OptinaRU

Патриаршее слово в Неделю Крестопоклонную после Литургии в храме святителя Иова, Патриарха Московского, в российской столице 19 марта 2017 года, в Неделю 3-ю Великого поста, Крестопоклонную, Святейший Патриарх Московский и всея Руси Кирилл совершил чин великого освящения новопостроенного московского храма святителя Иова, Патриарха Московского и всея Руси, Патриаршего подворья Старицкого Успенского монастыря, и Божественную литургию в новоосвященном храме. По окончании богослужения Предстоятель обратился к верующим с проповедью. Во имя Отца и Сына и Святого Духа! Сегодня третье воскресенье Великого поста, Крестопоклонное, и в течение всей последующей недели наши мысли должны особым образом устремляться к Кресту Господню. Крест — это вселенная, это концентрация таких мощных смыслов, которые могут преобразовать личность человека и весь мир, ведь Крест — это не только орудие смерти, но по воле Божией также орудие спасения. Сегодня мы слышали евангельские слова, исполненные величайшего смысла. Они звучат очень просто: «Кто хочет идти за Мною, отвергнись себя, возьми крест свой и следуй за Мною» (Мк. 8:34). Казалось бы, простая фраза, но как же трудно понять ее подлинный смысл! Человек может отвергнуть врага или даже недостойного родственника, но как можно отвергнуться себя? И что это за крест, который нужно взять? Стало быть, надо самого себя отвергнуть, поставить на некую периферию, а крест, то есть страдания, взять на себя и последовать за Христом? Так неужели нельзя следовать за Христом, если себя не отвергнешься и некие страдания не понесешь? Наверное, у многих людей, особенно современных, далеких от христианской традиции, может возникнуть неприятие этих слов. Мол, это не для меня, мне проще музыку включить, потанцевать, выпить, погулять, отдохнуть, позагорать, поплавать, на лыжах покататься или на мотоцикле — да мало ли удовольствий в этом мире. Почему же я должен все это отвергнуть? Так вот, чтобы понять смысл слов Спасителя, достаточно обратить внимание на то, что Господь не повелевает нам принять на себя все страдания, а только те, которые возлагаются на нас. Необходимо принять крест, то есть нечто уже данное тебе, — лишь согласиться с тем, чтобы принять эти страдания на себя. Эта фраза ключевая, ведь большинство наших страданий не являются крестом, — они результат нашей глупости, распущенности, слабости характера, разного рода злоупотреблений и того самого образа жизни, который для многих представляется вожделенным. Как правило, мы страдаем не от того, что на нас возлагает Господь, — мы сами на себя навлекаем страдания, употребляя алкоголь и наркотики, не сдерживая свое плотское начало, не контролируя поведение по Божиим заповедям. Это приводит к катастрофам в личной и семейной жизни. У нас не хватает времени и сил, чтобы достойно воспитывать своих детей, передавать им все доброе, что у нас есть, а по мере их взросления делиться также опытом собственных неудач, чтобы их от этих неудач оградить. Где уж нам за всем этим угнаться? Нам некогда... И вот нам посылаются кресты, причем страдаем мы будто не по своей вине. Как бы со стороны, извне приходят болезни, скорби, случаются аварии на дорогах, ведущие к гибели или инвалидности. Человек иногда оказывается буквально раздавлен тяжестью страдания, он не видит смысла в своем существовании — все померкло, жизнь закончилась. А Господь говорит: «Отвергнись себя, возьми крест — тот самый, который тебе посылается, — и следуй за Мной». И когда люди именно так воспринимают посланный им крест — не страдания, порождаемые нашей греховностью, а скорби, которые от нас не зависят, тот крест, который Господь возлагает на наши плечи, чтобы мы могли пойти за Ним, — вот тогда мы оказываемся сильнее этих страданий. Есть множество людей, которые победили страшные недуги и стали известны всему обществу. С них берут пример как с героев, потому что страдание, причиной которого они не были, не раздавило их, не выбросило на периферию, но, напротив, наполнило великой силой, которая по милости Божией помогла преодолеть тяжкий недуг и скорбные жизненные обстоятельства. Мы освятили этот храм в честь Иова, Патриарха Московского. Святитель, будучи насельником Старицкого монастыря на Тверской земле, в постриге принял имя Иова Многострадального — того самого, о котором нам повествует Ветхий Завет. Иов обладал огромным имуществом, у него была большая семья, много слуг и рабов, он был счастлив, но в одночасье потерял все. Однако Иов не похулил Бога, и даже на гноище, куда люди приходили, чтобы выкинуть нечистоты, он сохранил в душе ту силу, которую дал ему Бог. Как повествует слово Божие, Господь вернул Иову утраченное, и он сделался примером для всех народов на все времена. Наверное, неслучайно святитель получил имя в честь Иова Многострадального, который с достоинством пронес Богом данный ему крест. Царь Иван Грозный отличил архимандрита Иова как человека умного, получившего хорошее образование в Старицкой обители, и пригласил его в Москву, где он стал настоятелем вначале Симонова монастыря, позднее Новоспасского, а затем возведен в сан епископа Коломенского. Начиная со времени правления Ивана Грозного в русском обществе укреплялось мнение, что московский Первосвятитель должен иметь сан Патриарха. Царь Борис Годунов продолжил церковно-дипломатические усилия в этом направлении, и в 1589 году здесь, в Москве, Патриарх Константинопольский Иеремия II возвел митрополита Московского Иова на Патриарший престол. Время царствования Бориса Годунова было очень значимым для нашей страны. Царь Борис многое сделал для укрепления нашего Отечества. Достаточно сказать, что именно в его царствование началось освоение Сибири, а Патриарх Иов учредил четыре новых митрополии: Ростовскую, Казанскую, Новгородскую и Крутицкую. Церковь становилась сильнее, становилось сильнее и государство. Однако все-таки неслучайно наш первый Патриарх получил свое имя. После смерти Бориса Годунова престол не перешел к его сыну Федору, о чем молился и на чем настаивал святитель Иов, понимая, что только так можно сохранить законную власть. В это время появляется Лжедмитрий — Гришка Отрепьев, послушник Чудова монастыря, которого Патриарх Иов прекрасно знал (какое-то время будущий самозванец исполнял у него обязанности писаря). Явившись в Москву, Гришка потребовал признать его законным наследником Ивана IV ― царевичем Дмитрием. Однако Патриарх Иов, несмотря на все посулы и угрозы, отверг Лжедмитрия, после чего был низвергнут с престола и отправлен в Старицкий монастырь. Но следующим законным Патриархом стал святитель Гермоген Казанский, тот самый, при ком была обретена Казанская икона Божией Матери. Став достойным продолжателем трудов нашего первого Патриарха Иова, святой Гермоген мужественно сопротивлялся оккупантам и мученически погиб в подвалах Чудова монастыря в Кремле от голода, жажды и холода — лишь потому, что отказался обращаться к народу с призывом признать власть иноземных захватчиков. Радуюсь тому, что в Москве освящен храм в честь святителя Иова ― первого Патриарха Московского, всея Руси и, как значилось в грамоте, подписанной всеми восточными Патриархами, всех северных стран.Таков, кстати, и доныне титул Патриарха Московского: «Московский, всея Руси и всех северных стран». По смирению нашему мы не используем в полноте этот титул, но это не значит, что титул потерял свою силу и свое значение. Вспоминая же первого из святителей, и радуюсь тому, что в честь него этот храм, также я рад тому, что монахи Старицкого монастыря, посещая город Москву, смогут совершать здесь богослужения, и тогда действительно установится духовная связь между Первопрестольным градом и замечательной Старицкой Успенской обителью, связанной с жизнью и смертью святителя Иова, Патриарха Московского и всея Руси. Аминь. Пресс-служба Патриарха Московского и всея Руси ФОТО: Патриаршее служение в Крестопоклонную Неделю. Освящение храма святителя Иова, Патриарха Московского, в российской столице

Слово Святейшего Патриарха Кирилла после Литургии в день памяти св. блгв. кн. Даниила Московского в Даниловом ставропигиальном монастыре 17 марта 2017 года, в пятницу третьей седмицы Великого поста, день памяти святого благоверного князя Даниила Московского, Святейший Патриарх Московский и всея Руси Кирилл совершил Литургию Преждеосвященных Даров в Даниловом ставропигиальном монастыре г. Москвы. По завершении Литургии Предстоятель обратился к верующим с Первосвятительским словом. Ваши Высокопреосвященства и Преосвященства! Досточтимый отец Алексий, наместник сей святой обители! Дорогие отцы, братья и сестры! Всех вас сердечно поздравляю с праздником — днем памяти святого благоверного князя Даниила Московского, основателя сей святой обители, князя, прославившегося многими добродетелями. Когда историки оценивают деятельность того или иного государственного деятеля, полководца, исторической личности, то в оценке такой деятельности используют некие критерии, которые невозможно применить к святому Даниилу. Он не был выдающимся полководцем, он не завоевывал земли, не расширял свое княжество, не противоборствовал татарам. А что же он сделал? И почему в его честь мы сегодня собрались в сей святой обители? Как и в каком случае можно оценить результаты жизни выдающегося государственного деятеля, не прилагая к нему те критерии, которые обычно используют исследователи? Только тогда это возможно, когда духовное значение правителя, государя, его духовное наследие в истории нашего народа превышает все другие его достижения, в том числе как государственного деятеля. Что же совершил святой Даниил, что мы прославляем его как преподобного и благоверного князя? А совершил он очень многое: он осуществил духовный идеал христианства в той области и в таких условиях, в каких этот идеал осуществить почти невозможно. Действительно, в его время на просторах Руси, оккупированной Ордой, вспыхивают постоянно междоусобные брани. Русские князья, сознавая, что у них нет сил освободиться от татаро-монгольского нашествия, начинают друг за счет друга завоевывать пространства жизненные и обогащать свою казну. И кровные братья — почти все находились в родстве — вступают в кромешную тьму кровавых междоусобных браней. Значительным становится тот князь, который больше отобрал земли у соседей, у кого богаче казна, у кого более сильное воинство. Но чаще всего эти князья с подобострастием относились к своему верховному правителю, к хану и, нередко опираясь на силу хана, боролись со своими братьями, преумножая свою местную власть и богатство. Святой Даниил отказался от такого образа жизни и от таких действий. Он никогда первым ни на кого не нападал, и даже когда на него нападали, делал все для того, чтобы примириться. С точки зрения тогдашних средневековых нравов он совершал невероятные шаги самоуничижения. Но именно эти шаги и привели к тому, что, будучи князем, он стал святым. Но святость это не синоним слабости, и прекрасным примером тому является отец святого благоверного князя Даниила — святой благоверный и великий князь Александр Невский. Он тоже был человеком любвеобильным, добрым, мягким, но когда нужно было — он обнажал меч и защищал свой народ. То же самое произошло и в жизни святого князя Даниила. Когда Рязанский князь, желая расширить свои владения за счет Москвы, решил захватить Московское княжество, святой благоверный князь Даниил обнажил свой меч и защитил Москву, да так, что наголову был разбит завоеватель. А что дальше? Обычно победитель въезжал в столицу завоевателя, пленял людей, опустошал казну и присоединял земли. Святой князь Даниил ничего этого не сделал, и Рязанское княжество, потеряв возможность нападать на Московское, мирно продолжало свое бытие. Жизнь святого Даниила являет нам удивительный пример того, как святость может реализовываться на любом уровне человеческой жизни, на любых должностях, при любой власти или безвластии. Святым может стать каждый человек — и правитель, и военачальник, и простой солдат, и светский человек, будь то ученый, представитель власти, учитель в школе, нянечка в больнице или сторож на кладбище — любой человек может стать святым. И никакие внешние обстоятельства не могут ему помешать, если он сам себе не мешает. А святость — это есть осуществление Божиего закона в своей жизни. Это не отказ от преодоления неправды, человеческой злобы, агрессии, это не синоним слабости. Это выражение огромной внутренней духовной силы, которая помогает достигать в том числе успеха в земной жизни, потому что перед святым человеком не только открываются сердца людей, но и многие двери, закрытые для людей злых. Пусть пример святого благоверного и преподобного князя Даниила всех нас вразумит, а его молитвы укрепят нас в нашем христианском делании и помогут в оставшиеся дни до святой Пасхи с пользой для души и тела своего провести дни Святой Четыредесятницы. Аминь. Пресс-служба Патриарха Московского и всея Руси ФОТО: Патриаршее служение в день памяти св. блгв. кн. Даниила Московского в Даниловом ставропигиальном монастыре

читать предыдущий фрагмент продолжение: Настал третий день. Николай Иванович, наш скитский знакомый, и монастырский благочинный старались, как бы нам поскорее и наверное увидать старца. Лошади уже были заказаны к раннему следующему утру. Довольно долго после поздней обедни сидел я с Вадимом в маленькой комнатке деревянного домика старца. Этот домик выстроен по линии деревянной ограды скита, так что женщины, которым запрещен вход в скит, могут все-таки входить со внешней стороны к старцу. В окно глядело засаженное яблонями и сливами с сохранившимся вековым хвойняком пространство скита с другими домиками, деревянною церковью и тенистыми дорожками, окаймленными высоко поднявшимися пахучими цветами. У домика было маленькое крылечко; дверь была с завешенным изнутри кисеей оконцем и отворялась в полутемные сенцы; направо из сеней была приемная. Стены ее были увешаны портретами разных подвижников последнего века и некоторых архиереев. Передний угол был заставлен большими иконами, теплилась лампада. Диван, несколько кресел и этажерка с духовными книгами дополняли убранство. Я старался заинтересоваться этими книгами, чтобы заглушить тревогу ожидания. Но напрасно. И во мне все увеличивалось гневное нетерпение. Опять мы не дождались, чтобы нас приняли. Нам посоветовали прийти часов в пять. Как странным могло казаться такое отношение к приезжим издалека, о которых вдобавок говорили и просили монастырские власти. Впоследствии я узнал, что старец часто отстранял от себя людей, которые приезжали с целью высмотреть, что он такое, или приближались, как тетушка и Вадим, с полным равнодушием, для соблюдения приличия, или, как я, с осуждением. В шестом часу мы пошли опять к скиту, также и тетушка, не бывшая там утром. Она сказала теперь, что все равно это ей будет маленькою прогулкой. Через несколько времени, сидя в мужской приемной, мы узнали от келейника, что тетушка виделась со старцем, а нас он просит подождать. Николай Иванович повел нас к себе в келью пить чай. Но только что мы принялись за чай, кто-то объявил, что старец вышел из своих келий и ходит по скиту. Я никогда не переживал более напряженного ожидания, нетерпения, настороженности, как в ту минуту, когда мы выходили от Николая Ивановича. Наконец было несомненно, что сейчас увижу старца. И, как я ни был взволнован, я схватил себя нравственно в руки и сказал себе: «Ну, я увижу, что это!» Монастырский благочинный подвел нас к старцу. Предо мною был сгорбленный, опиравшийся на клюку человек, одетый в теплый черный подрясник и теплую черную мягкую камилавку. Я не помню его первого взгляда; только помню, что я приблизился к нему, уйдя в себя, с замкнутым сердцем. «Тебя все почитают, — убеждал я себя. — Но для меня это — ничего. Я просто хочу посмотреть на тебя с любопытством, что ты такое». Нас ему назвали, привлекая к нам его внимание. Мы стали на одно колено. Он ничего не сказал, молча перекрестил и, не останавливаясь на нас глазами, пошел дальше. — Вы еще подойдите! — сказали нам Николай Иванович и благочинный. Я старался не пропустить ни одного шага старца. Он, скоро ступая, ходил шагах в пятидесяти впереди нас, в поперечной аллее, с каким-то человеком — и несколько раз прошел по ней взад и вперед. Окончив с тем человеком длившийся минуты три наедине разговор, он направился затем прямо. Мы подошли поближе. К нему быстро приблизился здоровый мужчина из простых и спешно заговорил. — Рабочий, батюшка, с орловских заводов. Так подошло — захотелось переменить. Благословите в Одессу идти. Там очень работы много. Старец зорко глядел на него, потом посмотрел вдаль. — Нет, не в Одессу, — сказал он. — Благословите, батюшка, в Одессу. Там платят хорошо. — Нет, не путь тебе в Одессу. — И он опять посмотрел вдаль. — А вот, иди в Воронеж или в Киев. Туда ступай. Он перекрестил этого человека и пошел дальше. «Что это? — мелькало в моем изумленном мозгу. — Отчего он так прямо говорит?» Потом подошел кто-то с жалобой на болезнь, и он быстро ему что-то сказал. На повороте к аллее, ведшей к его домику, стояло несколько бородатых мужиков в лаптях и одежде деревенского изделия. — Кто такие? — спросил старец. — К твоей милости, — отвечал один из мужиков, пока остальные низко кланялись. — Костромские. Вот, прослышали, что у тебя ножки болят, сплели тебе мягонькие лапотки. Носи на здоровье. — И они подали ему несколько пар лаптей. Он ласково благодарил их, поговорил с ними, взял, пощупал и похвалил лапти. В это время во мне что-то совершалось. Обаяние шло на меня от этой встречи старца с рабочим, направленным вместо Одессы в Воронеж, с мужиками, за многие сотни верст принесшими ему от своего усердия лапти. Та теплота чувства и стихия непосредственной веры, которую через пространство веков я угадывал, когда мечтал о первых богомольцах, шедших в начальную пустынь преподобного Сергия за советом и благословением, стояла теперь предо мною живая. И тут были низенькие домики келий с крылечками, бревенчатая ограда и старые сосны, как там пять веков назад. Наносные умствования и непростота, которая, извращая меня, мешала мне быть собою, исчезла вдруг, рассеялась бесследно, как мрак в лучах солнца, и душа вся открылась пред этим новым для нее явлением. Я уже не копался в себе, но мне было радостно и тепло, и я чувствовал, что правдиво, хорошо и ценно то, что происходит предо мною. Старец приблизился к крыльцу. Теперь я стоял около него, не заботясь, думает ли он обо мне, замечает ли меня. Я сам смотрел на него с радостной улыбкой и чувствовал: «Хочешь, поговори; не хочешь, значит, я того недостоин. А ты какой удивительно хороший!» О нас опять напомнили ему, назвали опять двоюродного брата. — Он служит, — сказал я, совсем свободно и просто старцу, — вот сейчас у вас его мать была. Я ей родственник. Старец благословил его, ничего не сказав. Потом старец обернулся на меня. «Ну, смотри, — думал я, весело глядя ему прямо в глаза. — Только дурного очень много!» — А я, — начал я первый, — кончил гимназию. Мы в Москве живем. Теперь я буду в университете. — По какому отделению? — По юридическому. — Ну, занимайся юридическими науками, занимайся, — сказал он. Для меня нужны были эти слова, хотя я их потом и не исполнил, и все университетские годы увлекался не юридическими предметами, и был плохим студентом по сравнению с блистательным положением в гимназии. — Веруешь ты в Бога, во Святую Троицу? — спросил он меня, все пристально глядя. — Думаю, что верую. — Твердо ли веруешь? — Надеюсь, что твердо. — Никогда не спорь о вере. Оставь их. Им ты не докажешь, а себя расстроишь. Не спорь с ними. И это было не в бровь, а в глаз. — А вот, — сказал я, — я люблю, — и я назвал интересовавшее меня занятие по одной из отраслей искусств. — Это можно? — Можно, только чтоб все чисто было, чтоб никогда соблазна не было. — Мы завтра, батюшка, утром уезжаем. Благословите нас. Он перекрестил нас и ушел через крылечко в свой домик. В тот же вечер Николай Иванович рассказал нам множество примеров прозорливости старца, и его нежного и греющего обращения, и о том, как вечно обуревает его народ, и какую он несет тяжелую жизнь. И я страшно жалел, что так мало его видел. — Ну, как он понравился? — спросил я тетушку на следующее утро, когда мы отъехали несколько верст от Оптиной. — Несомненно, чрезвычайно умный человек. Я минут пять с ним говорила. Между прочим, я его спросила, одобряет ли он, что Вася в монастыре. А он сказал: «А где же его еще потерпят. Ему только и можно жить в монастыре». А я не думал об уме старца. Я был под впечатлением нового, невиданного мною доселе явления. Меня покорила его святость, которую я чувствовал, не разбирая, в чем она. И теперь, когда я соприкоснулся с нею и с тою непостижимою бездной любви, которая, как следствие его святыни, была в нем, я уже не боялся Оптиной. Я теперь стал смутно понимать, что назначение старцев — благословлять и одобрять и живую жизнь, и посылаемые Богом радости, которые будут еще выше, если в этих радостях помнят об Источнике всего, что есть в жизни хорошего. А позднее я понял, что здесь учат людей жить хорошо, то есть счастливо, и здесь помогают людям нести выпадающие им тягости жизни, в чем бы они ни состояли. И как можно было бояться такого места, где все было ради Бога и, следовательно, полно сочувствия к людям, и где чем суровее были к себе — тем добрее к другим? продолжение следует ... Воспоминания Е. Н. Поселянина Из книги «Оптина Пустынь в воспоминаниях очевидцев»