Наташа Белочкина

Во славу Божью, Андрей! Для меня было радостью заглянуть в православные ресурсы, чтобы найти для Вас тот источник!..Касаемо запрета печати и цитирования писем княгини без письменного разрешения Королевства, сразу вспомнились воспоминания апостола Матфея, как в середине лета, где-то в Галлилее ученики шли по тропинке между пшеничными полями за своим молодым Божественным Учителем, и все они изрядно проголодались, и принялись срывать колосья и растирать их между ладонями, и есть эти спелые зёрна, и тут как на грех, на их пути появились фарисеи, в глазах которых апостолы совершали грех, ибо в день субботний любой труд был запрещён, чтобы мысли человека не отвлекались от Бога! Но простосердечные ученики не обращали на них никакого внимания и продолжали свою дорожную трапезу, и в их душе был мир и свобода! Потому что они понимали, что нарушают совсем не Божественный закон, а лишь его нелепое человеческое толкование... и, наверное, хорошо, что многие дела совершаются с Божьего благословения, а не с простого юридического..иначе было бы сложнее искать источники ...ну эт, как всегда моё субъективное мнение

Андрей, к сожалению, мне уже не найти того источника, но вот ссылка http://www.ostrovknig.ru/ncd-1-5-257/news.html, где написано то же и даже больше

Памяти Святой преподобномученицы Великой Княгини Елизаветы Феодоровны..(воспоминание) После посещения Святой Земли Великая Княгиня Елизавета Федоровна твердо решила перейти в православие. От этого шага ее удерживал страх причинить боль своим родным и, прежде всего, отцу. Наконец, 1 января 1891 года она написала отцу письмо о своем решении принять православную веру. Мы приведем его почти полностью, из него видно, какой путь прошла Елизавета Федоровна: "...А теперь, дорогой Папа, я хочу что-то сказать Вам и умоляю Вас дать Ваше благословение. Вы должны были заметить, какое глубокое благоговение я питаю к здешней религии с тех пор, как Вы были здесь в последний раз, более полутора лет назад. Я все время думала и читала, и молила Бога указать мне правильный путь, и пришла к заключению, что только в этой религии я могу найти всю настоящую и сильную веру в Бога, которую человек должен иметь, чтобы быть хорошим христианином. Это было бы грехом оставаться так, как я теперь - принадлежать к одной церкви по форме и для внешнего мира, а внутри себя молиться и верить так, как и мой муж. Вы не можете себе представить, каким он был добрым: никогда не старался принудить меня никакими средствами, предоставляя все это совершенно одной моей совести. Он знает, какой это серьезный шаг, и что надо было быть совершенно уверенной, прежде чем решиться на него. Я бы это сделала даже и прежде, только мучило меня то, что этим я причиняю Вам боль. Но Вы, разве Вы не поймете, мой дорогой Папа? Вы знаете меня так хорошо, Вы должны видеть, что я решилась на этот шаг только по глубокой вере и что я чувствую, что пред Богом я должна предстать с чистым и верующим сердцем. Как было бы просто - оставаться так, как теперь, но тогда как лицемерно, как фальшиво это было бы, и как я могу лгать всем - притворяясь, что я протестантка во всех внешних обрядах, когда моя душа принадлежит полностью религии Православной. Я думала и думала глубоко обо всем этом, находясь в этой стране уже более шести лет и зная, что религия "найдена." Я так сильно желаю на Пасху причаститься Святых Тайн вместе с моим мужем. Возможно, что это покажется внезапным, но я думала об этом уже так долго, и теперь, наконец, я не могу откладывать этого. Моя совесть мне этого не позволяет. Прошу, прошу по получении этих строк простить Вашу дочь, если она Вам доставит боль. Но разве вера в Бога и вероисповедание не являются одним из главных утешений этого мира? Пожалуйста, протелеграфируйте мне только одну строчку, когда Вы получите это письмо. Да благословит Вас Господь. Это будет такое утешение для меня, потому что я знаю, что будет много неприятных моментов, так как никто не поймет этого шага. Прошу только маленькое ласковое письмо." Отец не послал дочери желаемой телеграммы с благословением, а написал письмо, в котором говорил, что решение ее приносит ему боль и страдания и что он не может дать благословения. Тогда Елизавета Федоровна проявила мужество и, несмотря на моральные страдания, не поколебалась в решении перейти в православие. Вот еще несколько отрывков из ее писем близким: "...Моя совесть не позволяет мне продолжать в том же духе - это было бы грехом; я лгала все это время, оставаясь для всех в моей старой вере... Это было бы невозможным для меня продолжать жить так, как я раньше жила... Даже по-славянски я понимаю почти все, хотя никогда не учила этот язык. Библия есть и на славянском, и на русском языке, но на последнем легче читать... Ты говоришь... что внешний блеск церкви очаровал меня. В этом ты ошибаешься. Ничто внешнее не привлекает меня, и не богослужение - но основа веры. Внешнее только напоминают мне о внутреннем... Я перехожу из чистого убеждения, чувствую, что это самая высокая религия и что я сделаю это с верой, с глубоким убеждением и уверенностью, что на это есть Божие благословение." 12 (25) апреля в Лазареву субботу было совершено Таинство Миропомазания Великой Княгини Елизаветы Федоровны с оставлением ей прежнего имени, но уже в честь святой праведной Елизаветы - матери святого Иоанна Предтечи, память которой Православная церковь совершает 5 (18) сентября. После Миропомазания Император Александр III благословил свою невестку драгоценной иконой Нерукотворного Спаса, с которой Елизавета Федоровна не расставалась всю жизнь и с ней на груди приняла мученическую кончину. Теперь она могла сказать своему супругу словами Библии: "Твой народ стал моим народом, твой Бог - моим Богом" (Руфь 1:16).

Удивительная фотография..Свет от Света Светочу...

Один из моих любимых рассказов по этой теме: "Танцы на краю. Исповедь алкоголика" (http://pravoslavie.ru/smi/36481.htm) Любому пьющему свойственно тешить себя мыслью, что страшная эта пропасть — алкоголизм — находится где-то далеко впереди, что уж он-то обязательно сумеет остановиться вовремя, заметив ее появление на горизонте. Так думают очень многие и не понимают, что уже давно идут вдоль этой пропасти, что она не впереди, она — притаилась рядом и терпеливо ждет, когда идущий по ее краешку человек поскользнется или оступится. Водка уже убила нескольких моих друзей и знакомых. Их карьера была блестящей, жизнь складывалась удачно, и ничто в ней не предвещало такого страшного конца. На моих глазах ушел из жизни аспирант философского факультета МГУ, эрудит и умница Славик; я помню, как умер солист Александровского хора — блистательный тенор Вася, певший когда-то по всему миру свою знаменитую «Калинку»; как с интервалом в пол-года друг за другом тихо скончались мои соседи, чета заслуженных врачей-пенсионеров… Все эти люди были верующими, талантливыми и трудолюбивыми, всех их погубил алкоголь, и финал их жизни уже ничем не отличался от горькой судьбы спившегося тракториста или грузчика. Я сам много лет танцевал над этой бездной на узком карнизе «умеренного пития», и мне невероятно повезло — я успел заметить, что до катастрофы мне остался всего один шаг. Этот шаг я не сделал, но хорошо запомнил, как это было страшно: понимать, что ты больше не властен над собой, что водка стала сильнее и ты уже не в силах сказать ей «нет». Когда все началось? Трудно сказать. Может быть, началом стал наперсток портвейна, который наши деревенские родственники за семейным столом наливали мне, первоклашке, со словами: «Мужик растет — пускай привыкает». А может — две бутылки крепленого вина, которое мы с приятелем — таким же двенадцатилетним оболтусом, в обстановке строжайшей конспирации распили в лесу без всякой закуски на первомайские праздники. Отравились, конечно, со страшной силой, но все-таки первый практикум по подавлению рвотного рефлекса при выпивке состоялся для меня именно тогда. Эти упражнения я активно продолжил спустя несколько лет, когда после восьмого класса пошел работать в ремонтные мастерские Управления механизированных работ №14, которое обслуживало строительство газопровода Уренгой-Помары-Ужгород. В мастерские стаскивали для починки «убитые» на трассе бульдозеры, трубоукладчики и экскаваторы, а я был принят туда в качестве ученика слесаря по ремонту строительной техники. Что такое «слесарь», я понял довольно быстро: на бульдозерах у нас работали шофера, которых лишили прав за пьянство, поэтому о пьяницах на Севере так и говорили — пьет, как бульдозерист. А вот спившихся бульдозеристов переводили уже в слесаря по ремонту. К ним-то меня и определили в ученики. Мне было тогда пятнадцать лет. Слесаря оказались тихими беззлобными алкашами, которые сразу же нашли мне достойное место в своем дружном коллективе. Дело в том, что по тогдашнему КЗОТу никакие санкции за нарушение трудовой дисциплины на несовершеннолетних не распространялись, поэтому наказать или уволить меня с работы было практически невозможным делом. Этим юридическим казусом и воспользовались мои наставники: я стал «гонцом». Спиртным тогда начинали торговать с одиннадцати утра. К этому вожделенному часу я получал от коллег деньги, сумку и отправлялся через дыру в заборе к ближайшему магазину, ничуть не боясь напороться на начальство. Покупал пару бутылок водки, плавленый сырок или банку консервов и через ту же дыру возвращался на рабочее место. Слесаря наливали мне вровень, по-взрослому, и лишь поругивали за то, что слишком налегаю на закуску, которую по их понятиям надлежало экономить. …Через полгода я успешно сдал экзамен на квалификационной комиссии и тоже стал слесарем по ремонту строительной техники второго разряда, сравнявшись со своими учителями в этом высоком звании. Навык пить водку, не морщась, я приобрел именно в тот период своей жизни, хотя тяги к спиртному у меня тогда еще не возникло. Просто все вокруг пили, и я пил вместе со всеми — за компанию безо всякого интереса и удовольствия. Несмотря на юный возраст, я понимал, что все это — почти самое дно и вовсе не собирался ходить в слесарях пожизненно. В семнадцать лет я поступил на оркестровое отделение областного музыкального училища, и до сих пор благодарю Бога за этот поворот в моей судьбе. Там меня окружал уже совсем другой народ, живущий совсем другими смыслами, проблемами и радостями. Я тоже потихоньку привыкал к этой новой жизни, а друзья, которых я тогда встретил, и по сей день остаются для меня самыми близкими людьми, хотя с той поры прошло уже двадцать пять лет. Все там было прекрасно, все мне нравилось, и лишь одно обстоятельство перекидывало мосток к моему слесарному прошлому: несмотря на всю свою утонченность и изыск, музыканты пили не слабее бульдозеристов. Примерно раз в неделю мужской этаж в общежитии сдавал пустую винную посуду. Называлось все это дело — операция «баян», поскольку пустые бутылки выносились через вахту в футляре от баяна, и нужно было лишь постараться, чтобы «баян» случайно не звякнул, когда его несли мимо коменданта и воспитателя. Те, кому было лень сдавать «баян», складировали пустую тару за передней стенкой фортепиано, которые стояли у нас в каждой комнате. Несчастный инструмент после этого начинал звучать с ощутимым хрустальным тоном. …В конце первого курса я был призван в армию и угодил в стройбат. После музучилища это напоминало контрастный душ. Личный состав нашей роты на три четверти был укомплектован мелкими уголовниками, уже успевшими до армии отмотать по первому сроку. Как пили там, я не хочу вспоминать в подробностях. Скажу лишь, что служили мы в самый разгар Горбачевского «сухого закона», благодаря которому вместо водки и портвейна я научился употреблять внутрь одеколон «Русский лес», антистатик «Лана 1», лосьон «Огуречный» и прочие спиртосодержащие жидкости в различных комбинациях, достойных пера Венички Ерофеева. Банальный самогон был в те годы недосягаемым деликатесом, а наши ротные умельцы умудрялись добывать спирт даже из гуталина… И все-таки даже тогда я не считал, что спился. Хотя, описывая все это сейчас, не знаю — смеяться над этими воспоминаниями или плакать. Не спился… Что же это нужно было еще над собой сделать, чтобы посчитать себя спившимся, как еще себя поуродовать? Если бы только можно было отмотать время назад, если б можно было стереть со своей юности всю эту дрянь, словно похабное слово со стены… Но я тогда и вправду еще мог жить без алкоголя, и пил скорее — по инерции. Организм дураку достался крепкий. Демобилизовавшись, я вернулся в музучилище, продолжил учебу, а вместе с ней — кутежи, гулянки и обильные возлияния. Конец моего студенчества совпал с развалом СССР. К тому времени я уже женился, мы ждали ребенка. Нужно было обеспечивать семью, но сделать это на музыкантские заработки оказалось в то время невозможно. И я пошел работать на стройку, учеником каменщика, а если проще — подсобником. Опять я стал пролетарием, опять меня окружали поддатые работяги, но теперь я уже категорически отказывался выпить с ними «за уважение» и за все время работы в этой конторе не употребил на рабочем месте ни капли спиртного. Причина была проста: я стал верующим и пришел в Церковь. Вот здесь бы и сказать, что, уверовав, я бросил пить навсегда, но — увы… Этого не произошло. Дело в том, что в Православии нет категорического запрета на употребление спиртного. Хотя, казалось бы, совершенно ясно сказано в Новом Завете …не упивайтесь вином (Еф 5:18), и еще, что пьяницы…Царствия Божия не наследуют (1 Кор 6:10). Но вот ведь заковыка: какой же пьющий человек признает себя пьяницей? Где критерий такой оценки? С блудом, например, понятно: переспал вне брака с женщиной — все! Ты уже блудник. С воровством то же самое, и с убийством… Там есть определенность. А как определить грань, за которой умеренно пьющий человек превращается в пьяницу, не наследующего спасения? Каждый ведь считает, что вполне себя контролирует и пьет в меру. Вот только меру эту каждый устанавливает себе сам. Я, например, еще совсем недавно мог выпить под хорошую закуску больше литра водки и язык у меня при этом не заплетался, а на ногах я стоял твердо. Ну разве ж это называется — «упиваться», господа хорошие? Не-ет, упивается тот, кто под забором валяется, получку пропивает да жену бьет. А у меня-то все гармонично: семья сыта-одета-обута, деньги в дом приношу исправно, выпиваю исключительно на досуге, ну а на работе — ни-ни! Какой же я вам «пьяница»? Примерно так я рассуждал лет десять подряд, успокаивая себя знаменитым тезисом: «…веселие на Руси есть пити, без того не можем жити», а также мыслями о том, что «…ее же и монаси приемлют» и что «…вино веселит сердце человека». Много было всякого за это время, начиная с первого моего Великого поста, когда мы с приятелями путем нехитрых логических умозаключений пришли к выводу, что водка — постный продукт, поскольку ни яиц, ни мяса, ни молока в себе не содержит. Помню, как рьяно мы однажды «постились», закусывая сорокаградусную жидкость сухим черным хлебом, и как после этого я вознамерился прочесть вечернее правило. Строчки в молитвослове налезали одна на другую, я безуспешно пытался сохранить перед иконой вертикальное положение и с тоской думал, что с моей духовной жизнью, видимо, не все в порядке. За эти десять лет в мой обиход постепенно вошли «сто грамм после работы, для снятия мышечного тонуса»; веселые застолья на встречах со старыми друзьями, которые мы уже не мыслили себе без водки; разговения после постов с обязательным «принятием внутрь» и еще много всего… Годами я утешал себя тем, что так живут очень многие, что это не пьянство, а все то же злосчастное «умеренное употребление». С такой мыслью, как с ненадежным балансиром, я бродил по самому краю пропасти и не замечал этого, до тех пор пока меня не зашатало всерьез, пока я не увидал, что до настоящего запойного алкоголизма мне остался всего один шаг и я уже занес ногу над обрывом. Несколько лет я работал в Подмосковье, где строил заказчикам камины по индивидуальным проектам. Работа очень хорошо оплачивалась, за несколько дней я зарабатывал столько, что нашей семье этого хватало на несколько месяцев. Правда, заказов было не очень много и только в сезон, поэтому зимой мы жили на деньги, заработанные летом, но все равно на круг получалось достаточно, чтобы не бедствовать. Я очень уставал на этих заказах, и не только физически. Здесь у меня не было ни начальников, ни подчиненных, абсолютно все приходилось делать самому. Я сам размещал рекламу, сам договаривался с заказчиком и разрабатывал проект, сам составлял смету, занимался закупкой и доставкой материалов на объект, наконец — строил камин. Но главная забота начиналась потом, когда нужно было получить с клиента деньги за выполненную работу. И, хотя кидали меня всего пару раз, теоретически такая возможность присутствовала на каждом заказе. Приходилось постоянно быть настороже, поэтому даже когда все благополучно заканчивалось и я получал оговоренную сумму, нервное напряжение меня все равно не отпускало. От Москвы до нашего поселка — шесть часов езды на автобусе. Я покупал себе в дорогу пару банок какого-нибудь слабоалкогольного коктейля — «джин-тоника» или «отвертки», выпивал их, и только после этого чувствовал, что все уже действительно закончилось, что деньги у меня в кармане и я, наконец, еду домой. Однажды мне попалась какая-то совсем уж мерзкая «Отвертка», и я подумал — а чего, собственно, заниматься ерундой? Это же просто низкокачественный спирт, разбавленный вонючей апельсиновой эссенцией. Если купить чекушку хорошей водки и апельсинового сока, получится то же самое, только без побочных эффектов. И я стал снимать напряжение после заказов водкой. Очень скоро вместо чекушки я уже покупал в дорогу нормальную поллитровку, которую за шесть часов принимал на грудь полностью. Повторюсь — я тогда вообще не пьянел и дома жена лишь по запаху могла определить, что в дороге я пил. Был для меня в этом даже такой дурацкий шик типа: «Во я какой орел! Целую бутылку засадил, и — ни в одном глазу!» Тогда я еще не знал, что с водкой такие номера не проходят, что она может ждать очень долго, но потом обязательно возьмет свое. Довольно скоро мне пришлось убедиться в этом на практике. Как-то раз я приехал в Москву всего на один день по делам, не связанным с работой. Такая поездка была, скорее, в удовольствие, чем в напряг, никакой усталости или нервного напряжения в тот день у меня не было и в помине. Но когда вечером я сел в свой автобус на обратный рейс, то почувствовал непонятный, но очень сильный дискомфорт. Больше всего это было похоже на нехватку воздуха в легких, когда дышишь и никак не можешь продышаться. Организм, помимо моей воли, властно чего-то требовал, а я никак не мог разобрать — чего именно. И вдруг с удивлением и ужасом понял: водка! Нужна водка, причем не мне, а моему организму, который я так старательно приучал к ней много лет подряд. Это было не осознанное желание, и вообще не психический процесс, а скорее, физиологический: на автобус из Москвы у моего организма выработался самый настоящий условный рефлекс. Точь-в-точь как у собак академика Павлова на лампочку. Ох, как же я закручинился, когда все это понял… Сердце сжала тоска, в голове вяло ворочалась какая-то банальность вроде: «Вот оно как бывает-то, оказывается. Ну ты и попал…» Но времени на осмысление случившегося уже не оставалось, автобус вот-вот должен был отправляться и я… быстренько побежал в магазин за поллитровкой. Так я стал настоящим алкоголиком, перед которым уже не стояло выбора — «пить, или не пить?». Довольно быстро я обнаружил, что рефлекс на автобус у меня отнюдь не единственный. Ну вот, к примеру, закусывать в автобусе — проблема. Консервы или салатик с собой в дорогу не возьмешь, неудобно это. И я брал к водке нарезку какого-нибудь мясного деликатеса, который обычно не покупал из-за дороговизны. А тут чего экономить — с заказа ведь еду, денег полный карман! Так и привык, что вкусная еда — приложение к водке. Поэтому, когда дома жена готовила котлеты или жаркое, я уже не мог воспринимать их иначе, как — закуску. И опять бежал в магазин… А дальше пошло-поехало: стресс снять — чекушка, с женой поссорился — чекушка, тоскливо стало долгими зимними вечерами — три дня подряд по чекушке. Как-то я подсчитал, что если бы раз в неделю выпивал, скажем — литр водки, это было бы почти вдвое меньше, чем мой ежедневный «чекушечный» аперитивчик. С такими объемами моя бедная печень уже не справлялась. Я начал пьянеть. Описывать это противно, да и нет тут ничего интересного. Скажу лишь, что из самого трезвого человека в любой пьющей компании я превратился в обыкновенного пьянчужку, тупо косеющего уже через сорок минут после начала банкета. Было совершенно ясно, что это — последний звонок, что дальше со мной начнет происходить то, что я уже много раз видел раньше на примере других, но тешил себя самодовольной мыслью о том, что уж с моей-то способностью — пить, не пьянея, мне такая беда не грозит. А теперь она не просто грозила, она уже победно ухмылялась, глядя мне в лицо. И выбор передо мной был совсем небольшой: падать в этот мрак дальше, до упора, или все-таки напрячь остатки воли и хотя бы попытаться из него выбраться. Совсем завязать с выпивкой уже не получалось. Чтобы хоть как-то упорядочить свое пьянство я твердо решил: больше ни в коем случае не пить в одиночку. Со стороны эта решимость может показаться смешной, но другого выхода я для себя тогда не видел и как мог держался этого правила. Если уж совсем поджимало и прихватывало — покупал бутылку и шел в гости. Усаживаясь в автобус из Москвы, я с надеждой осматривал салон в поисках знакомого лица, и если находил себе собутыльника, то с облегчением бежал в магазин… Но один больше не пил. Так прошел год. Пить я стал намного меньше, но тяга к спиртному не исчезала, зато стремительно сузился круг людей, с которыми можно было хлопнуть по рюмочке. Практически все мои друзья годам к 35 вышли на тот же рубеж, что и я. Каждый спасался от своего алкоголизма как мог, и никому из нас даже в голову не приходило предложить другому скоротать вечерок за бутылкой. Все мы уже поняли, что больны и старались не искушать друг друга. Ни о зашивке, ни о кодировке никто из нас даже не думал, по очень специфической и важной причине: зашитым и кодированным алкоголикам нельзя причащаться. Дело в том, что при зашивке человеку вгоняется, с интервалом минут в десять, несколько препаратов контрастного действия, от которых его последовательно бросает то в жар, то в холод. А потом ему очень убедительно объясняют, что теперь даже капля спиртного, попав в его организм, вступит в реакцию с этой «волшебной смесью», превратится в смертельный яд и убьет его. Клин вышибают клином, рефлекс побеждается другим рефлексом, а страх смерти намного сильнее тяги к алкоголю. Во всяком случае, все зашитые, которых я знаю лично, испуганно шарахаются даже от кефира и кваса, опасаясь мизерной доли спирта, образующейся там при брожении. А ведь православная Евхаристия совершается на виноградном вине. Следовательно, для зашитого человека дорога к Причастию заказана. Вернее, он может, конечно, подойти к Чаше, но только при условии, что вера в истинность Тела и Крови Христовых окажется у него сильнее страха смерти. Но о таких случаях я не слыхал ни разу. Хотя один мой друг умудрился найти выход и из этой дилеммы. Он зашивается на год, по окончании этого срока идет в храм, причащается и… зашивается еще на год, до следующего причастия. Такой вот странный у человека ритм евхаристической жизни. Я не сторонник подобных методов, но в данном случае просто не знаю, как к этому относиться. Потому что без зашивки этот мой друг за несколько месяцев превращается в настоящее животное, пьющее беспробудно с интервалом дней в пять-шесть между трехнедельными запоями. Страшнее всего то, что он до сих пор не считает себя алкоголиком и уверен, что пьет умеренно, его запои лишь — досадное недоразумение, а зашивается он — так, «на всякий случай»… Время шло, я старался пить как можно реже и меньше, но иногда, совершенно неожиданно для себя, все-таки срывался в штопор. Не знаю, сколько бы еще тянулась эта моя позиционная война со своим алкоголизмом, если бы однажды Господь не сотворил чудо. …В очередной раз я сорвался, когда приехал к друзьям в подмосковный Обнинск. Дело было Великим постом, накануне праздника Благовещенья. Мы сидели с другом в его музыкальной студии, он показывал мне материал для своего нового альбома, я рассказывал ему о своих немудреных делах, а на следующий день мы собирались вместе пойти в храм, где настоятелем был еще один мой старый друг. Я приехал именно к ним, я вообще не думал о выпивке, потому что оба они — абсолютно непьющие люди. И вдруг… Какой-то полузнакомый гитарист Колян, случайно забредший в студию… Какой-то сомнительный повод — вроде бы дочка у него родилась, что ли… какая-то нелепая убежденность в том, что — «святое же дело, нужно же обмыть…» Короче, напился я тогда ужасно. На следующий день мы пришли в храм уже к концу праздничного богослужения. Там меня многие знали, любили и очень обрадовались, когда я появился. Ребята с клироса звали меня попеть на молебне, я вяло отнекивался и норовил стать поближе к выходу. Голова раскалывалась, мутило до темноты в глазах, а на душе было так мерзко, что жить дальше не хотелось. Я смотрел на икону Богородицы, но молиться не мог даже в уме. Слов не было. Я просто стоял и плакал от собственного бессилия, оттого что так и не смог победить в себе эту мерзость, оттого что большая часть жизни уже прожита, и — так глупо… Недели через три я вдруг с изумлением понял, что с тех пор ни разу не выпил. Более того — я целых три недели вообще не замечал, что не пью. Это было невероятно, этого просто не могло быть, но факт — упрямая вещь. Мне больше не хотелось выпить нигде и ни при каких обстоятельствах. Теперь я спокойно мог сидеть за праздничным столом, уставленным водкой, и никакого желания или стремления к спиртному не испытывал. Все мои рефлексы на алкоголь исчезли настолько одномоментно, что я даже не заметил, как это произошло. Будто Господь взял меня и опять поставил на тот самый перекресток, с которого я много-много лет назад ушел не по той дороге. Только теперь я уже хорошо знал, куда она ведет. Слишком хорошо… Тут бы этой сказке и кончиться счастливо. Да только не получилось из меня добра-молодца. Мало-помалу, разок, другой, третий… Нет, я очень аккуратно сейчас пью, и отлично понимаю, что каждый мой глоток — шаг по той самой проклятой дороге. Но единственное, на что меня сегодня хватает, это всего лишь — не частить, шагать пореже. А ведь был шанс, была прекрасная возможность вообще никогда больше не прикасаться к этой отраве, забыть о ней навсегда. Почему же я ею не воспользовался? Не знаю… Видно, кроме алкоголизма есть во мне что-то еще, что толкает и толкает к краю, переламывая даже опытное знание, так дорого мне доставшееся. Когда я слышу о чудесном исцелении уверовавшего пьяницы, то не радуюсь за него. Мне за него страшно. Да, Господь может исцелить алкоголика чудесным образом, и я знаю об этом не понаслышке. Но вот запретить себе пить после такого исцеления человек может только сам. Потому что Бог никого не кодирует, не зашивает и никому не завязывает горло на узел. Он лишь обращается к каждому из нас словами пророка Моисея: жизнь и смерть предложил Я тебе, благословение и проклятие. Избери жизнь, дабы жил ты и потомство твое. (Втор 3:19) И не от чудесного исцеления зависит дальнейшая судьба такого человека, но от его решимости и твердости в выборе между жизнью и смертью. …А я все топчусь на своем перекрестке. То пробегу несколько шажков по дороге к смерти и проклятию, то испуганно отпрыгиваю обратно в жизнь. Это и есть для меня сегодня — умеренное питие. И чем оно закончится, знает один лишь Господь…

Спасибо, Татиана! Вот уж действительно правда и сколько случаев таких!.. Помню как в прошлом году в Оптину приехала одна моя знакомая с подругой-мусульманкой, и они меня спросили, может ли она прикладываться к нашим святыням...до этого не сталкивалась с подобными вопросами и потому подошла к батюшке, на что он мне сказал, что конечно, можно (!), особенно есть много свидетельств, как по молитвам иноверцев Николаю Чудотворцу о помощи, они меняли свою веру на православие, потому что им открывалось очевидное.."...Да и чуть раньше, я познакомилась с татарином, который принял православие вопреки своим родственникам, сначала послушался в оптине, а потом уехал на молитвенный подвиг на Валаам) ...Вот когда читала этот пост про мусульман, не знаю почему, но вспомнилась наша история и наш святитель Алексий, чьи святые мощи находятся в Елоховском соборе, как 600 лет назад, когдаРусь переживала тяжкое время, находясь под татаро-могольским иго, он был регентом князя Дмитрия Ивановича, который был наследником московского престола и который был ещё ребёнком, а это значило, что в этот страшный период нашей истории он фактически был главой Российского Государства! И когда у хана Джанибека ослепла любимая жена Тайдула, хан написал великому князю: "Мы слышали, что Бог ни в чем не отказывает молитвам митрополита Алексия; пусть же он испросит у Бога здравия моей жене". Джанибек грозил, что, в случае отказа, пойдет на Русь и опустошит ее. "Прошение и дело превышает меру сил моих, – сказал митрополит Алексий, – но я верю Тому, Который дал прозреть слепому, – не презрит Он молитвы веры". Отъезд святителя сопровождался ободряющим знамением: когда он служил напутственный молебен перед ракой своего святого предшественника – митрополита Петра, свеча у раки зажглась сама собой. Святителя с почестями встретили в ставке хана: их владычества очень уважали наших митрополитов, почитали их и даже освобождали от пошлин. И не зря: святитель Алексий отслужил молебен об исцелении ханши, и в момент, когда он кропил ее святой водой, она вдруг прозрела. Благодарная Тайдула (впоследствии приняла Православие и крестилась) выкупила и подарила ему землю в Московском Кремле, где, в память о чуде ее исцеления, святитель устроил Чудов монастырь. А хан Джанибек подарил митрополиту Алексию свой конюшенный двор в Московском Кремле и вручил ему ярлык с освобождением Русской Православной Церкви от даней и поборов. Вот она сила молитвы!

Спасибо, Лариса, что выложили "Надежду"! Очень сильный фильм!...Смотрела его ещё на видеокасете, собрав аудиторию неверющих людей, все смотрели молча с широко открытыми глазами - ни одного слова ...с удовольствием посмотрю ещё раз и всем очень советую!

Нафаня, солидарна с Вами целиком и полностью!

читайте выше..

Хотите честно-честно? Может, стоить сделать акцент не на то, что он мужской, а то, что это - Оптина? И что земля эта старцами намолена? И что там лежат ещё и убиенные братики и ко всем к ним можно каждый день приходить, и с ними со всеми разговаривать?..А может быть, ещё и то, что там не мужчины и женщины, а братья и сестры, а священники – это отцы наши и всё это есть большая семья?..И то, что от оптинских служб внутри всё переворачивается?...Давайте не будем говорить за всех…Мы из мира уезжаем в Оптину не для того, чтобы думать о бренном…Может, и в Псково-Печерскую Лавру и др. мужские монастыри мы едем, потому что склонность у нас, тёток такая, тянет к мУжам (?)....Простите, грешную, это мои мысли..

А почему только в мужском монастыре? Разве женщина не должна обуздывать свою сущность и за пределами Обители? ...честно говоря, я не совсем понимаю о ком идёт речь в данный момент...кто это такой хитрый, который приезжает в Оптину и не любит её дыхание?...Скорее не мне и не вам рассуждать об этом, и не забываем слова батюшки нашего Амвросия: "Себе внимай, а это - суды Божьи"...И слушайте больше, что отцы говорят, а не разговоры, которые там пошли от разных людей ... И меня простите...