Борода для монаха является ли обязательным атрибутом или нет, и если да, то что это означает?

[Борода для монаха является ли обязательным атрибутом или нет, и если да, то что это означает?]

Думаю если бы в миру все ходили с бородой, то в этом случае следовало бы ходить монахам безбородыми.

странный вывод, обоснуйте пожалуйста.

[Борода для монаха является ли обязательным атрибутом или нет, и если да, то что это означает?]

Но я не смог получить прямой ответ на прямой вопрос. Является ли ношение бороды для православного монаха ОБЯЗАТЕЛЬНЫМ либо нет? И если ДА то на основании чего?

Вот Вам ответ священника: - "Что ж здесь непонятного? Господь меня сотворил таким, растет она - борода эта. И все тут!.. А вот у моей матушки, слава Богу не растет. ))) И это прекрасно!!!

Поймите, дорогие мои, то что у нас большинство мужчин бреют лица - это такое же отклонение от нормы, как и дырявые уши и крашенные волосы, глаза и губы у женщин. Пускай эти отклонения незначительны и несущественны, но все же они есть. Мы пытаемся изменить ту внешность которую нам даровал Бог. Давайте поставим вопрос: ЗАЧЕМ ? Мы увидим два варианта ответа на этот вопрос.

Первый - это когда я это делаю из практических соображений или некоторых требований. Например, летчик не может быть с бородой из-за кислородной маски, военный с длинными волосами - из-за требований устава, шахтер - из-за непрактичности. Это нормально.

Второй - это когда я изменяю свой, данный Богом облик, подражая извращенным понятиям о красоте в духе нынешнего времени. Это не страшно, но НЕ нормально - т.е. отклонение. Видите, как все просто )))"

 

На фото в центре без бороды - отец Владимир, иерей Луганского храма Андрея Первозванного.

[Два вопроса о келейном правиле: можно ли читать Евангелие, Псалтирь сидя? А Акафист стоя на коленях?]

Спаси Господи всех за ответы! Согласна с Вами полностью. Просто у меня иногда бывает такое состояние, что акафист читать стоя как-то неудобно перед Господом....Почти на подсознательном уровне становлюсь на колени. Молитву всегда на коленях читаю. А вот Евангелие, соглашусь с Надеждой, если для изучения, то можно и сидя читать. Насчет того, можно ли слушать псалтырь и акафист во время домашних дел, то на мой взгляд, не возбраняется. Мы же не слушаем такие вещи просто так, для фона, для этого у нас есть телевизор. А если душа просит спасительных текстов, так это очень хорошо. Не даром святые говорили, что дело нужно сочетать с молитвой. Но вообще, наверное, лучше спросить у духовника.

Я уверен, Евгения, что тут нужно поступать как душа просит и ум подсказывает. Молитва это как известно обращение к Богу, Матушке и Святым, то есть к Самым Нашим Близким, Мудрым, Всемогущим, Добрым, Любимым, Главным Начальникам, которые знают про нас всё, даже то, что мы и сами не знаем, видят нас насквозь, знают все наши мысли, не отводят своего взгляда от нас ни на секунду никогда, и ждут от нас именно открытости сердца, сокрушения, смирения, покаяния не фарисейского - изображаемого различными позами нашего тела, а душевного - молимся мы сердцем, душой и умом, а не телом и его частями. Вот человек в храме стоит неподвижно и вдруг спохватившись начинает лихорадочно крестится, или озираясь по сторонам, то неуверенно присядет на колено, то тут же вскакивает, понятно да? - Человек не к Богу с молитвой взывает, а телом своим изображает моление, как бы этикет соблюдает и боится не вовремя сделать или наоборот не сделать какое либо положенное движение. Кому это всё нужно? Явно не Богу - это мы перед другими людьми можем опустится на колени, изображая им высшую степень своей покорности, так как они не видят, что в душе у нас творится, а Богу и Святым ничего изображать не нужно, Они всё видят, что в нашей душе, уме и сердце, только мы вот по своей ограниченности ума и восприятия окружающего мира, ни как не можем этого понять и всё пытаемся телесно изобразить наше внутренние состояние. Я не убеждаю, что не нужно вообще преклонять колени, а убеждаю, что их именно нужно преклонять или падать на них, а не опускаться по установленному правилу или обычаю. Чего мы на колени то опускаемся при "Святая Святых", если в этот момент про слякоть на улице или не постиранное бельё думаем? Падать нужно под тяжестью мощи и осознанием своей ничтожности. Страх Божий без всякого нашего желания и осознания должен подкашивать колени. И главу вниз, не потому, что так положено и все так делают, а потому, что если сейчас подниму глаза, то вмиг ослепну!

В общем становится или ложится нужно на молитву в то положение, в которое зовёт тебя твоё сердце и насколько тебя прижимает к земле греховность. Батюшка Серафим на камень забирался по какому положению или установлению? Руководствоваться нужно желанием стоя молится и соответствием обстановки - если желание возникло пасть на колени перед приложением к кресту, а сзади очередь в тысячу человек, то лучше уж воздержаться от коленопреклонения. Я вот в ум не возьму как это я смогу поставить стул перед образами, сесть на него и возносить молитву, но я знаю наверняка, что если Господь не приберёт меня раньше, то настанет время, когда я так молится и буду...

[Борода для монаха является ли обязательным атрибутом или нет, и если да, то что это означает?]

Вы видимо проигнорировали мой пост №5 (искушение в пустосмехе - постов то всего 4), или поленились дочитать цитируемое до конца. Сейчас телевизор у меня включен - телеканал Спас, читает доклад митрополит Кирилл на собрании священников... Вы не подскажите, а почему у него с клобука свисают три конца два спереди, а один сзади? И почему это наши священники не носят "форменную" обувь? Что бы это значило и к чему это в конце концов может привести? Есть ли в этом нарушение писаний или какой либо тайный смысл? Видать мы с Вами уже все Святые Писания наизусть изучили, всё поняли и всего достигли, а теперь настала пора и самым главным излишки нашего времени занять - нужна священникам борода или нет. Простите меня за сарказм... Ни в коей мере не осуждаю, просто удивляюсь зачем это нужно знать, какое это может иметь значение для нас.

[Нужно ли читать на молитвенном правиле Апокалипсис Иоанна Богослова?]

Я вообще то читаю. На вечернем правиле я читаю одну главу из Нового Завета в том числе деяния и послания Апостолов и Откровение. Прочитаю, потом снова начинаю. В молитвенное правило эти чтения как известно не входят. Откройте любой молитвослов и Вы увидите, что входит в утреннее и вечернее молитвенные правила. Эти молитвы должен вознести каждый православный человек обязательно, без всяких оговорок, послаблений, исключений. Если кто либо ищет какие ни будь зацепки и оправдания для не выполнения или не надлежащего выполнения молитвенного правила, то он просто не любит Бога, верит в Него, но не понимает и не любит, и пытается "откупится" от муки вечныя "малой кровью". Какие Вы ещё будете возносить молитвы это Ваше личное дело, это Ваши личные взаимоотношения с Господом и здесь не может быть вообще ни каких правил, советов, методик и систем. Вы можете читать Богу свои стихи (хотя Он и без Вашего чтения их знает, как и молитвы правил), можете петь песни, плакать, смеяться, кричать, молчать. Вы можете всё, что можете, кто вам запретит, кого убоитесь или постесняетесь? Кто живёт как в казарме - 100 человек в одной комнате можете молится на кухне, или в ванной, или в подвале, или на чердаке, или в гараже, или в соседней роще.

Почему цикличное чтение Апокалипсиса не вменяется в правило? Я думаю, что тут всё просто. Задайтесь вопросом - "А зачем, какой в этом смысл?" Вот смотрите чем по сути своей являются Евангелие и Псалтирь - это пища для души, при недостатке которой, душа испытывает голод. Это Божьи мудрости, заповеди, указания, нравоучения, предостережения, учебник для души, инструкция для жизни христианина, "Рече Господь...". Конечно же светильник должен во тьме светить всегда, весь путь. А чем по своей сути являются Апокалипсис и другие Святые Писания Библии? Это в большей мере исторические жизнеописания, объяснения и разъяснения - что было, что будет, от чего, и почему именно так, а не иначе, одним словом - пророчества или жизнеописания. Несомненно это нужно знать в совершенстве, что бы понимать почему и от чего, но это питание для ума. Ум это кладезь в сундуке - обрёл, положил и сохранил. А душа дышать должна, непрерывно питаться.

[Хотелось бы узнать, можно ли монаху дружить с мирянами?]

Настоящая Любовь и настоящая дружба – одно и то же.

Это на первый взгляд так кажется, если не углубляться в сути этих понятий.

Эрих Фромм дал следующее очень интересное определение любви: любовь - зрелый ответ на проблему человеческого существования. Сознание человека может породить дихотомии. Основная экзистенциальная дихотомия — это проблема существования: человек осознает, что он смертен, так стоит-ли жить, и если жить, то как? История религии и философии есть история поисков ответов на этот вопрос. Так вот зрелый и плодотворный ответ на этот вопрос и есть любовь.

 

Если посмотреть википедию то дружба - бескорыстные личные взаимоотношения между людьми, основанные на любви, доверии, искренности, взаимных симпатиях, общих интересах и увлечениях. Обязательными признаками дружбы являются доверие и терпение. Людей, связанных между собой дружбой, называют друзьями. Обязательным условием существования дружеских связей является отсутствие межличностной конкуренции в кругу друзей, относительно равное положение в социальной лестнице .

 

Как известно Бог есть любовь и ни чего кроме любви. Мы стремимся любить Бога, хотя у нас это не получается, и ни когда не получится тем более так как Он любит нас. А можем ли мы дружить с Богом, как это умудрялись делать некоторые католические святые? И думать не смеем. Вспомним возглас архистратига Михаила - "Кто как Бог?!".

 

Вот как раз и TATIANA.A обратила внимание на проповедь Попиченко. Там то и говорится, что нельзя дружить с батюшкой, духовником, начальником, Богом, любить их нужно, любить нужно всех.

[Простота: кто как понимает?]

Простота есть любовь.

Наоборот - любовь есть простота, потому как простота может быть злой, но любовь всегда проста.

[Борода для монаха является ли обязательным атрибутом или нет, и если да, то что это означает?]

Внешнее без внутреннего ничего не значит, и никто не имеет права судить по внешнему. Тем не менее, преподобный Лаврентий Черниговский, чуждый безсмысленной обрядовости, говорил, что архиереи, священники, монахи и диаконы ни в коем случае не должны стричь волосы и брить бороду. Этого не сказано о церковно-служителях (например, чтецах, певцах и алтарниках) или рядовых мирянах.

Внешнее выражает внутреннее. Для того, что бы судить не только по внешнему, но и по внутреннему прав иметь не нужно, нужно просто быть греховным человеком. Дело не в осуждении, а в рассуждении - если я увижу панка с разноцветным "ирокезом" на голове, то я по его внешности рассужу, что он точно не православный священник.

[Хотелось бы узнать, можно ли монаху дружить с мирянами?]

А в интернет-пространстве тоже нельзя в друзья брать?

Впрочем, смотря как общаться. Если просто человек "числится" в друзьях - одно. А бывает по-разному... я в контакте "дружу" с одним отцом, так там прямо - классическое батюшкопочитание: на стене ему постоянно пишут что-то типа "Да с добрым утречком Вас, батюшка! Да счастливо откушамши! Да какие у Вас новые стихи замечательные!" (батюшка немного сочиняет) и всё такое прочее. Вот это уже просто неумно как-то...

Можно, берите, только не уроните... А ещё можно дружить с монахом с которым вообще ни когда не общался, ни разу его не видел и не знаешь вообще существует ли он... Простите, но если даже Вы мне каждые пять секунд будете отправлять пожелания приятного вдоха и выдоха, то всё равно другом мне не станете. Почему Вы называете этого батюшку поэта своим другом? Ну какой же он Вам друг? Просто дальний знакомый. Вы же знаете его хуже, чем продавец магазина, в который он иногда заходит - она то хоть его видела и слышала...

[«Отсеки помысл – отсечешь и все», помогите правильно понять одно из наставлений прп. Макария Оптинского]

"Святые отцы вообще хульные мысли почитают не нашими, а вражиими прилогами (Святые отцы считали, что возникающие порою в нашей голове негативные мысли и желания, появляются в нашем уме вовсе не с нашего согласия и попустительства или какого либо участия, а вселяются в ум сатаной для нашего греховного совращения) и когда мы с ними не соглашаемся, но и скорбим о том, что они к нам на ум лезут, то это и есть знак нашей в оных невинности ( и когда мы, как только услышим эти хульные мысли в себе, тут же незамедлительно видим и осознаём их непотребность, испытываем к ним отвращение, переживаем, что они в нас возникли и пытаемся их прогнать от себя немедленно, как ничего не значущую и совершенно никчемную грязь, то это и указывает на то, что мы не виноваты в их появлении – они не по нашему желанию возникли в нас.) От­нюдь не надо смущаться о том, что они приходят. (Не нужно стыдится и укорять себя в том, что такие непотребные мысли и желания возникают в нашей голове). Ибо если человек смуща­ется, то враг более на не­го восстанет, а когда не внимает оным, ни во что вменяет и за грех не счи­тает, тогда и помыслы ис­чезают." (потому, что если человек стыдится и смущается значит вменяет себе свою виновность в зарождении в своей голове всяких непотребностей, осуждает себя за них, придаёт им большое значение, пытается воспринять их как индикатор собственной порочности, то сатана видит, что «зацепил» человека, заставил поверить его в невозможность очищения, придал уверенности, что гадость всякая может и должна быть в человеке, потому как она его родная, человеческая. И тогда сатана ещё больше начинает развивать старые и вменять новые греховные мысли и побуждения, видя, что боится их человек и не может с ними бороться. А когда человек, только увидев непотребность возникшей мысли, назвал её не своей, а чужой – сатанинской, не смутился её и не испугался, а воспринял как пустой бестолковый мусор, не стал даже обращать на неё какого либо внимания, поставил её ни во что по её бессмысленности и глупости, и просто лёгким взмахом выкинул её из головы без внимания и самоосуждения и ковыряния в ней, то… она и вылетала вон, как и не бывшая, и сатана отстал, ибо чего прыгыть то как Моська на слона, если на твои потуги совращения и вменения греха, даже и внимания ни какого не обращают, не во что ставят?)(прп Макарий Оптинский)

 

В общем, если коротко – нужно относится к вдруг ни с чего ни с того возникшим в голове хульным помыслам, как к использованной туалетной бумаге.

 

Вот как то так примерно…

[Хотелось бы узнать, можно ли монаху дружить с мирянами?]

Я понимаю так,что дружба между монашествующим и мирянином не должна выходить за рамки духовного общения.

Только лишь духовное общение и дружба - это совершенно разные вещи. В теме разговор зашёл о именно дружбе, а не о встречах и беседах на какие либо определённые темы. Не нужно пытаться применять понятие дружбы к чуть ли не любым более менее приятным взаимоотношениям между людьми, что в теме постоянно прослеживается и от чего тут и возникают непонимания. Дружба это совокупность всех возможных положительных взаимоотношений между людьми, это просто срастание все возможных "со" воедино - это сотрудничество, соучастие, сопереживание, сорадование, сострадание.

Вот я позволю себе здесь привести несколько цитат из трудов Святителя Игнатия Брянчанинова "духовного отца современного монашества" из которых каждый может сделать самостоятельные выводы о характере возможных отношений монаха с миром и мирянинами, а так же о неприемлимости не только проживания монаха в миру, но и любого духовного приближения его к миру (дружба с мирянином), о недопустимости отсутствия желания у монаха об отторжении и разрывания контактов с миром:

 

Христиане, живущие посреди мира, опутанные связями его, занятые различными попечениями, произвольными и невольными не могут уделять много времени, не могут посвятить всей любви своей Богу. Не оженивыйся печется о Господних, како угодити Господеви, а оженивыйся печется о мирских.Оженивыйся не может постоянно и усиленно прилепляться к Господу молитвою, отрешенною от всего земного, и соединиться во един дух с Господом , как это возможно и свойственно монаху.

 

Монахи, пренебрегающие Богопреданными постановлениями для монашества, проводящие жизнь самовольную, развеянную, сластолюбивую и миролюбивую, лишаются духовного преуспеяния.

Благочестие и добродетель, как целомудренные девы, всегда под покровами и келлии и неизвестности, как бы под покровами тканей; напротив того блудницы стараются полуобнаженными являться на позор.

 

 

Условия последования, или пути и жительства, ведущих к совершенству, Господь изобразил так: Аще кто хощет по мне ити, да отвержется себе, и возмет крест свой и по Мне грядет. Аще хощеши совершен быти, иди, продаждь имение твое и даждь нищим: и имети имаши сокровище на небеси: и гряди вслед Мене, взем крест. Аще кто грядет ко Мне, и не возненавидит отца своего, и матерь, и жену, и чад, и братию, и сестр, еще же и душу свою, не может Мой быти ученик. И иже не носит креста своего, и вслед Мене грядет, не может Мой быти ученик. Иже не отречется всего своего имения, не может быти Мой ученик. Здесь предписаны именно те условия, из которых составляются существенные обеты монашества.

 

….то же самое наставление дает святой апостол Павел и всем христианам, желающим вступить в теснейшее общение с Богом. Вы бо есте, говорит он, церкви Бога жива, якоже рече Бог: яко вселюся в них, и похожду, и буду им Бог, и тии будут Мне людие. Темже изыдите от среды их и отлучитеся, глаголет Господь, и нечистоты их неприкасайтеся, и Аз прииму вы: и буду вам во Отца, и вы будете Мне в сыны и дщери, глаголет Господь Вседержитель. Святой Иоанн Лествичник относит это призвание именно к монахам.

 

Помещение монашества вдали от селений, в пустынях, совершилось по откровению и повелению Божиим. Преподобный Антоний Великий призван Богом к жительству в глубокой пустыне; преподобному Макарию Великому повелел Ангел поместиться в пустыне Скитской, преподобному Пахомию Великому повелел также Ангел учредить в пустыне иноческое общежитие, и предал письменные правила для жительства иноков. Упомянутые преподобные были мужи, исполненные Святого Духа, пребывавшие постоянно в общении с Богом, служившие для иночества глаголом Божиим, как служил им Моисей для израильтян.

 

…оставление стяжаний возводит подвижника Христова в возвышенное духовное состояние, которое отделяет его от братий, живущих посреди мира…

Многие монастыри, устроенные основателями своими в глубокой, или, по крайней мере, удаленной от мира пустыне, ныне, при умножении народонаселения, уже стоят среди мира, среди бесчисленных соблазнов. Мало того, что недужный, неспособный предстоять соблазну лицом к лицу, встречается с ним по необходимости, едва выйдет за монастырские ворота, — сам соблазн насильно и неистово вторгается в монастырь, производит нравственные опустошения и злодеяния. Дух ненависти к монашеству признает торжеством для себя введение соблазна в монастырь. Успехом возбуждаются громкий хохот, рукоплескания, как бы от одержания знаменитой победы, между тем, как грех и бедствие —общие. По современной нравственности и направлению мира, монастырям, более, нежели когда-либо нужно стоять вдали от мира. Когда жизнь мира соединена была с жизнью Церкви, когда мир жил жизнью Церкви, когда благочестие мирян отличалось по наружности от благочестии иноков только супружеством и стяжанием; тогда свойственно было монастырям находиться посреди городов, и городские монастыри доказали это, воспитав многих святых иноков. Но ныне должно быть обращено особенное внимание на вышеприведенное увещание Апостола, и приложено особенное тщание к исполнению его.

 

Святой Иоанн Лествичник, живший в VI веке по Рождестве Христовом, исчисляя побудительные причины поступления в безмолвную жизнь, гораздо более указывает на желание избежать греха и удалить свою немощь от соблазнов, которым она не может противостоять, нежели на желание христианского совершенства, желания, которым руководились немногие. Ныне, когда среди мира умножились соблазны и грехопадения, когда человеческая сила истощилась пред силою распространившихся и объявших мир соблазнов, когда чувство сознания греховности и желания освободиться от нее еще не угасло во всех человеках,—большинство вступающих в монастырь вступает для снятия с себя греховного бремени, для вспоможения своей немощи, для обуздания себя.

 

Признаю священным долгом моим сообщить вам мудрый совет, который я слышал от опытных, достойных уважения старцев. Они говорили и мирянам и монахам, искавшим искренно спасения: “в наше время, в которое так умножились соблазны, должно особенно внимать себе, не обращая внимания на жительство и дела ближних, и не осуждая соблазняющихся: потому что тлетворное действие соблазна удобно переходит от увлеченных соблазном на осуждающего их”.

[Хотелось бы узнать, можно ли монаху дружить с мирянами?]

Я духовную дружбу понимаю так - никогда не забывать молиться друг о друге; просить молитвенной помощи, обмениваться душеполезной информацией (каряво как-то звучит, но как лучше зказать?), помогать и поддерживать друг друга в духовном росте. Чтобы более воцекрковленный, старший в духовном отношении друг- помогал "младшему",

Тогда все православные христиане должны быть между собою друзьями. Конечно же не плохо бы было, но не реально, именно потому, что не может быть дружбы только духовной.

[Хотелось бы узнать, можно ли монаху дружить с мирянами?]

А насчет того, что я якобы отождествляю дружбу мирскую с монастырской вы ошибаетесь. Дружба дружбе рознь. Ведь людям не всегда нужно куда-то вместе ходить, что-то обсуждать. Зачастую, с другом хорошо просто помолчать.

И раз уж на то пошло, то дружба может возникнуть по переписке, когда монах является для мирянина духовным отцом. Вы видите в этом что-то плохое?

Мы это уже обсуждали в этой же теме немного выше. Посмотрите пост где про виртуальную колбасу написано. Наверное всё же у разных людей разные понятия о дружбе. В том то наверное и всё дело, что очень многие люди почему то какие то общие интересы называют понятием - дружба. Ну какая же это дружба по переписке? Точно такая же как и монашенство не в монастыре. Я конечно не исключаю, что два друга могут расстаться надолго и поддерживать общение по переписке, это само собой дружба. Но для этого нужно сначала подружится очно, и как говорится - "не один пуд соли вместе съесть". Ну а если называть просто знакомого монаха своим другом, то в том соблазна для последнего нет.

По переписке не может возникнуть ни какой настоящей дружбы, могут возникнуть только товарищеские отношения, потому, что по переписке Вы видите обдуманные и скорректированные фразы человека, а не самого человека.

[Хотелось бы узнать, можно ли монаху дружить с мирянами?]

Андрей, монах должен быть прежде всего монахом в душе. По вашему, если человек принял постриг и живет в монастыре-он монах, а если в миру-то нет.

Да это и не только по моему. Вот я ещё раз процитирую игумена Игнатия, что написал выше:

--Что такое монашество в миру?

- Я не понимаю, что это такое и считаю, что настоящее монашество возможно только в монастыре и только под руководством духовно опытного наставника. В миру можно и нужно жить по-христиански – заповеди ведь для всех одинаковые. Но не за чем называть такую жизнь монашеством – только гордыню лишнюю наживешь. Неужели нам мало называться христианами?

[Хотелось бы узнать, можно ли монаху дружить с мирянами?]

Я ещё раз повторю, что не считаю своё мнение истинным. Я естественно могу заблуждаться, что и несомненно делаю по ходу жизни. Высказывание своей точки зрения это же ещё не претендование на истинность. Если я заблуждаюсь, то подскажите мне, пожалуйста, в чём я именно не прав и как именно нужно понимать это высказывание Брянчанинова? Я не первый пост достаточно пространно излагаю свою точку зрения и задаю вопросы, и не первый же пост мне просто и коротко отвечают, что я не прав - и всё, ни каких, или почти ни каких объяснений. Я действительно считаю себя совершенно несведующим в этих вопросах и хотелось бы разобраться, но не получается. Форум на то и существует, что бы обсудить и помочь друг другу понять.

Вот игумену Игнатию (Душеину) были заданы вопросы, ответ на который я полностью разделяю и практически пытаюсь высказать своими словами, особенно касаемо уединения монаха от страстей человеческих и от любого мирского попечения.

-- Отец Игнатий, как правильно переводится слово «монах»: «один», «одинокий» или «единое»?

- Думаю, правильнее будет сказать «уединенный». Не одинокий, в смысле отсутствия компании, а уединившийся от мира и суеты. Под словом «мир» следует понимать не человеческое общество (иногда духовно цветущие монастыри находились в столичных городах), а, как пишут святые отцы, «совокупность страстей» человеческих.

Вот что об этом пишет святой, которого называют наставником современного монашества, а его творения – азбукой духовной жизни, святитель Игнатий (Брянчанинов): «Монах значит уединенный, кто не уединился в самом себе, тот еще не уединен, тот еще не монах, хотя бы и жил в уединеннейшем монастыре…» (ну о какой тут дружбе с мирянином может идти речь?)

Монашество есть стремление к христианскому совершенству. Принимающий монашество отрекается от всего, чтобы достигнуть главного – совершенства внутренней жизни, евангельского образа, настоящего смирения.

Собственно, в любом виде деятельности серьезного успеха можно достичь, только отказавшись от чего-то. Спортсмены держат диету и тренируются, ученые часто совершенно забывают о семье – всё ради какой-то своей цели. Так и в монашестве: то, что мы называем аскезой, самоотречением, возникло естественно, как необходимое условие достижения духовного совершенства.

--Что такое монашество в миру?

- Я не понимаю, что это такое и считаю, что настоящее монашество возможно только в монастыре и только под руководством духовно опытного наставника. В миру можно и нужно жить по-христиански – заповеди ведь для всех одинаковые. Но не за чем называть такую жизнь монашеством – только гордыню лишнюю наживешь. Неужели нам мало называться христианами?

– Какие обеты принимают монахи?

– Если вчитаться в текст чина монашеского пострижения, то монах отрекается вообще от жизни по страстям. Он вступает как бы в Воинство Небесное. Если же подходить формально, то обетов можно выделить три: обет послушания – отказ от жизни по своему хотению; обет нестяжания – отказ от личной собственности; и обет безбрачия – отказ от семейной жизни. В идеале разрыв этих связей с «миром» должен дать человеку свободу для духовного делания, отрезать все житейские попечения. Инок руководствуется словами Самого Спасителя: «…Отвергнись себя, и возьми крест свой и следуй за Мной». В знак отречения от мира и нового духовного рождения иноку дают новое имя.

[Хотелось бы узнать, можно ли монаху дружить с мирянами?]

И я ни в коем случае не приземляю монашества. Просто в монастырь уходят не чтобы убегать, а чтобы искать БОЛЬШЕЙ возможности служения Господу. Ведь многие монахи довольно публичные люди, ведут активную деятельность, например, по пропаганде христианства и так далее. И в конце концов, патриархами ведь становятся только монахи. А разве патриарх не ведет переписки с людьми, и разве среди этих людей нет таких, которые духовно близки патриарху?

Вот именно, что вы приземляете, а вернее примиряете монашество. "То, что Русскому хорошо, немцу - смерть". Вы пытаетесь наши обыденные, мирские чувства дружбы, любви, сопереживания и пр., то от чего монах отказался для полной самоотдачи Богу, присожительствовать с монашествованием.

[Хотелось бы узнать, можно ли монаху дружить с мирянами?]

вы оченЬ заблуждаетесЬ...и про вериги тоже.

Самые тяжёлые вериги для человека,который стремится к духовному-это терпение и смирение в брани со своими страстями.

Значит по Вашему Брянчанинов заблуждается, возможно "стоять в огне и не обжечься"? Скажите, Вы сможете по-настоящему молится, когда вокруг Вас черти пляшут и в бубны бьют? Если ответите да - то слукавите. Есть конечно исключительные индивидуумы, которые могут сугубо сосредотачиваться на какой либо цели не взирая на окружающие землетрясения, но это очень редкие люди. Я надеюсь, Вы понимаете, что я для доходчивости сужаю всю многогранность монашеской жизни к одной только молитве? Как уже доказано, что бы уметь молится, когда за окном забивают сваи, сначала нужно научится молится в тишине. В своё время мне пришлось много и часто ездить в длительные командировки по бывшему "нерушимому" союзу, так вот когда я возвращался домой из очередной командировки, то знакомые мои улыбались, так как я разговаривал с акцентом того края откуда приехал. Ну такие явления известны всем, поговорка есть ещё такая - "с волками жить, по волчьи выть". Заметьте очень важную вещь - я не старался переходить на местные наречия, акцент появлялся сам собой, помимо моей воли, а главное совершенно не заметно для меня! Конечно достойно восхищения, если человек живёт в миру с его всеми бытовыми необходимостями и сопутствующими им духовными ураганами, и при этом соблюдает монашество. Но это же невозможно. Скажите, что значит - уйти в затвор, или монашеское выражение - уйти от мира? Для чего монаху предписано не вступать в контакты с миром без благословения и всячески сторонится мирских соблазнов? Я не думаю, что найдётся настоятель или духовник, который одобрит дружбу монаха с мирянином, не говоря уже о "разнополой" дружбе.

[Хотелось бы узнать, можно ли монаху дружить с мирянами?]

Опять не удержался.

Евгения, то что легко и приятно это как правило не дар Божий, а искушение сатаны. Например человек напился и забылся с замужней соседкой, это естественно далось ему легко и приятно, что это дар Божий, Бог послал, или может кто другой? Так как добрые дела все нудятся, а злые и неправедные даются легко и даже приятно. Мир то этот грешный, по попустительству Божию, находится под властью сатаны, а потому так оно человеком и воспринимается. И в монахи то постригаются именно, что бы уйти, отстранится от мирских соблазнов и искушений, которые являются преградой на пути к Богу. Никакой нормальный монах не "позарится" на то, что легко и приятно, он наоборот вериг себе от Бога просит и испытаний в ограничении и даже ущемлении плотских желаний. Монашество это отчуждение от мирской жизни, а дружба с мирянином это связь и контакт с ней. Ненужно приземлять, сиречь "примирять" монашество, ведь это же и есть его вырождение. Для соблюдение духовной чистоты просто необходим затвор от греховного мира. Дружба это же привязанность к человеку, сопереживание в его делах и заботах, что само по себе просто противоестественно цели монашества.

[Пост перед Причастием: можно ли ходить в гости "чтобы не обидеть"?]

Здравствуйте!Подскажите,как нужно поступать,когда ты задумал приступить к причастию Святых Христовых Тайн,но в дни говения тебя приглашают на день рождения и при этом говорят:"я обижусь,если не придёшь".

Нужно помолится о прощении грешных в обиде на ближнего людей. А как быть если во время поста сосед - пьяница скажет: - Не выпьешь со мной две бутылки водки - обижусь? Евангелие на эти вопрсы совершенно чётко отвечает. Вообще если человек может обидеться на то, что ты не можешь делать то, что желательно, но не обязательно, то это по меньшей мере какой то странный человек. Вы же не говорите ему - я не хочу к тебе приходить, а вы говорите - я не могу к тебе прийти. Всё, вопрос исчерпан - раз человек не может, значит не может, а почему он не может это уже не моё дело.

Нужно снисходительно относится к незнанию правды и непониманию Бога неверующими и маловерующими людьми. Я завтра на Введение причащаюсь, а вчера был на поминках, все знают мою веру в Бога, я этого не скрываю, и даже приготовили для меня постные голубцы, съел рыбу и выпил 2 рюмки лёгкого вина, а ведь пятница была, а я перепутал дни недели. Завтра на исповеди покаюсь и попрошу благословения ко причастию, а батюшка молодой, но строгий. Благословит - причащусь, а нет - так в следующее воскресение получше подготовлюсь. Неприятно конечно, но Господь меня простит за мои грехи, он любит меня как и всех своих детей и прощает нам наши промахи... И на день рождения я бы пришёл без проблем, но за стол бы не садился, а только бы поздравил и всё. Так бы и сказал - Я не могу у меня пост.

Как детёныш - Юлька меня спрашивает: - Ты, что опять на посту стоишь? А можно с тобою постоять?

[Хотелось бы узнать, можно ли монаху дружить с мирянами?]

Я был тогда молодым, новоначальным, еще в Кутлумуше жил. И я сказал себе внутренне: «Ну что это за исихаст? Все какие-то шутки, смех, улыбки».

Потом эти ребята ушли, остались только мы, двое-трое отцов, и старец ответил мне на мой помысел. Он сказал мне: «Они — дети, и я снисхожу до их меры. Но знаете, как только я вхожу в келью, мой ум тут же восхищается горе, и я плачу». И это человек, который только что шутил, даже анекдоты рассказывал… Важно то, насколько монах подвизается войти внутрь своего сердца. Поэтому наш старец Иосиф говорил, что настоящий монах, настоящий исихаст – тот, кто достиг такого состояния, что может плакать всякий час, когда захочет, не взирая на то, где он и с кем он.

Мне кажется, что Вы не по этой теме пост написали. Эта тема про монашество и такие примеры мирского бытия по Евангелию к монашеству не приемлемы. Простите, но вот как то по греховным помыслам моим в уме ущербном картинка образовалась, почти как описана выше: сидит монах в злачной компании волосатых байкеров, травит анекдоты, пьёт пиво, курит сигареты, обнимает женщин... А на вопрос: - Что же это такое, Вы же монах? Отвечает: - А я в душе монах, а это всё дети малые и я снизошёл до их меры, вот ещё пару анекдотов расскажу и пару банок пива выпью и обязательно пойду в келью плакать...

Простите, прямо таки какая то Богохульная картинка получилась. Ну в принципе как говорил Осипов - подтачивание монашенства изнутри, явное бесовское извращение с целью выраждения монашества как такового.

Всё же я прекращу свои обсуждения в этой теме, ибо не моего мелкого ума это великое дело...

[Хотелось бы узнать, можно ли монаху дружить с мирянами?]

Полностью согласен! Не нужно быть таким категоричным, это монах, а этот не монах, а этот особенный! А настоятельство прихода - это послушание которое даёт архиерей!

Ну что Вы, Вы не правильно меня поняли. Да разве ж я смею судить кто истинный монах, а кто нет? Я ж ведь только вопрос осмелился задать. Ни о какой категоричности с моей стороны и быть не может! Я вообще сожалею, что нашёл в себе глупость и дерзость высказывать своё мнение в вещах, в которых совершенно не разбираюсь. Я же с монашеством и "рядом не стоял".

[Хотелось бы узнать, можно ли монаху дружить с мирянами?]

главный мир,самый опаляемый страстями,это в нас самих,внутри,Ерёмин!

Несомненно. Но в данном случае Игнатий Брянчанинов имел ввиду конечно же именно окружающий нас мир.

[Хотелось бы узнать, можно ли монаху дружить с мирянами?]

Про настоятелей монастырей разговора не было. Читайте внимательно! Я говорил о Иеромонахах настоятелях приходов!!!!Котрым приходиться жить не в монастыре, а порой в домах( если храм находиться в деревне например) Частое явление сегодня!

Простите, я Вас просто не понял. Иеромонах, настоятель прихода, который живёт не в монастыре, а дома.... Монах, живущий в миру, а монах ли он уже собственно? При утверждении своего желания принятия пострига Брянчанинов говорил: "Жить в миру и желать спастись, это всё равно, что стоять в огне и желать не обжечься."

[Хотелось бы узнать, можно ли монаху дружить с мирянами?]

А какие? Монах он есть монах. Подстриг один, обеты дают все! Растолкуйте мне фразу : "это совсем не простые монахи"

Если Вы пожелаете, то очень легко узнаете, что входит в обязанности настоятеля монастыря и чем ему приходится заниматься повседневно. Монах смиренно молится в затворе, глаз на мирское не поднимая, а настоятель в кабинете директора спецавтохозяйства пробивает договор на откачку и прочистку отстойников. Улавливаете разницу в связях с миром?

[Борода для монаха является ли обязательным атрибутом или нет, и если да, то что это означает?]

Облик русского священника: к истории длинных волос

Ряса с широкими рукавами, борода и длинные волосы представляются сегодня абсолютно неотъемлемыми атрибутами православного "батюшки". Именно таким священник стал устойчиво ассоциироваться с Русской православной церковью не только в России, но и за ее пределами. Однако подобная традиция сформировалась лишь в середине XIX века, в то время как ранее священникам полагалось выстригать маковку и стричь волосы "в кружок", что должно было символизировать двойной терновый венец Христа. Ношение же длинных волос противоречило соответствующим указаниям в ряде священных текстов. Публикуем статью Вероники Макаровой "Облик русского священника: к истории длинных волос", в которой речь пойдет о традиции власоращения в истории Русской Православной Церкви, в частности, о спорах вокруг законности и целесообразности этой традиции, а также о предписаниях священникам по поддержанию соответствующего их сану внешнего облика. Статья Вероники Макаровой опубликована в журнале "Теория моды. Одежда. Тело. Культура" (2007. N 4).

 

 

Эти заметки посвящены священническому обычаю "растить власы" - от самых ранних свидетельств о нем и до наших дней, спорам вокруг законности и целесообразности этой традиции, а также должному и предосудительному в отношении священников к своим волосам. Можно сказать, что эти заметки - о власоращении духовенства в истории Русской Православной Церкви.

 

Две традиции

 

Начнем, однако, с того, что в Русской Православной Церкви власоращению предшествовал другой обычай - выстригать волосы на темени. На Русь эта традиция пришла из Византии, где, как и повсеместно, существовала по меньшей мере с VII века. Считается, что, при наличии некоторых свидетельств более раннего периода (см.: Руднев 1870: 113; Правила 1994, 1: 496), именно 21-е правило VI (Трулльского) Вселенского собора (692 г.) дает основание полагать, что обычай клира стричь волосы особым образом был к этому времени общеизвестным и общепринятым. Это правило предписывало низложенным, но раскаявшимся священнослужителям: "…да стригутся по образу клира". Как именно состоящие в клире стригли себе волосы, правило не уточняет, однако авторитетные толкователи склонны видеть здесь указание на так называемое гуменцо, или папалитру - выстриженное место на темени (Правила 1994, 1: 496). Подобным же образом комментирует это правило и славянская Кормчая книга XIII века: "…презвитер или диакон, аще будет от сана извержен, честь же да имать и седалище, якоже и прочии сущии в причте, главу да постригают, рекше сущее на главе гуменце" (Руднев 1870: 115).

 

Прическа клириков предполагала выстрижение волос сверху, на темени, и подстрижение их снизу "в круг". В писаниях святого Софрония, патриарха Иерусалимского, скончавшегося незадолго до открытия собора, можно найти следующее толкование подобного обращения с волосами: "Кругловидное острижение волос на главе священника означает терновый венец, а двойной венец, образуемый волосами, изображает честную главу верховного Апостола, которую в насмешку остригли ему неуверовавшие и которую благословил Христос" (Руднев 1870: 114).

 

На Руси выстриженная маковка клириков получила название гумёнцо (ст.-слав. гоумьньце) или, как еще говорили, оброснение. Слово "гуменцо" образовано от слова "гумно" (Фасмер 1996, 1: 474), которое означает вычищенную и выровненную часть земли, предназначавшуюся чаще всего для молотьбы хлеба. В просторечии священническое гуменцо именовалось поповой плешью. В официальной письменной речи допетровской эпохи слово плешь могло выступать как замена (синекдоха) названия самого духовного лица[1]. Другое название священнослужителей, также связанное с гуменцом и образованное, вероятно, как калька с латинского tonsurātus, - стрижники (Фасмер 1996, 3: 778; Срезневский 2003, 3: 547; Голубинский 1997, 1: 579, сноска 2 со с. 578).

 

Оброснение головы происходило во время посвящения в низшую степень клира и являлось важнейшей частью "чина поставления чтеца". После того как епископ совершал крестообразное пострижение волос (собственно постриг), кто-нибудь из клириков выстригал гуменцо[2]. В ставленной грамоте чтеца XVI века значилось: "…да имать власть на клиросе петь и на амвоне прокимены глаголати и чести чтенья и паремьи и Апостол, имея верх пострижен, нося краткий фелонь" (Неселовский 1906: XL). Как внешний признак[3] лиц духовного звания, гуменцо следовало поддерживать в течение всей жизни (или до момента лишения сана). Известны случаи, когда "попы-самоставы" выстригали себе маковку, чтобы внешне ничем не отличаться от истинных иереев (Руднев 1870: 116).

 

Сверху "плешь" прикрывалась специального покроя шапочкой, скуфьей, в просторечье - плешегрейкой (Даль 2000, 3: 333), или наплешником (Даль 2000, 4: 235), которая являлась знаком священства, не менее важным, чем само гуменцо. Вот что сообщал о скуфье Адам Олеарий, немецкий ученый, путешествовавший по России в 30-е гг. XVII в.: "Эту шапочку они (священники. - В.М.) в течение дня никогда не снимают, разве чтобы дать себе постричь голову. Это священный, заповедный предмет, имеющий большие права. Кто бьет попа и попадет на шапку или же сделает так, что она упадет на землю, подлежит сильной каре и должен платить за "бесчестие". Однако тем не менее попов все-таки бьют. <…> Чтобы при этом пощадить святую шапочку, ее сначала снимают, потом хорошенько колотят попа и снова аккуратно надевают ему шапку" (Олеарий 1906: 330). Функции собственно головного убора, необходимого для защиты от непогоды, выполняла шляпа или шапка, которую священники надевали поверх скуфьи. Если архиерей снимал с головы священника скуфью, это означало лишение сана.

 

Как долго практиковалось выстрижение гуменца, с точностью сказать невозможно. И "Скрижаль", изданная при Никоне (1656 год), и постановления Московского собора, бывшего при следующем патриархе Иоакиме (1674 год), свидетельствуют, что гуменцо как и раньше продолжало наделяться особым символическим смыслом и трактоваться как "венец Христов". Между тем, исследователь чинов хиротесий и хиротоний[4] А. Неселовский утверждает, что требование выстригать ставленнику "клирическую тонсуру" исчезает из чина поставления чтеца во второй половине XVII века, после того как при патриархе Иоакиме были сделаны исправления архиерейского чиновника[5]. "Форма клира", по его словам, "состояла уже в ношении длинных волос" (Неселовский 1906: 58-59). Между тем это с трудом согласуется с постановлением Московского собора, бывшего при том же патриархе: "…протопресвитери и протодиакони, иереи же мирстии и диакони долженствуют ходити во скуфиях, во знамение священного духовного их чина и рукоположения архиерейского, на главах же имети прострижено зовемое гуменцонемало, власы же оставляти по круглости главы, еже являет терновый венец, его же носи Христос" (Голубинский 1997, 1: 579, сноска 2).

 

По мнению Е.Е. Голубинского, "острижение же или выстрижение верха головы (гуменцо) оставалось <…> никак не менее, как до начала XVIII в." (Голубинский 1997, 1: 580). По другим сведениям, гуменцо продолжали выстригать и во второй половине XVIII века, то есть спустя по меньшей мере сто лет. Об этом свидетельствуют, во-первых, ставленнические дела Московской духовной консистории, из которых видно, что пострижение гуменца сохранялось и по-прежнему сопровождалось взиманием так называемых "простригальных" денег (по гривне "с плеши"), и, во-вторых, воспоминания митрополита Филарета, лично встречавшего попов "с плешью" (Руднев 1870: 116-117). Таким образом, вопрос о том, когда практика выстригать гуменцо была совершенно оставлена, по-прежнему остается открытым.

 

С изменением отношения к гуменцу меняется и символика скуфьи. С 1797 года бархатная фиолетовая скуфья становится наградным знаком. Черная скуфья теряет свой "высокий" смысл и приравнивается к шляпе, необходимой при совершении треб на открытом воздухе; как не составляющую богослужебного облачения, скуфью даже не разрешено полагать на престол (Булгаков 1913: 782, сноска 4).

 

Что касается моды на длинные волосы, то пришла она, вероятно, из Греции и произошло это "не без влияния монашества" (Теодорович 1927: 13). Судя по всему, распространение новых веяний происходило постепенно и стихийно, без специальных на то распоряжений. И прежде чем полностью вытеснить прежний обычай оброснения, власоращение пережило долгий период сосуществования с устоявшейся практикой выстригать маковку. Как было сказано выше, традиционно выстрижение гуменца предполагало и периодическое подстрижение волос "в кружок", однако со временем на Руси практика подстригать волосы была оставлена. По мнению Е. Голубинского, произошло это "не во времена Киевские или домонгольские, а во времена уже Московские" (Голубинский 1997, 1: 580). Во всяком случае XVII век предоставляет уже множество примеров сосуществования обеих тенденций: не стричь волосы, но выстригать гуменцо. Наиболее яркие из них - воспоминания иностранцев. В частности, Олеарий сообщал о священниках следующее: "Волосы вверху на голове у него (священника.- В.М .) остригаются, и надевается шапочка,именуемая"скуфьей"<…>, вокруг которой остальные волосы длинно свисают на плечи, как у женщины" (Олеарий 1906: 330). Похожие сведения дают и воспоминания архидиакона Павла Алеппского, в 1656 году путешествовавшего в Москву вместе со своим отцом, антиохийским патриархом Макарием: "Волос на голове они не бреют, за исключением большого кружка посредине, оставляя прочие длинными, как они есть" ([Павел Алеппский] 1898: 97). Между тем к концу XVIII века описания иностранцев уже умалчивают о наличии у священников гуменца, зато подчеркивают особую длину волос. Так, Джон Перри писал, что "только у одних священников или попов для различения от прочих людей было обыкновение отпускать на голове длинные волосы, спускавшиеся на спину" (Перри 1891: 126).

 

К середине XIX века традиция выстригать маковку была совершенно оставлена. О священниках, которые "во всю жизнь поддерживали гуменце", помнили лишь "старожилы" (Сказания 1847: 118), со смертью которых, вероятно, уходят в прошлое и воспоминания о "терновом венце". Уже в 70-х годах, спустя двадцать лет, священник В. Руднев написал: "Что такое попово гуменце, ныне знают не многие" (Руднев 1870: 112). К этому времени окончательно оформляется известный и поныне тип православного "батюшки" - одетого в рясу с широкими рукавами, носящего бороду и длинные волосы. Именно таким священник стал устойчиво ассоциироваться с Русской православной церковью не только в России, но и за ее пределами.

 

При отсутствии прочих атрибутов принадлежности к духовому званию именно длинные волосы, бывшие всегда "при себе", обличали в мужчине священнослужителя. Вот характерное описание из сельской жизни: "На пашне причт мой отличить от мужика нельзя было ничем, такая же плохенькая лошаденка, такой же кафтанишко, сапожишки и пр.; единственное отличие - что из-под шляпенки выбивались прядями долгие волосы" (Розанов 1882: 63). В повседневной жизни священники заплетали косы и укладывали волосы в пучки. С лишением сана волосы обрезались (Малеин 1910: 7).

 

В поисках благочестивости

 

Чтобы понять причину дошедших до нас споров вокруг власоращения, следует, прежде всего, помнить, что изменения эти принадлежат к области обычая, традиции. И у традиции выстригать гуменцо, и у традиции отпускать волосы до плеч были свои основания, но ни одно из них не имело силу закона. (Это, в частности, объясняет те затруднения, с которыми связано определение точного времени изменений в прическе.) Критерий, который определял приемлемость перемен, был в большей степени критерием благочестивости.

 

Принятая среди русских священников новая манера обращения с волосами была "хороша" уже в силу своего происхождения с православного Востока, от монашества. Однако для утверждения ее как бесспорно благочестивой требовались основания. Ситуация усугублялась тем, что против власоращения существовали серьезные доводы. Главный из них - слова апостола Павла: "Не сама ли природа учит нас, что если муж растит волосы, то это бесчестье для него; но если жена растит волосы, для нее это честь, так как волосы даны ей вместо покрывала" (1 Кор. 11: 14-15). Это последнее наставление более всего требовало аргументированных объяснений и всегда служило отправной точкой для критики длинных волос со стороны оппозиционеров (от старообрядцев до баптистов). Оно заставляло тревожиться и представителей официальной церкви, как мирян, так и священнослужителей, желавших знать, "не в противность ли наставлению Апостола Павла" "правило растить власы". Были и другие весьма веские причины оспаривать благообразие длинных волос: библейская заповедь священникам "и головы своей они не должны брить, и не должны отпускать волос, а пусть непременно стригут головы свои" (Иез. 44: 20), апостольские постановления[6], 96-е правило Трулльского собора[7] (с толкованием на него Зонары и Вальсамона) и творения святых отцов, изобилующие примерами, осуждающими власоращение[8].

 

Требовалось, таким образом, решить две задачи: в новом свете прокомментировать апостольское наставление (и прочие тексты, направленные против отращивания волос) и подкрепить традицию весомыми обоснованиями. Трудно сказать, как скоро был найден язык аргументации, однако во второй половине XIX века актуальность поставленных вопросов еще сохранялась. В свет выходят по крайней мере две статьи, призванные подтвердить благочестивость власоращения и разрешить все недоумения: "Нечто о ращении власов" (Нечто 1860; авторство приписывается митрополиту Филарету (Дроздову)) и "Нечто о поповских гуменцах" (Руднев 1870).

Аргументация сторонников власоращения сводится к следующему.

 

Основания для обычая носить длинные волосы в среде православного духовенства были найдены в Ветхом Завете, где был установлен особый чин назорейства, представлявший собой систему подвижнических обетов, среди которых фигурировал и запрет стричь волосы (Чис. 6: 5; Суд. 13: 5). Особый вес в связи с этим приобрел тот факт, что в Евангелии назореем назван Иисус Христос. Свидетельством особой длины волос Спасителя считался и Его прижизненный образ (икона "Спас Нерукотворный"); изображение Иисуса Христа с распущенными по плечам волосами является традиционным для иконографии.

 

Между тем причисление Иисуса Христа к назореям - вероятнее всего, следствие неточного перевода и некоторой путаницы, возникшей в связи с созвучием слов назорейназареянин 'житель города Назарета' (в церковнославянском переводе Назорянин), см. особенно: Ин. 18: 5, 19: 19; Мк. 10: 47; Деян. 2: 22, 3: 6. Прямое сопоставление этих слов есть в Мф. 2: 23: "[Иосиф] поселился в городе, называемом Назарет, да сбудется пророчество реченное через пророков, что Он Назореем наречется" (в церковнославянском.: "Во граде нарицаемом Назарет: яко да сбудется реченое пророки, яко Назорей наречется"). Комментарии, однако, указывают, что в оригинале имя города Назарета сопоставлялось не с чином назорея, а с еврейским словом (в разных передачах нецер или назер), означающим 'отрасль', которое употреблено в пророчестве Исаии (Ис. 11: 1): "И произойдет отрасль от корня Иессеева"[9]. и

 

Как бы то ни было, подобная трактовка Писания пришлась весьма кстати для обоснования власоращения. Пример Иисуса Христа - назорея, не стригущего своих волос, - звучал весьма убедительно и казался достойным подражания. Ибо "очень естественно, что последователям Христа Спасителя, и наипаче служителям веры по особенному призванию, вожделенно было подражать Ему не только в духовном, но и во внешнем" (Нечто 1860: 244). Более того, именно апелляция к образу Богочеловека давала новой традиции необходимый вес при сопоставлении с древним обычаем оброснения (здесь - Иисус-назорей, там - "терновый венец Христа"[10]) и в конечном счете обеспечивала власоращению позицию достойного преемника. Весьма характерно в этой связи рассуждение священника Руднева: "…хорошо делали прежние православные священники, когда выстригали на головах своих гуменца по образу тернового венца Христа Спасителя; хорошо делают и нынешние, совершенно не стригущие своих волос, по примеру древних назореев, в подражание Господу Иисусу. Свят будет растяй власы главы своея (Чис. 6: 5)" (Руднев 1870: 118).

Что касается апостольского наставления и других в той или иной степени весомых запретов "растить власы", то риторика объяснений подобных предписаний строилась, как правило, на одной из двух стратегий. Первая стратегия удачно описана одним из противников длинных волос из лагеря баптистов: "Защитники такого противозаконного украшения обыкновенно говорят, что апостол Павел говорит не о священниках, ибо слово "муж" надо относить к прихожанам или к мирянам, а не к священникам и монахам, которые в сем случае из общей массы "мужей" совершенно выделяются (Украшение священников 1909: 12). Как видим, суть ее заключалась в том, чтобы вывести священников за рамки действия указанного правила, противопоставив их прочим "мужьям" (мужчинам) и, шире, мирянам.

 

В другом случае толкователи пытались смягчить строгость предписаний. Примером такой аргументации могут служить разъяснения автора одной из упомянутых выше статей: "Сие изречение Апостола не есть заповедь, а только указание на природу и последующий природой обычай" и "если муж растит власы, то он не заповедь нарушает, а только от обычая отступает", поскольку "есть исключительные обстоятельства, в которых ращение власов мужем имеет более достоинства, нежели стрижение" (Нечто 1860: 241, 242, 244). Удобным дополнением к "неканоничности" запрета стричь волосы служило отсутствие твердых законных предписаний выстригать гуменцо. Священник В. Руднев писал: "Могут спросить: хорошо ли поступили, что оставили такой древний христианский обычай? Отвечаем: обычай, не то, что закон или правило" (Руднев 1870: 117). Допустимость перемен в прическе представлялась, таким образом, очевидной.

 

Между щегольством и неряшливостью

 

Вероятно, с тех самых пор, как священники стали отпускать длинные волосы, последние для них превратились в предмет особой гордости. Еще в середине XVII века антиохийский архидиакон Павел Алеппский писал о русских священниках: "Они (священники. - В.М.) всегда держат их (волосы. - В.М.) в порядке и часто расчесывают; при том они очень любят смотреться в зеркало, которых в каждом алтаре есть одно или два: в них они постоянно смотрятся, причесываясь и охорашиваясь, без стеснения. Поэтому, при своей солидности, благовоспитанности и крайней учтивости, они внушают к себе почтение" ([Павел Алеппский] 1898: 97).

Так церковь столкнулась с необходимостью не только обосновать благочестивость нового обычая, но и выработать некоторое "учение" относительно того, каким должно быть отношение к своим собственным волосам со стороны каждого отдельного иерея. И коль скоро с отращиванием длинных волос стала связываться определенная и весьма важная символика, вопросы, касающиеся ухода за ними, были исключены из частного рассмотрения их владельцев.

 

Регламентации, затрагивающие вопросы ухода за волосами, начинали действовать уже по отношению к тем, кто только планировал стать священнослужителем. Судя по всему, юноши начинали отпускать волосы еще в период обучения ― и к определенному моменту они достигали такой длины, что их можно было заплетать в косу. Для этого, однако, требовалось особое разрешение начальства, которое, вероятно, автоматически давалось ученику вместе с переходом в определенный класс. Например, в семинарии города Себеж право носить косу получали богословы - учащиеся, перешедшие в последний, девятый класс (Соколов 1906: 49).

 

Как часть установлений относительно "внешнего приличия" священника, уход за волосами составил один из разделов пастырского богословия - науки о нравственных качествах и обязанностях иереев. Это богословское направление, изучение которого было включено в перечень учебных дисциплин духовных семинарий, оформляется как научная система во второй половине XIX века. Тогда в России выходит в свет целый ряд исследований, объединенных систематическим подходом к изложению пастырства (см. подробно: Иннокентий 1899). И здесь вопросу должного отношения священника к своему телу отводится далеко не последнее место. Уход за собой вменяется священнику в обязанность в той же степени, как и забота о чистоте своей души. "Внешность человека, - сказано в одном классическом труде по пастырскому богословию, - его видимая поступь, походка, телодвижения, образ ведения речи, одежда - служит обнаружением его души и как бы дополнением его нравственной личности" (Певницкий 1885: 130).

 

Требования к волосам определялись более общими требованиями к "внешнему убранству", а те, в свою очередь, - представлениями о высоте священнического служения. Протоиерей В. Певницкий рассуждал так: "Как служитель Божий, он (священник. - В.М.) всегда и везде должен выдерживать строгий и степенный характер. Отсюда и во всех внешних приемах его не должно быть ничего резкого, ничего грубого и дерзкого, ничего отзывающегося легкомыслием и обнаруживающего в себе недостаток меры и самообладания; но на всем внешнем виде его должна лежать печать серьезности, скромности и, если возможно, благоговейности, приличной сану священника" (Певницкий 1885: 132).

Прическа священника должна была свидетельствовать о его скромности и сдержанности. Критерий "благоразумной меры" был главным в определении надлежащего вида священнических волос. Лохматые, непричесанные, грязные волосы, равно как и чрезмерно ухоженные и уложенные по светской моде, расценивались как недопустимые для духовенства. В заботе о волосах требовалось избегать крайностей. Слыть щеголем или неряхой было в равной степени непозволительно. И то, и другое роняло достоинство сана. Первое расценивалось как проявление недостойных суетных страстей, второе - как оскорбление того высокого положения, которое занимал священнослужитель. В формулировках того времени "приличная прическа волос" должна быть "без напыщенности, без особенно искусственной кудреватости и без великосветского подрезывания их" (Михайловский 1890: 11) и в то же время иметь опрятный вид: "…когда священник является с нечесаными, всклокоченными волосами, в засаленной грязной одежде <…> чувствуется, что совершенно не таков должен бы быть вид служителя Божия" (Певницкий 1885: 155). Из слов Е.Е. Голубинского, тем не менее, можно заключить, что по отношению к своим волосам священники делились на два лагеря. Он писал: "К удовольствию нынешних священников, которые не особенно жалуют свои длинные волосы, и к скорби священников, которые, наоборот, утешаются ими, мы должны сообщить, что в древнее время дело с их волосами было вовсе не так, как теперь" (Голубинский 1997, 1: 577).

Чувство меры по отношению к собственным волосам воспитывалось заблаговременно. В дисциплинарных журналах семинарий можно было встретить такие записи: "волосы как у барина", "пробор на голове самый тщательный", "волосы острижены очень с изысканностью". Все эти проступки хотя и относились к числу мелких, но все же подпадали под наказание (Леонтьева 2002: 69-70).

Самыми строгими, безусловно, были оценки внешнего вида священника, совершающего богослужение. "В это время вся внешность его должна быть приведена в такой порядок, чтобы видящие его по виду его могли заметить, что он идет совершать великое и святое дело Божие" (Певницкий 1885: 156). Не случайно протоиерей А. Ковальницкий включал уход за волосами в список тех "мелочей", которые имели ближайшее отношение к богослужебной деятельности. Он советовал священникам перед выходом из дома на литургию поправлять на себе платье и волосы и следить за тем, чтобы волосы были причесанными и всегда находились в "безукоризненном приличии" (Ковальницкий 1901: 22, 34). В литературе, адресованной священникам, можно встретить и такие рекомендации: "При открытых дверях или во время стояния посреди храма священник служащий не должен в виду всех заниматься убранством и благоустройством своей головы и лица; все это и подобное должно заблаговременно упорядочить в стороне" (Михайловский 1890: 8-9). Симптоматично, что прилюдное символическое расчесывание волос гребнем посреди храма во время богослужения служило частью ритуального облачения епископа. Уход за собой во время богослужения был допустим только в контексте обряда, как его составная часть, в противном случае, будучи "мирским" делом, расценивался как оскорбление священнодействия[11].

Волосы и идеология

 

Интересующая нас история имела одну важную особенность: в переходные для церкви времена длинные волосы начинали связываться с определенной идеологией и прочитываться как символ тех или иных идейных течений.

 

Возможно, впервые эта связь проявилась во времена церковных реформ второй половины XVII века, в то самое время, когда прическа священника представляла собой некий переходный тип: волосы уже не обрезались, но маковку продолжал венчать "терновый венец". Несмотря на то что преобразования Никона собственно волос, как кажется, не затронули, происходящие перемены все же способствовали окончательному утверждению нового обычая "растить власы". Мода на власоращение хорошо "вписалась" в те тенденции, которые характеризовали время реформ с их ориентацией на греческие образцы. Не случайно поэтому, что для противников преобразований власоращение становится знаком новообрядцев. Наряду с другими действительно новыми деталями во внешнем облике священников[12] длинные волосы начинают выражать идею перемен и формировать образ "никоновского" попа. На одной сравнительной религиозной картинке символов старого и нового времени можно заметить и отличие в прическах духовных лиц: "никоновский" поп изображен с длинными волосами, в то время как старообрядец - с подстриженными (Тарасов 1995: 87, ил. 20). Как говорил о новообрядцах писатель-старовер Иван Васильев: "Власоращение, париконошение и брадобритие оправдывают в своих книгах и не вменяют сего во грех" (Тарасов 1995: 92). Не случайно расчесанные, как у девки, волосы - деталь карикатурного образа "новолюбца", созданного протопопом Аввакумом: "В карету сядет, растопырится, что пузырь на воде, сидя в карете на подушки, расчесав волосы, что девка, да едет, выставив рожу на площади" (Аввакум 1997: 220-221).

 

Длинные волосы священников опять оказываются в центре общественного внимания во второй половине XIX - начале XX века, в период бурного обсуждения дальнейшей судьбы церкви. К этому времени власоращение уже прочно вошло в быт духовенства и стало неотъемлемой частью образа "попа". Однако та "архаичность" обычая "растить власы", которая привлекала к себе консервативных священников, отталкивала сторонников перемен. В их глазах "древность" оборачивалась "дремучестью": длинные волосы становятся воплощением отсталости и неразвитости в той же степени, что и длиннополая ряса и борода. Споры о волосах становятся частью споров о внешнем виде священника будущего и напрямую соотносятся с вопросом об улучшении быта духовенства. Среди иереев, особенно молодых, появляются поклонники светских коротких стрижек.

 

Для "длинноволосых" их образ был проявлением фундаментального принципа разграничения "своих" и "чужих", "внешним отличием" священнического "звания". Протоиерей А. Ковальницкий замечал: "…волосами, как и костюмом, православный священник резко выделяется среди общества, <…> резкое отличие священника по его внешнему виду сразу указывает обществу на священника как на лицо, у которого оно должно учиться христианским добродетелям" (Ковальницкий 1901: 34). Посягательства на одежду и волосы расценивались как последовательное проявление "нелюбви" мира ко всему "немирскому" в пастырях: "Кому-то опять помешали священнические "хламиды" и священнические "гривы", как бельмо на глазу", - писал один обозреватель (З. 1878: 402). Священнослужители из консерваторов настаивали на "нравственной целесообразности" традиции отпускать волосы и указывали на прямую зависимость между одеждой и самодисциплиной. "Не во все те места идут священники, куда увлекает вихрь современной распущенности обыкновенного человека, и это еще поддерживает священника на некотором нравственном пьедестале", - писал священник Василий Яхонтов (Яхонтов 1878: 16). Заботы и попечение о переменах кажутся им непрошеными и безосновательными. Возможность преобразований вызывает опасения, что перемены внешние могут привести к переменам внутренним: "…существенные изменения в одеждах имеют своим непременным последствием изменение в направлении духа, движущего людьми" (Певницкий 1885: 147). Несмотря на то что вопрос о каноничности власоращения уходит на второй план по сравнению с вопросом о целесообразности, адепты старых традиций все же напоминают: "Для священника, сознающего свое назоретство (так! - В.М.) пред Богом, наша грива - дорогой для нас символ" (Яхонтов 1878: 16).

 

Одним из проповедников передовых взглядов становится журнал "Церковно-общественный вестник", на страницах которого в конце 70-х годов XIX в. активно критикуется привязанность православного духовенства к своей "духовной вывеске". Длинные волосы и широкополые рясы предлагается сдать "в исторические музеумы" (Мирянин 1878: 4) и переменить их в согласии со вкусами времени. "Не осрамить вас желает мир, а сделать приличнее", - писал, обращаясь к священникам, один из сторонников реформ в одежде[13] (З. 1878: 5). Светский костюм и стрижка кажутся панацеей от издевательств народа и способом сблизить пастыря с паствой. Ссылки на ветхозаветных назореев трактуются как натянутые; связь между назореями и современными священниками оспаривается (З. 1878: 5; Украшение священников 1909: 12).

 

Длинные волосы становятся внешним проявлением "старой" идеологии. Не случайно поэтому, что сторонник реформ Е. Голубинский в своей статье "Русская церковь в отношении к желаемым в ней улучшениям" наряду с предложениями о переменах в управлении, богослужении, образовании, пастырстве, миссионерстве, свободе слова и др. не преминул, тем не менее, оговорить отдельным пунктом необходимость приходскому духовенству и монашеству "головы стричь" (Голубинский 1913: 98, 99).

 

В советское время, в годы навязывания атеистической идеологии, особое звучание получает идея христианского проповедничества через внешние знаки (см., напр.: Теодорович 1927). Симптоматично, что в разговорах о волосах появляются "военные" метафоры. Именуя священников "духовной армией", протопресвитер Т. Теодорович размышляет о "соответствующем покрове волос" (и о длинной широкой одежде) как о "духовном мундире" (Теодорович 1927: 15, 24)[14]. Между тем в отношении к волосам наблюдается очередной перекос. "В моду" входит вид подчеркнуто старомодного, то есть чрезмерно обросшего, батюшки. И это не случайно: после времен обновления церкви и гонений на ее служителей длинные волосы священников становятся важным признаком неповрежденного православия. Известный мыслитель и диссидент священник Сергей Желудков писал в 1963 году: "А в последнее время появились эксцентрики, которые заплетают свои православные волосы в косы, в женские прически - и в таком виде облачаются в священные ризы, предстоят алтарю. <…> В высшей степени удивительно, загадочно - как архиереи и народ церковный могут терпеть это кощунственное уродство" (Желудков - интернет-сайт). Видные церковные деятели говорят даже о "культе волос". В одном из своих писем Д.И. Огицкий отмечал: "Святые отцы обрезали и выметали их (волосы. - В.М.) вместе с мусором, как мы это делаем с обрезанными ногтями или шелухой от семечек. У нас же в религиозном сознании большинства иерейский волос превратился в святыню, в непременное условие благодатности, в нечто почти столь же обязательное, как антиминс"[15] (Переписка Д.И. Огицкого - интернет-сайт).

 

Нарастает обеспокоенность, что "карикатурная волосатость" может навредить церковному делу. Звучат призывы к соблюдению "внешней чистоты" и "элементарной опрятности". Требования умеренности вновь становятся актуальными. "В общем, я за длинные волосы, но не непомерно длинные" - писал Д.И. Огицкий (Переписка Д.И. Огицкого - интернет-сайт). Профессор архимандрит Киприан (Керн) учил: "Умеренно подстриженные волосы, подровненная борода и в меру укороченные усы никак не могут уменьшить духовности священника и подать повод к упреку в щегольстве" (Архимандрит Киприан 1996: 92).

 

В современной России длинные волосы священников по-прежнему остаются их важным отличительным признаком. Однако, как кажется, споры вокруг них поутихли - настало время стабилизации. Иереям предоставлена бóльшая свобода в выборе своего головного убранства. Осведомленных мирян, как и раньше, волнует апостольская заповедь о запрещении "растить власы", и вопрос "почему священники носят длинные волосы" - весьма популярен на сайтах в Интернете, где предусмотрено общение пастырей с пасомыми. Ответы священников традиционны и опираются на противопоставление "мира" и "клира"[16]. История длинных волос продолжается.

Литература

 

Аввакум 1997 - Аввакум, протопоп. Житие протопопа Аввакума им самим написанное и другие его сочинения. М., 1997.

 

Архимандрит Киприан 1996 - Архимандрит Киприан, профессор. Православное пастырское служение. СПб., 1996.

 

Брикнер 1996 - Брикнер А. История Петра Великого. В 2 т. М., 1996.

 

Булгаков 1913 - Булгаков С. - Настольная книга для священно-церковно служителей. (Сборник сведений касающихся преимущественно практической деятельности отечественного духовенства). Киев, 1913.

 

Голубинский 1913 - Голубинский Е. Русская церковь в отношении к желаемым в ней улучшениям // О реформе и быте русской церкви. Сборник статей. М., 1913.

 

Голубинский 1997 - Голубинский Е. История русской церкви. В 3 т. М., 1997.

 

Даль 2000 - Даль В. Толковый словарь живого великорусского языка. В 4 т. М., 2000.

 

Дмитриевский 1904 - Дмитриевский А., профессор. Ставленник. Руководство для священно-церковно-служителей и избранных в епископа, при их хиротониях, посвящениях и награждениях знаками духовных отличий, с подробным объяснением всех обрядов и молитвословий. Киев, 1904.

 

Желудков - интернет-сайт - Желудков С., священник. Литургические заметки.

 

З. 1878 - З. Журнальные и газетные толки об одежде служащего духовенства православной церкви // Руководство для сельских пастырей. 1878. N 46.

 

Знаменский 2003 - Знаменский П. Приходское духовенство на Руси. Приходское духовенство в России со времени реформы Петра. СПб., 2003.

 

Иннокентий 1899 - Иннокентий, иеромонах. Пастырское богословие в России за XIX век. Свято-Троицкая Сергиева лавра, 1899.

 

Ковальницкий 1901 - Ковальницкий А., протоиерей. Мелочи в обыденной жизни священника. Варшава, 1901.

 

Леонтьева 2002 - Леонтьева Т. Вера и прогресс: православное сельское духовенство России во второй половине XIX - начале ХХ вв. М., 2002.

 

Малеин 1910 - Малеин И. Мои воспоминания. С портретом и факсимиле автора. Тверь, 1910.

 

Мирянин 1878 - Мирянин. О волосах священников // Церковно-общественный вестник. 1878. N 152.

 

Михайловский 1890 - Михайловский В. О благочинии в храме, особенно во время богослужения. СПб., 1890.

 

Неселовский 1906 - Неселовский А. Чины хиротесий и хиротоний (опыт историко-археологического исследования). Каменец-Подольск, 1906.

 

Нечто 1860 - Нечто о ращении власов // Творения святых отцев в русском переводе, с прибавлениями духовного содержания, издаваемые при Московской духовной академии. М., 1860. Кн. 2.

 

Никольский 1889 - Никольский К., протоиерей. О священных одеждах церковнослужителей // Христианское чтение. 1889. Март-апрель.

 

Олеарий 1906 - Олеарий А. Описание путешествия в Московию и через Московию в Персию и обратно. СПб., 1906.

 

[Павел Алеппский] 1898 - [Павел Алеппский, архидиакон]. Путешествие Антиохийского патриарха Макария в Москву в XVII веке. (Извлечение). СПб., 1898.

 

Певницкий 1885 - Певницкий В. Священник. Приготовление к священству и жизнь священника. Киев, 1885.

 

Переписка Д.И. Огицкого - интернет-сайт - Переписка Д.И. Огицкого с епископом Афанасием (Сахаровым).

 

Перри 1871 - Перри Дж. Состояние России при нынешнем царе // Императорское общество истории и древностей российских при Московском университете. М., 1871.

 

Постановления апостольские 1864 - Постановления апостольские (в русском переводе). Казань, 1864.

 

Правила 1994 - Правила православной церкви: С толкованиями Никодима, епископа далматинско-истрийского. В 2 т. М., 1994 (репринтное издание 1911 г.).

 

Розанов 1882 - Розанов А. Записки сельского священника: Быт и нужды православного духовенства. СПб., 1882.

 

Руднев 1870 - Руднев В., священник. Нечто о поповских гуменцах // Душеполезное чтение. 1870. Декабрь.

 

Святитель Николай Сербский - интернет-сайт - Святитель Николай Сербский. Миссионерские письма.

 

Сказания 1847 - Сказания древних путешественников // Московские губернские ведомости. 1847. N 10. Отдел второй, часть неофициальная.

 

Соколов 1906 - Соколов Н. Воспоминания и Автобиография одесского протоиерея Николая Ивановича Соколова // Киевская старина. 1906. Т. 93. N 5/6.

 

Срезневский 2003 - Срезневский И. Материалы для словаря древнерусского языка. В 3 т. М., 2003.

 

Тарасов 1995 - Тарасов О. Икона и благочестие. Очерки иконного дела в императорской России. М., 1995.

 

Теодорович 1927 - Теодорович Т., протопресвитер. Из области церковной дисциплины. Варшава, 1927.

 

Украшение священников 1909 - Украшение священников // Баптист. 1909. N 10.

 

Фасмер 1996 - Фасмер М. Этимологический словарь русского языка. В 4 т. СПб., 1996.

 

Яхонтов 1878 - Яхонтов Василий, священник. Любопытные соображения об улучшении быта духовенства (письмо в редакцию) // Церковный вестник. 1878. N 39.

 

[1] См., напр., грамоту XVI века, где говорится, что "у соборных старост, и у игуменов, и у попов, и у дьяков у посадских, и у пригородских, и у сельских, с местных и не с местных, с плеши по полтине…" (Знаменский 2003: 138).

 

[2] Вот описание, сохранившееся в одном рукописном чине: "…таж перекрестит главу его трижды рукою и постригает и крестообразно глаголя: Во имя Отца и Сына и Святого Духа. <…> Таже некым от клириков постригаема бывает плешь его" (Никольский 1889: 386, сноска 2).

 

[3] О значении этого признака можно судить из письма царевича Алексея Якову Игнатову: "Священника мы при себе не имеем и взять негде... приищи священника, кому можно тайну сию поверить, нестарого и чтоб незнаемый был всеми. И изволь ему объявить, чтобы он поехал ко мне тайно, сложа священнические признаки, т.е. обрил бороду и усы, такожде и гуменца заростить, или всю голову обрить и надеть волосы накладные и немецкое платье надевать" (Брикнер 1996, 1: 319).

 

[4] Хиротесия, в переводе с греческого языка, руковозложение, хиротония - рукопротяжение. Хиротесия бывает при посвящении в низшие церковные должности (чтеца, певца, иподиакона), хиротония - при посвящении в диакона, пресвитера (священника) и епископа. В современном словоупотреблении понятия несколько перепутаны: посвящение в священника называют "рукоположением", а о хиротонии говорят лишь применительно к посвящению в епископа.

 

[5] Чиновник архиерейского священнослужения - это служебник, заключающий в себе те обряды и молитвословия, которые бывают только при архиерейском богослужении (чины посвящения чтеца, диакона, священника, освящения антиминса и др.).

 

[6] "Красоты, данной тебе от природы Богом, не разукрашивай, но смиренномудренно умеряй ее пред людьми. Так, волос космы своей не отращивай, но лучше подрезывай и обстригай ее. <…> Ибо тебе, верующему и человеку Божию, непозволительно отращать волосы на голове и собирать их воедино, т.е. в косу, или завивать их, или беречь их не обстриженными, равно как взивать их, или чрез расческу и завивку делать их кудрявыми, или подкрашивать их" (Постановления апостольские 1864: 5-6).

 

[7] "Власы на голове, ко вреду зрящих, искусственными плетениями располагающих и убирающих, и таким образом неутвержденные души прельщающих, отечески врачуем приличною епитимиею" (Правила 1994, 1: 591). В славянской Кормчей это правило истолковано так: "…растящии власы главы своея, и на долзе пушающе, и плетуще, или виюще, или шаряще, и творяще белы, или чермны, или русы, на вред простейших и лениво живущих человек, таковых святый собор отлучити повеле" (Неселовский 1906: 13).

 

[8] Длинные волосы осуждали, например, Епифаний Кипрский, Феодор Студит, блаженный Иероним, святой Симеон Новый Богослов, святитель Кирилл Александрийский и др.

 

[9] Выражаю глубокую благодарность Г.А. Левинтону за разъяснение данного вопроса.

 

[10] Показательно, что и прочие маргинальные объяснения обычая власоращения так или иначе связывали его с Христом. Вот пример: "Волосы, по православному древнему обычаю, священник носит длинные в ознаменование свободы, данной нам во Христе, в ознаменование того, что "Христос, пришедый в мир и приемый зрак раба, освободил нас в свободу славы чад Божиих" (Ковальницкий 1901: 33-34).

 

[11] Прилюдные манипуляции священников с волосами во время богослужений чреваты их ошибочным толкованием со стороны прихожан. В 2000 году во время экспедиции в Гдовский район Псковской области мы были свидетелями следующей картины. На почитаемом месте Пещёрка шел молебен. Присутствующие на нем женщины сидели. В какой-то момент священник, продолжая стоять к прихожанкам спиной, решил поправить волосы: он снял резинку со своего "хвоста" и тряхнул головой. Эффект был удивительный: все женщины встали со своих мест и начали креститься, вероятно, полагая, что манипуляции с волосами указывают на какое-то важное место в богослужении. Спасибо Сергею Штыркову за то, что он в свое время обратил мое внимание на происходящее.

 

[12] Так, патриарх Никон покровительствовал "моде" на иноземные рясы и камилавки (головные уборы цилиндрической формы), что в среде оппозиционно настроенного духовенства расценивалось как попрание "отцы-преданного" "словенского" обычая ходить в однорядках и скуфьях (см. челобитную Никиты Пустосвята - Невоструев 1867: 284).

 

[13] Ср. с диаметрально противоположным представлением о приличии священников-консерваторов: "…приличие не дозволяет священнику стричь волосы на голове и брить бороду" (Певницкий 1885: 141).

 

[14] Подобное можно найти и в миссионерских письмах епископа Николая (ныне святителя Николая Сербского), который называл священников "офицерами" Царя Небесного, а их волосы - частью "униформы" (святитель Николай Сербский).

 

[15] Антиминс - плат, на котором можно совершать богослужение и который заменяет престол.

 

[16] Вот характерные примеры. Из ответа священника Михаила Воробьева (г. Вольск, Саратовская епархия): "В принципе эта новая традиция не противоречила мнению апостола Павла, указания которого касались главным образом мирян. Священство в силу самой своей природы должно быть выделено в среде верующего народа, в том числе и внешними средствами. В этом заключается общий культурологический принцип отличия сакрального от профанного". Из ответа архиепископа Викентия на вопросы уральцев в студии радиостанции Екатеринбургской епархии "Воскресение": "Можно посмотреть на Священное Писание, где есть указание на то, что священнослужители, как и все христиане, "не от мира сего". И как еще одно отречение от благ современного мира, батюшки носят длинные волосы и бороду".