историю. Иной и примет во внимание...
     
    Полностью можно почитать здесь: http://pravbeseda.ru/library/index.php?page=book&id=416
  8. Olqa
    Большинство из нас вступает в ночь покоя; мы отложим тяготу дня, усталость, тpевоги, напpяжение, озабоченность. Мы отложим все это на поpоге ночи и войдем в забытье. В этом забытии мы беззащитны; в течение этих ночных часов Один Господь может покpыть нас Своим кpылом. Он силен огpадить наши сеpдца пpотив того, что может подняться из наших еще не очищенных, не пpосвещенных, не освященных глубин. Он силен огpадить наши мысли, наши сновидения, спасти наши тела.
    Мы войдем в ночной покой, но пpежде – вспомним тех, кто вступает в ночь, полную тpевоги.
    В больнице или в комнате больного есть люди, котоpые не уснут, потому что им больно, потому что им стpашно, потому что они в тpевоге за любимых, из котоpых одни несут вместе с ними бpемя их болезни, а дpугие осиpотеют с их смеpтью.
    Есть люди в одиночестве тюpьмы; некотоpые из них молоды, и где-то за стенами есть девушка, котоpую они любят, есть их дети, их товаpищи, есть свобода, была надежда – а тепеpь ничего не осталось.
    Есть и такие тюpьмы, где ночи ужасны, где сейчас начнутся допpосы; они тянутся долгие часы в сеpдцевине ночи; кого-то будут бить, кто-то подвеpгнется пыткам. Они веpнутся в свои камеpы обессиленными и вступят в день, в котоpом им не будет отpады, один стpах пеpед гpядущей ночью. Сейчас над ними замыкается ночь, стpах окутывает их тело, их душу.
    Кpоме того, есть во всех гоpодах ночь шумная, ночь кабаков, ночь азаpтных игp, ночь пьяницы, ночь, в котоpой юноши и девушки потеpяют чистоту; ночь, когда супpуги, позабыв любовь, охваченные только желанием, будут гpубы дpуг с дpугом.
    Есть люди, котоpые потеpяют честь, и кому стыдно будет пpоснуться утpом.
    Есть и те, кто пользуется всем этим, кто спаивает, кто соблазняет, кто отpавляет наpкотиками, те, кто смеется демонским смехом, не понимая, что pешается их вечная участь.
    Тех – да сохpанит Господь; но этих – да помилует их Бог!
    И есть в этой ночи те, кто будет пpедстоять пеpед Богом: мать у изголовья pебенка; жена, муж возле умиpающего супpуга; есть все те, кто посвятит ночь молитве. Есть в ней мальчик, котоpый в одиннадцать лет ушел из Москвы, сказав матеpи: "Бог зовет меня молиться в лесу"; пpошло уже пять лет; он один в лесной чаще, сpеди снегов лютой pусской зимы.
    И сколько, сколько дpугих! В этой ночи не уснет вpач, и сиделка будет боpоться со сном. Есть целый миp жизни и стpадания, и надежды, и смеpти... и pадости, и Божественого пpисутствия; все это есть в этой ночи.
    Пpежде чем пpедаться отдыху, поблагодаpим Бога за все, что Он нам посылает, и попpосим, чтобы пока мы, забывши все, будем спать, Он помнил стpаждущие тела – как больного, так и пpоститутки; pебенка и стаpика; заключенного, котоpого допpашивают, как и того, кто его подвеpгает допpосу; того, кто пользуется чужой слабостью, как и того, кто сломлен в своей слабости; того, кто стоит пеpед Богом в своей пламенной боpьбе между жизнью и смеpтью миpа. Пусть Он помянет всех в Своем Цаpстве, и пусть пpидет миp, и пpощение, и милость. Пусть самый ужас станет не концом, а новым началом. Пусть Тот, Кто пеpед лицом пpедательства познал пpедельный ужас в Гефсиманской ночи, вспомнит всех тех, для кого эта ночь не станет ночью покоя и отдыха. Пусть помянет Он и нас, pанимых и беззащитных: мы пpедаемся в Его pуку с веpой, и с надеждой , в pадости о том, что в меpу своих сил мы любим Его, и что мы любимы Им вплоть до Кpеста и Воскpесения. Аминь.
  9. Olqa
    Оптина Пустынь...Наступил новый день, и в который раз надо "вернуться" в мирскую жизнь, полную суеты, хлопот, надежд, разочарований... Каждый раз из Оптины привозишь новый духовный опыт, новые встречи с людьми, которые остаются в сердце. Рассказывает одна сестра - как-то уезжала из Оптины, шла из Владимирского храма, куда ходила перед отъездом поклониться Святым Старцам Оптинским, вся в слезах, безутешная от разлуки. А возле Казанского ей под ноги упала маленькая пихтовая веточка с тремя шишечками, очень красивая. И сестра утешилась, слезы утихли - взяла эту веточку, как подарок от Старцев. "Я поняла, что слышат они нас, всегда слышат и жалеют!" Веточка эта много лет хранится у нее дома. Сама она несколько лет послушается в Оптине...
     
    А для меня утешением в сегоднящний день проповедь отца Евгения. Как подарок его слова - "когда послушался в Оптине." Решила поделиться со всеми, кому дорога обитель. Кто задумывается о смысле и цели своего пребывания в этой жизни.
     
     
    "…В нашей бесконечной беготне в этом мире, в суете, в порой бессмысленных и бесцельных телодвижениях, так порой необходима минута Божественной тишины, когда человек имеет возможность побыть один на один с собой, вглядеться внутрь, подумать, поразбираться: зачем все это? Куда я спешу? Для чего все эти движения? Не лишние ли они? Не перерасходую ли я бессмыслено и впустую свою энергию, согревая воздушное пространство?
    Поэтому, так важно, так радостно всегда бывает оказаться в тех местах, где останавливается время, а точнее - где оно другое. Эти места именуются монастырями, обителями, где собираются особые люди. Люди, призванные Богом на особый вид служения. Служении в молитве, в посте, в покаянии.
    Чтобы понять, услышать, почувствовать монастырь, в нем нужно быть ну дня три…
     
    ..Возникло такое ощущение, которое в свое время посетило в Оптине, когда нас послали на послушание садить лук. И вот садишь ты под жарким солнцем и думаешь – что я вообще здесь делаю? И Как это возможн - всю жизнь посвятить вот этому простому, абсолютно нетворческому занятию И вот первый день ходил я и прислушивался к себя: как бы я смог вот так взять и, от всего отказавшись – от того, что сейчас все вокруг - какие-то действия, встречи, общения - вот так раз - себя спеленать.
    А потом к вечеру этого первого дня на сердце пришло – слова, проповедь, которую услышали в Свято Троице-Сергиевой Лавре, когда батюшка вышел и говорил про то, как раньше воспитывали детей, начиная с самого рождения. А детей до 6 месяцев спеленовали в тугие пелены для того, чтобы та энергию, которую Господь дает человеку в самом начале, - потом она все слабее, гаснет- а с самого рождения тот огромный потенциал внутренней энергии, чтобы она осталась внутри, ребеночка спеленывают, и та сила - она направляется в ум и в сердце, развивая внутренний мир человека.
    А когда его в месяц уже одевают в распашонки и предлагают ему самовыражаться, умиляются этим. И вот ребеночек ручками, ножками сучит и вся эта драгоценная энергия уходит во вне, развивая его пустые и бессмысленные, суетные движения. А потом так всю жизнь его не могут спеленать, мучаясь с его самоволием, дерзостью, наглостью и бестолковостью.
    И вот взрослый человек, когда понимает ценность в углублении внутрь себя, что там, внутри, мир гораздо прекраснейший, чем та красота окружающего мира.
    Эту ценность человек ставит как цель познания. Приходит и спелёнывает себя. Спелёнывает определенными правилами, послушаниями, ограничивая свои внешние движения, контакты, направляя вовнутрь. И вот когда пришло такое сознание - внутри как-то стало тихо, спокойно и радостно. Я понял, зачем нужно садить лук и как можно садить лук в течении всей жизни, исполняя послушание, доверяясь Богу и тем обстоятельствам, которые Господь тебе открывает. Для того чтобы это понять и ощутить, недостаточно одного дня пребывания в монастыре.
    А еще всегда от монастыря, от общения с монашествующими ждешь духовного. Потому что телесного и душевного и в миру хватает. А вот духовного всегда ожидаешь и надеешься, что Господь даст возможность увидеть, услышать, почувствовать, понять. А может быть как некоторое зерно воспринять, которое со временем прорастет и принесет свои плоды…
    Иноки призваны для молитвенного подвига. Для сугубого стяжания благодати Божией. Всегда именно за этим люди шли в монастыри, преодолевая многокилометровые расстояния, пешком много дней, чтобы пробыть в этой атмосфере, хотя бы на некоторое время пропитаться духовным.
    Слава Богу что у нас на Русской земле есть эта возможность Дай Бог чтоб мы ее ценили, использовали. И всегда при малейшей возможности старались побыть хотя бы день, два, три. Прикоснуться к монастырской жизни. Помогай нам всем Господь!"
     
    Вся проповедь о.Евгения за 16 декабря 2012 года
     
    http://clck.yandex.ru/redir/V3Y0P+MO/zUp7n9WDxXf6YiE2kT8Sb5STTPuAKSJsGI5HIy+azX3qbHsprGY3lphy90WFXWFmic=data=RSk6i9ZKXz4tybEbMKvkqmEadiHSCoG6TR%2BzIIKrOPhH1hEzh0hYTGwBYlKayCy72LcYqwL2nLB2phBCWY11%2Bf1vuHRnf5FkrLGPOnU6PO7vRn%2B5rcZ4OK7JRS2y%2BOH3mWsMbY8eQPeV1lFYsHtyTdsieBF9vq0h&b64e=1&sign=75f8655c35f6c4a9545cd54b5101cb7e&keyno=0
  11. Olqa

    Старец Анатолий (младший).

    Автор: Olqa,

    С.Н. Дурылин.  "Начальник тишины" . 1916 год. (отрывок)
     
    "...Сократъ умиралъ грустно, честно в одиноко, умиралъ, какъ воинъ, окруженный врагомъ: пробиться нельзя, остается достойно и безнадежно
    умереть, и какъ хочется, чтобы его, грустнаго и безнадежнаго, пожалелъ Христосъ—вотъ такъ, какъ обласкалъ наинскую вдову, блудницу съ ароматами и разбойника на кресте.
    Где же эта ласка y евреевъ и y грековъ? Ея нетъ нигде, кроме Церкви: это Ей одной далъ Христосъ охоту и силу вырывать корень метафизическаго, вечнаго, глубочайшаго
    и всяческаго «больно» изъ человеческаго существования. Иоаннъ Златоустъ сказалъ: „Богъ и намерение целует." ,—ну, a вотъ Церковь душу целуетъ реально, действительно, ощутимо. He катехизисомъ, конечно, не богословской статьей, не патріаршествомъ или сннодомъ, a воть этимъ единственнымъ въ міре поцелуемъ, тихимъ, древнимъ и непре-
    рывнымъ поцелуемъ Церковь целуетъ въ полутемномъ храме съ красненькими огоньками на кануне за умершихъ, предъ Спасомъ и Богородицей, въ долгомъ и тихомъ протяжении вечерней службы,   за которой и изъ Соломона прочтутъ, и помянутъ ласку Христову людямъ, и поплачутъ вечными слезами ο томъ, что дни человеческие, какъ трава. И о томъ, что „отъ юности моея мнози борютъ мя страсти"—и обрадуютъ вестью ο воскресении,—и сколько во всемъ этомъ древніхъ и новыхъ слезъ смешалось, и сколько накопилось за века тишины  и  покоя, сменившихъ прежнее—іудейское, греческое, языческое—„больно". Церковь целуетъ каждаго и каждую лично, отдельно,—порознь каждаго и всехъ вместе, всегда и ежечасно, въ каждую нужную минуту. Я нигде и никогда такъ ясно и незабываемо не чувствовалъ этого поцелуя Церкви, укрепляющаго и исцеляюшаго душу, возстанавливающаго жизвь, на себе и на другихъ, какъ въ Оптиной  пустыни.  Съ утра передъ кельей старца, въ церковной трапсзной и въ кельяхъ ждетъ народъ. Раненый офицеръ; монашка-беженка; бабы—всякия: старыя, молодыя, шумливыя, безпокойныя, тихия, зажиточныя, нищия; дети: кто на рукахъ y матери, кто бегаетъ и смеется; монахи; мужики; курсистка изъ Москвы; сельскій батюшка; я самъ. Какие мы разные! Какъ все, решительно все, y васъ разно, пестро, путанно. Но всемъ больно. На разные лады больно, но больно. За этими болями мысленными, физическими, духовными, одиноко личными, общими—русскими, за этими многоликими болями сильнее и больнее всехъ болей та вечная, метафизическая боль, которую легче всего определить апостольскими словами: „единемъ человекомъ грехъ въ міръ вниде и грехомъ смерть, и тако смерть во вся человеки вниде". Тамъ, y тихаго озера Светлояра, эта боль многоголосна, иногда шумлива, иногда косноязычна, иногда глубоко недоуменна.
    Она тянется къ врачу: боль врача ищетъ,—мучится темъ, что дойти до врача трудно, слабеетъ на пути и все таки веритъ, веритъ, что Врачъ есть, что Врачъ излечитъ всехъ, вместе,
    соборно. Здесь, вышедшие оттуда уже пришли—н вотъ лечатся, и вотъ припадаютъ къ Врачу въ Его вечномъ доме - въ Церкви.
    Въ два часа выхолит старецъ къ этімъ разнымъ, пестрымъ и впервые собраннымъ вместе. У него и словъ-то почти нетъ; то, что онъ говорнтъ, просто н очевидно до крайности,  зналъ и раньше, читалъ, слышалъ, помнилъ—и вотъ, слышишь отъ него въ первый разъ. Решение, которое онъ предлагаетъ, сотни разъ приходило на умъ—» нетъ: оно ново, оно въ  первый раз. Разные—при немъ не разные, и общій корень страдания, общая боль обнажается до конца. Онъ всехъ объедіняеть лаской и поцелуемъ Церкви. „Богъ и намерение целуетъ"—вотъ и онъ, научившнсь y Бora, y Христа, целуетъ всехъ, не разбирая—однихъ за горе, другихъ за радость, однихъ за слезу, другихъ за улыбку, тихихъ за ти-
    шину, y техъ, кому больно, боль ихъ целуетъ, y техъ, кому светло, светъ ихъ целуетъ. Предъ нимъ, въ тишине и простоте, впервые начинаешь самъ видеть себя—свою душу, и
    начинаешь видеть свое: вотъ то свое, въ чемъ вязнетъ жизнь и глохнетъ душа, изнываетъ сердце, и чему простое и страшное имя: грехъ. Отворилась дверь. Вышелъ онъ бодро, быстро, благословляетъ такъ, какъ никто кроме него не благословляетъ: какъ будто даритъ что-то, подарокъ передаетъ изъ руки въ руку, оделяетъ чемъ-то милымъ и сладкимъ, и все ждутъ, и просятъ, и рады этому его подарку. Бабы плачутъ около нero, бабы нзъ осиротелыхъ деревень: почти y всехъ есть убитые, раненые, пропавшие на войне. Вотъ, кажется, захлестнетъ его, слабаго и стараго, волна народнаго горя. Гребень волны воетъ и плачетъ.
    — Роднмый ты нашъ! Одинъ ты y насъ остался! Больше никого нетъ—всехъ взяли. Ты одінъ остался! Одинъ ты нашъ!—Льнутъ къ пему, плачутъ долго накопленными сле-
    зами тихо и безукорно. Бледное и остановившееся, что-то все врсмя хранящее въ себе, лицо y одной бабы. Еще молодая, но где ея молодость? Въ серомъ платье, съ котомкой за плечами—вся недоумение и скорбь, она безъ слезъ, тихо склоняется предъ нимъ, и едва слышно, что она говоритъ ему:
    — Годъ не пишетъ. Годъ безъ вестей. Молиться—не знаю какъ. Нетъ знатья: живъ или померъ, паниходу или молебенъ служить? Истомились я. Научи ты меня.
    — Что ты, что ты! Молебенъ служи,—поднимаетъ онъ ее, благословляя.
    — Кому, батюшка?
    — Нечаянной Радости молись.
    И светлеетъ ея лицо, и прямее идетъ она, словно росту онъ ей прибавилъ. Она веритъ: Нечаянная Радость обрадуетъ ее. И она права: радость неисчерпаема и она вся
    нечаянна, ибо вся—даръ Божій. A онъ не сказалъ, не взялъ на себя сказать, какая это будетъ радость. Онъ только зналъ, что Богъ не минуетъ человека радостью. Немудрый ответъ, немудрая ласка. Но вотъ этого-то немудраго, простого, оживляющаго и возстановляющаго извемогающую душу, возстановляющаго образъ Божій въ человеке и нетъ нигде въ міре, кроме Церкви, и никому другому не дано давать этого ответа. Я вернулся въ сенцы старца черезъ много часовъ, около девяти вечера. Отошли все службы въ монастыре. Старецъ сиделъ на скамеечке y растворенныхъ дверей своей кельи и благословлялъ на сонъ грядущих монаховъ, подходившихъ къ нему одинъ за другимъ: ласкалъ за день, целовалъ на ночь, ласкалъ за серый, можетъ быть, тягостный, мирный или немирный день, целовалъ на ночь, можетъ быть, тяжелую и мучительную однимъ, тихую и простую другимъ. Но всехъ ласкалъ, каждаго целовалъ. A они подходили всякие: совсемъ мальчики съ юными мужиковатыми лицами, стаριиκиι, тихие и улыбаюіциеся въ бороду по-детски, и старики сухие, высокие, суровые, и всякие, всякие. A ласка всемъ. Старецъ усталъ за день. A конца не видно. Монахи пройдутъ—ждутъ исповедники, опять бабы, опять всякия. И такъ каждый день. Глупое слово срывается поневоле: Церковь организуетъ ласку людямъ, метафизическую ласку, целящую душу, врачуюшую тело, идушую прямо отъ Христа, но совершенно реальную, ощутимую, живую. Что реальней, чемъ этотъ сухой старичокъ, быстрый, веселый, всехъ радующий: реально поводитъ рукой по голове, реально улыбается, реально ко всемъ торопится. Всехъ встречаетъ на полпути ко Христу, на первомъ шаге къ Нему... Онъ добръ не собственной добротой,—хотя, конечно, онъ, до очевітдности, и лично добръ, каждымъ своимъ суставомъ и кровинкой,—добра Церковь, ласкова Церковь, целуетъ Церковь человека—оттого добръ, ласковъ, целуетъ и онъ; этого старичка и нетъ, не можетъ быть вне Церкви, a она добра, ласкова, она целуетъ потому, что целуетъ Христосъ человека. Онъ сталъ на грубое н жестокое место міра: на древнюю скорбь и отчаяние, на древнее „больно" — и на немъ освовалъ Свою Церковь. Въ ней же, на этомъ месте стоитъ старичокъ, къ которому льнутъ и бабы, и Киреевские.
    Осень. Сколько опавшихъ листьевъ въ оптинскомъ бору - золотыхъ, красиыхъ, желтыхъ, багровыхъ! A въ Церкви старое золото, листикъ зa листикомъ благодатно отпадая отъ
    неистощимаго церковнаго древа, падаетъ на каждаго и на каждую. A народная туга и скорбь плешутся, плешутся, не слабея Разсказываетъ монахиня - беженка; a сама слышала отъ мужичка: приехалъ съ хворостомъ и разсказалъ.
    — Где же это было?
    — Не знаю, где. A только въ деревне y войны. Стояла избушка бобылкина у околицы, нежилая. И видитъ народъ: ночью, ο полночь, старецъ белый приходитъ и светъ возжигаетъ
    въ избушке, и всю ночь со старицей беседуетъ, a старица лицомъ благообразна, a одеяние темное. Вызвался парень: Погляжу, говоритъ, кто такие. Что дадите?—Рубль дадимъ.— Пошелъ глядеть, къ вечеру въ избу пришелъ, залегъ за печь, притулился, словно мертвый лежитъ. Передъ полуночью дверь скрипъ, и входитъ старецъ, крестомъ осеняется.
    Старецъ согбенный, одеяние белое, суровое, мешокъ за плечами, посошокъ, лицо ясное. И помолился на образъ, светъ зажегъ. Ο полночь всталъ и земной поклонъ кладетъ — и
    дверь растворяется. И входитъ старица: ликъ светлейший и благой, но только въ скорбяхъ истомленъ, одеяние старицы, какъ y монахини. Въ схиме она. Села старица за столъ, a
    старецъ земно eй кланяется и молвитъ ей:
    —Три года, Госпожа, не выдержитъ Русь: кровью изойдетъ и живота лишится. Моли, Госпожа.
    —Молила,—отвечаеть,—и на годъ укорочено время.
    —Моли, Госпожа, дабы еще укоротить, и сего Русь не выдержитъ: слабеетъ. Крови много ушло.
    —Молила,— говоритъ,—не принята моя молитва: по грехамъ ея не укоротится срокъ ceй. Два года молитвы мои не воспримутсяο ней.
    —Моли, Госпожа. — Сталъ старецъ на колени. Встала старица, лицо светлое, a скорбитъ скорбно.
    —Молю—и не доходитъ молитва: два года Руси испытание назначено и не отнимется отъ нея.
    И тугь стали они промежъ себя говорить, тихо и горестно, и все ο войне. И долго говорили они. A потомъ подошелъ старецъ белый къ печи, где парень лежалъ и молвитъ: Ну, вставай, иди къ намъ. Видеть насъ хотелъ. Смотри.—A y того глаза светъ заститъ, языкъ немеетъ.—На рубль-то, что сулили тебе,—старецъ говоритъ и протягиваетъ ему въ руку.
    И кажется тому, будто рубль въ руке. Погляделъ: никого петъ. Светаетъ. A рука къ руке присохла, кисть къ кисті. Такъ все и узнали.
    — Два года! — восклицаетъ кто-то горестно. — Выдержимъ-ли?
    — Никто, какъ Богъ.
    И все крестятся молча, въ разъ—и жмутся другъ къ другу, a все вместе къ старцу, къ его дверямъ. Можно ли скорбнее переживать ныне переживаемое?Два года Самъ Христосъ молитвъ Матерн Своей за Русь не будетъ слушать. Кто же и какъ после этого дерзнетъ молить? Нагрешила Россия и прогневала Бora безпримерно. Но нетъ въ
    нихъ отчаяния. Они не одиноки, какъ мы. Ведь ихъ последнее и самое прочное—это прошение: „Да будетъ воля Твоя". Оптина—для нихъ место, где это прошение особенно легко,
    полновесно и свободно можно возвссти Богу, a старчество оптинское все, до основания, на томъ и построено: „Да будетъ воля Твоя!" Старчество для современнаго рационали-
    стическаго своеволия, для этого безпримернаго одиночества человеческаго ума, покинутаго на самого себя,—есть особая удесятеренная нелепость. Свобода подчиниться и свобода не принять подчинения — въ старчестве такъ же велика, какъ и вообще въ христіанстве. Старчество, какъ и христіанство, все основано на благодати, a не на законе, и однако эта свобода ведетъ къ величайшей покорности. «Хочу жениться, батюшка". — „Нетъ, тебе это не полезно*. И не женится.—„Хочу въ монастырь". — „Нетъ, иди въ міръ". И
    идеть. „Не хочу міра, хочу монастыря".—„Нетъ, пиши романъ". И пишетъ. (Случай съ К. Леонтьевымъ и великимъ старцемъ Амвросиемъ). Вотъ, что такое старчество. Но беэыс
    ходное эмпирическое и метафизическое одиночество человеческой личности падаетъ, какъ прахъ, при этомъ. Προ современнаго человека Тютчевъ точно выразился:
    На самого себя покинутъ онъ,— на свою собственную огравиченность, легкую, внешнюю и внутреннюю, эмпирическую я метафизическую, исчерпаемость, на свою короткую предельность, на свое слабосилие и малодушие. Современный человекъ все ставитъ и возлагаетъ на себя, на свою мысль, волю, силу: онъ самъ себя обдумаетъ, онъ самъ защититъ себя, онъ самъ волитъ ο себе. И вотъ, гибнетъ его воля, беззащитенъ онъ со своей защитой, не обдумала всего и всецело его мысль. Онъ самъ какъ бы покидаетъ себя. Въ чемъ тогда искать опоры? Природа равнодушна и холодна. Наука, это—лишь разъятая на части, препарированная природа, она еще равнодушнее, ибо даже не жива. Искусство — но оно безпомощно, какъ самъ человекъ, его высший объектъ и субъектъ. Философия возвращаетъ меня ко мне же, ибо—учитъ она—все, какъ мое пред-
    ставление, оказывается исшедшимъ изъ меня же. Богъ не стоитъ за человекомъ. И безграничное отчаяние овладеваетъ имъ,—ибо воистину на самого себя покинутъ онъ.—-
    Упраздненъ умъ, и мысль осиротела,
    Въ душе своей, какъ въ бездне, погруженъ.
    И нетъ извне опоры, ни предела. Въ Церкви же нетъ одиночества, и потому нетъ отчаяния, ибо нетъ этой вевыносимой для человека покинутости на самого себя. He удалось мое дело — мое: безразлично, чье: меня, отдельнаго человека, меня, целаго народа — я знаю: есть Некто, Кто поможетъ мне совершить это дело, если ему должно совершиться. He исполнилась моя надежда,—все равно какая: личная, национальная, всенародная—я знаю: не отъ меня зависело всецело исполнение ея, я не одинъ; за мною
    есть Сильнейший меня, истинный Делатель въ міре и въ человечестве. Я никогда, ни на одинъ мигъ не покинутъ на самого себя, на свою одну волю, на свою одну мысль. Ты-
    сячи нитей связываютъ меня съ целымъ. Я не слагаемое въ сумме, где я исчезаю, какъ особь. Я ячейка живого существа, я клеточка могущественнаго и вечно живого
    организма — Церкви Христовой. Недавно послалъ Богь России мыслителя, кп. Д. А. Хилкова, убитаго на этой Войне. Онъ пишеть: „Члены Церкви Христовой суть
    какъ бы живыя клеточки Его тела и все вместе, въ совокупности и съ Главою своею—Христомъ, составляютъ одинъ Богочеловеческій организмъ". Возможво ли оди-
    ночество и отчаяние живой клетки въ живомъ организме? Это—очевидная нелепость и невозможность. Клеточка жива и связана всецело съ жизнью всего орга-
    низма. Зa существованиемъ отдельной клеточки, отдельнаго человека, стоитъ существование огромнаго и вечно живого организма — Тела Христова, Церкви. Задача же
    клетки—въ полноте выполнения ея доли участия въ жизни организма. И эта жизнь человеческихъ клеточекъ въ Церкви безгранично разнообразна, глубоко ивдивидуальна
    и полна. Вотъ, человекъ-клеточка участвуетъ въ жизни организма Церкви—исполнениемъ заповеди милосердия. Вотъ, клеточка-человекъ, живущий даромъ молитвы, присущимъ ему. Вотъ, клеточка-человекъ, связующий свое существование съ существованиемъ целаго оргавизма, мыслительнымъ служениемъ Христу—Божественному Логосу. Вотъ, две клеточки,  сливающияся въ одну: это исполнившие заповедь любви къ другу, это те, кто въ агапіческой любви всего организма-Церкви участвуютъ своей любовью,—дружбой—γιλία, то двое въ душу и духъ единъ; ихъ дружба, ихъ утверждение себя въ другомъ и обоихъ—во Христе есть церковный прорывъ одиночества; въ любви-дружбе {γιλία) уже не покинутъ человекъ на самого себя. Нетъ возможности указать на все многообразие жизни отдельной клетки въ организме Церкви, и каждая такая жизнь есть разрушение эмпирическаго и метафизическаго одиночества — всяческаго одиночества. Этого одиночества не знаетъ народъ, пока онъ въ Церкви, онъ пережіваетъ свою историю не какъ свое только дело. Въ этомъ все. Если не ладится это свое дело, то руки отваливаются отъ работы, и уныние овладеваетъ, ибо не веришь ужъ въ свои силы. Народъ переживаетъ каждый страдный часъ истории, какъ великое испытание, за которымъ есть Испытывающій: Богъ, Который не даеть человеку быть одинокімъ. Народъ можетъ слабеть н грустить, но есть Крепкій, Святый крепкий, Который не ослабнетъ. Вотъ этой вере въ Святаго крепкаго и учитъ Оптина,  и учитъ старчество,
    и учить народная грусть. Народъ, въ Церкви живущій, все въ міре сводитъ къ одному знаменателю, знаменуюшем силу, и правду, и жизвь,—къ Богу. Оттого, когда Россия въ отчаянии льнетъ къ газетному листу, къ военной телеграмм верховнаго главнокомандующаго, къ слуху, сообщающему, сколько изготовлено шрапнели, Русь льнетъ къ молитве, къ незримому Китежу, къ зримой Оптиной пустыни,—къ Богу. И онъ находитъ, что ей нужно: находитъ велнкую, святую тишину въ себе. Безъ этой тишины въ себе невозможно никакое ни личное, ни историческое народное благое делание. Служение верховнымъ задачамъ блага—личнаго или сверхличнаго, какъ и служение музъ, „не терпитъ суеты": оно
    „должво быть величаво". Есть только одно место на свете, навсегда лишенное суеты, изъятое изъ міра человеческоп случайности, изъ міра природной  необходимости и беззащитности: не государство—оно есть олицетворенная и узаконенная необходимость, не общество—оно есть живая случайность и переменность,
    это—Церковь, Тело Хрнстово, жнвой организмъ, исполненвый истинной  жизни, состоящий изъ живыхъ клеточекъ, живущихъ и въ целомъ, и въ себе, не выходя изъ целаго.
    Только живя въ благомъ устроении и тішине этого организма, не звающаго суеты, случайности и слепой необходимости, только живя и соучаствуя въ немъ, мы обретаемъ
    тишину въ себе, дающую силу для действительнаго величаваго действования—личнаго, общественнаго и народнаго,  потому что Глава и Начальникъ этого тела и организма,
    Христосъ, есть вместе и Начальникъ тишины. Да, такъ именуетъ Его Церковь, когда благодарно поетъ Его Матери: „Tы бо, Богоневестная, Начальника тишины—Христа родила ecu едина Пречистая". „Начальник жизни Христосъ  вместе и  есть воистину и Начальникъ тишины, ибо суетливо и шумливо лишь слепое бывание, мнимый образъ жизни, a не
    истннное бытие и жизнь, которые обретаются въ вечном  покое и полноте. Къ этому Начальнику тишины обращены и тайная китежская молитва y стенъ тихаго града Невидимаго, и тихая, хотя и явная, молитва тихихъ ночныхъ службъ оптинскихъ,— тихая молитва неприметной и молчаливой святой Руси. Пусть же она, въ тихости и смирении своей молитвы, въ тншине своей покорности: .Да будетъ воля Твоя"—до конца припадетъ къ едіному владыке — Начальнику тишины, и Онъ, Начальникъ жизни, дастъ eй венецъ жизни."
     
     
     
     
     
     
     
     
     
  12. Olqa

    Лето 1915 года - ржаное лето

    Автор: Olqa,

    Лето 1915-го года на севере и въ средней Россіи было ржаное лето.
    Хлеба стояли высокие и густые. Въ круглыхъ котловинкахъ,—a ихъ много въ поляхъ нижегородскаго Заволжья,— рожь зыблилась и играла, какъ ребенокъ въ зыбке. Тихо плескались перепела въ самой гущине ржи. Рожь, какъ молодая русая богомолка, низко била поклоны до земли и быстро поднималась съ нея, стройная и высокая. Васильковъ было мало—и темъ крупней и синей казались ихъ живые самоцветы въ сияющемъ ржаномъ золоте. По вечерамъ пахло медвяно и густо зреющей рожью и тепломъ, мягкимъ, землянымъ, хлебнымъ. Урожай—вотъ что значило все это: урожай даже тамъ, где почти не бываетъ урожая— въ глинистомъ скудномъ нижегородскомъ Заволжье.
    Въ Москве, среди интеллигентовъ, среди всякихъ народолюбцевъ, объ этомъ говорилось мимоходомъ:
    —Да, урожай. Но какъ-то мы его реализуемъ? Вагоновъ не будетъ. Хлебъ будетъ гнить. Конечно, урожай. Но ведь мы и съ урожаемъ не справимся.
    Иные добавляли:
    —Знаете, однако, урожай, это—новый союзникъ противъ немцевъ.
    И завязывался обычный разговоръ на политико-экономическую тему. В Заволжье же, на десятки и сотни верстъ вокругъ озера Светлояра, урожай—это была всенародная радость, тихая, сосредоточенная, глубокая.
    — Будемъ съ хлебомъ,—говорли все, прибавляя нензменно:
    если Богъ дастъ убрать...
    Но за этимъ, за радостью ο насущномъ хлебе, была и совсемъ другая, еще более утаённая и благоговейная радость:
    — Уродилъ Богъ. Значитъ, не до конца прогневали.
    Это было знамение Божией милости: ржаное поле, полное полновеснымъ хлебнымъ золотомъ, стало радугой, знаменующей, что гневъ Божій пройдетъ, a милость останется:— вотъ, не отнялъ же хлеба насущнаго,—звачитъ, жить еще будемъ, значитъ, хочетъ, чтобъ Россия жила. Мужики, сурово-тихие и спокойные, заходили на межу и
    равнялись ростомъ съ колосьями: выходило, что рожь выше роста человеческаго. На вопросъ: — „Ну, какъ рожь? хороша?" — отвечали, какъ пρο живого ребеннка, который растетъ не по днямъ, a no часамъ:
    — Вотъ какъ: медведь медведемъ стоитъ.
    И опять те же, все те же слова:
    — Уродилъ Господь. Обрадовалъ: не въ конецъ гневъ Его.
    — Не до конца. He вовсе отвратилъ лицо. Обрадовалъ.
    И крестилісь все, разомъ, и вздыхали, и опять крестились.
    Было ясно для меня: этотъ созревавшій хлебъ ржаной они принимали, какъ хлебъ небесный.
    Двоилась Родина: Россия учитывала, сколько уродится пудовъ, сколько потребуется вагоновъ, какие будутъ непорядки
    на железныхъ дорогахъ, какия спекуляции создадутся на почве урожая, какъ будетъ действовать или бездействовать
    правительство, — Русь же радовалась, что Богъ не до конца забылъ еe, не до конца, не до смерти казнитъ ее, a вотъ
    шлетъ eй земную радугу—золото урожая, нo она — только предвестие иной радости: золота небеснаго, пребывания въ
    милости и любви Господней. Рожь плавными, широкими, уходящими за окоемъ реками вливается въ тихо плещущее, светлое, круглое озеро. Съ дру-
    гого берега къ нему подходитъ вплотную и наклоняется надъ нимъ лесъ. Кажется, что ржаныя волны безшумно н плавно вольются сейчасъ въ рябяшуюся на ветру воду. И волнуются волны земныя и волны водныя, a надъ ними, въ синемъ небе, волнами проходятъ облака.
    (С.Н. Дурылин "Начальник тишины" 1916 г.)
  13. Olqa
    Житие преподобного отца нашего Виталия монаха в изложении свт. Димитрия Ростовского
    Память 21 апреля ( 5 мая по н.ст.)
    В то время, когда александрийский патриарший престол занимал святейший патриарх Иоанн Милостивый, в Александрию пришел один инок, по имени Виталий, из монастыря преподобного Сирида. Сей инок, будучи шестидесяти лет от роду, избрал себе такой род жизни, который для людей, видящих только внешнее в человеке, казался нечистым и греховным, для Бога же, взирающего на внутреннее и испытующего сердца человеческие (Пс.7:10), был угоден и благоприятен: ибо тот старец, желая тайно обращать к покаянию грешников и людей нечестивых, сам во мнении людей являлся грешником и нечестивцем. Он составил себе список всех блудниц, живших в Александрии и о каждой из них особо усердно молился Богу, дабы Он отклонил их от их грешной жизни. Старец нанимался на работу в город от утра до вечера и брал за свой труд двенадцать медных монет. За одну монету он покупал себе боб и по закате солнца съедал его, ибо, работая весь день, он постился; затем, придя в блудилище, остальные деньги он отдавал какой-либо блуднице и говорил ей:
    – Умоляю тебя, за эти деньги всю эту ночь соблюсти себя в чистоте, не делая ни с кем греха.
    И так сказав, затворялся с ней в ее комнате. Она спала на своей постели, а старец, став в углу, всю ночь пребывал без сна, тихо читая псалмы Давида и до утра молясь за нее Богу. Наутро, уходя от нее, он с клятвою просил ее никому не рассказывать о его поступке.
    Так поступал он долгое время, во все дни трудясь в посте, а ночью входя к блудницам и пребывая без сна в молитвах. Каждую же ночь он входил к иной, пока, обойдя всех, снова не начинал с первой.
    Господь Бог, видя такой подвиг Своего раба, споспешествовал ему, ибо некоторые из блудниц, пристыженные таковыми добродетелями Виталия, сами вставали на молитву, и вместе с ним, преклонив колена, молились. Святой убеждал таких покаяться, угрожая им Страшным Судом Божиим и вечными геенскими мучениями по смерти и обнадеживая их милосердием Божиим и надеждою на получение вечных благ на небе. Тогда те, приходя в страх Божий, смирялись и обещались исправить свою жизнь. И многие из них оставляли свою прежнюю греховную жизнь и выходили замуж за законных мужей. А иные, желая жить в совершенной чистоте, поступали в женские монастыри и там в посте и слезах проводили свою жизнь. Другие в мире проживали без мужа в чистоте, питаясь трудами своих рук. И ни одна из блудниц никому не рассказала про целомудренное житие святого Виталия, потому что лишь только какая-нибудь из них начинала говорить людям, что Виталий приходит к ним не для греха, но ради их спасения, то Виталий, услыхав о том, сильно печалился, что открывается его непорочная жизнь, и молился Богу, чтобы Он наказал ту женщину, дабы и все прочие пришли бы в страх и не рассказывали бы о его подвигах людям. Тотчас, по Божественному попущению, та женщина приходила в бешенство, видя каковое прочие женщины приходили в страх и не дерзали что-либо открыть людям о святости жизни Виталия. Народ же говорил пришедшей в бешенство женщине:
    – Видишь, как воздает тебе Бог за то, что ты сначала говорила, что этот монах входит к вам не для блуда; – вот ясно открывается, что он блудник.
    И все соблазнялись о нем и каждый день укоряли его, говоря:
    – Ступай, окаянный, – тебя, ожидают блудницы, – и плевали на него.
    Святой же, претерпевая всё с кротостью, радовался, слыша брань и обличение от людей, духом утешаясь, что люди считают его великим грешником. Иногда же обличавшим его он говорил:
    – Разве я не имею тела, как и все люди? Разве Бог монахов создал бесплотными? Поистине и монахи такие же люди.
    Некоторые советовали ему:
    – Отец, – говорили они, – возьми себе одну из блудниц в жены и сними монашескую рясу, чтобы не хулилось чрез тебя монашество.
    Он же, как бы сердясь, отвечал им:
    – Не желаю вас слушать; что хорошего мне взять себе жену и заботиться о ней, о детях, о доме и все дни проводить в заботах и в трудах? Зачем вы осуждаете меня? Ведь не вам придется отвечать за меня пред Богом. Заботьтесь каждый о себе, а меня оставьте. Есть один Судия всех, Бог, Который и воздаст каждому по делам его.
    Так преподобный Виталий утаивал свою добродетель от людей.
    Некоторые из клириков оклеветали его пред святейшим патриархом александрийским Иоанном Милостивым, говоря, что один старец соблазняет весь город, каждую ночь входя в дома блудниц. Но святейший патриарх не поверил клеветникам, так как он уже раньше был введен клеветниками в заблуждение, когда одного целомудренного и святого инока, бывшего притом евнухом, крестившего еврейку, невинного, предал побоям, поверив оклеветавшим его. Помня тот случай, патриарх не послушал доносивших на Виталия и сказал им:
    – Перестаньте осуждать, а особенно не осуждайте иноков. Разве вы не знаете, что произошло на первом Вселенском Соборе, когда блаженной памяти императору Константину Великому некоторые из епископов и клириков отдали написанные друг на друга доносы о грехах. Император, повелев принести зажженную свечу, сжег их писание, даже не прочитав их, и при этом сказал: – если бы я своими собственными глазами увидал епископа или инока, совершающих грех, то покрыл бы такового своею одеждою, дабы никто не увидал его согрешающим.
    Так святейший патриарх пристыдил доносчиков. Раб же Божий Виталий не переставал заботиться о спасении грешных душ, и никто не знал о таковой его добродетельной жизни до самой его кончины.
    Однажды, когда преподобный Виталий на рассвете выходил из дома блудниц, его встретил один юноша блудник, который шел к блудницам, чтобы согрешить с ними. Увидав Виталия, юноша сильно ударил его по щеке и сказал:
    – Окаянный и нечестивый, доколе ты не покаешься и не отстанешь от своей нечистой жизни, чтобы еще более не было поругано тобою имя Христово?
    Святой ответил ему:
    – Поверь мне, человек, что за меня смиренного получишь и ты удар по щеке такой, что сбежится вся Александрия на твой крик.
    Спустя немного времени преподобный Виталий заключился в своей малой и тесной келлии, которую он построил около ворот, называемых «Солнечными», и там с миром отошел ко Господу. Никто в городе не знал об этом. В то время явился пред упомянутым юношей блудником, ударившим в щеку преподобного старца, бес, в виде страшного эфиопа, сильно ударил его по щеке и сказал:
    – Прими удар, который прислал тебе монах Виталий.
    Тотчас юноша пришел в беснование и, упав на землю, валялся по ней в исступлении, так что изо рта его шла пена; при этом он рвал на себе одежду и кричал столь громко, что жители всей Александрии сбежались на его ужасный крик. Он же долгое время мучился от беса. По прошествии же нескольких часов, немного придя в себя, юноша поспешил к келлии Виталия, взывая:
    – Помилуй меня, раб Божий, что я согрешил против тебя, сильно оскорбив тебя ударом по щеке. Теперь я, по твоему предсказанию, получил достойное возмездие.
    Так крича, он быстро бежал, сопровождаемый народом. Когда же он приблизился к келлии старца, то бес, бросив юношу на землю, скрылся.
    Юноша, совершенно придя в себя, начал рассказывать народу, как он ударил по щеке старца и как старец предсказал ему, что он получит возмездие за это. Затем постучали в дверь келлии старца, но не получили никакого ответа. Когда же сломали дверь, то увидали его стоящим среди келлии на коленях, как бы молящимся; святая же душа старца отошла ко Господу. В руке своей он держал хартию, на которой было написано:
    – Мужи александрийские! не осуждайте прежде времени, пока не придет Господь, Праведный Судия.
    В это время пришла туда одна бесноватая женщина, которая ранее хотела рассказать людям о святой жизни Виталия, как о том было упомянуто выше. Она пришла, извещенная о кончине преподобного Ангелом, явившимся ей, и, прикоснувшись к честным останкам святого, тотчас получила исцеление от беснования. Точно также начали получать исцеление многие слепые и хромые, при прикосновении к телу преподобного.
    Услыхав о преставлении преподобного, все те женщины, которых он своими увещаниями обратил к раскаянию в своих грехах, с зажженными свечами и лампадами стеклись к его гробу, плача и скорбя по своем отце и учителе. При этом они вслух всего народа рассказывали о добродетели старца, который не прикоснулся ни к одной из них даже своей рукой, и приходил к ним не для греха, а чтобы спасти их. Народ, услыхав их рассказ, разгневался на них и говорил:
    – Зачем же вы скрывали от нас святость жизни сего честного старца, ибо мы, находясь в неведении, много грешили против него, осуждая и укоряя его?
    Женщины отвечали на укоры народа так:
    – Мы боялись, потому что сей старец с великими клятвами запрещал нам кому-либо рассказывать об его жизни, и лишь только одна из наших подруг начала рассказывать его тайну людям, то пришла в бешенство. Посему каждая из нас, боясь такого наказания, молчала.
    И весь народ дивился такому рабу Божию, так смиренно утаившему святость своей жизни от людей. В то время как все люди думали, что он великий грешник, он был другом Божиим и чистым сосудом Святого Духа. Люди укоряли друг друга, стыдясь своего неразумия, что они осуждали такого угодника Божия и причиняли обиды и оскорбления неповинному и чистому сердцем человеку.
    Когда обо всем происшедшем дошла подробная весть до святейшего патриарха Иоанна Милостивого, он со всем своим клиром пришел к келлии старца и, увидав вышеупомянутое письмо, в котором старец увещевал не осуждать его, а также увидав совершающиеся чудеса, сказал тем клирикам, которые доносили ему на преподобного:
    – Видите, если бы я поверил вашим словам и оскорбил бы невинного святого старца, то и я получил бы удары по лицу, подобно тому как получил их оклеветавший святого юноша. Но я, смиренный, благодарю Бога за то, что я не послушал ваших доносов и тем избегнул греха и отмщения.
    Все же клеветавшие и осуждавшие преподобного были сильно пристыжены.
    После сего святейший патриарх, взяв честные останки преподобного Виталия, пронес их чрез весь город и в присутствии всех покаявшихся во грехах женщин, плачущих и рыдающих, с честью предал их погребению, прославляя Бога, имеющего многих неведомых людям верных рабов Своих.
    Тот же человек, который получил удары от беса, отрекся от мира и сделался монахом. И многие из жителей Александрии, наученные добродетельною жизнью Виталия, положили для себя правилом – никого никогда не осуждать. Будем подражать им в этом и мы, споспешествуемые молитвами преподобного отца нашего Виталия и благодатью Господа нашего Иисуса Христа, Которому воссылается слава во веки. Аминь.
  14. Olqa

    Сережик Старк

    Автор: Olqa,

    Серёжа Старк (Антонина Осоргина)
    СЕРЁЖА СТАРК
    19-го февраля 1940 года после продолжительной болезни тихо отошёл ко Господу на 10-м году жизни СЕРЁЖИК СТАРК.
    Простое объявление в газете… Те, кто не знал его, прочли, остановились на мгновение, подумали: «Бедный мальчик, совсем ещё маленький… всего 9 лет.» Те, кто хотя бы случайно встречались с семьёй о. Бориса Старка и знали Серёжика, с искренним участием подумали: «Как — это сын того молодого священника, этот весёлый, здоровый мальчик с блестящими глазками? Как жаль! И что это была за болезнь?»
    Для тех, кто имел счастье ближе знать этого здорового мальчика с блестящими глазами, слова этого объявления связаны с целым миром лучших, высших переживаний, заставивших сердце их мучительно сжиматься от страшной жалости и скорби, и в то же время приоткрывших перед ними на мгновение таинственную завесу, которая отделяет от нас небесный потусторонний мир, куда ушёл от нас необыкновенный мальчик.
    Я имела счастье знать его близко, любить его, имела счастье испытать на себе его детскую доверчивую привязанность и такую недетскую, глубоко чуткую ласку.
    Помню нашу первую встречу в июле 1939 года. Летний солнечный день в Эленкур. В большой столовой русской колонии спешно накрывают столы, гремят посудой, стучат ножи, вилки. В большие открытые окна льётся солнечный свет, вдали, в голубой дымке, Эленкурский горизонт. Я только что приехала и стою среди столовой, разговаривая с отцом Борисом. Вдруг в крайнем окне, в которое врываются крики детей, играющих в волейбол, появляется весёлая тёмная головка с необыкновенно сияющими, брызжущими шалостью глазами, цепляются за подоконник загорелые ручки.
    — Серёжик! Слезай сейчас! — кричит о. Борис. — Сколько раз тебе запрещали в окно лазить!
    Сияющая рожица быстро исчезает.
    Как мы подружились, сблизились — не помню. Только очень скоро он стал у нас, как свой. Отпрашивался гулять со мной и моими племянниками, убегал из колонии и появлялся у нас во все часы дня, с раннего утра, когда ещё я не была готова, и комната не убрана. Тук, тук, тук в дверь. «Кто там?» В щёлке появляется свежеумытое детское лицо, ласковое… чуть-чуть заискивающая улыбка — и нельзя не впустить, хотя и подметать пол нужно и торопиться в колонию… А Серёжик в одну минуту уже во всех трёх комнатах побывал, всё осмотрел, и под кровать залез — что-то там интересное увидал, и на чердак сбегал, и железку какую-нибудь сломанную разыскал и просит позволения взять её — и ни в чём нельзя отказать, и рассердиться на безпорядок нельзя, когда видишь эти лучистые глаза, эту, такую подкупающую, детскую доверчивость.
    Гулять с нами он очень любил. Его влекло к нам то, что мы своей семьёй гуляем, не как колония; привлекала большая свобода, привлекал маленький велосипед, на котором он по очереди с моим племянником катался и, к моему великому ужасу, летел, сломя голову, без тормозов, с раскрасневшимися щеками, горящими глазами, с невероятным увлечением и задором. Привлекало его и то, что он чувствовал в нас что-то своё, родное — церковное. Знал, что мой отец Священник. Знал, чувствовал, что я так же думаю, верю, того же направления, как и его родители.
    Скоро он стал садиться ко мне на колени. Вдруг порывисто влезет, обовьёт руками шею, прижмётся всем своим крепеньким тельцем и так поцелует! «Ты хорошая!» — у меня сердце таяло.
    Случилось так, что моё место за обедом оказалось на конце стола, против о. Бориса, его жены и Серёжика, который всегда сидел между родителями. Я спросила, почему Серёжа не сидит за детским столом, и тут узнала, что он уже несколько лет не ест мяса, и тут, в колонии, родители взяли его за стол взрослых, во избежание осложнений. Он ел картофель, овощи, фрукты, макароны и, видимо, страдал, если в картофель попадал мясной соус. Мать его рассказала мне всю историю его отказа от мясной пищи. Ему было не больше трёх лет, когда на Рождество, на ёлке, ему подарили много шоколадных зверушек и печенья в виде зайчиков, барашков и т. д. Серёжик любил сладости и шоколад, как все дети, но зверьков есть не стал, бережно выбирал их из другого печенья, складывал в коробку и прикрывал ватой.
    Через некоторое время он как-то был с матерью на базаре и, проходя мимо мясной, спросил: «Что такое мясо?» Пришлось ему объяснить. Вернувшись домой к завтраку, он наотрез отказался от мясного блюда. Никакие уговоры и просьбы не подействовали. С этих пор никогда мяса и не ел. Но это не было отвращение к мясу, это было принципиальное решение. До этого Серёжик очень любил ветчину и телятину. Как-то он спросил: «А что — ветчина — тоже мясо?» «Да». «Как жаль, я её так любил». Но больше никогда не попробовал. Рыбу он ел. («Почему же ты ешь рыбу, а мяса не ешь? Рыба тоже живая» — говорили ему. Серёжик отвечал: «Рыба не дышит воздухом»).
    Родители боялись, что он ослабеет без мяса, пытались его обманывать. Долгое время уверяли, что сосиски делают из рыбы или же из какого-то «морского коня», который живёт в воде и не дышит воздухом. Сперва он верил, но потом, когда узнал, что сосиски — тоже мясо, горько плакал и упрекал родителей: «Зачем вы меня обманывали?»
    Как-то Серёжик после обедни в церкви на ул. Дарю был в гостях у о. Никона. Отец Никон дал ему большой банан. Серёжик сидел, поглядывал на банан, но не ел его и не трогал. Его несколько раз угощали. Наконец, Мать говорит ему: «Что же ты не ешь банан?» Он ответил: «Вы меня опять обманываете: Она была гусеницей, и у неё оторвали лапки…»
    Нет, это было не отвращение от мяса, это была любовь ко всему живому, ко всему, что «дышит воздухом» и имеет право на жизнь. Но вместе с тем, Серёжик уже тогда знал, что монахи никогда не едят мяса и, главным образом, это и было у него монашеское решение. Твёрдый, сознательный отказ от мяса. Не вегетарианский, а монашеский взгляд: рыбу есть можно, ведь Спаситель ел рыбу.
    Встреча с о. Никоном сыграла большую роль в жизни Серёжика. Это был первый монах, с которым он сблизился и который стал его духовным отцом. Как маленький мальчик понимал монашеский путь, как он объяснял себе монашество? Один Господь это знает. Но решение стать монахом явилось у него естественным — и никогда ни о чём другом он не мечтал, не менял своего решения, как это часто делают дети. Он говорил своим родным:
    — Я вас очень люблю, а всё-таки от вас уйду.
    И это своё решение он держал в глубине своего сердца, не говорил о нём, так же, как не говорил, почему он не ест мяса. Как-то ужасно стеснялся, если его об этом спрашивали или вообще обращали на это внимание.
    Назван он был в честь великого подвижника и наставника русского монашества, но ему как-то ближе всех святых был преподобный Серафим. Он был ещё совсем маленьким, когда Мать рассказала ему житие преподобного. С тех пор он постоянно говорил:
    — Я хочу быть, как преподобный Серафим. Ведь преподобный Серафим ел одну травку, почему же я не могу? Я хочу быть как он!
    Всё это не мешало Серёжику быть весёлым, живым, жизнерадостным мальчиком, шалуном, и каким шалуном! Достаточно было посмотреть на эту круглую, весёлую рожицу, увидеть его исцарапанные, грязные коленки, ручки, которые так и лезли в карманы, а это строго запрещалось. А в карманах-то чего-чего не бывало! Всякие невозможные сокровища в виде камешков, железок, пробок, верёвочек — самые мальчишеские карманы. И при этом глаза, такие глаза — сияющие, весёлые, искрящиеся. В них был и свет, какой-то внутренний, и жизнь, и шалость детская. Но шалости его были просто шалости. Никогда ничего плохого в нём не было.
    Семи лет Серёжик поступил в русскую гимназию. Все там его знали. Все помнили этого весёлого шалуна, которого и из-за стола выгоняли за шалости, — но все любили. Большие гимназистки с ужасом вспоминают, как он шалил по дороге в автобусе, как перекидывался ранцем с другими мальчиками. Кондуктора автобусов все знали и любили, да и нельзя было не любить его.
    И вот, в душе этого весёлого, жизнерадостного ребёнка глубоко и ясно запечатлелся закон Христов, закон любви и правды. В жизни для него всё ясно было. Да — да. Нет — нет, а что сверх того, то от лукавого (Матф. 5, 37).
    До принятия священства о. Борис с семьёй жили в одном из пригородов Парижа, в большом квартирном доме. Серёжик часто видел на улице нищих, ожидающих подаяния, с надеждой озирающихся на окна домов и квартир. Видел, как иногда из этих окон нищим кидали монетки. Этого он не мог выносить! Зачем кидают деньги, зачем заставлять нищих нагибаться? Сколько раз он сбегал по лестницам, чтобы подать нищему или же подобрать и подать ему то, что кинули другие. Он спрашивал свою мать: «Можно позвать к нам нищих обедать? Почему ты зовёшь к нам обедать людей, которые сыты и хорошо одеты, а не зовёшь нищих, которым правда надо дать есть?»
    Как трудно ответить на такой вопрос! Серёжик вообще любил нищих. На Пасху в церкви на ул. Дарю он просил позволения христосоваться со всеми нищими на паперти и ужасно огорчался, что ему этого не разрешали, огорчался серьёзно и не понимал, — почему? Фальшь жизни, неправда наших условностей глубоко оскорбляли его.
    Почему в Подворье, после прощальной вечерни так хорошо все просят друг у друга прощение, а когда потом мы встречаем знакомых и даже родных, мы у них не просим прощения? Почему дома, на Подворье, у о. Никона перед обедом читают молитву, а у знакомых просто садятся за стол? Почему мы не можем у них молитву прочесть? Ему казалось, что когда прочтут молитву, когда батюшка благословит еду, и еда-то становится вкуснее.
    Когда отец Борис сделался священником, как огорчало Серёжика, что не все подходят под благословение папы, а некоторые здороваются с ним за руку, как с простым человеком, а Папа — Священник.
    Это было ещё до священства о. Бориса, Серёжику было всего 5 лет, когда на Пасхе Старки после ночной службы в церкви на ул. Дарю поехали разговляться к родным. С собой в церкви у них было 10 крашеных яиц. Серёжик почти все яйца раздал нищим, одно подарил Владыке Митрополиту. Приехали к родным. Пасхальный стол, цветы, нарядные платья, весёлые лица. Серёжику этого было недостаточно. Он всё ждал молитвы, ждал «Христос Воскресе». Без этого ему казалось невозможно сесть за стол. Но никто, казалось, не собирается петь молитву. Тогда маленький пятилетний мальчик подошёл к своему месту за столом, положил кулачки на стол и запел:
    — Христос Воскресе из мёртвых!
    Шумное веселие взрослых затихло, смолкли кругом. Он допел до конца — как ни в чём не бывало, весёлый, радостный сел за стол и начал разговляться. Для него свет Христов светил всегда, освящал и наполнял все уголки его домашней, детской жизни.
    Вера его была проста и сильна. Он всё удивлялся, что когда болеют, то зовут докторов:
    — Зачем это? Надо просто помолиться или позвать на помощь какого-нибудь святого — и всё пройдёт!
    Так он говорил, и был случай, когда он по просьбе своей матери помолился о себе и о своей больной сестрице. Это было накануне праздника Входа Господня в Иерусалим. У обоих детей была высокая температура и болело горло. Серёжик помолился, как обещал, и на следующее утро оба были совершенно здоровы и были у обедни.
    С церковной жизнью Серёжик сроднился рано, прислуживал в церкви на ул. Дарю, всегда одинаково с любовью и радостью собирался в церковь. Прислуживал вместе с папой. Ему было 7 лет, когда о. Борис в день св. Александра Невского был посвящён во диаконы. Как Серёжик переживал это! Во время литургии он стоял на правом клиросе, откуда всё хорошо было видно. В алтаре был Владыко Владимир Ниццкий, который обратил внимание на это сияющее детское лицо и спросил:
    — Кто этот мальчик с таким ангельским лицом?
    Весь этот день Серёжик не отходил от отца, ему хотелось сидеть прямо около него. Это был уже не просто папа — «Папик», а папа — духовное лицо, священное, церковное. Когда о. Борис сделался священником, Серёжик всегда прислуживал ему в церкви. Как трогательно и умилительно было видеть их вместе! Высокая фигура о. Бориса и рядом маленькая фигурка в стихарике, чёрная головка, поднимающийся кверху нежный детский профиль, внимательные, серьёзные, чёрные глаза. В церкви, в этих глазах не было и тени обычной шалости. Когда я узнала Серёжика, когда я видала его в церкви, я всегда поражалась той переменой, которая происходила в нём во время богослужения. В его прислуживании в алтаре не было никогда не только шалости, которую так часто, к сожалению, видишь у мальчиков, раздувающих кадило, играющих с церковными свечами. Нет, прислуживал Серёжик всегда с благоговением, с таким особенным, до конца серьёзным выражением лица. Это не была внешняя дисциплина, это было внутреннее чувство, настоящая молитва. Он чувствовал Бога, ходил перед лицом Божиим. В церкви всё было свято для него, всё преисполнено дивной стройности и красоты. И он в своём стихарике, около своего папы составлял тоже частицу этой стройной гармонии, участвовал в богослужении, со всем усердием детским служил Богу.
    — Мы с папой служим, — говорил он. И это нисколько не мешало ему после службы, выйдя из церкви, начать шалить, бегать, всюду находить что-нибудь интересное, со всеми, с кем только можно, поздороваться, поговорить, набрать в карманы всевозможные и невозможные находки.
    В церкви он никогда не скучал. Ещё совсем крошкой он выстаивал длинные великопостные службы. Выстаивал, не присаживаясь, не шелохнувшись. Мать его рассказывала мне, как один раз, когда ему было 5 лет, она была с ним в церкви на ул. Дарю у Стояния Марии Египетской. Несколько раз во время длинной службы она наклонялась к Серёжику с предложением сесть. Он отказывался. В конце концов он сказал матери:
    — Я совсем не устал. Я всегда в церкви читаю молитву Иисусову, и я не замечаю службы!
    Он читал молитву Иисусову! «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешного…» То, чего многие с трудом, с терпением, со слезами ищут и добиваются годами, — это сокровище молитвы, дыхание молитвы было у маленького пятилетнего мальчика.
    Откуда он научился молитве Иисусовой? Ни отец, ни мать никогда его этому не учили. В доме у них долго болела и скончалась бабушка Серёжика, любимая «Букочка». Серёжик слышал разговоры о. Бориса с Бабушкой о молитве Иисусовой, видел, что папа сам по чёткам молится, всё это запоминал, воспринимал, складывал в своём сердце. Ему очень хотелось самому иметь чётки, и как-то в Подворье, где он был любимцем всех студентов и иеромонахов, он сказал о своём желании о. Сергию Мусину-Пушкину. У того как раз были маленькие чёточки, в 20 бусин, сделанные из остатков больших чёток. Эти чёточки Серёжик получил в подарок и сияющий прибежал показать его родителям. Мать не хотела, чтобы он молился по чёткам, боялась, чтобы в этом не было чего-то показного. Вернувшись домой, она взяла у Серёжика его чётки и повесила на гвоздик к образам. Серёжику не позволялось выходить с ними из комнаты. Но иногда, он, когда молился, брал их. Иногда его заставали среди дня перед образами со своими чёточками: стоит, молится, потом обратно повесит их на гвоздь.
    Часто в метро, в автобусе мать видела, что он шепчет молитву. Глаза серьёзные, губы по-детски шевелятся; чёток нет, так он пальчиками перебирает. Или вытащит из кармана пачку билетов метро, которые он собирал, и по ним отсчитывает молитву Иисусову.
    Он вообще молился удивительно горячо и сознательно. Когда умерла его бабушка (ему было тогда 6 лет), в первый раз после её смерти он стал на молитву — как трудно ему было перевести бабушку из числа живых в число умерших. Он помолился за живых — пропустил бабушку. Но когда начал заупокойную молитву, он остановился и вот просто не мог помолиться о бабушке, как об умершей. Уткнётся в подушку, поплачет, потом снова станет на молитву, опять дойдёт до этого места — и опять остановится.
    В заупокойной молитве Серёжик просто и реально сознавал души умерших людей. Как-то раз он попал в церковь на ул. Дарю, когда там были похороны, и слышал, как там поминали «рабу Божию Екатерину». Он внёс её имя в свою молитву и никогда не забывал поминать. Некоторое время спустя родители спросили его:
    — Отчего ты молишься за неё? Ведь ты её не знал?
    — Как не знал? — ответил Серёжик. — Ведь мы с ней на ул. Дарю встретились.
    С тех пор и отец его внёс в своё поминание «рабу Божию Екатерину».
    Когда Серёжик сделался отроком, то есть начал говеть, с ним случалось иногда, что после причастия он совсем менялся. Он, такой весёлый, живой, становился молчаливым, ни с кем не разговаривал, отказывался кофе пить, завтракать. Отойдёт к окну, серьёзно куда-то смотрит, тихий такой, и молчит. Его звали к столу, спрашивали, что с ним. Один раз даже мать спросила о. Никона, духовного отца Серёжика, что это значит.
    — Оставьте его, не трогайте, — сказал о. Никон.
    Серёжик очень любил рисовать. Нельзя сказать, чтобы он хорошо рисовал. Всё, что он изображал, было очень примитивно даже для его возраста. Но интересно то, что он рисовал, что привлекало и занимало его. Я рассматривала все уцелевшие его рисунки, все эти изрисованные и иногда измаранные бумажки. Всюду церкви, крестики, могилки, священники и часто — картины из Священной истории. Видно, как он всё замечал, всё представлял себе живо, реально. Ему запрещалось изображать Спасителя — уж очень некрасиво он рисовал человеческие лица, и всё-таки есть рисунок Распятия. Сохранилась большая картина Входа Господня в Иерусалим со всеми подробностями еврейской толпы. Дети с пальмовыми ветвями, деревья, человек, влезающий на пальму за веткой… Люди идут по дороге, и много радости чувствуется во всех примитивных фигурках. А на самом краю картинки, справа показываются голова и ноги ослика и только видно большое сияние Сидящего на нём. Тут Серёжа не посмел изобразить фигуру Христа. Больше всего мне понравилось изображение Успения Божией Матери. Видно, с каким живым воображением рисовалась эта картина. Апостолы собрались вокруг Тела Божией Матери, видны остатки облачков, на которых они прилетели; тут же неверующий кощунник, схватившийся за одр Богородицы, руки его отсечены, пристали к одру, кровь течёт. А над всем Спаситель в небесах принимает в объятия душу Божией Матери.
    Рядом с этими духовными сюжетами — самые простые, детские: собачки, зверушки разные. Как он любил зверушек! У него был целый заветный мешочек любимых игрушек-зверушек: мишки, зайчики, собачки, лошадки. Он ужасно любил их, иногда расставлял на столе всё своё полчище и любовался на них. Самый любимый был Яшка, большая плюшевая обезьяна, до невозможности истрёпанная и затёртая. С Яшкой Серёжик никогда не расставался, любил его нежно, спал с ним, и расстался только во время предсмертной болезни.
    Последнее лето жизни Серёжика, лето 1939 года, о. Борис с семьёй проводил в детской колонии в Эленкур, в чудной по красоте местности. Там-то я и познакомилась с ними, близко узнала Серёжика, сблизилась и подружилась с его родителями. Как я уже говорила, мы много времени проводили вместе. Серёжик стал меня звать «тётей» и говорить мне «ты», приняв меня доверчиво и просто в своё родство.
    Никогда не забуду тех двух-трёх дней, которые он провёл всецело на моём попечении. Это была первая его разлука с родителями.
    Смутное, тревожное было время. В воздухе нависала война, тяжёлая, грозная атмосфера чувствовалась кругом. Дела вызвали о. Бориса в Париж. Жена его не хотела покидать его в такое неспокойное время, да, кроме того, ей надо было показаться доктору. Поручив мне детей, о. Борис с женой уехали в Париж. Мы провожали их на автокаре. Дети махали до тех пор, пока знакомые лица в окне грязного автокара не скрылись за поворотом. Верочка поцеловала меня, объявила, что сегодня ночью будет спать на маминой кровати, и побежала в колонию к своим подругам. Серёжик сказал, что в колонию не пойдёт, хочет быть всё время со мной и хочет сейчас же писать письмо маме, только на маминой бумаге и в мамином конверте. Мы пришли ко мне. Я села с книгой, а Серёжик устроился к столу и принялся за письмо. Из-за книжки я поглядывала на него. Косые лучи солнца лились в открытое окно. Наклонённая тёмная головка, воротник матросской курточки; губы и язык усиленно помогают писать, глаза сверкают, щёчки постепенно разгораются от труда и переживаний. С орфографией дело не очень-то ладилось. Ошибки он принёс проверять ко мне на колени. Помню наизусть его письмо:
    «Милая Кисанька! Как ты доехала? Как Папик доехал? Когда я вас проводил, я снаружи смеялся, а внутри плакал. Пишу у Тёти Тони, только там у неё я нахожу утешение в своём горе…»
    Тут же решено было писать письма каждый день. На следующий день он прибежал ко мне, сел за стол, написал: «Дорогой Мамик!», но дальше пороху не хватило, погода была так хороша, так хотелось в лес бежать. Так этот «Дорогой Мамик!» и остался у меня в блокноте.
    Через два дня родители вернулись.
    Объявление войны застало нас в Эленкуре. Люди семейные, люди, имевшие на своём попечении детей, с тревогой спрашивали себя, где лучше устроить детей, куда их перевозить, где учить зимой. Принимались и отклонялись решения несколько раз в день.
    Скоро судьба разлучила меня с семьёй Старков надолго. Они переехали в детскую колонию Вильмуассон. Сперва жили в бараке в лесу, к зиме переехали в большой тёплый дом колонии. Дети поступили во французскую школу. До этого, как я уже говорила, Серёжик учился в русской гимназии, но говорил по-французски совсем хорошо. Учился он в этом году отлично. Несколько раз получал медаль и очень был этим доволен. Обожающая детей Танечка (старая гувернантка его матери) за каждую медаль дарила Серёжику денег. Так он накопил 10 франков, отложил в особый кошелёчек и решил непременно подарить дедушке, чтобы он себе хорошего вина купил.
    Этой осенью он был, как и всегда, впрочем, весел, жизнерадостен, живой. Прибежит из школы, фуражка съехала на затылок, пальто нараспашку, щёки румяные. Сумка с книгами летит в одну сторону, пальто в другую, пальцы в чернилах, глаза так и сверкают. Вот он весь перед вами, живой, весёлый, здоровый мальчик — милый, хороший мальчик.
    Случалось — и не послушаться, покапризничать, поворчать, поссориться с Верочкой, — но так немного этого было! И что это в сравнении с той горячей лаской и приветом, которые сияли в его глазах и обдавали всякого встречавшегося ему человека.
    Этой осенью он написал мне письмо. Я переживала тяжёлые, грустные дни: умирал мой отец. Серёжик это знал и всем своим горячим сердечком хотел выразить мне сочувствие.
    «Милая тётя Тоня! — писал он мне, — если тебе плохо, приезжай к нам, ты знаешь ведь, где мы живём, мы всегда тебя приласкаем». Маленький, золотой мальчик, он и приласкал меня, так приласкал, когда я уже после смерти своего отца на один день приехала к Старкам. И приласкал, и помолился со мной у заупокойной обедни, которую о. Борис отслужил для меня. В последний раз видела я тогда Серёжика, прислуживающего отцу в белом стихарике, с кадилом в руках.
    Заболел он в день Крещения. Утром прислуживал за обедней, и кто-то ещё сказал матери: «Какое у него сегодня особенное выражение лица было за службой!»
    Днём у него поднялась температура — 37,5, он жаловался на ухо, железки за ушами распухли. Казалось, пустяки, но температура быстро стала подниматься, обнаружилось воспаление лёгких. Две недели он болел дома. Всё это время температура была то очень высока, то немного спускалась. Доктора путались в симптомах. Один находил менингит, другой — воспаление в лёгких от какой-то бациллы. Подозревали стрептококки, подозревали коли бациллы, делали безконечные анализы, которые ничего не давали и всех сбивали с толку. На 15 день болезни доктора сказали, что положение угрожающее и посоветовали перевезти Серёжу в госпиталь.
    Все жители дома в Вильмуассон любили Серёжика, все волновались из-за его непонятной болезни. Когда пронеслась весть, что его перевозят в госпиталь, в коридоре, у дверей его комнаты столпились многие, желавшие помочь, посочувствовать или просто взглянуть на милого мальчика. Он лежал в своей кроватке, знал, что его перевозят и как-то совсем спокойно принял это известие. До этого дня он волновался своей болезнью, так что от него скрывали его высокую температуру, говорили, когда он спрашивал, — 38° вместо 40°. Но с этой минуты он как будто понял, что положение его очень серьёзно, и совершенно этому покорился. Вдруг он начал громко молиться, петь всенощную. Было около 6 часов вечера.
    — Господи, воззвах к Тебе, услыши мя, услыши мя, Господи! — и опять — Господи, воззвах к Тебе, услыши мя!
    В ручках он сжимал крестик. Было что-то до того трогательное в этой молитве, что все, слышавшие её в коридоре, в дверях, плакали. При отъезде Серёжик старался каждому сказать какое-нибудь ласковое слово, оказать внимание. Просил, чтобы не забывали кормить собачку Жучка.
    В госпитале его положили в отдельной комнате. В тот же вечер, подчиняясь правилам госпиталя, родителям пришлось вернуться домой, оставить его одного. Серёжик подчинился этому просто и покорно. Понял, что так надо. С ним ночевала милая, добрая сестра, католическая монахиня, которая, как и все, полюбила его, и, когда он просил, давала ему держать своё Распятие.
    Так потянулись дни в госпитале. Утром родители приходили, проводили день, вечером прощались, расставались на долгую, тревожную ночь. Продолжала упорно держаться высокая температура, всё около 40°. Один раз под вечер Серёжику стало совсем плохо, сердце слабело. Сестра вдруг сказала родителям, что лучше им остаться на ночь при нём, что она не ручается за эту ночь. Распорядилась, чтобы в палату внесли диванчик для родителей на ночь. Когда Серёжик увидал этот диванчик, он понял, что папе и маме позволили остаться с ним на ночь и, повернувшись к сестре с полными слёз глазами, сказал ей: «Спасибо! Я не забуду никогда то, что Вы для меня сделали!» К утру сердце опять выправилось. На следующую ночь родителям пришлось опять уйти. Сестра сказала: «Этой ночью ничего не случится». И Серёжик спокойно их отпустил, как будто и он знал, что сегодня он от них ещё не уйдёт.
    Мать его всё боялась, что он будет бредить по-русски, просить что-нибудь и что сестра его не поймёт. Поэтому мать внушала ему без них говорить по-французски. Так он и делал. Сестра рассказывала потом, что в долгие, томительные часы безсонницы Серёжик всё молился вслух. То молился по-русски своими словами и вежливо объяснял ей: «Я просто по-русски молюсь, Вы поэтому не понимаете». Иногда он молился по-французски, и она слышала, как он молится за всех солдатиков, которые в траншеях, за всех несчастных, за всех, кому холодно, кто сейчас на дорогах, за раненых. Потом, уже в конце болезни, один раз он вдруг сам себя пожалел и заплакал: «Я сам теперь в раненого солдатика обратился».
    В госпитале сестра ухаживала за ним от души, действительно боролась с болезнью, но как он страдал, бедненький, от этого лечения! От него не осталось ничего, одни кости, весь он был сожжён горчичниками, истыкан уколами. Сестра говорила, что не припомнит, чтобы кому-нибудь делали столько уколов. От болезни Серёжик совсем не страдал, но от лечения — очень, и когда сестра появлялась со шприцем или горчичником, он, чтобы не кричать, судорожно сжимал в ручках Распятие, молился напряжённо, так, что покрывался потом, и только так не кричал. За всю болезнь, которая продолжалась 32 дня, температура редко спускалась ниже 40°, доходила до 41,8°. Чего только не делали врачи, чтобы спустить температуру. Все обычные способы не давали результатов. Так, например, после холодного обёртывания температура не спускалась, а поднималась ещё выше. Сестра разводила руками.
    Видели Серёжика 9 докторов. Одного светилу, детского специалиста (профессора Вейль-Аллэ, заведующего Парижским госпиталем «Больных детей») выписывали из Парижа. Все предположения докторов не оправдывались, все их расчёты опрокидывались… Всё, что было в человеческих силах и возможностях, было сделано, чтобы спасти его. Но, видно, Господь судил иначе.
    Последние 15 дней Серёжик причащался каждый день. Он был в сознании до самого конца, иногда путался, иногда бредил, но, в общем, всё время всё осознавал. Причащался каждый день с таким особым благоговением, так ждал Причастия, так готовился к нему! Очень его мучило сначала, что он не может припомнить свои грехи — жар мешает. О. Борис стал причащать его, как больного, без исповеди, и это его успокоило: «Теперь папа причащает меня без исповеди, значит, больше нет у меня грехов». Как-то он сказал: «Мне так будет хорошо у Бога! — И сразу добавил матери. — Только ты не плачь».
    Раз он видел во сне преподобного Серафима. Проснувшись, рассказал, что преп. Серафим подошёл к его кровати и снял с него горчичники, которые так его мучили. Действительно, в этот же день доктора отменили горчичники совсем. Это было самое мучительное в его лечении. Как-то раз, страдая от боли, Серёжик сказал своей матери, что вот, мученики, когда страдали, им это легче было, потому что они страдали за Христа. И мать поняла его мысль: они, мученики, — за Христа страдали, а он, Серёжик, за самого себя, то есть, для своего здоровья страдает. Мать сказала ему, что и он может свои страдания как-то отдать в жертву Богу, терпеть для Христа. Серёжик сразу же уловил эту мысль и успокоился, приготовился терпеть. Маленький, девятилетний мальчик! Но вот, явился преподобный Серафим и избавил его от лишних страданий.
    В другой раз не во сне, а наяву преподобный Серафим его поддержал. Серёжик говорил: «Я знаю, что преп. Серафим здесь! Я его не вижу, но я чувствую, что он здесь». Удивительно, что, как будто сговорившись, все друзья и близкие, переживавшие всем сердцем болезнь Серёжика, привозили ему и присылали образки и разные святыни именно от преп. Серафима. Прислали ему большой образ с вделанным камешком преподобного, другой образок, написанный на том камне, на котором молился преподобный Серафим. Этот камень Серёжик и в ручках держал и под подушкой, и целовал его, прижимаясь к нему. Привезли ему святой воды из колодца Саровского, вывезенной из России. Прислали большой образ с множеством частиц мощей. Вся эта святыня окружала его. Молились за него, смело можно сказать, десятки людей. В скольких церквях его поминали, молились горячо, усердно, становясь на колена, со слезами. Скольких людей захватила и, прямо скажу, перевернула эта болезнь, эта невероятная борьба жизни и смерти в маленьком детском существе, и эта сильная борьба и победа духа этого ребёнка над земными страданиями. Я не преувеличу, когда скажу, что не только близкие, но чужие люди, не знавшие Серёжика, переживали остро все стадии его болезни, справлялись о его здоровье, старались получить последние известия. Мы все, пережившие эти дни, никогда не забудем этого времени, этого молитвенного порыва, в котором мы все соединились, молясь за Серёжика.
    А как он сам молился! С каким напряжением держал в ручках крестик, прятал его, поднимая одеяло, и, глядя на него молился. В такие минуты он говорил родителям: «Не смотрите на меня!» А у них не хватало духу спросить его, о чём он молится, о чём думает. Иногда он бредил и в бреду говорил удивительные вещи, как будто ему дано было видеть и понимать то, чего здоровым людям не увидеть и не понять. Перед его кроватью дома висел большой портрет его покойной бабушки. Раз он так радостно ей улыбнулся, как будто вдруг увидел её: «Букочка милая, мы к тебе приехали!..» В другой раз поздно вечером он всё безпокоился об одном из мальчиков колонии, звал его по имени. Это было, когда он лежал ещё у себя дома, в Вильмуассоне. Дортуар мальчиков находился в том же коридоре, через две комнаты. Все двери были закрыты, дети давно спали. Серёжика успокаивали, но он не переставал волноваться: «Надо посмотреть, что делает Баранов! Посмотрите на Баранова!» Наконец, чтобы успокоить больного, кто-то пошёл в дортуар. И что же? Действительно, все дети спали, а Баранов, оказывается, упал с кровати и продолжал спать на холодном полу между стеной и шкафом.
    Накануне перевоза Серёжика в госпиталь часов в 6 вечера он вдруг стал говорить матери: «Как мне хорошо! Какой сегодня свет, какое солнышко! Почему ты закрыла ставни, когда так светло?» Думая, что он бредит, мать стала говорить ему, что сейчас уже вечер, на воздухе совсем темно, но так как Серёжик настаивал, она, наконец, открыла занавески и ставни окна, показала ему зимнюю ночную темноту. Серёжик как-то недоумевающе посмотрел на чёрное окно: «Ах, это не то! Неужели ты не видишь, какой свет кругом?!» В это время приехал отец Лев и вошёл в комнату. Серёжик и к нему обратился: «Отец Лев, Вы видите, какой свет здесь? Мне так хорошо.» «Да, да, милый, свет! И слава Богу, что тебе хорошо». Эти слова его как-то успокоили.
    А вот ещё поразительный случай: в вечер, когда его перевезли в госпиталь, мать его, вернувшись домой, сидела одна в своей комнате, как вдруг со стены сорвалась и упала фотография Серёжика. Она оглянулась. Вдруг с другой стены упала вторая, упала третья… За несколько минут, без всякой видимой причины, упало 5—6 фотографий Серёжика, и именно Серёжика, остальные оставались висеть на своих местах. Может быть, это была случайность, но, конечно, в такую минуту матери это было неприятно. Утром родители вернулись в госпиталь рано. Никто не видал Серёжика со вчерашнего вечера, кроме госпитальной сестры, никто не мог рассказать об этом случае, но когда он увидел мать, он улыбнулся ей и вдруг говорит: «А карточек-то сколько попадало!»
    В другой раз он вдруг, как бы всматриваясь куда-то, сказал: «Вот катафалк едет чёрный!» «Но он мимо едет, Серёжик?» — спросил отец Борис, затаив дыхание. «Да, мимо». На следующий день узнали, что в этот самый час умерла знакомая девочка в Париже.
    В конце болезни он всё просил крест. Ему подавали то один, то другой крест. «Нет, нет, не тот! Я знаю, что для меня есть ещё один свободный большой крест!» Понимали родители, о каком кресте он говорил. Наряду с этими, такими особенными словами, прорывался иногда самый детский бред: «Я ещё таблицу умножения не выучил!» Потом, не в бреду, вполне сознательно как-то сказал: «Мне жаль только одного: я хотел школу кончить».
    Сознавал ли он, что умирает? Конечно сознавал! Он уходил из мира, любя мир, прощаясь с миром, но уходил как-то величественно, просто, с детской доверчивостью и верою в Бога, с молитвой и крестом, как подвижник. А мир он любил. Больше всего на свете любил своих Папу и Маму, любил стольких близких — родных и друзей, собачку Жучка, котёнка, любил свои игрушки. В больнице, когда он был совсем уже без надежды на выздоровление, ему захотелось поиграть игрушечным поездом, который ему тётя подарила. О. Борис на больничном столике пускал ему заводной поезд, а он глазками следил и радовался. В другой раз ему вдруг ужасно захотелось иметь свисток. Конечно, сразу же достали свисток, который очень ему понравился. Серёжик спросил, можно ли ему свистеть вместо того, чтобы звать сестру. Добрая сестра очень обрадовалась такому проявлению жизни: «Ну конечно, мой маленький, свисти, сколько тебе захочется!» Только кажется, один раз он и свистнул. Больше от слабости не мог.
    Серёжик очень любил песенки. Всё заставлял о. Бориса петь ему «Баю-баюшки-баю», «В няньки я тебе взяла ветер, солнце и орла…» Но больше он любил святые слова. Когда ему бывало особенно плохо, он просил псалмы: «Читай псалмы, читай псалмы!» И под чтение псалмов он успокаивался. Или акафист преп. Серафиму о. Борис читал ему. Прочитает весь, начинает сначала, а Серёжик слушает и утихает. Очень он метался последние дни.
    Отец Никон, приезжавший к Серёжику в больницу, сказал ему раз, чтобы утешить и подбодрить его:
    — Вот, поправляйся, вырастешь большим, тогда Владыко Митрополит благословит тебя монашеским крестом и даст тебе имя Серафим!
    Серёжик как-то необычайно серьёзно отнёсся к этим словам и стал тут же просить, нельзя ли не дожидаться, чтобы он вырос, а теперь же, не откладывая дать ему монашеский крест и новое имя любимого святого, Преподобного Серафима. Так серьёзно он просил, что о. Никону пришлось передать его просьбу Митрополиту. Владыко особенно любил Серёжика, безпокоился о нём и, конечно, очень был взволнован этой необычайной просьбой девятилетнего мальчика. Прислал он ему маленький деревянный крестик с Елеонской горы и сам впоследствии говорил с любовью и со слезами:
    — Я так и чувствовал, что это будет Серёжикин Елеон, вознесение его…
    Трудно описать, какое впечатление произвёл на Серёжу этот крестик. Как будто это был действительно его монашеский постриг. Крестик этот он взял, сжал в кулачке и больше с ним не расставался. Матери он сказал:
    — Только не говори об этом никому чужим.
    Это была его дорогая, святая тайна. Всем своим близким он протягивал свой крестик, давал целовать его и ручку свою, как будто он благословлял всех, и так значительно благословлял. Разве прежний здоровый Серёжик позволил бы кому-нибудь поцеловать свою руку?
    Когда я приезжала к нему за 4 дня до его кончины, он также протянул мне свой крестик и сказал своим таким изменившимся, хриплым голоском: «Он мне дал имя…»
    Больше он не мог говорить, но я уже знала, в чём дело, и поняла.
    А между тем ему становилось всё хуже и хуже. Не было возможности победить воспаление лёгких, очаг вспыхивал всё в новых и новых местах, температура не спадала.
    Пришёл момент, когда доктора госпиталя сказали родителям, что больше сделать ничего нельзя. Доктор-француз сказал отцу Борису:
    — Если бы этот ребёнок был, как другие, можно было бы ещё надеяться, но Вы сами видите, что это ангел… А задерживать на земле ангелов не в наших силах!
    Родители решили перевезти его домой, чтобы он умер дома. В тот же день его и перевезли (16 февраля).
    Когда Серёжика увозили из больницы, он скрестил ручки на груди: в одной ручке держал свой крестик, в другой — образок преп. Серафима, а свисток любимый попросил положить под подушку, для него уже не хватало ручки.
    Привезли его домой, положили в собственную, привычную кроватку — так лучше было ему, окружённому всеми своими любящими лицами, в своих стенах, увешанных знакомыми иконами и фотографиями. Он прожил ещё трое суток. Отец Борис продолжал причащать его ежедневно. В первый же день переезда его домой приехали о. Никон, о. Лев. Решили втроём с о. Борисом пособоровать его. Серёжик так любил всякую церковную службу, молитву, а тут, когда его начали соборовать, он вдруг как-то недоумевающе на всех посмотрел, даже метался немного. Когда о. Никон наклонился к нему, он вполне сознательно сказал:
    — Зачем это? Я каждый день причащаюсь — ведь это гораздо больше…
    Всех смутили эти слова. Мне кажется, что усиленная молитва об исцелении казалась ему безсмысленной, он знал, что умирает. Сознание он сохранил до самого конца. Не только сознание, но сохранил свою особенную приветливость, ласковость, внимание к людям. Его последние ласковые слова, его уже прерывающийся голосок никогда не забудешь.
    Накануне кончины доктор, надеясь найти внутренний гнойный очаг, настоял на радиографии, и Серёжика повезли на автомобиле за несколько улиц[1]. Он ехал ещё довольно бодро и с безпокойством спрашивал о. Бориса:
    — Папа, тебе не дорого это будет стоить?..
    Но после радиографии он так устал, пульс стал слабеть и временами совсем исчезал. Доктору казалось, что он нашёл глубокий внутренний нарыв в лёгком. Он хотел на следующий день сделать выкачивание гноя, но на следующий день Серёжик был так слаб, что решено было сделать ему перед выкачиванием переливание крови. Дала ему свою кровь одна милая русская дама. Серёжик повернул к ней голову после переливания и сказал:
    — Спасибо! Вам не больно?
    Сердце всё слабело, дыхание становилось труднее. Через час его не стало.
    И вот он лежит на столе в своём белом стихарике с крестиком и чётками в руках.
    Когда шили этот стихарик на Пасхе этого года, Серёжик вдруг спросил:
    — А вы меня в нём похороните?
    Он был такой здоровый, весёлый мальчик, никто тогда не обратил внимания на эти слова. Но слова запомнились и вспоминались теперь.
    Он лежал весь беленький (в первый день ещё не навезли цветов) и в этой простоте и строгости было что-то чисто монашеское.
    Стихарик, из-под него виднеющаяся вышитая русская рубашечка, крестик, чётки. На столике, в ногах его — собранные святыни, привезённые ему, — аналой с Псалтырью и приготовленным кадилом, лампадка, свечи. Восковые ручки и его дивное личико, такого неземного выражения покоя, мира и света…
    Скончался Серёжик в понедельник, 19 февраля. Похоронили его в четверг, 22. Три полных дня и три ночи он был ещё с нами.
    Те, кто пережил чудо этих трёх дней, наполненных невыразимым таинственным присутствием, никогда их не забудут.
    Несколько раз служились панихиды, и многие, многие собирались вокруг Серёжика помолиться. Редко о. Борис служил один, чаще ему приходилось сослужить другим священникам, которые приезжали поклониться маленькому подвижнику. Все его знали, все любили, для всех его кончина была потрясением и искренним горем. На первой панихиде как-то невольно о. Александр Калашников помянул его «Блаженный Отрок Сергий». И так и осталось за ним это звание. Воистину «Блаженный Отрок!» Не «Блаженный Младенец», пора младенчества ушла от него, от этого зрелого плода Господней нивы, но блаженство осталось.
    В промежутках между панихидами, днём и ночью друзья и близкие читали Псалтырь. Я оставалась с родителями Серёжика до самых похорон. Сколько раз, когда меня сменяли в чтении Псалтыри, я с сожалением отдавала книгу. Не хотелось покидать эту комнату, не хотелось уходить из этой светлой, молитвенной атмосферы, окружавшей его. Ночью, когда в промежутках между чтением, я ложилась отдыхать в соседней комнате, я невольно думала: «Вот, ложусь отдыхать, спать, а рядом — эта красота». Не хотелось упускать редких драгоценных минут. И в тишине ночной особенно хорошо было около Серёжика, особенно чувствовалось присутствие невидимое, таинственное, светлое…
    К некоторым панихидам приводили детей колонии. Один раз директор французской школы пришёл к службе и привёл одноклассников Серёжика. Очень трогательно было видеть этого беленького отрока в стихарике, который лежал с таким чудным, светлым личиком, окружённого живыми детьми, особенно самыми маленькими. Он так хорошо лежал, так покойно, радостно отдыхал, что детям не могло быть страшно. Малыши неудержимо плакали, так наивно, просто, усердно крестились, вытирали кулачками слёзы. Трудно было, глядя на них, удержаться от слёз.
    Хоронили Серёжика на 4 день после его кончины, 22 февраля. Во гроб положили накануне, 21 вечером. На лице его не то что не видно было следов разрушения, которых можно было опасаться после такой страшной болезни с внутренним гнойным процессом, — наоборот, исчезли с лица всякие следы страдания, болезни. Личико менялось, светлело, яснело. Он был прекрасен.
    Серёжика похоронили на Русском кладбище в Ст. Женевьев де Буа. Из Вильмуассона довезли гроб на автомобиле. Собралось семь священников (архимандрит Никон, о. Александр Калашников, о. Лев Липеровский, о. Александр Чекан, о. Дмитрий Клепинин, о. Борис Старк и о. Георгий Сериков). От машины до церкви несли гроб одни священники под медленный перезвон колоколов кладбищенской церкви. Впереди и кругом гроба множество детей несли цветы, венки, привезённые Серёжику. Всё больше белые цветы.
    Те, кто был на похоронах Серёжи Старка, никогда не забудут этой удивительной службы, этого особенного молитвенного подъёма, красоты и благолепия. Толпы народа собрались к отпеванию, съехались из Парижа, несмотря на дальность расстояния, неудобство и утомительность путешествия. И вот она, могилка, окружённая русскими крестами, недалеко от милой русской церкви с синим куполом, под необъятным, ясным куполом весеннего неба, в котором заливаются первые жаворонки.
    А разве Серёжик сам в могиле? Разве не смотрит он на всех нас своими ясными, просветлёнными глазками оттуда, из этого высокого, голубого неба? Не радуется, что множество людей собралось вокруг его могилки, что все они и многие другие, души человеческие ради него возносят тёплые молитвы к Богу?
    Его собственное и постоянное устремление к Богу, проявлявшееся во всей его недолгой жизни, благодатным свежим воздухом пахнуло в души всех тех, кто молился за него.
    Многим, молясь за него, невольно хотелось молиться Ему…
    Автор: АНТОНИНА МИХАЙЛОВНА ОСОРГИНА
     
    Послесловие
    К написанному Антониной Михайловной Осоргиной (ныне монахиней Серафимой) мне хотелось бы прибавить несколько подробностей, которые от неё ускользнули. Серёжик был большой уставщик — хранитель церковных порядков и традиций. Он знал, что человека, постриженного во чтецы и как такового носящего стихарь, хоронят в нём. А над ним не была совершена хиротессия во чтецы и поэтому он не знал, можно ли его хоронить в стихаре. Действительно эта мысль занимала его вскользь ещё раньше, но когда он заболел и когда он уже был уверен, что умирает, эта мысль вновь забезпокоила его. Он настолько знал, что умирает, что попросил принести в больницу всё, во что его надо будет облачить, и в том числе и стихарик. Когда увидел, что мама принесла всё, вздохнул с облегчением. Когда после тревожной ночи, проведённой нами в больнице на диване, он увидал, что на следующую ночь диван унесли, он сказал нам:
    — Идите… Это не на сегодня. Видите, диван унесли!
    Он распределил многие свои вещи, игрушки, книги — кому что после него подарить.
    Может показаться странным, что в больнице не сделали рентген, но это было первое полугодие войны, всё ещё не наладилось, и, в частности, из-за отсутствия топлива зал с установкой рентгена был не топлен, и в феврале им пользоваться не могли. Наш вильмуассонский врач взял кабинет и клиентуру своего коллеги, ушедшего на фронт, и там была полная рентгеноустановка. Этот доктор появился во время пребывания Серёжика в больнице, и до больницы мы к нему обратиться не могли. Другой доктор такой установки на дому не имел, и поэтому до больницы сделать просвечивание было невозможно.
    Пенициллин был уже в обращении, но он появился только-только и весь был отдан фронту и войскам, а мирное население им ещё не лечили.
    О. Борис Старк 
     
    (Протоиерей Борис Старк 1909 (Кронштадт) - 1996 (Ярославль)
    Здесь можно послушать https://azbyka.ru/audio/audio1/propovedi-i-besedy/stark/vsja-moja-zhizn-chudo/03_169.mp3

  15. Olqa

    Мамина молитва

    Автор: Olqa,

    В родовой палате шелестели перья. Красоты и стати Бог тебе отмерил.
     
    И забот сторицей, и скорбей горнило, но отважной птицей ты птенца хранила.
     
    Ту, с улыбкой млечной, с синими глазами не узнает встречный в постаревшей маме.
     
    Но… Мамина молитва - мой несокрушимый щит, мамина молитва со дна моря вытащит.
     
    В Вятке и в Париже, в золоте и в рубище… Ну не уходи же, мама, погоди еще…
     
    Мама, погоди еще…
     
     
    Отступали страхи, вспять летели стрелы. Прилетали птахи, если мама пела.
     
    На окно садились в комнатушке тесной, слушали – дивились, мама, твоим песням.
     
    Выбоин да рытвин сколь тебе досталось, но твоей молитвой мне пелось и дышалось.
     
    Мамина молитва - и в победе, и в беде. Мамина молитва на свет Божий выведет.
     
    Выправит дорожки, скользкие да ломкие, под босые ножки подстелив соломки.
     
    Твоя молитва…
     
    Мамина молитва - мой несокрушимый щит, мамина молитва со дна моря вытащит.
     
    В Вятке и в Париже, в золоте и в рубище… Ну не уходи же, мама, погоди еще…
     
    Мама, погоди еще…
     
    (Матушка Людмила Кононова)
     

  16. Olqa
    Сегодня батюшка нашего сельского храма сказал такие слова; "В дореволюционной России на каждые 400 дворов был храм. А вся Россия ехала-шла к батюшке Амвросию, в Оптину, за утешением, за живым словом..."
     
    Как не согласиться...Как же нужны нам слова живые, утешительные. Особенно сейчас...Говорить скоро разучимся...Ответить в простоте - совсем дар теперь уже. Что только не придумывается - и посмеяться, и отругать, и указать. Хорошо, если все это на благодатную подготовленную почву ляжет...
     
    Сможем ли сейчас принять "покойным духом" вот такое письмо-утешение преподобного Старца Оптинского Антония ( в сегодняшнюю грустную тему оптинского форума).
     
    5. Да возложим мы на Господа печали свои и да несем смиренно крест свой
     
    Возлюбленному сыну Вашему, блаженному младенцу Пафнутию, даруй Господи вечный покой со Святыми! Вы об нем плачете, а он теперь во светлостях Святых радуется и веселится, и оттуда вещает к Вам: «О мне не рыдайте, родители мои, но паче самих себе согрешающих плачьте всегда; младенцем бо определися праведных всех радость, ибо мы во временной жизни ничего не сделали, об чем бы ныне плакали». Успокойтесь и на счет приобщения Св. Тайн, ибо чадо Ваше с Господом неразлучно соединено. Не думайте и об мытарствах, на которых не об чем было истязывать его. А что пред смертию тяжко страдал он, то тем показал он, что он чадо грешных родителей, в беззакониях зачатый и во гресех рожденный. Не скорбите и за прочих детей, но печаль свою возверзите на Господа, без воли Коего и птенцы не умирают, кольми паче человек. Ибо Господь Бог глубиною мудрости Своей так устроил, по падении праотца нашего Адама, чтобы каждый человек родился в мир сей для того, чтобы умереть, а умирал для того, чтобы всегда жить. А посему да будет слава неизреченной и непостижимой благости и премудрости Твоей о нас, Человеколюбче Господи!
    Не сетуйте на тех, которые легко судят о смерти младенцев; ибо не ведят они от опыта, сколь горько для матери и тяжко для отца лишиться дитяти! Тогда утробы их смущаются, и сердца их велиею жалостию исполняются, когда чадо их умирает, которое лепетанием своим утешало их. Кто сего не испытал, того можно извинить. Впрочем, печаль свою должно умерять радостию о спасении их, как они и сами о себе извещают: «Праведных всех (а не однаго) радость определися нам».
    А распятие, виденное Вами во сне, знамением спасительным есть для Вас; ибо крест есть посланное на Вас огорчение, которое, если благодушно претерпите, то оно, как злато дражайшее, честно будет пред Богом, и увенчаны будете в день праведнаго воздаяния нетленным венцем или короною блестящею паче злата. Но помните то, если претерпите все, а Вы - по всему - нетерпеливы и малодушны.
    О. Архимандрит благодарит Вас за усердие, и о кончине чада Вашего так сказал: он вмале исполни лета многа, и сего ради угодна бе Господеви душа его.

    19 Июля 1855 г.


     
     
     




  17. Olqa

    Свете Тихий

    Автор: Olqa,

    http://www.optina.ru/audio/d1/01.mp3
     
     

    К истории гимна Свете Тихий.



    Время создания гимна Свете тихий и разбор мнений о его создателе с публикацией греческого, славянского и русского текста этого гимна.


     
     

    1. Время написания гимна Свете тихий и его автор.


    Ныне употребляющийся на Вечерне гимн Свете тихий принадлежит к древнейшим церковным песнопениям, и возник не позднее III века. Уже свт. Василий Великий упоминает об этом песнопении, как древнем. Вот слова св. Василия: «Отцам нашим заблагорассудилось не в молчании принимать благодать вечернего света, но при явлении его немедленно благодарить. И не можем сказать, кто виновник сих речений (ρημáτων) светильничнаго благодарения; по крайней мере, народ возглашает [эту] древнюю песнь… хвалим Отца и Сына и Святаго Духа Божия». Последние слова почти буквально совпадают с гимном Свете тихий, где также говорится: поем Отца, Сына и Святаго Духа, Бога. Кто был автором этого песнопения свт. Василий не знал, и признает, что не может сказать «кто виновник сих речений». В рукописной традиции этот гимн приписывается то свщмч. Афиногену (III в.), еп. Педахтоэ, который пострадал при имп. Диоклетиане, быв сожжен в огне, то свт. Софронию Иерусалимскому (VII в.), или просто надписывается Гимн светильнич (Ύμνος του̃ λυχνικου̃). Разбор мнений о принадлежности гимна Афиногену или Софронию можно найти в чтениях по церковной археологии и литургики А.П. Голубцова. Кратко передадим мысль ученого. Приписывание гимна и Афиногену, и Софронию исторически ни чем не обосновано. Приписывание гимна Афиногену произошло из-за неверно понятых слов Василия Великого, который сразу после рассказа о том, что отцы возносили светильничное благодарение, переходит к повествованию об мученике Афиногене и его песни. Песнь Афиногена, о которой говорит святой отец не есть одно и то же с гимном Свете тихий (к такому же выводу приходил и Филарет (Гумилевский). Песнопевцы. – С. 56.). Приписывание гимна св. Софронию произошло из-за того, что он упоминается в «Лимонарии» аввы Иоанна и Софрония. То, что гимн Свете тихий древнее св. Софрония не подлежит ни каким сомнениям, он читается уже в т.н. Александрийском кодексе (IV в.). Это показывает, что ко времени написания Александрийского кодекса Библии, этот гим был уже довольно известен и распространен. Следовательно, нужно признать, что время его написания должно относить не позднее, чем к III-ему веку. Кто же был его автором, для нас (как уже и для св. Василия) остается неизвестным.
     

    2. Традиция светильничих гимнов.


    Сама традиция воспевать песнь при возжжении светильника довольна древняя и уходит своими корнями в дохристианскую эпоху. По свидетельству Варрона, древние греки имели обычай, при возжжении светильника приветствовать его словами свете добрый (φως aγaθόν). Этот обычай перешел и в христианство, только, вместо языческого стихиопоклонения, он переосмысляется в христологической перспективе. Христиане изменили эту условную житейскую, языческую поговорку и вместо φως aγaθόν стали петь Φω̃ς ι̉λaρόν, переходя, таким образом, от языческой традиции благодарения вечернего света (возжжения светильника) к анагогическому воспеванию Света Божественного – Сына Божия. Действительно древние греки, будучи язычниками, благодарили сам огонь, как бы наделяя его неким сверхъестественным свойством, обожествляя его. Он податель света, жизни и т.п. Это отголосок древнего языческого поклонения стихиям, которое со временем и вошло в традицию благодарить огонь, или богов, при возжжении вечером светильника вечером, при наступлении темноты. Христиане, воссылая благодарность Богу Истинному, при наступлении вечернего света (т.е. времени, когда возжигали светильники) воспевали: Φω̃ς ι̉λaρόν κ. τ. λ., возводя таким образом свою мысль от света естественного (светильничного), который освещает ночную тьму, к Свету духовному, Свету Божественному – Сыну Божию, воплотившемуся Логосу – Христу Спасителю. Свету, просветившему нас благодатию божественной, Свету просветившему тьму языческую. Этим и объясняется христологический, по преимуществу, контекст гимна Свете тихий.
     

    3. Богословское содержание гимна Свете тихий.


    Важную богословскую ценность этого древнего христианского песнопения заметил уже св. Василий Великий. В 29 гл. своей книге «О Святом Духе», он приводит это народное песнопение, как свидетельство троического славословия. Но сам гимн исполнен конечно же христологическим контекстом. Он посвящен Христу. В нем воспевается наш Спаситель Иисус Христос, святый Свет истинный, Слава Бессмертного святого Отца Небесного. Как Свет Отца, Господь имеет непреходящую славу, немеркнущий свет, но он умалился и, ради нас, пришел на запад солнца, воплотившись от пречистых кровей Приснодевы Богородицы. Став истинным человеком, воплощенный Сын Божий дошел даже до предела жизни и, пострадав, был умерщвлен за нас. Поэтому мы, доживши до захода вещественного солнца и видев вечерний свет, поем Тебе, воспоминая Твои страдания и крестную смерть. Ибо Ты Свет истинный пришел к нам, к своим созданиям. Ты даровал нам жизнь и поэтому, достоин чтобы Тебя воспевали во все времена. Благоговейно воспеваем Тебя Христе, Сыне Божий, даровавший нам новую жизнь в Боге, и примиривший нас с Отцем, хвалит Тебя и весь мир.
    Каждая строчка этого песнопения глубока и многообразна, наполнена святым благоговением. Глубокий, озаренный Божией благодатью ум, конечно же, найдет в ней большой догматический и богословский смысл. В этих кратких стоках воспевается Таинство Троичной иконимии (домостроительства) нашего спасения. Таинство воплощения Владыки Христа. Здесь четко различаются Ипостаси Отца Небесного, Сына и Святого Духа в единстве Божества. Этот гимн научает нас и еще тому, что христиане должны воссылать благодарения Богу во всякое время, во все времена, всегда воспевать Славу Святой Троицы и неизреченное и бесценное таинство воплощения Божия Сына.
     

    4. Предуведомление к тексту гимна Свете тихий.


    Ниже мы публикуем греческий, славянский и современный русский текст гимна Свете тихий. Греческий текст взят из чина Вечерни «Велигого Орология». Славянский текст из чина Вечерни. Русский перевод гимна Свете тихий взят из книги Н. Нахимова. Текст мы снабдили некоторыми примечаниями, отчасти заимствованными у Н. Нахимова, отчасти составленными нами. Русский перевод будет в основном следовать Н. Нахимову, но с некоторыми изменениями и уточнениями, которые будут оговорены в соответствующих примечаниях. Примечания будут иметь филологический характер, затем мы дадим некоторые примечания богословско-догматического характера. Греческий и славянский тексты даны параллельно, а русский перевод дан отдельно ниже.
     

    Греческий текст



    Славянский текст


     

    Φως ιλaρον aγιaς δοξης,



    aθaνaτου Πaτρος, ουρaνιου,



    aγιου, μaκaρος,



    Ιησου Χριστε,



    ελθοντες επι την ηλιου δυσιν,



    ιδοντες φως εσπερινον,



    υμνουμεν Πaτερa, Υιον,



    κaι Aγιον Πνευμa Θεον.



    Aξιον σε εν πaσι κaιροις



    υμνεισθaι φωνaις aισιaις,



    Υιε Θεου, ζωην ο διδους·



    Διο ο κοσμος σε δοξaζει.


     

    Свете Тихий святыя славы



    Безсмертнаго Отца Небеснаго, Святаго, Блаженнаго,



    Иисусе Христе!



    Пришедше на запад солца,



    видевше свет вечерний,



    поем Отца, Сына



    и Святаго Духа, Бога.



    Достоин еси во вся времена



    пет быти гласы преподобными,



    Сыне Божий, живот даяй,



    темже мiр Тя славит.


     
     

    Русский перевод.


     
     
     

    Иисусе Христе, Свет радостный



    святой славы



    бессмертного Отца Небесного,



    Святого, Блаженного!



    Дошедши до заката солнца



    и увидевши вечернюю зарю



    мы воспеваем Бога, – Отца, Сына



    и Святого Духа.



    Сыне Божий, дающий жизнь!



    Достоин Ты, чтоб Тебя воспевали во все времена



    голосами подобающими



    Поэтому прославляет Тебя мир.


  18. Olqa

    В блокаду...

    Автор: Olqa,

    "...В Ленинграде в «зиму 1941/1942 жители <…> держали экзамен на человеческое достоинство и экзаменовались у голода. Экзаменатор оказался беспощаден, а ученики оказались плохо подготовлены. <…> Голод начался в Ленинграде уже с осени – в сентябре служащие стали получать по 200 грамм хлеба – и встречен был нами стойко. Люди недоедали и помнили, что рядом с ними такие же люди, которые недоедают так же, как они, а может быть, еще и больше. Даже с соседом, не говоря уже о близком знакомом или друге, делились всем, чем могли: последним сахаром, скудной порцией каши, кусочком случайно полученного белого хлеба. Было немыслимо есть самому и видеть рядом голодного; если на чью-нибудь долю случайно выпадали крохи чего-то вкусного, его микроскопическими порциями делили в дружеском кругу, сплошь и рядом обделяя себя. Желудку было голодно, но сердцу было сыто.
    Время шло, принося с собой только ухудшение. 200 граммов хлеба давно были заменены голодной нормой 125 граммов, по карточкам почти ничего не давали. Голод не грозил; он как хозяин распоряжался людьми, тысячами выводя из строя слабых и нежизнеспособных; укладывая в постель тех, кто еще боролся за жизнь, ожесточая самых крепких, хотевших выжить во что бы то ни стало. Люди вдруг догадались, что они будут более сыты, если никому не будут уделять от своего, а кое-что и прихватят у соседа. Кончилась совместная еда и угощение друг друга: каждый норовил теперь есть в одиночку, таясь от соседей. Тут был и человеческий стыд за себя, и животное озлобление на того, кто может захотеть кусочек от твоей порции. Каждый кусок съестного превратился в бесценное сокровище: это сокровище начали прятать и не спускать с него глаз, боясь, чтобы им не завладел сосед. Люди, от века ничего не запиравшие, убирали хлеб под замок или всюду носили его с собой: если мало осталось в Ленинграде таких, кто не таскал – в большей или меньшей степени – съестного у соседей и близких, то, ручаюсь, не было ни одного человека, который никого не заподозрил в том, что его обкрадывают. В одной своей юношеской драме Клейст назвал подозрение душевной проказой – Ленинград в эту жестокую зиму был сплошной колонией прокаженных. Старая и длительная дружба, давнишнее знакомство с человеком, в нравственных качествах которого вы были уверены – ничто не спасало от подозрения в том, что ты украл. Рвались и рушились старые, казалось бы, такие прочные отношения, приносившие когда-то мир и радость: в страшной борьбе за жизнь каждый почувствовал себя одним и одиноким: рядом стояли враги, гибель которых была лишним шансом на собственную жизнь и победу». В эти годы Анна Андреевна Ахматова писала:
    Мы знаем, что ныне лежит на весах
    И что совершается ныне.
    Час мужества пробил на наших часах,
    И мужество нас не покинет.
    Во время блокады, длившейся с 8 сентября 1941 года по 18 января 1943 года, митрополит Ленинградский (будущий патриарх) Алексий (Симанский) неотступно пребывал в осажденном Ленинграде. Он постоянно совершал богослужения в кафедральном соборе один, без диакона, читал помянник о «всех от глада и язв скончавшихся» и каждый вечер служил молебен святителю Николаю, обходя с чудотворной иконой собор, в котором в то время и жил.
    Обессиленные от мучительного голода люди брели в собор, где архипастырь осажденного города поддерживал и утешал страдальцев, укрепляя в них веру в скорую победу, утешая надеждой на Покров Божией Матери и небесное предстательство покровителя Ленинграда – святого Александра Невского. Известен случай, когда женщина полностью отдавала свой паек детям, а сама жила только тем, что ежедневно причащалась. Господь укрепил ее, и она с семьей смогла пережить страшные дни..."
     
    Галина Чинякова "Благодарная память сердца" https://azbyka.ru/fiction/blagodarnaya-pamyat-serdca/#n5
  19. Olqa
    Письмо шестое. Об обязанностях клирицы
     
    Проклят (человек) творяй дело Божие с небрежением. Иеремия 48.10
     
    Ты вчинена в лик поющих на клиросе, следовательно, славословишь Господа по образу Небесных сил, немолчно воспеваешь славу своего Творца и Владыки. Счастлива ты! Но знаешь ли ты свою святость и важность этого дела Божия, которое без сравнения более, чем какое-либо другое дело, достойно быть названо «делом Божиим»? Иначе же, не лишне напомнить тебе грозное и страшное слово пророка: «Проклят (человек) творяй дело Божие с небрежением» (Иер. 48.10). Видишь, какой страшной ответственности подлежат нерадиво и небрежно исполняющие дела служения Богу. Клирик (или певчие) есть «уста Церкви», т.е. общества верующих, молящихся в храме; воспевая молитвы и песнопения, он произносит их не от себя лишь единолично, но от лица всех присутствующих в храме, точно так же, как и все молящиеся произносят молитвы свои устами поющих, почему сии последние и суть – «уста Церкви». «Пойте Богу нашему» (Пс.46,7), приглашает их Святая Церковь, но – «пойте разумно» (пс.46,9), думайте и внимайте: Кого воспеваете, Кого молите, Кому предстоите? Предстоите тому, кому со страхом предстоят и предходят чины Ангельские, лица закрывающее! Воспеваете того, Кому все силы Небесные немолчно возглашают: «Свят, Свят, Свят Господь Саваоф!»(Ис.6,3). Уразумей же, сколь высоко дело клирика. Уразумей и подивись милосердию Божию, попустившему и земным грешникам приносить Ему хвалу!..Это дело небесное – дело Ангела, а не человека, "нечистыя усты имущаго", как выразился св.пророкк Исаия, услышав горние славословия: «О, окаянный аз, яко человек сый и нечисты устне имый, посреде людей нечистыя устне имущих аз живу» (Ис. 6,5). И тебе, немощной, слабой, грешной вверено такое великое дело. - Это «талант», вручаемый тебе Владыкой, - талант, который ты должна возрастить и умножить разумным употреблением. Со всяким смирением и страхом Божиим скажи мысленно душе своей (стих«Се тебе талант вверяет Владыка, душе моя: со страхом прими дар»; и «скрывшего талант осуждение слышавши, о душе, не скрывай словесе Божия, но возвещай; воспевай славу Его, умножай дарование, да внидеши в радость Господа твоего». (Стихира на «Господи воззвах» и «на хвалитех» в Св.Вел.Вторник).
    «Не коснит Господь (т.е. не замедлит исполнить) обетования Своего» (2Петр.3,9), придти вторично и взыскать отчета с рабов, которым вверил Свое имущество, Свои дары и таланты; берегись, чтобы не услышать и тебе страшного осуждения (кондак Великого Вторника): «Возьмите от нее талант Мой, который не хотела она возвращать трудолюбно деланием, и ленивую рабу верзите во тьму кромешную» (Мф.25,28). Трудолюбное делание клирика состоит в том, чтобы все силы данных ему от Господа способностей он неослабно напрягал к прославлению Господа. Пой во славу имени Божия, пой не только устами и голосом, но пой сердцем, пой умом, душею, волею, желанием, усердием, - всем существом. Это и значит «петь разумно». Пение певца передается в сердца молящихся; если пение исходит от сердца – оно и попадает в сердцк слышащего и настолько влияет на него, что способно возбудить его к молитве, настроить благоговейно даже в те минуты, когда оно само по себе рассеяно и черство. Нередко случается, что входящие в храм без всякого усердия к молитве, по принуждению или из приличия, начинают молиться усердно, слезно и выходят из храма совсем в ином настроении, в духе умиления и покаяния. Такое перерождение производит в них благолепное богослужение, хорошее пение.
    И наоборот, часто случается, что вшедшие в храм с намерением от души помолиться, излить пред Господом свою скорбную душу, слыша в нем рассеянное, небрежное пение и чтение, и сами мало-помалу рассеиваются, и вместо пользы обретают вред, сами себе не выносят утешения и, соблазнившись поведением певцов, невольно впадают в грех осуждения. А что говорит Господь о приносящих соблазн: «Горе от него же соблазн приходит; лучше бы ему было, если бы жернов мельничный повесился на шее его и утопил его в пучине морской» (Мф.18,7, Лк.17,1-2). Если такой грозный приговор Господа каждому, «иже соблазнит единого от малых сих» (Мф.17,6 и Мк.9,42), т.е. от верующих, то не еще ли страшнее наказание заслуживают производящие соблазн клирики и вообще лица духовного сана, которые по самому призванию своему должны служить добрым примером для других, а не соблазном? И так бойся соблазнительным стоянием на клиросе, небрежным пением и рассеянным поведением вливать яд соблазна в сердца молящихся, чтобы не подвергнуться обещанному соблазняющим наказанию! Бойся «творить дело Божие с небрежением», чтобы не услышать грозящего за то проклятия!
    Старайся всеми силами сосредотачиваться внимательно на словах, которые произносишь; произноси их так, чтобы они исходили из глубины души твоей, поющей вместе с устами; тогда звуки песни твоей живительной струей вольются в души слышащих их, и эти души, возвысившись от земных к Небесным, отложив всякое житейское попечение, подымут Царя Славы, дориносимого Ангельскими чинми. Поверишь ли ты словам моим, когда я скажу тебе из святоотеческих повествований, что не только человеческая душа способна умягчаться и умиляться от хорошего духовного пения, но и самые животные, эти бессловесные твари, как-то инстинктивно преклоняются пред ним.
    Приходилось ли тебе читать жизнеописание афонского инока св.Иоанна Кукузеля? Там приведены следующие два события из жизни этого великого певца.Однажды он пас монастырские стада овец и козлищ. (Вступив в одну из афонских пустынных обителей
    Иоанн утаил свое высокое положение при императорском дворе, назвался простым пастухом, почему и был послан пасти монастырские стада в пустыне). Сидя при своем пастушьем стаде, Иоанн запел Божественные песни, которые певал он прежде, находясь в императорском хоре, мелодичный голос его разливался в пустынном просторе, и Иоанн всей душой отдался пению, покоясь мыслею, что он один в пустыне и никто не слышит его. Между тем, его овцы и козы перестали пастись, окружили своего поющего пастуха: словно притаив дыхание, неподвижно стояли пред ним, устремив на него свои глаза, будто очарованные его ангельским пением (Афонский патерик, ч.1, вп.12). Вот как сильно духовное пение, исходящее из глубины души и сознательной мысли! Оно способно тронуть и бессловесных и несмысленных животных, не только что разумную душу воодушевить и возвысить к своему Творцу.
    Однажды Иоанн, по обычаю, пел вместе с другими певцами на правом клиросе акафист Богоматери. После бдения он сел в форму (братское седалище) против иконы, пред которою пели акафист, и, утомленный, он слегка задремал. Вдруг какой-то сладкий голос пробудил его словами: «Радуйся, Иоанн!» Иоанн воспрянул: пред ним стояла Богоматерь в сияни небесного света. «Пой и не переставай петь, - продолжала Она, - Я за это тебя не оставлю!» При этих словах Богоматерь положила на руку Иоанна червонец и стала невидима. Видишь ли, какой великой чести сподобляются еще здесь, на земле, усердные певцы, поющие не устами только, но и сердцем и умом воспевающие Господа и Его Пречистую Матерь! Поистине, как избежать нам праведного суда Божия за наше нерадение и леность и небрежение, ради которых мы и сами великие дары Божие обращаем по своему произволу в нашу собственность, которою располагаем, как хотим согласно нашей злой воли и греховных навыков. Какой чудный и великий дар – дар голоса и способности петь! Даны они нам для того, чтобы ими мы славословили Господа, как сами, так и других побуждали к тому же. А как нередко мы обращаем эти таланты во вред себе: надмеваемся ими, уничижаем ближних, не имеющих их, ленимся употреблять их, как следует, во славу Божию, а когда и употребляем, то не так, как бы следовало и как бы требовало величие этих даров. «Да дает убо тебе Господь разум» понять высокость твоего призвания в должности певицы хора Небесного Царя. Принеси в жертву дар Давшему его, ибо «что имаши, его же неси приял» (1Кор.4,7). Не от Бога ли Всещедрого все наши таланты и способности и не взыщет ли Он с нас отчета в их употреблении? Придя на клирос и встав на свое место, прежде всего осени себя крестным знамением и приведи себе на память, что ты предстала пред невидимое Лице Царя Славы, Которого и в эти самые минуты, как и всегда и непрестанно, славословят все небесные силы, и что сейчас и твой слабый и ничтожный голос должен присоединиться к этому горнему славословию.
    Проникнувшись этим сознанием, обратись мысленно к себе самой и скажи себе, то есть всем силам души своей: уму, мыслям, сердцу, воле, усердию и прочим: «Придите поклонимся и припадем ко Христу, и восплачемся пред Господем, сотворившим нас!» (Пс.94,6). Господь призрит на благое произволение сердца твоего, подаст тебе благодать Свою, обновит твои силы и, как курение благовонного фимиама, вознесется пение твое пред Престол Всевышнего. В подкрепление свое и утешение припоминай чаще пресладкие слова Богоматери дивному певцу Ее Иоанну: «Пой и не переставай петь. Я за это не оставлю тебя!» Веруй и надейся, что не оставит тебя Пресвятая Богородица ни в здешней многотрудной жизни, ни в будущей блаженной, где Она «всех Своих песнопевцев венцев славы сподобит» (Ирмос гл.4, Песнь 3 канона Богородице). Аминь.
  20. Olqa
    Письмо 158 святителя Николая Сербского
    Печатнику Ю. К., о целовании руки священника
    Ваш приходской священник умер, и на его место пришел совсем молодой батюшка. Прежнему священнику Вы с радостью целовали руку при благословении, но целовать руку священнику, который много моложе Вас, Вам кажется неудобным.
    Разве Вы не знаете историю о князе Милоше326 и молодом священнике? История эта такова: один молодой священник служил литургию в Крагуевце в присутствии князя Милоша. Старый князь был очень благочестив, приходил в храм задолго до начала службы, до конца богослужения стоял как вкопанный и сокрушенно молился Богу. Когда молодой священник закончил службу, он вышел из алтаря с крестом и антидором. Князь подошел, чтобы приложиться ко кресту и поцеловать священнику руку. Но молодой человек отдернул руку, словно стыдясь того, что пожилой человек, князь, хочет поцеловать его руку. Князь Милош посмотрел на него и сказал: дай мне поцеловать руку, ибо не руку твою целую, а твой сан, который древнее меня и тебя!
    Думаю, что это объясняет все. Старый князь изрек в церкви слова от Самого Духа Святаго. Сами подумайте, если Вашему священнику 25 лет, то его сану тысяча девятьсот лет. И, когда Вы целуете ему руку, Вы целуете сан, который от апостолов Христовых перешел на множество служителей алтаря Божия. А целуя священнический сан, Вы целуете всех великих святителей и духовников, которые этот сан носили, начиная от апостолов и доныне. Целуете святого Игнатия327, святого Николая, святого Василия, святого Савву, святого Арсения328 и многих других, которые служили украшением земли и стали украшением небес и которые названы «земными Ангелами и небесными людьми». Целование руки священника не обычное целование, но, по слову апостола Павла, «целование святое» (ср.: 1Кор. 16, 20).
    Целуйте же без смущения благословляющую руку и сан, который благословлен Духом Святым.
    Целовать руку того, кто младше нас по возрасту, слушать того, кто моложе нас, хорошо еще и потому, что это охраняет от надменности и учит смирению.
    Радость Вам и мир от Господа.
  21. Olqa

    Афонское поучение

    Автор: Olqa,

    АФОНСКОЕ ПОУЧЕНИЕ ( из книги Николая Кокухина «Епитимья»). В отрывке передан рассказ отца Наместника Иоанно-Богословского мужского монастыря Рязанской Епархии, вернувшегося с Афона. Октябрь 2010 года.
    «…Вечером все насельники монастыря собрались в трапезной, чтобы послушать рассказы об Афоне.
    - Афон – это столица православного монашества, где монашеский дух хранится очень тщательно во всей его полноте и благоухании, - сказал отец Наместник. – Афонские монахи мало едят, мало спят и много работают. Ритм их жизни точно такой же, как был у древних монахов: они ночью встают на молитву, к утру их молитва заканчивается, затем их ждет скудная трапеза, а затем они много работают – по монастырю они передвигаются в основном бегом. Афон молится и подвизается. Когда сравниваешь себя с афонскими монахами, то понимаешь, что ты только пытаешься себя изображать монахом. Если ты войдешь в ритм святогорской жизни, то сначала тебя поломают (ведь не хочется ночью вставать на молитву), а потом духовный мотор начинает работать очень сильно и ровно. О себе могу сказать, что мой мотор завелся. Один из уроков, который я извлек для себя, звучит так: практическая уверенность в том, что для монаха единственной средой, в которой могут расцвести цветы добродетели, является предельное напряжение всех сил, физических и духовных. Когда я возвращался с Афона домой, то в самолете, читая сценарий четвертого фильма об архимандрите Авеле (Македонове), наткнулся на высказывание священника Александра Ельчанинова (привожу его на па память): чем больше ты отдаешь сил, служа Богу и людям, тем в большем количестве эта энергия к тебе возвращается. Отдавая, ты получаешь. И наоборот, если ты будешь рассчитывать свои силы, жалеть себя, то ты энергии никакой не получишь, а будешь чувствовать себя все слабее и слабее. И в конце концов превратишься в духовную развалину, ни к чему не способную, вялую, расслабленную и унылую… Расскажу немного о святогорском быте, чтобы вы увидели разницу между Афоном и нами. Мы были в Старом Русике, поднялись туда пешком. Старый Русик – это старый русский монастырь, в котором находится башня святого Саввы Сербского. Башня сохранилась до сих пор. Если вы помните, святой Савва сбросил с нее свои парчевые одежды и сказал, что царевича Растко больше нет, а есть монах Савва. Сохранилась также комната, где его постригли; здесь теперь храм святого Саввы. Старый Русик сейчас заброшен. Когда мы пришли туда, то там никого не было. Старый корпус полуразрушен, храм закрыт. Мы забрались по строительным лесам в этот корпус, поднялись в башню, совершили молитву святому Савве. Десять лет назад, когда я первый раз был на Афоне, то в Покровском храме, в том месте, где висит кадило, была надпись, сделанная отцом игуменом великолепным каллиграфическим почерком: «Дорогие отцы и братия – пономари! Экономьте, пожалуйста, ладан, он у нас на исходе, а купить его негде. Эта надпись относится примерно к тридцатым годам двадцатого века, когда монастырь стал умирать: связь с Россией прекратилась после событий 1917 года, помощи никакой не было, монахи старели, умирали, а молодых монахов туда не пускали… Сейчас этой надписи я уже не обнаружил. Внизу, в куче строительного мусора, мы нашли табличку, на которой было начертано духовное поучение. Я сильно мучился: могу ли я увезти эту табличку с собой? Может, бросить ее в воду, да и все. Но потом подумал: я же не для себя ее увожу, а для братии. Если бы меня поймали с этой находкой, то наверняка бы не помиловали – греческая полиция очень строгая. Надпись можно было, конечно, сфотографировать, но это было бы уже не то – сама табличка производит сильное впечатление. Это поучение о духе святогорского монашества. Табличка висела в храме над стасидией в Старом Русике. Вот что гласит это поучение:
    СТАНЕМ ДОБРЕ! ВОНМЕМ! НАПОМИНАНИЕ нарушающим тишину в храме топотом ног, шопотом, кашлем, сморканием и т.п.
    И вшедъ Иисус в церковь, начатъ изгонити продающыя и купующыя въ церкви: и трапезы торжникомъ и седалища продающихъ голуби испроверже: И НЕ ДАЯШЕ, ДА КТО МИМОНЕСЕТЪ СОСУДЪ СКВОЗЕ ЦЕРКОВЬ. И учаше, глаголя им: несть ли писано, яко храмъ Мой храмъ молитвы наречется всемъ языкомъ; ВЫ ЖЕ СОТВОРИТЕ ЕГО ВЕРТЕПЪ РАЗБОЙНИКОМЪ (Мк. 11, 15-17).
    Из этого Евангельского повествования видно, как раздражают смиренного сердцем и кроткого Спасителя нашего даже только переходы во время богослужения, а из собственного опыта каждый из нас знает, что выходящий из храма до отпуста и приходящий после начала отвлекает молящегося от молитвы. Только остающийся до конца (Мф. 10, 22) богослужения выносит из храма отраду, успокоение, радость. Поэтому пусть не считается малым грех нарушения тишины в храме. Но что гласит царский закон о благочинии церковном? «Все должны в церкви Божией быть почтительными и входить в храм с благоговением». «Во время совершения божественной службы никаких разговоров не чинить, с места на место не переходить, вообще не отвращать внимания православных от службы ни словом, ни деянием, ни движением, но пребывать со страхом, в молчании, тишине и во всяком почтении». Заметим себе, что кашель и сморкание происходят не только от простуды, но и от обилия влаг и мокрот в теле, что происходит от чревоугодия и опивства (например, от излишнего чаепития). Поэтому в храм надо приходить с тощим желудком. Суетливые переходы происходят от рвения, нетерпения, тщеславия, вообще от немирности духа. Поэтому надо обращать внимание на возглас «Миром Господу помолимся», то есть мирно, в мире духа, совести и в мирном благочинном состоянии членов тела, которое достижимо только при воздержании чрева от многоядения, лакомства и многопития. Итак, станем со страхом! Станем добре!
     
    Если сравнить это с нами, то мы в храм приползли иногда к началу, иногда позже, показались благочинному и потом также тихо незаметно уползли в свою келию. Святогорский дух не такой: прийти к началу и стоять до конца, как воин на страже, - только тогда монах получает радость и утешение. Вот многие из вас жалуются: мне тяжело, нет никакой радости, находит уныние и проч. Приходите к началу богослужения – и будет радость! Все очень просто. Поучение, с которым я вас ознакомил, мы оформим и повесим на клирос… Мы не можем нести такой же крест, как афонские монахи, но если поднапрячься, то наш мотор духовный тоже заведется, и тот, кто испытывает тоску и уныние, на практике познает, что такое радость и утешение, и параман, который тебя по печам препоясывает, не будет гнуть тебя к земле, а наоборот, как на крыльях, вознесет горе…»
  22. Olqa
    "...Три ангела, три путника - а суть один Бог - уставшие, присели в дубраве Мамврийской. Единые в покое совершенства. Они решились показать свои лики человеку, не только старцу Аврааму, но каждому, кто готов видеть молитвенную икону. Троица у жертвенной чаши, у той краеугольной жертвы, которая впервые была принесена не людьми Богу, как было всегда. Во имя спасения человечества Сам вездесущий Бог принес жертву людям: добровольно отдал Себя на муки, подобно любящему отцу, готовому умереть ради своих детей.
    Объединив в себе все сущее, пронизав собой мир, торжествует Троица, единая в трех Ангелах. Небесная музыка гармонии стекла по золотым крылам, заструилась по складкам небесной голубизны одежд, осенила золотистыми нимбами склоненные друг и другу головы. Все свершится, во веки веков Троица наполнит своей любовью созданную Ею вселенную, больше никогда не почувствуют люди острую боль одиночества, вернутся к Богу, назад, домой, в тот райский сад, в те дубравы, где станет едино в Господе все человечество..."
     
    ("Ангельский чин" И.Н.Ордынская. Книга адресована как взрослому читателю, так и юношеству. Читать: http://qame.ru/book/christ/ordinskaya_angelskiy_chin/%D0%98.%20%D0%9E%D1%80%D0%B4%D1%8B%D0%BD%D1%81%D0%BA%D0%B0%D1%8F%20-%20%D0%90%D0%BD%D0%B3%D0%B5%D0%BB%D1%8C%D1%81%D0%BA%D0%B8%D0%B9%20%D1%87%D0%B8%D0%BD%20-%20%D0%9F%D0%BE%D0%B2%D0%B5%D1%81%D1%82%D0%B8%20%D0%BE%20%D1%80%D1%83%D1%81%D1%81%D0%BA%D0%B8%D1%85%20%D1%81%D0%B2%D1%8F%D1%82%D1%8B%D1%85%202005.pdf)
  23. Olqa
    Отрывок из книги протоиерея Артемия Владимирова "Мой унивеситет", в которой батюшка делится воспоминаниями о своих студенческих годах.
     
    «…Если будете в Обыденской церкви (храм Пророка Божия Илии, что во 2-м Обыденском переулке города Москвы), друзья, обратите внимание на иконы в местном ряду главного (Ильинского) придела. Говорят, что они принадлежат самому Симону Ушакову и представляют собой подлинное сокровище Московской школы иконописи. Слева от Царских врат располагается Казанский образ Богоматери. На мой взгляд, это одна из самых дивных икон Царицы Небесной на свете! Писанная богатыми и очень нежными, как бы матовыми, легкими красками, она являет лик Пречистой Девы не выразимой никакими человеческим словом красоты. Можно сказать об этом иконописном чуде лишь одно: Богородица смотрит на вас…живая! «О эти голубиные очи!» - так с сыновним дерзновенным восторгом восклицал о Ней праведный отец Иоанн Кронштадтский, и мы вслед за ним…Пречистая взирает на вас с высоты небесной славы и являет свою материнскую близость каждой человеческой душе, в которой Она видит таинственный образ сына, доверительно почивающего на ее руках. Что нам, «грешным и обремененным», открывается в бездонных, как небо, очах Пресвятой Девы? И предельная радость Богообщения, о которой она гласно засвидетельствовала по пути в нагорную страну…Величит душа Моя Господа, и возрадовася дух Мой о Бозе Спасе Моем (Лк. 1, 46-47)…И крестная мука сострадания к гибнущему человечеству, которое через Нее обретает свет воскресения и жизнь вечную в лице Богоотрока Господа Иисуса Христа. Далекая и близкая, светлая и печальная, зрящая то, что было и то, что будет, и никогда не отвращающая Своего вещего лика от «мира холодного»…Чем же был для меня этот образ? Выражением простоты, участливости, деликатного внимания, ненавязчивого понимания, сокровенной помощи, «светом радости в мире печали», поддержкой в безвремении, вдохновением на покаянные труды, свидетелем вечной действующей женственности, цветущей красоты материнства, провозвестницей детства во Христе, покровом и оправданием на Суде Божием. Я верю, милые мои читатели, что вы почувствуете в этих строках абсолютную искренность, идущую из самой глубины сердца, и не найдете ни малейшего словесного украшательства, которое бывает подобно увядшим и опавшим лепесткам розы, поскольку не несет в себе дыхания животворящей благодати…
    …Однажды на вечернем богослужении, стоя в излюбленном уголке близ иконы «Взыскание погибших», я тихонько печалился о «погибшей своей душе» (по поэтическому выражению Сергея Есенина) и молился Богородице, дабы Она взяла меня на поруки и вела по жизни, указуя путь ко спасению. Как бы случайно я перевел взор налево, где в трапезной части храма на стене укреплены три большие иконы Пресвятой Девы. Взор мой упал на Смоленский образ с теплившейся перед ней лампадой. Самую лампаду я не заметил, но что поразило мое внимание, так это живой огонек (отражение лампадки), мерцавший в ладони Матери Божией. Кажется, только и всего! Однако ж мал золотник да дорог! В ответ на мои сиротские стенания и молитву об избавлении от поглотившего душу мрака, я внезапно…узрел чудную искорку, трепетавшую в длани Царицы Небесной. Огонек был живой, он двигался, мерцал, то возрастая, то умаляясь, но не гас! Совесть мне тотчас сказала, что это моя собственная душа, отныне взятая под опеку Пречистой Девой. Эта мысль пронзила и исполнила радости все мое существо! Я смотрел и смотрел на дивный огонек, сокрытый в руке Заступницы Усердной, и не мог насытиться созерцанием этого чуда! Душа не верила самой себе! Ведь она, измученная унынием, которое не прекращалось месяцами и высасывало из меня все жизненные соки, казалось, давно забыла блаженство детской веры…Так овечка, спасенная добрым пастырем от челюстей хищного зверя, мирно пасется на горном лугу с шелковистой травой и греется в лучах ласкового солнышка…Душа своими словами воспела гимн Честнейшей Херувим и Славнейшей без сравнения Серафим и величала Божию Матерь, возвратившую меня к свету жизни…Сердце крепко-накрепко уверилось в одном: какие бы лихолетья еще не пришлось мне пережить, Богородица не даст в обиду немощного ученика Её Сына. Если только я всем сердцем, всем помышлением буду взывать к Ней, Она проведет меня безбедно среди лютых искушений и даст мне силы и разум прославлять имя Господне.
    Много позже я прочитал о преподобном архимандрите Антонии (Медведеве), знаменитом строителе Троице-Сергиевой Лавры, духовнике святителя Филарета, митрополита Московского. В юности он был сильно борим помыслами о скорой кончине, которая, как ему казалось, настойчиво стучала во врата его сердца. В поисках духовного наставления и напутствия он пришел к иеромонаху Серафиму Саровскому, пользовавшемуся заслуженным духовным авторитетом у братии. Тот встретил его с пасхальной улыбкой и сразу сказал брату Антонию, что Бог даст ему еще немало лет потрудиться на благо Матери Церкви. Пораженный вещим словом старца, юный инок пал ниц пред Саровским подвижником и просил, дабы тот принял его к себе в полное руководство. Вновь светло улыбнувшись, отец Серафим сказал: «Неправильно ты мыслишь, братец! А вот изволь подойти сюда!» С этими словами он подвел трепещущего от волнения монаха к иконостасу и повелел ему положить по одному земному поклону перед ростовыми изображениями Господа и Пресвятой Девы Марии. «Тебе бы хотелось, честный отче, быть со всех сторон защищенным, как свеча в пасхальном фонаре на крестном ходе, чтобы никакие ветры искушений тебя не касались. Не может быть тако! Но вверься всей душой Небесным твоим Родителям, Сладчайшему Господу и Прелюбезной Его Матери, и в этом обрящешь духовную пользу и исполнение просимого!! Поверь мне, брате, если будешь так жительствовать, лампада твоей души не угаснет до скончания века!»
    Не это ли образ спасения христианина в современном мире? Лишь в том случае мы сможем получить пользу от наших духовников, если прежде всецело устремим наши помышления ко Спасителю и Пречистой Его Матери и если возложим на Них всю полноту нашего упования, не надеясь «на князи и на сыны человеческия». Безраздельно отдавая себя Богу и Его Промышлению, учась ходить перед Ним в молитве, мы становимся восприимчивыми к духовному окормлению. Благодать священства тогда свободно изливается на нас, не встречая препятствий в наших человеческих привязанностях и пристрастиях. Именно из-за них мы обыкновенно приписываем человеку то, что принадлежит Единому Богу. Беседуя с истинно верующим человеком, пастырь сам становится доступным для воздействия благодати Божией. С верой и благоговением принимая слово священника, христианин получает нужное именно ему! Сам Бог действующей поверх сознания пастыря силой врачует душевные раны вопрошающего и отвечает на, быть может, еще не заданные вопросы, ведет по пути спасения так, как самому человеку и невозможно о том помыслить…С великим утешением я взирал на чудесную лампадку, которая, как я увидел впоследствии, была всего лишь отражением на стекле наполненного маслом стаканчика с возжженным фитилем!.."
  24. Olqa
    Поучения отца Иоанна о силе Креста Господня
      
     Отец Иоанн поучает о Кресте, между прочим, следующее:
      
     Слава дивной силе креста Твоего, Господи! Когда Господь наш Иисус Христос висел на кресте, пригвожденный к нему римскими воинами, тогда, — о, дивное и ужасное дело! — Христос и крест были одно, Христова Плоть и древо крестное соединены были гвоздями в одно. Таким образом, Господь как бы обручился с крестом, и несколько часов висения Его на кресте соединили Его, так сказать, с крестом до скончания века; и вот почему крест имеет многоразличную силу, и будет иметь ее до скончания века; вот почему крест называется Христоносным и животворящим; вот почему Христос, крест и знамение креста одно и то же: Христос на кресте и крест во Христе; вот почему всякое пренебрежение ко кресту есть пренебрежение к Самому Христу Спасителю. А так многоразлично пренебрегают крестом и знамением креста; как многие христиане небрежно крестятся и не хотят делать на себе порядочно знамение креста, как многие стыдятся креститься! Братия, орудия ли своего спасения, победного ли трофея Господа Своего — стыдитесь? Славы ли своей стыдитесь? Мне же хвалиться да не будет, токмо во едином кресте Господа; «на нем же страдав, уби страсти, того ради и мы держим крест Господень, яко хвалу, вси: есть бо нам спасительное сие древо, оружие мира (им мы примирены с Богом) непобедимая победа, крест- образ Троицы».
        Крестное знамение, изображенное нами на себе или на других, означает, что Христос в вас разве точию сим неискусни есте? Где крест, там и Христос; молясь Богу и изображая на себе крестное знамение, мы как бы говорим Отцу Небесному: «ради Сына Твоего возлюбленнаго, нашего Искупителя, пострадавшая за нас и взявшаго на Себя грехи мира, а не ради нас, помилуй нас!»
     
    (И.К. Сурский "Отец Иоанн Кронштадский" том 2, гл.65)
  25. Olqa

    Обращение к женам

    Автор: Olqa,

    На просторах интернета встретилась такая вот статья. Читала и думала, что автор, скорее всего, не православного вероисповедования. Оказалось - старообрядец. Что-то забытое и ушедшее показалось в самих словах и понятиях. Ну хоть на память оставлю...
     
    Дорогие сéстры во Христé!
    .
    К вам моё слово.
    .
    Во все времена вы являлись опорой для мужей, вами сохранялся мир и покой в семье и обществе. Своей скромностью, целомудрием, стыдливостью, нежностью, смирéнием, богобоязненностью, милосердием, состраданием, нежностью, незлобием, терпением, самоотверженностью вы всегда вносили в мир чувство красоты и нравственного совершенства. Укрáшенные такими добродетелями, вы во все времена внушали к себе уважение и любовь, были хранителями семейного очага, укрощали жестокость и грубость окружающего мира, и это являлось вашим великим призванием и предназначением на этой земле.
    Жена всегда согревала семью лаской, теплом, любовью и участием. Сколько слёз, молитв, воздыханий о нашей судьбе было сделано нашими матерями и бабушками, когда мы, подчас, сами ещё не умели молиться по-настоящему. От них мы научились чистым и святым радостям общения с Гóсподом в молитве, встрече праздников церковных, помощи близким.
    Мать воспитывает семью, и счастливы дети, родившиеся в доброй богобоязненной семье и возросшие в попечении доброй матери или бабушки христианки. Великие светила церкви святые Иоáнн Златоýст, Василий Великий, Григорий Богослóв, Август́ин Блажéнный были обязаны своим благочест́ивым настроением женщинам, близким им по родству.
    Много испытаний в истории человечества пришлось переносить женщинам. В наше время эти испытания особенно трудны. Нелегко сегодня сохранить верность своему призванию, как сказано в Святóм Писáнии: «Женщина — сосуд нéмощныи», и поэтому ей бывает нелегко сохранять добрые взаимоотношения в семье, воспитывать детей в условиях духовного кризиса. Много проблем на работе, довлéет жизненная суета, одолевает страх завтрашнего дня. Многие женщины сéтуют, что ничего не успевают. Работа не оставляет времени для семьи, а тут ещё надо самой «хорошо» выглядеть. Сколько времени, сил и средств тратит современная женщина на то, чтобы привести себя в «надлежащий вид», красиво одеться, одним словом, не отстать от моды, от жизни.
    Но если посмотреть на эти вопросы с христианской точки зрения, то их можно разделить на главные и второстепенные. Ведь, часто мы тратим силы и время именно на второстепенные дела и заботы, а на главное порой не хватает сил.
    Женщин всегда отличали такие качества, как страх Бóжий, крóтость, целомýдрие, стыдливость. Это всегда, как ничтó иное, украшало и украшает её, отделяет от всего н́изменного и грубого. К сожалению, сейчас многие женщины теряют эти важные христианские качества.
    Желая быть свободной, вести независимый образ жизни, а по сути — грехóвный, современная женщина сейчас сама страдает от этого. Госпóдь в созданном Им мире всё сочетал гармонично и цельно. Так, в семье каждый из супругов имеет своё назначение и место. Но сегодня этот порядок смещён, нарушен, искажён. Мужская одежда и причёска разрушает внутренний облик женщины, что, в свою очередь, ведёт к неустройству в семье, нарушая естественные отношения супругов. Церковь всегда остерегала женщин от вольного обращения с одеждой, особенно, от одевания мужской: «На женщине не дóлжно быть мужской одежды, и мужчина не должен одеваться в женское платье, ибо мéрзок пред Гóсподом Бóогом всякий делающий сиé» [Втор. 22:5]. На Шестом Вселенском Соборе было определено «таков́ых отлучáть от общения церковного» [62 прав.].
    К великому несчастью, сегодня стали забываться слова «нельзя» и «грех». Считают, что всё можно. Не от того ли мы пришли в столь плачевное духовно нравственное состояние?! Не от того ли страдает наше общество, что многие живут «как хотят», желая жить не по воле Бóжией, а по своей воле, по воле падшего человеческого естества?
    Сама женщина страдает порой от того, что утеряла высокие, редкие и прекрасные, по естеству только ей свойственные качества. Большинство современных женщин становится всё более грубыми, гордыми, раздражительными, эгоистичными, своевольными, дерзкими, похотливыми. Облик их, особенно в городах, подчас таков: распущенные, часто крашеные волосы, подведённые горящие глаза, накрашенные губы, косметика, напоминающая раскраску туземцев, на руках окрашенные ногти, более напоминающие когти, одежда, если это можно назвать одеждой, — обтягивает или обнажает фигуру. И этот óблик современное общество считает «эталоном красоты».
    Преподобный Иоанн Лéствичник говорил: «благóй Госпóдь, и в том являет великое о нас промышлéние, что безстыдство женского пола удерживает стыдом; ибо если бы женщины сами прибегали к мужчинам, то не спаслась бы никакая плоть». [«Лествица» сл. 15:72] Похоже, мы близки к этим печальным временам. Святое Писание говорит о женщинах, которые легкомысленно одеваются, стремясь этим привлечь к себе внимание мужчин: «Горе миру от соблазнов, ибо надо придти соблазнам, горе тому человеку, через которого соблазн приходит» [Мф. 18:7].
    Пристрастие женщины к яркому вызывающему украшению как бы говорит о ней окружающим, что она желает привлечь внимание к своей внешности, и что сердце её готово совершить блуд.
    Всякое старательное украшение своего тела, желание привлечь к нему внимание других, заставить любоваться собой — есть дело противозаконное с духóвной точки зрения, соблазнительное и богопрот́ивное. Вот как об этом говорится в Ветхом Завете: «В обнажéнии своего тела, в чувственно раскованном поведении кроется противлéние воле Бóга, наложившего на согрéшших Адама и Еву и р́изы кожаные» [Бытие 3:21].
    Стыд, безусловно, ограничивает нашу свободу делать грех. Особенно позаботился Госпóдь о женщине, ведь женскому полу стыдливость присуща более, чем мужскому. Стыдливость призвана охранять будущее потомство дев́ицы. Пренебрегая своей стыдливостью, современные женщины становятся беззащитны перед силами духóвного зла; они становятся игрушкой дéмонов, разрушая свою душу, сея разрушение вокруг себя. Безстыдная женщина — агрессивна. Она разрушает семью, вовлекает в грех оказавшихся рядом. Она становится похожа на хищника, который убивает не только ради еды, но и ради самого убийства.
    Мы сегодня говорим о духовном кризисе. Но этот кризис также, в какой-то мере, обусловлен потерей стыдливости у женщин. Современная женщина, ориентированная лишь на плотские утехи, становясь супругой, со временем пресыщается ими, так как плотские радости врéменны. И если нет духовного единения супругов, то разрыв в семье неминуем. Посему увещеваю вас, жéны, оберегайте свою стыдливость, не заглушайте ее голос страстными романами, любовными сериалами, вызывающей одеждой и дерзостью в разговорах. Ваша стыдливость — это ваш ангел-хранитель. Он помогает сберечь вашу душу и тело, сохранить себя как неповторимую личность, устроить семейное счастье и иметь счастливое материнство.
    В любом, самом порóчном, самом испорченном человеке всегда сохраняется хоть капля стыда. Об этом говорит св. Иоанн Златоуст «Есть, подлинно есть и в безстыдных людях несколько стыда». Только мера стыда и страха Бóжия сегодня пáдает.
    Обратим внимание на такой, к сожалению, распространённый сегодня грех, как курение и сквернословие женщин. Можно сказать, что курящая и сквернословящая на виду у всех женщина ведёт себя безстыдно. Мы знаем, что есть женщины, которые позволяют себе курить и сквернословить в любых обстоятельствах, другие это делают только в своей среде, третьи стесняются своих домашних, детей, но есть и те, которые испытывают стыд, когда лишь только видят курящую и сквернословящую женщину, как будто их самих оскорбили.
    Сегодня можно услышать: «Не важно, как выглядеть, главное — иметь веру в душе». Но внутреннее и внешнее в человеке взаимосвязано и внешний вид оказывает влияние на внутренний облик. В вере нет мелочей. «Верный в малом и во многом верен, а неверный в малом — неверен и во многом» [Лк. 16:10]
    Святой Василий Великий в поучении к юным девам наставлял их правилам скромного наружного облика, говоря: «Благоч́иние сообщается от тела к душе, и благоустройство тéла весьма скоро приведёт к благоустройству души. И наоборот, девушка, одевшись как блудница, придёт постепенно к распутству уличных женщин».
    Забота о внешнем украшении является следствием нерадéния о душе. Госпóдь говорит: «Где сокрóвище ваше, там и будет сердце ваше» [Мф. 6:12].
    Известно, что достоинство и ценность какой-либо вещи состоит не в упаковке или футляре, а в ценности самой вещи. Спас́итель сказал: «Душа не бóльше ли пищи, и тело одежды?» [Мф. 6:25].
    Красота души нашей проявляется и внешне. Лицо прáведника всегда особенно привлекательно и одухотворенó добротой и крóтостью характера. Красота душевная, озаряющая лицо, всегда цветёт, никогда не увядает, не боится ни перемены, ни наступающей старости, ни болезни, ни беспокойных забот, — она выше всего этого. Без добрых достоинств душевных, без христианских добродетелей внешняя искусственная привлекательность не является истинной красотой, а порой портит природную красоту, данную человеку от Бóга. Но когда мы дерзáем изменять красоту своей природы, мы оскорбляем Бóга — Создателя своего и, вместе с тем, отдаём себя как бы на посмешище и становимся соблазном другим людям. Внутреннее состояние души сильно проявляется к старости, особенно в чертáх лица — этого зеркала нашей души.
    Неразумно поступают те женщины, которые стесняются своего возраста. Как каждое время года имеет свою особенность и очарование, так и каждый возраст имеет свою неповторимую красоту и достоинство. Так что, почтéнные жéны, не надо стыдиться ни морщин, ни седин, своим серебром так украшающих вас.
    О женских украшениях апостол Павел говорит, что женщине подобает быть «в приличном оде́янии, со стыдливостью и целомудрием украшая себя… не многоценною одеждою, но добрыми делами» [1 Тим. 2:9].
    А вот какие глубокие по смыслу слова говорит апостол Пётр женщинам: «да будет украшением вашим не внешнее плетение волос, не золотые узоры или нарядность в одежде, но сокровéнный сердца человек в нетлéнной красоте крéткого и молчаливого духа, что драгоценно пред Бóгом» [1 Петр 3:3-4]. Вот как велят апостолы заботиться женщине не о нарядах, а о преисполнéнии сердца любовью, состраданием, чистотою и другими христианскими качествами. С сердцем любящим и чистым, женщина и в простом одеянии превзойдёт подруг своих, внешне богато и красиво одетых, но бедных душевными качествами. Безнравственность не может скрыться ни под какими красивыми одеждами, — сущность души, всё равно, проявится.
    Казалось бы, какая разница — во что одеться? Ведь Госпóдь смотрит не на внешнего человека, а на внутреннего, не на лицо и на одежду, а на душу и сердце. Да, это так, но именно наш «внутренний сокровéнный человек» выбирает одежду для внешнего. Так что, дело не в одежде, которую мы носим, а в том, что внутри нас заставляет её выбирать. Наша одежда — это знак. По нему видно, что ценно для его владельца, по нему составляется первое впечатление о моральных качествах владельца. Помните народную мудрость: «Встречают по одёжке…». И если девушка в вольной до бесстыдства одежде чувствует себя спокойно и уверенно, то в её душе нет христианской скромности и смирéния. Ей безразличны церковные правила и духовные ценности православия.
    На дверях многих храмов появились рекомендации прихожанам, касающиеся внешнего вида, и в первую очередь они относятся к женской одежде. Однако, исполнение этих правил зачастую бывает далеко от совершенства. Приходя в храм, женщины покрывают голову и маскируют брюки, а покидают церковный двор в прежнем обличии — «как все». Может, здесь кроются истоки и нашего лицемерия и маловерия, которые укореняются и у наших детей, ведь мы этим показываем им, что христианский облик только для храма, а в обычной жизни нужно выглядеть, как все вокруг.
    Да и по своей слабости современные христиане редко способны на великие подвиги. Но по силам всякому подвиг благочéстия и терпения, подвиг благочестивой жизни в неблагочест́ивом обществе. Христианская одежда может стать сегодня лёгким крестóм на пути в Царство Небéсное, примите его как некоторое мученичество, и Госпóдь не оставит вас без награды.
    Да не думают женщины, что многое сказано здесь ради унижения их достоинства. Ведь добрые делá во все времена творились больше женскими руками, и не будем забывать, что Марию Египетскую Госпóдь избрал как образец пока́яния, а к святой равноапостольной Марии Магдалыне, бывшей нéкогда великой грешницей, Он явился первой по Воскресении. И человек, к которому мы относимся с великим почтéнием — это тоже женщина — наша мать, давшая нам жизнь и взрастившая нас. И, наконец, пусть женщина всегда помнит о Пресвятой Пречистой Богородице, которая достигла самого высшего Богопóдобия и была образцом непревзойдéнной духóвной красоты. Священномученик Игнатий Богонóсец свидетельствует, что «по её святости в наружности её соединилось естествó áнгельское с человеческим».
    Дорогие сéстры во Христе! Старайтесь всегда соответствовать своему высокому призванию и предназначению от Гóспода. Храните страх Бóжий, нетлéнную красоту и чистоту, и будете всегда воистину красивы. Храните себя от душепагубного духа современного мира. И да спасéт Госпóдь душá вáша!
×
×
  • Создать...