Таблица лидеров

Предлагаю к просмотру очередные фотозарисовки. Думаю, фотографии не меньше расскажут, чем слова. Некогда немецкие земли уже давно наши, но очарование другой культуры все же заметно по сей день на самом западном кусочке России. Калининград Храм Воскресения Христова Светлогорск очень быстро в себя влюбил. Уютный маленький городок-курорт у моря. Золотая осень, которая там в самом разгаре, добавила удовольствия к пешим прогулкам. И несмотря на то, что в какие-то дни шел дождь, захватив зонт, ничто мне не мешало шуршать листьями и думать под шум волн моря. Храм во имя прп. Серафима Соровского Есть еще один храм-памятник в бывшем Раушене... Море... Чайки... Удивительные красоты заповедных лесов на Куршской косе... Мои труды! Поднимаемся на высоту Эфа.. Последние ступеньки и... головокружительная красота вокруг! Оптину не забываю никогда... И напоследок... танцующий лес. Ученые так и не смогли понять причину чудного изгиба стволов деревьев. Брали анализы даже на радиацию, но ее, слава Богу, нет. Там не поют птицы и лес очень чистый. Еще одна загадка природы.

О надежде Все, имеющие твердую надежду на Бога, возводятся к Нему и просвещаются сиянием вечного света. Если человек не имеет излишнего попечения о себе из любви к Богу и для дел добродетели, зная, что Бог печется о нем, таковая надежда есть истинная и мудрая. А если человек все упование свое возлагает на свои дела, к Богу же обращается с молитвой лишь тогда, когда его постигают непредвиденные беды, и он, не видя в собственных силах средств к отвращению их, начинает надеяться на помощь Божию, то такая надежда суетна и ложна. Истинная надежда ищет единого Царствия Божия и уверена, что все земное, потребное для жизни временной, несомненно дано будет. Сердце не может иметь мира, доколе не стяжет сей надежды. Она-то вполне умиротворит его и вольет в него радость. О сей-то надежде сказали святейшие уста Спасителя: Приидите ко Мне еси труждающиися и обремененный, и Аз упокою вы (Мф.11,28), то есть надейся на Меня и утешишься от труда и страха. В Евангелии от Луки сказано о Симеоне: И бе ему обещанно Духом Святым, не видети смерти, прежде даже не видит Христа Господня (Лк.2,26). И он не умертвил надежды своей, но ждал вожделенного Спасителя мира и, с радостью приняв Его на руки свои, сказал: Ныне отпущаеши раба Твоего, Владыко, идти в вожделенное для меня Царствие Твое, ибо я получил надежду мою - Христа Господня. Преподобный Серафим Саровский

Третий раз Господь дал мне возможность побывать в Благословенной Оптиной. Первая поездка открыла мне Святость обители и ее насельников и навсегда стала родным домом. Второе посещение было наполнено искушениями, я увидела себя в истинном свете и получила духовные уроки. А в этом сентябре я ехала в Оптину с совершенно больной и опустошенной душой, и Обитель реанимировала мою душу. Не буду вдаваться в подробности, что именно тревожило и разрушало меня, но я даже не могла радоваться тому, что наконец-то добралась до Оптиной, до такой степени мне было плохо. Лучше мне стало на литургии, после братского молебна. Обитель врачевала меня каждую минуту, не смотря на то, что я не могла собрать свои мысли воедино и начать хоть как-то молиться. После литургии пошла в Казанский храм, поклониться прп. Оптинским Старцам. Приложилась к святым мощам и подумала, что нужно найти силы на исповедь. Именно в это время (около 11 часов утра) в храм зашел иеромонах П. и начал общую исповедь. Я впервые услышала, как священник говорит с Богом, именно говорит, со слезами, покаянием, любовью и надеждой на милосердие Божие. В храме было человек 15, плакали все, в душе звучали строки из 118 псалма: «Благословен еси Господи, научи мя оправданием Твоим!!!» (Пс. 118, 12) Во время исповеди отец П. ответил на все мои трудные вопросы: казалось, он давно знает меня, понимает и любит. Хотелось спрятаться к батюшке под епитрахиль и долго плакать. Он посоветовал мне как можно чаще читать псалом 90 «Живый в помощи Вышняго, в крове Бога Небеснаго водворится…» и прочитал разрешительную молитву. Я отошла в уголок, села на скамью и… полились слезы покаяния. После причастия возникло ощущение выздоровления, как после тяжелой болезни, когда еле встаешь с больничной койки: кружится голова, подгибаются колени, но в душе радость – жить будешь!!! Господь буквально носил меня на руках, выполняя все мои желания… Я была в Оптиной всего три дня, вернее целых три дня (а по внутреннему ощущению не меньше месяца, там другой отсчет времени)! Старалась не пропускать службы, поклонилась отцу Василию, иноку Трофиму, иноку Ферапонту, была и на Крестном ходе, окунулась в источник прп. Пафнутия Боровского и Господь, по своему милосердию, в очередной раз уврачевал мою больную душу. Уезжать из благословенной Оптиной было грустно, как будто покидаешь родной дом и не знаешь, вернешься ли когда-нибудь обратно, а если вернешься, то когда? На все воля Божия! Но умиротворение и духовная радость до сих пор пребывают в моей душе. Дома с благодарностью прочитала акафист «Слава Богу за все!» «Разбитое в прах нельзя восстановить, но Ты восстанавливаешь тех, у кого истлела совесть, Ты возвращаешь прежнюю красоту душам, безнадежно потерявшим ее. С Тобой нет непоправимого. Ты весь Любовь. Ты — Творец и Восстановитель. Тебя хвалим песнью: Аллилуия!» (Кондак 10) Рассказ паломницы

Не от мира сего Епископ Михаил (Грибановский) «Наше призвание не здесь, на земле, наша родина и наша цель там, в том мире, к которому призвал нас Господь. Этой мыслью мы бываем иногда склонны оправдывать наше невнимательное отношение к тому, что нас окружает, и нашу холодность к тем людям, с которыми мы живём», — пишет епископ Михаил (Грибановский) в книге своих размышлений «Над Евангелием». Мы публикуем фрагмент этой замечательной книги, в котором содержится ключ к пониманию слов Спасителя «Царство Божие внутри вас». Мы, христиане, не от мира сего. Но это не значит, что наш мир где-то отсюда за миллиарды вёрст, где-то за бесконечными звёздными мирами. Совсем нет. Он внутри нас же самих, в окружающей нас природе, на всяком месте, в каждой душе. Он отделяется от нас не внешними далёкими пространствами, а лишь поверхностью той же самой жизни, которая на этой же земле со всех сторон охватывает нас. Его свет и дыхание непосредственно близки нам; они обвевают меня из внутренней глубины духа сию минуту, вот здесь, на этом месте, где я пишу, в моей же собственной душе, которую я сейчас чувствую, из-за этой же вот природы и обстановки, которая в настоящий момент окружает меня. Стремиться из этого мира в тот — не значит нестись и рваться куда-то в беспредельную звёздную даль, в неизвестные пространства солнц и созвездий. Нет, — это значит просто войти внутрь того, что находится в нас самих и кругом нас. В моей душе, какова бы она сейчас ни была, всё же просвечивает нечто высшее, благороднейшее и святое, хорошие мысли, чувства и желания, та же душа, но только в более совершенной и прекрасной форме бытия. Идти туда, к тому просвету, осваиваться с тем, что открывается через него, вживаться в его атмосферу, ткать из неё свои жизненные нити — это и значит идти в тот небесный мир, к которому мы призваны Господом. В моём теле много дурного, но и в нём, в его Богом созданной форме, в волнах его жизненной энергии, чувствуется высшая красота, высшее благо бытия, отблеск чистого счастья жизни. Низводить свой дух и своё сердце в эту благороднейшую стихию своего собственного тела, в это совершенство его идеальных форм, заключённых в нас же, вдыхать в себя только чистейший аромат жизни, веющий в её гармонических проявлениях; напрягать и собирать своё жизненное внимание только в эту утончённую светлую область своего же телесного самоощущения, никак не распуская себя и не давая разливаться грубым волнам похоти, не поддаваясь внешним и внутренним дисгармоническим влияниям, одухотворяя и просветляя каждое своё жизненное движение, — всё это и значит идти в Царство не от мира сего. Кругом меня природа, вот на этом клочке пространства, который обнимает мой глаз. Если я небрежно пробегаю по ней своим сознанием, или грубо внешне отношусь к ней, то она ничего особенного для меня не представляет: я или прохожу мимо неё, или внешне пользуюсь ею, или истребляю её. Но стоит мне с любовью, с цельным чувством и сознанием, по-детски, по-Божии, не разбегаясь во все стороны, а всецело отдаваясь ей, вглядеться в неё — и каждый листок деревца, каждый крохотный цветочек, каждая былинка, травка вдруг засияет для меня такой лучезарной райской красотой, обдаст меня таким теплом и светом жизни, таким изяществом каждого изгиба и каждого тона, что мне откроется воочию рай... Что это значит? Откуда такое чудное превращение? Очень просто: мы проникли внутрь того, что ежедневно видели извне; мы своим цельным чувством ощутили ту цельную жизнь природы, которую постоянно дробим своим рассеянным внешним сознанием; мы в созерцании любви отдались на миг беззаветно вот этому деревцу, этому цветку, вместо того, чтобы эгоистически думать, нельзя ли срубить одно и сорвать другой. Одним словом, в этот чудный миг природа осталась та же, но мы вошли в тот просветлённый божественный мир её бытия и её форм, который заключён в ней же, но которого мы, по рассеянности и грубости, доселе не замечали... Стараться отдавать своё глубокое и цельное внимание всему окружающему нас живому, всему около нас существующему, всякой былинке и вещи, входить своим умиротворённым сердцем в то светлое и прекрасное бытие, которое проникает во всё и отражается во всём, — созерцать всё в Боге, отказавшись от себя, — это значит идти в Царство не от мира сего. Мы не от мира сего; но это не значит, что мы отвернулись от этой природы, глядим в какую-то пустоту, во что-то тёмное и совершенно неизвестное. Нет, тот мир есть лишь просветление, утончение и одухотворённый расцвет этого. Мы смотрим на то же, на что смотрят и другие, но видим в нём тот мир, который для других пока остаётся скрытым. По-видимому в мёртвом — для нас трепещет внутренняя духовная жизнь; в немом — для нас звучат небесные глаголы; в случайном и механическом — нам открывается чудный смысл и высшая разумная красота. Можем ли представить себе, что говорил незаметный цветок — лилия — сердцу и очам Господа, когда Он всю славу Соломона повергал пред ним ниц? И этот открывающийся духовно мир красоты и высшей жизни — не иллюзия, не фантазия поэта. Он есть, он реально существует за теми же формами, за той же природой, которая окружает нас. То, что для поэтов мира сего только идея, мечта, то, в ещё более просветлённом виде, для христианина не от мира сего — высшая реальная действительность, в которой он живёт, которая скрыта для телесных очей и нечистых сердец, которая невыразима грубым человеческим языком и непредставима бледными земными красками. Мы не от мира сего. Это, однако, не значит, что мы должны внутренне чуждаться тех людей, с которыми сводит нас действительная жизнь, и мечтать о других существах, которые более подходили бы к нашему идеалу. Да, мы должны быть как можно дальше от всего худого и в нас и в других; наш долг — бороться с этим неустанно и беспощадно. Но ведь это худое и есть то, что отчуждает людей друг от друга и производит между ними вражду и нестроения. Удаляясь этого, христианин именно уходит из этого стихийного мира, где люди — взаимные враги, в тот мир, где они могут быть друзьями и братьями. Но этот мир не в мечтательной выси фантазии, а как раз в той же самой среде и в тех же самых людях, среди которых мы живём. Как бы они ни враждовали меж собой, они всё же чувствуют, что в них есть некоторый высший мир добрых чувств: любви, истины, благожелания и самопожертвования. Извне и по инерции страстей они ведут жестокую взаимную борьбу, но внутри они не могут не чтить общей единой святыни всех, которая невидимо и неслышимо проникает в самую глубину их грешных душ. Вот в этой-то действительной святыне действительных окружающих нас людей и есть «тот» мир, в котором мы должны жить как христиане. Христианин своим духом непосредственно переживает реальность этой святыни. Он чувствует, что этот мир любви и гармонии уже существует, уже есть в глубине духа в каждом из окружающих, только нужно захотеть и суметь войти в него. Он сознаёт, что это не его только создание, не его только благой порыв, а более, гораздо более объективная и вечная действительность, чем всё другое, видимо предстоящее нам. Он проникает до той внутренней глубины, где враждующие вокруг него люди сошлись им самим не ведомыми корнями своего духовного бытия и погружены в благодатный мир Небесного Царствия. Этот мир внутри их, но только так глубоко и за столькими, сотканными часто ими же самими, покровами и масками, что они не знают его хорошо и не чувствуют всей красоты и силы его вполне реальной жизни. Христианин видит его и идёт к нему. Христианин должен всецело жаждать этого внутреннего Царства. Но это не значит, что он должен быть поэтому косно недеятельным или праздно-мечтающим в этом мире. Благодатная жизнь неба открывается для нас по мере свободного просветления земли. Делать душу и тело свои чистыми и святыми, возводить окружающую нас природу к её совершеннейшим формам; просветлять всю сферу данной нам конкретной жизни, животворить ближних тем дыханием, которое мы сами получаем свыше; передавать им ту радость, ту благодать, которая охватывает нас; открывать в них небо, которое открылось в нас; отдавать им свою жизнь, чтобы она возродилась и зацвела в них; короче: подражать Христу, апостолам, святителям и мученикам, — вот самый верный и надлежащий путь к Царству «не от мира сего». Таким образом, верующий в «то» Царство входит в самое внутреннейшее общение с окружающими его людьми, хотя часто и неведомо для них. Не помимо их он ищет того неба, к которому призван, а в них же и через них же. Он идёт к тому миру через деятельное общение с ближними этого мира, будь оно в сфере мысли, дела или невидимой молитвы и любви. То, что может казаться уединением христианина, только видимость. Он ближе к своим ближним, чем сами ближние между собой и к самим себе. Он не мечтает, а реально живёт в том действительном мире, который скрывают от нашего духа наши земные мечтания. Его царство «не от мира сего», — не в туманной дали времён и пространств, не в отвлечённой пустоте измышлений и призраков, как у земных поэтов и мыслителей, а сейчас, в этот миг, на этом небольшом пространстве, в этой среде, между этими ближними. Он сквозь них же, в их собственной глубине, видит просветлённый чудный мир того Царства всякой красоты, жизни и гармонии, который всегда обнимает их, но в который они никак войти не могут, неудержимо скользя по блестящей поверхности этого мира в развёртывающийся пред ними ряд грандиозных внешних перспектив. Царствие Божие внутрь вас есть (Лк. 17, 21).

Нечаянная радость Сергей Фудель О Сергее Иосифовиче Фуделе, богослове, философе, духовном писателе, разделившем трагическую судьбу ХХ века, его сын вспоминал: «Отец для меня — это осуществлённая молитва к Богу об умножении любви». Эти слова как нельзя ярче представляют человека, который через 30 лет ссылок и лагерей сумел пронести горение сердца и благодарность за жизнь. Его книги, пропитанные святоотеческим духом, широко расходились в 50–70-х годах в самиздате, помогая многим обрести истинный путь. Сергей Иосифович глубоко болел об оскудении веры и писал об этом, но не с учительским пафосом, а с искренним самоуничижением. «Быть в Церкви — это значит вступить на тесный и узкий путь Христов, и как мало дерзающих на это! Сколь же легче сидеть „около церковных стен“ на солнышке, слушать птичек и, покуривая, размышлять без особого труда об этой тесноте и скорбности. Такие мы, как бы верующие». Его личное переживание и ощущение Церкви как света и святости, как Чуда, как общества святых просвечивает во всех его работах, фрагменты из которых предлагаем читателю. Церковь — это прекращение одиночества. Чтобы жить в Церкви, нужно идти к людям, надо стоять с ними в тесноте храма, надо пить Божественные Тайны из одной чаши. А хочет ли человек прекращения своего одиночества? Эта сторона христианства некоторым людям кажется наиболее трудной. Не есть ли это, говорят они, отжившая фаза религии? «Разве Бог не видит, если я молюсь один?» Бог, конечно, видит всё, но Церковь начинается там, где, по слову Христову, «двое или трое собраны во имя» Его. Не там, где «один», потому что любовь начинается только там, где «двое или трое». «Двое или трое» — это первичная клетка любви, а Церковь начинается там, где преодолевается самость, обособленность, где начинается любовь. Можно и нужно говорить о значении для Церкви иерархии или о роли в её истории Вселенских Соборов. Но когда забываются слова Христовы о «двух или трёх», тогда забывается любовь как первоисточник Церкви, Соборов и догматов; тогда все остальные слова теряют свою силу, становятся никому не нужным «бряцающим кимвалом». И тогда лучше бы их совсем не знать. Церковь есть тайна преодоления одиночества. Это преодоление должно ощущаться совершенно реально, так, что когда ты стоишь в храме, то тогда только истинно приходишь к стенам Церкви Божией, когда луч любви робко, но и внятно начал растапливать лёд одиночества, и ты уже не замечаешь того, что только что воздвигало вокруг тебя колючую проволоку: ни неверия священника, воображаемого тобой только или действительного, ни злости «уставных старух», ни дикого любопытства двух случайно зашедших парней, ни коммерческих переговоров за свечным ящиком. Через всё это ты идёшь к слепой душе людей, к человеку, который, может быть, через минуту услышит лучшее, чем ты, — голос Человека и Бога — Иисуса Христа. У святых отцов очень много сказано о том, что спасение человека от греха, или, иначе говоря, его возведение к Богу, идёт через ближних, через людей, и через них же идёт к нему его духовная смерть. Мы можем на людей злобиться, перед ними гордиться, на них дышать похотью; в этом трояком зле мы умираем. И мы можем любить человека, смириться перед ним и взирать на него чистым оком. И, когда это в нас совершается, мы вдруг познаём, что каждый человек — это «нерукотворный образ», за которым стоит Сам Христос. Практика христианской жизни поэтому и сводится к тому, чтобы между мной и каждым человеком всегда стоял Христос... Надо видеть людей только через Христа. Писать о любви — значит, прежде всего, писать о смирении, точнее говоря, — о смирении любви, так как «любовь не ищет своего», но забывает о «своём» и отдаёт «своё» в смирении. Только смирение может о себе забыть. Смирение есть сама природа отдающей себя, жертвующей собою любви. «Чтобы положить основание любви, надо начать с жертвы», — так «святоотечески» сказал военный лётчик Экзюпери. Самое, может быть, трудное в смирении, — это смиренно не требовать от других любви к себе. Наверное, можно воздыхать об этом («Господи! Я замерзаю»), но нельзя требовать, даже внутренне. Ведь нам дана заповедь о нашей любви к людям, но заповеди о том, чтобы мы требовали любви к себе от этих людей — нам нигде не дано. Любовь и есть в том, чтобы ничего для себя не требовать. И когда это есть, тогда опускается в сердце, как солнечная птица, Божия любовь и заполняет всё. Любовь есть качество воли, или, как говорил святитель Николай Кава`сила (XIV век), «добродетель воли». Бог ждёт от нас только этой нашей воли к Нему, т. е. любви, и даёт Себя не за дела наши и подвиги, в порядке какой-то оплаты, а только за эту волю — любовь, за возжелание Его бытия, за волю к жизни. Бог-Любовь ждёт любви, а потому ждёт воли. Человек весь в путах первородного греха и сам по себе ничего не может сделать, чтобы обрести Бога, т. е. своё спасение, кроме того, чтобы возжелать Его, потянуться к Нему своей волей. И Бог, видя эту свободную волю, даёт человеку помощь Своей благодати, через которую и приближает его к Себе и совершает в нём все его благие дела. Не человек совершает своей силой, но благодать Божия — ради человеческой воли, т. е. ради любви, обнаружившей себя попыткой — «трудолюбного делания» в подвиге. Именно на этом основано учение Церкви о спасении человека даром, за смиренную веру, а не в виде вознаграждения, как учит Рим. Подвиг есть только обнаружение или признак благой воли — любви к Богу. Духовный труд совершенно обязателен, но всё, что человек обретает, это не его, но Божие, и обретает он не через труд, но по милости Божией. «Хотя бы мы взошли на самый верх добродетели, но спасаемся мы всё же по милости» (свт. Иоанн Златоуст). Это одна из самых поразительных и самых радостных антиномий христианства. Святая вселенская Церковь созидается из церквей отдельных людей. Вы храм Божий, и Дух Божий живёт в вас (1 Кор. 3, 16). Слово «Церковь» говорится и о многих, и об одной душе. «Церковь можно разуметь в двух видах: или как собрание верных, или как душевный состав» (прп. Макарий Великий). Борьба за чистоту этого «душевного состава», за созидание внутри себя «малой Церкви» и есть жизнь церковных людей. Церковь есть сораспятие и совоскресение Христу, и только участвующий в этом, хотя бы в малейшую меру своих малых сил, участвует в святой Церкви. Один русский подвижник XIX века писал: «Мир не гонит своих любимцев, а влюблённых в Иисуса Христа терпеть не может. Если бы нам сопротивности не встречались, мы не принадлежали бы к воинствующей Церкви» (Георгий, затворник Задонский). Внутренняя духовная борьба христианина с «сопротивностями» есть борьба за святую Церковь и в себе, и в истории, и единственное победоносное доказательство догмата о ней. Призыв к подвигу есть призыв к личной Голгофе, через которую человек ведёт борьбу с темнотой внутри себя, а тем самым — и внутри Церкви. Это и есть великое дело Христово в мире, Его «великая мысль», чтобы через бесчисленные голгофы людей, через их жертвенную веру и любовь загорелось над миром вселенское Воскресение. В этом смысл жизни Церкви. Есть одно определение Божие или одно Его предупреждение нам, которое мы, современные маловерующие, больше всего забываем, а вспоминая, с особенным неудовольствием отбрасываем: «Царство Небесное силою берётся, и употребляющие усилие восхищают (достигают) его». Вот где лежит путь к сохранению себя в Боге. Это и есть узкий путь, ведущий в жизнь вечную: «Тесны врата и узок путь, ведущие в жизнь, и немногие находят их». Для нас это невыносимей всего. Века благополучия во внешнем христианстве приучили нас как раз к тому, чтобы не делать над собой никаких усилий, то есть не искать узкого пути. Отстоять часа два великолепное, многокрасочное богослужение, а потом ехать домой, чтобы есть пироги со всеми начинками, — для этого не требовалось большого усилия. Через это благополучие входило в открытую дверь неверие, а когда оно начнёт давать тон мышлению, то против понуждения себя, против «узкого пути» возникает особая, подчёркнутая, принципиальная вражда. «Когда у меня будет настроение, я буду молиться» — вот обычная формула широкого пути. Очевидно, что «я буду искать Царства Божия тогда, когда у меня будет настроение»... И чего только ещё не скажет душа, не желающая принять всерьёз христианства, не хотящая сделать его своей реальностью?! Разве переход в другое государство, принятие иного подданства достигается без усилий? В этом всё и дело, что принятием христианской веры человек должен начать совершенно реальный переход в иное государство, и этот переход — узкий. Когда мы ожесточаемся и то и дело брюзжим по всякому поводу, — это очень опасный признак. Надо иметь если не радость, то хотя бы благодушие, а если не благодушие, то хотя бы юмор к своим напастям и искушениям. В глазах Христовых наше «интеллигентское изнеможение» от жизни есть уже какой-то отказ от креста. Первую историческую Церковь Он хвалит в таких словах: Ты много переносил и имеешь терпение, и для имени Моего трудился и не изнемогал (Откр. 2, 3). Надо осознавать отдельность мира от Церкви: мы не имеем права не знать, что мир не хочет Церкви и противопоставляет себя ей. Прощальная беседа Господа, записанная апостолом Иоанном, есть Завещание. В ней о Церкви, остающейся в мире, окружённой неверием и ненавистью мира. Духа истины мир не знает, а вы знаете... Мир уже не увидит Меня, а вы увидите Меня... Если бы вы были от мира, то мир любил бы своё; а как вы не от мира, но Я избрал вас от мира, потому ненавидит вас мир.Вы восплачете, и возрыдаете, а мир возрадуется... В мире будете иметь скорбь, но мужайтесь: Я победил мир (Ин. 14, 17, 19; 15, 19; 16, 20, 33). Победил же Господь крёстной любовью к этому самому миру. Есть ещё одно место в Христовом завещании о том же: Иуда не Искариот говорит Ему: Господи, что это, что Ты хочешь явить Себя нам, а не миру? Иисус сказал ему в ответ: кто любит Меня, тот соблюдёт слово Моё; и Отец Мой возлюбит его, и Мы придём к нему и обитель у него сотворим (Ин. 14, 22–23). Ученик, воспитанный в идее земного мессианского благополучия, был смущён тем, что Христос на этой последней вечери так явно утверждал Себя главою не мира, а только Церкви. И ответ Христа рассеял последние иллюзии о «явлении миру». В мире созидается «обитель» Церкви, и в ней и через неё будет «явление Христа» миру. Весь мир всегда, ежедневно, ежечасно, призывается в Церковь, которая хочет стать всем миром, или чтобы весь мир стал Церковью. Но мир — мы видим — хочет остаться самим собой. Не зная слова Божия, как может человек преодолеть соблазны, отовсюду находящие на него в церкви? Где Церковь святая и где просто люди, почему-то считающие себя Церковью? Где Божие и где человеческое? Не зная слова Божия, не зная, что Царство Божие — Церковь имеет двойной аспект, что в её земном, историческом пути сосуществуют добро и зло и что это сосуществование предусмотрено Богом впредь до Страшного Суда, как пшеницы с плевелами на поле или рыб в неводе, хороших и худых, в евангельских притчах о Царстве Божием, — мы соблазняемся не только от вопиющих беззаконий отдельных представителей Церкви, но и от какой-нибудь грубости или невежества церковного старосты. Сколько людей уходили в сектантство только потому, что «поп — пьяница». Кроме того, ещё не имея настоящей веры и из-за этого ещё не ощутив вполне свою собственную греховность и зло, мы не в состоянии осознать самих себя ниже и старосты, и прочих соблазнителей Церкви. «Врата адовы» борют Церковь не только извне, но внутри её, через каждого из нас, через каждый грех и зло каждого человека, благодушно предполагающего, что он живёт в ней. Церковь действительно свята и непорочна, но эта святость невидима и непостижима. Видимо же в Церкви прежде всего пятно зла на золотой ризе. Это и есть самое трудное для искреннего, но не умудрённого словом Божиим сердца. Некоторые молодые из недавно пришедших в Церковь бездумно и доверчиво принимают всё, что в ней есть, а потом, получив удар от церковного двойника, огорчаются смертельно, вплоть до возврата в безбожие. А нам ведь сказано: Будьте мудры, как змеи, и просты, как голуби. О церковном двойнике надо говорить с самого начала, говорить ясно и просто, так же ясно, как о нём говорится в Евангелии. Знайте о нём и ищите Христа в Церкви, только Его ищите, потому что Церковь и есть только Тело Христово в Своём человечестве, только Тело Его, и тогда вам будет дано мудрое сердце для различения добра и зла в церковной ограде, для того, чтобы видеть, что «Свет (Церкви) во тьме светит, и тьма не объяла его». Чем больше чувствуешь непостижимость святости Церкви, то есть чем больше входишь в неё верой («верою и любовию приступим»), тем меньше соблазняешься от видимого зла и неправды внутри исторических церковных стен. Этому учит одно изображение, которое мы всегда видим в храме. Посмотрите на «Тайную вечерю», которая всегда над царскими вратами: среди апостолов — Иуда. Так как начало Церкви совершилось на этой вечере при нём, то не для того ли Церковь водрузила над своими царскими вратами это изображение, чтобы всегда напоминать нам о «двойном аспекте» Церкви, о том, что «врата адовы» и внутри неё, но что, и будучи внутри неё, они её всё-таки не одолеют. Века проходят, и ежедневно выносится Чаша, а сверху всегда то же напоминание. Если Тайная вечеря, несмотря на присутствие Иуды, осталась для человечества началом Церкви, началом весны человечества, то что может быть большего у нас?! Всё то же самое в меньшем размере. Люди, как-то верящие в Бога, но не верящие в Церковь, например, теософы, обычно говорят: «Неужели Богу нужны обряды? Зачем эта формальная сторона? Нужна только любовь, красота и человечность». Человек влюблённый идёт к девушке и, видя по дороге цветы, срывает их, или покупает, и несёт их к ней, совсем не считая, что это только «формальная сторона». Это и есть идея церковного обряда. Любовь к Богу естественно порождает красоту и человечность обряда, воспринимаемого как цветы, приносимые к ногам Божиим. Вера есть любовь и суть христианства — влюблённость в своего Бога и Господа и тем самым ощущение, что на земле осталось и живёт Его Тело — Церковь. Как же могут эти ощущения не выразить себя во внешних действиях, которые мы называем обрядами? Жития святых надо читать, но не всегда надо ограничивать своё восприятие данного святого прочитанным текстом. Надо желать узнать что-то, о чём здесь, может быть, и не сказано. В «житиях» бывает иногда некоторое затемнение образа, — индивидуальность святого, т. е. реальность в божественно-человеческом смысле скрывается иногда в нивелирующем тумане какой-то благочестивой стандартности, а великое чудо преображения человека, то «дуновение Иисусово», которое несёт в своём дыхании каждый святой, — всё это, благодаря туману, делается незримым и неслышным. В житиях преподобного Сергия, и в особенности преподобного Серафима нет тумана, хотя там описаны и великие чудеса, совершённые ими. Вот почему образ преподобного Серафима так особенно близок нам, так всесилен в отношении нас, вот почему так радостно бывает в ясный летний день закинуть голову, всмотреться в лёгкие облака и вдруг осознать, что они, вот эти облака, вот совершенно так же шли по голубому небу над Саровом, когда там ходил живой преподобный. Вхождение в духовность даёт человеку осознание условности времени. В духовности начинается тропа Вечности, где «времени больше не будет». Снимаются какие-то стены, стена, отделяющая и закрывающая моё настоящее от моего прошлого, от любимых умерших, от совместной с ними жизни, от детства, от, казалось бы, давно потерянных сокровищ. И ещё возникает новое: возможность как-то изменить что-то в своём прошлом, в себе, давно бывшем, что-то в тёмном осадке падений и измен Богу. Нам сказано: Всё возможно верующему. Совсем особенное чувство нетленной жизни испытывает человек, когда сознаёт себя стоящим около действительной святости Церкви. Это длится недолго, а человек в эти минуты ещё не знает, наверное, находится ли он сам в этой святости, т. е. в Святой Церкви, но на какой-то блаженный миг он чувствует, что стоит около её пречистых стен. Ибо наше бытие в Церкви — это не право наше, а всегда Чудо и Нечаянная Радость.

Такие плоды моей сегодняшней безцельной прогулки по Москве. Надо сразу отметить, что на Тверской появились деревья. Не корнями в землю, а в специальных аквариумах, но, признаюсь, порадовалась. А на Тверском бульваре - фотовыставка, посвященная 40-летию БАМа. Задержалась среди стендов. Ну и, как обычно, много гуляющей молодежи и постарше. Самостоятельная аренда велосипедов пользуется спросом и это было очень заметно по отсутствующим экземплярам. И все-таки, именно благодаря своим двоим как нельзя лучше узнаешь-вспоминаешь город, в котором уже... или только еще?.. 12 лет... ул. Тверская На подходе к Красной площади На дворе вроде еще не сентябрь, но половина жаркого июля сделала свое дело. ГУМ. Любителям велотрекинга посвящается... Точно схватишься за голову!))) Они все такие классные. Самое то место, чтобы вырабатывать бесстрастие.))) Часть памятника Михаилу Шолохову. Понравилось... Ну вот и все. Незаметно прошло полдня.))

Славный город Петербург встретил пасмурно, но тепло.. 9 мая У святой Ксении Петербургской "Все будет хорошо. Я узнавала..." Питер FM Шествие ветеранов в День Победы В ожидании праздничного салюта 10 мая Не смогла не навестить Виктора Цоя, чья могилка находится на Богословском кладбище. Уже там повстречали интересных ребят, в чьих сердцах также навечно осталась светлая память об этом человеке и его творчестве, но ограниченность во времени не позволила нам задержаться подольше и тепло пообщаться. Среди фото разных лет увидела маленькую в пластике иконочку Крещения Господа нашего Иисуса Христа. Очень тронуло... Виктор ушел некрещеным, но так хочется верить, что этому человеку на Небе нашлось место... Уже у метро по пути домой произошла еще одна встреча. Самое что интересное: ту песню, которую мы слушали у могилы Цоя, ее еще раз нам неожиданно исполнил этот парень. Периодически накрапывал дождь и женщина, сидевшая неподалеку, подошла и встала с зонтом над исполнителем, чтобы певец не промок. Такая по-питерски забота. Александро-Невская лавра 11 мая Вырица. В храме Казанской иконы Божьей Матери Часовенка, где покоятся святые мощи прп. Серафима Вырицкого