Военное детство. Записки монахини Агапии (окончание)
…Родители тогда получили комнатушку в четырехэтажном доме на верхнем этаже. Мы – мне уже почти 6 лет, а Зинаиде 9 – прибыли уже в эту квартиру: в то же время эвакуированных из Ленинграда после блокады подселяли ко всем – у нас были женщина с двумя детьми, и уж на что мы были хилыми дистрофиками, а они от истощения не могли даже ходить. Их поселяли в ванных комнатах: клали доски на ванну, и они лежали, обнявшись, не в силах двигать ни единым членом, и умирали от крайней истощенности. Я, маленькая, не понимала того, что им осталось немного жить, но сердце мое так горело состраданием!..Я носила им пить и хотела помочь хоть чем-нибудь, хотя все говорили, что это безнадежно.
До сих пор я переживаю это сострадание. И еще долго после нашего заточения в концлагере за линией фронта мы с сестрой переживали страшный голод. Он не оставлял, как и память о нем – и я вспоминаю, как мама наша, Анна, достала где-то картошки, отварила и сидит, чистит – а мы с Зиной аккуратно собираем шкурки и прячем их под подушку: это было такое место, куда мы складывали все, что бы нам ни дали – хлеб ли, коврижку ли – на черный день.
И вдруг в 1945-ом объявляют Победу. Пришла мать с ночной смены – и я наконец вижу отца: его 2 года с завода не выпускали (что значит – работать по брони!..) – и мы все плачем, обнимаемся, хоть и трудно поверить до конца, что этому кошмару пришел конец. И вот как раз вскоре после всего этого пережитого, уже в Москве, я и встречаю, голодная, но счастливая от того, что мы все живы-здоровы (хоть и доходяги) – в трамвае того старого-престарого дедулю, который говорит мне: «Дочка, это что: вот пройдет лет 70-90, но вот та война будет всемирная – вся земля будет гореть. Я-то, - говорит, - не доживу, а ты увидишь». И повторил: «А ты увидишь». Заплакала я и говорю: «Дедуль, да мы эту-то едва пережили, дай передохнуть! – и показываю ему, как бы в оправдание, четверть хлеба, полученного по карточке, который я несу моей семье.- А ты меня пугаешь следующей!»
- Дочка, это не сию минуту произойдет, может, и 100 лет пройдет, но война всемирная все равно будет, по грехам людским, - и пропал.
Смотрю – нет деда: и, будучи все же еще только девочкой, не придала этому большого значения. Вспомнила же об этом сейчас, когда мир с этой войной летит в тартары, и дети, которые только пришли в мир с этой войной летит в тартары, и дети, которые только пришли в мир, уходят из него не из-за своих грехов, а из-за чужой жестокости и безбожия.
И сейчас, когда в далеком Ираке гремят разрывы бомб над невинными детскими головками, я молюсь: «Господи! Помоги выжить всем детям Земли, как Ты помог выжить нам с Зиной! Аминь.»
Р.S Но это еще не вся история. От каждого события протягиваются нити в грядущее – и сейчас, связывая воедино прошедшее с настоящим, я порой недоумеваю, пытаясь представить, что же еще предстоит пережить нам всем.
31 мая день памяти моего отца Николая, и в тот же день память моей дочери Анны, в 16-летнем возрасте утонувшей и похороненной в той же могиле, что и отец мой – а ее дед…Господи!..И все это рядом с могилой матушки Матроны Московской блаженной. Я не знала, когда мы хоронили отца, умершего всего в 42 года, что он будет лежать рядом с такой великой старицей – Матроной Московской.
Наверное, только по молитвам блж.Матроны моя мать Анна смогла вынести эту скорбь и это бремя. Она, оставшись с четырьмя детьми на руках, зарабатывала тем, что убирала. Была сама невоцерковленная, но меня почему-то каждый день посылала на могилу отца: на кладбище – никого, мне страшно, но я еще больше боюсь ослушаться матери, которой так тяжело с нами; и потому я двигаюсь по кладбищенской аллее в глубину кладбища, чтобы выполнить ее волю – полить бархотки на могильном холмике, скрывшем под собою тело отца. Мама так хотела.
Сейчас мамы Анны уже нет. Она умерла в 86 лет, а моя бабушка предсказала, что она умрет под колесами машины. Дело в том, что она, бабушка Параскева, Царствие ей Небесное, очень почитала Николая Угодника (это при том, что муж ее, мой дед, был коммунистом, и был одурманен этими сатанистами. Ну как иначе сказать? Конечно, это дурман: однажды в одну ночь сами же христиане сожгли 800 чудотворных икон! Она говорила: «Отец у вас коммунист, и вы все стали бесами, а мое дело – молиться и терпеть»). Я, конечно, тогда маленькая была и мало что помню, многого не понимала к тому же. Она молилась за убиенного Царя, стоя на коленях перед иконой свт.Николая. Она плакала и все время говорила: «Нинка! Внучка! Помни: они такие святые! Их убили – и мне слез не хватит, чтобы их вымолить!..Но я тебя так люблю, поэтому прошу тебя молиться за них, когда меня не будет». В то время я ничего не понимала, а просто говорила: «Господи, помилуй их!» Много скорбей я прошла по той причине, что Господа не слышала, но теперь члены Царской семьи мучеников всегда в моем иконостасе рядом со Спасителем – и Царь, и его детки. Бедные, как они вынесли такое убиение?!
Сейчас, когда Зина прикована к постели, она как будто еще ближе мне – мы молимся друг о друге; и, вероятно, именно поэтому после большого промежутка времени, когда мы не виделись, она встретила меня словами: «Что же ты не написала в своем рассказе о том, что мама нам из-за ограды, когда нас сажали в автобусы, кричала: «Зина, возьми Нину за ручку и не потеряй ее там!!» И ведь я тебя ТАМ не потеряла!». Она помнила и то, что мы встретились как раз в тот день – 31 мая – день смерти и день памяти моей Ани. С того скорбного дня прошло уже 15 лет. Те же 15 лет не виделись и мы с ней, Зинаидой: разбросала нас жизнь по воле Божией. Мы встретились, обнялись и горько плакали, что мы еще живы на этой земле по милости Божией. И вот сейчас, когда я монахиня, а она прикована к постели (уже в течение семи лет она не выходила на улицу!), она говорит мне: «Ты молитвенница за весь наш род. Я чувствую твои молитвы, но не смогу быть рядом с тобой, потому что я старше и буду только обузой тебе». У меня действительно была мысль забрать ее к себе, я мысленно обращалась к ней: «Зина! Ты меня держала за руку в концлагере, поедем в Оптину, я там буду держать за руку тебя!»
«Вот у кого на самом деле крест, так это у нее», - думаю я, слыша эти слова. Она действительно несет крест за весь наш род – а что я ? Она лежит в заведении, где – вы не поверите мне! – содержатся дети, выжившие после абортов. Это немыслимо – но это факт. Они просили меня: «Матушка, дай конфетку!» - и я купила в их магазине по льготным ценам два мешка конфет и раздавала горстями, обливаясь слезами. Я так плакала, что сбежались все врачи. А те, что лежат там, смиренные, и не ропщут, а несут подвиг. И все они просили меня выхлопотать им Причастие и Соборование, потому что к ним, в г.Видное, где находится эта больница, батюшки не едут. Они же хотят лишь причаститься и умереть: «Мы никому в этой жизни не нужны, кроме Бога! Батюшки просят денег, а у нас их нет». Зину я просила написать исповедь. Она диктовала, когда я читала ей по книге всевозможные грехи. Когда батюшка Илий в Оптине читал ее исповедь, плакал и говорил: «Я впервые вижу исповедь искреннего человека».
Зина сказала мне на прощанье: «Молись за наш род, умница моя», Она, да и все они, несут Крест, куда тяжелее, чем мы все.
6 комментариев
Рекомендованные комментарии
Join the conversation
You can post now and register later. If you have an account, sign in now to post with your account.
Note: Your post will require moderator approval before it will be visible.