Жизнь и молитвенный подвиг Дионисия и Сергия физически проходила в одном и том же месте ‒ на возвышенной маковке избранной некогда юношей Варфоломеем пустыньки. Возможно, некоторые из дубов, осенявших монастырские стены в годы правления рачительного архимандрита, были посажены когда-то самим Сергием или же кем-то из его ближайших учеников: их тени поминутно мелькали в глазах Дионисия в туманной и промозглой октябрьской мгле, когда братия покидала храм после окончания всенощного бдения в день пострига Сергия ‒ день памяти мучеников Сергия и Вакха. Тогда, кутаясь в складки серебрящейся при свете вечерней луны мантии, словно складывая в благоговейном трепете перед сокровенной святыней памяти белоснежные крылья, ступал по паперти Троицкого собора неизвестный архимандриту монах. Пройдя монастырскую площадь до середины, незнакомец оборачивался в сторону храма и долго – невероятно долго ‒ напряженно вглядывался в силуэты расходящихся по кельям иноков и прозревал в этом современном видении иные образы, другие силуэты. «Михей!» – благоговейным шепотом произносил Дионисий, и в то же мгновение видение рассеивалось, оставляя вместо себя клочки серебристого тумана. Дионисий, по обыкновению, возвращался в храм и, зная, что там, за северной колонной, в неясном свете гасимых екклесиархом лампад, тускнели очертания молчаливого Исаакия, старался обходить этот угол стороной, не желая неосторожным взглядом обеспокоить благое молчание умной его молитвы. Являлись ему временами и архимандрит Симон, положивший основание экономическому благоденствию монастыря, и келарь Илия, и многие другие. Только он, только сам Сергий никогда не являлся ему. Дионисий не спрашивал, отчего так: он знал, что встреча их будет возможна только после его смерти, и каждое его движение на поприще настоятельского делания освещалось этой надеждой, и каждый свой вздох он поверял тем, что мог бы он значить в глазах великого старца…
Итак, Сергия и Дионисия разделяло время, и оно, конечно же, наложило неотвратимый отпечаток на все происходившее в лавре в начале XVII века: теперь это была уже не утлая пустынька, внутри которой едва теплился уголек веры, зажженный ее смиренным основателем в мрачные времена монгольского ига, и не та община, которая была собрана преподобным Никоном под сводами величественного каменного храма Святой Троицы, – во власти Дионисия оказался первый на Руси монастырь, его келарь стал вторым после царя землевладельцем в стране, и на раку с мощами ее основателя возлагали московские государи своих новокрещенных наследников, восприемниками которых становились, по традиции, Троицкие архимандриты. Однако возрастание авторитета обители, получение ее игуменом сана архимандрита и экономический расцвет несли вслед за собой мрачную бездну скорбей и искушений, так что в отблесках славы на лице Дионисия явственно проступали кровавые подтеки мученика и страстотерпца, которых в целом удалось избежать смиренному старцу Сергию. Кроме того, изменение структуры монастыря, усложнение его институтов порождало усложнение механизмов управления братией, превращало обитель в сложную духовно-административную систему, жизнь и деятельность которой требовала от насельника (в совозрастающей занимаемому им чину прогрессии интенсивности) выработки стратегии сдержек и противовесов в обретении того баланса сил и воль, который мог бы обеспечить хотя бы некоторую свободу управленческого маневра, и, несмотря на то что таковая в критические моменты у Дионисия находилась, все это превращало будни архимандрита в непрерывную борьбу с сановными интриганами по всем правилам таинственного мадридского двора.
Ответ Афанасия, исполненный человеческого и монашеского достоинства, вполне соотносится с биографией его величественного пастыря, преподобного архимандрита. Возможно ли было Дионисию избежать тех скорбей, которые довелось ему пережить в сане Троицкого архимандрита? Быть может, и да, возможно, однако в этом случае ему пришлось бы отказаться от борьбы за Отечество, борьбы за веру, за наследие преподобного Сергия. Отсиживаться в келье в те страшные времена, когда коварство «поляков, и Литвы, и русских воров» плело свои губительные сети, было неприемлемой для Дионисия капитуляцией, а искушения, в преодолении которых крепла вера и воля архимандрита, позволили ему в осознании своей человеческой немощи достичь истинной духовной высоты и непреложного величия.
Мария Кузьмина 25 мая 2018 г.
- Подробнее...
- 0 комментариев
- 633 просмотра