В общении между людьми часто возникает недоразумение, когда одни и те же слова интерпретируются по-разному и словам собеседника придается тот смысл, который он в них вовсе не вкладывал. Иногда это происходит по злой воле, как говорит псалмопевец, «всякий день извращают слова мои; все помышления их обо мне – на зло» (Пс. 55:6), но нередко – по искреннему непониманию.

Особенно часто такие недоразумения возникают при общении между Церковью и миром; сколько раз мне доводилось видеть, как светские журналисты находили в словах Патриарха – или другого представителя Церкви – какой-то зловещий или оскорбительный смысл, которого там явно не было. Но есть и еще одна проблема – проблема ассоциаций; язык больше похож на сплошную ткань, чем на конструктор «лего» который можно разобрать на отдельные кирпичики. Любое слово тянет за собой шлейф полуосознанных связей, которые могут радовать, привлекать, или, наоборот, пугать и отталкивать человека. Это так и когда мы говорим о Божией милости и Божием наказании.

Говоря о Боге, мы неизбежно говорим метафорами, их достаточно уже в Библии – Бог подобен Отцу, Матери, Царю, Судье, Супругу, Военачальнику. Метафоры, с одной стороны, помогают нам увидеть истину: мы живем в падшем мире, а не в аду, и этот мир – и люди – продолжают отражать славу Своего Создателя. Заботливый отец, мудрый правитель или справедливый судья в какой-то мере являют нам образ Божий. С другой, этот мир является падшим и эта слава омрачена падением. Цари и судьи, и даже матери и отцы – падшие существа, поврежденные грехом.

Поэтому так сложно говорить о наказании Божием. Когда люди наказывают других людей – даже если это любящие родители, искренне желающие своим чадам блага, в наказании часто проявляется раздражительность и желание утвердить свою волю. Увы, воля к доминированию – или даже садизм – очень быстро вылезает из лукавого и крайне испорченного человеческого сердца, особенно в ситуации, когда речь идет о наказании плохих людей, которые этого, на наш взгляд, полностью заслужили.

Это бывает и в Церкви, увы, только ситуацию ухудшает то, что мы в Церкви склонны теологизировать свои грехи – и рассматривать свое раздражение как гнев Божий, свою волю к доминированию как бескомпромиссную борьбу за истину Божию, свою жестокость к людям как принципиальность, проявляемую «для их же блага». Наиболее резкие обличения в Евангелии обращены именно к религиозным людям, которые «связывают бремена тяжкие и неудобоносимые». Увы, обличения эти актуальны для сегодняшних христиан не менее, чем для иудеев первого века. Совсем недавно мне довелось услышать, как женщине, потерявшей ребенка, объясняли, что это Бог наказал ее – и за что именно. Порядочные и богобоязненные женщины не теряют детей. Это все вам за грехи, мы точно знаем, какие именно…

Поэтому слово «наказание» в обычном языке – и, увы, даже в языке религиозном – имеет оттенки, которые никак не могут быть отнесены ко Христу. Христос не раздражается. Христос не пытается заставить вас страдать, чтобы утвердить Свою власть над вами. Христос не пытается выместить на вас какие-то страхи и комплексы. Он не стал объяснять наинской вдове, за какие ее грехи она лишилась сына.

Поэтому, когда люди говорят, что Бог никого не наказывает, это, строго и буквально говоря, неверно, однако некая частная правда в этом есть – в этом смысле не наказывает. Христос есть чистая, бесконечная милость, Спаситель и Сострадающий нам. Беда в том, что со словами «милость», «любовь», «сострадание» происходит та же беда, что и со словом «наказание».

Несколько лет назад у меня был тяжелый разговор с одним моим знакомым. Он был немного старше меня и находился в том возрасте, в котором я нахожусь сейчас – в «среднем», том самом, которого кризис. Он доверительно рассказал мне о том, что собирается, наконец, официально развестись и вступить в брак с женщиной, которую любит уже давно. Его прежний брак уже умер, от него осталась пустая, никому не нужная формальность. Я не знал его жену – видел только ее фотографию. Черноволосая женщина с внешностью того типа, с которым время обходится особенно безжалостно. Потом – от других людей – я узнал, что у нее серьезные проблемы со здоровьем. Видел я – мельком – и новую возлюбленную моего знакомого, симпатичную белокурую студентку. Похоже, брак действительно умер, и человек явно искал эмоциональной поддержки в трудной для него ситуации. Он явно чувствовал себя не в своей тарелке и хотел поговорить с кем-то, кто мог бы его сочувственно выслушать. Взор его, во всяком случае, являл собой живую муку. Если бы я был добрым мирским человеком, то, наверное, мог бы дать ему то, о чем он безмолвно умолял: похлопать его по плечу и сказать что, мол, да, он не должен связывать себя с женщиной, которую больше не любит, кому нужно такое лицемерие. В конце концов, ей же (бросаемой жене) будет в итоге лучше. Да и если отношения умерли уже давно, зачем, в самом деле? А новая возлюбленная чудо как хороша, от всей души желаю вам счастья…

Если бы я был святым, я бы кротко посоветовал ему принять тот факт, что ему не двадцать пять и больше никогда двадцать пять не будет, предоставить юных девушек юношам, и достойно провести вторую половину жизни с той, которой он пятнадцать лет назад обещал любовь и верность. Счастье зрелого мужа не таково, как счастье юноши, но оно может быть не меньше. А храня заповеди Божии, мы пребываем в благой надежде на вечное спасение, которой лишимся, совершив такой тяжкий грех: потому что да, это тяжкий грех против целомудрия и, особенно, против милосердия.

Впрочем, возможно, будь я святым, я бы просто, в несколько дзэнской манере, с размаху огрел собеседника посохом и сурово велел бы отправляться к жене и просить прощения. А он бы – у святых-то все получается – от встряски пришел бы в сознание и именно так бы и поступил.

Но я не смог сделать ни того, ни другого, ни третьего. Я промямлил что-то невразумительное и под каким-то надуманным предлогом ушел. Возможно – даже почти наверняка – я оставил у него впечатление, что его подвел, почти предал, обманул доверие. Он открылся мне в поисках сочувствия, в котором я ему отказал. Ну, трудно было что ли?

На самом деле, мне было трудно не отозваться на его нужду – от меня бы это потребовало всего нескольких слов. Священник говорит: «Прощаю и разрешаю тебя» мне надо было произнести светскую формулу: «Ну, в такой ситуации тебе и следует так поступить».

Я бы увидел благодарность в его глазах и понял бы, что еще один мой ближний считает меня хорошим и добрым парнем, для которого сочувствие живым людям важнее, чем формальные правила. Впрочем, его жена явно больше нуждалась в сочувствии, но ведь это не она за ним ко мне обратилась. Можно было вспомнить и то, что обычно такие новые браки переходят из фазы «союз двух сердец» в фазу «что ж вы раньше не сказали» довольно быстро. Но ведь все еще может сложиться хорошо, правда?

Но как христианин я знал, что нет, не хорошо – блудники царства Божия не наследуют. Должен ли крепкий еще мужчина жить с женщиной, которая его больше не волнует, в то время как кругом распускаются цветы необычайной красоты? Христианство говорит: да, должен. Если он нарушил эту заповедь, он будет принят Богом не раньше, чем покается. Но если бы меня хватило на то, чтобы объяснить это моему знакомому, он бы точно не счел бы меня хорошим и добрым парнем. В его глазах я бы выглядел как человек, насыпавший соли на рану, которую ему доверили перевязать.

Но чего на самом деле хотел этот человек? В союзники против кого он меня призывал? Какая-то часть его самого – совесть, жалость, воспоминания о том, что когда-то он любил и на тот момент искренне обещал – мучительно страдала и беспокоила его, и он искал помощи в том, чтобы подвергнуть ее окончательной эвтаназии. Помоги мне окончательно убить мою совесть – и буду считать тебя хорошим и добрым парнем.

Бывает, что это именно та доброта и хорошесть, которую мир ищет от нас, христиан, и не найдя ее, горько упрекает нас в недостатке любви. Вам же заповедано любить ближнего, а вы…

Люди исходят из того, что любовь дает ближнему то, о чем он просит, отзывается на его жажду. Беда в том, что мы – падшие существа, раздираемые внутренним конфликтом. Мы жаждем разных вещей – причем, одновременно. Мой собеседник хотел быть – или хотя бы выглядеть – хорошим человеком и получить радости, которые в его положении можно было получить, только совершив предательство. Алкоголик хочет вести здоровую и плодотворную жизнь – в то же время он мучительно хочет выпить. На какую из жажд человека должна отзываться истинная любовь? Что, если человек настолько поглощен жаждой выпить, или соблудить, или отомстить, или приобрести себе вещи, которые он честным трудом приобрести не может, что, если его стремление к истинному счастью глубоко подавлено? Тот же алкоголик может отождествлять себя со своим недугом – «я хочу выпить», а может не отождествлять – «я хочу вести трезвую жизнь, но мне мучительно хочется выпить». В первом случае он просто скажет: «Не учите меня жить, лучше помогите материально», и воспримет наш отказ дать ему денег на выпивку как проявление невыносимой жестокости. Трудно нам, что ли? Ведь материально мы почти наверняка благополучнее его.

В некоторых случаях истинная любовь говорит «нет». Это очевидно в случае с алкоголиком – всем, кроме самого алкоголика. Это менее очевидно в отношении грехов, которым привержены мы сами – но это так. Христос подлинно любит людей и именно поэтому часто говорит «нет». Это «нет» может восприниматься с горечью и обидой – всякий, кто пытался увещевать алкоголика, знает, как это выглядит – но оно является проявлением любви.

Иногда Христос показывает нам неправду наших путей, а это глубоко неприятно. Иногда Он допускает нам пострадать, и пережить временное несчастье, чтобы мы были спасены от несчастья вечного. Как говорит псалмопевец, «благо мне, что я пострадал, дабы научиться уставам Твоим» (Пс. 118:71). В этом смысле Христос, правда, наказывает грешников – ради их вечного спасения.

Бесконечная любовь и милосердие не есть бесконечная уступчивость, и Христос – именно потому, что Он действительно любит нас, безусловно противостоит всему, что оскверняет и уродует нас самих, наших ближних и сотворенный Им мир вообще. Наступит день, когда Он вмешается явным образом, чтобы искоренить из мира зло и неправду. Гнев Божий – это не что-то, с трудом совмещающееся с Его любовью; это и есть любовь Божия, когда она активно противостоит злу.

Тем, кто упорно и ожесточенно отвергают всякую милость Божию, не будет позволено творить зло бесконечно – любовь Божия (именно любовь) положит этому злу предел. Это будет чем-то абсолютно невыносимым для злых, но это будет именно актом милости и любви, в том числе по отношению к самим злым, ниспадение которых в бездну зла и порчи будет остановлено на каком-то пределе.

Любовь Божия может являть себя в наказании – либо для того, чтобы направить нас пусть спасения, либо для того, чтобы положить предел творимому нами злу, если обращаться на путь спасения мы не хотим. Иногда мы осознаем наши собственные беды как спасительное наказание: «благо мне, что я пострадал». Но ни Пророки, ни Апостолы не говорят «благо соседу, что сосед пострадал». Напротив, Апостол заповедует нам «плакать с плачущими» (Рим.12:5), плакать об их и наших грехах и бедах, чтобы принять спасение от Того, Кто есть чистая, бесконечная Милость.

Источник:

Татьянин день http://astrsobor.ru/...anii-i-milosti/

Протоиерей Всеволод Чаплин: «Господь действуетв истории»...