Jump to content

Ольга Бойко 123

Пользователи
  • Content Count

    36
  • Joined

  • Last visited

Community Reputation

21 Очень хороший

1 Follower

About Ольга Бойко 123

  • Rank
    Новичок
  • Birthday 04/16/1979

Контакты

  • Сайт
    https://vk.com/oboyko79

Информация

  • Пол
    Женщина
  • Город
    Станица Каневская
  • Интересы
    Вышивка ,история ,православие .
  1. "Чем дольше я живу, тем отчётливее понимаю, что главная разница между людьми сильными и слабыми, великими и ничтожными - это энергия, непобедимая решимость, твёрдая цель, при которых и смерть - победа."

    Государыня Императрица Александра Феодоровна

     

    (270x400x123)pervii_god_zamuzhestva.jpg

  2. БЕЗ КРЕСТА Сергей вдруг проснулся с детским, давным-давно позабытом в бешеной круговерти, во всеобщем безумии войны ощущением счастья, словно вернулся в гимназические годы, словно завтра - золотой праздник Пасхи Господней. Повернувшись на другой бок, он, зажмурив глаза, собирался снова задремать, но вдруг - как-то резко, в один миг - не вспомнилось, а грозно надвинулось страшное настоящее, предъявляя свои права на его жизнь, на саму душу, разбивая приснившееся счастье как хрупкую вазу. Осколки... Вся жизнь его теперь состояла из осколков, наподобие тех, что хрустели под ногами красноармейцев, занявших его родовой особняк, - драгоценных осколков терракоты и звонкого, как весенняя капель, хрусталя. Сам он, впрочем, этого не видел, и слава Богу! Он был тогда далеко. Сергею повезло. Очень повезло. У него не было ни сестры, ни жены, ни невесты, не из-за кого было сходить с ума, просыпаясь по ночам с дикими криками, как его приятель поручик Бахметьев, у которого молодая жена застрелилась, когда красные ломились в дверь... Неохотно приподнявшись, Сережа уселся, уткнув в ладони осунувшееся лицо. Хотелось спать, безумно хотелось доспать еще часок! И зачем это настойчивое солнце вырвало его из такого хорошего минутного забвения? Вспомнилось все! Теперь тянуло постыдно разреветься, но он просто не мог... Пересилив себя, юный поручик встал, умылся кое-как и, нехотя приведя себя в порядок, поплелся в штаб. Городок они взяли совсем недавно. Жители, совершено ошалевшие, уже в который раз переходящие "из рук в руки", кажется, не слишком-то радовались такому обороту событий. Но и не слишком-то горевали. Никаких желаний ни у кого не осталось, кроме желанья выжить, хоть как-то прожить, при любой власти... Злость была полезна для поручика. Она давала выход горю. Горе было настоящее, спрессованным пластом лежащее на сердце, - омертвело и тяжко. Личное горе его в общей беде. Слова "красный террор" стали вдруг осязаемыми до кошмара, до настоящей сердечной боли. У него был друг. У него, юноши когда-то застенчивого и тихого, иных друзей не было, кроме Владимира, - старшего, умного, в меру ироничного и философски спокойного во всех жизненных переделках. А теперь его убили. Зверски. И Сергей даже не смог по-человечески поплакать, когда узнал подробности его, попавшего в плен белого полковника, мученической кончины. Он едва не задохнулся тогда от ужаса и отвращения, и новое горе, не желая разбавляться ни слезами, ни проклятьями, молча, глухо легло на сердце впечатлительного юноши. Это случилось совсем недавно. Теперь он уже понимал, что такое беда, а что - благо. В наследственном молитвослове - дорожном, растрепанном, с крошащимися желтыми листами и золотым тиснением на переплете - он носил с собою повсюду фотографию, запечатлевшую Владимира вместе с его, Сережиным, отцом. Остальные фотографии и портреты отца остались там, в разгромленном доме. Смерть отца казалась теперь не горем, а благом. Царский генерал умер незадолго до февральского беснования, обыденно простудившись. А вскоре жизнь стала такой... Сергей теперь даже рад был, что остался совсем один, - мать он потерял еще маленьким мальчиком. Все осталось "там". В тех днях, когда жизнь была легкой и звонкой, словно пенье птиц поутру, когда будущие чудесные подвиги казались естественными и необходимыми, а сердце при скромном молчании уст трепетало, ликовало, рвалось из груди птахой от слов: "Отечество, Император, Россия…" Отец был лично знаком Государю Императору, и Сереже посчастливилось видеть Николая Второго так же близко, как нынче поручика Бахметьева, с которым квартировали вместе... Сережа знал, что никогда, ни за что, - даже перед смертью! - не сможет забыть удивительных глаз Государя. Даже если бы Царь Николай не был так идеально красив, то только одни глаза сделали бы его лицо незабываемым. В этих светлых очах с продолговатым разрезом, - больших, прозрачных, чистейших - было все: и любовь, и свет, и мудрость, но главное, - что и поразило тогда ничего еще непонимающего Сережу, что поражало еще сильнее теперь, - отблеск того, что можно назвать предвиденьем. О! они все уже знали тогда, эти печальные святые глаза, и говорили об этом всем, кто хотел бы понять... Но никто не хотел. И в один ужасный день Сергей вдруг узнал... - У нас нет больше Императора! Да здравствует Временное правительство! Вскоре в церквях уже не поминали Государя, будто его и не было, возглашая "многая лета" господам Временному правительству, а Сережа вот тут-то впервые и обрадовался невольно, что отца его, преданного слуги Престола, уже нет в живых. А когда не стало Государя... О том, что Царь Николай с Семьей расстрелян, Сергей узнал не сразу. Но что это изменило? "Предатель! - говорил сам себе юноша, закрывая глаза, чтобы удержать обжигающим потоком струящиеся слезы не сравнимого ни с чем горя. - Цареубийца. Я! Зная, что Государь в плену, что я сделал? К нему бежать надо было, рваться, пусть даже ничего бы один не сумел, - умереть с ним! А теперь... все мы прокляты, и я тоже!" А потом он воевал с красными, он научился убивать, он забывал обо всем в пылу боя, но после страшная усталость, уже привычная и неотвратимая, наваливалось на тело, на сердце, на душу... "Царя нет… Ничего у нас не выйдет! Это конец…" *** В штабе, куда он сегодня прибыл с такой неохотой, никого не удивил его угрюмый вид. Настроение у всех было паршивое. Ходили слухи, что подоспевшие силы красных отрезали путь подкреплению, спешащему к городку, а без этого нечего было и думать удержать его. Сегодня утром привели в штаб пленного красного комиссара, он мог бы сообщить нужные сведения, но молчал точно немой. Подполковник Александров и князь Турчин сидели в пустой комнате непонятно в который раз отвоеванного лучшего городского здания. Подполковник травил анекдоты, князь нервно, беспрерывно курил, давясь от мучительного кашля, - он был простужен. Поручика они приветствовали довольно дружелюбно, - любили его. Князь прозвал его "непорочным юношей", а Александров, "ради красного словца не жалеющий и отца", очень любил наблюдать как краснеет этот юноша при его двусмысленных шутках. Поручик, поздоровавшись, мрачно взглянул на князя, тот - на него, отметив, что Серж сегодня бледен, а голубые глаза, в редком сочетании с черными как смоль волосами, горят странным огоньком. - Загрустил, рыцарь печального образа? - князь закашлялся, смяв в нервных пальцах папиросу, в его серо-стальных глазах затаилась очень знакомая поручику злость на весь мир. - Ничего, красные на подходе, скоро повеселят нас. Пой псалмы, молитвенник! - Может, хватит? - тихо попросил Сережа. - Сегодня Владимиру сорок дней... - Ах, вот оно что! - Турчин достал новую папироску. - А России когда сорок дней было, не считал? Сережа открыл было рот, но вмешался Александров. - Ты, ваше сиятельство, Россию-то погоди хоронить! - заметил он князю, сразу став серьезным. - Может, еще… Их прервал дикий вопль, донесшийся из соседней комнаты. Поручик вздрогнул и обратил на князя изумленный взгляд. Турчин равнодушно зевнул. - Кривоносов и Борисов допрашивают... этого... как его... Новый крик. - Да чего ж они делают-то? - у поручика затрепетали ноздри, он едва усидел на месте. - А ты что так разволновался, Серж? - князь вновь закашлялся. - Может, жалеть еще вздумал красного пса? - подполковник встал, сделал два шага к стулу, на который присел Сережа, и смотрел на него сверху вниз, заложив руки за спину. Поручик вскочил, зло сверкнув синими глазами, выпрямился перед Александровым. - Почему я должен давать вам отчет в своих ощущениях, ваше высокоблагородие? - Тряпка! - бросил сквозь зубы Александров. - Ваши ушки привыкли к мазуркам Шопена? - Нельзя так! - вмешался Турчин. - Нельзя, Николай Григорьевич, мы его в бою видели... Сережа не почувствовал, просто не воспринял оскорбления. Новый вопль, хриплый, нечеловеческий, опять заставил содрогнуться. Его взгляд приковался к двери. - Стыдно! - взорвался подполковник. - Эти сволочи недобитые наших в землю живыми зарывают, попу здешнему глаза выкололи и в проруби утопили, а ты… Но Сергей не слушал, он метнулся к двери, распахнул ее рывком. Первое, что бросилось в глаза, - страшное лицо нестарого, высокого человека, лицо неестественно белое, с кровоподтеками и черными тенями под страдальческими глазами. - Что здесь происходит?! - закричал поручик. - Допрос, ваше благородье. - Кривоносов пожал плечами, мол, неужели нельзя догадаться. Офицер Борисов брезгливо, словно на раздавленную жабу, смотрел на комиссара. На поручика даже не обратил внимания. - Ну, может, сейчас будешь посговорчивее? Красный комиссар молчал, опустив в землю болезненно горящие упрямые глаза. Поручик, стараясь не глядеть на врага, решил высказать Борисову свое мнение о происходящем. - Как вы можете? - начал он. - Мы - офицеры Белой Гвардии и… - Вас не спрашивают, поручик! - рявкнул Борисов. - А с тобой я сейчас поговорю… Он закурил и после первой затяжки вдруг спокойно припечатал папиросу тлеющей стороной к открытой на плече ране комиссара. - Вы это, кажется, проделывали с нашим Мишенькой Синельниковым? - издевательски осведомился он, с удовлетворением слушая вой допрашиваемого. - Я никогда… ничего такого… - глухо простонал комиссар. - Ничего?! - глаза Борисова расширились. - Вы - ничего? Может быть, это не вы расстреливали заложников? А? Не вы убивали в пытках наших братьев, не вы бесчестили наших жен... - Он резко развернулся к поручику, соизволив о нем вспомнить. - Что молчишь, поручик? Или это не твоего лучшего друга они убивали шесть часов? - Да! - выдохнул бледный Сережа. - Ему сегодня сорок дней, и я не хочу, чтобы… Оставь этого человека, Борисов! - Что?! - дотоле широко раскрытые глаза Борисова теперь, напротив, сузились до щелочек. - Ах ты… Баба! Звук пощечины... и внезапная краска в лице Борисова. - Выйдем за дверь! - прошипел последний. - Кривоносов, продолжи пока! Снаружи внимательно, с интересом, прислушивались к ним князь и подполковник. Дверь распахнулась с треском. Борисов просто вышвырнул поручика за порог, осыпая его бранью. Они подрались бы, несомненно, если б не Турчин и Александров... Подполковник удерживал Борисова, князь вцепился в Сережу. - Все вокруг свихнулись, и мы тоже! - закричал князь. - Нам не хватало только грызни между собой! Ополоумели вовсе, господа... - Креста на тебе нет! - кричал Сережа Борисову. - Крест - вот он! - Борисов рванул шнурок из-под мундира. - Потому и не жалею этих мразей, этих… - Да разве ж мы палачи?! - не слушал Сережа. - Что ж... они наших жен бесчестят, давай и мы в отместку... - Замолчите оба! - повысил голос князь. Но теперь уже не вытерпел и подполковник: - Если такой богомольный, поручик, так чего ж ты... Они же храмы превратили в отстойники, они священникам руки-ноги отрубают! - Вся Россия сошла с ума... от безбожия, - тихо ответил Сергей. - И мы тоже... Потому и потеряли Россию! - Потеряли? - вскрикнул Александров. - Ну, это мы еще посмотрим... А с такими настроениями... Он плюнул, отпустил Борисова, и вышел, громыхнув дверью. Борисов оправился, вздохнул пару раз и вновь скрылся в комнате, превращенной им в камеру пыток. Слышно было, как щелкнул запор изнутри. - Пойдем отсюда, Серж, - сказал князь, беря юношу под руку. Они прошли по коридору, наконец, Турчин свернул в какую-то комнатушку, потянул за собой Сергея, прикрыл дверь. - Ты на себя-то взгляни, - сказал сочувственно, и его серо-стальные глаза неожиданно потеплели. - Бледный, растрепанный, дрожишь, как в лихорадке... Да, неприятно. Тяжело. А Борисов тоже человек, Серж, он не святой. Ты знаешь, что у него всю его большую семью расстреляли, как заложников? - Я не знал, - тяжело дыша, вымолвил поручик. - Ну он, ладно… Но вы-то, князь! Вы так спокойны! - А что же мне, заступаться было за красную сволочь? - с удивлением пожал плечами Турчин. - У Борисова на них на всех больше прав, чем у меня. Сам бы я, конечно, никогда такого себе не позволил, но… - Значит, все, - прошептал угасающим голосом Сергей, - нет Святой Руси! - Да что ты все заладил - Святая Русь… - Князь вновь закашлялся, и долго не мог подавить этот навязчивый, сводящий его с ума кашель. Наконец, успокоился, в суровых глазах стояли невольные слезы. - Ты многого не понимаешь, Серж! Ты молод, -- заговорил он хрипло, прижимая ко рту платок. - Ты - идеалист. - Да, - мрачно подтвердил поручик. - И этим горжусь! - Ну-ну! Конечно, при этом ты - смелый воин, ты не боишься смерти, но… Ты не знаешь жизни, не знаешь боли. Не дай Бог! Никогда тебе этого не пожелаю. Не дай Бог тебе попасть к ним в лапы! Все донкихотство слетело бы с тебя, мальчик, когда б они пару раз запустили тебе иголки под ногти. У Сережи вдруг перекосился рот, и он глянул на князя так, что и много-много лет спустя, доживая свой печальный век в Париже, князь Турчин помнил этот взгляд. - Не знаю боли? Князь! Царя... расстреляли. А вы - иголки. Эх, князь! Он ушел, а Турчин в который раз закурил, проклиная все на свете, и в том числе - себя самого. *** Дурные предсказанья князя насчет того, что красные вскоре их "повеселят", сбылись гораздо быстрее, чем сам он предполагал. На следующий же день городок был неожиданно атакован подтянувшимися отрядами Красной армии. Бились долго и яростно, но пришлось отступить при многочисленных потерях. Сережа в бою забывал обо всем, кроме боя, впитав в себя золотое правило: в сражении - не думать. Он не терпел крови и, действительно, боялся боли, но при этом был одним из лучших бойцов отряда. В глазах товарищей это искупало и чрезмерную, как они считали, его набожность, и "идеализм". На войне и не могло быть по-другому. В этом сраженье он впервые был ранен. Сразу потеряв сознание, очнулся только через несколько часов. И первое, что увидел, - изможденное лицо красного комиссара, которого вчера на его глазах уделывали Борисов и Кривоносов. С трудом Сергей понял, что красные комиссара отбили. Значит, городок взят! Он было вскочил. И тут же с громким стоном повалился вновь, - раненое плечо словно проткнули раскаленным шомполом. Сережа, закрыв глаза, стиснув белые губы, прислушивался к ощущениям, к боли, которой он до этого так боялся и которую так не любил причинять другим. И понял вдруг, что он-то как раз, может быть, и выдержит… - Ну, вот и встретились, поручик! - сказал, усмехаясь, комиссар. Сергей с трудом разомкнул веки. Усатое, бледное лицо расплывалось перед ним, криво улыбаясь. Левая рука комиссара покоилась на перевязи, а губы нервно подрагивали. Сережей овладел безотчетный ужас... - Это кто? - в полузабытьи услышал он еще чей-то голос. - Да это… - комиссар коротко поведал, при каких обстоятельствах познакомился с "его благородием". В ответ - мат… Похлеще, чем у Борисова. - Да мы его, паскуду… - Незачем, - бросил комиссар. - Мальчишка. Пристрелить - и все, пока сам не окочурился. Да я и пристрелю. - Твоя воля! Твои вражины персональные… Ишь, как они тебя. - Ничего, тот сучий сын, что меня пытал, давно пополам рассеченный валяется, а я вот жив! Вставай, ваше благородие, на прогулку пора. У Сергея все поледенело внутри. Это часто бывало в страшных снах, - а сны всегда ему снились красочные, забирающие, - приходила опасность, и чувствовалось, что жизнь кончена, и хотелось от этого выть по-волчьи. Но за гранями сна всегда жило осознание, что это понарошку. Вот и сейчас ему вдруг показалось, что понарошку. Но комиссар торопил. - Нечего разлеживаться, успеешь, тебе теперь долго лежать. Встать! Живо! Превозмогая боль, которая уже не так ощущалась от ужаса близкой смерти, Сергей, призвав на помощь всю свою волю, поднялся и направился к двери, - насколько мог твердо. Комиссар, достав наган, - сзади. Так они шли до границы городка, а дальше начинался лесок... Сергей помнил, что в такие минуты люди в единые мгновенья переживают заново всю свою жизнь. У него этого не было. Он верил в Бога, и именно это вдруг наполнило все его существо особым страхом, до ледяной дрожи. Как это будет Там?! Он содрогался от мысли, что сейчас, именно сейчас, не когда-то, через вечность, узнаешь, что же все-таки будет Там… Он старался вспомнить свои грехи, молился про себя. Мягкий снег хорошо, крахмально хрустел под его ногами, - как в детстве. Он так любил всегда зиму, мороз, коньки и такой вот хруст снега. И внезапно у Сережи перехватило дыханье от бешеного желанья жизни... Все, все, что угодно, только жить! Но тут заговорил комиссар. - Ты не серчай, поручик, я помню, как ты за меня вступился. Только тебе все равно не жить. Я тебе доброе дело сделаю, сразу пристрелю, не мучая, потому как ребята за меня шибко взъелись. Они б тебе показали, почем фунт лиха. А ты и так еле дышишь. Так что, война… Что делать, парень... Кровь, медленно стекая из раны, падала на чистейший снеговой пух, унося с собой силы. Внезапно потемнело в глазах, но Сергей даже не споткнулся, продолжал идти. На какой-то миг почудилось, что комиссар, говоривший с ним сейчас без зла, может довести его до леса и оставить там, сделав вид, что расстрелял. Такие случаи были, Сережа знал. А тогда бы он, хоть и раненый и едва дышащий, сумел бы спастись. По крайней мере, он сам на месте комиссара не смог бы выстрелить в раненого. "А ведь он тоже - русский!" Но эта же мысль вдруг как-то сразу угасила последнюю надежду. "Где Россия? Нет ее!" Они вошли в лес. - Становись вон к той сосенке, ваше благородье, - спокойно, даже добродушно кивнул комиссар и поморщился. Ему вчера здорово досталось. Ему тоже было больно. "Ну, вот и все! Последние мгновенья..." И вдруг... вспомнил! Вспомнил то, о чем поклялся не забывать именно вот в такое мгновенье. Он вспомнил чудесные, полные бесконечной любви, святые глаза последнего русского Императора. И неожиданно стало хорошо-хорошо... "Вот, истина, - почти вслух шептал поручик. - Вот оно - настоящее... А Он - жив! Он у Бога. Может быть, и я буду жив… Там. И Россию Он отмолит... Государь, помоги!" - Разреши мне помолиться? - почти как к брату обратился Сережа к своему будущему убийце. Тот кивнул. Сергей опустился на колени прямо в рыхлый снег... Приятно холодный, тут же таящий от его жара... И стал молиться вслух. Взволнованно, торжественно, почти ликующе. Это была не молитва по молитвослову, - это был гимн Создателю и Жизни, Им сотворенной, которая никогда не кончится... Комиссар честно решил дать ему закончить, но когда стал невольно вслушиваться в слова… Побледнел еще сильнее. В душе что-то натянулось, как струна - до отказа, грозя вот-вот лопнуть. Не выдержал. Медленно обошел Сергея. Прицелился в затылок. Сухой, четкий звук выстрела, казалось, заставил вздрогнуть лес, - и тут же канул в тишину. Поручик лежал на снегу. Комиссар подошел и повернул к себе его лицо. Синие глаза были открыты, теперь они смотрели в синее небо. Красивое молодое лицо изумило комиссара непонятным спокойствием. Вспыхнувший желто-лимонным заревом закат бросил на это лицо золото вечернего света, покрывая его неживую белизну. И комиссар, глядя на убитого им человека, вдруг сделал то, чего, казалось бы, не смог сделать уже никогда в жизни. Он - перекрестился... 3 февраля 2000 г., г. Щелково http://www.zavet.ru/krohi/lit/001/006.htm
  3. Советы девушке христианке.праведный Алексий Мечёв Как достичь смирения? Чаще входи в себя: считай себя хуже всех. В какой бы грех ни впал ты, кайся, и Господь готов принять тебя с распростертыми объятиями. Будь во всем как дитя: и в вопросах веры, и в вопросах жизни. Следи за собой. Хочешь жить духовной жизнью, – следи за собой. Каждый вечер просматривай, что сделала хорошего и что плохого, за хорошее благодари Бога, а в плохом кайся. Когда тебя хвалят, а ты замечаешь за собой разные недостатки, то эти похвалы должны ножом резать по сердцу и возбуждать стремление к исправлению. Относительно нечистых помыслов будь осторожнее. Замечаешь поползновение ко греху, положи два поклона Владычице с молитвой: «Пресвятая Богородице, молитвами родителей моих спаси меня грешную». Дух родителей твоих сольется в молитве с духом твоим. Евангелие надо читать внимательнее. Так как молитва «Отче наш» есть сокращенное Евангелие, то и подходить к ней нужно с должным приготовлением. Постясь телесно, постись и духовно, не дерзи никому, а особенно старшим, этот пост будет выше телесного. Трудись над воспитанием своих младших братьев и сестер; влияй на них примером и помни, что если в тебе есть какие недостатки, они их легко могут перенять. А Господь потребует отчета в этом деле. Делать добро есть наш долг (против тщеславия). Непосильных подвигов брать на себя не должно, но если на что решился, то должен исполнять во что бы то ни стало. В противном случае раз не исполнишь, другой, третий, а там будешь думать, зачем ты и делал-то это, так как это совершенно напрасно (стойкость в добром, без чего невозможно возрастание духовное). Никогда не обращайся с Евангелием так, как с гадательной книгой; а если явятся какие-нибудь важные вопросы, посоветуйся с более сведущими людьми. А то у меня тут была учительница, так и она записочки к иконам кладет. К чтению Евангелия надо подходить с молитвенным настроением. Построже, построже в духовном посте; то есть учись владеть собой, смиряйся, будь кротка. Когда видишь вокруг себя что-нибудь нехорошее, посмотри сейчас же на себя, не ты ли этому причина. Когда нападают на тебя нехорошие мысли, особенно в храме, представь себе пред Кем ты предстоишь или открой свою душу и скажи: «Владычице, помоги мне». Если, прикладываясь к образу, смущаешься какими-нибудь (маловерными и др.) помыслами, молись до тех пор, пока они не исчезнут. Надо считать себя хуже всех. Хочешь раздражиться, отомстить или другое что сделать, скорее смирись. Мы должны спасать себя и других. Строже следить за собой, а к другим быть снисходительнее, изучать их, чтобы и относиться к ним так, как требует того их положение, характер, настроение; например, нервный человек и необразованный человек, а будем требовать от одного спокойствия, от другого – деликатности или еще чего-нибудь, так это будет безрассудно; и мы должны строго следить за собой. Ежедневно, как матери, кайся в грехах твоих Божией Матери. Какое мы имеем право презирать других?.. Надо ведь быть умереннее в еде, а то чревоугодие вредит пищеварению. Даже воды нужно употреблять умеренное количество. Если появятся маловерные помыслы, особенно перед причащением, скажи сейчас же: «Верую, Господи, помоги моему неверию». Относительно письменной исповеди. Недостаточно того – перечислил все грехи и конец, и ничего не получилось; а нужно, чтобы грех опротивел, чтобы все это перегорело внутри, в сердце, когда начнешь вспоминать... и вот тогда-то уж грех будет противен, и мы уже не вернемся к нему, а то тут же и опять за то же. – А если забудешь? – А если что больно, того не забудешь, где у меня болит, тут я и укажу. Всегда надо говорить правду, а если принуждают сказать ложь, то надо поговорить с человеком и повернуть дело так, чтобы спасти того, кто заблуждается, заставляя это делать; например, я никогда не лгал и лгать не буду, а если тебе так нужно, то я, пожалуй, сделаю это, только если возьмешь это на себя и т. п. Не надо осуждать других; в чужом доме, если подадут скоромное в постный день не надо пренебрегать и отказываться. А дома можно восполнить этот пробел усилением телесного поста, а главное – духовного, то есть не раздражаться, не осуждать и прочее. Во всем надо так поступать: вот что-нибудь нужно сделать – сейчас вспомни, как бы тут поступил Иисус Христос, пусть это будет для тебя руководством во всем. Так постепенно все нехорошее, греховное будет отступать от тебя. Ничего не благословляю говорить о других такого, что может о них распустить нехорошую молву; а назидательное, полезное – долг наш говорить. Живешь больше умом, мыслью, плохо развито сердце, нужно развивать его: представляй себя на месте других. Если бы так легко было спасаться, так давно мы все были бы святыми. К окружающим нас мы должны относиться со всяким вниманием, а не небрежно, тогда и Господь, видя это, и нам окажет внимание. В храме подальше становись от тех, которые любят разговаривать. Твердости воли нет у тебя, а теперь-то и нужно развивать твердость воли. (Была сильная голодовка.) Воскресший Господь требует нашего воскресения. Не смей, не смей гордиться, гордиться нечем, сотую долю видишь за собой, а девяносто девять не видишь. Нехорошие мысли нападали... мало молилась, наверное. Гнать их надо. Как только начнутся мысли нехорошие, если одна, начинай молиться, а если не одна, бери какую-нибудь книгу серьезную или начинай какое-нибудь дело. Легкомыслие пора отбросить, надо относиться ко всему серьезно. Поставь строгий порядок у себя во всем: такое-то время – заниматься, в такое-то – читать и т. д. Если пойти нужно куда, отчего не пойти, почитать – отчего не почитать, а так чтобы во всем был порядок. Батюшка находил в этом что-то нужное, необходимое. Живя в семье, хотя мне никто ни в чем не препятствовал, я не умела уложить себя в какие-то рамки, не умела установить этого порядка. Встречные препятствия заставляли отступать, а главное, не видела я сама в этом установлении порядка чего-то необходимого, в то же время хотелось, чтобы батюшка сам дал мне какое-либо дело, чтобы мне нести какой-либо (внешний) «подвиг», и просила об этом батюшку. Сначала он ничего не ответил, а когда спрашивал, установила ли я у себя в жизни порядок, отвечала, что никак не получается. Он молча выслушивал, не упрекал никогда, а на просьбу дать мне «подвиг» ласково заметил: «Да вот я тебе говорю – установи порядок, а ты мне все говоришь, что я не могу». Только тут открылись у меня глаза, и я увидела в своем легком отношении к этому слову батюшки непослушание, несерьезность; не придавала я особого значения простому и, казалось, вскользь сказанному, «странному» требованию порядка. Он же, оказывается, смотрел на это как на своего рода подвиг для моего характера. И после опять батюшка напоминал об этом очень серьезно. «Порядок установи непременно... А то я вон раньше тоже принимал всех всегда, а теперь меня заставили сократить прием, так я сам вижу, как я много сделал». – Надо маму успокаивать, не доводить до нее ничего. Почтительность к ней есть первая обязанность. И каждый вечер непременно проверяй себя. Ну, уж если провалишься, то положи три поклончика Божией Матери, проси у Нее прощения. Мысли нехорошие гони чтением, труд физический тут нужен. Представляй себя на Голгофе, вот крест пред тобой (батюшка протянул руки в стороны)... кровь течет... Говори мыслями: духовный отец, мол, мне не велел вас слушать. – Очень много вижу в себе гадкого. – А вот жизнь нам для того и дана, чтобы все это из себя выгнать. – Кажется, что милосердие Божие скоро кончится... – Милосердие Божие неизреченно. – Батюшка, я хотела сегодня не причащаться. – Почему, ты ведь исповедывалась? – Так, я очень нехорошая... – Ну, это не твое дело... – Батюшка, мне хочется быть кроткой и смиренной. – А кто же тебе не велит?.. – Батюшка, можно мне сегодня не причащаться? – Почему? – Так, сердце очень нечисто. – А когда оно у тебя будет чисто-то? – Нехороший сон видела... – Это бывает от неумеренности в пище, от пустых разговоров; а так как это у тебя всегда бывает, то ты всегда себе и жди этого... Как проснешься, сейчас же вставай, не накрывайся одеялом. То, за что взялся, нужно делать во что бы то ни стало. – Как держаться золотой середины, чтобы не быть угрюмой и излишне веселой? – Когда видишь, что около тебя человек унывает, придешь, например, к ... видишь, что она нос повесила (батюшка пальчиком слегка ударил мне по носу), тогда надо взять себя в руки, быть веселой, ободрить другого, а если идет все гладко, то надо говорить о серьезном, а не болтать; вообще заботиться о пользе других и делать все на пользу другим; и не только дела так располагать, но и слова; если, например, видишь что все говорят, ну, давай, мол, я и скажу, а это что же?.. Прежде чем сказать, нужно подумать, Христа можно вспомнить, как бы Он тут поступил, и потом, как совесть твоя говорит, так и делать и говорить; вот и будет золотая середина. На пасхальной седмице не надо читать Псалтири, а вместо вечерних и утренних молитв полагаются часы. «Когда же оканчивать чтение Псалтири?» Батюшка с улыбкой неуверенно заметил: «Кажется, в среду заканчивается Псалтирь...» (Знаток устава; так велико было смирение батюшки.) Все чтобы было по порядку, и для еды должно быть определенное время, а если ты поздно пришла и тебе хочется есть, то, конечно, можно, ешь сколько там тебе надо. А вообще, чтобы был порядок. Человек, истинно любящий, забывает себя совершенно, забывает, что он существует, он думает только о том, как бы другого-то спасти. Надо стараться, чтобы не только действиями, но и даже словами не соблазнять другого. Изволь, изволь бывать в церкви. (На то, что нет времени для чтения.) «Ну это ты что-то там... а вот я тебе вменяю в обязанность читать...» Причащаться можешь каждую неделю, только воздерживайся от главного греха. Знаешь свой долг, и нужно его спокойно и твердо исполнять. «Иисусову молитву» читать нужно. Как о любимом предмете всегда человек думает, так и о Господе должен он думать и носить Его в своем сердце. – Как приобрести любовь к Богу? – Чаще надо вспоминать, что сделал для нас Господь и что Он делает. Все, и житейские дела, надо освящать Христом, а для этого «Молитва Иисусова». Как хорошо и радостно, когда солнышко светит, точно так же хорошо и радостно будет на душе, когда Господь будет в сердце нам все освящать. Часто бывает хорошо и чувствуешь, что прямо идешь, потом вдруг исчезает такое настроение, и никак не попадешь на него. – Ну хорошо, хорошо... значит, и заснешь под это хорошо. Под понятием «заснешь» батюшка имел в виду всегда потерю трезвения и духовной бодрственности над собой. Как-то за всенощной буря всевозможных самых противоположных мыслей и чувств волновала все мое существо; подхожу к праздничной иконе (за каноном). Батюшка помазывает елеем, вглядывается и шепотом, неуверенно спрашивает: «Спишь, никак?». Надо помнить, что если Господь всегда смотрит на меня, ведь Он все знает, так как же я поступлю против Него. Иногда жаждешь всей душой соединения с Господом в таинстве святого Причащения, но останавливает мысль, что недавно причащалась... – Это значит – Господь касается сердца, так что тут уже все эти рассуждения не уместны. Думается, нужно установить порядок жизни: спать рекомендуется семь часов в сутки (я спала не больше пяти-шести часов), ну, если встанешь в семь часов – значит, отсчитай семь часов назад и ложись так уж; а то это влияет на здоровье. Позже я обратила внимание на то, что строгий, раз установленный порядок жизни держали все подвижники, с древнейших до новых, и все монастыри. – Трудно прожить без греха, когда бывают такие лишения в жизни (была голодовка). – Ну зачем, не греши... – Унываю, батюшка. – Унывать не надо, вспомни, как говорится: «уны во мне дух мой», а дальше «помянух дни древний, поучихся...». Так и ты вспомни все и утешься. Что думаешь о себе много, горделива; а знаешь, кто много о себе думает, тот, значит, нехорошо живет... А ты себя любишь, так уж люби себя, как следует. Пришла ко мне ревность научиться «Молитве Иисусовой», просила батюшку научить. – «Молитва Иисусова» – серьезное дело, чаще надо думать о том, Кто для меня Иисус. Если кто-нибудь будет говорить о других плохо, да еще в церкви, нужно просто ответить, что я, мол, сама грешная, что мне еще на других смотреть. В церковь ходим не для разговоров. Ревность научиться «Молитве Иисусовой» сжигала меня. – «Иисусова молитва» – серьезное дело. Надо постоянно иметь пред собой Господа, как бы ты находишься перед каким-нибудь важным лицом, и быть как бы в постоянной беседе с Ним. Тут уж у тебя будет состояние приподнятое. В пище умереннее надо быть. Чем нам с тобой гордиться?.. Грехами?.. К родителям, если есть у них какие недостатки, надо относиться снисходительнее. – Батюшка, бывает, что утром проспишь, а встанешь, скорее бежишь к обедне, и уже дома не молишься... – Ну уж если так, в церкви помолишься, но порядок должен быть во всем. Если кто в церкви будет разговаривать или спрашивать о чем,– скажи на меня и не отвечай. Непременно утром и вечером надо молиться. Перед чтением Евангелия перекрестись и скажи: «Господи вразуми меня, дай мне понять, что тут есть»; и после этого бывает, что нечаянно находит как бы какое осенение и начинаешь понимать смысл того или другого; и вот тогда надо взять и записать эти мысли. Установи порядок во всем... С мамой будь хорошая, с сестрами не ссорься, тетю не обижай. Ну вот пока и будет с тебя, а потом мы еще что-нибудь возьмем. Порядок чтобы у тебя был во всем... У меня тут был один немец, а у немцев знаешь какой порядок во всем, так вот он и рассказывал: были у него там гости... а у него был такой порядок: как десять часов, так чтобы все были по местам. Вот подходит время спать ложиться, он и объявляет, что через десять минут огонь будет потушен. Но все подумали, что он шутит, никто не обратил на это внимания. Вдруг, смотрят – темно... А я его спрашиваю: «А как же гости-то?» – «А как хотят,– говорит, – если они такие беспорядочные». Вот хоть он и немец, а поучиться у него есть чему. Мысли нехорошие гони, а какие появятся, тащи их за ушко, да на солнышко. (Батюшка потянул меня за ухо.) Строже будь к себе (разговор шел о воздержании в пище, батюшка был очень серьезен), все спишь, смотри не проспи. Молиться надо по-детски, с твердой верой. Ну подожди, вот я тебя за это на свободе – за уши. Лишнее поела – значит нет у тебя никакой разумности, когда даже и лишняя чашка воды может нас возбуждать. Отца духовного не слушаешься – значит нет у тебя преданности к Богу. Я тебя молю, ради Бога, следи за собой... ради Бога, будь внимательна... Царствие Небесное нудится, и только употребляющие усилия восхищают его, а ты палец о палец не ударишь. – Батюшка, иногда бывает так тяжело, что хочется к кому-нибудь пойти и заплакать. – Нет уж, у тебя есть одна помойка – отец Алексей, ты в нее и вали все, а другим не надо. – Чем отличить пост от обычного времени, ведь теперь почти все одинаково: и пост и нет поста, совсем не чувствуешь поста? (была голодовка). – Усилить духовный пост. – Да этот пост всегда должен быть? – Очень хорошую мысль ты провела, да где уж нам всегда-то, а тут тебя будет мучить, что, мол, я что-то не делаю и скорее будешь поступать как надо. Страсти, если хочешь, истребляй сейчас же, а то поздно будет. У меня была тут одна дама, так у нее страсть – взять чужое; она мне со слезами говорила, что была в одном доме и вот ложку серебряную увидела и, когда все ушли, она ее взяла. Теперь мучит это ее, а с собой справиться не может, в привычку у нее это вошло. – Батюшка, говорят «Иисусову молитву» нужно читать не только с любовью, но и со страхом, а я страха никакого не чувствую. – Со страхом... а ты подумай, что тебе Господь дал и дает, а ты Его чем благодаришь?.. Светло смотри вдаль, не надо уныния. (Отпуская с исповеди.) А ты старайся, чтобы я тебя мог не только за уши вытягивать, да на прежнее место ставить, а и каждый раз немножко повыше. Считай себя хуже всех – да и так ты хуже всех. Спите вы все, а теперь время исповедническое. Может быть, и мне придется... Я-то готов, а вы-то, что тут будете делать?.. (Тревожное время.) – Что же теперь делать-то, батюшка? – Ну я думаю, Бог милостив – ничего, а для этого нужно молиться побольше, да самим получше быть. Будь хорошей, вот с нынешнего дня. Сегодня Марии Египетской, ты хоть и не египетская, ну все равно. Так вот с сегодняшнего дня и начинай, а я за тебя буду молиться, чтобы Господь тебе дал память смертную. Будь хорошей опорой маме, руководительницей сестрам, вон сколько я тебе послушаний-то дал. – Батюшка, читаю молитвы, но это все как-то без души.– Батюшка промолчал, а я повторила то же. – Да читай внимательно, без какой там еще без души, по-толстовски, что ли?.. Раздражаться не стоит, не стоит... Желай счастья всем и сама счастлива будешь (против зависти). (Против вопросов на исповеди по книгам.) У меня тут один рассказывал, что он прочел какой-то грех в книге и не понял, что это такое, и вот начал все делать, чтобы узнать как-нибудь что это такое; покупал книжки разные, читал. Наконец, понял и сделался поклонником этого греха. Так что я этих вопросов не одобряю; не знаешь и не надо. Когда бываешь в чужом доме и подают на стол что-либо скоромное, не следует отказываться и тем осуждать других. У меня отец был близок к митрополиту Филарету и вот было так; митрополит Филарет часто бывал у одного там... Раз пришел как-то, застал обед, а пост был, хозяин сконфузился, не знает как быть – пост, а у него курица что ли там... А митрополит подошел к столу и сам попробовал все... Вот как они поступали. – Иногда по уставу не полагается класть земные поклоны, например, до Пятидесятницы и в другие праздники? – А на это я вот что скажу: иногда чувствуешь, что и на икону-то, на Лик Господа смотреть недостоин, как тут не положить поклона; я вот, например, не могу не поклониться в землю когда поют: «Поклонимся Отцу и Сыну и Святому Духу...» (всенощная под воскрес). Не воздержаться – не грех, а поклон положить – грех?.. После моего сокращения на службе мне была дана рекомендация на другую службу. На мой вопрос, нужно ли мне снова поступать на службу, батюшка, шутя, ответил: «Ну что же, сходи». Чувствуя, что нет на это благословения батюшки, я медлила. Прошло так с месяц, не больше. Я почувствовала беспокойство,– решила добиться от батюшки категорического ответа – как же мне, наконец, поступить, брать службу или нет. Долго не давал мне ответа батюшка, упирая на мое личное, желание, а я, со своей стороны, на его благословение. «Вот что,– наконец сказал он мне,– а помнишь, как ты рвалась со службы в церковь? Попадешь в большое учреждение и замотаешься совсем. Здесь ведь тебе было покойно служить. А теперь вот что тебе скажу: служи Господу». Болела душой и за наше крикливое пение. Пришла к батюшке поведать ему свою скорбь. – Манюшка,– сказал мне батюшка,– знаю твое состояние, как тебе хочется петь: по будням-то открою окошечко и слышу, как ты поешь: «Хвали душе моя Господа, благослови душе моя Господа; пою Богу моему дондеже есмь». Вздумалось нам с Зиной поподвижничать: без благословения батюшки решили мы на первой неделе Великого поста самовольно начать свой пост – перейти на хлеб и воду не более двух раз в день. В таком посте прошла у нас вся первая неделя. На следующей получила я духовное испытание от батюшки, которого долго не могла распознать. Случилось это так. Во время литургии Преждеосвященных Даров должна я была петь «Да исправится молитва моя», а я капризничаю, не хочу петь. Пожаловалась тогда на меня батюшке сестра. Сильно разгневался он на меня: выходя из церкви, при большом стечении народа, на лестнице, махая ручками и возмущаясь, пробирал он меня. Не сознавая своей вины, я сначала отнеслась к этому спокойно, а через некоторое время батюшкин гнев начал передаваться мне, да еще тут кто-то шепнул мне: «Попроси прощения. Поклонись батюшке». Слова эти вызвали взрыв негодования в моей душе. Не дождавшись конца выговора, стремглав помчалась я в свою комнатку с мыслью забрать свои вещи и уйти к своим. Несмотря на уговоры сестер не уходить без благословения батюшки, я всем существом сопротивлялась. Но когда приступила к сбору вещей, то почувствовала, что силы меня оставляют, и я беспомощно опустилась на постель. Батюшка на меня сердит, от дома отстала совсем. Что делать – не знаю. Спустя несколько минут прибегает ко мне одна из сестер, зовет как можно скорее идти к батюшке, а я сопротивляюсь, не хочу, да и только. Сестра же начинает настойчиво требовать, чтобы я шла к старцу. И только после долгих уговоров, с чувством гордости и отчуждения, без желания поведать ему свою обиду, с тем, чтобы только его выслушать, решила я, наконец, пойти. «Давай ее сюда»,– услышала я веселый голос батюшки, когда ему доложили, что я иду. Подхожу к нему; батюшка садится в кресло и, взяв меня за руку, спрашивает: «Ну, что скажешь». В первую минуту я не знала что ответить, стояла молча. «Глупыш, глупыш, – поглаживая меня по голове, говорит батюшка,– я думал, что ты большая у меня, а ты все еще младенец. Вот смотри,– весь оживившись продолжает батюшка,– на лестнице-то кто кричал». Немного помолчав, добавляет: «Ведь Семенова, а не ты».– «Да, батюшка».– «А ты что делала?» Я молчу. «Наклонила головку,– добавляет батюшка,– и сказала: «Батюшка простите».– «Так вот слушай же. Я знаю, ты потверже духом, я на тебя и закричал. Попробуй, закричи на Семенову. Закричишь, пожалуй она и убежит. А ты-то от меня не уйдешь. Так и на лестнице, – развел батюшка ручками,– попробуй, закричи на них, они все и разбегутся. А ты все на себя приняла, глупыш». Выслушав батюшку, я попросила у него благословения пойти домой, в душе же не было полного примирения с ним. – Никуда, Манюшка, не ходи,– сказал мне батюшка на прощание.– Ляг в постель, усни, успокойся. А потом, что у вас там,– просфоры что ль? Помоги. Так я и сделала, пришла, легла, уснула, успокоилась. Проснувшись, пошла делать просфорки, а в душе все еще был какой-то осадок, все никак не могла простить нанесенной мне обиды. Несколько дней не подходила я к батюшке, пока он сам не позвал меня: «А, Мария Тимофеевна, здравствуйте»,– глубоко, вздохнув, пошутил, батюшка. С чувством гордости, все еще меня не оставлявшим, подошла я к нему под благословение и с неестественной улыбкой молча вышла. Почувствовав в себе борьбу двух сторон души, я не знала, как приступить мне к исповеди. Строго принял меня батюшка на этот раз. И при первом же сознании в моем грехе начал снова меня пробирать. Теперь я ясно почувствовала, что гнев батюшки был всецело направлен на меня. Отойдя от батюшки, я стала к иконе святителя Николая и тут ясно и искренне почувствовала себя виноватой. В слезах, с сознанием своего ничтожества, полная преданности и любви к батюшке, подошла я вторично на исповедь. «Манюшка, ну дай Бог, чтобы ты хорошая у меня была»,– обнимая мою голову и прижимая ее к груди, целуя, говорит батюшка. Придя домой и взяв книжку о преподобном Серафиме, я поняла, что, блюдя пост телесный, плохо провела пост духовный. Горько и долго я плакала. Случай этот заставил меня с особенным вниманием обернуться к своей душе, и на меня стал нисходить все больше и больше мир душевный. Торжественно встречали мы батюшку на беседе. Пропоем «Достойно», усадим его, расположимся вокруг и запоем стих: «Господи помилуй, Господи прости» или еще какой другой. Начнет, бывало, батюшка раздавать конфеты; берет и говорит: «Вот этого жука – Надюшке-сычевке, а вот этого таракана – Танюшке-Рухольному, бабочку – Зинке-Маронке, а клопа кому? Вере – дам». То же и с луком от селедки: кому месяц, кому пол-дугу. Когда я сиживала рядом с батюшкой, поил он меня из своей чашки. Мне не хочется, а он все: пей да пей, подливает и подливает. Часто я садилась на полу, около его ножек. Вот как-то ласково замечает батюшка, смотря на меня, осторожно прикасаясь ручкой к моей голове: «Предо мной сидит нежное существо, воск,– что угодно, то из нее и сделай. Да я и сам-то боюсь до нее дотронуться: того гляди развалится». Расположение ко мне многих сестер, с полной доверчивостью открывавших тайники своей души, заставило меня глубоко задуматься и обратиться к батюшке с просьбой: разъяснить мне, как принимать такое расположение: посылать сестер к нему или просто с любовью выслушивать. – У, какая Манюшка-то старица стала,– посмеялся надо мной батюшка и, стуча пальчиком по столу, с серьезным видом добавил: – Так вот что, Манюшка, я тебе скажу: с этих пор я с тебя на исповеди строго спрашивать не буду. Прихожу к батюшке на исповедь с записью грехов. Прочитав все и разорвав, батюшка велел бросить запись в печку, которая топилась в его же комнатке, спуская головку с постели и указывая пальчиком: «Манюшка, смотри, какое яркое пламя-то, как твои грехи-то горят». Прошу что-то у батюшки и называю его «дорогой, миленький батюшка», а он наклоняется и таинственно и протяжно говорит: «Постыленький». Стоим мы несколько человек у батюшки в столовой у стола. Тихонько подкрадывается ко мне батюшка сзади, быстро надевает на меня соломенную шляпу со словами: «Смотрите, какая схимница-то». С меня надевает на Наташу, и все мы вместе с батюшкой смеемся без конца. На вопрос, как мне молиться, батюшка ответил: «Встань с птичками, уйди в лес, там помолись. Природа близко стоит к Богу. Каждый шорох листочка, колебание каждой травки – все славит Бога. Преподобный Серафим всегда находился среди природы, там и молился». Последнее время батюшка почему-то особенно радовался за меня, благодарил и говорил, что он теперь спокойно умрет. Приду к нему в сокрушении о грехах своих, а батюшка замашет ручками: «Ну какие там грехи-то у тебя, мы с тобой совсем безгрешные». Слово «безгрешные» вызывало еще большее чувство покаяния. Накидывая на меня эпитрахиль, батюшка еще раз повторил: «Безгрешные». ttps://azbyka.ru/otechnik/Aleksij_Mechev/sovety-devushke-khristianke/
  4. Чего только не услышишь на этом свете! Вот, нашелся один учитель – вы слышали это? – в Янине, в греческой начальной школе, преподававший там в пятом классе. И поскольку это не согласовалось с его идеями и идеологией (он даже не сказал, какова его идеология), то он сорвал икону Христа, висевшую над классной доской, и сказал детям: – Вместо иконы мы повесим сюда настенные часы! Чтобы дети могли смотреть на часы. А икона Христа, мол, больше не нужна. И тут поднялся шум, родители стали ходить по министерствам, жаловались на учителя, и выяснилось, что он делал это и раньше. И вот телевидение взяло у детей интервью, прося их рассказать, что же там на самом деле произошло. И они, мальчики и девочки, отвечали: – У нас был урок, и он вдруг полез, чтобы сбросить икону Христа. Мы ему сказали: «Зачем ты это делаешь?» А он ответил: «Потому что хочу. Я буду вести урок, я пришел сюда не для того, чтобы преподавать закон Божий!» Надо заметить, что он не преподавал закона Божия, и это хорошо, потому что в противном случае что бы он там напреподавал? О, что же ждет нас впереди? Что с нами будет, когда мы предстанем пред Богом? Какую ответственность мы несем за этих детей, ведь это мы их учим всему плохому, все мы, все мы. И я, и ты, все мы несем огромную ответственность, каждый в своей сфере, потому что не делаем многого. Ты, наверное, слушаешь сейчас и говоришь: «Да-а-а, ты видал, какие бывают люди?» Но давайте продолжу, иначе могу сбиться и всё перепутать, как обычно. Итак, взяли у детей интервью и спросили, что же произошло. Он сбросил икону, и «мы ему сказали: – Мы хотим Христа, оставь ее там! – А я не хочу, потому что это не согласуется с моими взглядами! – Хорошо, ну а если мы хотим? – Если хотите, повесьте ее сами! – сказал учитель». Демократичный такой оказался учитель. И один ребенок ответил, и мне стало страшно, когда я услышал его ответ: – Но мы же не достаем! Ты не достаешь, дитя мое? Маленький мой, хороший, ты не достаешь? – Я не достаю, чтобы залезть и повесить икону Христа, это высоко! Ты слышишь, господин учитель? Ребенок не достает, но ты ведь достаешь. Ты высокий, ты должен быть высоким, ты должен был взять икону Христа и высоко поднять ее, чтобы дети на нее смотрели. Потому что дети маленькие, они малы и душой, и телом, а ты этим пользуешься: вместо того, чтобы дать им свет, подаешь тьму. Оставляешь перед ними голую стену, настенные часы, чтобы они делали с ними что? Смотрели на часы, пока ты будешь говорить им чисто интеллектуальные, чисто научные вещи, пусть и технического, научного характера? А что получит их душа, что ты дашь их душам, а? Передавали это по телевизору, который уже столько раз демонстрировал свой атеизм, неверие и враждебность к Церкви. Приглашали в разные студии энергичных персонажей: атеистов и журналистов, с порога обвинявших Церковь и хуливших ее и Христа, а также одного священника, очень благоговейного и святого человека. Я не знаю его и ничего против этого 80-летнего старца не имею, он, может, очень добр и свят, но только в нынешнюю эпоху священник должен быть способен одним словом сразить тех, кто так говорит. Словом, поставить их на место, прижать к стенке некоторых журналистов и людей подобного сорта. А если это 80-летний старец, смиренный и святой, то он сделать этого не сможет. Это делает ему честь, и я его не обвиняю, но хочу сказать, что журналисты этим пользуются. И вот этот старенький священник вошел и по простоте своей сказал: – Здравствуйте, дорогие друзья! Бог с нами! А участник из другой студии ему отвечает: – Народ с нами! Ты слышал? «Народ с нами!» Глумление, остроты и дерзость – пред Кем? Пред Богом! Ни тени благоговения, почтения, уважения к Церкви, абсолютно. Сегодня я хочу кое-что сказать вам в связи с этим происшествием. Если тебя это не волнует, то меня волнует, потому что мне от этого стало больно, тяжело, и я в который раз уже понял, что дела наши идут из рук вон плохо, но когда-нибудь они пойдут очень хорошо. И понял это из того, что мы вообще превратились в дурдом. Как понял и то, что в сердце христиан живет необъятная тишина и спокойствие. Мир погибает, а Церковь хранит Христа и тишину, покой и мир помыслов Я понял тот парадокс, что мир погибает, а Церковь хранит Христа и тишину, покой и мир помыслов. И наступит время, когда мир окончательно сойдет с ума, но он может и неожиданно обратиться назад. Мы к этому идем, катимся по наклонной плоскости, и кругом слышно, как громыхают камни, деревья в своем низвержении. Однако в какой-то момент это падение закончится. Осядет пыль, рассеется это облако мути, и мы увидим, что же осталось в итоге. И я скажу тебе, что я думаю и в чем моя надежда, что я предлагаю и как молюсь обо всем этом. Итак, этот священник сказал в своем выступлении: – Бог с нами! Братья, что может быть лучше, чем говорить детям о Евангелии? Есть ли что-нибудь лучше, чем говорить о Христе? Почему вы сбросили икону Христа? Учителя там не было, за него говорили другие. И вот один из участников, представлявший систему образования, набросился на него и сказал: – Отче, есть кое-что и повыше Христа! Для меня, разумеется! – И что же это такое? – Платон! Ты его только послушай, послушай! Существует нечто выше Христа, выше идей Христа, и это – идеи Платона. Выходит так, да? Он учитель и понимает важность этих слов. Да если бы Платон был жив и услышал тебя, он бы тебя ударил. Это я могу тебе гарантировать. Если бы он был жив и услышал тебя, он бы тебя ударил и сказал: «Не вкладывай в мои уста того, что ты говоришь, будто бы я это сказал. Потому что я искал Бога, искал первоначало вселенной, я, как и другие греки – мои братья, друзья и другие древние народы, философы, идолопоклонники, искавшие истину. Мы искали ее и не нашли, но нашли Бога, сошедшего на землю». Они нашли Бога. Святой апостол Павел пришел в Афины, где философы отвергли всё и поняли, что в конечном счете Богом, Которого они искали, оказался не Зевс, не Афина, Аполлон или Гермес, а Иисус Христос. Платон, дорогой мой, искал Христа, как и все эти древние философы, и доказательство тому – то, что они сразу же приняли Евангелие без всякого принуждения, без того, чтобы кто-нибудь их заставлял. Они пошли за Христом, крестились и потом освятили свои книги и слова словами Христа. А ты сейчас хочешь стать царственнее Царя? Кем ты себя воображаешь? Сравниваешь Платона со Христом? Невероятные слова! Какую связь ты видишь между ними? Философа, человека, у которого есть начало и конец, который жил, рос и умер, сравниваешь со Христом, Который есть предвечное Слово Божие, Начало света, Сын Божий, Который был распят и воскрес, Который всегда существует и сказал о Себе нечто, чего Платон никогда о себе не говорил. Разве Платон говорил, дорогой участник телепередачи, это я тебя хотел бы спросить: разве Платон говорил когда-нибудь слова, подобные этим словам Христа: «Я – истина! Я путь, истина и жизнь»? (ср. Ин. 14, 6) Говорил ли когда-нибудь Платон: «Я Альфа и Омега», – как говорит Христос в Своем Откровении? (ср. Откр. 1, 8) А также: «Я начало и конец, Первый и Последний? Я имею ключи смерти и жизни? Я лоза истинная, Я хлеб, сходящий с небес?» (ср. Откр. 21, 6; 1, 10; 18; Ин. 15, 1, 5; 6, 41.) – говорил ли это Платон когда-нибудь, а? Мы именуемся христианами, мир христианский – это Христос изменил мир И в конце концов, почему эта философия и эти люди не изменили мир? Вот мы именуемся христианами, мир христианский – это Христос изменил мир. И это говорю не я, а история. Что ты даешь ребенку? И что хочешь ему дать? Говорил ли когда-нибудь Платон то, что сказал Христос: «Без Меня не можете сделать ничего»? (ср. Ин. 15, 5) А Господь это сказал. И в этом – доказательство. Вот оно, доказательство! Ты изымаешь Христа из жизни ребенка? Ладно. Можешь делать что хочешь, но потом увидишь результаты: детскую преступность, возрастающую депрессию и тоску среди детей, их зависимость от компьютеров, Интернета и электронных игр и нездоровую детскую совесть. Детей, застрявших в Интернете с его опасными, порочными, проблемными свойствами, вредными для их здоровья, и души и тела. Конечно, а чему ты удивляешься? Я вообще ничему не удивляюсь: появятся и другие вещи. И как ты после этого удаляешь Христа из жизни мира, как ты после этого выбрасываешь Христа из сердца ребенка и из детской комнаты? И чего хочешь потом? Чтобы у ребенка всё было хорошо? Чего ты хочешь? И что ему дашь? Мобильный телефон, чтобы он радовался? Или будешь устраивать концерты и приглашать со всего света певцов с громкими именами, чтобы ребеночек сделал что? С малых лет окунулся в наркотики, разврат, насилие, преступность – без Христа? Потому что, как сказал другой журналист, «мне не нужен Христос!» А что тебе нужно? Он сказал это четко – греческий, крещеный журналист: «Не надо держать в комнате креста и горшков с геранью»! Ты только послушай его слова! Крест и герань – не надо шагать в будущее с этими вещами: чтобы у тебя всё было хорошо в жизни, достаточно собственной совести. Мы не нуждаемся во всем этом: достаточно нашей совести и собственного достоинства! Но так ли это? Эта совесть между тем вообще не функционирует. Например, у тебя, говорящего это, совести нет. Если ты не почитаешь малого ребенка, невинную детскую душу и всю ее убиваешь и растаптываешь своими грязными ногами, где твоя совесть? Функционирует ли она? И ты еще говоришь, что у тебя есть совесть и достоинство. Кто мне скажет, когда моя совесть функционирует правильно, а когда нет? Какая совесть? Скажи мне. Вот кто-то убил жену, сунул ее в мешок, выбросил на помойку, лег спать и утром проснулся в прекрасном самочувствии. Это совесть ему так диктовала, у него ведь совесть была без проблем. И кто мне скажет, когда моя совесть функционирует правильно, а когда нет? Потому что если скажешь мне, чтобы я в качестве критерия взял свою совесть, то она, например, говорит мне, чтобы я делал то, что мне вздумается, хватал, что хочется, и присваивал себе: оно не мое, но на моей стороне ведь сила – так говорит мне совесть. Я не понял, кто же просветит мою совесть, кто скажет мне, что правильно, а что нет? Кто скажет мне, что истинно, а что ложно? Моя совесть? Какая совесть? Вот эта, которая вне рая? Вне рая бывает только помраченная, сбитая с толку, запутавшаяся, заблудшая совесть, та, которая имеется и у тебя, дорогой мой друг журналист. Твоя совесть такая? Нет, а какая же она, чистая? У кого чистая совесть, жаждущая Света, тот находит Христа и поклоняется Ему. А ты видишь Христа и говоришь, что у тебя имеется что-то другое, что для тебя важно, да? Ты избегаешь Христа, ты не хочешь видеть Его и совсем Его оставил. Что ж, оставляй Христа, но даже если оставишь Его, Господь всё равно будет тебя любить и всё равно будет рядом с тобой. Но только и Он тебя тоже оставит, то есть предоставит тебя твоей свободе. Оставь Его, чтобы увидеть результаты. Ты уже делал это? Ну что же, а теперь увидел, куда покатилась твоя жизнь? Эти твои таблетки, сигареты, комфорт, фальшь, грехи, заблуждения, вся твоя сластолюбивая жизнь – ты живешь себе припеваючи, живешь замечательно без Христа, но только пока не грянет первое в твоей жизни потрясение. А стоит тебе услышать о какой-нибудь болезни, случись какой-нибудь удар в твоем сердце или в семье, стоит выскочить какой-нибудь маленькой опухоли, какому-нибудь намеку на рак, тогда посмотришь. Это не запугивание. Христос не пугает, Господь сказал: «Если вы Меня любите и послушаете – вы ведь Мои создания, вы не одни в жизни, вы не возникли сами по себе, это Я вас создал, – вы будете счастливы, но только если будете связаны со Мной. Ваше счастье – в связи с Богом, а если прервешь эту связь, ты уже не можешь быть счастлив. Поэтому, если любите Меня, вы насладитесь земными благами (ср. Ис. 1, 19.). А если не будете любить и презрите Меня, Я вас трогать не буду, но вы пожнете плоды собственного выбора». Наша жизнь сегодня – это огромный сумасшедший дом А плоды эти таковы: скорбь, депрессия, тоска, внутренняя опустошенность, безумие, самоубийство, психологические, личные, экономические, глобальные проблемы – они возникают, потому что мы не считаемся со словами Христа. Мы не почитаем Его ни в чем, делаем, что хотим, мы обезумели, и это – итог нашего выбора. Наша жизнь сегодня – это огромный сумасшедший дом, и он постепенно будет становиться всё больше. А знаешь, что я могу тебе посоветовать?.. Мне тяжело от всей этой истории. Но, по сути, на кого я гневаюсь? На себя и гневаюсь, и на наше и мое состояние, потому что если бы я был лучше, то, конечно же, какая-нибудь часть мира тоже стала бы лучше. А сказать, что тебе делать? Молись Богу, чтобы Он послал священников, чтобы у нас и в будущем были священники, которые собирали бы осколки разбитого мира. И чтобы они собирали этих больных, немощных, обезумевших, запутавшихся людей, всё больше скатывающихся в окаянное состояние человека, далекого от Бога. Вся надежда на то, что мы дойдем до такого момента, когда скажем: «Господи, помилуй нас! Господи, мы больше не можем!» Люди будут всё больше заболевать, демонизироваться и в метафорическом, и в реальном смысле, станут игрушками в руках искусителя-диавола, и тогда увидишь, как люди поймут, что только в Церкви и рядом со Христом можно найти утешение. Не рядом с людьми, не рядом со мной, однако через мои руки в твою жизнь входит Христос. Ты не можешь найти Христа теоретически, Христа найдешь через священника. Меня ты оставь, прими, однако, Христа, Которого я тебе подаю через Святое Причастие, через оставление грехов, которое ты получаешь под епитрахилью священника в таинстве Исповеди. Оставь меня, прими от меня Христа и иди себе. Ты не можешь попасть в рай, прикоснуться к счастью, если не согласишься принять Божию благодать, проходящую через Церковь и священников. (Продолжение следует) Архимандрит Андрей (Конанос) Перевела с болгарского Станка Косова Книги архимандрита Андрея (Конаноса) в интернет-магазине "Сретение" pravoslaven-sviat.org 16 ноября 2017 г. http://pravoslavie.ru/108056.html
  5. Утвердится ли в России новая ересь? Анализ богослужебных текстов, посвященных Николаю II, говорит о такой возможности Автор: А.И. Кырлежев | Рубрика: Движение «царебожия» В ходе споров и дискуссий, предшествовавших канонизации Николая II, речь заходила, в частности, о последствиях канонизации для церковного сознания. Этот вопрос, однако, был обойден Синодальной комиссией по канонизации святых, главной заботой которой, судя по всему, был поиск наиболее точной формулировки прославления. Комиссия сделала, кажется, все возможное, чтобы связать святость царя и царской семьи исключительно со страстотерпчеством (благо в русской церковной истории существует "классический" пример - гибель князей Бориса и Глеба). Но когда вопрос был уже практически решен, ни комиссия по канонизации, ни Архиерейский Собор не сделали (или не захотели сделать?) второго важнейшего шага: не было проведено "пропагандистской кампании" по разъяснению того понимания канонизации, которое содержится в малодоступных официальных церковных документах. И прежде всего нужно было заранее составить службу новопрославленным царственным страстотерпцам и утвердить ее текст на Соборе, тем самым нейтрализовав все попытки самовольного литургического творчества. Но это сделали другие - без всякого благословения высшей церковной власти. И сегодня мы имеем возможность ознакомиться с плодами духовного вдохновения некоторых современных православных песнописцев. "Царский сборник" - так озаглавлена 800-страничная книга, вышедшая недавно в московском православном издательстве "Паломник" (подписано в печать за месяц до начала Собора - 7 июля 2000 г.; тираж 7000 экз.). Составители - Сергей и Тамара Фомины - задумали ее как некий исчерпывающий справочник по вопросам царепочитания. Помимо собственно литургических текстов - служб, акафистов, специальных молитв (например, о спасении России, о восстановлении православного и самодержавного царства русского, составленных в наше время, а также употреблявшихся в дореволюционном церковном обиходе) - большую часть книги составляют разделы справочно-назидательные: рассказ о начале династии Романовых ("Клятва 1613 года"), история чина венчания на царство, заметки о том, как молились за царя в старое время, но главное - "Царский месяцеслов". День ото дня в течение всего года (а может быть, и многих лет) благочестивый читатель может знакомиться c различными событиями в жизни как последнего императора, так и других русских царственных особ и их приближенных. Приложен также и "Помянник" с перечислением имен лиц, так или иначе связанных с царской семьей. Какое же представление о царе, его духовно-религиозной роли и его святости дает эта книга? Чтобы ответить на этот вопрос, обратимся прежде всего к текстам, предлагаемым для богослужебного употребления. В первой части сборника в качестве "канонических" литургических текстов напечатаны служба, которая "издана по благословению" иерархов РПЦ (упоминаются Ивановский Амвросий, Ижевский Николай, Самарский Сергий, Тернопольский Сергий, Уфимский Никон, Владивостокский Вениамин, Екатеринбургский Никон), а также тексты РПЦЗ (служба в день "убиения царской семьи", перепечатанная с казанского издания 1992 г., и "Канон, плач царя-мученика" из американского джорданвилльского издания 1983 г.). Составители, равно как и издатель, никак не различают свою Церковь и раскольников из РПЦЗ. Другим чинопоследованиям предпослано "Предуведомление", в котором сообщается, что эти литургические тексты "не являются принятыми к Богослужебному употреблению Полнотою Православной Церкви" (стр. 79). Очевидно, под "Полнотой" издатели подразумевают некое "мистическое" единство единомышленников, принадлежащих как к РПЦ, так и к РПЦЗ, а также "сочувствующих" из других Поместных Православных Церквей, прежде всего, наверное, из Сербской, которая неоднократно поминается в рассматриваемых богослужебных текстах (например, в Синаксаре о св. царе Николае говорится: "Спасение содела стране Сербстей, сего ради доныне почитаемь сим народом православным"; стр. 22). Акафистов, являющихся любимым богослужением русских православных людей, в сборнике предложено несколько - и в составе полной службы (на утрени), и отдельно. Опустим цитаты из богослужебных текстов и отдельных служб, посвященных царице Александре Федоровне и другим членам семьи, и ограничимся тем, что касается непосредственно последнего российского императора Николая II. НОВЫЙ "ИСКУПИТЕЛЬ" Самое печальное то, что практически во всех богослужебных текстах (а можно предположить, что некоторые из них уже используются) содержится некая новая русская ересь: Николай II принес вольную искупительную жертву за народ - во след Христа. Если бы составители всех этих текстов не чувствовали все-таки некоторой грани, которая не позволяет им просто, без обиняков, повторить путь "Богородичного Центра", они бы, конечно, недвусмысленно заявили о том, что Николай II - "новый Христос - для всей Вселенной". Но мешает какая-то подспудная "православная закваска": никто из них ведь не будет вместе со множеством "русских бабушек" утверждать, что "Троица - это Христос, Божия Матерь и Николай Угодник"... Но по существу получается нечто подобное, только в отношении учения о Христе-искупителе. Впрочем, дадим слово авторам: "…аще потребна есть жертва за люди, аз жертва сия да буду… сего ради услыша тя Господь в день печали твоея и помяну жертву твою и всесожжение твое тучно есть…" (с. 12). "В подобие жертве Христове, яко агнец непорочный, волею заклан бысть за отступление народа твоего, царю мучениче Николае…" (с. 13). "Христоподобный сей самодержец святый восходит на Голгофу свою вкупе с царицею, чады и верными слуги своими принести себе в жертву за клятвопреступление подданных и прочия грехи народа своего..." (с. 22). "Радуйся, яко страданиями твоими искуплена держава твоя" (с. 104). "Аще потребна есть жертва во искупление греха народа моего: се аз раб Господень: приими мя, аще волиши, Пречистая, за други и чада, за землю мою" (с. 107). "Кто убо свят, аще не страстотерпец царь Николай? …есть бо жертва искупительная за ны". "… о святый царю, …в жертву благоприятну себе самаго принесл еси во спасение Русския земли" (с. 231). "Ангелов Творец посла тя земли Российстей… тя бо избра по образу Сына Своего Единородного в жертву искупления за грехи людей российских…" (с. 237). "…яко агнец непорочный полагаешися в жертву за грехи наша" (с. 244). "Радуйся, Христу подобяся, себе в жертву за грехи людския принесый…" (с. 252), "кровию своею грехи России омывый" (с. 253). Как видим, царь жертвенно искупает не только грехи людей, но и "державы" и даже "земли". На этом фоне характерен такой текст, в котором автор явно "проговорился": "Избранный от рождения страстотерпче… воспеваем ти похвальная, яко паче всего отечество свое возлюбившему…". Не Бога и Христа Его, но "отечество" свое возлюбил он более всего на свете… Очевидно, что скромное, выдержанное соборное наименование прославленного царя как только страстотерпца не может удовлетворить царепочитателей. Они прославляют такого царя, который почти равен Богочеловеку, более того - заново совершает Его искупительное дело в условиях современной ипостаси. САМЫЙ ЛУЧШИЙ ИЗ ЦАРЕЙ Но и просто как царь он не знает себе равных. Читаем: "Радуйся, превыше иных царей земных Богом возвеличенный…" (с. 250); "Господь… возвыси тя паче иных царей земных…" (с. 248-249); "пекийся о людях царствия твоего яко ин никтоже когда…" (с. 249). Впрочем, остается опасность, что слишком "традиционный" Христос все-таки затмит образ русского царя-искупителя. Божественное величие и призвание к земному царствованию должны как-то соединиться в одно целое. Поэтому предлагается такое обращение: "Радуйся, яко альфа и омега всея твари; …первый и последний государю" (с. 266). И нечто совсем богоподобное: "Ты вся, яже суть рабов твоих, веси [ведаешь], твоих же царских трудов и борений тайных никтоже весть…" (с. 269). НЕБЕСНЫЙ ПАТРОН НЕОМОНАРХИСТОВ Митрополит Ювеналий не раз и не два публично заявлял, что прославление царя не означает "канонизации монархии". Слова эти, конечно, остались втуне. Одно дело - то, что говорится на пресс-конференциях, и совсем другое - то, что поет Церковь за богослужением. А петь предлагается следующее: "Православие, самодержавие и народность исповедал еси во спасение Руси, да воспоют вси в ней: Боже, царя храни!" (с. 14). "Умоли, Милосердная Мати Света, Сына твоего и Бога нашего, да утвердит в державе нашей престол православного царя…" (с. 18). "Ныне вси царственнии мученицы предстательствуют за землю Русскую… пред Престолом Царя Царствующих во утверждение на Руси престола православного царя…" (с. 22). "Веруем, Господи, и исповедуем, яко Ты еси воистинну Царь Славы, пришедый в мир грешные спасти: сего ради утвердил еси Церковь Святую и самодержавие православное во спасение людей Твоих" (с. 24-25). "Кто царя не чтит, не чтит Помазавшего его" (с. 26). "Еще молимся о сознании и оставлении роду нашему и нам греха отступления от православного царя, образа Небесного, и о еже милостивно возставити престол на земли во избавление нас от всякого прельщения и злаго обстояния". "Еще молимся Тебе, Господи, об указании нам избранного помазанника твоего, царю Давиду подобна…" (с. 28). "Христос положи тя, царю самодержавный, во основание новыя храмины российския" (с. 243). "…испроси у Царя Царей царя православного на опустевший престол Российский…" (с. 255). То же самое - почти во всех молитвах, обращенных к Николаю… "ОТ ЖИДОВ УБИЕННЫЙ" Конечно, новая "местная" вероучительная ересь - самое главное зло, которое порождено в недрах Церкви царепочитателями. Но не это является центральным, "структурообразующим" моментом соответствующего религиозного сознания. Теория о новом искупителе выполняет лишь функцию "богословского" обоснования главной идеи - о том, что Россия равна вселенной, но при этом порабощена врагами (потому и нужен новый избавитель-искупитель - Христа уже недостаточно). Характерна такая фраза, включенная в "Царский месяцеслов" под 1/14 марта - день отречения Николая от престола: "Ни на одного монарха еще никогда не ложилось бремя подобного решения, так как нет более великой и важной страны, как Россия…" (с. 373). А враги России давно известны, можно сказать, стары как мир. "Иго новейшее внутрь нас есть: ни от восток, ни от запад. Како глаголют неции, яко иудеи сгубиша Русь Святую? … иудеи - суть по духу, заповедь Христову ненавидяще, - имиже и им подобящимися ожидовела, яко червями, Русская земля" (с. 94). Впрочем, здесь у разных авторов разное дерзновение. У одних - скромные аллюзии на евангельские тексты: "…Не прикасайтесь к помазаным Моим, глаголет Господь, обаче забыша людие Твои, кровь царя на нас и на детях наших…" (с. 232). "…нечестивии бесоводимии вас [царственных мучеников] избраша отцу своему диаволу пожрети желающе…" "Аще и умолкоша мнози страха ради иудейска о убиении царственных страстотерпцев, камение же возопиша…" (с. 234). Но есть и честный, откровенный автор. Его акафист (в сноске указано: "Творение Николая Козлова") особенно насыщен соответствующими пассажами. Характерен уже рефрен: "Радуйся, царю Николае, скорый отмстителю врагом Христовым". Но главное дальше: "Радуйся, молитвами твоими злобу жидовскую угашаяй". "Радуйся, плотию от жидов пострадавый". "…по смерти клятвою жидовскую связанный". "радуйся, клеветы, злохуления и наветы жидовския на главу их обративый", "проклятие Каиново на жиды отдавый…". И т.д., и т.п. А затем и политическая программа на будущее: "Мы ожидаем Соломонова отмщения от преемника твоего". Еврейская тема абсолютно необходима для "цельности концепции". И было бы наивно усматривать здесь обычный, "секулярный" антисемитизм. Речь идет о вещах сакральных: о жертвоприношениях, непосредственно влияющих на судьбы мира, о космической "духовной брани". "Жиды" - это те, кто приносит в жертву младенцев, а затем и православного царя, но эти жертвы оказываются жертвами за Христа и по образу Христа, а в конечном счете даже восполняют жертву самого Христа. Поэтому в "Царский месяцеслов" внесены следующие заметки (снабженные молитвами): 20/3 мая. Мученика младенца Гавриила Белостокского (1690). 12/25 марта. Убиение в Киеве отрока Андрея Ющинского (1911). Приведенная цитата члена Государственной Думы Замысловского все объясняет: "Юдаизм везде, где только удается ему окрепнуть, немедленно, не стесняясь средствами, встает на борьбу с христианской государственностью" (с. 387). ДРУГ СТАРЦА ГРИГОРИЯ На удивление мало места уделено в "Царском сборнике" Григорию Распутину. Имя его встречается только в акафисте Козлова. Например: "Радуйся, мучениче, на подвиг от старца Григория благословенный… во образ Христа от жидов убиенный…". Но в "Царском месяцеслове" под 17/30 декабря находим "Убиение Друга Царственных Мучеников" (1916). Здесь помещен довольно подробный рассказ о нем, а в помянник включены кроме него имена его жены Параскевы и детей - Матроны и Димитрия. Любопытно и то, что здесь же упомянут архимандрит Георгий (Тертышников; 1941-1998), о котором сказано: "…исследовал жизнь Г.Е. Распутина, раскрыв при этом клевету и подтасовки в изображении этого Друга Царской Семьи в воспоминаниях его современников и в трудах исследователей. Вскоре после передачи этих материалов в Комиссию по канонизации скончался от инсульта". Очевидно, что для новых царепочитателей Распутин в каком-то смысле остается проблемой. Его религиозность слишком неканонична. Для того, чтобы он занял прочное место в "житии" царя и в концепции царепочитания в целом, необходимо провести трудную "имиджмейкерскую" работу. Впрочем, возможно, естественный ход развития культа царя-искупителя постепенно приведет к тому, что образ "святого старца" утвердится в сознании царепочитателей помимо какой-либо специальной аргументации. МОНАРХИЧЕСКАЯ ЭСХАТОЛОГИЯ Еще одна важная черта того религиозного сознания, выражением которого является "Царский сборник", - это особый эсхатологизм. И на земле, и на небе нужен царь потому, что наступили последние времена. Не потому взыскуют самодержавия, что это лучшая форма правления, а потому, что "близ есть, при дверех". Нужен Удерживающий. "Да воскреснет Русь Святая молит вами святых Твоих, Господи, и да расточатся врази ее вскоре, и от лица ея да бежат вси ненавидящии ю отныне, пред вторым славным пришествием Твоим" (с. 25). "Помяни, Господи, и речения пророк Твоих новых… яко даруеши людем Твоим на малое време последнее паки оплот крепок и стену недвижиму, царя самодержавна…" (с. 29). "Испроси нам у Господа поне на малое время наследника твоего в царя" (с. 264). "Господи Боже наш... даруй нам на последняя времена Царя Православного и Самодержавное Царство…" (с. 291). НОВЫЕ РЕЛИГИОЗНЫЕ ТЕХНОЛОГИИ Драматическая история о прославлении царя обернулась историей о новой русской ереси. Конечно, тем самым на пороге XXI века Русь явила удивительную способность к религиозному творчеству, своего рода "христианскую пассионарность", о которой давно устал мечтать гнилой христианский Запад. Конечно, предлагать - в обход канонического священноначалия - тысячам православных священников и сотням тысяч прихожан в России и за ее пределами молитвенно прославлять "уваровскую троицу" - это вполне в духе современных "политтехнологий". Но, с другой стороны, Россия - пока не виртуальная, "святониколаевская", а какая-никакая, но все-таки "держава", то есть государство. Есть и законная, признаваемая большинством церковного народа церковная власть. Наконец, есть еще и русские и не совсем русские, но вполне "российские" люди, которые кроме общего, "социологического", доверия Церкви, по-настоящему еще не высказали своего мнения о роли Православной Церкви в жизни общества. Однако пока ни одна из этих трех "инстанций" не осознала той опасности, которую представляют для Русской Церкви и для России в целом нынешние внутрицерковные антицерковники. Люди, которые "тянут одеяло на себя", и в религиозно-психологическом, и в политическом смысле. Но разбираться с этими тенденциями в российской православной среде придется, увы, не обществу, но "властям": во-первых, церковной, а во-вторых, государственной. Или наоборот. Такова российская реальность - со времен борьбы с ересью "жидовствующих", а то и с более ранних… НГ-Религии.anti-raskol.ru›pages/2162
  6. О чуде святителя Николая Диакон Владимир Василик Эту историю я узнал от иеромонаха Феофилакта, насельника Псково-Печерского монастыря, во второй половине восьмидесятых годов. А ему поведал военный — капитан первого ранга, человек верующий. Как он пришел к вере? В молодости он командовал торпедным катером на Тихом океане. Однажды катер вышел на дежурство в море. Прогнозы синоптиков были благоприятны, ничего не предвещало беды. Однако вскоре на горизонте появилась вначале небольшая тучка, которая стала стремительно расти. Подул резкий ветер, который стал перерастать в стремительный шквал. Начался шторм. Огромные волны стали захлестывать небольшой корабль. Катер бросало из стороны в сторону. Вода попала в машинное отделение. Вот-вот катер остановится — и тогда всему конец. Капитан был не из робкого десятка, и тем не менее страх смерти приблизился к его сердцу — ведь он не один, он отвечает за команду. Что делать? И вдруг вспомнились далекие слова матери: «Молись Богу. Он везде спасет». И слова деда, старого морского волка: «Кто на морях не бывал, тот Богу не маливался». В храм капитан не ходил с детства: пионерия, комсомолия, потом служба. Как молиться — не знал. Но внутри, в душе воскликнул: «Господи, спаси. Господи, помилуй». И вдруг произошло чудо. Он увидел, как прямо по волнам шел старик в священнической одежде. Капитан даже успел разглядеть его лицо — правильные черты, небольшая борода, ясный взгляд. Старик благословил двумя руками корабль и вдруг ветер стих. Море улеглось. Шторм кончился. Капитан перевел дух. Возвращаясь, он дал себе слово непременно при первой же возможности пойти в храм и поставить свечку в благодарность за свое избавление и спасение экипажа. Но на Дальнем Востоке в годы гонений почти все храмы были истреблены. Однако случай скоро представился. Его послали в командировку в Ленинград. Проезжая по Садовой, капитан заметил прекрасный пятиглавый собор. Он вышел из трамвая и пошел к нему. Это был Никольский собор, храм морской славы. Но капитан об этом не знал. Он вошел в полутемный нижний храм, купил большую свечу за 2 р. 50 копеек и стал оглядываться, куда бы ее поставить. Заметил икону с изображением благообразного старца в епископском одеянии и решил: «Поставлю этому деду». Капитан подошел поближе, вгляделся и обомлел. Лик святого точь-в-точь совпадал с чертами лица того удивительного старца, который тогда на Тихом океане остановил бурю! «Чей это образ?» — спросил капитан у служительницы в темном халате. «Как чей? Святителя и чудотворца Николая, защитника по морю плавающих», — ответила она. Этот случай несколько иными словами был описан о. Феофилактом в сборнике «Это случилось в наше время». С того времени, как я его прочел, прошло 27 лет. Многое стерлось из памяти, но главное осталось — образ святителя Николая. Милостивого чудесного избавителя погибающих. Диакон Владимир Василик 22 мая 2014 года.pravoslavie.ru›put/70887.htm
  7. Нечаянная радость Рассказ Александр Богатырев Надежда Петровна долго не могла решиться на эту поездку. Уж больно далеко. Сутки в поезде, а потом на автобусах да с пересадками. Никто с ней поехать не мог, а одной боязно. Об отце Антипе она узнала от своей подруги Елены, попавшей к нему по рекомендации ее духовника. Слишком сложны и запутанны были у Елены дела. Требовался духовный опыт, как выразился ее духовник, «большого калибра». Елена вернулась от отца Антипы успокоенная и радостная. Этот, как ей показалось, очень простой батюшка разобрал все якобы неразрешимые ее проблемы и объяснил, что делать и как жить дальше. – Прозорливый, аж страшно! И прошлое, и будущее видит, – почему-то восторженным шепотом сообщила Елена и добавила: – Уж этот-то точно расскажет. И Надежда решила ехать к отцу Антипе. Она уже потеряла счет священникам, к которым обращалась со своим вопросом. А вопрос был: «Жив или мертв ее зять Андрей?» Вот уже пять лет прошло с момента его исчезновения. Ее дочери Анне, оказавшейся без мужа то ли молодой вдовой, то ли покинутой женой, мужчины не давали прохода. Но она и слышать не хотела о новом замужестве. Она молилась об Андрее как о живом. По трезвому размышлению, надежд не было никаких. Уж если жив, то дал бы как-то знать о себе. Ведь он не просто любил ее и их сына, а до известного события вел себя как влюбленный мальчишка. В редкий день приходил домой без цветов. Постоянно делал ей дорогие подарки, чуть ли не каждый месяц увозил за границу. Они побывали во всех знаменитых уголках мира. Отпускал он ее от себя только тогда, когда вел конфиденциальные деловые переговоры или когда проводил время со своим другом Павлом. Он, безо всякого преувеличения, не мог без нее жить. Бросить ее и таиться пять лет! Все были уверены, что Андрея нет в живых. Уверен в этом был и Павел. Это ему и сердце подсказывало, и кое-какие сведения, полученные из надежных источников. Но о них он ни с кем не мог говорить откровенно. Павел знал Андрея как себя самого. Они дружили с детского сада. Просидели за одной партой в школе, вместе закончили один институт. И все годы были «не разлей вода». Это была поразительно крепкая дружба. Такая и между родными братьями встречается редко. Они и представляли друг друга: «Мой брат Павел» и «Мой брат Андрей». У них и кличка была составленной из их имен: Падре. И соперничество между ними было братское. Они постоянно делали друг другу подарки, стараясь один другого перещеголять. Началось это с детства. Подарит Павел Андрею редкую коллекционную марку, а тот ему швейцарский нож со множеством лезвий. А когда они оба выросли и разбогатели, то подарки стали намного солиднее. Дело дошло до машин и бриллиантов для жен. Оба умели делать деньги и считали, что деньги – это ключ ко всему: к счастью, удовольствиям, положению в обществе. Они были знакомы со многими важными людьми и с помощью их и, разумеется, денег много раз избегали крупных неприятностей. « Беда началась с подарка. Андрей подарил Павлу парапонт – парашют, с которым прыгают с гор. » Беда началась именно с подарка. Андрей подарил Павлу парапонт – парашют, с которым прыгают с гор. Они опробовали эту опасную забаву во Французских южных Альпах. Однажды, отдыхая в Антибе, они заехали в городок Ванс, где познакомились с местными парапланеристами. Те взяли их с собой в горы и предложили полетать с инструктором. Андрей полетел на одном с инструктором парапонте. Павел же прыгнул самостоятельно. Опытные парапланеристы отговаривали его. Если бы с ним что-нибудь случилось, то отвечать бы пришлось инструктору. Но поскольку инструктор в этот момент летел с Андреем и не мог остановить отчаянного русского смельчака, Павел уговорил французов в случае беды сказать, что его никто не знает. В тот день было ветрено, и, прыгнув с горы, он полчаса кружил над холмами предгорья. Приземлившись, заявил, что ничего лучшего в жизни не испытывал, и решил по приезде домой вступить в клуб планеристов. Но дела и обрушившиеся проблемы не позволили осуществить эту затею. И вдруг на день рождения он получает от друга парапонт. В тот же день он решил испытать его. Они с женами и друзьями поехали на любимое место на берегу реки, устроили пикник с шашлыками. Теща Андрея, Надежда, тоже была приглашена. В компании своего зятя она не чувствовала возрастной разницы. Ей было 43 года. Зятю – 30. Она была моложава и выглядела старшей сестрой своей дочери. « Павел побежал вслед набиравшей скорость машине и через минуту взлетел на всю длину троса. » Никаких горушек и холмов в окрестностях не было. И друзья решили, что полететь можно точно так же, как на море, только парашют привязать не к моторной лодке, а к машине. Андрей сел за руль, а Павел побежал вслед набиравшей скорость машине и через минуту взлетел на всю длину троса. Два другие автомобиля с женами, друзьями и Андреевой тещей поехали следом. Надежда сидела в «мерседесе» с открытым верхом и не без страха смотрела на летевшего высоко над деревьями Павла. Зрелище было впечатляющее. После плавного поворота ярко-желтый с синими полосами парашют оказался на фоне закатного солнца. Павел восторженно кричал что-то, и вдруг на крутом повороте, когда машина Андрея резко сбросила скорость, парашют сложился и Павел стремительно полетел вниз. Надежда не успела поверить в реальность происшедшего. Все три машины разом остановились. Из них долго никто не выходил. Потом одновременно вся компания бросилась к лежавшему на земле Павлу. В тот момент Надежда подумала почему-то не о разбившемся друге, а о том, что ее зятя посадят в тюрьму. Испугалась и за дочь с внуком. Павел лежал на спине с открытыми глазами. Когда к нему подбежали, он закашлялся и удивленно посмотрел на склонившихся над ним жену и друзей. Никто не решался поднимать его. Все были уверены, что у него сломан позвоночник. Неожиданно Павел повернулся на бок и попытался подняться. Все закричали, несколько рук потянулось к нему, стараясь удержать его в лежачем положении. Но он энергично отстранил державшие его руки и довольно легко встал на ноги. – Что ты делаешь? – хором кричали друзья. – Тебе нужно лежать. Но Павел широко расставил руки, останавливая тех, кто хотел поддержать его, и сделал несколько шагов. У Надежды заболело сердце. Она почувствовала, что теряет сознание. Еще шаг – и Павел рухнет. Это ведь болевой шок лишил его рассудка. Но Павел улыбнулся и весело произнес: – Все в порядке. Потом расскажу. Он отстегнул широкий пояс с закрепленным на нем тросом, стряхнул с себя пыль. Одним словом, вел себя так, словно упал не с 30-метровой высоты, а просто споткнулся обо что-то и шлепнулся безо всякого вреда для здоровья. Видно было, что ни ноги, ни руки не сломаны. Только в правом глазу, в уголке, там, где сходится верхнее веко с нижним, быстро набухала красная капля. « Он услыхал голос. Спокойный и очень приятный голос: «Нет, Павел, деньги – не самое главное». » Он спокойно доехал по тряской проселочной дороге, не ощущая боли в спине, а вечером, оставшись в узком кругу, рассказал, почему он не разбился. Когда схлопнулся парапонт, он услыхал голос. Спокойный и очень приятный голос: «Нет, Павел, деньги – не самое главное». Потом он ощутил, будто сердце его оборвалось, услышал свист и увидел яркую белую вспышку. Он подумал, что оказался в раю. Над ним голубело небо, расчерченное широкими полосами солнечного света, и было невероятно тихо. Потом он увидел лица жены и Андрея и понял, что это не рай. Это чудо потрясло многих, но более всего Надежду. История обросла подробностями. Будто Павел видел ангелов и Самого Господа Бога. И будто Господь приказал ему покаяться, изменить жизнь и построить храм на месте его чудесного спасения. Сам же Павел говорил только о голосе и об услышанной фразе о деньгах. Он совершенно не представлял, что нужно делать. Поскольку ему было сказано о деньгах, решил с них и начать. Взял 10 тысяч долларов и пошел в ближайший к дому храм. Был полдень. В храме никого. Он обратился к свечнице с просьбой подсказать, как можно отблагодарить Бога, спасшего ему жизнь. Та ответила, что нужно заказать молебен о здравии. – А сколько это стоит? – Пятьдесят. – У меня только десять, – пробормотал он и направился к выходу. Удивленная свечница закричала ему вдогонку: – Как ваше имя? Я запишу вас, а деньги принесете в следующий раз. Но Павел махнул рукой и вышел. «Вот тебе и не самое главное». Он не знал, что такое молебен, не понял, что речь шла всего лишь о 50 рублях, а не о 50 тысячах долларов, и решил, что в московских храмах все дорого, а вот вдали от столицы можно управиться и за 10 тысяч «зеленых рублей». Не заходя домой, он поехал в церковь, находившуюся недалеко от его дачи. Они с женой несколько раз приходили в нее на Пасху святить куличи и яйца. Ему очень понравился старенький седобородый священник. «С таким и поговорить не страшно», – подумал Павел. Он долго простоял в пробках, но все же успел приехать за час до вечерней службы. Батюшка принял его ласково. Он сразу понял, что имеет дело с человеком не церковным, и спросил, какая беда привела его в храм. Павел решил показать, что правильно понял услышанные в небе слова, и положил перед священником пачку стодолларовых купюр. – Вот, хочу заказать молебен. Если не хватит, на днях привезу, сколько прикажете. Батюшка медленно перекрестился и сказал: – Тут не на молебен, а на вечное поминовение всех ваших сродников живых и умерших и еще батальона сослуживцев. Служили в армии? Павел кивнул. – А сколько здесь? – Десять тысяч. Батюшка снова перекрестился и, откинув полу подрясника, вытащил из кармана помятый лист. « «Что это?» – спросил Павел. – «Повестка в суд за долги». » – Что это? – спросил Павел. – Повестка в суд за долги. – Какие долги? – За электричество и воду. Много лет нечем было платить. Вот и набралось, – сказал батюшка и вытащил другую бумажку с цифрой долга. Павел взял ее, пересчитал в уме, переводя рубли в доллары. – Это почти тютелька в тютельку 10 тысяч долларов. 25 рублей еще на автобус останется. Батюшка снова перекрестился. – Тютелька, говорите? А теперь рассказывайте, что у вас за беда. Когда Павел рассказал о том, чем закончился его полет, батюшка долго сидел с закрытыми глазами. Потом сказал: – Чудны дела Твои, Господи! Сейчас и отслужим благодарственный молебен. « Вдруг ему показалось, что он вновь слышит тот голос, прозвучавший во время его падения. » Во время молебна Павел был как во сне. Он чувствовал в груди какую-то необычную теплоту. Он старался вслушиваться в слова. Первые минуты это ему удавалось, но потом словно сладкая дрема замутила его сознание. Слышен был старческий голос священника и красивое женское сопрано единственной певчей. Она с самого начала взяла очень высоко, но не сорвалась до самого конца молебна. Павел почему-то подумал, что она должна хорошо и очень высоко летать на парапонте. Мелодии, которые она выводила своим тонким голосом, были ему знакомы, хотя он никогда не был на церковных службах. Должно быть, слышал по радио или по телевизору. И вдруг ему показалось, что он вновь слышит тот голос, прозвучавший во время его падения. Теперь-то он точно узнает, что главное в жизни. Икона «Нечаянная Радость» Надежда опустошила сумку и почувствовала, как легко и ясно становится у нее в голове. Словно вытряхнули из нее тяжелый мусор. И страх куда-то подевался. И этот невысокий короткобородый батюшка показался ей летописным могучим богатырем. А деревенская изба – богатыми хоромами. Отец Антипа перестал смеяться и смотрел на нее ласково и печально. Она не понимала, сколько прошло времени. Ей казалось: очень много. А когда взглянула на часы, то увидела, что всего 20 минут. Батюшка налил ей из самовара чаю и сказал: – Попей да поезжай с Богом. Через час автобус. Ночевать у меня нельзя. А к другим посылать не стану. Ты, матушка, только не расплескай. Ни радости не потеряй, ни горя. Поскорби. Андрюху твоего давно убили. Поминай. Оно и к лучшему. Он ведь на салазках со свистом в ад ехал. Худым делом занялся. Поминай. И дочке твоей Господь не дал позор пережить. Слава Богу, что он не спился и не изблудился… Это великая милость. Так что ступай. Вот и тебя не Антипа, а Господь избавил от гриппа. Благодари и помни. Теперь чего-нибудь сочини про Антипу получше… « Она вспомнила историю с иконой. Почему же она тогда не поняла тайного смысла?.. » Весь обратный путь Надежда пыталась восстановить поминутно, что произошло с ней в доме отца Антипы и каждое сказанное им слово. Она вспомнила историю с иконой. Почему же она тогда не поняла тайного смысла?.. Падение Павла произошло 21 июля – на Казанскую. И она решила заказать Казанскую икону для зятя, чтобы он всегда помнил этот день. Иконописец, обещавший ей исполнить заказ за неделю, тянул больше месяца. Ей пришлось несколько раз уезжать от него ни с чем. А когда она приехала к нему накануне дня рождения Андрея и снова вместо иконы услыхала рассказ о срочном заказе местного владыки, терпение ее кончилось, и она попросила дать ей любую готовую икону Богоматери. Была лишь одна – «Нечаянная Радость». Слава Богу, Андрей не остался без подарка! И только теперь, вспомнив о том, как Богородица и Младенец-Спаситель остановили разбойника, шедшего на тяжкое преступление, поняла, что именно «Нечаянная Радость» нужна была Андрею в тот момент. Но он не остановился, не познал нечаянной радости. Теперь она знала, что его нет в живых. Но совершенно не чувствовала скорби. Слишком долго тревога и страхи от неведения о его судьбе терзали ее. Теперь тревога прошла. Она знает, как нужно молиться о нем. Надежда с удивлением прислушивалась к тому, что происходит в ее душе. Что-то легкое и радостное заполняло ее. «Это Нечаянная Радость», – прошептала она и улыбнулась. Она смотрела в окно и не могла оторвать глаз от однообразного пейзажа: холмы да голые березы под серым небом. Но ей казалось: еще минута – и всё преобразится. Исчезнут тяжелые тучи, и всё зальет яркий солнечный свет. И она с радостным терпением ждала этого преображения. Александр Богатырев 14 мая 2014 года.pravoslavie.ru›jurnal/70003.htm]
  8. В ЗЕМЛЯНКЕ Музыка К. Листова, слова А. Суркова Размер 3 / 8 Am Dm6 Dm E7 Am Бьется в тесной пе- чур- ке о- гонь, G7 C Fm6 C На по- леньях смо- ла, как сле- за. A7 Dm Am И по- ет мне в землянке гар- монь E7 Am Про у- лыбку твою и гла- за. G7 C Про те- бя мне шептали ку- сты G7 C В бело- снежных полях под Мо- сквой. A7 Dm Dm6 Am Я хо чу, чтобы слышала ты, E7 Am Как то- скует мой голос жи- вой. Бьется в тесной печурке огонь, На поленьях смола, как слеза. И поет мне в землянке гармонь Про улыбку твою и глаза. Про тебя мне шептали кусты В белоснежных полях под Москвой. Я хочу, чтобы слышала ты, Как тоскует мой голос живой. Ты сейчас далеко, далеко, Между нами снега и снега... До тебя мне дойти нелегко, А до смерти — четыре шага. Пой, гармоника, вьюге назло, Заплутавшее счастье зови! Мне в холодной землянке тепло От моей негасимой любви. 1942 Последние две строчки повторяются два раза История создания песни "В землянке" Эта песня сразу же, безоговорочно была принята — и сердцем солдата, и сердцами тех, кто его ждал. А ведь стихотворение, из которого она родилась, появилось в общем-то случайно, даже в печать не предназначалось. Просто поэт Алексей Сурков написал жене с фронта шестнадцать «домашних» строк. Написал в сорок первом, в конце ноября, под Истрой, после очень трудного дня, когда пришлось пробиваться из окружения со штабом одного из гвардейских полков. Так бы и остались эти стихи частью письма, если бы в феврале сорок второго не пришел во фронтовую редакцию композитор Константин Листов и не стал просить «чего-нибудь, на что можно написать песню». «Чего-нибудь» не оказалось. И тут Сурков, на счастье, вспомнил о стихах, отправленных домой, разыскал их в блокноте и, переписав начисто, отдал Листову, будучи вполне уверенным в том, что, хотя свою товарищескую совесть он и очистил, но песни из этого абсолютно лирического стихотворения не выйдет. Листов пробежал глазами по строчкам, промычал под нос что-то неопределенное и ушел. Через неделю он вновь появился в редакции, попросил у фотографа Миши Савина гитару и запел: Бьется в тесной печурке огонь, На поленьях смола, как слеза. И поет мне в землянке гармонь Про улыбку твою и глаза. Все свободные от работы по выпуску номера слушали, затаив дыхание. А когда Листов ушел, Савин попросил у Суркова текст и, аккомпанируя себе на гитаре, спел новую песню. И сразу стало очевидно, что песня «пойдет»,— ведь «обыкновенный потребитель музыки» запомнил мелодию с первого же исполнения. Песня действительно «пошла». По всем фронтам — от Севастополя до Ленинграда и Полярного. Правда, некоторым блюстителям фронтовой нравственности показалось, что строки: «До тебя мне дойти нелегко, а до смерти — четыре шага» — упаднические, «разоружающие». Просили и даже требовали про смерть вычеркнуть или отодвинуть ее от окопа подальше. Но портить песню было уже поздно, она «пошла»... О том, что с ней «мудрят», дознались на фронте, и однажды Сурков получил письмо от шести танкистов-гвардейцев. Танкисты писали: «Мы слышали, что кому-то не нравится строчка «до смерти четыре шага». Напишите для этих людей, что до смерти четыре тысячи английских миль, а нам оставьте так, как есть, мы-то ведь знаем, сколько шагов до нее, до смерти». И еще был такой случай, о котором вспоминает Ольга Берггольц. Как-то пришла она на крейсер «Киров». В кают-компании офицеры слушали радиопередачу, и вдруг прозвучала «Землянка» с «улучшенным» вариантом текста. Раздались возгласы протеста, и, выключив репродуктор, люди демонстративно трижды спели песню так, как пели ее и раньше. Конечно же, сугубо личные строки Суркова совсем не случайно стали популярнейшей песней войны, одной из наивысших лирических удач всей фронтовой поэзии. Уже с первых дней Великой Отечественной поэт почувствовал: солдатское сердце ищет не только лозунга и призыва, но и ласкового, тихого слова, чтобы разрядиться от перегрузки всем тем страшным, что на него обрушила жестокая действительность. Не случайно же рядом с коваными строками: «Идет война народная, священная война» — в солдатском сердце жила в общем-то не очень искусная песенка про синий платочек. И поэт откликнулся на этот зов сердца. Но есть еще один секрет исключительной душевной приязни миллионов бойцов к таким стихам, как симоновское «Жди меня», к таким песням, как сурковская «Землянка». Этот секрет — в абсолютной доверительности лирической исповеди, которая притягивала миллионы сердец, целиком принимающих строки песни как выражение собственных чувств — самых затаенных и самых святых: Про тебя мне шептали кусты В белоснежных полях под Москвой. Я хочу, чтобы слышала ты, Как тоскует мой голос живой. Люди воспринимали не только смысл стихотворения, но и весь вложенный в него жар сердца, пульсацию крови, волнение, надежду, любовь... Вот почему если бывшие фронтовики поют про землянку, то даже сегодня они не жалеют для этой песни сердца и не стыдятся слез. Л. Сидоровский. «Бьется в тесной печурке огонь…». «И только потому мы победили…» М. 1985 norma40.ru›chd/v-zemlyanke.htm
  9. Он не вернулся из боя Почему всё не так? Вроде — всё как всегда: То же небо — опять голубое, Тот же лес, тот же воздух и та же вода... Только — он не вернулся из боя. Мне теперь не понять, кто же прав был из нас В наших спорах без сна и покоя. Мне не стало хватать его только сейчас — Когда он не вернулся из боя. Он молчал невпопад и не в такт подпевал, Он всегда говорил про другое, Он мне спать не давал, он с восходом вставал, — А вчера не вернулся из боя. То, что пусто теперь, — не про то разговор: Вдруг заметил я — нас было двое... Для меня — будто ветром задуло костёр, Когда он не вернулся из боя. Нынче вырвалось, будто из плена весна, — По ошибке окликнул его я: "Друг, оставь покурить!" А в ответ — тишина: Он вчера не вернулся из боя. Наши мёртвые нас не оставят в беде, Наши павшие — как часовые... Отражается небо в лесу, как в воде, — И деревья стоят голубые. Нам и места в землянке хватало вполне, Нам и время текло — для обоих... Всё теперь — одному. Только кажется мне — Это я не вернулся из боя. 1969.vysotskiy.lit-info.ru›vysotskiy/stihi/301.htm
  10. Они опалились войной Автор: Протоиерей Андрей Логвинов Они опалились войной, А были почти что мальчишки. И мир защищая земной, Познали Завет не из книжки. Порой не носили креста И древних молитв не учили, Но вечную жизнь от Христа, Как орден они получили. Художник Алексей Калинин. Отечество.happy-school.ru
  11. Кто мой ближний? Ольга Рожнёва Посвящается моей подруге Татьяне Кипрушевой-Кан Стучат… Так громко стучат. Кто стучит, зачем? Таня с трудом открыла глаза, выкарабкиваясь из тяжелого, беспокойного сна. Стучали в дверь: – Вставайте! Вставайте, выходите! Таня подвинула Надюшку, которая перебралась к ней ночью на постель, взяла со стола сотовый: половина второго. – Одевайтесь, берите документы, деньги, ценные вещи, выходите: вода поднимается! Люди, разбудившие ее, пошли дальше, слышно было, как они стучали в соседские двери. Таня встряхнула головой, прогоняя сон. Сон не желал уходить – может, этот стук в дверь ей просто приснился? А начиналось всё так хорошо! Они долго ехали на поезде. По дороге, когда дочка спала, Таня открывала любимого Паустовского, «Черное море», и читала медленно: «Над голым хребтом показываются белые клочья облаков. Они похожи на рваную вату. Облака переваливают через хребет и падают к морю, но никогда до него не доходят. На половине горного склона они растворяются в воздухе. Первые порывы ветра бьют по палубам кораблей. В море взвиваются смерчи. Ветер быстро набирает полную силу, и через два-три часа жестокий ураган уже хлещет с гор на бухту и город. Он подымает воду в заливе и несет ее ливнями на дома. Море клокочет, как бы пытаясь взорваться». Прочитав страницу, Таня откладывала книгу, смотрела на спящую дочку, следила за солнечным зайчиком, пляшущим по теплому боку вагона, вздыхала с облегчением: как хорошо, что они едут на море в августе – никаких ураганов! Турбаза, море, солнце. Их с Надюшкой поселили в корпус с названием «Ореховая роща». Это потому, что рядом с корпусом была тенистая аллея из ореховых деревьев, фундук рос прямо над головой, падал на землю. В тени деревьев на улице – стол, вокруг цветы – розы. За столом потом ели сладкие, сахарные арбузы. Комната в домике тоже уютная, вешалка на двери в форме скрипичного ключа – такой сказочный домик, в окна которого стучались ветки ореховых деревьев. В родной Воркуте такого не увидишь! И море – совсем рядом. Вода красивая, чистая, голубая, под вечер синяя. Воздух свежий, морской, иногда – розовый. А еще они ездили в дендрарий, гуляли у водопадов! Ели от души фрукты. Подкармливали ласковую серую кошку со смешными котятами, прозвали ее Муськой. Котята были слишком малы и прозвищ получить не успели. « Они говорили с легким, почти незаметным акцентом: грузины, дагестанцы, осетины? Чужаки. Непонятные чужаки. » В столовой соседями оказались бойкая рыжая разведенка Света с пятилетней дочкой Дашей, высокий крупный мужчина с таким же крупным сыном лет семнадцати – серьезные, вежливые. Немного портили впечатление от отдыха два молодых человека, которых Таня про себя называла «горячие кавказские парни». Они говорили с легким, почти незаметным акцентом, и совершенно нельзя было определить их национальность: грузины, дагестанцы, осетины? Чужаки. Непонятные чужаки. Крепкие, шумные, они сразу же начали улыбаться Тане и Светке, подмигивать, угощать детей шоколадом. Таня знала, что знакомиться с ними нельзя: и мама дома предупреждала не связываться с лицами «кавказской национальности», и сама знала, что лучше держаться от них подальше. Светка одному из них, помоложе, сказала что-то резкое, и они ей больше не улыбались, а Таня не умела грубить и так и терпела все эти улыбки и комплименты, и даже сладости, незаметно оказывавшиеся у Надюшки в руках. Дальше комплиментов, правда, дело, слава Богу, не шло, и Таня постепенно успокоилась – что делать, видно, у них такой стиль общения… Ей было приятно общаться с высоким мужчиной, Владимиром Ивановичем, и его сыном Савелием, отвечать на их неторопливые реплики о погоде, о местных достопримечательностях. Владимир Иванович был свой, понятный, можно сказать, родной. И всё, что он говорил, тоже было понятно и близко: что купил, какие сувениры, что здесь дорого, а что дешевле, чем в их северных краях. В дверь снова постучали: – Быстрее! Собирайтесь, выходите! Таня опомнилась, глянула на соседнюю койку: там спала Даша. Светка уже несколько раз по вечерам отпрашивалась у Тани на танцы, просила присмотреть за своей дочкой. Даша у нее была крупной, толстенькой и спокойной, спала очень крепко, беспокойств не доставляла, а трехлетняя Надюшка всё равно часто перебиралась спать к маме и уютно сопела рядом… « Он показал на столб в море: смерч – и усмехнулся: «Ваша турбаза ведь “Торнадо” называется? Вот вам и торнадо». » Ну вот… Разбудили, испугали… Ну, вода поднимается – и что? Земля вся сухая, вода просто уйдет в землю, и ничего не будет. Так сказал таксист днем, когда они с Надюшкой ездили на экскурсию. Он показал на столб в море: смерч – и усмехнулся: – Ваша турбаза ведь «Торнадо» называется? Вот вам и торнадо. Где вы еще такое увидите? Смотрите и любуйтесь! – А это не опасно? – Чего тут опасного?! Всю жизнь тут живем! Таня повторила сама себе тихонько: «Чего тут опасного?!», оделась, приготовила одежду Надюшке, Даше. Взяла расческу, причесалась, закрепила заколкой густые каштановые волосы, которые так и норовили рассыпаться тяжелыми прядями. Подумала: что взять? Собрала в сумку документы, деньги, сотовый. Взять фотоаппарат или нет? А чемодан? А подарки? Она купила много подарков: маме, подруге. Сувениры. Купила очень вкусное кизиловое варенье, дешевые яблоки, помидоры, продукты в дорогу: двухнедельный отпуск у моря уже приближался к концу. В дверь постучали в третий раз: – Что же вы не выходите?! Скорее! Рынок на том берегу уже смыло! Голос был очень тревожный, и Таня вдруг почувствовала страх. Он подступил мгновенно, пошел снизу и окатил всю – до самой макушки. Стало холодно ногам, глянула вниз и ахнула: на полу появилась вода – она заливала грязными языками пол и неприятно лизала босые ступни. Руки стали мгновенно ледяными, мелко задрожали. О чем это она – какие помидоры, какое варенье?! « Вода поднялась еще немного и была уже выше щиколоток – холодная, грязная, обвивала ноги, мешала идти. » Таня стала будить детей. Надюшка проснулась сразу, села на кровати, послушно подавала ручки и ножки для одежды, и с ней Таня справилась быстро. Но на полу вода была уже по щиколотки, и Надюшка наотрез отказывалась идти сама. Даша никак не хотела просыпаться, а когда Таня все-таки разбудила ее, заревела басом, обхватила шею, мешая одевать ее. Когда Таня наконец справилась с детьми и вышла на улицу, вода поднялась еще немного и была уже выше щиколоток – холодная, грязная, обвивала ноги, мешала идти. Таня стояла у забора и никак не могла понять: что делать дальше? Куда нужно идти? Вот глупая, почему она так долго раздумывала, собиралась?! Но ведь никто не предупреждал, никто не говорил об опасности! Идти, честно говоря, она особо и не могла: испуганная Надюшка не желала слезать с рук, обвила ручонками шею, мешала смотреть, даже дышать стало тяжело, а Даша мертвой хваткой вцепилась в правую ногу, не давая двинуться с места. Таня попыталась поднять на руки и Дашу, но не смогла: девочка была очень тяжелой, и нести двух детей на руках сил явно не хватало. Никто ничего не объявлял, никуда не звал, мимо в темноте в разные стороны двигались люди, громко кричали что-то друг другу, шумела вода, дул сильный ветер, заглушая их крики. Все эти люди были заняты собой и проходили мимо, никто не обращал внимания на Таню с детьми. Никому не было до них никакого дела, совсем никакого… Они стояли у забора, и Таня думала с отчаянием: «Зачем, зачем она взяла путевки в этот злосчастный “Торнадо” с таким говорящим названием?! Почему решила продлить путевку на два дня? Продлять не хотели, а она так настаивала… Если бы уехала на два дня раньше, ничего бы не случилось… Вот и не верь после этого знакам и предупреждениям, посылаемым свыше!» Вдруг Таня увидела Владимира Ивановича с сыном и приободрилась, замахала свободной рукой, пытаясь привлечь внимание знакомого, да что там, почти друга – земляка. Владимир Иванович шагал по разливающейся воде тяжело, в руках большой кожаный чемодан и такая же большая сумка, под мышкой большой пакет, Савелий тоже нес сумки. Проходя мимо, Владимир Иванович что-то прокричал, из-за шума воды Таня ничего не услышала. Он крикнул еще: – Догоняйте! Сумки тяжелые, а то б помогли! Таня смотрела в спину уходящих мужчин и чувствовала, как потихоньку закапали слезы – еще немного, и она зарыдает в голос, как Даша, вцепившаяся в юбку. Внезапно кто-то тронул ее за плечо, почти в ухо сказали: – Нужно подниматься на гору, в столовую на горе. Таня обернулась: «горячий кавказский парень». Она растерялась, пытаясь сообразить, можно ли довериться ему. А он, казалось, понял ее сомнения и прокричал сквозь шум ветра и воды: « «Сестра, не бойся, нужно идти, пойдем!» Это ласковое «сестра» оборвало что-то внутри, натянутое как струна… » – Сестра, не бойся, нужно идти, пойдем! Это ласковое «сестра» оборвало что-то внутри, натянутое как струна, и она заплакала. Парень оторвал Дашу от Таниной юбки, легко поднял, потянул свободной рукой Таню, повел за собой. А мутная вода ревела, набирая силу, идти было всё труднее, и если бы не эта крепкая рука, она не смогла бы удержать равновесия. Пахло тиной, грязью, сыростью, глиной – этот запах наводнения потом долго стоял в носу, заставляя передергиваться от отвращения, отбивая аппетит. Они почти поднялись на гору, когда сбоку подбежала Светка, напуганная, растрепанная, зареванная. На горе, в столовой сидели до утра, с террасы было видно, как стремительно прибывала вода, перемахивала через трехметровый забор, быстро скрывала фонтан, клумбу, деревья. Машины под навесом швыряло из стороны в сторону, они бились, уходили под воду. Потом уже ничего не видно. Владимир Иванович с сыном сидели в столовой в окружении сумок и чемоданов. Увидев Таню, приветственно помахали руками. Людей было много, кто-то с вещами, кто-то в футболке и шортах, кто-то полураздетый: как спали в кроватях, так и выскочили. Вахтанг, спаситель Тани, и его друг Дато, как оказалось, обошли все домики турбазы: будили спящих, помогали подняться в гору. Они прочесывали территорию базы до последнего, чтобы никого не забыть. Именно они, как выяснилось, и разбудили Таню. Вахтанг откуда-то принес одеяло, потом бутылку минеральной воды. Таня спросила: – А вы? Вы пить не хотите? – Нет, спасибо, пейте, дайте детям. – Устали? Я хотела сказать, хотела поблагодарить… Он удивился: « Он удивился: «За что благодарить? Я мужчина, делал то, что положено мужчине» » – За что благодарить? Я мужчина, делал то, что положено мужчине. Дети, хоть и были испуганы, однако быстро уснули на одеяле; Таня думала, что не сможет сомкнуть глаз, но тоже отключилась, как будто щелкнул телесный предохранитель, оберегая потрясенную душу. Последнее, что увидела, засыпая: Дато принес серую кошку Муську и трех котят, мокрых, пищащих, тут же пристроившихся к мокрому боку матери. Таня хотела сказать: «А котят было четверо…», но не успела – уснула. Наутро вода ушла, и они спустились к домикам, но домиков больше не было: наводнение смыло их. Вокруг чавкала жидкая грязь, неприятно пахло тиной, сыростью и глиной, и люди надевали на ноги полиэтиленовые пакеты, искали вещи. Таня не нашла ничего, смогла узнать только плавающую в воде дверь своего номера с вешалкой в форме скрипичного ключа. До отъезда предстояло жить в гостинице, на походных условиях – без водопровода, без горячего обеда. Слава Богу – живы, здоровы, и дети вроде бы не очень испугались. Заметила маленькое серое тельце утонувшего котенка, который так и не успел получить прозвище, услышала по радио новости: погибших в наводнении – четыре человека. Про Вахтанга и Дато Светка разузнала: врачи, родом из Грузии. Таня искала Вахтанга, хотела еще раз поблагодарить, но его нигде не было. Увидела Дато и радостно закричала: – Дато, здравствуйте, как вы? Дато улыбнулся: – Спасибо, всё в порядке. Я-то с барсеткой ходил – деньги, документы остались. А вот Вахтанг – без всего: ни денег, ни водительских прав – ничего! Рубашка и шорты! Ладно, паспорт его у меня, с моими документами вместе. Вон – идет. Вахтанг, брат, нашел что-нибудь? Подошел Вахтанг, тоже улыбнулся: – Нет, ничего. Здравствуйте, Таня. Таня очень расстроилась: – Как же так?! Вы всех спасали, а сами… Послушайте… – она стала рыться в сумочке в поисках кошелька. Вахтанг нахмурился: – Зачем обижаешь, Таня?! Деньги – это… это просто – деньги! Как нам Господь заповедал? Не собирайте себе сокровищ на земле… Слава Богу, все живы-здоровы! Вон Дато даже кота спас! – Не кота, а кошку с котятами! – возразил весело Дато. И они рассмеялись все трое и пошли вместе в гостиницу. Светило солнце, и только грязная вода под ногами напоминала о прошедшем наводнении. Ольга Рожнёва 30 апреля 2014 года pravoslavie.ru›put/70314.htm
  12. Женщины у пустой гробницы Сергей Худиев Жены-мироносицы у гроба Первые, кто узнают о Воскресении Господа, — «Магдалина Мария, и Иоанна, и Мария, [мать] Иакова, и другие с ними, которые сказали о сем Апостолам» (Лук.24:10), группа женщин, которые «в первый день недели, очень рано, неся приготовленные ароматы, пришли ко гробу» (Лук.24:1). Именно они стали, по выражению святого Иоанна Златоуста, «Апостолами к Апостолам», теми, кто впервые возвестил благую весть о том, что «воскрес Христос от гроба, как Он и предсказал». В Евангелии вообще нет незначительных деталей, и то, что первыми о Воскресении удостоены узнать именно женщины, глубоко не случайно. В античном мире — как иудейском, так и языческом — женщина была существом второго сорта. Иудейский историк Иосиф Флавий, описывая современные ему обычаи, говорит: «Свидетельство женщин, ввиду их легкомыслия и пристрастия, не должно быть принимаемо во внимание». ( Иудейские древности, Книга 4, 8, 15) Талмудический трактат «Шевуот» (Клятвы), относящийся к вопросам судопроизводства, исключает женщин из числа свидетелей, которые имеют право давать показания в суде. (Лист 30) В Талмуде неоднократно указывается на низкий статус женщины. Например, их не следовало учить Закону: «сказано: “...и учите их, сыновей ваших” — сыновей, но не дочерей (т.е. мужчин, а не женщин)» (Трактат «Брахот»). Но это принижение женщин среди иудеев того времени было еще весьма умеренным, если мы взглянем на язычников. Все же в Библии о первой женщине сказано как о «помощнице», «соответственной» мужчине, в то время как в греческой мифологии первая женщина — это Пандора, та самая, которой принадлежит известный ящик (или шкатулка) Пандоры со всеми человеческими бедами. Наиболее приниженным положение женщины было в Греции, где женщина (если только она не была гетерой) была полностью подчинена отцу (или мужу) и не могла принимать никаких самостоятельных решений. Как говорил Аристотель, «…Мужчина в сравнении с женщиной лучше её по самой природе, а женщина хуже его, потому он властвует над ней, а она подчиняется ему». Несколько лучше положение было в Риме; но и там женщины не имели гражданских прав и были формально отстранены от участия в государственных делах, хотя могли иметь на них косвенное влияние. В суде интересы женщины должен был представлять отец или, при его отсутствии, опекун мужского пола. В античной литературе более чем достаточно примеров крайне презрительного отношения к женщине, которая представлялась существом умственно и нравственно неполноценным. То обстоятельство, что первыми Воскресение возвещают женщины, служило для языческих критиков христианства неиссякаемым источником насмешек. «А что Он, хотя не сумел постоять за Себя при жизни, став трупом, восстал, показал следы казни, пробитые руки, — то кто это видел? Полубезумная женщина или кто-нибудь еще из той же шарлатанской компании?» — язвительно спрашивал антихристианский автор II века Цельс. «Он явился, — продолжает Цельс, — тайком только одной какой-то женщине и собственным своим приверженцам». Духовный опыт и вера женщин и долгое время спустя не вызывали у язычников ничего кроме презрения. Другой антихристианский автор — Порфирий — приводит ответ оракула, который получил от Аполлона некий мужчина, спрашивавший, как отвратить жену от христианства: Легче тебе письмена начертать на поверхности моря, Легче взлетишь ты, как птица, поднявшись на крыльях воздушных, Нежели женщины ум нечестивый, нечистый исправишь. Пусть же и дальше она в бессмысленной лжи погрязает, Пусть воспевает в обманчивых жалобах мертвого Бога, Коего судьи в решении мудром своем осудили, И среди славных позорная смерть и железо сразили. Более того, даже сами Апостолы воспринимают свидетельство жен-мироносиц с явным недоверием: «И показались им слова их пустыми, и не поверили им» (Лук. 24:11). В ту эпоху женщины считались явно неподходящими свидетелями для события такой важности. Что из этого следует? Отметим три вещи. Прежде всего, то, что свидетельство о женщинах у пустой гробницы является безусловно достоверным и очень ранним. Первыми о Воскресении узнают именно женщины, а мужчины-ученики вначале не верят — это не то, что ранняя Церковь могла бы выдумать. С точки зрения тогдашнего культурного контекста это чудовищно неудобное, даже неприличное положение дел. Как пишет современный библеист еп. Том Райт, «Нравится нам это или нет, в античном мире женщины не считались надежными свидетелями. Когда у христиан появилось время создать готовую формулировку, которую приводит Павел в 1Кор.15, они тихо исключили оттуда женщин, которые здесь совершенно невыгодны с точки зрения апологетики. Но в евангельских рассказах они играют и главные, и второстепенные роли, это — первые очевидцы, первые апостолы. Такое нельзя придумать. Если бы традиция началась со свидетелей-мужчин (что мы видим в 1Кор.15), никто, переписывая ее, не стал бы включать туда женщин. Но все евангелия говорят именно о женщинах» («Главная Тайна Библии»). Том Райт обращает внимание на то, что, таким образом, свидетельство о женщинах у пустого гроба являются более ранним, чем свидетельство апостола Павла, то есть заведомо существовало до 55–57 гг. н.э., когда, по мнению ученых, было написано Первое послание к Коринфянам. Другая сторона того, что Бог удостоил быть первыми свидетелями Воскресения именно женщин, состоит в том, что Бог посрамляет человеческую гордыню, избирая тех, на кого окружающие склонны смотреть с пренебрежением, как на людей второго сорта. Это напоминает слова апостола Павла из Послания к Коринфянам: «Посмотрите, братия, кто вы, призванные: не много [из вас] мудрых по плоти, не много сильных, не много благородных; но Бог избрал немудрое мира, чтобы посрамить мудрых, и немощное мира избрал Бог, чтобы посрамить сильное; и незнатное мира и уничиженное и ничего не значащее избрал Бог, чтобы упразднить значащее, — для того, чтобы никакая плоть не хвалилась пред Богом» (1Кор. 1:26–29). Бог превозносит тех, кого люди склонны уничижать. Третье, что стоит отметить — это то, что женщины идут к Иисусу не в тот момент, когда Он в окружении восторженной толпы творит чудеса, не тогда, когда люди ожидают Его воцарения, а когда Он, как кажется, полностью и окончательно проиграл, когда Господь унижен, уничтожен, убит и погребен. Они хранят верность Господу в момент, когда Его поражение кажется несомненным. Именно поэтому они и узнают о Его Воскресении первыми. Сергей Худиев 3 мая 2014 года.pravoslavie.ru›put/70390.htm
  13. О старом серванте Ольга Рожнёва «Когда я молюсь, в моей жизни происходят удивительные совпадения и открытия, но когда я перестаю молиться, эти совпадения прекращаются» Из рассказа архимандрита Тихона (Шевкунова) о Владыке Василии (Родзянко) Как-то неожиданно Олег Владимирович затосковал. Тосковать ему было совершенно не о чём: любимая семья, любимая работа с достойной зарплатой, поездки в отпуск с женой и трёхлетним сынишкой по удивительным и прекрасным местам. И в храм по выходным они ходили всей семьёй, и дом — полная чаша… О чём тужить? А вот: всё чаще, глядя на подрастающего сыночка, стал вспоминать собственное детство. Маму, добрую, светлую. Он, маленький, любил подбежать, обнять, погладить ручонками светлые пушистые мамины волосы и сказать: «Солнышко моё!» А мама подхватывала на руки, кружила и отвечала радостно: «Олежка-сыроежка мой! Это ты моё солнышко!» Папу он не знал, а с мамой им было очень хорошо вместе в их маленькой однокомнатной квартире. Там все радовало малыша: кухня, с самыми вкусными запахами на свете, уютный диванчик, собственный письменный стол, который ждал, когда он, Олежка, пойдёт в школу и будет заниматься важным делом — уроками, а пока они с мамой за ним рисовали вместе, учили буквы, читали азбуку. Или чудесный сервант, в котором располагалось целое множество полочек, шкафчиков, отделений. В одном — высоко — прятались сюрпризы и замечательные подарки: машинки, мяч, подъёмный кран, конструктор, из которого они вместе с мамой мастерили всякие разности. И у него всегда получалось лучше, чем у мамы, и она хвалила его: «Ты у меня настоящим мужчиной растёшь, сынок!» Были антресоли, где ожидали своего часа новогодние игрушки. Он так любил и так ждал всегда приближения сказочных дней, когда мама, встав на стул, доставала большую коробку, полную ваты, дождика, хрустальных волшебных шаров и сосулек, и прочих чудесных игрушек, которыми они украшали ёлку. Был ящичек, где хранился их семейный фотоальбом. И там мама была маленькой девочкой в коротком платьице, школьницей с портфелем в руках — это когда его ещё не было у мамы… И портрет мамы, где она смотрела прямо на него и улыбалась ласково, конечно, только ему, и солнечные лучи золотились на маминых солнечных волосах. «Солнышко», — шептал он, глядя на любимую фотографию. А ещё — снимки на юге, где он строил на песке дворец, он всегда любил что-то строить, а мама смеялась и помогала. Он стал архитектором и хорошим архитектором — наверное, благодаря тем детским играм… Что-то он совсем расклеился: игрушки ёлочные, сервант, диванчик… Узнал бы кто на работе… Метр девяносто пять и сто килограммов накачанного тела вкупе с суровым взглядом и короткой стрижкой как-то не свидетельствовали о сентиментальности их владельца. Став взрослым, иногда слышал или читал высказывания о том, как балует мальчиков женское воспитание, не позволяет воспитать настоящих мужчин. Он хорошо знал, что это не так. Всё бывает по-разному… Его мама была умной и сильной — это он сейчас понимал. Но силу свою всегда скрывала. Четырёхлетний Олежка боялся темноты, а мама делала вид, что не замечает страхов сына. Обнимала его и шептала: — Сынок, мы, женщины, такие трусишки! Как хорошо, что у меня есть ты! Знаешь, вот в ванной темно, и мне даже страшно как-то туда идти… И он чувствовал прилив великодушия и благородства, и это великодушие и желание помочь маме прогоняли страх начисто. И он шёл, включал свет и радостно объяснял: — Смотри, видишь: светло! И нечего тут бояться! А в пять лет он брал у мамы сумку: — Мам, пойдём быстрее! — Да я бы с радостью, сыночек, вот только сумка тяжёлая… Мы, женщины, народ хрупкий… — Давай я понесу! Мне не тяжело! Это сейчас он понимал, что сумка была совсем лёгкой, а тогда учился — учился быть сильным. — Не плачь, сынок, мужчины не плачут! — А если не можешь не плакать? — Закрой дверь и поплачь, а потом выйди и улыбнись! Так внезапно закончилось детство и так рано. Из садика забрала мамина подруга, Лена. — Где мама? — В больнице, Олег. Ей делают операцию: аппендицит. Маму он больше не увидел. И фото маминых больше в руках не держал никогда. Приехала тётя Галя, мамина сводная старшая сестра, быстро оформила его в детский дом: — У меня своих детей нет и не было, а уж с чужими я и подавно не справлюсь. Ты уже большой, Олег, будешь расти в коллективе, тебе это полезно. Квартиру вашу я сдавать стану, что ей пустой стоять-то. Деньги получу с квартирантов: глядишь, тебе куплю подарок какой-нибудь к школе. В детдоме он, домашний, любимый, тем не менее, не стал мальчиком для битья. Он быстро научился драться и не давал себя в обиду. Грозой детдома был Шняга, Вовка Шнягин. Он не отличался особой силой, но был патологически жестоким, не боялся боли — ничего не боялся, мог порезать себя самого или других на раз. Олег дрался с ним и делал вид, что тоже не боится боли, не боится крови — ничего не боится, и Шняга отстал, признал равным. Подарков от тёти он не дождался. Да и саму тётю видел только один раз, когда уже вырос и стал жить самостоятельно. Тётя не лишила его жилья, не продала втихаря — и за то спасибо. Когда он, уже совершеннолетний, пришёл в их с мамой квартиру — она была пуста. Совершенно пуста — ни мебели, ничего. Даже лампочки выкручены. Что ж… он выжил, не пропал, не попал в тюрьму и не стал преступником или тунеядцем. Он слишком хорошо помнил маму. Помнил её любовь, и эта любовь давала силы, вела по жизни. И сейчас про него можно сказать, что он состоялся. Как муж, отец, хороший работник, профессионал… Отчего же так ноет сердце, и всё чаще снятся сны об их маленькой квартире, наполненной светом, цветами? Снится чудесный сервант и маленький диванчик и их с мамой письменный стол… А главное: у него не осталось ни одной маминой фотографии — совсем ни одной. И он очень боялся, что время сотрёт из памяти её светлые волосы и глаза с рыжими крапинками, и он забудет, как выглядела мама. Рожнева О.Л. Тесный путь. Рассказы для души. Зерна, Рязань: 2014. Он никогда в жизни не молился о вещах или предметах. Молился о сыне, о жене, о здравии и спасении своей семьи, о путешествующих и страждущих в болезнях. А вещи — это такой пустяк… А тут вдруг ночью проснулся — и больше не смог уснуть: опять снилось, как живут они себе с мамой вместе, как она любит его. Почувствовал сильную тоску и, встав, подошёл тихонько к окну. Смотрел, прижавшись лбом к стеклу, на тихо падающий снег и, неожиданно для себя стал молиться: — Господи, пошли мне что-нибудь о маме, какую-нибудь весточку, хоть что… Я так боюсь забыть её. Так люблю её, Господи… Сам удивился несуразности просьбы — столько лет прошло, какие там весточки… Днём, как обычно, забегался и думать забыл о ночных переживаниях. После работы проехался по магазинам. Обычно ездили за покупками всей семьёй, но тут особый случай — нужно было поискать подарок на день рождения жене. Выходя из машины, услышал скрипучий голос: — Олег, это ты, что ли? Какой взрослый стал! А здоровый-то какой! Да… Когда я тебя последний раз видела — тебе ведь лет восемнадцать было, да? А какая машина-то у тебя красивая! Разбогател, что ли? А про родную тётку и не вспоминаешь?! И он послушно, сам не зная зачем, поехал в гости к тёте Гале, постаревшей, уменьшившейся в размерах. Пил жидкий чай на неприятно пахнувшей кухне. Послушно улыбался, кивал головой и слушал, как жаловалась тётка на одинокую жизнь, на маленькую пенсию. Потом спросил: — У вас не осталось что-нибудь из маминых вещей? — Ещё как осталось! Я хранила в целости и сохранности! Повела в коридор, подняла занавеску над каким-то шкафом — и он узнал их с мамой сервант! — Вишь, как вещь сохранилась! Для тебя берегла! Можешь забрать… Ты мне только, племяш, помоги чуток… Денег не хватает — сам, небось, знаешь, каково пенсионерам живётся на белом свете, да ещё если никто не помогает… А я ведь тебе много добра сделала, Олег! Квартиру твою сберегла для тебя! И вот буфет тебе сохранила — гляди: как новенький! И он отдал тётке пятьдесят тысяч — всё, что было с собой. Вызвал машину и забрал сервант, привёз домой, поставил у себя в кабинете. Жена, увидев этот старый сервант в их со вкусом и любовью обставленном доме, вздохнула, но, будучи человеком тактичным и умным, ни слова не сказала против и расспрашивать, глядя на его лицо, пока не стала. А он закрыл дверь в кабинет, подошёл к серванту — и увидел всё как наяву: машинки, и конструктор, и ёлочные игрушки, и сладости на полке. Стал открывать шкафчики — всё пусто, там не осталось ничего из их с мамой жизни, но это был их с мамой сервант. Вдруг в одном из ящиков он что-то заметил. Засунул руку поглубже и достал… их с мамой фотоальбом. Олег Владимирович открыл альбом — на него смотрели мамины весёлые глаза, рыжие в крапинку, и солнечные лучи золотились на маминых солнечных волосах. И она смотрела прямо на него и улыбалась ласково — конечно, только ему. «Солнышко… Солнышко моё… Мама…», — прошептал он. Хорошо, что дверь в кабинет была закрыта — ведь мужчины не плачут. *** Данная история вошла в новую книгу Ольги Рожнёвой «Тесный путь. Рассказы для души», выпущенную в издательстве «Зёрна». Многие из напечатанных в книге рассказов были впервые опубликованы на страницах портала Православие.Ru. Ольга Рожнёва 25 апреля 2014 года.pravoslavie.ru›put/70195.htm
  14. За что осудишь – в то сам и впадешь Я осуждал священников за короткие бородки;Я осуждал писателей за то, что пишут «недуховные» книги;Я осуждал американцев за парадные улыбки;Я осуждал демократию, за то, что она не монархия, монархию за несвободу Протоиерей Михаил Шполянский | 07 ноября 2009 г. С самого начала моей церковной жизни я старательно кого-либо осуждал. Идеи, явления, предметы, личностей, сообщества, народы. Я осуждал католицизм за неправославие; Я осуждал красный цвет, за то, что его любят коммунисты; Я осуждал гвоздики за то, что это «цветок революции»; Я осуждал священников за короткие бородки; Я осуждал писателей за то, что пишут «недуховные» книги; Я осуждал американцев за парадные улыбки; Я осуждал демократию за то, что она не монархия, монархию за несвободу , свободу за неиерархичность, иерархию за недемократичность. Еtc, etc, etc… И каждый раз Господь упорно разрушал мои построения. Он никак не давал мне спуску. Только стоило мне в чем либо — кроме как в Нем Самом — утвердиться как в точке своей правоты, как тут же то разрушалось. Один священник как-то рассказал мне историю из своего детства. Послали его с бидончиком в магазин за молоком. Купил он молоко, и побежал домой. День весенний теплый, солнечный, бежится легко, весело, и сам себя со стороны видишь: вот какой ловкий мальчик бежит, красиво так через лужи перепрыгивает. Очень сам себе нравился. А тут очередная лужа, поболее и поглубже других, прыгнул, но поскользнулся – и буквально носом в средину лужи. И бидончик рядом в молоке плавает. «Вот так – завершил рассказ о. Сергий – потщеславился – сразу «ударил лицом в грязь». Буквально. На всю жизнь запомнил вразумление Господне». Так и меня вразумлял Господь. Только мне понадобилось гораздо более времени, чтобы понять и запомнить. Иногда это происходило в результате развития обстоятельств, иногда внезапным событием. Зачастую комичным. А иногда – промыслительно опережало будущие искушения. Как-то, уже будучи иереем, я заметил за собой, что очень раздражаюсь на людей, которые во время богослужения (особенно в ключевые его моменты) ходят по храму, заходят, выходят. И в какой-то момент вдруг я вспомнил: первое время после крещения и воцерковления нашей семьи, когда мы ходили по субботам на вечернее богослужение, то отстоять нам всю службу не получалось – малыши, дорога домой. А когда можно уходить — мы никогда толком определить не могли. Наконец, я зафиксировал для себя элемент службы, который был уже близок к окончанию, и который был для меня узнаваем. И каждый раз, когда начиналось знакомое песнопение, я давал знак, мы начинали собирать детей, вещи, и покидали храм. Это было – пение «Честнейшей» после восьмой песни канона утрени – одно из немногих мест богослужения, (наряду с шестопсалмием и полиелеем), которое традиционно требовало максимального внимания и молитвенной собранности прихожан. И за все время никто не сделал нам замечания! – хотя представляю, как мы мешали и соблазняли окружающих. Естественно, это воспоминание через годы подействовало на мое горячное раздражение как холодный отрезвляющий душ. Как-то на приходе я произнес горячую проповедь против американцев и насаждаемого ими по всему миру образа жизни. Через неделю, на следующую воскресную службу, к нам, на сельский приход, каким то невероятным образом попала чета пожилых американцев, путешествующих с переводчиком по Украине. Это были милейшие люди, общение с которыми умилило и порадовало. Бывало, что даже при «объективной» негативности явления, если я начинал осуждать, Господь конкретными ситуациями и индивидуальными встречами показывал мне: нельзя, не смей, суд тебе не принадлежит. Злобно осуждал коммунистов и КГБ-шников. В 90-х годах бывшая работница районного партаппарата (из тех, кто всегда тащили на себе основную практическую работу), а ныне райисполкома, Галина Павловна Чмелева, оказалась нашим «ангелом-хранителем» при райадминстрации: её бескорыстные внимание и забота поддерживала и выручала наш приход как в повседневной жизни, так и в самые трудные минуты. Одним из самых уважаемых мною за глубокую порядочность, прямоту и честность, самоотверженность и стойкость, оказался полковник, всю жизнь проработавший в системе КГБ-СБУ. Я осуждал о. Александра Шмемана и даже А.И. Солженицына за то, что их дети не стали православными священниками! Мои сыновья также не пошли по этому пути. Не раз мне приходилось убедиться, что осуждение – это чаще всего – «лукавство лукавого», что поводом к нему явилось нечто, то ли вообще не существующее, то ли неверно нами понятое. Подозрительность в отношениях с ближними, доверчивость к дурным наветам и предположениям – излюбленное оружие врага. И как часто попадаемся мы на этот крючок! А нередко прямым результатом осуждения было, что я так или иначе повторял то, за что осуждал. Иногда это была действительно некая немощь – по классическому принципу «За что осудишь – в то сам и впадешь». Иногда же, напротив, со временем я понимал, что то, что раньше осуждал как «неправославное», «апостасийное» и пр. и есть подлинное, живое, евангельское православие. Но, как бы там ни было, не давал мне Господь «почивать на лаврах» своей «правоты» и «духовности». Об одном из случаев такого вразумления расскажу ниже. Случилось мне как-то весной 2003 года прочитать где-то, что среди европейских народов наиболее нерелигиозные два: голландцы и чехи. Ну, голландцы «и прочие шведы» далеко, а чехи вроде бы тут, рядом; из одного «лагеря» выбрались. И они вот, оказывается — безрелигиозные. Плохие чехи. Да что мне? – «зачем, скажите, вам чужие палестины?» Но вот, оказались, нужны – чтобы осуждать азартно. Сам к этому почему-то мыслями возвращался не раз, с кем-то своим возмущением еще и делился – «Ах, такие-растакие, чехи! Бездуховные, неправильные». Реакция не замедлила себя ждать. Май 2003. Звонит мне вечером друг, директор Николаевского зоопарка, Володя Топчий. «Отец Михаил, у нас тут группа биологов, едем завтра на несколько дней на Кинбурн, они хотят осмотреть гнездовья птиц. Не поедешь ли с нами?» Конечно, я согласился – ближайшие дни у меня были свободны. Утром за мной заехали. Познакомились. Биологами оказались чехи, руководители и научные сотрудники зоопарков Брно и Вышков: Богумил, Йозеф, Карел, Юрий. Часа через три мы прибыли на место. Разместились в поместье Толи Дюмина на лиманной стороне косы. И с этого же дня начались поездки по косе. Перемещались мы на дюминской же машине – вдевятером в маленьком трехдверном джипе «Исузу». Весело было, особенно процедура погрузки-разгрузки: «Ногу, ногу отдайте! Эй, а чья это голова у меня под мышкой?» Чехи, водитель Дюмина, директор ландшафтного парка «Кинбурнская коса» Зиновий Иосифович Петрович, Володя Топчий и его зам. по зоопарку Юра. И я. Озера и солончаки с гнездовьями птиц: ходулочник, шилоклювка, кулик-сорока. Морской берег, за полосой прибоя выброшенные недавним штормом мидии – свежие и вкусные. Оконечность косы – быстрый поток воды уходит к горизонту двумя несмешивающимися полосами разного цвета, разделенными пенным буруном: справа темная днепровская, слева прозрачная морская. У самого берега можно стоять по колено в воде , и черпать ладонями с одной стороны желтоватую пресную речную воду, с другой – изумрудно-зеленую соленую морскую. <…> Эти дни остались в моей памяти как одно из самое светлых воспоминаний последних лет, если не всей жизни. Чехи оказались необыкновенно милыми людьми – интересными, адекватными, добрыми, очень живыми и веселыми. Они все вполне прилично говорили по-русски – плоды образования времен «социалистического лагеря», а самый старший из них (лет пятидесяти), Богумил, к тому же долго жил в Союзе, работал биологом на Сахалине. Так что общение было полноценным. Да и чешский язык, против моих представлений, оказался близок русскому; общие славянские корни помогали взаимопониманию. Беседы с ними были не праздными, но, напротив, часто содержательными, серьезными. А еще наши гости прекрасно пели чешские народные песни. Меня это поразило – у нас кроме «Ты ж мэнэ пидманеула…» да невразумительных фрагментов еще нескольких популярных песен, при застолье пения не получается; никто толком не знает ни слов, ни мелодии. Чехи же, люди городские, далеко не песенных профессий, не являющиеся спевшейся группой (вместе пересекались они не часто), знали нескончаемое количество песен, сложных, многоголосых, мелодичных. Как-то вечером они устроили нам настоящий концерт, длившийся часа полтора. Откуда такое чудо? – не знаю. А религиозность чехов? Доброта, любовь, самоотверженность в труде – ведь, по выражению Богумила, «в зоопарках работают только идиоты, мизерная зарплата при избытке обязанностей и ответственности». Мало ли этого? А вера, спросите? А кто судия – в чем эта вера, есть ли она и какова? Через несколько дней чехи уезжали на родину, и перед отъездом приехали ко мне. На воскресную службу. Приехали специально, и всю службу выстояли, даже Богумил с его больными ногами (застудил на Сахалине, в наших походах он больше сидел и ждал). Только Карел, хотя и простоял неподвижно все это время, но – за дверями. И объяснил такое свое решение очень убедительно: «Я думаю, будет нечестным по отношении к Богу (!), если я тут пойду в церковь — при том, что дома никогда не хожу. Вот вернусь, попробую пойти у нас на службу». Мы расстались. Больше никого из них я не видел, кроме Богумила. Через год тот еще раз приезжал в Николаев, в зоопарк. И привез от всей братии мне подарок – здоровенную бутылку сливовицы. Вот так. «Не судите, да не судими будете»… Когда же наконец мы это запомним? Очерк опубликован с небольшими сокращениями.pravmir.ru›za-chto-osudish-v-to-sam-i-vpadesh/
×
×
  • Create New...