Таблица лидеров

"Не хлебом единым будет жив человек, но всяким словом, исходящим из уст Божиих" (Мф. 4, 4), - сказал Господь. Действительно, слово Божие - наша драгоценная, спасительная пища. А способно ли питать душу человека слово художественное? И какова эта пища, помогает ли она духовному росту, или; наоборот, содержит в себе яд? Какое место занимает художественное творчество в достижении главной христианской цели - просветления, обожения, спасения души? Проблема соотношения церковного мировоззрения и художественного творчества возникла с началом Нового времени, когда пути Церкви и культуры решительно разошлись. Подобные вопросы не стояли перед современниками преподобного Андрея Рублева, создававшего иконы в посте и молитве, отражавшего горний мир духовных реальностей, не привносящего ничего "от себя", но бережно слушающего Вечность. Сегодня можно встретить самые разные точки зрения на эту проблему. Понятно, когда апологетами абсолютной ценности мирской культуры выступают люди, сами причастные к этой сфере, в их рассуждениях мы нередко находим полное приятие всего, выходящего из-под пера художника-"демиурга", "творца-соработника Бога". ________________________________________ 1 Письмо архимандрита Игнатия К. П. Брюллову от 27 апр. 1847 г. // Русская ста-рина. 1900. Сентябрь. Приложение. С. 163. ________________________________________ Наиболее последовательно подобный взгляд был изложен Н. Бердяевым, говорившим об омертвении современного христианства, парализующего творчество, и положившим в основу своей религиозной философии культ творчества как силы, оправдывающей человека. "Творческий акт есть самооткровение и самоценность, не знающая над собой внешнего суда", - писал он, утверждая, что "культ святости должен быть дополнен культом гениальности" и что "искусство может быть искуплением греха".2 Как ни удивительно, подобные воззрения получают свое развитие и в трудах некоторых церковных лиц. Так, например, богослов игумен Иоанн (Экономцев) в книге "Православие. Византия. Россия" заявляет, что "творчество, в сущности, и есть... наше уподобление... Богу", и призывает отказаться от суеверного страха перед возможной демонической природой творчества, ибо "истинное творение всегда от Бога, даже если сам автор не сознает этого и даже если мы порою находим его соблазнительным и нечестивым". Более того, из рассуждений автора можно заключить, что творческая энергия приравнена, по существу, к очищающей силе Божественной благодати. "Состояние творческого экстаза, - пишет он, - есть состояние обожения, и в этом состоянии творит уже не человек, а богочеловек (? - А. А.)", и поэтому личные слабости и прегрешения Пушкина "перестали существовать, они сгорели в очистительном огне творчества так же, как сгорают грехи святых подвижников в их молитвенном подвиге".5 Т. е. получается так: если хочешь спастись, то молись и кайся, а если это затруднительно, то можно довести себя до творческого экстаза и написать пару каких-нибудь, например, "Гавриилиад" (это только профанам они покажутся нечестивыми и соблазнительными, а на самом деле явятся "истинными творениями"), и в этом творческом пламени сгорят все твои прегрешения! С другой стороны, схиархимандрит Софроний (Сахаров), тоже наш современник, целую главу в своей книге "Старец Силуан" назвал "О четырех видах воображения и об аскетической борьбе с ними". Автор утверждает: "Мир человеческой воли и воображения - это мир „призраков" истины. Этот мир у человека общий с падшими демонами, и потому воображение есть проводник демонической энергии". Для того чтобы достичь истинного богословия и истинно богоугодной жизни, необходимо преодолеть такие виды проявления воображения, как художественное творчество, научная работа, философское искание. "Божественные созерцания даются человеку не тогда, когда он их, и именно их, ищет, а тогда, когда душа сойдет во ад покаяния и действительно ощутит себя хуже всякой твари".4 Так что же все-таки являет собой, с христианской точки зрения, творческая личность? Существует ли в православной Церкви четкий, внятный, определенный взгляд на проблему творчества? Да, такой взгляд существует, он изречен через святых отцов, подвижников веры и благочестия. ________________________________________ 2 Бердяев Н. А. Философия свободы. Смысл творчества. М.. 1989. С. 386. 395.447. 3 Иоанн (Экономцев), игумен. Православие. Византия. Россия. М., 1992. С.180-182, 186, 192. 4 Старец Силуан: Жизнь и поучения. М.. 1991. С. 140. 141, 153. ________________________________________ Отдельные суждения по этой теме встречаются, например, у оптинских старцев. Но среди святых отцов, просиявших в Новое время, наиболее полно и многосторонне разработал интересующий нас вопрос святитель Игнатий (Брянчанинов), епископ Кавказский и Черноморский. Владыка Игнатий был тесно связан с миром русской культуры. Сам он был личностью творчески одаренной, и его литературно-поэтические дарования привлекали внимание Пушкина, Крылова, Батюшкова, Гнедича. Впоследствии друзьями и корреспондентами святителя Игнатия были Глинка, Брюллов. Турчанинов. В творениях и письмах Владыки мы находим суждения, касающееся всех видов художественного творчества. Изрядно стершимся словам "художественное дарование", "талант" Владыка возвращает их первоначальный смысл. Он пишет: "Все дары Бога человеку достойны уважения. Дар слова несомненно принадлежит к величайшим дарам. Им уподобляется человек Богу, имеющему Свое Слово". Для чего же дается человеку талант? "Божественная цель слова в писателях, во всех учителях, а паче в пастырях - наставление и спасение человеков. Какой же страшный ответ дадут те, которые обратили средство назидания и спасения в средство развращения и погубления!".5 Дар этот мыслится Владыкой как способность отчетливо излагать мысли, как владение формой, техникой слова. Его не следует смешивать с "вдохновением", порождающим у художника некие конкретные переживания, образы, картины. Источник этого вдохновения очень часто далеко не божественный. Сквозь все творения Владыки проходит мысль о "падшести" человеческой природы, о зараженности человека грехом, очищение от которого через молитву и покаяние и составляет главную цель усилий христианина. Мысль святителя проста и ясна: до тех пор пока в душе художника живет доброе и злое, светлое и темное, - на всем, что выходит из-под его пера, неизбежно будет лежать отпечаток неизжитого греха, непобежденных страстей. Напомним классические строки. сказанные по поводу книги Гоголя, но применимые, конечно, к любому художественному произведению: "...Сперва очищение Истиною, а потом просвещение Духом. Правда, есть и у человека врожденное вдохновение, более или менее развитое, происходящее от движения чувств сердечных. Истина отвергает это вдохновение как смешанное, умерщвляет его, чтоб Дух, пришедши, воскресил его в обновленном состоянии. Если же человек прежде очищения Истиною будет руководствоваться своим вдохновением, то он будет издавать для себя и для других не чистый свет, но смешанный, обманчивый, потому что в сердце его живет не простое добро, но добро, смешанное со злом...".6 ________________________________________ 5. Письма Игнатия Брянчанинова, епископа Кавказского и Черноморского, к Антонию Бочкову, игумену Череменецкому. М., 187 5. С. 27. (В дальнейшем-"Письма... к Антонию Бочкову"). 6 Игнатий (Брянчанинов), св. Сочинения. Т. 7. Письма. М., 1993. С. 321. ________________________________________ В размышлениях Владыки Игнатия о мирской культуре отчетливо выделяются два момента: во-первых, культура преуспела в изображении зла и страстей и, во-вторых, оказалась неспособной адекватно отражать духовные реальности. Владыка пишет: "Люди одаренные по природе талантом, не понимают, для чего им дан дар, и некому объяснить им это. Зло в природе, особливо в человеке, так замаскировано, что болезненное наслаждение им очаровывает юного художника, и он предается лжи, прикрытой личиною истинного со всею горячностию сердца. (...) Большая часть талантов стремилась изобразить в роскоши страсти человеческие. Изображено певцами, изображено живописцами, изображено музыкою зло во всевозможном разнообразии. Талант человеческий, во всей своей силе и несчастной красоте, развился в изображении зла; в изображении добра он вообще слаб, бледен, натянут".7 Мирская культура, кроме того, оказывается не в состоянии дать человеку истинное представление о мире, бытии, что особенно заметно, когда она пытается говорить о духовных реалиях. Художник, не способный или не желающий принять христианское мировоззрение, догматику, антропологию, подменяет их своими интерпретациями и, таким образом, подменяет отражение мира Божьего картинами иллюзорной, сочиненной, придуманной действительности. Литераторы светские, пишущие о духовных предметах, говорит Владыка в одном из писем к игумену Антонию (Бочкову), "постоянно ниспадают в свое чувственное и святое духовное переделывают в свое чувственное. Душа не находит в них удовлетворения, пищи. Как прекрасен стих в „Аббадоне" Жуковского! И как натянуто чувство! Очевидно: в душе писателя не было ни правильного понимания описываемого предмета, ни истинного сочувствия ему. По причине неимения истины он сочинил ее для ума и для сердца, написал ложную мечту, не могущую найти сочувствия в душе (...) благочестивого читателя"8. А в другом малоизвестном письме к одному иноку встречаем еще более сильные строки: "Мне очень не нравятся сочинения: ода „Бог", преложения Псалмов все, начиная с преложений Симеона Полоцкого, преложения из Иова Ломоносова, все, все поэтические сочинения, заимствованные из Священного Писания и религии, написанные писателями светскими. Под именем светского разумею не того, кто одет во фрак, но кто водится мудрованием и духом мира. Все эти сочинения написаны из ..мнения", оживлены „кровяным движением". А о духовных предметах надо писать из „знания", содействуемого „духовным действием", т. е. действием Духа. (...) Оду „Бог", слыхал я, с восторгом читывал один дюжий барин после обеда, за которым он отлично накушивался и напивался. Бывало, читает и слюна брызжет изобильно на всех и все, как картечь из крупнокалиберного единорога... Приличное чтение после сытого обеда! ________________________________________ 7 Игнатий (Брянчанинов), св. Христианский пастырь и христианин художник // Москва. 1993. N 9, С. 169. 8. Письма... к Антонию Бочкову. С. 29 ________________________________________ Верен, превелик восторг, производимый обилием ростбифа и шампанского, поместившихся во чреве! Ода написана от движения крови, - и мертвые занимаются украшением мертвецов своих! Не терпит душа моя смрада этих сочинений! По мне, уже лучше прочитать, с целью литературною, „Вадима", „Кавказского пленника", „Переход через Рейн": там светские поэты говорят о своем - и в своем роде прекрасно...". Казалось бы, последняя фраза дает надежду на некоторое все же приятие Владыкой мирской культуры. Но следующая строка разрушает эту надежду: "Благовестие же Бога да оставят эти мертвецы!". В иерархии христианских ценностей эти писатели и поэты остаются все-таки "мертвецами". Следуя мысли Владыки, можно сделать вывод, что русская классическая культура - Ломоносова, Державина, Пушкина, Лермонтова, Жуковского - это культура, формирующая у читателя ложное мировоззрение. Не знают они, светские писатели, продолжает Владыка Игнатий, "какое преступление: преоблачать духовное, искажать его, давая ему смысл вещественный! Послушались бы они веления Божия „не воспевать песни Господней на реках Вавилонских". Кто на реках Вавилонских, и не отступник от Бога Живаго, на них тот будет плакать".9 Теперь становится вполне понятным, почему в перечень основных страстей и грехов Владыка включил пункт "Расположение к наукам и искусствам гибнущим сего века" (имеется в виду тщеславие самого художника, творца этих искусств), а в список добродетелей поместил следующую: "Отвержение премудрости земной как непотребной для неба".10 Обратимся к другому моменту, касающемуся самой онтологии художественного творчества. Здесь мы тоже встречаемся с рядами диаметрально противоположных мирских и духовных ценностей, с той поистине глубочайшей пропастью, которая разделяет путь художника и путь христианина. В самом деле, в светской культуре более всего ценится воображение писателя, сила художественной выразительности, яркая образность, оригинальность авторских идей и способа их выражения. Общепризнанны понятия "творческая индивидуальность", "мир художника" и т. п. Но послушаем вновь Владыку Игнатия, опирающегося в своих рассуждениях на многовековой святоотеческий опыт: "Все чада Вселенской Церкви идут к святыне и чистоте (...) умерщвлением чувств, крови, воображения и даже „своих мнений". Между умом и чистотою - страною Духа - стоят сперва „образы", т. е. впечатления видимого мира, а потом мнения, т. е. впечатления отвлеченные. Это двойная стена между умом человеческим и Богом. Из жизни образов в уме составляется плотской, а из мнений - душевный разум, неприемлющие веры, неспособные к живой вере (...). Потому-то нужно умерщвление и воображения, и мнений. Понимаешь ли, что мнение - прелесть? ________________________________________ 11. Игнатий ( Брянчанинов), епископ. Из неизданных писем // Вестник Русского христианского движения. 1977..№ 121. С. 20-21. 10 Игнатий (Брянчанинов), св. Сочинения. Т. 1. Аскетические опыты. М., 1993. С.168, 173. ________________________________________ Эту прелесть Писание называет „лжеименным разумом" (Тим. 6, 20), т. е. произвольным ложным умствованием, присвоившим себе имя разума. Точное и правильное понятие о Истине есть „знание", знание - от видения, видение - действие Св. Духа. Когда нет знания истинного в уме, оно заменяется знанием сочиненным". Творчество в секуляризованной культуре - это всегда самовыражение. Прежде всего важно и интересно то, что у художника "свое" и насколько ярко оно выражено. Но, с христианской точки зрения, что у человека действительно свое? Послушаем вновь строгие слова святителя: "Мы пали отвержением Божиего, оживлением своего; а свое у нас - ничтожество, небытие. (...) Устранив из себя Божие, оживив в себе свое, мы родили „смерть". Провести себя в небытие мы не в силах; но исказить свое бытие, сделать его худшим небытия, родить смерть - мы могли (разумеется, смерь душевную! Телесная пред душевной малозначительна (...)). Чтоб умертвить смерть, надо устранить из себя все свое, приведшее и хранящее смерть: в самоумерщвленного проникает дух, и, как Создатель, дарует ему „пакибытие"".11 Отсюда ясно, что воцерковление культуры - это возврат к тому положению, когда художник в слове, краске, звуке выражал не свое, но Божье, как это было в средневековой православной культуре Святой Руси. Но что это означает в личном плане для творческого человека, пришедшего к вере и воцерковившегося? Владыка Игнатий намечает определенные пути, на которых только и возможно соединение понятий "христианин" и "художник", и в своей работе "Христианский пастырь и христианин-художник" пишет: "Истинный талант, познав, что Существенно-Изящное - один Бог, должен извергнуть из сердца все страсти, устранить из ума всякое лжеучение, стяжать для ума Евангельский образ мыслей, а для сердца - Евангельские ощущения. Первое дается изучением Евангельских заповедей, а второе - исполнением их на самом деле (...). Когда усвоится таланту Евангельский характер - а это сначала сопряжено с трудом и внутреннею борьбою - тогда художник озаряется вдохновением свыше, тогда только он может говорить свято, петь свято, живописать свято (...). Чтоб мыслить, чувствовать и выражаться духовно, надо доставить духовность и уму, и сердцу, и самому телу. Недостаточно воображать добро или иметь о добре правильное понятие: должно вселить его в себя, проникнуться им".12 Одному духовному лицу, писавшему стихи, Владыка советовал: "Займитесь постоянно и смиренно, устранив от себя всякое разгорячение, молитвою покаяния (...) из нее почерпайте вдохновение для писаний Ваших. Затем подвергните собственной строгой критике писания Ваши и, при свете совести Вашей, просвещенной молитвою покаяния, извергните беспощадно из Ваших сочинений все, что принадлежит к духу мира, что чуждо духу Христову. ________________________________________ 11 Игнатий (Брянчанинов). епископ. Из неизданных писем. С. 19, 20. 12 Ишатий (Брянчпнинов), св. Христианский пастырь и христианин-художник С.169. ________________________________________ Горе смеющимся ныне! Это - слова Христовы! Это - определение, исшедшее от Бога! {...} Судя себя и рассматривая себя, Вы увидите, что каждое слово, сказанное и написанное в духе мира сего, кладет на душу печать свою, которою запечатлевается усвоение души миродержцу. Необходимо в таких словах, исторгнутых увлечением и неведением, покаяние".15 Итак, главнейший источник подлинного христианского творчества - глубочайшее личное покаяние, плач о своих грехах. И основанием такого творчества должно стать не самовыражение, но самоотвержение. Но возможен ли этот, поистине узкий, путь - путь святости, который предлагает Владыка культуре и человеку Нового времени? Скажем лишь, что сам святитель Игнатий следовал именно этим путем, и мы можем сегодня лицезреть плоды его усилий. Его книга, названная строгим и суховатым словом "Аскетические опыты", на самом деле наполнена самыми разнообразными по жанру и стилю сочинениями, написанными прекрасным языком. Многие из них представляют собой своеобразные лирико-богословские эссе, стихотворения в прозе. Литературной форме, слогу, языку Владыка всегда придавал большое значение. Один слог, считал он, должен быть у статей о монашестве, другой - у статей богословских, третий - у работ о христианской нравственности и философии и т. д. Творчество Пушкина привлекало Владыку своей эстетической стороной: он ценил тщательность отделки, "чистоту слога", "ясность замысла" стихотворений поэта и признавался, что сам следует методу Пушкина, подвергая свои сочинения самому тщательному пересмотру, добиваясь ясности и легкости чтения.14 Говоря же о содержательной, сущностной стороне своих творений, святитель Игнатий неоднократно замечал, что не считает их в полном смысле слова "своими": "Не признаю эти сочинения принадлежащими мне. Они истекли из Отеческих Писаний и из милости Божией, а написать их даровано мне для пользы многих душ, следовательно, и для пользы души моей". Это сознание позволяло Владыке смотреть на "свои" труды действительно как бы со стороны и давать им такие высокие, но совершенно объективные оценки, как например: "Книга „Опыты" доставит существенную пользу желающим спастись (в последнее время)", она "становит внимательного читателя в разряд истинных православных христиан и дает ему решительное, одностороннее, спасительное направление".15 И не гордыня, а величайшее смирение явлено Владыкой в подобной позиции, диаметрально противоположной столь любимым поэтами вариациям на тему "я воздвиг себе памятник"... Сохранилось драгоценное для нас свидетельство - запись Владыки о том, как создавалась одна из его работ. ________________________________________ 15 Письма... к Антонию Бочкову. С. 28. 14 Игнатий. ( Брянчанинов), св. Сочинения. Т. 7. Письма. С. 327, 413, 437; Письма... к Антонию Бочкову. С. 29. 15 Игнатий ( Брянчанинов), св. Сочинения. Т. 7. Письма. С. 4.26-427, 433, 436. ________________________________________ Эта запись приоткрывает картину того, как действительно святое вдохновение посещает святого человека: "Получив письмо Ваше, я долго беседовал с ним: оно и поныне постоянно лежит на столике близ моей кровати. На ней провожу большую часть времени; одно у меня занятие - лежание: таков удел больного. Часто я перечитывал глубокое письмо (...). И вот на днях по обычаю один я в келии, по обычаю лежу: внезапно и живо представилось мне, что я на могиле Константина Федоровича (...). Овладело душою моею чудное, неожиданное вдохновение: вскакиваю с кровати, тороплюсь начертать на бумаге мысли. представшие мне в многочисленном (...) сонме. Когда я переводил их на бумагу - рука едва поспевала изображать то буквами, то кой-какими знаками и намеками кипящие ключом мысли, перемешивающиеся с еще более чудными (...) ощущениями. Потом я перечитал исчерканный листок, - вижу: это - не моя собственность. Отрадное, утешительное вдохновение низошло ко мне - не для меня одного: оно принадлежит Вам более, чем мне. Посылаю его Вам вместо красного яичка. Вы получите, прочитаете его в дни Святыя Пасхи. Пусть другие встречают праздник в шумных увеселениях: для Вас послужит услаждением „Слово из вечности". Это - беседа таинственно послышавшегося мне голоса".16 Конечно, для современного интеллигента, мало знакомого с православным вероучением, все сказанное Владыкой Игнатием о художественном творчестве может показаться слишком строгим, неприемлемым и даже шокирующим. Но слово Божие для мира сего всегда было "юродством" (I Кор. 1, 21). "Какие странные слова! Кто может это слушать?" - говорили самому Господу после Его проповеди, и, как свидетельствует евангелист Иоанн, "с этого времени многие из учеников Его отошли от Него и уже не ходили с Ним" (Ин. 6, 60). Мы имеем, однако, убедительное свидетельство того. что мысли Владыки Игнатия на самом деле не были его личными воззрениями, но принадлежат Церкви. Вскоре после кончины Владыка явился в видении своему духовному чаду и изрек: "Все, что написано мною в книгах, все - истина".17 ________________________________________ 16. Избранные письма епископа (Брянчанинова). Машинопись. 1968. С. 350 (письмо № 330). "Слово из вечности" вошло в первый том "Аскетических опытов" под названием "Голос из вечности". 17 Соколов Л. Епископ Игнатий Брянчанинов: Его жизнь, личность и морально-аскетические воззрения: В 2 ч. Киев, 1915. Ч. 1. С. ЗЗ6. Источник: А. М. Любомудров Святитель Игнатий (Брянчанинов) и проблема творчества // Христианство и русская литература. - Сб. 2. - СПб., 1996. - С. 24 - 31.

Тоска о потерянном блаженстве сквозит в произведениях великих писателей и художников. У художников в душе есть всегда жилка аскетизма, и чем выше художник, тем ярче горит в нем огонек религиозного мистицизма. Огромное большинство наших лучших художников и писателей можно сравнить с людьми, пришедшими в церковь, когда служба уже началась, и храм полон народа. Встали такие люди у входа, войти трудно, да они и не употребляют для этого усилий. Кое-что из богослужения доносится и сюда: Херувимская песнь, Тебе поем, Господи помилуй; так постояли, постояли, и ушли, не побывав в самом храме. Так поэты и художники толпились у врат Царства Небесного, но не вошли в него. А между тем, как много было дано им средств для входа туда! Души их, как динамит, вспыхивали от малейшей искры, но, к сожалению, они эту искру не раздували, и она погасла. Мысли поэта, выраженные в его произведениях, есть исповедь его, хотя сам писатель и не сознает этого. Чтобы найти Христа, вступить в богообщение, более глубокие натуры стремятся к уединению, бегут от людского шума и суеты. Ведь чтобы хорошо оценить произведение искусства, например, какую-нибудь музыкальную вещь, нужно углубиться в нее, сосредоточиться. Известно стихотворение молодого поэта, обещавшего быть светилом по таланту, и любителя музыки, но рано умершего. В нем поэт высказывает мысль, что стук, аплодисменты, восклицания и проч. вовсе не есть признак хорошей оценки, а, наоборот, показывают недостаточное проникновение в художественную вещь, что человек, испытывающий высокое наслаждение, пребывает в молчании. Тем более для возможного постижения Бога человеку нужно углубиться в Его учение, исполняя Его заповеди. Заповеди же Господин "тяжки не суть" (1 Ин. 5, 3). Это сказал Сам Господь, а слово Его не ложно. Неудовлетворенность земным чувствуется и у наших великих писателей, например, у Тургенева, Пушкина и у иностранных – Шиллера, Шекспира, Гейне. Когда я еще ходил по стогнам мира сего, я читал Гейне, но он всегда производил на меня тяжелое впечатление. Это был великий талант, но не просвещенный духом Христовой веры. И древние языческие философы, например, Аристотель, Платон, Сократ, не удовлетворялись земным. Но вот печальное явление: чем выше старались они взлететь, тем глубже падали. С христианином этого не бывает; напротив, возносясь от земли, отрывая свое сердце от житейских привязанностей, возносясь горе к Богу, он изменяется, перерождается и бывает способен ощущать великие радости. Из бесед прп. Варсонофия Оптинского

..."Об ощущении Бога или, вернее, благодатных воздействий Духа Божия на сердце говорят многие подвижники благочестия, многие преподобные. Все они более или менее ярко ощущали то же, что и св. пророк Иеремия: было в сердце моем, как бы горящий огонь (Иер. 20,9). Откуда этот огонь? Нам отвечает св. Ефрем Сирин, великий таинник Божией благодати: Недоступный для всякого ума входит в сердце и обитает в нем. Сокровенный от огнезрачных обретается в сердце. Земля же возносит стопы Его, а чистое сердце носит Его в себе и, прибавим мы, созерцает Его без очей по слову Христову: блаженни чистии сердцем, яко тии Бога узрят. Подобное же читаем и у Иоанна Лествичника: Огонь духовный, пришедший в сердце, воскрешает молитву: по воскресении же и вознесении ее на небо бывает сошествие огня небесного в горницу души. А вот слова Макария Великого: Сердце правит всеми органами, и когда благодать займет все отделения сердца, господствует над всеми помыслами и членами, ибо там ум и все помыслы душевные... Ибо там должно смотреть, написана ли благодать закона духа. Где там? В главном органе, где престол благодати и где ум и все помыслы душевные, т.е. в сердце. Не будем умножать подобных же высказываний живших глубочайшей духовной жизнью. Их немало можно найти в "Добротолюбии". Все они по собственному опыту говорят о том, что при добром и благодатном устроении души ощущается в сердце тихая радость, глубокий покой и теплота, всегда возрастающие при неуклонной и пламенной молитве и после добрых дел. Напротив, воздействие на сердце духа сатаны и слуг его рождает в нем смутную тревогу, какое-то жжение и холод и безотчетное беспокойство. Именно по этим ощущениям сердца советуют подвижники оценивать свое духовное состояние и различать Духа света от духа тьмы. Но не только такими, более или менее смутными ощущениями ограничивается способность сердца к общению с Богом. Как это ни сомнительно для неверующих, мы утверждаем, что сердцем можно воспринимать вполне определенные внушения прямо как глаголы Божий. Но это удел не только святых. И я, подобно многим, не раз испытывал это с огромной силой и глубоким душевным волнением. Читая или слушая слова Священного Писания, я вдруг получал потрясающее ощущение, что это слова Божии, обращенные непосредственно ко мне. Они звучали для меня как гром, точно молния пронизывала мой мозг и сердце. Отдельные фразы совершенно неожиданно точно вырывались для меня из контекста Писания, озарялись ярким ослепительным светом и неизгладимо отпечатывались в моем сознании. И всегда эти молниеносные фразы, Божии глаголы, были важнейшими, необходимейшими для меня в тот момент внушениями, наставлениями или даже пророчествами, неизменно сбывавшимися впоследствии. Их сила была иногда колоссальна, потрясающа, несравнима с силой каких бы то ни было обычных психических воздействий. После того, как я, отчасти по независящим от меня обстоятельствам, оставил на несколько лет свое архиерейское служение, однажды во время всенощной, когда было должно начаться чтение Евангелия, я неожиданно почувствовал волнение от смутного предчувствия, что сейчас произойдет нечто страшное. Раздались слова, которые я сам часто спокойно читал: Симоне Ионии, любиши ли Мя паче сих?.. Паси агнцы Моя. Этот Божий укор, призыв к возобновлению оставленного служения внезапно потряс меня так могуче, что я до конца всенощной дрожал всем телом, потом всю ночь не сомкнул глаз, и около 1,5 месяцев после того при каждом воспоминании об этом необычайном событии меня потрясали рыдания и слезы. Пусть не думают скептики, что я настроил себя к этому переживанию тоскливыми воспоминаниями об оставленном священном служении и укорами совести. Совсем напротив, я был тогда сосредоточен на своей болезни и предстоящей мне операции, был в самом нормальном душевном состоянии, очень далеком от всякой экзальтации..." Полностью прочитать можно здесь: http://www.brainball.ru/link/christianity/duh_dusha_telo.zip

Преподобный Марк Подвижник выставляет три особенные силы вражии, которые, подобно трем великим исполинам, ратуют как живущих в монастырях, так равно и всех, хотящих приблизиться к Богу. Эти три исполина суть: уныние, забвение и неведение, а по другим отцам — невежество и неразумие, которые предъидут всем другим страстям и пролагают удобный путь темному полчищу оных. Бывает, что часто мы не знаем, что нам делать, а если знаем, то часто забываем нужное и полезное для нас; а если помним, то часто от уныния ленимся исполнять должное и, таким образом, путаемся в сетях вражиих. И наоборот: унывает человек, и от уныния ленится исполнять свои обязанности; от такового уныния и разленения нередко предается он забвению, а находясь в забвении и самозабвении, человек иногда предается такому невежеству, что после, когда опомнится, сам стыдится своих невежественных и неприличных действий и неразумных и безрассудных слов. Чтобы оградить человека от нападений трех означенных исполинов, преподобный Марк предлагает три средства: ведение, получаемое от чтения Божественных и духовных книг, от слышания слова Божия и от вопрошения опытных; благое памятование: памятование Бога и Его вездеприсутствия, по сказанному в слове Божием; памятование Божественных Его заповедей и всего того, что, по слову апостола, честно, прелюбезно и достохвально, и особенно памятование смерти, суда Божия, ада и Царствия Небесного, по сказанному: поминай последняя твоя, и во веки не согрешиши (Сир. 7: 39); прилежное исполнение своих обязанностей относительно того, чтобы удерживать тело свое от излишнего сна, чрево от излишней пищи и пития, язык от празднословия и осуждения, ум от помыслов и попечений суетных, а сердце от похотей лукавых, чему содействует прежде всего трезвенное внимание и смиренное исполнение молитвенного правила, как церковного, так и келейного, и особенно частое с благоговением произношение молитвы Иисусовой, которую неопытным и начинающим должно первоначально иметь устную, как предписывает святой апостол Павел: Тем убо приносим жертву хваления выну Богу, сиречь плод устен исповедающихся имени Его (Евр. 13: 15). Так как я сам присно содержим есмь сими страстями, то и рассудил поделиться с вами беседой о них, по старинной пословице: "Чем богат, тем и рад". Из писем прп. Амвросия Оптинского

Желающий безмолвстовать и содевать спасение свое в суетном веке сем, заключает слух даже от крика малых птиц, потому что и это препятствует совершенству безмолвия. Сколько же тому должно препятствовать сообращение с людьми? Как человек благородный и честный забывает о своем благородстве, когда опьянеет, и подвергается бесчестию и осмеянию даже от самых рабов своих: так и целомудрие души повреждается от беседы и сообращения с людьми, коими приводится в забвение чин безмолвия, изглаждается память Божия из души и расстраивается доброе и мирное устроение сердца. И если по временам только бывающее сообращение с кем-нибудь причиняет такой вред душе: то что сказать о повседневном таком поведении и непрестанном почти смятении? -- По истине, праведный Судия праведно осудит их на вечную пагубу. Ибо Апостол учит нас: слово гнило да не исходит из уст ваших. А произносящий тьмы слов как дерзнет сказать, что не испустил ни одного гнилого слова? Если трепещешь ада и жаждешь Царствия Божия, никогда не произнесешь праздного слова: ибо Сам Господь сказал, что мы дадим отчет о всяком праздном слове. Все же те слова, кои не пользуют души, суть слова праздныя. Итак, необходимо, добрая сестра моя, со всем вниманием устраниться от сообращения с людьми, от которого не бывает никакой пользы. Ибо Пророк говорит: от многословия не избежиши греха, - и: при друге и враге не говори много. Особенно же тебе юной нужна всякая осторожность. Потому, имея такое множество свидетельств, сколько есть сил, удаляйся бесполезных связей и душевредного празднословия, памятуя слово, сказанное Господом: аминь, аминь, глаголю вам, яко всякое праздное слово, еже аще рекут человецы, дадят о нем слово в день судный; но всегда безмолвствуй и прилежи божественному чтению. Скажу тебе один пример: как лишенные сего видимого света никогда не ходят право, так и не читающие Божественных Писаний, и не приседящие молитве часто претыкаются, и неизбежно заблуждают, будучи окружены бедственным мраком. - Божественное Писание то же для души, что дождь для земли жаждущей. Сколько ни сей человек на земле не одожденной, она ничего не произрастит ему: так и без чтения Божественных Писаний душа не даст прозябений духовных. Как вино веселит сердце человека и утишает скорбь; так и духовное вино, т.е. Писание, на радость прелагает душу. И ненасытима сладость Божественных Писаний - Когда читаешь и не понимаешь силы слова, - не унывай, но прочитай то дважды, трижды и многажды, призывая Господа нашего Иисуса Христа, да отверзет очи ума твоего. Оставь мятущие суеты и приседи чтению Божественных Писаний, - и обретешь спасение души твоей. -- Всегдашнее безмолвие и чтение, умеренное бдение, пост и молчание скоро приводят подвизающегося к дверям спасения. Если же он несколько дней посвящает на то, а потом опять впадается в развлечения, то он в прельщении, и одною рукою разоряет то, что созидает другою. "Духовныя наставления монаха Исаии пречестной монахине Феодоре"

Господи, дай мне с душевным спокойствием встретить все, что принесет мне наступающий день. Дай мне всецело предаться воле Твоей святой. На всякий час сего дня во всем наставь и поддержи меня. Какие бы я не получал известия в течение дня, научи меня принять их со спокойной душою и твердым убеждением, что на все святая воля Твоя. Во всех словах и делах моих руководи моими мыслями и чувствами. Во всех непредвиденных случаях не дай мне забыть, что все ниспослано Тобою. Научи меня прямо и разумно действовать с каждым членом семьи моей, никого не смущая и не огорчая. Господи, дай мне силу перенести утомление наступающего дня и все события в течение дня. Руководи моею волею и научи меня молиться, верить, надеяться, терпеть, прощать и любить. Аминь. Эту молитву, молитву Оптинских старцев, я открыл для себя совершенно неожиданно, в очень трудный и скорбный период моей жизни.... Вера моя была очень и очень слабой. Я почти что не верил в Вечность. А если и догадывался о ней, то пытался проникнуть в нее нелегальным путем, без труда и аскезы, без подвига над самим собой. Душа моя яростно и самозабвенно устремлялась в область неподлинного, пустого, загримированного под жизнь.... Вдохновение, жертва, любовь, бескорыстность были мною списаны на берег и стали экспонатами музея канувших в прошлое вызывающих лишь усмешку идеалов Единственной ценностью моего мира, где богом для человека становится рулетка, комфорт и мгновенное наслаждение, было мое собственное Я, разросшееся до гигантских пределов и заслонившее собою, как раковою опухолью НЕБО, ИСТИНУ, СМЫСЛ, БЕССМЕРТИЕ... Пустота, уныние, скука ... тупик, бессмысленность! И вдруг - эта молитва! Ее проникновенные слова! Ее смиренный, радостный дух! Как огонь! Как возрождающая мощная сила! Как букет только что срезанных свежих прекрасно пахнущих роз! Эта удивительная молитва подняла меня искалеченного духовно, потерявшего все жизненные ориентиры и вдохнула желание поиска Бога! С тех пор она всегда со мной, в моем сердце! Уже много лет. И каждый новый день открывается ее небесными словами! ...Прошлую жизнь необходимо не только исправить. Ее нужно еще и оплакать! Ведь страшно не просто совершить грех! Страшно вовремя не признать свою ошибку. Глубоко почувствовать Вечность можно лишь тогда, если каждую минуту жизни мы научимся переживать как последнюю!! Наверное, поэтому и появилась в моей жизни потом и сама благословенная Оптина. Молитва старцев стала таинственным покаянным мостом между Оптиной и моим сердцем. Память ноет, как старая язва Сколько шрамов от прожитых лет. Как огонь на слезинках алмазных Отражается Вечности Свет... Жизни дни - узелки на четках, Друг за другом бегут в Небеса, Дребезжит в мираже горизонта Смерть, как взлетная полоса... Снова март, непослушный и разный: То метель, то улыбки весны. Ветер прошлого, резкий и страстный Разбросал беспокойные сны... Память ноет как старая язва, Дать за все нужно будет ответ. На последних снежинках алмазных Отпечатался Вечности след.... Наконец-то я своими глазами увидел то, о чем писал Константин Леонтьев еще в 19 веке: «Здесь можно познакомиться с людьми всякого рода, начиная от сановников и придворных до юродивых и калик перехожих. Только, разумеется, надо пожить, а не мелькнуть на недельку. Здесь жизнь несравненно полнее, разнообразнее и поучительнее, чем жизнь в столичном кругу... В Оптиной, если взять ее с богомольцами как знатными, так и простыми, видишь в сокращении целую Россию и понимаешь, как она богата... Оптина - это хорошая жизнь в современности...» ...Здесь, у мощей преподобных прославленных старцев, я почувствовал, что только покаяние, молитва и благодать Божия могут очистить наше окаянное сердце. Что невозможно спрятаться от Бога и от самого себя. И что на все святая воля Его! Господь хочет, чтобы человек был включен в настоящую, глубокую, светлую, невыразимо прекрасную жизнь, которая начинается уже здесь и сейчас и простирается в Вечность! Окунувшись с головой в скучную и сонную земную сытость, пытаясь обмануть время, человек сам, добровольно, исключает себя из жизни. Поэтому, падая и вставая вновь, разбивая в кровь колена своего сердца, мы призваны всю свою жизнь учиться. Учиться верить. Учиться никого не смущать и не огорчать. Учиться радоваться. И главное - учиться любить! Ведь любовь - это то, чего всегда так мало в любом из нас... Камень, брошенный В сердце ближнего - Каждое безжалостное злое слово… Вместо рыбы поданная змея - Насмешка или циничный взгляд. В чашу роскошную Влитый яд - Жизнь без Любви, Без Мира, без Неба... Жизнь, в которой Не все переболело. Жизнь растраченная как зря... Часто вспоминаю впечатление Гоголя, посетившего тихую оптинскую пристань и описавшего ее чудную благодатную атмосферу: «Я заезжал в Оптинскую Пустынь и навсегда унес о ней воспоминание. Я думаю на самой Афонской горе не лучше. Благодать видимо там царствует. Это слышится в самом наружном служении... Нигде я не видел таких монахов, с каждым из них, мне казалось, беседует все небесное. Я не расспрашивал кто из них, как живет: их лица сказывали сами все. Самые служки поразили меня светлой ласковостью ангелов, лучезарной простотой обхождения; самые работники в монастыре, самые крестьяне и жители окрестностей. За несколько верст, подъезжая к обители, уже слышишь ее благоухание: все становится приветливее, поклоны ниже и участия к человеку больше». Действительно, это так. Оптина и сейчас для меня - нескончаемый гимн. Небесная поэзия. Место, где каждый новый день, каждая неожиданная встреча - это таинственная дверь, которой в нас входит Христос. Здесь пересекаются тысячи судеб... Здесь уродство, безумие, многочисленные маски, которые надевает на себя человек, мгновенно слетают, и обнажается то чистое, детское, истинное, светлое, которое живет в каждом из нас... Один мудрец сказал, что никто не уверует в Бога до тех пор, пока не встретит на своем жизненном пути человека, на лице которого увидит сияние Вечной жизни. Сколько таких людей я повстречал в Оптиной! И монахов и мирян. О каждой судьбе можно было бы написать целую поэму, создать симфонию или яркой палитрой написать чей-то портрет... Но я умею только фотографировать... И объектив моей камеры - это моя кисточка, мои музыкальные струны... ноты, звуки и скромные краски! Я много фотографировал и видел разные лица: скорбные, строгие, веселые, чем-то неожиданно удивленные, плачущие от радости, задумчивые как утренние облака.... Но ни разу я не видел лица некрасивого! На каждом - блистание Небесной славы. И в любых глазах - свет невечерней Божественной чистоты! Бывает лицо прозрачное как древняя икона. И за пронзительностью глаз на нем тихо проступает глубина и святость... А есть лица - как стремительные реки! За минуту - столько изменений! Водовороты, волны, бурное течение... Солнце, рассвет, свежая роса, чистые страницы - это лица детей... Лики стариков - это голые осенние деревья. Вот-вот упадет последний листок и душа оденется в белоснежную одежду Вечности... А вообще Оптина для меня - это целая страна, явление, космос! Это какой-то особенный проникновенный язык. Живой, трепещущий, удивительный, тонко-настроенный организм! Здесь каждый монах - как бесстрашный, неутомимый и добрый воин. И оружие его - смирение и молитва. А всякий приезжающий богомолец-это неутомимый купец, ищущий добрых жемчужин! Оптина - это все мы! Здесь нет человека чужого или лишнего! И каждый находит для себя в оптинском кладезе что-то личное, сокровенное, очень нужное для его души.... Какая радость при свидании с тобой, Благословенный Скит! Здесь все с неудержимой силой Со мной о Боге говорит. Смиренные хибарки старцев, Величественный древний храм Как драгоценное лекарство Снимают боль от старых ран! Я будто бы не уезжал отсюда Нося в душе ту благодать, Которая, как ласковое чудо, Везде не уставала помогать. Тут пруд заросший, кладбище скитское, Ночной неспешный благовест. Здесь от ненужного, мирского Спасет как щит непроходимый лес. Таинственно в скитском лесу, светло, отрадно Что снова в Оптиной, я несказанно рад. Душа пусть обретет здесь Царство - Небесный сладкий вертоград! И Оптина - это благословенный камертон, по которому можно настроить свою душу. Настроить на любовь, на молитву, на доверие Промыслу Божию... Очень часто, когда на душе моей трудно и скорбно, когда я вдалеке от любимой обители, вспоминаю слова святителя Игнатия: «Благословенная Оптина не выходит из моей памяти. Приглянулась она мне! И Скит, с его вдохновенной тишиной!» Приглянулась и полюбилась она и мне, паломнику XXI века, эта тихая, гостеприимная, добродушная молитвенная обитель, в которой ощущаешь, что тебе искренне рады и что ты по-настоящему нужен. Много раз я бывал здесь и всегда увозил в своем сердце что-то новое, глубокое и очень нужное для моей души. ...Да! Прав был Константин Леонтьев, когда писал, что в Оптиной видишь в сокращении целую Россию и понимаешь, как она богата! Но, чтобы понять это, надо пожить в Оптиной, а не мелькнуть на недельку!! И дай Бог, чтобы каждое утро, где бы я ни оказался, в сердце моем звучали слова молитвы Оптинских старцев! Она открыла мне Оптину! Она всегда напоминает мне о главном - что нужно молиться и верить! Терпеть, прощать и любить! Пусть проведет она меня по всем закоулкам жизни. Укрепит! Наставит! Вдохновит! И не даст забыть, что все ниспослано Богом!

Удивительные слова о.Павла Флоренского об Оптиной Пустыни... «Оптина есть... завязь новой культуры. Она есть узел, не проектируемый только, а живущий вот уже сотню лет, который на самом деле осуществил ту среду, где воспитывается духовная дисциплина, не моральная, не внешне аскетическая, а именно духовная... совершенно бесспорно, что духовная культура во всем ее объеме должна идти не мимо Оптиной, а сквозь нее, питаясь от нее, вплетая в свое предание и эту нить, непременно и эту, потому что это есть единственная нить, которая, действительно не прерываясь в плане историческом, низводит нас из века в век к глубочайшим напластованиям духовного преемства... Если начать прослеживать мысленно самые разнообразные течения русской жизни в области духа, то непосредственно или посредственно мы всегда приводимся к Оптиной как духовному фокусу, от соприкосновения с которым возжигается дух, хотя бы потом он раскрывался и в иных, чем собственно-оптинское, направлениях. Оптина, выдаваясь не столько отдельными исключительными лицами, сколько гармоническим сочетанием и взаимодействием духовных сил, всегда была и есть... как целое, могучий возбудитель духовного опыта, я осмелюсь сказать, единственный в России, по крайней мере, в таком роде и в такой силе возбудитель духа. Было бы с нашей стороны великим преступлением не перед группою монахов, а перед культурою будущего не употребить всех возможных усилий для охранения Оптиной в ее целом, т. е. не как стен или рукописей, а того невидимого и неосязаемого физического водоворота, который о всяком приблизившемся к нему пробуждает впервые, может быть, острое сознание, что, кроме внешнего отношения к миру, есть еще внутреннее, бесконечно более его важное, дающее ощутить глубины бытия и миры иные. Оптина у подошедшего к ней родит убеждение, что этот новый взгляд на мир не случайное настроение, а доступен развитию, углублению и обогащению, и что он, переходя в постоянный опыт иной действительности и жизнь в ней, подступая к краям нашего сознания, может изливаться оттуда как новое культурное творчество, как новая наука, новая философия, новое искусство, новая общественность и новая государственность. Вот этот-то невидимый, но могучий вихрь иной жизни, уже столько давший, уже питавший русскую культуру... этот вихрь, за который все мы, люди одного устремления, хотя и разных деталей в путях и технике, должны ухватиться как за ценнейшее достояние нашей современности, мы должны отстоять, должны отстоять во что бы то ни стало и каких бы это ни стоило усилий. Ведь, повторяю, тут дело идет о принципе внутреннего постижения жизни, я ошибся, не о принципе, а живом побеге, единственном, доказавшем свою жизненность». Оптина Пустынь и русская культура Подумать только, что это за земля, и в некотором роде "наследниками" чего мы являемся. Каждый раз вспоминаются слова отца Василия: "Благодать такая, что ноги земли не касаются"...

Изложить это по горячим следам у меня не получилось. Но вот теперь хочется рассказать о моем «трудничестве» на оптинские праздники 5-10 июля этого года. Я ехала в Оптину, очень соскучившись, на праздники. Удивительное время: сначала Владимирская, потом Рождество Иоанна Предтечи, служба в Скиту, потом память преподобного Никона Оптинского, Тихвинская, память старца Амвросия… Все, кто бывал на оптинских службах, поймут, что значит предвкушать эту радость, что значит лететь туда, где ты ощущаешь себя в раю… Только увидев издалека колокольню и купола оптинских храмов, я подумала, что время идет ужасно медленно, хотелось поскорее, минуя козельский автовокзал, оказаться у стен дорогой обители. Но пришлось изрядно подождать, поскольку водитель маршрутки, единственной пассажиркой которого была я, долго пересчитывал выручку и ожидал других пассажиров. Не дождавшись никого в итоге (что бывает редко), он нехотя захлопнул дверцу, и мы поехали. Надо сказать, что я заранее договорилась с матушкой-распорядительницей гостевых домиков, где часто бывала, что приеду на шесть дней и помогу по хозяйству. Разнообразный ассортимент послушаний уже был в моем опыте, и я очень радовалась, что в этот раз не только побуду на службах, но и почти «по-настоящему» проведу время в святом месте. Я приехала к матушке и по всему поняла, что меня ждали. Едва успев положить сумки, я услышала, что теперь они спокойны, приехал человек, которому можно доверить землянику… В радости, я не обратила на это особенного внимания, но заметила огромный двенадцатикилограммовый таз со слегка подвявшей земляникой, стоявший во главе стола на кухне. Таз был прозрачный, с рисками, где совершенно точно просматривалось, что там именно двенадцать килограммов, и обмануться невозможно! Полная бодрого желания помочь, я тут же села на улице перед тремя тазами: в том самом – земляника, в другой надо было бросать «хвостики» с веточками от нее, в третий – очищенную ягоду. Конечно, все мои мысли были в обители! Скоро служба, удивительная, ни с чем несравнимая оптинская служба. Завтра Владимирская! Служба во Владимирском храме – я была на ней неоднократно – под величественный колокольный звон все собираются в маленьком необыкновенном храме, как в корабле спасения. И мы все вместе, как будто над временем: Старцы, Новомученики, братия и паломники – все собрались прославить Царицу Небесную! Через окошко видна часовня тех, кто своей любовью и мученической кровью привлек не одну душу к оптинской святыне, здесь их дом, и они собирают здесь чад своих! Что испытывает сердце, отсчитывая минуты до этой встречи!.. В этих размышлениях я чистила землянику, замечая попутно, что работа эта весьма ювелирная и ужасно медленная – за два часа я едва приблизилась к риске «800». Звонили ко всенощной… Услышав звон, я взглянула на матушку в надежде, что сейчас меня отпустят в храм. «А, сегодня Владимирская! Да, престольный праздник. Ну ладно, разберешься с земляникой, тогда, может, завтра пойдешь», – сказала мне матушка… Сказать, что я расстроилась – это ничего не сказать! Этот огромный таз, который встал между мной и Оптиной вдалеке, первые полтора часа не давал мне покоя. Кстати сказать, от такой «мелкой» работы мгновенно устали пальцы, а через четыре часа земляника уже стала кружиться у меня в глазах. А драгоценный таз свидетельствовал, что у меня уже осталось не 12 кг, а 9.600!!! Этак я, подумалось, вообще не попаду на службу ни сегодня, ни завтра! В несколько подавленном состоянии я слушала, как звонили перед шестопсалмием, потом перед Евангелием… Тут ко мне подсел человек, назвавшийся Петей. Он был не из трудников, а из наемных рабочих (живших здесь же и скорее из «сочувствующих», чем церковных людей) и с живым интересом наблюдал за моей работой. В одну минуту перейдя на «ты», он сказал, что помог бы мне с этой земляникой, да не умеет, а потом, глядя в глаза, спросил: «А ты чего сюда приехала?!» ))) Я, в испачканной земляникой юбке, с потухшим взглядом, стала говорить что-то общее о паломничестве, потом спросила Петю, водятся ли здесь в лесах кабаны или какая-нибудь другая живность? «Да ты что, какие кабаны?! Они сейчас там, где като-ошка!!», – сказал Петя. Стало повеселее. Я рассказала Пете, как хотела на службу, а меня усадили за землянику, и он пошел к матушке просить, чтобы НАС отпустили на службу. Было уже около девяти часов, когда вдруг матушка сказала, что можно пойти «помазаться». Эта перспектива придала мне сил, и мы с Петей побежали в храм. По дороге он настоятельно требовал, чтобы мы для быстроты прошли через Никольские врата по братской территории, и когда я отказывалась, сказал, что у него там «знакомство»… И все-таки я попала в храм!!! Читали первый час, но какая радость была услышать хотя бы чтение тропаря «Днесь светло красуется славнейший град Москва…»! Мы, благодаря Пете, даже помазались (матушка же сказала – идти «помазаться», и тут я ясно поняла, что незначительных слов в жизни нет!). Уходя с территории монастыря, я подумала, что с земляникой при большом желании можно справиться за четыре часа; это придало мне сил и окрылило надеждой на завтрашнюю службу. Вернувшись домой после первого часа, я обнаружила, что кто-то неаккуратно смешал часть очищенной земляники с оторванными хвостиками. Конечно, это детишки из Беларуси, тут же с удовольствием наблюдавшие мое замешательство… Мне явственно вспомнились радости собственного детства… Около двенадцати часов ночи стахановским методом земляника была перебрана, и я пошла к матушке доложить, что работа выполнена. «Молодец!» – сказала матушка. – «Теперь иди помоги там наверху девочкам перестилать постели!» Я пошла… Оказалось, что постелей, нуждающихся в обновлении, там 25 единиц, а завтра утром приедут люди… Словом, в тот день я свалилась с ног часа в два ночи, но перед этим познакомилась с такой же, как и я, бодрой трудницей, женщиной лет пятидесяти, которая тоже мечтала о храме и мыла чаны от рыбы во время всенощной. Мы подружились. Ночью, в завершение моих труднических переживаний, в комнатку влетел огромный жук-навозник и задумчиво бился об стекло, норовя сесть мне на голову… Но утром светлая моя мечта исполнилась – нас пустили на раннюю! В тот день я готовилась к Причастию и уже хотела попросить час для вычитки правила, но матушка, окинув меня взором, сказала: «Собирайся! Сейчас поедем…». Куда, собственно, мы собирались ехать, я узнала только в машине. В другой гостевой домик!! Он только-только отстроился изнутри, а завтра – опять паломники, и надо убрать и приготовить все до их приезда… Когда мы с Еленой (так звали мою знакомую трудницу) и матушкой вступили в «домик» из двух этажей с десятью комнатами, то увидели, что внутри все покрыто бетонной крошкой и строительной пылью: окна, стены, лестницы, подоконники… Нужно было помыть все это до стерильности и застелить постели. Здесь фишка была в том, что веника не предполагалось, ввиду его временного отсутствия. Зато в наличии был совок и две тряпки, а из окна так близко видна Оптина… «А как же служба…» - взмолилась я, уже понимая, что приехала-то на послушание, и надо терпеть. «Ну, это как управитесь!» – сказала матушка и, пожелав нам «сто ангелов в помощь», удалилась. Мы оглядели домик и засмеялись. Часы показывали половину третьего, т.е. до службы оставалось два с половиной часа… И вновь – чудо. Ни одно слово не остается праздным! Сто ангелов нам помогли совершенно явно, потому как осилить эту работу до службы было совершенно немыслимо. В половине шестого мы уже были на службе. Я чувствовала, что это и есть – послушание, вот такое, без прикрас, монастырское, и это уже радовало, но сил не было совершенно… Утром была чудная служба в Скиту, исповедь и Причастие. Здесь так явно ощущались святые хозяева этого места – благословенные оптинские старцы и скитоначальники. И стоя на «балкончике» среди вьющегося винограда и цветущей петунии, я просила их помочь мне с послушанием. После Причастия всю усталость как рукой сняло, было радостно (и вдобавок мне сказали, что отпустят на службу преп. Никона!). В тот вечер пошел свирепый дождь с дымом, и, весьма кстати забыв дома зонт, я еще какое-то время была в Казанском храме, рассматривая фрески. Слева от входа, у свечного ящика, заметила фреску «тьма кромешная», на которой предусмотрительно расположился выключатель. ))) Следующие дни прошли до обидного быстро. Послушание вместо службы уже так не тяготило. Когда в один из дней мне дали задание помыть подошвы на обуви трудников, я вдруг поняла, ЧТО такое послушание, мне вспомнилось, как Господь мыл ноги ученикам, и что это заповедано христианам. Но где, как исполнить это без перелома себя, без просьбы матушки?! Вот такое откровение… И не даром говорится – выполни за святое послушание… Не могу описать радость от дня памяти преподобного Амвросия, который «увенчал» мое «трудничество»! Там надо просто быть и видеть своими глазами… Пусть мой долгий рассказ не испугает тех, кто еще не пробовал свои силы на послушаниях – такой «загруз» бывает редко и обычно приурочен к большим праздникам. Это мне, как сказал батюшка в день моего приезда, ПОВЕЗЛО!!!

Детская вера умилительна. Сколько серьезности и чистоты! На поздней Литургии большая очередь из причастников. В первом ряду стоит девочка лет шести, приходящая на службу с солидными родителями, которые учат ее быть серьезной и вести себя "прилично". Ребенок изо всех сил старается собраться. Вот ее очередь. - Новикова Елизавета Станиславовна! - торжественно произносит девочка... Все лучшее собрано и выдано! За ней подходит мальчик Саша, прилежный ученик младшей группы Воскресной школы. Он тоже собран, на одухотворенном лице блестят проникновенные серые глаза. Мама с бабушкой серьезно подготовили его к Таинству. Он благоговейно делает шаг вперед и громко произносит: - Шаша! Мама с бабушкой прослезились...

Нахожусь под впечатлением просмотра старых оптинских фотографий. Какой величественной Оптина была при старцах! Кто из тогдашних оптинских паломников мог подумать хотя бы в первое десятилетие двадцатого века, что вскоре весь русский мир перевернется, и здесь не останется камня на камне? Поразительны слова старца Нектария, говорившего своему духовному чаду: "Я предвидел тогда (в 1912 году) разгром Оптиной...". И вот, когда Оптина была закрыта, а ее великие старцы перешли в мир иной, из тысяч монастырских паломников остались единицы, хранившие память и, главное, дух святой обители. Духовные чада и свидетели жизни последних старцев, как воспринимали они всю ту ужасную, кощунственную разруху? Сколько страданий пережили, вспоминая былую оптинскую славу... Но, окруженные безбожной реальностью, они, конечно же, духовными очами провидели нынешнее возрождение. Удивительно, последний оптинский схииеромонах Павел Драчев, похоронивший старца Никона, дожил до 1981 года. А в это время уже родились многие из нынешних оптинских насельников, совершенно тогда не подозревавшие о том, что сменят уходящих отцов старой Оптиной. Лишь несколько лет не дожили до открытия Оптиной пустыни и другие тайные светильники веры. Их молитвами и наступило для Оптиной "исполнение времен", пришел конец 1987 года... И подумать только, откуда Господь привел стольких людей, совершенно до того не ведавших, что их дом - Оптина пустынь. Кругом была радость возрождения, чувство неповторимости момента "воскрешения Лазаря", как писал оптинский послушник Игорь Росляков. Обитель на глазах восставала из праха. Как мы, нынешние ее паломники, должны быть благодарны первым отцам, трудникам и благотворителям, поднявшим Оптину из руин! А дальше над Оптиной воссиял мученический венец - удивительный, неповторимый пасхальный венец тричисленных мучеников. Она вновь отмечена, и вновь через страдания приобрела большую славу. Поколение нынешних насельников Оптиной - особенное. Здесь есть те, кто помнит руины вместо храмов, те, кто видел жизнь и кончину отца Василия, отца Трофима и отца Ферапонта, те, кто своими руками обретал мощи Старцев. Это удивительное поколение, и, возможно, единственное в своем роде. Живые свидетели грандиозного периода оптинской истории, да и истории Русской Церкви в целом. Но и мы, нынешние оптинские паломники, тоже свидетели живого оптинского чуда! Молитвами святых отец наших, Господи Иисусе Христе Боже наш, помилуй нас! Аминь.