Таня

Мы говорим: Унылая погода! Заволокло, не видно ничего… Унылый дух клевещет на природу, Которая не мыслит своего. Нам не чета — всегда в повиновенье, В любое время, осенью, весной. И долгий дождь, и ветра дуновенье Нужны земле, как солнце с тишиной. Благословенно всё на белом свете! Благословен и ты, коль всё приял. И серости унылой не приметит, Кто серость из души своей изгнал. 2007 г. Скит Ветрово Стихотворение про нас. Шедевр. Что тут ещё добавишь? Вся философия жизни...

Помоги Господи!

Ромашечка! Помолимся обязательно! Не переживайте сильно!

Спасибо, Екатерина! Ваш рассказ волшебный. Даже мне, здесь, почувствовалось чудо, которое было в Вашей жизни. Прочитала и глянула в окно: а у нас, оказывается, снег пошёл, да такой нарядный! Чудеса, кругом чудеса...

Спасибо, Ольга! Вы меня очень обрадовали.

Может, кто знает, где можно почитать стихи иеромонаха Василия (Рослякова)? Очень нравятся... Или, может, у кого-нибудь есть какое? Буду очень благодарна.

Я по парку шатался с утра, Подбирая стихи на дороге. Их сегодня дожди и ветра Мне кидали охапками в ноги. Мне листва, у обочин кружась, Нашептала строку для начала, А шагов моих звонкая вязь Подходящий мотив подсказала. Углубившись в глухие места По извилистой стежке-дорожке, Я увидел, как дубу сосна Примеряла иголки-сережки. Я нашел в хороводе осин Красоту, для которой не струшу, Для которой поэт не один Погубил горемычную душу. Видел я, как пылала земля, Загораясь от скрытой печали, Как сгорали печали дотла И весь мир до небес освещали. Подождав, когда на руки мне Упадут ослабевшие листья, Погадал об осенней судьбе По кленовой ладони лучистой. И набрал из несметных даров, Что раскинула под ноги осень, Вдохновенья для тихих стихов - Золотую кленовую проседь... И лежат в темноте у окна Те стихи, что вручила дорога. Их дождем намочило слегка, Их ветрами измяло немного.

Ааа, теперь всё понятно, сейчас попробую все исправить. Спасибо огромное за оперативность!

Добрый вечер! Подскажите, пожалуйста, а что значит надпись "В очереди" (оранжевенькая такая) в блоге под основным сообщением перед комментариями? Именно поэтому, скорее всего, не видны сами комментарии? Я наверное что-то там лишнее нащелкала? Не могу понять что. Помогите разобраться, пожалуйста!

Олечка! Вы своим рассказом подарили мне крылья! Спасибо! )))

Олечка, спасибо Вам за добрые слова, только я тут не при чем. Просто хочется поделиться всегда своей радостью, которую сама получаю от прочитанного. Так и в это раз. Я сама, когда-то впервые читая это рассказ, рыдала!!! А потом читала его по телефону старшей сестре и уже плакали вместе. А ещё позже читала этот рассказ своим старшеклассникам в школе, у которых я классный руководитель. Это был им рождественский подарок перед праздниками, и тоже мы всхлипывали... И вынуждена я была размножить этот рассказик, и, наверняка, кто-то ещё был им потрясен... Кстати сказать, купила книгу Н. Агафонова с этим рассказом на вокзале г. Бреста в православном ларёчке. В тот момент мне было очень грустно, я уезжала от родных в свой город. Зашла в книжный ларек, и наугад купила эту книгу, ничего не зная и не слышав до этого про протоиерея Н. Агафонова. Книга была тогда, 3 года назад, ну просто очень дорогая. Но хотелось утешиться уезжая... Выйдя из ларька, я помню, держала эту книгу в руках. Ко мне подошла старенькая монахиня и говорит: "Агафонова читаешь, деточка? Там у него есть рассказ "Молитва алтарника". Я его наизусть знаю. И ты сразу прочитай его - обрыдаешься..." Ну я и обрыдалась тогда, в поезде... С тех пор плачут все. И верят при этом, что нет ничего невозможного, что чудеса рядом, что все промыслительно, что красота кругом и в каждом... К слову будет сказано, у нас в Белорусском Полесье сейчас нет ни капельки снега... А так хочется, чтобы к празднику снег пошёл...

В Рождественский сочельник после чтения Царских часов протодиакон сетовал: — Что за наваждение в этом году? Ни снежинки. Как подумаю, завтра Рождество, а снега нет, — никакого праздничного настроения. — Правда твоя, — поддакивал ему настоятель собора, — в космос летают, вот небо и издырявили, вся погода перемешалась. То ли зима, то ли еще чего, не поймешь. Алтарник Валерка, внимательно слушавший этот разговор, робко вставил предложение: — А вы бы, отцы честные, помолились, чтобы Господь дал нам снежку немножко. Настоятель и протодиакон с недоумением воззрились на всегда тихого и безмолвного Валерия: с чего это он, мол, осмелел? Тот сразу заробел: — Простите, отцы, это я так просто подумал, — и быстро юркнул в «пономарку». Настоятель повертел ему вслед пальцем у виска. А протодиакон хохотнул: — Ну Валерка чудак, думает, что на небесах, как дом быта: пришел, заказал и получил, что тебе надо. После ухода домой настоятеля и протодиакона Валерка, выйдя из алтаря, направился в собор к иконе Божией Матери «Скоропослушница». С самого раннего детства, сколько он себя помнит, его бабушка всегда стояла здесь и ухаживала за этой иконой во время службы. Протирала ее, чистила подсвечник, стоящий перед ней. Валерка всегда был с бабушкой рядом. Бабушка внука одного дома не оставляла, идет на службу — и его за собой тащит. Валерка рано лишился родителей, и поэтому его воспитывала бабушка. Отец Валерки был законченный алкоголик, избивал частенько свою жену. Бил ее, даже когда была беременна Валеркой. Вот и родился он недоношенный, с явными признаками умственного расстройства. В очередном пьяном угаре Валеркин папа ударил его мать о радиатор головой так сильно, что она отдала Богу душу. Из тюрьмы отец уже не вернулся. Так и остался Валерка на руках у бабушки. Кое-как он окончил восемь классов в спецшколе для умственно отсталых, но главной школой для него были бабушкины молитвы и соборные службы. Бабушка умерла, когда ему исполнилось 19 лет. Настоятель пожалел его — куда он, такой убогий? — и разрешил жить при храме в сторожке, а чтобы хлеб даром не ел, ввел в алтарь подавать кадило. За тихий и боязливый нрав протодиакон дал ему прозвище Трепетная Лань. Так его и называли, посмеиваясь частенько над наивными чудачествами и безтолковостью. Правда, что касается богослужения, безтолковым его назвать было никак нельзя. Что и за чем следует, он знал наизусть лучше некоторых клириков. Протодиакон не раз удивлялся: «Валерка наш — блаженный, в жизни ничего не смыслит, а в уставе прямо дока какой!» Подойдя к иконе «Скоропослушница», Валерий затеплил свечу и установил ее на подсвечник. Служба уже закончилась, и огромный собор был пуст, только две уборщицы намывали полы к вечерней службе. Валерка, встав на колени перед иконой, опасливо оглянулся на них. Одна из уборщиц, увидев, как он ставит свечу, с раздражением сказала другой: — Нюрка, ты посмотри только, опять этот ненормальный подсвечник нам воском зальет, а я ведь только его начистила к вечерней службе! Сколько ему ни говори, чтобы между службами не зажигал свечей, он опять за свое! А староста меня ругать будет, что подсвечник нечищеный. Пойду пугану эту Трепетную Лань. — Да оставь ты парня, пущай молится. — А что, он тут один такой? Мы тоже молимся, когда это положено. Вот начнет батюшка службу, и будем молиться, а сейчас не положено, — и она, не выпуская из рук швабру, направилась в сторону коленопреклоненного алтарника. Вторая, преградив ей дорогу, зашептала: — Да не обижай ты парня, он и так Богом обиженный, я сама потом подсвечник почищу. — Ну, как знаешь, — отжимая тряпку, все еще сердито поглядывая в сторону алтарника, пробурчала уборщица. Валерий, стоя на коленях, тревожно прислушивался к перебранке уборщиц, а когда понял, что беда миновала, достал еще две свечи, поставил их рядом с первой, снова встал на колени: — Прости меня, Пресвятая Богородица, что не вовремя ставлю тебе свечки, но когда идет служба, тут так много свечей стоит, что ты можешь мои не заметить. Тем более они у меня маленькие, по десять копеек. А на большие у меня денег нету и взять-то не знаю где. Тут он неожиданно всхлипнул: — Господи, что же я Тебе говорю неправду. Ведь на самом деле у меня еще семьдесят копеек осталось. Мне сегодня протодиакон рубль подарил: «На, — говорит, — тебе, Валерка, рубль, купи себе на Рождество мороженое крем-брюле, разговейся от души». Я подумал: крем-брюле стоит двадцать восемь копеек, значит, семьдесят две копейки у меня остается и на них я смогу купить Тебе свечи. Валерка наморщил лоб, задумался, подсчитывая про себя что-то. Потом обрадованно сказал: — Тридцать-то копеек я уже истратил, двадцать восемь отложил на мороженое, у меня еще сорок две копейки есть, хочу купить на них четыре свечки и поставить Твоему родившемуся Сыночку. Ведь завтра Рождество. Он, тяжко вздохнув, добавил: — Ты меня прости уж, Пресвятая Богородица. Во время службы около Тебя народу всегда полно, а днем — никого. Я бы всегда с Тобою здесь днем был, да Ты ведь Сама знаешь, в алтаре дел много. И кадило почистить, ковры пропылесосить, и лампадки заправить. Как все переделаю, так сразу к Тебе приду. Он еще раз вздохнул: — С людьми-то мне трудно разговаривать, да и не знаешь, что им сказать, а с Тобой так хорошо, так хорошо! Да и понимаешь Ты лучше всех. Ну, я пойду. И, встав с колен, повеселевший, он пошел в алтарь. Сидя в «пономарке» и начищая кадило, Валерий мечтал, как купит себе после службы мороженое, которое очень любил. «Оно вообще-то большое, это мороженое, — размышлял парень, — на две части его поделить, одну съесть после литургии, а другую — после вечерней». От такой мысли ему стало еще радостнее. Но что-то вспомнив, он нахмурился и, решительно встав, направился опять к иконе «Скоропослушница». Подойдя, он со всей серьезностью сказал: — Я вот о чем подумал, Пресвятая Богородица, отец протодиакон — добрый человек, рубль мне дал, а ведь он на этот рубль сам мог свечей накупить или еще чего-нибудь. Понимаешь, Пресвятая Богородица, он сейчас очень расстроен, что снега нет к Рождеству. Дворник Никифор, тот почему-то, наоборот, радуется, а протодиакон вот расстроен. Хочется ему помочь. Все Тебя о чем-то просят, а мне всегда не о чем просить, просто хочется с Тобой разговаривать. А сегодня хочу попросить за протодиакона, я знаю, Ты и Сама его любишь. Ведь он так красиво поет для Тебя “Царице моя Преблагая...” Валерка закрыл глаза, стал раскачиваться перед иконой в такт вспоминаемого им мотива песнопения. Потом, открыв глаза, зашептал: — Да он сам бы пришел к Тебе попросить, но ему некогда. Ты же знаешь, у него семья, дети. А у меня никого нет, кроме Тебя, конечно, и Сына Твоего, Господа нашего Иисуса Христа. Ты уж Сама попроси Бога, чтобы Он снежку нам послал. Много нам не надо, так, чтобы к празднику беленько стало, как в храме. Я думаю, что Тебе Бог не откажет, ведь Он Твой Сын. Если бы у меня мама чего попросила, я бы с радостью для нее сделал. Правда, у меня ее нет, все говорят, что я — сирота. Но я-то думаю, что я не сирота. Ведь у меня есть Ты, а Ты — Матерь всем людям, так говорил владыка на проповеди. А он всегда верно говорит. Да я и сам об этом догадывался. Вот попроси у меня чего-нибудь, и я для Тебя обязательно сделаю. Хочешь, я не буду такое дорогое мороженое покупать, а куплю дешевенькое, за девять копеек — молочное. Он побледнел, потупил взор, а потом, подняв взгляд на икону, решительно сказал: — Матерь Божия, скажи Своему Сыну, я совсем не буду мороженое покупать, лишь бы снежок пошел. Ну, пожалуйста. Ты мне не веришь? Тогда я прямо сейчас пойду за свечками, а Ты, Пресвятая Богородица, иди к Сыну Своему, попроси снежку нам немного. Валерий встал и пошел к свечному ящику, полный решимости. Однако чем ближе он подходил, тем меньше решимости у него оставалось. Не дойдя до прилавка, он остановился и, повернувшись, пошел назад, сжимая во вспотевшей ладони оставшуюся мелочь. Но, сделав несколько шагов, повернул опять к свечному ящику. Подойдя к прилавку, он нервно заходил около него, делая безсмысленные круги. Дыхание его стало учащенным, на лбу выступила испарина. Увидев его, свечница крикнула: — Валерка, что случилось? — Хочу свечек купить, — остановившись, упавшим голосом сказал он. — Господи, ну так подходи и покупай, а то ходишь, как маятник. Валерка тоскливо оглянулся на стоящий вдали кивот со «Скоропослушницей». Подойдя, высыпал мелочь на прилавок и осипшим от волнения голосом произнес: — На все, по десять копеек. Когда он получил семь свечей, у него стало легче на душе. ...Перед вечерней Рождественской службой неожиданно повалил снег пушистыми белыми хлопьями. Куда ни глянешь, всюду в воздухе кружились белые легкие снежинки. Детвора вывалила из домов, радостно волоча за собой санки. Протодиакон, солидно вышагивая к службе, улыбался во весь рот, раскланиваясь на ходу с идущими в храм прихожанами. Увидев настоятеля, он закричал: — Давненько, отче, я такого пушистого снега не видел, давненько. Сразу чувствуется приближение праздника. — Снежок — это хорошо, — ответил настоятель, — вот как прикажете синоптикам после этого верить? Сегодня с утра прогноз погоды специально слушал, заверили, что без осадков. Никому верить нельзя. Валерка, подготовив кадило к службе, успел подойти к иконе: — Спасибо, Пресвятая Богородица, какой добрый у Тебя Сын, мороженое-то маленькое, а снегу вон сколько навалило. «В Царствии Божием, наверное, всего много, — подумал, отходя от иконы, Валерка. — Интересно, есть ли там мороженое вкуснее крем-брюле? Наверное, есть», — заключил он свои размышления и радостный пошел в алтарь

Батюшка Даниил! С Днем Ангела Вас! Огромная благодарность Вам за то, что Вы у нас есть! Низкий Вам поклон! Вы даже сами не представляете, что значит для нас Ваше присутствие на форуме все это время! Пусть Господь ни на минуточку Вас не оставляет, пусть Ваш Ангел-Хранитель бережёт Вас на всех Ваших путях-дорожках, здоровья Вам душевного и телесного, света, тепла, радости! Бесконечно благодарны за сайт Оптиной Пустыни, как умеем, молимся за Вас и за всю Оптину, просим у Господа Вам долгой жизни и всего, что будет необходимо Вам!

Олечка! Спасибо огромное за этот рождественский рассказ! Удивительной теплотой и радостью укрылось моё сердце. Пусть Господь никогда не оставляет Вас, счастья Вам, радости, благодати и помощи Божьей во всех делах! Пусть вся Ваша жизнь будет и освещена и согрета теплым, ярким, благодатным светом Рождества Христова! Поклонитесь и за меня всей Оптиной Пустыни, всем старцам и новомученикам Оптинским. Ангела-Хранителя Вам на всех Ваших путях-дорожках!

В прошлом году примерно в это время на форуме Ромашка открыла замечательную тему «Рождество Христово»: для укрепления нашего душевного состояния во время поста, так сказать. Потом её закрыли, когда сам праздник прошёл. Но там есть удивительные рассказы. Мой любимый рождественский рассказ «Молитва алтарника» Н. Агафонова, рассказ В.А. Никифорова-Волгина «Серебряная метель», опубликованный Ромашкой, рассказ «Святая ночь» С. Лагерлеф, присланный Ольгой. И вот сегодня у нас в Беларуси выпал первый снег, приближение Рождества Христова почувствовалось как-то особенно, по дороге на работу я вспомнила эти удивительные рассказы. Декабрьские дни просто летят и тем самым приближают нас к великому празднику Рождества Христова… Душа ищет чего-то необыкновенного. И когда это простое обыкновенное тихое «что-то» случается, эта самая душа поёт, летает, хочет поделиться своей радостью с другими. Подумалось, что у А.П. Чехова есть прекрасный, всем известный рассказ «Ванька», до боли согревающий душу… Ванька Жуков, девятилетний мальчик, отданный три месяца тому назад в ученье к сапожнику Аляхину, в ночь под Рождество не ложился спать. Дождавшись, когда хозяева и подмастерья ушли к заутрене, он достал из хозяйского шкапа пузырек с чернилами, ручку с заржавленным пером и, разложив перед собой измятый лист бумаги, стал писать. Прежде чем вывести первую букву, он несколько раз пугливо оглянулся на двери и окна, покосился на темный образ, по обе стороны которого тянулись полки с колодками, и прерывисто вздохнул. Бумага лежала на скамье, а сам он стоял перед скамьей на коленях. «Милый дедушка, Константин Макарыч! — писал он. — И пишу тебе письмо. Поздравляю вас с Рождеством и желаю тебе всего от Господа Бога. Нету у меня ни отца, ни маменьки, только ты у меня один остался». Ванька перевел глаза на темное окно, в котором мелькало отражение его свечки, и живо вообразил себе своего деда Константина Макарыча, служащего ночным сторожем у господ Живаревых. Это маленький, тощенький, но необыкновенно юркий и подвижной старикашка лет 65-ти, с вечно смеющимся лицом и пьяными глазами. Днем он спит в людской кухне или балагурит с кухарками, ночью же, окутанный в просторный тулуп, ходит вокруг усадьбы и стучит в свою колотушку. За ним, опустив головы, шагают старая Каштанка и кобелек Вьюн, прозванный так за свой черный цвет и тело, длинное, как у ласки. Этот Вьюн необыкновенно почтителен и ласков, одинаково умильно смотрит как на своих, так и на чужих, но кредитом не пользуется. Под его почтительностью и смирением скрывается самое иезуитское ехидство. Никто лучше его не умеет вовремя подкрасться и цапнуть за ногу, забраться в ледник или украсть у мужика курицу. Ему уж не раз отбивали задние ноги, раза два его вешали, каждую неделю пороли до полусмерти, но он всегда оживал. Теперь, наверно, дед стоит у ворот, щурит глаза на ярко-красные окна деревенской церкви и, притопывая валенками, балагурит с дворней. Колотушка его подвязана к поясу. Он всплескивает руками, пожимается от холода и, старчески хихикая, щиплет то горничную, то кухарку. — Табачку нешто нам понюхать? — говорит он, подставляя бабам свою табакерку. Бабы нюхают и чихают. Дед приходит в неописанный восторг, заливается веселым смехом и кричит: — Отдирай, примерзло! Дают понюхать табаку и собакам. Каштанка чихает, крутит мордой и, обиженная, отходит в сторону. Вьюн же из почтительности не чихает и вертит хвостом. А погода великолепная. Воздух тих, прозрачен и свеж. Ночь темна, но видно всю деревню с ее белыми крышами и струйками дыма, идущими из труб, деревья, посребренные инеем, сугробы. Всё небо усыпано весело мигающими звездами, и Млечный Путь вырисовывается так ясно, как будто его перед праздником помыли и потерли снегом... Ванька вздохнул, умокнул перо и продолжал писать: «А вчерась мне была выволочка. Хозяин выволок меня за волосья на двор и отчесал шпандырем за то, что я качал ихнего ребятенка в люльке и по нечаянности заснул. А на неделе хозяйка велела мне почистить селедку, а я начал с хвоста, а она взяла селедку и ейной мордой начала меня в харю тыкать. Подмастерья надо мной насмехаются, посылают в кабак за водкой и велят красть у хозяев огурцы, а хозяин бьет чем попадя. А еды нету никакой. Утром дают хлеба, в обед каши и к вечеру тоже хлеба, а чтоб чаю или щей, то хозяева сами трескают. А спать мне велят в сенях, а когда ребятенок ихний плачет, я вовсе не сплю, а качаю люльку. Милый дедушка, сделай Божецкую милость, возьми меня отсюда домой, на деревню, нету никакой моей возможности... Кланяюсь тебе в ножки и буду вечно Бога молить, увези меня отсюда, а то помру...» Ванька покривил рот, потер своим черным кулаком глаза и всхлипнул. «Я буду тебе табак тереть, — продолжал он, — Богу молиться, а если что, то секи меня, как Сидорову козу. А ежели думаешь, должности мне нету, то я Христа ради попрошусь к приказчику сапоги чистить, али заместо Федьки в подпаски пойду. Дедушка милый, нету никакой возможности, просто смерть одна. Хотел было пешком на деревню бежать, да сапогов нету, морозу боюсь. А когда вырасту большой, то за это самое буду тебя кормить и в обиду никому не дам, а помрешь, стану за упокой души молить, всё равно как за мамку Пелагею. А Москва город большой. Дома всё господские и лошадей много, а овец нету и собаки не злые. Со звездой тут ребята не ходят и на клирос петь никого не пущают, а раз я видал в одной лавке на окне крючки продаются прямо с леской и на всякую рыбу, очень стоющие, даже такой есть один крючок, что пудового сома удержит. И видал которые лавки, где ружья всякие на манер бариновых, так что небось рублей сто кажное... А в мясных лавках и тетерева, и рябцы, и зайцы, а в котором месте их стреляют, про то сидельцы не сказывают. Милый дедушка, а когда у господ будет елка с гостинцами, возьми мне золоченный орех и в зеленый сундучок спрячь. Попроси у барышни Ольги Игнатьевны, скажи, для Ваньки». Ванька судорожно вздохнул и опять уставился на окно. Он вспомнил, что за елкой для господ всегда ходил в лес дед и брал с собою внука. Веселое было время! И дед крякал, и мороз крякал, а глядя на них, и Ванька крякал. Бывало, прежде чем вырубить елку, дед выкуривает трубку, долго нюхает табак, посмеивается над озябшим Ванюшкой... Молодые елки, окутанные инеем, стоят неподвижно и ждут, которой из них помирать? Откуда ни возьмись, по сугробам летит стрелой заяц... Дед не может чтоб не крикнуть: — Держи, держи... держи! Ах, куцый дьявол! Срубленную елку дед тащил в господский дом, а там принимались убирать ее... Больше всех хлопотала барышня Ольга Игнатьевна, любимица Ваньки. Когда еще была жива Ванькина мать Пелагея и служила у господ в горничных, Ольга Игнатьевна кормила Ваньку леденцами и от нечего делать выучила его читать, писать, считать до ста и даже танцевать кадриль. Когда же Пелагея умерла, сироту Ваньку спровадили в людскую кухню к деду, а из кухни в Москву к сапожнику Аляхину... «Приезжай, милый дедушка, — продолжал Ванька, — Христом Богом тебя молю, возьми меня отседа. Пожалей ты меня сироту несчастную, а то меня все колотят и кушать страсть хочется, а скука такая, что и сказать нельзя, всё плачу. А намедни хозяин колодкой по голове ударил, так что упал и насилу очухался. Пропащая моя жизнь, хуже собаки всякой... А еще кланяюсь Алене, кривому Егорке и кучеру, а гармонию мою никому не отдавай. Остаюсь твой внук Иван Жуков, милый дедушка приезжай». Ванька свернул вчетверо исписанный лист и вложил его в конверт, купленный накануне за копейку... Подумав немного, он умокнул перо и написал адрес: На деревню дедушке. Потом почесался, подумал и прибавил: «Константину Макарычу». Довольный тем, что ему не помешали писать, он надел шапку и, не набрасывая на себя шубейки, прямо в рубахе выбежал на улицу... Сидельцы из мясной лавки, которых он расспрашивал накануне, сказали ему, что письма опускаются в почтовые ящики, а из ящиков развозятся по всей земле на почтовых тройках с пьяными ямщиками и звонкими колокольцами. Ванька добежал до первого почтового ящика и сунул драгоценное письмо в щель... Убаюканный сладкими надеждами, он час спустя крепко спал... Ему снилась печка. На печи сидит дед, свесив босые ноги, и читает письмо кухаркам... Около печи ходит Вьюн и вертит хвостом...

Помоги Вам Господь! Я Вас понимаю. В таком душевном ненастроении была не раз. Советовали всегда, когда тяжело, читать Евангелие. Через силу читала - всё становилось на свои места. А ещё когда в унынии я просто благодарила Бога, хотя получалось и неискренне, потому что какая же искренность в благодарности за уныние, то все равно наступает радость. Чтение акафиста "Слава Богу за всё", о котором узнала на форуме, в моменты грусти изменяло мою ситуацию. Господи, спаси р.Б. Веру и избави её от грусти и уныния! Слава Богу за всё!

Слышала, что у нас, в Беларуси, в Новогрудской епархии есть женский скит в честь преподобного Амвросия Оптинского (Гродненская область, Слонимский район, д. Русаково). Связаны ли каким-то образом Оптина пустынь и скит прп. Амвросия, который в Беларуси?

Как-то на форуме, когда разговор зашёл про Афон, посоветовали почитать книгу Александра Дворкина «Афонские рассказы». В интернете мне найти книгу не удалось, но в библиотеке взять посчастливилось. Книга состоит из маленьких рассказов о Святой Афонской Горе. Как пишет автор, все истории – подлинные, и их герои – реальные люди. Лишь иногда им даны другие имена или инициалы. На мой взгляд, все, без исключения, рассказы – это чистый здоровый воздух, так необходимый для повседневной жизни. И мне захотелось поделиться этим самым воздухом. Может, кому-то тоже понравится… Один из первых рассказов. «Цветок». Цветок Ощущение особости этого места приходит ещё и оттого, что каждый человек старается исполнить желание другого до того, как это будет высказано вслух. В ответ вы тоже стараетесь угадать желание другого человека, исполнить его с опережением. И такое служение ближнему доставляет удивительную, несравнимую радость. Мне вспоминается один эпизод. Мы прибыли на Афон вместе с моим другом – православным американцем Джеффери Макдональдом (это была моя вторая поездка). В тот день мы ночевали в монастыре Пантократор. Вечером засиделись на балконе допоздна, то есть до тех пор, пока совсем не стемнело, разговаривали с насельником монастыря – греческим монахом. Потом все разошлись по своим кельям, и, когда мы уже ложились спать, в дверь вдруг постучали. Открываем – оказывается, тот самый монах, который с нами разговаривал. Он принёс нам стакан с водой, а в стакане – огромный, закрытый ещё бутон цветка. Он сказал: «Вы поставьте его на окно. Утром, с рассветом, он раскроется, и первое, что вы увидите, когда вернётесь в келью после литургии, – это раскрывшийся цветок.» Он ещё раз пожелал нам доброй ночи и ушёл. Это было настолько удивительно, настолько не по-мирски… Не так легко представить себе, например, что где-нибудь среди нас, в современном городе (а особенно в Нью-Йорке – современном Вавилоне, откуда мы приехали), один мужчина дарит цветок двум другим – безо всякой скрытой цели, а просто из желания порадовать своих гостей его красотой. На Афоне же эта чистая забота о радости ближнего воспринималась совершенно естественно, как, собственно, по-настоящему и должно было бы быть…

Спасибо Вам, Сергей! Очень прошу Вас помолиться о здравии р.Б. Анны и Татианы - Anny, Tatiany. Храни Вас Господь! Я тоже буду молиться за Вас, р. Б. Сергия и Александру! Божьей помощи Вам на всех Ваших путях-дорожках!