OptinaRU

Но и при утешениях и сочувствии о. Никандра много на Гавриила все-таки нападали и тоска непонятная и какая-то скука. Тогда было трудно молиться. И Гавриил, окончив работу на кухне, выходил на монастырское кладбище — освежиться и отдохнуть. И вот среди памятников или где- нибудь на паперти храма не раз видит он какую-то скрывающуюся темную фигуру. Это великий старец-затворник иеросхимонах о. Мелхиседек: он по ночам, скрываясь от людей, выходил для молитвы на кладбище. Гавриила он не боялся,— сам выходил к нему навстречу и, не дожидаясь вопроса, начинал говорить ему такие благодатные речи, от которых растоплялся лед душевный, слезы умиления заливали ланиты, и Гавриил готов был стоять часами — лишь бы слушать и оживать в потоках живых, горящих огнем благодати, слов таинственного старца. Одно поражало Гавриила, в конце каждой такой беседы затворник непременно прибавлял: — «учись петь и читать хорошо, тебе придется быть в Москве». Но мысли о Москве у него в голове не было, и потому слова старца проходили как-то мало замеченными. Этому же содействовало то обстоятельство, что прошло уже четыре года со дня вступления Гавриила в обитель, а его все еще не увольняли из мира, и от того он находился в немалой тревоге за свое монашество. И вот, однажды, в такой скорби, он видит ночью сон: будто бы он несет хоругвь с незнакомым изображением Божией Матери и от Нее исходит голос: — Молись и благодари Меня, ибо Я—твоя Помощница. <img src=http://www.optina.ru//photos/blog/19_084.jpg width=450 hspace=10 vspace=10 align=left>Гавриил с умилением лобызал Ее Пречистый Лик и на этом проснулся, а вечером в тот же день о. Никандр привез Гавриилу из Сергиевой Лавры образ Черниговской Божией Матери,— тот самый, который Гавриил видел во сне. На другой день получено было и увольнение Казенной Палаты Радости Гавриила не было конца. С любовью и слезами благодарил он Бога и Царицу Небесную. В скором времени его приуказали к Введенской Оптинской пустыни и облекли в рясофор. Теперь он и по виду — монах. Послушание его было все то же — на «игуменской» кухне. Он достиг в это время уже больших успехов в поварском искусстве и далеко превзошел мирских поваров. Иногда тонкостью вкуса и изяществом убранства блюд, он настолько удивлял приезжих высоких лиц, что они считали недостаточным похвалить приготовление пред о. игуменом, но вызывали самого о. Гавриила и лично выражали ему свое восхищение, а иногда даже и заказывали ему несколько бутылочек квасу или меду, чтобы взять с собой — дома показать. Но все эти похвалы нисколько не интересовали и не надмевали о. Гавриила. У него была высокая напряженная духовная деятельность, ею он интересовался всего более, а не успехами у людей. Он старался приобрести добродетели и паче всего любовь. Ради нее он трудился изо всех сил и не обращал внимания на то, что ему приходилось быть постоянно то в жару, у горячей плиты, то спускаться в ледник, то потным и усталым ночевать в келий, которая зимой промерзала на аршин от пола сплошным льдом, так что мойка была тоже влажная и холодная как лед. Он простужался и болел, тифозной горячкой, а два раза по два месяца был слеп, ничего не видел. Вообще же, как сам Батюшка о себе говорил: — Плоть у него была немощна всегда, а дух всегда бодр весьма. Отчего это происходило? — исключительно от послушания. Оно приобрело ему и практические познания в делах обительских и познание самого себя — в отношении добра и зла, силы и бессилия. И открывалось ему ясно, при указании от старцев, что во всяком деле нужна помощь Божия и там, где приходила,— было все ясно, просто, светло и радостно. Где же нет благословения и помощи Божией, там какой-то духовный тупик, сплошная безвыходность и умирание духа. Потому о. Гавриил всегда начинал всякое дело с молитвы к Богу о помощи и научении и видел эту помощь во всем, что не делал. Озаренный же благодатью Христовой, дух его смирился и усиленно стремился к соединению со Христом через молитву. И, по-видимому, к этому времени нужно относить начало усвоения им делания «непрестанной умносердечной молитвы Иисусовой». Ибо с этого времени он начал чувствовать в себе скопление как бы по отдельным каплям благодатной любви, к которой и Апостол призывает, «николиже отпадающей» — любви. А с любовью сердце его обогатилось простотой и той детской незлобивостью, которая, сияя светом неземной мудрости, сама в себе несет человеку небесные радости. «Аще не умалитесь и не будете как дети, не войдете в Царствие Небесное». В постоянных трудах и послушании и при бдительном руководстве старца преуспевал о. Гавриил во внутренней, духовной жизни. Более и более познавал он спасительность монашества, возлюбил его и всем сердцем стремился к нему. В простоте сердечной он искренне радовался, когда видел чье-нибудь пострижение, и долго не замечал, что его, столь ревностно трудившегося для обители и спасения своего, как бы обходят пострижением, не обращают внимания на его пламенное желание быть монахом. <img src=http://www.optina.ru/photos/albums/2169.jpg width=450 hspace=10 vspace=10 align=left>Радовался и умилялся он, когда постригали сначала 12 человек, а потом 20 человек и, наконец, сразу 40 человек, притом по времени поступления в Пустынь уже ближайших к нему, один из избранников — о. Никифор — был принят даже в один день с о. Гавриилом. Это обстоятельство послужило толчком к новому отношению о. Гавриила и к себе и к пустыни. Его мучило недоумение: почему его обходят? Какая причина? — тем более это было странно и непонятно для него, чем более он узнавал, что им довольны и о. игумен, и старцы, и что последние даже просили постричь о. Гавриила. Просил о пострижении его и о. Никандр, но получил отказ и с печалью поведал о том о. Гавриилу. — Касатик,— я просил о. игумена постричь тебя в мантию, а он мне ответил: Да!..— постриги его, а он и уйдет от нас. Как стрелы слова эти пронзили сердце о. Гавриила,— он даже на ногах не мог стоять, закружилась голова, в груди остановилось дыхание и он лег... Не скоро овладел собою. В голове между тем зароди-лось еще небывалые доселе мысли — Что же? — Бог — везде Бог... да и монахи, ведь и всюду такие же монахи,— святые!.. и обители мнози! Так в простоте своего сердца думал Гавриил, не видев других монахов, кроме Оптинских. — Там нуждаются в монахах и меня зовут усиленно: а здесь, видимо не нуждаются, особенно во мне. Уйду,— здесь я не нужен. Так зародилось желание уйти. Неизвестно, как отнеслись к нему старцы, Батюшка об этом никогда не говорил. Но во всяком случав, о намерении о. Гавриила никто в пустыни не знал, так как он и вида не подавал и послушание свое исправлял с прежним усердием. Осенью, в октябре, он попросился на богомолье в Киев, и о. игумен отпустил его в сопровождении еще трех почтенных монахов. В Киеве они пробыли две недели, приобщились Святых Христовых Тайн и усердно молились у всех Киевских святынь. Впоследствии Батюшка рассказывал, что ему особенно нравилось бывать в пещерах — у нетленных мощей преподобных, причем, сколько раз ни подходил он к мощам преп. Пимена многоболезненного, и — всякий раз непременно чувствовал какую-то особенную теплоту в теле своем и вообще переживал состояние совершенно особенное, и немало удивлялся этому и просил угодников Божиих помочь ему в будущем. Из Киева все четыре путника поехали в Москву. О. Гавриил остановился в Высоко-Петровском монастыре у о. Архимандрита Григория. Последний и прежде еще звал его к себе, а теперь уже со всею силою стал убеждать перейти к нему в Петровский монастырь, обласкал скорбящего и обещал в самом непродолжительном времени постричь в мантию. Храмы монастырские о. Гавриилу понравились, и он решил подать прошение о переводе митрополиту Иннокентию. И перевод состоялся. Но о. Гавриил вернулся пока в Оптину пустынь и опять вида не подавал о своем переходе в Москву. Между тем стал постепенно продавать свои вещи, но, получив за них деньги,— до времени оставлял вещи на своем месте, так что и наружно не было еще заметно его сборов. Однако нужно было выяснить — отпустит ли его Оптина пустынь? Для этого о. Гавриил пошел к письмоводителю о. Макарию, и тот дал успокоительный ответ: нет-де основания задерживать одного человека из братства в 300 человек. От письмоводителя весть об уходе о. Гавриила тотчас распространилась по обители. Узнали и о. Игумен и о. Никандр. Последний особенно печалился и горевал и всеми способами старался отклонить своего духовного друга от принятого решения. Он указывал и на хлопоты о. игумена по увольнению о. Гавриила из мира, и на его власть дать нелестную аттестацию, и обещал и скорое пострижение в монашество, и лучшую келию, и наконец, видя непреклонность о. Гавриила, сказал, обливаясь слезами: — Касатик! — ты идешь на крест, там тебе тяжело будет!.. О. Гавриилу тоже трудно было сдержать слезы, но он кое-как крепился и твердо ответил: — Что же? — ведь и из мира я шел на крест! Пусть эта крестная сила будет со мною до смерти. О. Никандр однако не успокоился,— опять приходит и сообщает, что о. игумен переводит о. Гавриила на клиросное послушание — петь и читать, и даст новую хорошую келию — и опять уговаривает: — Только ты останься! мы все тебя просим... Но о. Гавриил, хотя и перешел в новую прекрасную келию, которая была как рай в сравнении с прежней, холодной промерзлой башней, однако подчеркивал и оттенял для него прежнюю несправедливость обхода его монашеством. Поэтому, когда у него произошел прошальный разговор с о. Исаакием,— он со всею искренностью открыл всю тяжесть своего чувства — от осознания, что получил отказ в пострижении, он почувствовал себя как бы лишним в Оптинском братстве, ибо по его убеждению — «Монашество есть не награда, а покаяние». И в этом ему отказывают!.. Но он не стесняется объявить себя пламенным искателем монашества, и ради этого идет даже в Москву, где с радостью дают ему по-стрижение. Ибо «наружный вид монаха необходим и для внутреннего монаха», т. е. для души, сердца, разума и воли. О. игумен, видимо, был тронут настроением и словами о. Гавриила и потому обешал постричь его даже через неделю, если о. Гавриил пожелает остаться. Но последний, кланяясь в ноги о. игумену, просил не оставить этой милостью на буду шее время, если не оправдаются его надежды на Москву, а остаться в Оптиной не согласился, — «Иначе-де и вы станете считать меня нетвердым монахом, колеблющимся туда и сюда». Простившись и поблагодарив о. игумена, о. Гавриил быстро собрался к отъезду и, покинул Оптину пустынь, о которой до последнего времени вспоминал со слезами умиления и благодарности. Глава из книги Архимандрита Симеона (Холмогорова) "Един от древних" другие части

Вчера, когда читали канон мученице Агафии, то задумался на словах, выражающих (точных слов не помню) мысль: св. мученица сохранила целомудрие и дерзнула на мучение. Действительно, только тот может иметь мужество и решиться на мученичество, кто сохранил целомудрие – целое мудрование. Под целомудрием надо разуметь не только сохранение тела, но и всего: надо иметь целый ум, целые чувства, целые мысли, целое тело. Тогда вера сохраняется, а имея целую твердую веру, будешь иметь мужество за веру стоять до смерти, претерпеть все мучения. Но сохранить целомудрие одними своими силами нельзя, нужна молитва, чтобы испросить помощь, сохраняющую нас в целомудрии, нужно молиться и Царице Небесной, и святым, чтобы получить помощь, прийти в первоначальное состояние, когда человек был на такой высоте, что отличался «малым чим от ангел» (Пс. 8, 6). Если же человек прилепится к земному, он не захочет, не будет иметь мужества и стоять за веру, не сможет сохранить веру в чистоте, он погрязнет в земном. Но как помочь ему, когда он потерял целомудрие, прилепившись к земному? Надо каяться, каяться и каяться. Только покаяние, искренне покаяние может спасти человека. Покаяние есть начало духовной жизни. Помолимся Божией Матери, как сегодня и название празднования «Взыскание погибших», чтобы Она избавила нас от тины греховной. Аминь.

Пред праздником Преображения Христова брат Гавриил возвратился снова в пустынь. Он теперь хорошо поправился, имел свежий здоровый вид, и даже пополнел. С этого времени,— как говаривал впоследствии сам батюшка-старец,— он и стал приобретать полноту, доходившую до тучности: он очень тяготился ею, а иногда, впрочем и вышучивал ее; — «Есть где благодати разгуляться!».. - При этом он однажды прибавил: — «А все — за осуждение!... Увидел я раз в Оптинской пустыни одного схимника, идет толстый такой... Народ подходит к нему под благословение. Я—не то, чтоб осудил, а так просто подумал только с удивлением: — «Вот так схимник!.. » — да и позабыл об этом. А потом, когда лежал больной пять лет лихорадкой, вижу раз во сне себя толстым-претолстым, таким, что ноги — как бревна, и от колен даже не сходятся между собой... А в то же время как бы голос как-то говорил мне: — «Если хочешь быть здоровым, то будешь вот таким». <img src=http://www.optina.ru/photos/albums/4483.jpg width=300 hspace=10 vspace=10 align=right>А я в каком-то ужасе и с неприятным чувством как бы воскликнул:— Господи!.. да что же это такое?..» — и проснулся... да вот и растолстел. Видишь — каким стал! Боюсь только, не соблазняются ли люди на мою толщину?..» — и поникнет головой. А потом вдруг весело прибавит: — «Ну, да это для моего смирения полезно». По возвращении в Оптину пустынь, брат Гавриил тотчас пошел на благословение к о. игумену Исаакию и к старцу о. Иллариону и подробно им поведал обо всем происшедшем: о поведении заводской молодежи, о чудном спасении от пожара и о своих чувствах при этом. — Оба они очень удивлялись милости Царицы Небесной, а старец, кроме того, выяснил ему всю пользу послушания, ради которого Господь сотворил с ним тоже своего рода чудо —сохранил от запаления страсти душевную его хату. От слов старца умилилось сердце Гавриила, прошла тень и того смущения, которое он чувствовал от мирского бесстыдства возле обители. Свет благодати ярче прежнего осветил его душевную хату и расширил взгляд его на многообразие диавольских ухищрений. Поговев, он уже с радостью готов был снова ехать на рыбную ловлю, но в это время о. игумен переменил ему послушание — назначил в помощники погребничему о. Дорофею, варить квасы, солить капусту, огурцы и грибы, хранить масло и т.д. На первых порах службы в погребе Гавриил почувствовал странное и непонятное влечение есть коровье масло, —подобное прежнему влечению есть редьку. И он нет-нет да и возьмет, бывало, кусок масла. Казалось — так вкусно!.. Но брал масло без спроса и благословения старца: спросить же почему-то стыдился. Наконец, решился рассказать ему о своем влечении есть масло. Старец пожурил его шутливо —«Крадешь-де», но с улыбкой благословил есть сколько угодно. И вот, с радостью бежит Гавриил обратно: — Ну,— думает,— теперь-то уж я поем!.. Пришел в погреб — и прямо к маслу. Берет кусок — ест, не нравится, берет другой — положительно не вкусно... — Странно... что бы это значило? — недоумевает Гавриил, и опять идет к старцу со своим удивлением. — Из слов твоих видно, — сказал ему старец, — что желание есть масло было приражением бесовским: красть, да есть потихоньку. Могло выйти для тебя что-нибудь нехорошее... А когда ты взял благословение есть масло,— бес и отступил от тебя, отступила и страсть есть масло. Видишь ли, какой опасности миновал ты и как полезно и необходимо делать все с благословения старца. Ведь старцу и дано послушание — охранять братию от нападения бесов силою Божией, а не своей... <img src=http://www.optina.ru/photos/albums/4469.jpg width=400 hspace=10 vspace=10 align=left>Немало удивлялся Гавриил словам старца, и в то же время у него точно глаза открылись на бесовские ухищрения — завлекать человека в падение через собственные человеческие чувства и мысли, по-видимому, совершенно невинные и даже подобные прежним святым и полезным. С этого времени Гавриил стал еще более тщательно следить за собою и все свои помыслы и намерения открывать старцу. И при этом ему стало уже ясно, что когда человек чувствует пристрастие к чему-либо, то это есть уже прельщение бесовское и человек тогда является пленником, рабом врага, лишенным свободы. Потому-то при открытии помыслов старцу и жилось Гавриилу весело, легко и свободно, хотя трудов — тяжелых и черных по послушанию было очень много... Из-за простуд на погребе перевели Гавриила опять в хлебную, потом в булочную (в булочной пекли булки, баранки, куличи, пироги, заготовляли лапшу и сухари и т.д.— не только для обители, но и по частным заказам из города Козельска и даже в столицы). А через полгода — в просфорную и, наконец, сам о. игумен взял его на так называемую «игуменскую кухню», хотя она собственно обслуживала всех богомольцев, в громадном количестве посещающих Оптину пустынь ради старцев. И здесь послушание для Гавриила было тяжелое и трудное — не только по трудам телесным, но и по условиям душевной жизни. Поставили его «старшим» на кухне, где работали несколько наемных поваров, а Гавриил между тем не знал ни кулинарного искусства, ни даже специальных названий кухонных вещей и принадлежностей. Конечно, повара сразу подметили это и стали поднимать своего«старшего» на смех. Гавриил же был доверчив и прост до наивности, так как дома был воспитан и приучен говорить и слышать только одну правду. На этом и попадался. Бывало повара скажут ему: — «иди к о. Никандру,— попроси «зашеину». Гавриил спроста идет к старшему келейнику о. игумена и совершенно серьезно говорит ему: — «Батюшка, о.Никандр,— благословите мне зашеину!» О. Никандр,— Царство ему Небесное — был не только добрейшей души человек, но и подвижник, он был родственник по крови и духу великому по святости и дару рассудительности настоятелю Оптиной пустыни — схиархимандриту Моисею: услышит он просьбу Гавриила о «зашеине» и даже зарумянится, улыбнется и скажет: — «Касатик,— да ведь над тобой смеются!.. Озорники!.. Ты ведь просишь себе «зашеину», т.е. дать тебе по шее. Пойдем, касатик,— я их проберу». Тот приходит на кухню, а повара уже не смеются. Однако о. Никандр, хотя и мягко, но внушительно, бывало скажет им: — «Вы что это, озорники озоруете!? Если видите, что брат Гавриил всему веру имеет, так это от того, что он до вас никем не был еще обманут и слова лживого не слыхал. И вот, где же ложь? — в обители!.. Как вам не стыдно?! Да вам и самим не мешало бы иметь эту веру и простоту!.. Простота не глупость, а признак высокой нравственности». Стыдно станет поварам — краснеют. А Гавриил со слезами благодарности готов целовать руки своего милого благодатного защитника, и с еще большим доверием относится к нему и слушает всякое его слово. Однако и сам о. Никандр еще не познавал всей простоты Гавриила. Говорит он раз: «Касатик,— свари-ка ты десяток яичек в мешочке». И, вот, Гавриил ищет подходящий мешочек, но ничего не нашел, и потому порешил оторвать рукав сорочки и в этом самодельном мешочке сварил яйца вкрутую. Приходит о. Никандр, берет одно яйцо — крутое, разбивает другое — крутое!.. — Касатик, да что ж ты не сварил в мешочке? Гавриил краснеет. — Простите, батюшка, я мешочка не нашел. Догадался о. Никандр в чем дело, смеется добрым смехом и участливо объяснил своему любимцу, что значит этот «мешочек». В другой раз вышла такая же история с варкой картофеля «в мундире»... И о. Никандр уже сам наблюдал за Гавриилом и вовремя успел предупредить наивное недоумение Гавриила насчет «мундира». Смешливым поварам опять дан был урок: — «Чего вы смеетесь? Мундир надевают только на человека, а не на картофель. На картофеле — кожица или скорлупа. Так и надобно людям говорить: «свари картофель в скорлупе». Вот касатик и прав, ибо до его слуха еще не доходило извращенного слова». Так и во всем о. Никандр был истинным ангелом-хранителем для брата Гавриила, а Гавриил платил ему преданнейшей любовью и в задушевных беседах с о. Никандром почерпал для себяи утешение, и ободрение, и укрепление в святой жизни монашеской, и тем более, что о. Никандр и на деле являл пример святой любви и самоотречения. Нередко случалось,— приезжали в глухую полночь новые богомольцы и просили поесть. Усталого Гавриила будили, и он безропотно принимался на кухне опять за то же дело. Жалел его о. Никандр, и бывало,— вовсе не обязанный,— сам на кухне помогал ему — старший — младшему...— по заповеди Христовой. Глухая ночь, а он, не смотря на страшную усталость, чистит картошку, готовит посуду,— только бы успокоить собрата, утешить его в труде словами и какой-нибудь помощью. Эта самоотверженная любовь о Христе еще более соединила их, и были они как бы родные братья, единым путем шедшие в Небесное Отечество. Глава из книги Архимандрита Симеона (Холмогорова) "Един от древних" другие части

Каждая страсть есть болезнь души; ведь зависть, гнев, скупость – не телесны, а душевны. Лечат больное тело, тем более необходимо лечить больную душу. Для борьбы со страстями и существуют монастыри. Впрочем, и мирские люди не могут быть избавлены от этой борьбы, если хотят спасения. Вот и у нас в Скиту ведется борьба. Никто сразу не делается бесстрастным. Один поступает гордым, другой – блудник, если не чувственный, то мысленный, третий так зол, что мимо него проходить надо со страхом, четвертый скуп, дорожит каждой копейкой, так что невольно скажешь, зачем же он в монастырь шел? Пятый – чревоугодник, ему все есть хочется. – Ведь ты уже был на трапезе? – говорят ему. – Что мне трапеза, мне этого мало, – отвечает и ест потихоньку в келлии, устраивая себе и полдник, и полунощник и т.д. И все в таком роде. Такие люди сами сознают свои грехи и каются в них, но вначале исправление идет медленно. Опытные в духовной жизни старцы смотрят на них снисходительно: ведь он – новоначальный, что же от него еще ждать? Но проходит лет двадцать пять, и видим, что труды не пропали даром. Из чревоугодника сделался постник, из блудника – целомудренный, имеющий всегда в мыслях Господа, из злобного – любвеобильный, из гордого – смиренный и т.д. В миру редко кто знает об этой борьбе. На вопрос – как спастись? – более благонамеренные отвечают: «Надо молиться Богу для спасения, а будешь молиться – то и спасешься». И не выходят из этого круга. А между тем, молитва человека страстного не спасет его. Цель, единственная цель нашей жизни и заключается в том, чтобы искоренить страсти и заменить их противоположными добродетелями. Начинать эту борьбу лучше всего так: хотя нам присущи все страсти, но одни в большей степени, другие в меньшей. Надо определить, какая страсть в нас господствует, и против нее вооружиться. Вести борьбу со всеми страстями сразу невозможно: задушат. Победив одну страсть, переходить к искоренению другой и т.д. (из бесед преподобного Варсонофия Оптинского)

Наконец, прибыли на место, и единственный обитатель маленькой избушки-караулки — рясофорный послушник о. Владимир встретил собрата радушно. Незаметно прошла неделя их совместной жизни. Гавриил от свежего воздуха стал чувствовать себя немного лучше. Тут скоро из монастыря приехали еще трое послушников на двух телегах за рыбой к празднику, пригласили на помощь еще несколько человек из крестьян и наловили рыбы пудов на сто. Часть отвезли в пустынь, а пудов 20 самой крупной рыбы посадили в огромные садки. С рыбой уехал в обитель и о. Владимир — поговеть. Брат Гавриил остался теперь один сторожить рыбу в садках и в озере, один в незнакомом месте, среди чужих людей, и притом едва в силах ноги переставлять. Зато с ним был Бог и благословение старца. По отъезде о. Владимира для Гавриила наступило время полного одиночества. Тишина и уединенность места еше более содействовали полному отрешению от мира и возвышению духа, тем более и тело, изможденное пятилетней болезнью, совершенно высохшее, похожее скорее на мертвеца и даже с запахом гнили,— уже не препятствовало горению сердца в молитве и любви к Богу. Ведь «Пустынным непрестанное Божественное желание бывает, мира сущим суетного кроме». <img src=http://www.optina.ru/photos/albums/2976.jpg width=400 hspace=10 vspace=10 align=left>А брат Гавриил даже и есть ничего не мог и не хотел, да и еды не было никакой. По Божию смотрению случилось так, что о. Владимир, уезжая в монастырь, не догадался посмотреть — какие запасы еды остаются для Гавриила, и самому Гавриилу не пришло на ум позаботиться об этом. А на деле вышло, что не оставалось ничего совершенно: ни куска хлеба, ни круп. На второй-третий день своего одиночества Гавриил как-то забрел на огород, бывший при хатке, и случайно взор его упал на редьку — громадную, крепкую. И безотчетно потянуло его поесть этой редьки. Ухватился он за нее — попробовал вытащить, да не тут-то было, лишь сам упал от слабости, а редька сидит крепкая. Наконец, догадался—выкопал железной лопатой, а редька 10 вершков в длину, чистая, белая. Принес ее в хибарку и давай натирать, да есть. Слезы бегут, пот градом катится, а Гавриил ест да ест. Так всю редьку зараз съел — даже и без хлеба. Уже во время еды он стал чувствовать, что из-под ложечки что-то открывается и уходит вниз, отчего почувствовалось заметное облегчение, и, наконец, совершенно выделился огромный мочалообразный ком, мучавший и истощавший Гавриила столько времени. После этого брат Гавриил стал поправляться и свежеть, а аппетит на редьку все еще держался, и Гавриил ел ее ежедневно. Неожиданно приехал к Гавриилу о. игумен <a href="http://www.optina.ru/starets/isaakiy1_life_short/" target="_blank">Исаакий</a> и старец <a href="http://www.optina.ru/starets/ilarion_life_short/" target="_blank">о. Илларион.</a> Гавриил очень обрадовался, с любовью принял благословение дорогих гостей. Поздоровались, о. игумен спросил Гавриила: — «Не скучаешь ли ты?» — Вашими святыми молитвами — нет, не скучаю. И в то же мгновение вдруг вспомнил, что ведь надобно бы угостить дорогих гостей, а нет ничего... смутился, даже испугался. Они тотчас заметили его смущение, и, расспросив его, с крайним удивлением узнали, что их ученик много дней живет только редькой, да чтением духовных книг. — Вот какая пища-то у него!...— сказал старец, а о. игумен отвернулся и незаметно утирает слезы...Тут же и о. Илларион умилился до слез, и оба, с любовью благословив своего ученика-подвижника, уехали обратно. Брат Гавриил остался опять один, но от внимания и благословения старца и о. игумена у него осталось чувство живительной радости, и опять, как при вступлении в обитель, он всем существом ярко чувствовал помощь Божию себе во всем и соприсутствие Божие — по слову Христову: «Аз есмь с вами во вся дни, до скончания века. Аминь». И это внутреннее чувство, яснее всяких внешних чудес укрепляло его веру в Бога и ревность в спасении. <img src=http://www.optina.ru/photos/albums/2964.jpg width=400 hspace=10 vspace=10 align=left>Но как для дерева испытаниемв крепости служит буря, так и для подвижника пробой его твердости является искушение. Для молодого Гавриила оно явилось в отношении целомудрия. Стояла большая жара, и заводские парни и девицы (с Митиного завода) то и дело купались в пруду, вместе переплыв на эту сторону, почему-то обнаженные выходили на берег, а девицы даже подходили к самой избе и старались соблазнить молодого монаха. Но молитвенное горение сердца сохранило Гавриила: он не почувствовал ни малейшего движения страстного помысла. Наоборот, испытывал отвращение и даже какоето смущение, и в миру живя, он не видал подобного безобразия и бесстыдства... .И сердце его было спокойно. Но враг, как бы мстя за поражение свое, создал для Гавриила новое затруднение. Пришли мужики просить у Гавриила монастырский невод. Гавриил отказал. И вот, на другой день рано утром вдруг загорелась копна соломы у самой хибарки. Искры и дым душили Гавриила, и он выскочил из хибарки, успев захватить с собой только образ Знамения Богоматери. Крепко прижав его к груди, он безмолвно встал между горящей копнойи хибаркой, лицом к огню, и стоит... Вдруг на горящую копну налетел вихрь,закружил ее, поднял вверх — до чиста всю, и как пламенное облако, понес повоздуху на соседнюю деревню. Там поднялся крик, вой,бегут в страхе, не зная куда идет горящая копна. А она покружилась, обрушалась на дом одного мужика и вот все постройки его сразу запылали одним громадным костром. Увидал это мужик и закричал: — Мой грех! мой грех!... ко мне и пришел... и со слезами всенародно каялся в своем мстительном подвиге. Все у мужика сгорело, и постройки, и имущество, и много скота. Но при этом была такая тишина в воздухе, что дом горел как свеча, и пожар на другие избы не распространялся. Видя это, Гавриил все еще стоял в окаменении и глазам не верил. Только что была смертельная опасность, а вот, заступлением Царицы Небесной, чудесно все исчезло, осталось только чисто-начисто выметенное место, где стояла горевшая копна. — Что это, как не чудо милосердия Божия? — и опять с тихими слезами благодарности и радости переживал Гавриил истину Христова слова: «Се Аз свами есмь во вся дни до скончания века». Глава из книги Архимандрита Симеона (Холмогорова) "Един от древних" другие части

Здравствуйте. Меня зовут Алексей, я из Ульяновска. Когда мне снился этот сон я слышал мельком о вашей Пустыни и о батюшке, но не более, т.к только начинал делать первые шаги к воцерковлению. Позже я купил книгу "Житие преподобного Амвросия старца Оптинского" и узнал на фото Батюшку, до этого я не видел изображения преподобного. Сон о преподобном Амвросии Оптинском <img src=http://www.optina.ru/photos/albums/1016.jpg width=300 hspace=10 vspace=10 align=left>Снится мне сон. Поздний, тёплый летний вечер. Красное в облаках небо от почти зашедшего солнца. Невдалеке от меня, по левую сторону, густой сосновый бор, по правую сторону - ветхий, покосившийся от старости и почерневший маленький деревянный домик, келья. Сзади меня небольших размеров озерцо, или лучше сказать, большая, с тинистыми берегами лужа, в которой плещутся люди и разная домашняя скотина.У двери кельи стояли две женщины лет семидесяти в платочках и кого-то ждали. Я подошёл к ним и тоже стал ждать. Открылась дверь, и показался седоволосый с бородой худощавый старичок, одетый в монашескую одежду. "Это прп. Амвросий Оптинский", - пояснили мне женщины, и подошли под благословение. Старичок их благословлял и окроплял святой водичкой. После окропления с их тела стекала по земле какая то жидкость, и текла в сторону большой лужи. "Лужа грехов", - подумалось мне. Я тоже подошёл за благословением. Необъяснимое волнение охватило меня. Я упал перед ним на колени и почувствовал волнение и радость от этого благолепного человека. Взяв меня за руку, он стал в буквальном смысле меня орошать святой водой. Я почувствовал, что промок насквозь, а он всё окроплял меня и окроплял. Некоторые капли, как мне показалось, пролетали сквозь моё тело, и постепенно мне становилось спокойней на душе.Пробудившись от сна, я первым делом рассказал его жене и, взяв отрывной православный календарь, стал искать дату, когда приснился мне этот сон. Оказалось, что в день, когда я лёг спать, была память прп. Амвросия Оптинского, а когда проснулся, был по календарю "собор преподобных Оптинских старцев". Сон был в ночь с 23 по 24 октября 2006 года.

Недавно к Батюшке (о. Варснофию) пришел исповедоваться и побеседовать монастырский иеродиакон о. Варсис. После исповеди он и говорит Батюшке: — Благословите, Батюшка, буду к вам ходить... — Да ты ведь и так ходишь? — Нет, Батюшка, ходить на откровение помыслов. Я их никому не открывал. А теперь иногда спрошу что-либо у старших, а они смеются. Вот я и решил просить у Вас благословения ходить к вам на откровение помыслов... Рассказывая это мне, Батюшка сказал: — Он мне говорит про монастырь, а я думаю: про монастырь что и говорить, ведь и у нас в скиту тоже самое... Это мне Батюшка говорил и объяснял ослабление монашества ослаблением и развратом жизни в миру, ибо естественно, что слабый мир дает и слабых монахов. Взять, например, меня. Какой я монах, какой я послушник? Даже и не похож на монаха. Не велика моя жизнь, но так как я жил с самого рождения все время в миру, и притом еще в городе, то он, т. е. мир, оставил на мне свою печать. "...В Св. Писании, например, в Апокалипсисе и даже в Ветхом Завете, встречается слово "острова". Например: "И острова будут уповать на Бога". Как острова могут уповать? Под словом "острова" разумеются монастыри. А означает весь текст то, что к пришествию антихриста разве в монастыре еще сохранится вера... " — Весь мир находится как бы под влиянием какой-то силы, которая овладевает умом, волей, всеми душевными силами человека. Одна барыня рассказывала, что был у нее сын. Он был религиозен, целомудрен, вообще был хороший мальчик. Сошелся с дурными товарищами и стал неверующим, развратным, словно кто-то овладел им и заставляет его все это делать. Очевидно, что эта посторонняя сила — сила злая. Источник ее — диавол, а люди являются только орудиями, средством. Это антихрист идет в мир, это — его предтечи. Про это апостол говорит: "Послет им духа заблуждения, духа лестча... Зане любви истины не прияша..." (2Фесс. 2:11). Человек остается как бы беззащитным. Настолько им овладевает эта злая сила, что он не сознает, что делает. Даже внушается самоубийство и совершается. А почему это происходит? Потому что не берут оружия в руки: не имеют при себе имени Иисусова и крестного значения. Никто не согласится сотворить молитву Иисусову, да крестное знамение: это такие древности, совершенно отжившие свой век. Из дневника послушника Николая (Белаяева)

На сороковой день после Своего Рождества, согласно предписаниям закона, Господь наш Иисус был принесен родителями в иерусалимский храм, где был встречен праведным Симеоном и Анной пророчицей. Как блаженны лица, которых сподобил Господь быть участниками в событии принесения Его во храм в сороковой день! <img src=http://www.optina.ru//photos/blog/00272-132.jpg width=350 hspace=10 vspace=10 align=left>Праведный Симеон принял на руки свои младенца. Но сей младенец был и Бог совершенный и все содержащий. Симеон касался плоти младенца человека, но Бог-младенец исполнял душу его, равно как и души всех присутствовавших. И вот Симеон поет песнь, Анна пророчествует, Богоматерь с Иосифом благоговейно поклоняются, ибо где Божие посещение, там рай сладости. Душа, сретившая Господа и Им сретенная, вкушает блаженство преестественное. Ибо их Господь есть и наш Господь. Сретившийся с ними готов сретиться и с нами. Но кто способен к встречи с Ним? Только чистые и бесстрастные. А путь к бесстрастию — есть исполнение заповедей Божиих. Каждая заповедь, исполненная и сердцем принятая в закон постоянной деятельности, убивает страсть, себе противную. Все же заповеди, так воспринятые, убивают все страсти и поселяют бесстрастие. Вот почему при Сретении мы видим Владычицу Богородицу, праведного Иосифа Обручника, праведного Симеона Богоприимца и Анну пророчицу, не отходившую от церкви, постом и молитвами служившую Богу день и ночь — все они ревностные исполнители заповедей Божиих. Мы видим сладостный покой духа, веселящегося и поющего. Но сей покой есть плод многолетней, многотрудной и непрерывной деятельности. Не так, что сделал несколько добра и довольно. Нет, надо идти путем заповедей с ранних лет, подобно Богородице, и идти им, не уклоняясь, до глубокой старости, подобно Симеону. Сретение Господне будет наградою за труды всей жизни. Имеяй заповеди Моя, и соблюдаяй их,— говорит Господь,— той есть любяй Мя; а любяй Мя, возлюблен будет Отцем Моим, и Аз возлюблю его, и явлюся ему Сам (Ин. 14, 21). Если явится, то и прият будет; если прият, то и сретен. О, даруй нам, Господи, потрудиться так, чтоб достигнуть сего блаженного предела и сретить Тебя. Аминь. Слово святителя Феофана Затворника, прочитанное на вечернем богослужении в Оптиной пустыни Стихиры праздника на Господи Воззвах <p style="text-align: left"><object data="http://forum.optina.ru/public/mp3player.swf" height="40" type="application/x-shockwave-flash" width="300"> <param name="movie" value="http://forum.optina.ru/public/mp3player.swf" /> <param name="FlashVars" value="mp3=http://dl.dropbox.com/u/10296212/blog/sretenie.mp3&autoplay=0&loop=0&volume=100&showstop=1&showinfo=0" /></object></p><p style="text-align: left"><object data="http://forum.optina.ru/public/mp3player.swf" height="40" type="application/x-shockwave-flash" width="300"> <param name="movie" value="http://forum.optina.ru/public/mp3player.swf" /> <param name="FlashVars" value="mp3=http://dl.dropbox.com/u/10296212/blog/sretenie2.mp3&autoplay=0&loop=0&volume=100&showstop=1&showinfo=0" /></object></p> Видеозаписи моментов Всенощного бдения праздника Сретения Господня <iframe title="YouTube video player" width="640" height="390" src=" http://www.youtube.com/embed/sw6qygMU_dM" frameborder="0" allowfullscreen></iframe> <iframe title="YouTube video player" width="640" height="390" src=" http://www.youtube.com/embed/l1pAFSQNQBk" frameborder="0" allowfullscreen></iframe>

Я присматривался ко всем ивидел: хотя были разные степени, но все они по духу были равны между собою, никто не был ни больше, ни меньше, а были все — одно, одна душа и одна воля — в Боге. Источник — Бог, а проводником, объединяющим и направляющим все силы братства, был старец. И этот Евангельский «квас» любы Христовой заквашивал все «тесто» их. Загораясь духом от таких примеров, и сам юный подвижник Гавриил стал стремиться к достижению любви благодатной. — Кто как, а я взял себе,что полегче,— скромно говаривал Батюшка. <img src=http://www.optina.ru//photos/Skit/skitg3.jpg width=400 hspace=10 vspace=10 align=left>— Кому пост, кому молитва, кому затвор по душе: а я облюбовал себе вот это,— т. е. любовь,— бывало скажет Батюшка. Любовь же, по Апостолу, есть — «союз совершенства», «царица добродетелей». Ибо для этой благодатной любви требуется великое мужество, смирение, беспри- страстность, разумение, рассудительность, благодатная чистота, целомудрие, вообще житие по воле Божией, из любви же к Богу и безо всякой корыстной цели: любовь ко всем — (из любви) к Богу. Ведь не даром же Апостол Павел сказал: «Если я говорю языками человеческими и ангельскими, а любви неимею, то я — медь звенящая или кимвал бряцаюший. Если я имею дар пророчестваи знаю все тайны, и имею всякое познание, всю веру, так что могу горы переставлять, а не имею любви, то я—ничто. И если я раздам все имение свое и отдам тело мое на сожжение, а любви не имею — нет мне в том никакой пользы» <a href="http://bible.optina.ru/new:1kor:13:01" target="_blank">(Кор.13:1-3)</a>. К этой любви благодатнойвлекли старца Гавриила и Все прошлые воспоминания: о родителях и их святой жизни, о чудных видениях, исцелениях, чудесном урожае пшеницы, и более всего — голос Божий: « ты — Мой!». И он старался привить к себе любовь, влагая се всюду, в трудах послушания, в молитве, в отношениях к братиии настоятелю. Но особенно дышало ею благоговейное его отношение к Старцу. Тут душа его, все помыслы его, движения и намерения открывались старцу, как любимому и любящему отцу-авве, который разъяснял ему все сплетения мыслей, указывал выход из искушения и предупреждал от будущих опасностей. Сердце брата Гавриила загоралось духовным умилением и свет надежды на Божию помощь давал всегда ясную бодрящую цель для каждого дела, для каждого дня, в то же время связывая их в одну цель — стяжанию любви о Духе Святе. А помощь Божия действительнобыла близка. Всякое послушание спорилось, дело шло хорошо и обогащало брата Гавриила знаниями и опытом. Потому-то и было ему так радостно и легко жить в Оптиной, все для него было — Бог и любовь Божия! Но вот постигло брата Гавриила испытание. По обязанности звонаря он в какой-то большой праздник поднялся на колокольню, а сам был потный после работы в хлебной. Его сильно там продуло. На другой же день открылся тиф. Кое-как эту болезнь прекратили, но вместо нее привязалась перемежающаяся лихорадка и мучила бедного Гавриила целых пять лет. <img src=http://www.optina.ru/photos/albums/1008.jpg width=300 hspace=10 vspace=10 align=right>Весь он измучился, совершенно лишился аппетита и высох. Силы оставили его... В таком положении, почти без сна, тянулись длинные дни, месяцы, годы, и при этом тяжелые мысли мучили его хуже самой болезни. Ему казалось, что и поступление в монастырь неугодно Богу, что и в монастыре он всем в тягость, и что даже себе не приносит никакой пользы. А все это за то, что ты оставил престарелых родителей,— шептал ему помысел: — а они у тебя святые! Невыдержал Гавриил... Собрал остаток сил, взял палочку и пользуясь послеобеденным временем, когда в Оптиной все отдыхают, кое-как побрел к старцу <a href="http://www.optina.ru/starets/amvrosiy_life_short/">о. Амвросию</a> поведать о себе... Ноги еле движутся... и не дойти бы ему, как вдруг бежит келейник о. Амвросия — о. Иоанн (впоследствии — <a href="http://www.optina.ru/starets/iosif_life_short/">иеросхимонах о. Иосиф</a>, скончавшийся 9 мая 1911 года) и уже издали приветливо кричит: «Батюшка послал меня помочь тебе дойти!» Подхватил его под левую руку и довел до о. Амвросия. Астарец увидел ковыляющего Гавриила и, смеясь, приветствует: — Эй, милый беглец!зачем ты не спросясь ушел? — Батюшка простите... Как мне не пойти сказать вам, батюшка... Помыслы меня замучили... Вот и болею — никакой пользы обители не приношу, все лежу и лихорадка замучила... и думаю, что Богу не угодно мое поступление в обитель... Оскорбил и Бога и родителей своих оскорбил... А теперь и пользы не приношу никакой... да еще за мной же ухаживают.. — А умрем, — тоже не принесем пользы никому никакой! — говорит батюшка о. Амвросий. — Тут как быть?... А Иов терпел? Терпел, брат, Моисей, терпел Елисей, терпел Илия, терплю теперь и я!. Терпи и ты! А помыслов не слушай, они — от беса! — и немного погодя, прибавил: — Думается мне, что ты при поступлении в обитель не во всем раскаялся, оставил грех — оставил лазейку для бесовских помыслов. Думает Гавриил, припоминает,— ничего не вспомнит. А батюшка о. Амвросий как шлепнет его ладонью по лбу,— а сам такой веселый! — Ну вылезай!..— говорит. И вспомнил Ганя, как еще дома в Страстной Четверг наговором под пояском и хлебом он достигал того, чтоих коровы сами, без пастуха, возвращались домой. Он этого не считал за грех и не исповедывал. Слушая об этом наговоре, удивился о. Амвросий, пошутил немного,пожурил и все же наложил небольшую епитимью — на небольшое время по несколько поклонов: да кстати благословил Гавриила спокойно принять новое назначение на рыбные ловли ( в 50 верстах от Оптиной ) — на охрану пруда. — Бог благословит, поезжай туда! За послушание Бог исцелит тебя. Поезжай с Богом! Приняв благословение старца, Гавриил опять побрел в свою больницу. О. Иоанн также бережно помог ему пройти от Скита до обители. Едва вернулся Гавриил, — лихорадка набросилась на него снова и, точно желая отомстить за посещение старца, принялась трясти с ужасающей силой и без того уставшего страдальца. Зубы лязгали, все тело прыгало на койке в потрясающем ознобе. И в это время входит казначей обители о. Флавиан,— большой постник и труженик,— объявить Гавриилу о назначении его на рыбную ловлю, где у того же пруда стоял чугуннолитейный, так называемый «Митин завод». — Ты, братик, долго уж захирел... А мы надумали послать тебя на «Митин завод», на рыбную ловлю Попытался было Гавриил сказать: «благословите»—да трясучка переделала посвоему: — «Бла-ла-ла...го-го... сссло-о-вите-те, ба-ба-ба.. тю-тю-шка-ка...», и осекся в изнеможении. А о. Флавиан, при всей своей строгости в жизни, не выдержал — сам затрясся от внутреннего смеха и, усиливаясь сдержать себя, сказал: — «Хе-хе-ко... Вот еще искушение-то, братик!.. Прости ты меня ради Господа!..» Немного погодя явилась лошадь с телегой. На телегу уложили Кое-какие вещи Гавриила, и самого его посадили, одетого в теплую шубу и шапку. А жара была страшная! Не мудрено, что когда косцы на лугу, увидав трясущегося монаха в таком наряде,— так и грянули со смеху, а их было человек 300! На 7-ой версте был монастырский хутор. Остановились для ночлега, тем более и пассажир был так слаб, что его пришлось на руках отнести прямо на постель. Однако ночь прошла спокойно. Лихорадки не было. А утром явился даже аппетит. Закусили, чем Богпослал и отправились дальше — на Митин завод, все на той же телеге. Глава из книги Архимандрита Симеона (Холмогорова) "Един от древних" другие части

Поминовение всех усопших, пострадавших в годину гонений за веру Христову "Канонизируются не все пострадавшие. Потому что не все насильственно умерли за исповедание веры. В вопросе канонизации важен вопрос чистого и доблестного стояния за веру. Канонизация это не только факт выявления святого, она имеет для Церкви и дидактический смысл. Потому что это исповедничество является образцом для верующих. И поэтому при изучении документов стали возникать вопросы, что кто просто пострадал, но оговорился или полностью оговорил и себя, и других; или играл какую-то двойственную роль, или был в расколе... Потому что наша история этих мучительных лет, она и прекрасная, с одной стороны, очень высокая по количеству мучеников, по их стойкости и чистоте святости. Но в то же время это – страшная эпоха. Она многих как бы развела, породила духовное падение. Так было и в древности. Много падений, отступлений. Люди соглашались на не совсем честные поступки, чтобы не попасть в тюрьму, не погибнуть... Церковь прославляет не всех пострадавших, а тех, кто был заключен за веру в тюрьму и в тюрьме вынес безупречно эти гонения: и допросы, и самую мученическую кончину… У мучеников и исповедников, как и в древности, оставался только такой выбор: или исповедничество – или отступничество. Не все выдерживали эти пытки, потому что человеку не удавалось подавить свою гордость, смириться до того, чтобы даже бесы не могли достать чем-нибудь... И Господь оставлял именно тех, кому недоставало смирения. И они ломались. И в тюрьме, если нет смирения, и человек не старается его получить, то Дух Святой не вселяется и не укрепляет его. Человек оказывается покинутым на свои собственные силы и руки, а перед ним такая махина, которая всё сокрушает". Игумен Дамаскин (Орловский) <iframe title="YouTube video player" width="480" height="390" src="http://www.youtube.com/embed/ph1vLoAtMQY" frameborder="0" allowfullscreen></iframe>

Преподобный Лев Оптинский В чем состоит таинство покаяния: Вы знаете, что таинство покаяния состоит в оставлении тех слабостей, коими были мы побеждаемы, и в сожалении о них. Так и должны поступать, и не сомневаюсь, чтоб вы сего не исполнили. Враг запинает нас каким-нибудь мнением, после наводит смущение, вы сему не покоряйтесь, но уповайте на благость Божию. Не успокаивайтесь, считая себя грешною. +++ ...когда видишь свои грехи и каешься об них, милостив Господь, когда усматривает тебя смирившуюся от тяготы оных, призрит на тебя, и отженет от тебя все вражеские козни, и освободит тебя от страстей. +++ Сила нашего покаяния состоит не в количестве, но качестве и сокрушении сердечном: Сила нашего покаяния состоит не в количестве, но качестве и сокрушении сердечном. Человеколюбивый и Премилостивый Господь по своему милосердию туне нам и сие дарует. Как мы с тобою наклонности имеем к тщеславию и гордыни, а потому нам и не даруется желаемое вами раскаяние и умиление; мы должны все сие со смирением навершать и считать себя хуже всей твари, и покойна будешь. Я, хотя прескверен и триокаянен, но уповаю на милосердие Божие, что не попустит вам впасть в глубину пагубного отчаяния, но своею всемогущею десницею восставит и утвердит впредь на успеяние и совершенное спасение. При уповании на помощь Божию кайтесь: Еще наносится тебе смущение, что будто бы не истинно раскаялась, и потому остаешься неисцеленною от страсти. Не прельщайся сим мнением, мы уверены, что ты ничего не скрыла и себя не оправдала, а дала вражиим помыслам себя смутить, о чем прочти у св. Иоанна Лествичника в 4-ой степени. +++ Мы удостоверяем, что все наказания являются попущением Божиим, чтобы иметь смирение. При уповании на помощь Божию кайтесь. Мы должны каяться о грехах наших, нисходить в бездну смирения...: Против того никто не может спорить, что грехи требуют равнодостойного покаяния. Мы должны каяться о грехах наших, нисходить в бездну смирения, покаянием ввергать себя в пучину неизреченного Божия милосердия и щедрот и надеяться чрез заслуги Спасителя нашего получить прощение. Должны возбуждаться к смирению: когда случится какая скорбь или обида, прощать ближних и памятовать слова Спасителя, «аще же отпущаете человеком согрешения их, и Отец ваш небесный отпустит вам согрешения ваши» (Мф., VI, 14). О покаянии можете и сами читать у св. Иоанна Лествичника, св. Ефрема и у прочих. Все они обнадеживают грешников. Преподобный Макарий Оптинский ...Покаяние тогда только истинно, когда человек, восчувствуя грехи свои, коими прогневал Создателя своего, оставляет греховное действо, сожалеет об оных и раскаивается, и удостоивается прощения благодатию Христовою чрез разрешение священнослужителя Церкви. А когда не оставляет, хоть и кается, то сие не есть покаяние, а даже и опасное, чрезмерное и безрассудное упование на благость Божию, которое, так же как и отчаяние, в равной мере судится пред Богом.+++ Покаяние, говорю, не тогда только, когда придешь к духовнику на исповедь, но имей всегдашний залог оного в сердце своем, памятуя грехи свои, о которых ты кратко воспомянул; чувствуя, кого ты оными оскорбил, удобнее востягнешься <избежишь> от повторения оных. +++ Полагаю, вы имеете понятие о покаянии, что не в том оное только состоит, чтобы исповедать пред отцом духовным грехи свои, но надобно всегда памятовать грехи свои и болезновать сердцем, с надеждою на милосердие Божие. Яко беззаконие мое аз знаю и грех мой предо мною есть выну (Пс. 50, 5), вопиял святой пророк и царь Давид к Богу, а мы на всяк день слово сие произносим, но с таким ли чувством, как он? Не знаю. +++ ...Хотя бы мы и все установленные нам правила исполнили, и велико делание имели, а не стажем болезненна сердца, — ничтожны труды наши. +++ Если же вы в настоящее время и покровенны, помощию Божиею, от дебелых... поползновений, то должны помнить, сколько в прошедшее время впадали вы многими увлечениями в сети вражии, и тем смирять себя, всегда укоряя; и какие бы ни были ваши исправления, но безболезненное делание не носит пользы, якоже ложесна суха и древа неплодна; о сем старец Паисий поучал свою братию, собрав отеческие учения, как пишется в житии его. +++ ..Какое должно быть покаяние, прочитай в 5 Степени Иоанна Лествичника и сличи со своим; да хотя бы и грешны не были, но должно иметь сердечную болезнь и о малых и о вседневных прегрешениях, и при всех наших исправлениях, если не имеем сердечной болезни, то суетно все наше делание; прочти о сем у старца Паисия в житии. +++ ...Какие бы вы ни проходили высокие делания духовные, без болезни сердечной, по слову святых отцов, оные мало нам принесут пользы. +++ ...К смерти мы всегда должны готовиться покаянием, действительность коего измеряется не числом поклонов, а сердечным усердием. Помни, что жертва Богу дух сокрушен: сердце сокрушенно и смиренно Бог не уничижит (Пс. 50, 19); и потому, когда не исполнишь правила, по слабости ли сил или по другой какой причине, заменяй сей недостаток самоукорением и смирением, которое, по слову св. Исаака, и без дел сильно ходатайствовать о нас пред Богом...

"Все человечество можно разделить на две части: фарисеи и мытари. Первые погибают, вторые спасаются. Берегите это сознание своей греховности. Это — самое драгоценное перед Богом. Что спасло мытаря? Конечно, сознание своей греховности: «Боже, милостив буди мне грешному!» Вот эта молитва, которая прошла уже почти два тысячелетия. Но смотрите, мытарь сознает себя грешным, но в то же время надеется на милость Божию. Без надежды нельзя спастись... Господь сказал: «Я пришел спасти не праведных, а грешных...» <a href=" http://bible.optina.ru/new:mf:09:12" target="_blank">(Ср.: Мф.9, 13)</a>. Кто здесь разумеется под праведниками? Это, конечно, относится и к человекам, не сознающим своей греховности, но все-таки грешным" (преп. Варсонофий). * * * "Пишешь, что лучше не грешить, чем каяться. Не грешить хорошо, а согрешившему похвально покаяться. Если удержишься на первом — хорошо, а, не удержавшись, другого средства нет умилостивить Бога, как покаяться. А что ты объяснила, в этом и запинаться не следовало бы, — и запинание твое указывает на ложный стыд. Еще скажу: Богу приятнее грешник кающийся, чем человек не согрешивший, но превозносящийся. Лучше, согрешивши, покаяться, нежели, не согрешая, гордиться этим. Фарисей удержался от греха, но за возношение и осуждение мытаря лишился пред Богом своей праведности, а мытарь, и много согрешивший, чрез смиренное сознание и понесение укоризны от фарисея получил не только прощение грехов, но и восхитил оправдание фарисея. Иди и ты путем мытарева смирения, это путь самый безопасный" (преп. Амвросий). http://dl.dropbox.com/u/10296212/blog/pokayanie.mp3 "Покаяния отверзи ми двери...". Братский хор Оптиной пустыни, всенощное бдение (12.02.11) Слово в неделю о мытаре и фарисее (прочитано на всенощном бдении в Оптиной пустыни) <img src=http://www.optina.ru//photos/blog/DSC00579.jpg width=300 hspace=10 vspace=10 align=left>С нынешней Недели, Недели о мытаре и фарисее, братья и сестры, Святая Церковь начинает петь: «Покаяния отверзи ми двери, Жизнодавче»! Обратим внимание на эти слова. «Покаяния отверзи ми двери». Разве двери эти туги и разве самим нам не отворить их себе? Действительно, туги они для нас иногда бывают, и самим нам, без помощи Божией, никак не отворить их. Нам иногда очень трудно бывает покаяться во грехах, самим вспомнить о грехах, как должно, самим заплакать слезами раскаяния. Нам думается, будто и не грешники мы, нам иногда очень тяжело бывает сходить на исповедь к духовнику, нужным идти не считаем, без исповеди бываем спокойны, как больные в беспамятстве. Отчего же это? Отчего трудно каяться? Отчего тяжело ходить на исповедь? Отчего туги двери покаяния? Оттого же, между прочим, отчего всякие двери могут сделаться туги: долго не отворяй дверей каких-нибудь, долго не ходи в них — они и окрепнут, туги сделаются, и не скоро после отворишь их. Так бывает и с дверьми покаяния: долго не кайся во грехах, долго не ходи на исповедь — и тяжело будет идти, и трудно будет покаяться. Если в тот час или день, как согрешишь ты, о грехе своем не подумаешь, не поскорбишь, не поплачешь, если неделю, месяц, два, три месяца не вспомнишь о нем, то ты уже не сможешь после так скорбеть о нем, как бы раньше поскорбел, тебе уже трудно будет тогда так заплакать, как плачут кающиеся грешники. Все хорошо делать в свое время, а иначе и легкое сделается трудным, и возможное — невозможным. И болезнь, если она застареет, трудно вылечить, и пятно на одежде, если вскорости его не смоешь, нелегко после отмыть; и поле, если всякий год не станешь его полоть, нескоро очистишь от трав негодных. И потому, братья и сестры, каждый день раскаивайтесь во грехах своих; тотчас, как только согрешите, плачьте пред Богом о грехах своих; чаще ходите на исповедь. Не давайте застареваться в себе душевным болезням, поскорей омывайте свои греховные скверны, долго не медлите очищать свою душу от порочных терний. Жизнодавче, поскорее, как можно поскорее покаяния отверзи нам двери; тотчас же, как согрешим, помоги нам каяться, плакать, скорбеть и сокрушаться о грехах. Поскорее помоги нам исповедаться перед духовником, получить от Тебя через него прощение и разрешение от грехов наших. Аминь.

Вот, новоначальный брат Гавриил и на первом своем послушании в хлебной! В монастырях это послушание считается самым трудным и беспокойным, и потому оно является как бы своего рода пробным камнем для испытания послушника. Тут требуется не только хорошая физическая сила и здоровье, но и вообще терпение — основная добродетель Евангельская. «В терпении вашем стяжите души ваша». В хлебной работа пыльная, притом в постоянном жару и поту. Но брат Гавриил с радостью проходил свое послушание и на трудности внешние не обращал внимания. — Ведь я монах! Значит, должен идти путем самоотвержения — отвергнуть себя и не иметь никакой любви к телу и ничего общего с ним и презирать все хотения его. Надо проходить все ужасы и переносить их!. <img src=http://www.optina.ru//photos/blog/i16.jpg width=250 hspace=10 vspace=10 align=left>В Оптиной пустыни брату Гавриилу надо было вставать и в два часа ночи — к утрене. Вместе с другими послушниками он стоял в церкви до кафизм: а как начнут читать кафизмы,— все девять хлебников, в том числе и брат Гавриил, уходят месить хлебы, и, пока тесто «подходило», ложились по лавкам и отдыхали. Потом сажали хлебы в печь и тотчас растворяли новую опару. Как только вынимали из печи первые хлебы,—принимались месить вторые, и дожидаясь их «подхода», пили чай. Затем разделывалипо формам, садили в печь, разводили в третий раз опару. А потом хлебы в печи,— шли на трапезу и обедали. После обеда можно было отдохнуть, но не более полчаса: нужно было вынимать вторые хлебы, разделывать по формам третьи и сажать их в печь. Уже тут только уходили в свои кельи на несколько часов (приблизительно на 5-6), и пользовались этим по своему усмотрению. Затем снова собирались в хлебную и вынимали хлебы, а в семь часов вечера ходили на правило и к Старцу в скит и от туда возвращались к девяти вечера опять делать «постанов» к следующему дню. Таким образом, выпекалось три раза по 25 пудов, всего 75 пудов в сутки. Но брату Гавриилу, кроме того, былопоручено еще ходить ежедневно к ранней обедне — петь на правом клиросе, а впраздники и по воскресеньям — петь в соборе на левом клиросе и звонить в один большой колокол. Трудов было много, свободного времени мало. В таком положении многие из новоначальных начинают скучать, унывать и даже роптать на монастырские порядки. До поступления в монастырь им нередко представляется, что монахи только молятся, и потому сами «готовясь» к монашеству, еще загодя в миру начинают отказываться от работы, живут якобы уже «не от мира сего» и принимают на себя самочинные подвиги, которыми и услаждаются невольно. В такой своеобразной прелести жить в миру,конечно, легче, нежели в монастыре, где требуются и труды и подчинение воли настоятелю и старцам. Еще труднее тем, кто в миру приобрел пристрастие к мясу, водке, легкомысленному поведению. Для таковых скоро наступает утомление и разочарование в себе, ибо видят себя по поступлении в монастырь как бы позади других отставшими, да и враг не дремлет—нагоняет дух уныния. В то же время прежние страсти начинают требовать себе удовлетворения и смущают послушника немонашескими помыслами. Ему бы следовало все свое состояние открыть старцу, ноложный стыд удерживает его, и потому послушник мучится в бесплодной борьбе с собой и приходит в еще большее расстройство и уныние. <img src=http://www.optina.ru/photos/albums/4477.jpg width=500 hspace=10 vspace=10 align=right>У брата Гавриила и было несколько именно таких товарищей по послушанию. И они охотнее открывали свои переживания ему, чем старцу — тем более, что видели его всегда ровным, радостным и даже веселым, при одинаковых трудах с ними. Они знали, что секрет этой бодрости лежит в откровениях помыслов старцу и советах его, и потому начали заказывать брату Гавриилу спросить старца и об их душевных муках. А Ганя, памятуя наставление о. Исаакия, неопустительно ходил к старцу в скит, и если нечего сказать, так просто бывало, получит благословение для себя и для своих товарищей, да кстати о борьбе их поговорит со старцем. При этом ему открывались обе стороны человеческой души: здоровая—святая, и болезненно-греховная, а старец указывал и врачевство от греховного недуга и уполномочивал брата Гавриила руководить его доверителями. Если и сам брат Гавриил чувствовал какие движения в себе греховные, тоже все нес к старцу и свободно открывал перед ним свое сердце. Откровенность, простота и искренность были качествами, которые он воспитал еще в родительском дому, когда все свои мысли и чувства открывал родителям и отних получал советы. Эти советы и тогда были ему полезны, ибо родители жили свято и во всем руководились Св. Евангелием, и примерами и наставлениями Угодников Божиих. Еще тогда эти советы помогли Гане сохранить себя от мирских пристрастий: увлечений, поэтому и в монастыре ему легко было жить, легко открывать себя старцу, пред которым он благоговел, как и вся лучшая братия. А беседы старца? Они были не только елеем на сердечную рану для Гани, но открывали ему и источник святой жизни. И эта жизнь в лице старцев — о. Амвросия, о. Исаакия, о. Иллариона, о. Мелхиседека и других,— была не в дали сотых веков, а тут, у всех пред глазами, исполненная молитвенных трудов, блиставшая дарами Духа Божия, рассуждением, прозорливостью, исцелением и чудесами. Прибавьте к этим живым примерам еще бесчисленные рассказы о недавно — по тому времени — почивших старцах: о. Леониде (+1841), о. Макарие (+ 1860), о. Моисее (+ 1868), которые были еще более могучи духом и славны о Господе и заветами которых старалась жить вся Оптина пустынь. Этим старцам подражали — кто в чем мог, или кому что нравилось, конечно, с благословения и одобрения тоже старцев позднейших. И было то дивно, что привсем разнообразии времени, подвигов и характеров, у всех была одна душа, одно сердце, и это «одно», связующее всех древних и новых подвижников в один неразрывный святой союз, была любовь о Христе. Она привлекала к старцам всех и, как свет от света, зажигала ответную к ним любовь их учеников и духовных чад. Исполненная духом кротости и смирения, она делала Старцев и игуменов оптинских не начальниками над вверенным им братством, а мудрыми Строителями его духовного возрастания, всемирно помогающими каждому брату в его послушании — советом, в скорбях — сочувствием, в искушениях — молитвою. Братия не видели ни в ком из них ни соблазна, ни разрушающего гнева, и потому батюшка о. Гавриил, уже сам будучи старцем, при воспоминании об Оптиной пустыни, всегда говорил: «Да, мы чувствовали там себя, как в среде святых, и ходили со страхом как по земле святой.. Глава из книги Архимандрита Симеона (Холмогорова) "Един от древних" другие части

В начале XI века в Константинополе между искуснейшими в красноречии учителями мудрости произошел спор об этих трех святителях. Одни ставили выше прочих святителей Василия Великого, превосходившего всех словом и делами, твердого нравом, не легко прощающего согрешения и чуждого всего земного; ниже его ставили божественного Иоанна Златоуста: он был расположен к помилованию грешников и скоро допускал их к покаянию. Другие, напротив, возвышали божественного Златоуста, как мужа человеколюбивейшего, понимающего слабость человеческого естества, и как красноречивого витию, наставлявшего всех на покаяние множеством своих медоточивых речей. Иные, наконец, стояли за святого Григория Богослова, утверждая, что он достиг такой высоты в области богословия, что всех побеждал своей мудростью, как в словесных спорах, так и в истолковании догматов веры — поэтому и был назван Богословом. Спустя некоторое время после того, как возникли эти споры, явились великие святители Евхаитскому епископу Иоанну и сказали: «Мы равны у Бога, нет у нас ни разделения, ни противодействия друг другу. Нет между нами ни первого, ни второго. Поэтому повели прекратить споры, ибо как при жизни, так и после кончины мы имеем заботу о приведении к миру и единомыслию всех концов вселенной. Ввиду этого, соедини в один день память о нас и составь нам праздничную службу, а прочим передай, что мы имеем у Бога равное достоинство. Мы же совершающим память о нас будем споспешниками ко спасению». Сказав это, они удалились, а блаженный епископ Иоанн тотчас своими стараниями восстановил мир между враждовавшими и установил праздник трех святителей, как и повелели ему святые. Он установил совершать память их в 30-й день января месяца и составил им службу. Молитвами трех святителей Христос Бог да сохранит нас в мире и единомыслии и да сподобит нас Небесного Своего Царствия. Аминь. (Поучение, прочитанное на вечернем богослужении в Оптиной пустыни) * * * "...Жили на одном острове три пустынника, имевшие у себя икону трех святителей. И как были они люди простые, необразованные, то и молились пред сею иконою не иначе как простою своеобразною молитвою: «Трое вас, и трое нас, помилуйте нас». Так они постоянно твердили одну эту молитву. Вот пристали к этому острову путешественники, а старцы и просят, чтобы они научили их молиться. Путе­шественники начали учить их молитве «Отче наш», а выучив, поплыли далее морем на своем корабле. Но, отплыв несколько от берега, они вдруг увидели, что, учившиеся у них молитве, три старца бегут за ними по водам и кричат: «Остановитесь, мы вашу молитву забыли». Увидев их, ходящих по водам, путешественники изумились и, не останавливаясь, только сказали им: «Молитесь, как умеете». Старцы вернулись и остались при своей молитве". Из писем прп. Амвросия Оптинского

В Оптину Гавриил пришел 13 августа 1864 года и почти тотчас отправился на благословение к достоблаженным Старцам — иеросхимонахам Амвросию и Илариону. Они были известны святостью своей жизни даже и в глухих углах Пермской губернии, а чем ближе Ганя подходилк Оптиной, тем больше узнавал из разговоров со встречными паломниками одуховной рассудительности и прозорливости сих Старцев. <img src=http://content.foto.mail.ru/bk/mop.site/1/i-3.jpg width=300 hspace=10 vspace=10 align=left> Дух загорался. Сердце радостно трепетало в благоговейном предощущении желанной встречи с ними. Ведь —это носители Духа Божия! Земные ангелы и небесные человеки. И вот, наконец, Ганя у о. Амвросия и о. Илариона. Оба старца приветливо приняли юного странника и, как сговорились, направили его к настоятелю — о. игумену Исаакию(впоследствии—архимандрит и схимник: ск.1894 г), но посоветовали прежде поговеть и приобщиться. Ганя так и сделал: начал ходить ко всем службам. Оптина пустынь в то время славилась благолепием своих церковных служб и дивным пением «на подобны». После сельского храма и пения дьячка — противоположность громадная: да еще подошел праздник Успения Божией Матери, когда пение стихир и канона увлекало и самих оптинских певцов... Ганя все забыл и чувствовал себя, как на небе. С величайшим благоговением причастился Святых Христовых Тайн и затем в чувстве умиления снова сходил к Старцам на благословение и от них к о. Исаакию. <img src=http://www.optina.ru/photos/starets/starets_lives/Isaakiy1_1.jpg width=300 hspace=10 vspace=10 align=right>Старцы и настоятель приняли его в число братии: о. Исаакий тут же назначил и послушание Гане — в хлебную, и при этом прибавил: — Это послушание в хлебной проходил и я. Послушание у нас — те же курсы, которые изучают в Академиях. И у нас своя академия... Там сдают экзамены профессорам, а здесь Старцам. Вот я уже настоятель и игумен, а все еще учусь, и хожу часто — не менее разу в неделю, сдаю экзамены Старцу и принимаю себе уроки от Старца... Вот и ты ходи к нему почаще, советуйся с ним по внешнему послушанию — в деле, и по внутреннему движению своих помыслов. Эти помыслы бывают иногда домашними врагами нашими. Нужно открывать их: какие движения, где они заседают, как тебе с ними поступать — с этой поганой ратью. А Старец, как опытный генерал, и научит тебя, как и чем удалить от себя этих врагов и чем хотя бы ослабить силу их. А ослабить их силу можешь только по совету старца... А сам собой не сможешь никогда. Бес вперед знает — где для него предстоит опасность, он и будет устроять из тебя баррикаду, мишень, ставить тебя спиной к старцу, чтобы ты более был обращен к бесу — слушал бесовские помыслы, внушаемые тебе, а не слова старцева назидания. Слушай же это назидание старцево! Слова его тебе — как дождь на руно, в сердце твое снидут. А для беса — это стрелы и раны ему. Вы вместе со старцем воюйте против беса и его полчища. Так ты теперь от сего времени воин Христов, и ты не один, а с тобой и старец. Воюй же и томи томящего тя, да Христа приобрящеши, — как Апостол Павел говорит: «не аз живу, но живет во Мне Христос». Вот как они жили!.. А ведь такие же они были люди, как и мы... (разговоры частью заимствованы нами из «автобиографии» самого старца, частью воспроизведены по памяти с его слов А.О.) Заплакал Ганя от умиления...о. Исаакий заметил его слезы. — «Видишь, вот ты и заплакал!.. Всегда помни день твоего поступления и будь таким же, как теперь. Живи так и спасешься». Пал Ганя ему в ноги, принял благословение и шел, не чуя ног под собой, и при этом плакал так сладко, будто в раю побывал. Сердце его было пленено словами и обращением Старцев и о. Игумена: казалось, с их словами и обращением проникала какая-то благодатная сила в душу его и наполняла ее с сладостным ощущением близости Христовой.— «Не я живу, а живет во мне Христос»,— повторил Ганя слова о. Исаакия. — «Это залог мой и в будущей жизни моей!».. А слезы текут-текут... Нокак радостно, как сладко плакать такими святыми слезами!.. Глава из книги Архимандрита Симеона (Холмогорова) "Един от древних" другие части

В настоящее время не только среди мирян, но и среди молодого духовенства начинает распространяться такое убеждение: вечные муки несовместимы с беспредельным милосердием Божиим, следовательно, муки не вечны. Такое заблуждение происходит от непонимания дела. Вечные муки и вечное блаженство не есть что-нибудь только извне приходящее, но есть, прежде всего, внутри самого человека. "Царствие Божие внутрь вас есть" (Лк. 17, 21). Какие чувства насадит в себе человек при жизни, с тем и отойдет в жизнь вечную. Больное тело мучается на земле, и чем сильнее болезнь, тем больше мучения. Так и душа, зараженная различными болезнями, начинает жестоко мучиться при переходе в вечную жизнь. Неизлечимая телесная болезнь кончается смертью, но как может окончиться душевная болезнь, когда для души нет смерти? Злоба, гнев, раздражительность, блуд и другие душевные недуги – это такие гадины, которые ползут за человеком и в вечную жизнь. Отсюда цель жизни и заключается в том, чтобы здесь на земле раздавить этих гадов, чтобы очистить вполне свою душу и перед смертью сказать со Спасителем нашим: "Грядет бо сего мира князь, и во мне не имать ничесоже" (Ин. 14, 30). Душа грешная, не очищенная покаянием, не может быть в сообществе святых. Если бы и поместили ее в рай, то ей самой нестерпимо бы было там оставаться, и она стремилась бы уйти оттуда. Действительно, каково немилосердной быть среди милостивых, блудной среди целомудренных, злобной среди любвеобильных и т.д.? Один бедный учитель попал однажды на великосветский обед. Посадили его между генералами. Плохо он себя чувствовал; и с ножом и с вилкой не так обращался, как его высокие соседи; подвязал салфетку, – видит – нехорошо, другие соседи не подвязывают; положил на колени, а она предательски на пол скатилась, пришлось нагибаться и поднимать с полу. Блюд было много, учитель от некоторых отказывался, так как не знал как к ним приступить. Весь обед сидел он как на иголках и только мечтал, когда-то он кончится. Все же остальные вели себя как дома, все блюда отведали, весело разговаривали, смеялись. Наконец, обед кончается; после десерта несут последнее блюдо: маленькие стаканчики, наполненные какой-то беловатой жидкостью, поставленные в большие стеклянные чашки. Подали сначала генералу, сидевшему рядом с учителем, тот взял и поставил рядом с собою. Учителю очень хотелось пить, взял он стаканчик и выпил залпом. Не особенно вкусно показалось – вода теплая с мятой. Но каково было смущение бедного учителя, когда он увидел, что все стали полоскать водою рот, и никто эту воду не стал пить. Вконец смущенный, встал он из-за стола и в глубине души дал клятвенное обещание никогда не бывать на великосветских обедах. Если уж на земле так неприятно быть не в своем обществе, то тем более на небе. Из бесед с преподобным Варсонофием, старцем Оптинским Фреска из фотоальбома "Казанский храм. Фрески Страшного Суда"

"Батюшка отец Анатолий, не разберусь я ни в чем, – начал я, – с детских лет бессознательно тянулся в монастырь и уже не в первый раз стучусь и к Вам, в Вашу обитель; а все еще никак не могу развязаться с миром, и кажется мне, что я все больше и больше запутываюсь в сетях сатанинских... <img src=http://content.foto.mail.ru/bk/mop.site/1/i-2.jpg hspace=10 vspace=10 align=left>Боюсь я за свою душу... Откуда это влечение в обитель, какое делает мне жизнь в миру такой немилой, что хочется бежать из него, какое обесценивает в моих глазах всякое мирское дело, не позволяет мне, из опасения измены пред Богом, завязываться мирскими связями, заставляет жить между миром и монастырем, между небом и землей... Если бы Вы знали, как это тяжело, как трудно остаться чистым среди мирской грязи, как болезненны греховные падения и, даже безотносительно к ним, какою бессмысленною кажется мне мирская жизнь, когда сознаешь, что зиждется она на неверном фундаменте, что живут люди не так, как повелел Господь, делают не то дело, какое должны были делать... Иной раз бывает так тяжело от всяких противоречий и перекрестных вопросов, что я боюсь даже думать... Так и кажется, что сойду с ума от своих тяжелых дум"... "А это от гордости", – ответил о. Анатолий. "Какая там гордость, батюшка, – возразил я, – кажется мне, что я сам себя боюсь; всегда я старался быть везде последним, боялся людей, сторонился и прятался от них"... "Это ничего; и гордость бывает разная. Есть гордость мирская – это мудрование; а есть гордость духовная – это самолюбие. Оно и точно, люди воистину с ума сходят, если на свой ум полагаются, да от него всего ожидают. А куда же нашему уму, ничтожному и зараженному, браться не за свое дело. Бери от него то, что он может дать, а большего не требуй... Наш учитель – смирение. Бог гордым противится, а смиренным дает благодать. А благодать Божия – это все... Там тебе и величайшая мудрость. Вот ты смирись, да скажи себе: "Хотя я и песчинка земная, но и обо мне печется Господь, и да свершается надо мною воля Божья"... Вот если ты скажешь это не умом только, но и сердцем, и действительно смело, как и подобает истинному христианину, положишься на Господа, с твердым намерением безропотно подчиниться воле Божией, какова бы она ни была, тогда рассеются пред тобою тучи и выглянет солнышко, и осветит тебя и согреет, и познаешь ты истинную радость от Господа, и все покажется тебе ясным и прозрачным, и перестанешь ты мучиться, и легко станет тебе на душе"... Я почувствовал, как затрепетало мое сердце от этих слов... "Как глубоко и как просто", – подумал я. О.Анатолий, между тем, продолжал: <img src=http://www.optina.ru/photos/albums/1341.jpg width=300 hspace=10 vspace=10 align=right>"Трудно было бы жить на земле, если бы и точно никого не было, кто бы помог нам разбираться в жизни... А ведь над нами Сам Господь Вседержитель, сама Любовь... Чего же нам бояться, да сокрушаться, зачем разбираться в трудностях жизни, загадывать, да разгадывать... Чем сложнее и труднее жизнь, тем меньше нужно это делать... Положись на волю Господню, и Господь тебя не посрамит тебя. Положись не словами, а делами... Оттого и трудной стала жизнь, что люди запутали ее своим мудрованием, что, вместо того, чтобы обращаться за помощью к Богу, стали обращаться к своему разуму и на него одного полагаться... Не бойся ни горя, ни болезней, ни страданий, ни всяких испытаний – все это посещения Божии, тебе же на пользу... Пред кончиною своей будешь благодарить Господа не за радости и счастье, а за горе и страдания, и чем больше их было в твоей жизни, тем легче будет умирать, тем легче будет возноситься душа твоя к Богу"... "Это так, батюшка; но, если задачей нашей жизни является спасение души, то не гордость, а страх Божий заставляет искать места, где можно легче спастись... Если даже сильные, духовно-мудрые люди с трудом выдерживают борьбу с кознями сатанинскими в миру, то куда же нам, слепым и слабым!.. Я помню свои детские годы... Мир точно умышленно развращал нас, и только в родной семье, да в келии старца, я слышал о том, о чем наедине говорила мне душа моя... И еще тогда я недоумевал, зачем оставаться в миру среди чужих и недобрых людей, и спрашивал старцев, куда мне идти и что делать с собою... Я знал, куда идти и что делать, но боялся следовать своей воле и запрашивал старцев, чтобы они открыли мне волю Божию, но они удерживали меня в миру, не пускали в монастырь; все говорили, что Господь предназначил мне иной путь, и что не пришел еще час мой... А чем дальше, тем было хуже, тем тяжелее... Жизнь стала складываться так, что без измены Богу, я уже не мог покинуть мира. Сначала подошло дело Св. Иоасафа; затем постройка храма Св. Николаю в Бари; а вот теперь подходит еще одно дело, и я не знаю, от Бога ли оно или нет, но хорошо знаю, что, если возьмусь за него, то оно окончательно привяжет меня к миру... Вот за этим, чтобы спросить Вас и посоветоваться, я и приехал сейчас в Оптину"... "А какое это дело?" – спросил меня о. Анатолий, пристально глядя на меня. "Царь хочет назначить меня на службу в Синод, Товарищем Обер-Прокурора, и вот я и не знаю, что это означает... Если бы Царь и Царица близко знали меня, тогда бы я не сомневался; но знают меня Их Величества мало, видели только несколько раз... Сказывается ли здесь воля Божия и Св. Иоасафа, промыслительную руку Которого я вижу над собой, в своей жизни, или, может быть здесь козни сатанинские, чтобы не пустить меня в монастырь... Место это высокое; много соблазнов для тщеславия и гордости и самолюбия; много будет у меня врагов, которые станут травить меня так, как сейчас травят всех, входящих в состав правительства; и я не знаю, как мне поступить, и ни в чем не могу сам разобраться... Откройте мне волю Божию, и как Вы скажете мне, так я и сделаю". "А ты верно знаешь, что Царь зовет тебя на это место?" – спросил о. Анатолий. "Верно знаю", – ответил я. "А коли Царь зовет, значит – зовет Бог. А Господь зовет тех, кто любит Царя, ибо Сам любит Царя и знает, что и ты Царя любишь... Нет греха больше, как противление воле Помазанника Божия... Береги его, ибо Им держится Земля Русская и Вера Православная... Молись за Царя и заслоняй Его от недобрых людей, слуг сатанинских... Царь не только Объявитель воли Божией людям, но"... О.Анатолий задумался, и слезы показались у него на глазах; взволнованный, он кончил невысказанную мысль, сказав: "Судьба Царя – судьба России. Радоваться будет Царь, радоваться будет и Россия. Заплачет Царь, заплачет и Россия, а... не будет Царя, не будет и России. Как человек с отрезанной головой уже не человек, а смердящий труп, так и Россия без Царя будет трупом смердящим. Иди же, иди смело, и да не смущают тебя помыслы об иночестве: у тебя еще много дела в миру. Твой монастырь внутри тебя; отнесешь его в обитель, когда Господь прикажет, когда не будет уже ничего, что станет удерживать тебя в миру"... Одарив меня иконами, о. Анатолий, с великой любовью, благословил и отпустил меня. И снова я уехал из Оптиной пустыни с тем чувством, с каким выезжал всякий раз за ограду любимой обители, точно из рая, с тем, чтобы снова погружаться в глубины житейского водоворота, в толщу мирской жизни для борьбы с нею, для борьбы с самим собою... Отрывок из книги "Воспоминания товарища Обер-прокурора Святейшего Синода князя Н.Д. Жевахова. Т. 1. Сентябрь 1915 - март 1917." часть 1

Иоанн Златоуст — великий вселенский учитель и святитель, неправедно осужденный по проискам императрицы Евдоксии, скончался в 407-м году на пути к месту ссылки, в городе Команы. Он пользовался горячей любовью и глубоким уважением народа, и скорбь о его безвременной кончине жила в сердцах христиан. <img src=http://www.optina.ru//photos/blog/IMG_5810.jpg hspace=10 vspace=10 align=left>Спустя немногим более 30-ти лет, в один из дней, ученик святителя Иоанна, святой Прокл, Патриарх Константинопольский, совершая в память его богослужение в Великой Константинопольской церкви, произнёс слово к народу, прославляя угодника Божия многими похвалами. Присутствовавшие в храме, глубоко тронутые словом святителя Прокла, не дали ему даже окончить проповедь, как стали единодушно умолять Патриарха ходатайствовать перед императором, чтобы мощи святителя Иоанна были перенесены в Константинополь. Император, убежденный святителем Проклом, дал согласие и повелел перенести мощи. Однако посланные им люди никак не могли их поднять до тех пор, пока император, поняв причину этого, не прислал послание—к святителю Иоанну, смиренно прося у него прощения за себя и за свою мать Евдоксию. Послание зачитали у гроба святителя Иоанна и после этого легко подняли мощи, внесли их на корабль и доставили в Константинополь. Рака с мощами была поставлена в церкви святой мученицы Ирины. Патриарх открыл гроб: тело святителя Иоанна оказалось нетленным. Народ весь день и ночь не отходил от раки. Наутро рака с мощами святителя была перенесена в церковь святых Апостолов. Народ воскликнул: «Приими престол твой, отче!» Тогда Патриарх Прокл и клирики, стоявшие у раки, увидели, что святитель Иоанн открыл уста и произнес: «Мир всем». Святителю отче Иоанне Златоусте, моли Бога о нас! О чтении писем святителя Златоуста к диаконисе Олимпиаде в скорбных обстоятельствах (монаху) (из писем преподобного Амвросия, старца Оптинского) Принимаю живое участие и сострадаю тебе в тесном и стеснительном твоем положении, но не могу ничего сказать определенного, кроме слов святителя Златоуста, который говорит в письмах к Олимпиаде: "Пока есть возможность ограждаться человеческими средствами, дотоле Бог не действует и не являет Своей силы в затруднительных обстоятельствах. Когда же всевозможные человеческие средства истощатся, и почти совсем потеряется надежда к исправлению неисправимых дел, тогда Бог начинает чудодействовать и являть Свою силу, и паче чаяния человеческого творит то, в чем потеряна всякая человеческая надежда". Если можешь достать эту книгу, то советую ее читать со вниманием, потому что, кроме молитвы и прошения милости и помощи Божией, не нахожу для тебя чтения полезнее и отраднее и вразумительнее, как чтение писем святителя Златоуста к диаконисе Олимпиаде. Об остальном будем ожидать изменения на лучшее от мановения Всесильной Десницы и Всеблагого Господа, о всем промышляющего, паче чаяний человеческих. Сам ты давно знаешь сказанное, как далеко отстоят пути человеческие от путей Божиих. На этом и утвердим надежду нашу на лучшее и возверзим печаль свою на Господа. Вполне понимаю многотрудность и великую тяготу твоего положения. Но что делать? Некуда деваться, когда впали в терние будущих неудобств, уязвляющих не только до слез, но и до крови. Призывай в помощь молитвы святого пророка Илии, ревнителя и поборника, могущего понять твое положение.

Когда человек ближе к Истине?.. Тогда ли, когда его жизнь протекает плавно и ровно, без внешних ударов и потрясений, и он, спокойный и уравновешенный, оценивает окружающее сквозь призму реальных фактов, не задумывается над вопросами бытия, не страдает от неразрешимых противоречий жизни, не заглядывает в потусторонний мир?.. <img src=http://content.foto.mail.ru/bk/mop.site/1/i-2.jpg hspace=10 vspace=10 align=left>Или тогда, когда под влиянием несчастий и страданий, выбитый из колеи жизни, примиряется со своим уделом, отворачивается от земных задач и целей и стремится ввысь, обращая взоры к Богу? У кого правда, у реалиста или у мистика?! Для меня никогда не существовало сомнений в том, что правда у последнего. И поэтому, что ближе всех к Богу – дети, а между ними нет реалистов. Все дети – мистики, все они тянутся к Богу, как цветы к солнцу; все бессознательно влекутся к небу и одинаково протестуют против попыток горделивого ума разрушить волшебный замок мистицизма, где все иначе, чем на земле, где живут ангелы, поющие славу Богу, где нет ни зависти, ни злобы, где говорят ангельским языком, и над всем и всеми царствуют небесные законы и Вечная Любовь. Я помню, как глубоко задевали меня пренебрежительные отзывы взрослых о монастырях, о старцах, отшельниках и затворниках, какие казались мне святыми; с какой болью сердца и тяжким недоумением я относился к каждому, кто пытался поколебать мою детскую веру, отнимать у меня подарки Божии какие не имели цены и были дороже всех сокровищ мира. Годы шли, менялись точки зрения, охладевали порывы, но То, что сказали мне детство и юность, то оказалось правдой вечной и неизменной. И не эта правда изменялась от времени и науки, а изменялись мы сами, удаляясь от нее, теряя ощущение правды, – понимание ее и влечения к ней. Как легко потерять ощущение правды, и как трудно найти потерянное!.. Кто бывал в монастырях и видел старцев, тот знает, что только ценой неимоверных усилий и величайших иноческих подвигов возмещалась эта потеря, и что только на склоне своей жизни дряхлые старцы возвращали своей, изможденной страданиями, душе подлинные ощущения детства. И как мало отличались тогда эти старцы, эти земные ангелы, от детей; какая чистота и святость сквозили в каждой их мысли, в каждом движении; какую чрезвычайную ценность являли собой эти исключительные люди, рассказывающие о том, о чем молчаливо говорят глаза младенца, живущего в объятиях ангельских, но не способного поведать людям своих небесных ощущений... И моя душа инстинктивно тянулась к этим людям, и детство и юность прошли в общении с ними. Тогда не было ни горя, ни страданий, ни всего того, что, по милосердию Божьему, возвращает к Богу сбившегося с пути грешника... <img src=http://www.optina.ru/photos/albums/1348.jpg width=300 hspace=10 vspace=10 align=right>Тогда была только естественная потребность неповрежденной страстями души укрыться от заразы мира и искать родной обстановки и родных людей, была потребность искать правду... И на этот раз я ехал в Оптину пустынь, к старцу Анатолию, потому что не доверял ни своему, ни чужому уму, потому что искал правды, какой не мог найти вокруг себя... И так же, как и раньше, я испытывал, по мере приближения к Оптиной, все больший душевный трепет... Там, за оградою монастыря, по ту сторону реки Жиздры, жили иные люди, у которых были иные задачи и цели, иное дело, чем у меня. И насколько моя жизнь казалась мне беспросветной и никому не нужной, насколько дело мое казалось мне преступной тратой времени, нужного для приготовления к загробной жизни, для спасения души, настолько жизнь этих счастливых избранников являлась в моих глазах постепенным восхождением к Богу и была полна глубочайшего содержания... Они имели то, чего не имел самый счастливый человек в миру: имели учителей жизни, премудрых старцев, опытно познавших науку жизни... Они не были одиноки, тогда как мы, миряне, блуждали подобно стаду без пастыря, и нашими учителями были лишь воспоминания об ощущениях детства, за которые мы судорожно хватались, чтобы не заблудиться в дебрях жизни, чтобы не потерять хотя бы образа правды. Подле келии о. Анатолия толпился народ. Там были преимущественно крестьяне, прибывшие из окрестных сел и соседних губерний. Они привели с собою своих больных и искалеченных детей и жаловались, что потратили без пользы много денег на лечение... "Одна надежда на батюшку Анатолия, что вымолит у Господа здравие неповинным". С болью сердца смотрел я на этих действительно неповинных несчастных детей, с запущенными болезнями, горбатых, искалеченных, слепых... Все они были жертвами недосмотра родительского, все они росли без присмотра со стороны старших, являлись живым укором темноте, косности и невежеству деревни... В некотором отдалении от них стояла другая группа крестьян, человек восемнадцать, с зажженными свечами в руках. Они желали "собороваться" и были одеты по-праздничному. Я был несколько удивлен, видя перед собой молодых и здоровых людей, и искал среди них больного. Но больных не было: все казались здоровыми. Только позднее я узнал, что в Оптину ходили собороваться совершенно здоровые физически, но больные духом люди, придавленные горем, житейскими невзгодами, страдающие запоем... Глядя на эту массу верующего народа, я видел в ней одновременно сочетание грубого невежества и темноты с глубочайшей мудростью. Эти темные люди знали, где Истинный Врач душ и телес: они тянулись в монастыри, как в духовные лечебницы, и никогда их вера не посрамляла их, всегда они возвращались возрожденными, обновленными, закаленными молитвой и беседами со старцами. Я вновь чувствовал себя в родной обстановке, среди людей, какие были столь чужды мне по уровню своего развития, но так близки и дороги по вере. И так же, как и раньше, мне хотелось остаться навсегда в любимой Оптиной пустыне, чтобы начать новую, осмысленную жизнь, жизнь по уставу мудрейших людей, столь отличную от мирской жизни, изгнавшей самую мысль о спасении души, о нравственной ответственности и загробной жизни... И никогда еще эта мирская жизнь не угнетала меня больше, как в эти моменты соприкосновения с "настоящею" жизнью; никогда еще мои мирские дела и занятия не казались мне менее нужными, чем в эти моменты возношения души к Богу. Вдруг толпа заволновалась; все бросились к дверям келий. У порога показался о. Анатолий. Маленький сгорбленный старичок, с удивительно юным лицом, чистыми, ясными, детскими глазами, о. Анатолий чрезвычайно располагал к себе. Я давно уже знал батюшку Анатолия и любил его. Он был воплощением любви, отличался удивительным смирением и кротостью, и беседы с ним буквально возрождали человека. Казалось, не было вопроса, которого бы о. Анатолий не разрешил; не было положения, из которого бы этот старичок Божий не вывел своей опытной рукой заблудившихся в дебрях жизни, запутавшихся в сетях сатанинских... Это был истинный "старец", великий учитель жизни. При виде о. Анатолия, толпа бросилась к нему за благословением, и старец, медленно протискиваясь сквозь толщу народа, направился к крестьянам, ожидавшим соборования и приступил к таинству елеосвящения. Я улучил момент, чтобы просить о. Анатолия принять меня наедине. "Сегодня, в 4 часа, перед вечерней", – ответил на ходу о. Анатолий. Было 8 часов утра. Я вернулся в гостиницу; затем прошел в главный храм, где началась поздняя обедня, после которой навестил настоятеля и начальника скита Оптиной. Все они были моими старыми друзьями, родными, близкими мне по духу людьми. В 4 часа я вошел в келию о. Анатолия. Отрывок из книги "Воспоминания товарища Обер-прокурора Святейшего Синода князя Н.Д. Жевахова. Т. 1. Сентябрь 1915 - март 1917." часть 2

О великой силе молитвы старца Анатолия свидетельствовал сам преподобный Амвросий: «Ему такая дана молитва и благодать, какая единому из тысячи дается». Будучи сам пламенным молитвенником, делателем молитвы Иисусовой, этому он учил и духовных чад. Он всем и часто напоминал о необходимости постоянной Иисусовой молитвы и соблюдении чистоты сердца. Обучая сестер Иисусовой молитве, он занимался с ними как с маленькими детьми; зная, что они по молодости своей еще не могут понять ее духовной глубины и в то же время на опыте изведав ее таинственную силу, он старался хоть чем-нибудь приохотить юные души к этой дивной молитве и говорил, бывало: „Я буду тебе гостинцев давать, только читай непрестанно: Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешную"... Когда одна инокиня сказала, что у неё плохое зрение, читать трудно, он ответил: «Читай молитву Иисусову и спасёшься». Занятым послушаниями он особенно советовал прилежать молитве Иисусовой, взамен правил. Другая инокиня свидетельствовала: «Я по поступлении в монастырь заболела. Мне было пятнадцать лет, доктора нашли у меня порок сердца и горловую чахотку и сказали, что я скоро умру, но мне не хотелось умирать. Батюшка сказал мне: «Читай, как можешь, и сидя и лёжа молитву Иисусову, и всё пройдёт». Так я и сделала и за святыми его молитвами выздоровела. И с тех пор прошло двадцать три года, и я живу и послушание несу по силам и по келии делаю всё для себя, хотя и не имею большого здоровья, но прежде не могла и по келии ходить». Из жития преподобного Анатолия (Зерцалова), старца Оптинского

Приехало в Оптину пустынь одно карачевское семейство, в котором не раз повторялись семейные несчастья. Приехавшие отыскали тут своего земляка, казначея, старика иеромонаха Гавриила, и объяснили ему свои обстоятельства. Он вздумал было помочь их горю — херувимским ладаном; но без благословения отца Леонида не решился подать им какой-либо совет и пошел к старцу благословиться. «Чудак ты, — сказал ему о. Леонид, — поможет ли тут херувимский ладан? Где гнев Божий, там Господь не щадит и Своей святыни. Тут потребно другое, то есть искреннее раскаяние в грехах, за которые послан гнев Божий, и исправление».

Глава из книги "Голос заботливого предостережения" Архимандрита Лазаря (Абашидзе) Иеромонах Доримедонт укоряет святителя Игнатия в том, что он не смог по достоинству оценить современных ему духовных наставников, не признавал духовного делания за Оптинскими старцами, будучи послушником старца Леонида, этого «благодатного основоположника Оптинского старчества»[1], отошел от него, что и определило его «личный духовный опыт», «опыт… жизни без послушания старцу». Но пересмотрим кратко житие самого старца Леонида, затем святителя Игнатия в период его послушничества, чтобы глубже проникнуть в суть духовных отношений старца и ученика и того, что могло стать причиной их разлучения. Старец Леонид (в миру Лев Данилович Наголкин) в начале своего монашеского пути вступил в Оптину пустынь (1797), но через два года перешел в обитель Белобережскую. Причина этого перехода, скорее всего, была в том, что в то время в Белых Берегах настоятельствовал иеромонах Василий (Кишкин), старец духовной жизни, подвизавшийся немалое время на Афоне. Здесь же Лев вскоре был пострижен в монашество и наречен Леонидом, а затем вскоре же был рукоположен в иеромонаха. Уже через пять лет по вступлении отца Леонида в Белобережскую обитель братия избрала его настоятелем. Показательно, что и эти пять лет он не находился здесь постоянно, но временно переселялся в Чолнский монастырь, где тогда подвизался его земляк - схимонах Феодор, ученик великого старца Паисия (Величковского). Именно под руководством этого наставника отец Леонид научился противоборству страстям и достиг духовного просвещения. Тогда же он имел и духовное общение с настоятелем Брянского Свенского монастыря[2]. С избранным наставником отец Леонид не имел возможности видеться часто, тем более после того, как сам стал игуменом. Но вскоре сам старец Феодор переселился в Белобережскую обитель. Через четыре года по избрании игуменом отец Леонид сложил с себя настоятельство и вместе со старцем Феодором и другим подвижником - иеросхимонахом Клеопою - поселился в безмолвном месте, в глуши леса недалеко от обители. Но и здесь недолго прожили отцы вместе. Уже через год после вселения в пустынь отца Леонида старец его переселился в Новоезерский монастырь, а затем перешел в Палеостровскую пустынь. Через два года после разлучения со старцем отцы Леонид и Клеопа перебрались на Валаам, куда на следующий год прибыл и сам старец Феодор. Причем во всех этих обителях против старцев возбуждалось недовольство, и они натерпелись немало притеснений и гонений от братии. Причиной этих гонений было то, что к отцам стекалось за советами много народу - не только монахов, но и мирян всех сословий. Такое руководство старцев-подвижников тогда еще было новостью во многих русских обителях, и не все могли понимать учение их. Некоторые, даже из благомыслящих подвижников валаамских, смотрели на жительство старцев с недоумением. Так что и с Валаама старцам Феодору и Леониду пришлось перебраться в Александро-Свирский монастырь[3]. Стоит нам обратить внимание на то, какие отношения были у отца Леонида со старцем Феодором: «Замечательно,- говорится в житии,- что отец Феодор, бывши старцем-наставником отца Леонида, в то же время имел его своим духовником и другом духовным. Опасаясь, как бы отец Леонид, как ученик, не стал действовать в отношении к своему старцу по пристрастию снисходительно, отец Феодор, приступая к исповеди, скажет, бывало, иногда: “Ну, Леонид, смотри, чтобы не щадить”. И если отец Леонид делает своему старцу какое-либо замечание, оно всегда принималось им с любовию и благодарностию»[4]. Через пять лет по переселении в обитель Александро-Свирскую отец Феодор окончил многотрудное поприще земной своей жизни, испустив дух на руках любимого своего ученика, «а вместе и духовного отца своего, отца Леонида»,- говорится в житии. Перед смертью, получив дар прозорливости, старец отечески уговаривал своих сподвижников: «Отцы мои! Господа ради друг от друга не разлучайтесь, поелику в нынешнее пребедственное время мало найти можно, дабы с кем по совести и слово-то сказать. Да вы теперь сие и на опыте, яко в зерцале, видите. Но, к сожалению, за премногие грехи мои, в нашем союзе не находится ныне такого мужественного и достойного строителя, который бы мог содержать обитель и нас окормлять по преданию святых отец, и назидать благорассмотрительно… Но собраться воедино, кажется, полезно для подкрепления друг друга»[5]. По словам отца Доримедонта, «в те времена в русском монашестве опыт послушания старцу жил и плодоносил»! Но, как мы видим, именно то самое старчество, на которое неоднократно он указывает, не понималось в русских монастырях, считалось каким-то странным новшеством и подвергалось гонению. Находим, что самые старцы признавали духовную пребедственность времени, редкость духоносных отцов, свидетельствовали, что мало найти можно таких, с кем по совести и слово-то сказать. Опять находим, что и между этими отцами отношения были иными, чем у послушника со старцем в древнем монашестве: здесь также осуществляется принцип, о котором все чаще говорят отцы последнего времени: «два или три единомысленных пусть составят союз и друг друга руководят или друг друга вопрошают, ведя жизнь во взаимном послушании, со страхом Божиим и молитвою, в умеренной строгости аскетической»[6]. Проследим далее путь святого старца Льва. После смерти отца Феодора иеросхимонах Лев с близкими учениками вновь переселился в Оптину пустынь. Настоятель обители игумен отец Моисей поручил руководству старца всех жительствовавших в обители братий, да и сам подчинился его влиянию. «Старец отец Леонид, как имевший дар прозорливости, вникал во все. В то время назначение послушаний, келий и т. п. - все делалось… по указанию старца. «…» Старец заправлял не только внутреннею, духовною, но и внешнею стороною братства обители»[7]. Но и здесь через некоторое время на старца Леонида было воздвигнуто гонение, как говорится в житии: «В числе прежних оптинских братий были благоговейные, добрые иноки; но каждый из них жил по своим понятиям и подвизался, как сам умел. Главное же их внимание обращалось на внешние труды и на деятельные добродетели… О старческом же пути они не имели никакого понятия. Потому, когда поселился в обители старец отец Леонид со своими учениками, когда заговорили о старчестве и духовном окормлении, об очищении совести и откровении помыслов, об отсечении своих хотений и рассуждений, о внутреннем делании,- все это многим показалось каким-то новым непонятным учением, которое некоторые даже прямо стали называть новою ересью»[8]. Последовали жалобы епархиальному епископу, старцу неоднократно запрещали принимать народ для духовного окормления, переводили из келии в келию. Такое старческое руководство, как говорится в житии, «было тогда не только в Оптиной пустыни, но и во всей Калужской епархии, а может быть, и в целой России… еще новостию»[9]. Дело дошло даже до того, что поползли слухи, будто старца собираются сослать в Соловецкий монастырь. Ученики его, «страшась за старца… опасались и за себя: кто мог без него вести их по пути спасения? Пока жив был отец Леонид, никто для них не мог назваться старцем, ни к кому не было такой полной веры, ничье слово не имело такой великой силы. «…» С отнятием его все падало»[10]. Так что неверно будет утверждать, что в то время старчество в Оптиной было уже обычным деланием, скорее, оно только начинало насаждаться, и с немалыми трудностями. Теперь кратко расскажем о самом святом Игнатии (Брянчанинове) и о том, как он пришел в монастырь и стал послушником старца Леонида. Родился Димитрий Александрович (таково было его мирское имя) в 1807 году в семье богатой и благочестивой, которая происходила от рода древних дворян и была весьма известной и чтимой фамилии. В шестнадцать лет он вступил в главное инженерное училище Санкт-Петербурга, которое было основано по настоянию его Высочества Николая Павловича Романова, в 1825 году ставшего Российским императором. На тот момент Николай Павлович являлся генерал-инспектором инженеров и сам ежегодно отбирал пансионеров, которых брал под свою опеку и на содержание. Вскоре же Великий князь обратил особенное внимание на благообразного, талантливого юношу Брянчанинова и вызвал его в Аничковский дворец, где представил своей супруге Великой княгине Александре Феодоровне, после чего тот был зачислен в ее пансионеры. Став императором, Николай Павлович и его супруга императрица Александра продолжали оказывать свое милостивое расположение Димитрию Александровичу. Когда же до отца его, Александра Семеновича Брянчанинова, стали доходить сообщения, что сын его Димитрий много уделяет внимания духовной жизни, часто посещает храмы и монастыри, то он крайне забеспокоился такой набожностью сына и стал всячески препятствовать ему в его желании избрать иноческий путь. Он привлек к этому своих влиятельных друзей и родственников в столице, от лица которых, наконец, была предъявлена жалоба митрополиту Петербургскому в том, что монахи и духовник Невской Лавры склоняют Димитрия Александровича, юношу весьма любимого императором, к монашеству. После этого митрополит запретил духовнику Лавры принимать Брянчанинова на исповедь. Димитрий Александрович был много наслышен от лаврских монахов о старце Леониде, и, наконец, представился ему случай видеться с самим старцем. Об этой встрече Димитрий говорил впоследствии своему искреннему другу: «Сердце вырвал у меня отец Леонид, теперь решено: прошусь в отставку от службы и последую старцу, ему предамся всецело душею и буду искать единственно спасения души в уединении». Но долгое еще время Брянчанинову препятствовали во вступлении в монастырь и близкие родственники, и влиятельные знакомые, и даже сам император, к тому же прибавлялись затруднения со стороны физического его здоровья. Наконец, на двадцать первом году своей жизни, преодолев множество преград, он вступил в Александро-Свирский монастырь в послушание к старцу Леониду. Беспрекословное послушание и глубокое смирение отличали поведение послушника Брянчанинова. Он со всей душой предался старцу Леониду в духовное руководство, и отношения эти отличались всей искренностью и прямотой. Послушник во всем повиновался воле своего духовного отца, все вопросы и недоумения разрешались непосредственно старцем. Старец же не ленился делать замечания своему юному питомцу, вел его путем внешнего и внутреннего смирения. В отношении Димитрия им был предпринят крайне смиряющий образ руководства, скорее всего, для того, чтобы победить в молодом ученом офицере всякое высокоумие и самомнение, которые обыкновенно присущи каждому благородному и образованному человеку, вступающему в среду простецов. Старец постоянно подвергал своего ученика испытаниям, и такие опыты смирения нравились благородному послушнику. Димитрий Александрович с покорностью отправлял и низкие служения. Но, как говорится в жизнеописании святителя Игнатия, «испытаниям, хотя бы они совершались в духовном разуме, есть мера, свыше которой они утрачивают свою привлекательную духовную сторону, остаются при одной внешности. Усердие и ревность подвергаемого испытаниям начинают тогда ослабевать, когда не получают подкрепления в силе духовного разума, которым должны быть проникнуты такие испытания. Старец при таком образе действований должен обладать в достаточной степени этой силой, чтобы его действия были несоблазнительны и удобоприемлемы… Древние святые отцы в таких случаях действовали чудодейственной силой, и она удерживала при них послушников. Разум рождается от опытности, опытность приобретается от многих примеров; а этот пример обращения с благовоспитанным и умственно необыкновенно развитым послушником в духовной практике отца Леонида едва ли был не первый. Тщательное воспитание при всем внимании к духовно-нравственной стороне требует сообразо[вы]ваться и с физическим состоянием воспитываемого, а умственное его развитие нуждается в соответственном себе упражнении. Трудно предположить, чтобы все это соблюдалось при помянутых испытаниях…»[11]. Сам святитель Игнатий замечает, что в древности, «когда старцы обиловали благодатными дарами, а новоначальные - усердием и силой произволения», уничижение часто употреблялось при воспитании монахов, при этом «вырабатывалось сердечное смирение». Однако, как подчеркивает далее святитель, «духовное врачевство это, сохраняя само по себе все достоинство свое, нуждается в наше время в особенном благоразумии при употреблении его. Благоразумие требует от современного старца, чтоб он, всматриваясь в собственное свое преуспеяние, не возлагал на ближнего таких бремен, каких сам не нес и не в силах понести. Жестокое уничижение в наше время может сокрушить новоначального, расстроить его навсегда»[12]. Иногда одолеваемый духом уныния послушник не только находится в опасности изнемочь от уничижений, но нуждается даже в похвале со стороны наставника. Как говорила игумения Арсения Себрякова (1833-1905), матушка весьма высокой духовной жизни, «похвала, иногда и просто по-человечески приятная и ласкающая самость, бывает полезна, как ободряющая унывающий дух. Бывало, при матушке [схимонахине Ардалионе, старице игумении Арсении] почувствуешь уныние духа от понятия и ощущения полной греховности и немощи своей и придешь к матушке с просьбой, чтоб она похвалила меня и уверила бы меня в моей способности к спасению. Матушка действительно начнет уверять, и так серьезно и сильно, что я поверю, и утешусь, и ободрюсь. И не боялась она поблажить самости, но и ее употребляла как орудие, спасающее против уныния, наносимого иногда силою вражиею. Так десными и шуиими соделывается наше спасение»[13]. По замечанию святых отцов, между иноками бывает много несходств и различий, и добрый наставник «должен ясно знать состояние и устроение каждого из подчиненных», при этом «часто немощнейший бывает смиреннее сердцем, а потому и судии духовные должны такого легче наказывать»[14]. Были ли все эти тонкости духовного руководства верно употреблены в отношении юного Димитрия старцем Леонидом? Это остается под вопросом. Спустя год по вступлении Димитрия Брянчанинова под руководство отца Леонида первая горячность в послушании старцу начала остывать. У него стало появляться недовольство старцем: некоторые его поступки казались послушнику не согласными с учением святых отцов, также старец Леонид не мог удовлетворительно отвечать на все его вопросы, разрешать все его недоумения. Как говорится в жизнеописании, «вероятно, эти вопросы касались более возвышенных сторон жизни духовной, которая в высших своих проявлениях в каждом подвижнике представляет свои особенности, а потому неудивительно, что отец Леонид, при всей своей мудрости духовной, не мог удовлетворительно разрешить такие вопросы»[15]. Димитрий Александрович не вскоре отошел от руководства старца Леонида, он еще следовал за ним при переселении старца с учениками в Площанскую пустынь. Здесь духовная неудовлетворенность, скорбь и томление еще более увеличились в душе послушника, но старец приписывал это неудовольствие то болезненному состоянию ученика, то внутреннему его превозношению против других, чего на самом деле Димитрий был вполне чужд. Он ощущал только свою немощь и опасался своего крушения, что ускользало, однако, от проницательного старца и приводило к ошибочности взгляда его на душевное состояние ученика. К отделению от старца располагало Брянчанинова и то обстоятельство, что на него и его искреннего товарища Михаила Чихачева (который к тому времени присоединился к Димитрию) оказывала душевредное влияние рассеянность и молва, имевшая место в среде весьма увеличившегося числа учеников старца. Димитрий Александрович и Михаил задумали отделиться от отца Леонида и по примеру святого Паисия (Величковского) устроиться уединенно в отведенной им в обители келии и жить на правилах скитской жизни, то есть жить вдвоем с общего совета и друг друга тяготы носить ради Христа. Старец Леонид поначалу не соглашался на такое их отделение. Димитрий видел, что его не понимают, превратно судят его намерение, он постоянно болезновал, изнывал душой, не переставая умолять Господа устроить судьбами Его их жизнь. Через некоторое время Димитрию Брянчанинову было благодатное видение, которое указывало предначертанный ему от Господа путь искреннего отречения от мира и удел страданий, в которых товарищ его должен стать участником. Видение было передано старцу Леониду, который увидел из него, что нет воли Божией удерживать этих послушников при себе. Он благословил их жить отдельно и избрать себе другого духовника - общего монастырского. Святителю Игнатию часто ставят в вину то, что он не остался навсегда под духовным руководством старца Льва Оптинского. Но ведь и сам старец Леонид не сразу избрал себе духовного наставника, который бы мог удовлетворить его духовные нужды. Мы не находим, чтобы послушник Лев, недолго думая, в первой же обители, куда привел его Бог, сразу же с верой предался в полное руководство какому-либо опытному монаху и оставался в таком послушании до смерти, что, казалось бы (если встать на позицию отца Доримедонта), должно было быть самым предпочтительным для него, кратчайшим путем к небу. Однако отец Леонид вышел из обители, в которую вступил вначале, в поисках более духовного руководства. Вот, казалось бы, он находит старца духовной жизни, подвизавшегося немалое время на Афоне, настоятеля обители, однако опять не удовлетворен, обращается за руководством к подвижнику, живущему в другой обители, и ради этого по временам живет там. При таком упрощении вопроса о выборе духовного руководителя и полного вверения в руки его своего спасения можно и святого Паисия (Величковского) винить в том, что он, так ревностно желая найти старца, проходил мимо многих подвижников, неоднократно находился в послушании у достаточно опытных духовников, однако не удовлетворялся их наставничеством, тайно убежал из обители, где обретались и прозорливые отцы, как видно из жития. Как понимать то, что и с теми старцами, от которых, по словам самого преподобного Паисия, он получил и монашеское наставление, и великую духовную пользу, он не мог остаться, опасаясь рукоположения во священство? Почему же он не посчитал возможным в этом вопросе отсечь свое мудрование и ради послушания духовному старцу целиком предоставить ему решение и этого вопроса? Как видим, преподобный Паисий многие годы находился в послушании у отцов то в одной обители, то в другой, но тем не менее утверждает, что за все это время не нашел желаемого душе его духовного (старческого) руководства, «не сподобился… даже следа от кого-нибудь увидеть здравое и правильное рассуждение, наставление и совет, согласный с учением святых отцов…». То же самое говорит о себе святитель Игнатий: «Я желал быть под руководством наставника, но не привелось мне найти наставника, который бы вполне удовлетворил меня, который был бы оживленным учением отцов. Впрочем, я слышал много полезного, много существенно нужного, обратившегося в основные начала моего душеназидания»[16]. «Когда я поступил в монастырь, ни от кого не слыхал ничего основательного, определительного. Бьюсь двадцать лет, как рыба об лед! Теперь вижу несколько делание иноческое, но со всех сторон меня удерживают, не впускают в него…»[17]. Примечательно, что и Оптинский старец Макарий не скоро нашел такого руководителя, который мог бы вполне удовлетворить его духовные нужды. В самом начале своего вступления в монастырь (Площанскую пустынь) он был поручен попечению братского духовника. Молодой послушник предал себя ему в полное повиновение. Однако внимание старца было обращено главным образом на внешнее делание, и душа юного подвижника не могла удовлетвориться этой одной внешней стороной иночества. Мысленная брань, бесовские приражения не давали покоя душе. «И чем более преуспевал он во внешнем делании,- говорится в жизнеописании старца,- тем более сознавал недостаток в руководстве с даром рассуждения помыслов для преуспеяния в делании внутреннем, без которого… нельзя достигнуть плода иноческой жизни, или преуспеяния»[18]. Тогда отец Мелхиседек (имя отца Макария по пострижении в рясофор) решил отправиться в Киев для поклонения мощам святых угодников, заходя по пути в разные пустынные обители. Здесь он разузнавал о старцах духовной жизни, вступал с ними в беседу, «имея в намерении отыскать бесценный бисер - Христа»[19]. По возвращении в свою обитель он вскоре был пострижен в мантию с именем Макарий. Тогда же в Площанскую пустынь пришел на жительство один из учеников старца Паисия (Величковского), схимонах Афанасий, старец духовной жизни. Отец Макарий вошел с ним в духовное общение и по благословению настоятеля перешел под его руководство, которое продолжалось почти десять лет. Старец Афанасий имел при себе много духовных книг и среди них - верные списки всех письменных трудов старца Паисия. Отец Макарий по благословению наставника с горячим рвением принялся утолять свою духовную алчбу и жажду внимательным чтением и списыванием этих рукописей. «Но чем более углублялся любомудрый инок в чтение святоотеческих писаний,- говорится в жизнеописании,- тем более возгоралась в нем ревность достигнуть желаний края - духовного делания, научиться умной Иисусовой молитве…»[20]. Но старец его не мог удовлетворить любознательность своего ученика с этой стороны, поскольку сам проходил лишь устную молитву, имея запрещение от старца Паисия касаться ему высокого молитвенного делания. Отец Макарий должен был ожидать благоприятного случая для сближения со старцами, которые стяжали сей дар по преемству от других опытных наставников. После того опять отец Макарий совершал паломничество к киевским святыням, опять встречался и общался со многими старцами, желая обрести наставника в молитве. Наконец он примкнул к сонму учеников старца Леонида, поселившись в Оптиной. Итак, мы видим, что одной только решимости со стороны послушника быть во всецелом послушании у наставника недостаточно для того, чтобы разрешились все его духовные проблемы. К тому необходимо иметь достаточную опытность и духовную проницательность самому старцу. Доримедонт [Сухинин], иеромонах. Учение святителя Игнатия… С. 17. См.: Житие Оптинского старца иеромонаха Леонида (в схиме Льва). Оптина пустынь, 1994. С. 5-11. См.: Там же. С. 12-27. Там же. С. 28. Житие Оптинского старца иеромонаха Леонида… С. 31-32. Феофан Затворник, святой. Творения. Собрание писем. Вып. V-VI. Печеры; М., 1994. Письмо 917. С. 200. Житие Оптинского старца иеромонаха Леонида… С. 55. Там же. С. 97. Там же. С. 195. Житие Оптинского старца иеромонаха Леонида… С. 301. Жизнеописание епископа Игнатия Брянчанинова. С. 53-54. Отечник. Избранные изречения святых иноков и повести из жизни их, собранные епископом Игнатием (Брянчаниновым). [Брюссель], б. г. С. 152. Путь немечтательного делания. Игумения Арсения и схимонахиня Ардалиона. М., 1999. С. 280. Иоанн Лествичник, преподобный. Лествица. Слово особенное к пастырю. Гл. 7:4. С. 260; Гл. 10:3. С. 262. Жизнеописание епископа Игнатия Брянчанинова. С. 54. Игнатий (Брянчанинов), святитель. Аскетические опыты. Т. 1. С. 561. Собрание писем святителя Игнатия… Письмо 162. С. 318. Агапит (Беловидов), архимандрит. Жизнеописание Оптинского старца иеросхимонаха Макария. М., 1997. С. 23. Там же. Там же. С. 28.

<img src=http://www.optina.ru//photos/blog/P1020394.jpg hspace=10 vspace=10 align=left>Об себе пишете Вы, многоуважаемый Иван Александрович, что не можете сказать ничего утешительнаго о себе, и что стали хуже прежнего. Это еще не совсем плохо, когда видим, что плохо, а то нехорошо, когда человек ничего нехорошего в себе не видит. Покойный О. Игумен Антоний называл Петербург безгрешным городом. Ни в чем греха не знает. Кажется, об собственном исправлении из современных людей никто не помышляет, а в преизбытке любви, каждый заботится более об исправлении ближняго. Главная же забота Петербургских ревнителей, кажется, устремлена на исправление нас грешных монахов. Чего, чего не писали и не придумали по поводу дела Игумении Митрофании. Но при этом случае все высыпают запас давно готовых предположений, беспристрастно же никто не взглянул на это дело. По нашему мнению, главная вина Игумении Митрофании то, что она в угоду миру увлеклась мирскою деятельностию, забыв, что призвание инока - жизнь келлейная, очищение сердца от страстей, служение Богу, а не служение миру. Мир, хотя бы он называл себя страждущим человечеством, не должен отвлекать инока от задачи собственно иноческой. Если инок в тиши своей келлии занимается своим монашеским делом, как следует, то никто ничего не вправе требовать от него больше. Внешняя полезная деятельность монаха, та придача, которая может быть и не быть, смотря по обстоятельствам, насколько она мешает и не мешает, собственно, монашескому делу. Допускать монашество не иначе как с условием внешней полезной деятельности, значит отрицать монашество само по себе. Это напоминает немного тех, которые терпели существование академии наук, только на том основании, что она издавала календари. Призвание монаха по мере сил подражать Антонию Великому, который пустыни был житель и вселенную утвердил молитвами своими. Кажется и это не бесполезно, но мир этого знать не хочет. А Митрофания всею своею деятельностию усиленно поддерживала неправильный взгляд на монашество, хотела угодить миру и по Божию суду наказана миром. Уже в первые годы своей монашеской жизни она увлекалась мыслью о внешнем благотворении. Понемногу стала забывать долг внутреннего хранения. К этому присоединились самонадеянность, честолюбие и другие человеческие немощи, которые довели ея до теперешняго ея положения. Теперь ея все порицают, но никто не хочет вынести того заключения, что монахов не следует обязывать к внешней мирской деятельности. Впрочем, простите мне, что увлекся многословием и празднословием. Не о подобных делах пускаться в рассуждения следовало бы мне, а паче всех следовало бы мне помнить, что семя тли во мне есть.