Оптинские Старцы

[Olqa 13 242]

Биограф старца Макария архимандрит Агапит  рассказывает следующий случай: «Оптинский Скит окружен деревьями громадной величины и внутри засажен разными плодовыми деревьями, ягодными кустарниками и множеством разнородных и разновидных цветов, так что все здания его в летнее время утопают в зелени и цветах. А известно что роскошная растительность – излюбленное место для птичек Здесь порхают и чирикают разных пород мелкие пташки. Но из всех них выделяются, как и всегда выделялись, своим приятным пением соловьи. Любили (да и теперь, вероятно, любят) некоторые из монахов в вечернюю летнюю прохладу послушать пернатых певцов. Но вот несчастье – соловьи мало-помалу стали исчезать. Причиною же сего оказались кошки, которые усердно ловили их для своей потребности, не различая соловьев от мышей. Между прочим, старец Макарий любил держать в своих келлиях кошек как полезных домашних зверьков, способных истреблять известных вредных грызунов, только отнюдь не любил ласкать их. Павел Степанович, как любитель соловьиного пения, возревновал против этих неразборчивых истребителей. В досаде на них и, вероятно, надеясь на обычную снисходительность старца, он пришел к нему и бесцеремонно начал говорить: "Благословите, батюшка, побить кошек". Озадаченный такой неожиданной просьбой и видя в просителе настойчивость и несмиренное расположение духа (что в монашестве считается нестерпимым злом), старец, со своей стороны, спрашивает: "За что же, за что их побить?" – "Да как же, – отвечает тот, – они всех соловьев поели". – "Ну так что ж? – продолжал старец. – Это их естественное свойство". Да как затопочет ногами, зашумит на Павла Степановича: "Ах ты, сякой такой! Ишь затеял что!" Павел Степанович повернулся было к двери уходить, как старец начал поддавать ему подзатыльники. И стучит, и шумит, и под затылок поддает. Хотел было Павел Степанович поскорее выбежать вон, но так растерялся, что ощупывает руками дверь и никак не может ее найти, а старец продолжает штурмовать. Наконец он кое-как выбрался на дорожку и от сильного огорчения тут же дал себе слово непременно хоть куда-нибудь уйти из Оптиной Пустыни, говоря, что тут каторжная жизнь. Сложившись с таким помыслом, он уже и от старца отшатнулся: дня два или три ходит мимо старца, не кланяется ему, ни под благословение не подходит и даже не смотрит на него. Видит старец, что Павел огорчился до крайности. Пришел как-то сам к его келлии и сотворил по обычаю монастырскому молитву. Послышался внутри келлии ответный «аминь». "Благослови, брате, войти", – сказал старец. Был ответ: "Бог благословит". Вошел старец, помолился на святые иконы и затем с краткою речью обратился к Павлу Степановичу: "Павел Павел! Ты обиделся на меня? Обиделся? Ну, прости меня". И вдруг кланяется ему в ноги. При воспоминании о сем о. Платон сказывал: «Это глубочайшее смирение великого старца, имя которого в свое время славно было не только по всей России, но и за пределами ее, поразило меня до глубины души. Весь в слезах, мгновенно и сам я бросился к старцу в ноги, прося простить меня, малодушного, неразумного грешника. А любвеобильный старец тихо продолжал свою речь: "Что же ты уж и от меня-то ничего не хочешь понести? И если от меня не терпишь, то от кого же возможешь потерпеть что-либо?" Далее старец говорил о том, что терпеть скорби необходимо, что необходимы нам душевные потрясения для нашего же спасения. Так поучив меня, он удалился из моей келлии. Обуреваемый доселе разными сопротивными помыслами, я почувствовал в душе невозмутимый мир и тишину. И после такого случая, – прибавлял о. Платон, – еще более, бывало, полюбишь старца, а о выходе из обители и забудешь совершенно". Впрочем, это едва ли не единственный был случай во все время пребывания о. Платона в Скиту при старце Макарии в продолжение лет десяти. Вообще же старец всегда относился к нему с любовью и снисходительностью».

Изменено 7 мая, 2019 пользователем Olga

[Olqa 13 242]

Е.ЛУКЬЯНОВ

О посещении Анной Ахматовой

Оптиной Пустыни (выдержки из статьи)

 

28—29 октября 1988 года мне довелось впервые навестить

 шамординскую схимонахиню Серафиму (в миру — Ирина Ефимовна Бобкова, 11/24 мая 1885 — 3 ноября 1990), которая в то время проживала в городе Гомеле. Схимонахине Серафиме было уже 103 года, но память она сохраняла удивительно ясную. Матушка Серафима дала мне машинопись объемом 18 страниц, с заглавием на 1-й странице «РАССКАЗЫ о СТАРЦЕ НЕКТАРИИ» (именно так в оригинале). Эту машинопись ей подарила матушка (в смысле супруга) гомельского священника отца Петра. Чтобы дальнейшее повествование было связным и последовательным, привожу здесь второй рассказ с сохранением орфографии и пунктуации оригинала (с. 4—5 машинописи):

«Над<ежда> Алекс<андровна> П<авлович> в 1923 году рассказывала о батюшке о. Нектарии:

Она в этом году жила там (в Оптиной. — Е. Л.) месяцев девять. Старец упорно и настойчиво приводит ее, да и всех, кто к нему обращается, к смирению. И когда она бунтует против его приемов, то происходит борьба, в которой всегда ей приходится смириться, уступить и согласиться, что она была неправа. Вот пример, испытанию терпения. Н<адежда> А<лександровна>

рассказывает: “Прихожу утром. Говорит “Подожди”. Сижу

час, полтора. Выходит старец и приглашает меня и еще двух

девиц войти к нему. Девиц приглашает раздеться, а меня нет.

Потом, обращаясь ко мне, говорит: — “Пойди, Наденька, позови ко мне Леву; я обещал Ниночке утешать его, пока она в Москве. Приведи его ко мне, мы поговорим об искусстве”.

Я лечу к Леве. Он лежит и читает какую-то хорошую книгу, ему тепло, уютно. С ним сидит брат его Н<иколай> А<лександроаич.

— “Лева, вас батюшка зовет…”

Лева польщен, что сам батюшка за ним прислал — бросает

книгу, обувается и идет. С ним просится и Н<иколай> А<лександрович>, которого о. Нектарий держит в “черном теле”. Мы обещаем ему привести его к батюшке и все идем в хибарку.

Пришли и ждем в приемной час, два, три… Наконец, выходит

о. Нектарий — веселый и светлый — и говорит: “Ну, милые

мои, день склонился к вечеру, идите домой”. Я, как-то выйдя из терпения, сказала ему: “Долго ли вы, батюшка, будете с меня шкуру драть?” — намекая на его жестокость, а он ответил: — “Какая ты, Наденька, чудачка, вот мне присылают иногда апельсины, так что ж, по-твоему, я их

должен в кожице есть?”

Я именинница. Прихожу радостная к нему. Келейник говорит батюшке: “Она сегодня именинница”, а о. Нектарий, не поздравляя и не благословляя меня, говорит: “А ты готовилась к именинам?” Я отвечаю, что не знала, что нужно готовиться.

“Отчего вы мне не сказали?” — “А значит, своего усердия нет!

Будет у тебя сегодня постный обед со слезами, а если бы приготовилась, был бы пирог!” и ничего не подарил мне, только благословил.

О Пушкине. “Пушкин был умнейший человек в России, а жил в тревоге и трепете, в тревоге и трепете. Все понимал, а себе жизнь испортил: у него на сердце всегда кошки скребли”. Я спросила: “А можно ли в искусстве без кошек?" Он ответил “Нельзя”.

Когда Н<иколай> А<лександрович> и Лева приезжали из Москвы, то привозили много новых книг. Старец Нектарий велел им приходить и читать ему вслух все. Дошли до стихов Сологуба в альманахе “Феникс”. Стихи нескромные и Лева не решается их прочитать, но о. Нектарий говорит: “Читай все”.

Прочтя стихи А. Ахматовой, Н<иколай> А<лександрович>

Б<руни> сказал: “Батюшка, благословите эту поэтессу”. Тогда

о. Нектарий сказал: “Она достойна… и праведна… приехать в

Оптину Пустынь. Тут для нея две комнаты есть свободныя”».

По просьбе матушки Серафимы эти рассказы я читал ей вслух, а она делала небольшие пояснения, касающиеся лиц и фактов, упомянутых в машинописи. В частности, она рассказала, что в описываемое время — перед окончательным закрытием

и разорением Оптиной Пустыни — она вместе со своей родной

сестрой Анастасией (обе были тогда рясофорными послушницами) несла послушание в оптинской монастырской больнице.

Больница помещалась в корпусе при храме преподобного Илариона Великого (после возвращения Оптиной Пустыни Московской Патриархии в этом корпусе — поскольку он расположен

за монастырскими стенами — на 2-м этаже была устроена женская гостиница, а 1-й этаж отвели под трапезную; храм был

вновь освящен в 1991 году). Когда Анна Ахматова приезжала в

Оптину, она останавливалась в комнате инокини Ирины, будущей схимонахини Серафимы. Эти сведения по дороге в Москву, в поезде, я кратко записал в своем путевом блокноте: «Когда сестры Ирина и Анастасия несли в Оптине послушание, их комнаты были в больничном корпусе (направо). Когда Анна Ахматова приезжала в Оптину, она жила в комнате у м. Ирины (рядом была комната м. Анастасии)».

Рясофорная послушница Анастасия Бобкова впоследствии стала монахиней Анимаисой, а в 1977 году, за год до своей кончины, вместе с матушкой Серафимой приняла постриг в схиму — вновь с именем Анастасии (только не в честь преподобномученицы Анастасии Римляныни, как в крещении, а в честь великомученицы Анастасии Узорешительницы).

Возвратившись в Москву, я напечатал на одной странице

«КОММЕНТАРИЙ к рассказам о старце Нектарии, записанный

со слов схимонахини Серафимы 29 октября 1988 г.». Рассказ об

Анне Ахматовой был прокомментирован так:

«К стр. 5

1. Когда Анна Ахматова приезжала в Оптину пустынь, она

останавливалась в комнате послушницы Ирины (схимонахини

Серафимы). Рядом была комната послушницы Анастасии —

родной сестры послушницы Ирины.

Комнаты были в больничном корпусе, направо. Это именно

те две комнаты, про которые говорил отец Нектарий».

С машинописи (с вложенным в нее «КОММЕНТАРИЕМ»)

были сняты ксерокопии и переданы в библиотеку Оптиной Пустыни.

Эта машинопись вместе с моими путевыми заметками была

предоставлена писательнице Анне Ильинской, которая по благословению тогдашнего наместника Оптиной Пустыни архимандрита Евлогия (впоследствии архиепископ Владимирский и Суздальский) подготовила к печати жизнеописание схимонахини Серафимы. Таким образом, свидетельство о посещении Анной Ахматовой Оптиной Пустыни впервые было опубликовано в

литературной обработке Анны Ильинской в ее «духовном очерке» «Страницы жизни шамординской схимонахини Серафимы»:

«Ностальгией об этих мучительно прекрасных днях, точно

из первохристианской эпохи дарованных народу русскому для приобретения венца мученического, наполнена эмоционально

скупая на первый взгляд строка: “И Оптиной мне больше не

видать”, — но только на первый взгляд. Ибо поэт Анна Ахматова узрела знаменитую старческую вотчину именно такой: усиленно стираемой с лица земли, но молитвенно исповедующей

имя Божие и не желающей истребляться. Об этом не кричишь — зубы стискиваешь…"

Надо сказать, отец Нектарий был весьма образованным человеком. В годы своего предшествующего старчеству полузатвора

он изучил множество светских наук, как то: математику, историю, географию, некоторое время занимался живописью и всегда следил за художественной литературой. Когда Лев Бруни

наведывался в Москву, он всегда возвращался с чемоданчиком

книжных новинок. Наряду со всеми Батюшка выказывал интерес к новым веяньям. Как ни странно, одна из последних книг, которую читали ему ученики, был “Закат Европы” Шпенглера. Любил слушать Белого, Блока, Хлебникова и особенно Ходасевича, стихи которого высоко ценил. Однажды ему прочитали

кое-что из Ахматовой, а потом Бруни  попросил: “Благословите эту поэтессу”. Батюшка сосредоточился, прикрыл глаза, а потом тихо вымолвил: “Она достойна… и праведна… приехать в  Оптину пустынь. Тут для нее две комнаты есть”. Ахматовой передали старческое слово о ней, и она приехала,как паломница. Отец Нектарий благословил ее поселиться в келье послушницы Ирины Бобковой. Рядом через стенку жила Анастасия. Это и были те две комнаты, которые Батюшка в

мыслях своих отвел Анне Андреевне: в больничном корпусе направо, там, где сейчас общежитие богомольцев…

 

...«Духовные дети оптинских старцев оказывали большое влияние на окружавших их людей. Так, знакомство с семьей Мансуровых способствовало воцерковлению Надежды Григорьевны Чулковой, жены писателя Г. И. Чулкова. В 1920-х гг. Надежда Григорьевна жила в Оптиной пустыни, где записывала рассказы старожилов о старцах Анатолии и Нектарии. Оформив свои записи в машинописный сборник “Цветочки Оптиной пустыни”, она подарила его о.Сергию Мечеву, пояснив в сопроводительной записке, что от каждого человека в Оптиной чувствует духовный аромат, чем и объясняется название сборника. Впоследствии машинопись хранилась у Елизаветы Александровны Булгаковой, которая передала ее в дар возрожденной Оптиной Пустыни » .

 

...Почему старец Нектарий пригласил Анну Ахматову приехать в Оптину — вполне понятно из его слов, которые приводятся в рассказе Надежды Павлович: «Она достойна… и праведна… приехать в Оптину Пустынь». Прозорливый старец видел, кому беседа с ним пойдет на пользу, а кто еще не созрел даже для простого посещения святой обители. Из рассказа актера Михаила Чехова видно, что старец Нектарий его пригласил точно так же, как и Анну Ахматову — провидев духовное устроение: «Попал и я к Старцу, и вот как это случилось. Русская поэтесса Н., находясь в общении с ним, сказала мне однажды, что во время ее последнего посещения Старец увидел у нее мой портрет в роли Гамлета. Посмотрев на портрет, он сказал:

— Вижу проявление духа. Привези его ко мне» . «Русская поэтесса Н.» — это Надежда Александровна Павлович, преданная духовная дочь старца Нектария. Когда в мае

1922 года Лев Александрович Бруни прочитал старцу Нектарию ее письмо-исповедь, старец велел написать в ответ, что для таких, как она, в Оптиной места нет. Лев Александрович на такое не решился и ответил в обтекаемой форме: дескать, если ей так хочется, может приехать, — надеясь, что столичная журналистка с истерзанной душой и скептическим отношением к

жизни все равно не соберется посетить Оптину. Когда же двадцатисемилетняя поэтесса в июле 1922 года, под праздник Казанской иконы Божией Матери, приехала в обитель, узнала от Бруни ответ старца Нектария и, попросив у старца прощения, сказала, что считает своим долгом уехать, старец велел ей остаться: «Божия Матерь привела вас сюда» ...

[Olqa 13 242]

...Особо почитается православными христианами за свои духовные подвиги и служение Церкви Великий Старец Оптиной пустыни иеросхимонах Макарий. О его жизненном пути написаны книги. Его имя всегда упоминается в исследовательских трудах об Оптиной пустыни и русском подвижничестве 19 века. А изданные его письма к духовным чадам составляют шесть больших томов...

...Родился Михаил Николаевич Иванов (так его звали в миру) в сельце Железняки Калужской губернии 20/3 декабря 1788 году, в небогатой дворянской семье. Его прадед - Иоанн, в монашестве Иосиф, был иноком Карачевского монастыря. Иноческой жизни посвятили себя и две племянницы старца, а также двоюродная сестра.

Недалеко от его дома стоял монастырь праведного Лаврентия, Калужского чудотворца, посещения которого стали самыми яркими впечатлениями детства. В девять лет Михаил потерял мать, скончавшуюся от туберкулеза, и семья переехала в Карачев. Здесь он окончил приходское училище.

Проживавшие в Льгове родственники помогли переехать к ним и устроиться в уездное казначейство бухгалтером. Позже старец вспоминал об этом периоде: «Бывало из-за одной копейки, по случаю недочета, приходилось просиживать по целой ночи, дабы свести приход с расходом». Через три года скромного и способного юношу приметил советник Курской казенной палаты Н. М. Ленивцев и порекомендовал на должность начальника счетного отдела. Так Михаил Иванов переехал в Курск, где поселился у своего покровителя.

Но сердце молодого человека все больше тянется к духовной музыке и литературе. Он изучает жития святых и их творения. Чтобы иметь для этого больше времени, оставляет службу и уезжает в отцовское имение. Об этом периоде в его биографии так написано: «Михаил Николаевич поехал на Коренную ярмарку, накупил себе книг, преимущественно духовного содержания, и, возвратясь домой, углубился в чтение их, питая душу сродною ей пищею». Впечатлительный юноша все больше задумывается о суетности всего мирского, о вечности, умом, понять которую, невозможно.

Побывав однажды в Площанской пустыни Орловской епархии, Михаил Николаевич так пленился красотой монашества, что не захотел возвращаться домой. Отказывается в пользу братьев от имения. В этой обители ему суждено было прожить, двадцать пять лет. В 1815 году его постригают в мантию с именем Макария в честь преподобного Макария Великого. Наконец-то он оказывается в среде своих единомышленников. В 1823 году начинает переписываться со старцем Леонидом (Наголкиным) и через некоторое время переселяется в скит Оптиной пустыни.

Годы прошли в трудах и молитве. По всей России разошлась весть о старце Макарии как о мудром хранителе православной веры. По праву он становится Главным Старцем Оптиной пустыни. На нем теперь вся духовная жизнь монастыря. Многих изумлял старец Макарий, когда пел в храме со слезами и чувством раскаяния. Многие шли к нему за исцелением и получали его.

Вот как современник описал портрет старца: «Наружный вид его был чрезвычайно привлекательным. Волосы на голове и бороде имел недлинные и седые, бороду окладистую. Руки его отличались гибкостью и мягкостью. Лицо белое и чистое, на вид более строгое, чем ласковое, но сияло какой-то неземною красотою. В нем было редкое соединение ума и детской простоты, тихости и смирения, делавших его доступным для всех и каждого».

Кроме занятий по званию монастырского духовника и старца, отец Макарий получал по почте необыкновенно много писем со всех концов страны. Большую часть ответов обращавшимся к нему за духовными советами и житейскими проблемами писал он сам. В сокровищницу человеческой мудрости вошли письма многих известных людей. Войдет и это наследие Отца Макария, являющееся настоящим литературным памятником. Изданные письма не теряют своего значения и в наше время. В них вечные тайны бытия, смысл жизни, человеческая сила и слабость. Разве могут устареть его размышления: «… Мечемся, колеблемся, смущаемся: и все протекает как река, и уносит все прошедшее, как будто и не было, весьма немногое оставляет память о былом. Но что это в отношении к вечности?».

Через старца Макария началось сближение с Оптиной пустынью представителей русской науки и литературы. Н.Гоголь после посещения старца Макария сказал: «Вошел я к Старцу одним, вышел – другим». А позже писал: «Мне нужно ежеминутно быть мыслями выше житейского дрязгу, и на всяком месте своего странствия быть в Оптиной Пустыни. Бог да воздаст Вам всем сторицею за Ваше доброе дело. Ваш всею душой».

Старец Макарий предпринял издание рукописей преподобного Пансия Величковского. Этим печатным трудом было положено начало знаменитой издательской деятельности Оптиной пустыни. Старец Макарий собрал богатейшую библиотеку духовных книг, рукописей и журналов. Самые теплые воспоминания оставили о нем его ученики.

Проходит время, но в душах верующих живут мысли и заповеди старца Макария:

«Христианин, проводящий жизнь по заповедям Божиим, должен быть испытуем различными искушениями потому что враг, завидуя нашему спасению, всякими кознями старается сделать нам препятствия к исполнению воли Божией, а также потому, что не может быть тверда и истинна добродетель, когда не будет испытана противным ей препятствием и останется непоколебимою».

(Автор статьи М. Лагутин)

Из Жития преподобного Макария Старца Оптинского.

Среди знаменитых посетителей старца Макария — писатель Николай Васильевич Гоголь. Он неоднократно приезжал в Оптину, при этом обязательно встречался для беседы со старцем. Отец Макарий много содействовал тому духовному перевороту, который уже созревал в душе писателя и в результате которого были созданы его последние, наиболее глубокие произведения — «Письма о Божественной Литургии», «Выбранные места из переписки с друзьями». Общение Гоголя со старцем — не только важнейший факт его биографии, но и знак того общего поворота русской культуры в целом к Православию, вере, духовным традициям, который постепенно начал происходить в середине XIX столетия.

[Юрий Кур 3 260]

В 19.05.2019 в 11:31, Olga сказал:

...Особо почитается православными христианами за свои духовные подвиги и служение Церкви Великий Старец Оптиной пустыни иеросхимонах Макарий.

Великий учитель смирения!

https://azbyka.ru/otechnik/Makarij_Optinskij/pisma-k-mirskim-osobam/1_20

[Olqa 13 242]

16 июля празднуется обретение мощей преподобного Старца Оптинского Нектария.

Стихотаорение его духовной дочери Надежды Павлович.

 

В высокой шапочке на сединах,
С гранатовыми чётками в руках,
И в старенькой твоей епитрахили,
Тебя я вижу через столько лет,
Как юности незаходимый свет!
Ты не забыл, лишь мы тебя забыли.

В смиреньи величавом он идёт,
Благословляя плачущий народ…
Стань пред ним, как прежде, на колени!
Он, старый, слабый, медленно понёс
Всё наше бремя и грехов и слёз
По этим стёртым оптинским ступеням,

Он нёс их в келью, дальше нёс в тюрьму,
И дальше нёс в безславное изгнанье,
У злого мужика на послушаньи,
И умер у него в чужом дому́.

*******

"По этим стёртым оптинским ступеням..". Как точно сказано...

С Праздником всех!

Изменено 15 июля, 2019 пользователем Olga

[р.Б.Валентина 1 259]

И Вас, Ольга, с праздником!

[Olqa 13 242]

А сколько же сейчас "драгунских полков" образовали мы вокруг монастырей....И некому воспитать 

###########

Севская игумения Магдалина скончалась двадцать пятого августа в двенадцать часов. Обитель осиротела! Неутешный плач, стон и вопль во всей обители продолжаются; но даже и мирские все рыдают, ее лишившись. Она, матушка, заслужила такую любовь простотой, смирением, терпением и незлобием. Триста сестер успокаивались под ее кроткомудрым правлением. Несомненно, что она получит блаженную вечность: она предчувствовала свою кончину и кое-как намекала о сем; в самое время кончины некоторые сестры видели венец звездный над ее кельей. А площанский отец строитель за несколько дней пред кончиной ее видел сон: будто вдруг небеса отверзаются и отец Леонид (Лев) оттоле говорит игумений: "Магдалина! Скоро ли ты придешь ко мне? Я давно жду тебя и построил тебе келью", - а она будто отвечает: "Скоро, скоро, батюшка, приду". Вот Вам, батюшка, радостно-печальные весточки; Вы, верно, прольете слезы печали и радости о сей досточтимой матери. При трогательном чтении описания кончины ее, нельзя было никому удержаться от слез, а особенно представив пораженных скорбью ее духовных чад. 

Из Писем старца Макария Оптинского к монашествующим 
(изд. 1862, стр. 65). 

###########

 

С.А. Нилус 

Самоотверженная игумения

 

Скрытый текст

Оптину пустынь в тридцатых годах прошлого столетия в числе многих, приходивших и до нашего времени приходящих к Оптинским старцам за духовным советом, посещали игумения Севского монастыря Магдалина I с монахиней Досифеей Лыкшиной. 
Обе в миру были вдовы: одна - полковника, другая - генерала. Монахиня Досифея в Севском монастыре несла послушание по канцелярской части и потому всюду, во всех поездках сопровождала свою игумению. 
Замечено было Оптинской братией и постоянными посетителями пустыни, духовными детьми великого старца Леонида, положившего основание старчеству в Оптиной, что старец Леонид всякий раз при встрече с игуменьей и ее письмоводительницей с улыбкой, не лишенной для окружающих некоторой таинственности, называл игумению: то - "победитель", то - "фельдмаршал", и особенно часто - "кавалер игумения". И все трое включая старца, улыбались с таким видом, что окружающим казалась несомненной какая-то тайна, какое-то общее для них воспоминание, не лишенное некоторой, если можно так выразиться, игривости, вообще чего-то, чего нельзя вспомнить без улыбки. Великая духовность и святость этих трех лиц исключала даже возможность какой-либо, не только игривой, но даже несерьезной мысли об общем для них воспоминании и, конечно, тем больший интерес возбуждали и прозвища эти и эти улыбки. 
Один из современников старца Леонида оптинский монах Арсений, ближе других, вероятно, стоявший к другому великому оптинскому старцу, Макарию, другу, сотаиннику и ученику старца Леонида, заинтересовался и осмелился как-то раз спросить батюшку Макария, что означают эти прозвища игумении Магдалины, но старец отвечал: "После о том узнаешь!" 
"И вот, - пишет в своей тетрадке монах Арсений, - прошло с тех пор немало времени, поехал я в Киев. Езда тогда была в Киев через Севск, и я не преминул быть в девичьем Севском монастыре и посетить почтенную старицу, игумению Магдалину, которая при своих посещениях нашей богоспасаемой Оптиной, всегда отличала меня своим доброжелательством и доверием. Старца Леонида в это время уже не было в живых. 
При этой встрече с матушкой игуменией я, вспомнив слова старца Макария - "после узнаешь", решился приступить к ней с неотступной и убедительной просьбой объяснить мне, что значили слова и улыбка почившего великого старца. 
Была тут еще в игуменской келье, и неразлучная спутница и собеседница игумении, мать Досифея, которая, дай Бог ей доброго здоровья, просьбу мою поддержала, сказав игумении: 
- Ну, матушка, скажите ему все - за что называл вас батюшка такими именами да еще потом прозвал нас и "хороводницами". Теперь уж, матушка, времени с того много прошло - чай, и поперемерли те-то, кого это касается. Расскажите-ка, матушка! 
То, что рассказала мне матушка, то я здесь и записываю в точности со слов этой почтенной старицы и хранительницы словесных овец стада Христова. 
- Когда в Севск прибыл драгунский полк, офицеры полка зачастили к нам в церковь и порядочно-таки бесчинничали. Ни одной, бывало, вечерни не пройдет, чтобы обошлось без каких-нибудь самых наглых дерзостей от них. И было очень скорбно нашему сердцу видеть такое умаление духа Христова в христолюбивом воинстве, и вспоминались нами со страхом слова Спасителя: "Вы есте соль земли, аще же соль обуяет, чим осолится; нивочто-же будет к тому, точию да изсыпана будет вон, и попираема человеки" (Мф. 5. 13). А в то время офицеры Государева войска, да и теперь, кто были они, как не соль земли Русской?!.. 
К тому времени, как начали у нас в церкви бесчинствовать господа офицеры, в число сестер нам поступила Александра Викентьевна, институтка, красавица собой, и это довело до истинного беснования "христолюбивых" вояк и даже самого полковника, хотя он уже был человек немолодой да к тому же еще и семейный. И пошло у нас в храме такое непотребство, что хоть святых вон выноси: придут наглецы в церковь Божию, шарят во всех углах и громко, с подлым смехом спрашивают друг друга: 
- Где она, где она? 
Наконец, дело дошло до того, что меня уже из города стали предупреждать, что полковые хвалятся схватить Александру Викентьевну и силой увезти из монастыря. Что тут делать? - думаю: зимой вечерня отходит уже темно - очень удобно похищение устроить, да к тому же, полковник злонамеренно выбрал себе квартиру против самого монастыря и ко злу тем присоединил новое зло: у нас - обедня, а у них музыка гремит, у нас - вечерня, а у них, как станет смеркаться, зорю играют, а сам полковник для тех же офицерских штук зачастил да зачастил в церковь на великий соблазн и скорбь всем нашим монашенкам... Меня, думаю, это в могилу уложит! Ну, рассуждаю я сама с собой, что ж будет толку из того, что я умру от одних своих думок? Умирать все одно, что от думок, что от дела и, призвав на помощь старческие молитвы батюшки Леонида и при содействии всемогущей благодати Божией, я решилась, наконец, на последнюю крайность... 
Приказала я собрать всех сестер к себе в келью и объявила им, что в виду тяжкого соблазна, который угрожает всему монастырю, они должны удвоить свою бдительность и, особенно, усугубить молитвы, а что я до последней капли крови постою за монастырь при помощи старческих и обших молитв. Объявив о том сестрам, я Александре Викентьевне запретила ходить в церковь и, в особенности, к вечерне... 
Приблизился для полка праздник - день Ангела полкового командира. Я приказала сготовить пирог с разукрашенными печеньями и просфору о здравии именинника и своего ближайшего соседа и все это послала к нему с матерью казначеей Магдалиной и матерью Досифеей, и приношением этим полковник наш был отуманен, как Валтасар, и попался в ловушку, как Олоферн. Наговорил он тут нашим посланницам с три короба всяких глупостей, а мать Досифея, не переча ему по мыслям, тоже с ним острила и шутила. 
- Вы меня уверяете, - спрашивал полковник, - что мать игумения меня полюбила? 
- Да, как же вас не любить, - пресерьезно ответила ему мать Досифея, - когда вы нас почти каждый день забавляете! 
И так все, в том же духе. 
Расстались они с полковником такими приятелями, что хоть бы весь век жить вместе. И обещал полковник явиться ко мне с визитом, а Досифея-то моя, будь умна, да и скажи на это полковнику: 
- Покорно просим пожаловать, ваше высокопревосходительство! 
То величание его еще более восхитило, и он обещал непременно утешить нас своим посещением, вероятно, уже предвкушая в своем антихристианском сердце образовать из монастыря готовый сераль с мусульманскими гуриями. 
Недолго собирался полковник с визитом: уже на следующий день пожаловал ко мне его адъютант - просить разрешения явиться. 
Конечно, я ответила, что, мол, просим покорно дорогого гостя. Является гость в полной парадной форме. 
- Добро пожаловать, - говорю я, - ваше высокопревосходительство! Покорно прошу - садитесь. Да чем вас потчевать? Мы вот скоромной-то пищи не употребляем, да нынче-то и день постный... 
- Да, я слышал, - отвечает мне весьма любезно полковник, - слышал. Только, знаете, вы это напрасно: к чему эти посты? Это все одна глупость, выдумка, одна фантазия! 
- Ну, - говорю я полковнику, - это, ваше высокопревосходительство, не нами установлено, не нами заведено, не нами и кончится. 
Пока-то мы так говорили, девушки наши монастырские, по моему распоряжению, то одна, то другая - ко мне, будто как за делом, и все глупый разговор-то прерывают. А он не пронимается и все продолжает болтать свои глупости: 
- Вы, мать, напрасно своих девушек так строго держите и никуда не пускаете. Ишь, какие хорошенькие! Просто - прелесть: не стыдно бы их и моим кавалерам под пару! 
А девушки мои поминутно ко мне вбегают и все наш разговор прерывают. Я делаю вид, что на них гневаюсь и выговариваю им: 
- Ах, подите вы от меня - право, надоели!.. Вот так-то, - говорю я полковнику, - ваше высокопревосходительство, начальнику-то: все хлопоты, и не можно днем хорошего человека принять - и поговорить-то свободно не дадут - сами видите. То ли дело - вечерком: никто нам тогда не помешает. Да вы приходите по-домашнему, без формы, а то нам без привычки страшно на вас и посмотреть! 
- Так, так, мать, с удовольствием! - отвечает он мне, - только уж вы, мать, будьте тогда откровенны! 
На том мы и простились с господином полковником. 
На следующий день этот господин со своими сорванцами пожаловал к вечерне, и в церкви началось бесчинство с еще большим нахальством. Тут подошла к полковнику мать Досифея и говорит: 
- Ваше высокопревосходительство! Вас мать игумения просит к себе. 
- А, прекрасно, - говорит он, - идем! 
Приняла я его так же благосклонно, и он взялся с еще большей дерзостью и нахальством говорить мне самые непозволительные пошлости. 
Делать нечего, протянула я время, пока от вечерни из церкви все вышли вон. И когда мне об этом тихонько доложили, то тут уж я тон свой переменила. 
- Девушка! - крикнула я, - а что из церкви вышли? 
- Вышли, матушка. 
- Так, запирайте ворота и калитки, а ключи принести сюда! 
- Ключи здесь, матушка. 
- А что ж, - спросила я, - сошлись старшие монахини? 
- Есть, - отвечают они, - человек тридцать, матушка! 
- Довольно! Пусть войдут сюда! 
И когда вся моя приемная наполнилась монахинями, я обратилась к ним и громким, решительным голосом сказала: 
- Вот, матери, судите меня с этим человеком!.. А ты, господин командир Государева полка, принявши присягу пред святым Евангелием в добросовестном служении Богоучрежденной власти Царя и Вере Православной, знаешь ли ты, что присягой этой ты поставлен быть блюстителем закона и благочестия в России и особенно, во вверенном тебе полку? Известно ли тебе, что и игумения монастыря имеет от Бога через Святую Его Церковь повеление и святую обязанность блюсти в себе и во вверенном ей словесном стаде Христовом девство, целомудрие, чистоту и заповеди Божий? Знаешь ли ты, что эта обязанность предлежит и всем христианам, но что мы, монахини, в этом еще даем особые и страшные обеты, как и ты присягу твою, перед святым Евангелием во услышание всей Церкви?.. Теперь: если в военное время неприятель атакует полк, что тогда должен делать полковник? - скажи-ка нам, господин, а мы послушаем! 
- Конечно, - отвечал растерявшийся от неожиданности полковник, - принимать все меры, чтобы отбить неприятеля, хотя бы это и жизни стоило. 
- А если бы кто изменил Царю? - спросила я. 
- Тому, - сказал он, - политическая смерть, или расстрел. 
- Хорошо!.. Ну, а если волк попадется в овчарне, что должен хозяин хищному волку сделать? Оказать ему милость и выпустить на волю? 
- Что за детские вопросы вы предлагаете мне, мать игумения, - смешно, право! Ну, ясно, как день: обыкновенно, убить волка, и все тут. 
- Покорно благодарим тебя, господин полковник, за твой праведный суд, - сказала я, - и этот суд твой мы теперь же и совершим над тобою, как над волком, расхищающим агниц Христовых. Дело решенное: ты исполнение этого суда получишь в эту же ночь... А теперь что вы, матери, скажете: убить ли нам сего волка, или глаза ему выколоть? Раздалось несколько голосов: 
- Лучше, матушка, глаза выколоть! 
- Матушка! - выступила тут из рядов мать Оболенская. - Матушка! Какая неволя руки поганить в волчьей крови, все одно, что в собачьей, а лучше повесим его, как собаку, да и только! 
- Нет, нет, Маргаритушка, - сказала я. - не дело говоришь: тогда все вы должны будете подлежать уголовному суду, а я вам сказала, что одна за всех жертвую собой. Подведем мы его к калитке, и я палкой выколю ему глаза, а вслед предам себя в руки правосудия. Пусть уже он останется живым - все-таки, еще и покаяться может... Прощайте, сестры, может быть, более не увидимся! Поминайте в своих молитвах мать вашу, положившую свою душу за вашу непорочность и за охранение ваших девственных обетов, хранить которые я обещалась Богу до последнего издыхания. Пусть я, грешница, буду для вас живым примером. 
При этих словах я поклонилась им до земли. Тут прямо стон поднялся в моей келье: плач, рыдание, скорбные восклицания!.. 
- Матушка! - кричали сестры, - мы все идем с тобой - пусть всех нас посылают на каторгу! 
- Нет, - заявила я решительно, - оставайтесь все, я одна иду. Подайте мне ватничек поплоше: на что мне в тюрьме-то хороший?.. Теперь, прощай и ты, господин полковник: больше ты отныне меня тоже не увидишь! 
Я и ему поклонилась в ноги. 
И что же в моей немощи совершила сила Божия!.. Пока я все это говорила, полковник мой все время стоял, как остолбенелый, и молчал, только трясся, как в лихорадке. Когда же я ему сделала земной поклон, то он зарыдал, как ребенок, и в ужасе воскликнул: 
- Права ты, мать игумения! И повинен я лютой казни, но чем же виновато семейство мое? Жена, дети?.. Они должны остаться на век несчастными: умоляю тебя, сжалься над ними! 
- Господин! Я лучшего счастья не могу им доставить, как вернуть им отца с вечным уроком благочестия и добронравия. А что теперь? Несчастные, по примеру своего развратного безбожника отца, они и сами будут такими же? 
- Нет, матушка, - воскликнул полковник, - клянусь вам - я уже не останусь таким! 
- Не легче нам от этого, - возразила я, - вишь у тебя полк - ты всех своих сорванцов заразил своим безбожным развратом. Да и за тебя ручаться опасно: забудешь эту ловушку и будешь мстить; а мы - люди беззащитные: один Бог - наша надежда, Который лишил тебя здравого рассудка. Кончено! И суд кончен! 
- Святые матери! - взмолился полковник, - помилуйте, уговорите свою праведную игумению! Я все, что угодно, для вас сделаю! 
Тут вступилась за него мать Досифея. 
- Матушка! - сказала она, - а что, если господин полковник оставит Севск? Ведь он может переменить стоянку своего полка в другой уезд: тогда нам не может быть никакого опасения. 
- Хорошо, Досифеюшка! - ответила я, - а ну, как он нас да обманет? Ему, ведь, только отсюда дорого выбраться, а тогда он другое запоет! 
Не успела я этого сказать, как полковник бросился мне в ноги, встал на колени и сквозь слезы начал умолять меня простить его, восклицая: 
- Нет, нет, матушка, не солгу! Даю вам торжественную клятву перед Господом Богом и перед всеми святыми, что завтра же распоряжусь о перемене полковой стоянки. Только молю и вас, матушка и сестры, здесь присутствующие, дайте и вы клятву в том, что тайна этого вечера, пока я жив, останется тайной! 
Подумала я, посоветовались между собою с сестрами, и согласились мы помиловать на этих условиях полковника, но я сделала одну оговорку, что тайна эта до времени, которое после его смерти определит Господь, останется тайной для всех, кроме моих старцев духовных, которым я это открыть должна. На том и порешили, дали друг другу взаимную клятву, целовали крест и, после четырехчасового испытания мать казначея с матерью Досифеей проводили полковника до его квартиры, где и расстались с тем, чтобы уже более на этой земле не видеться. 
Полковник свято исполнил свою клятву и на следующий же день после памятного для всех нас вечера отправил своему начальству рапорт, в котором донес, что хотя он и полк стоянкой очень довольны, однако во всем уезде тинный прудовой водопой, производящий по наблюдению ветеринара в лошадях мыт и зуд, от которых лошади очень худеют, то он и ходатайствует о скорейшем переводе полка из Севска. 
Недели через две слышим, гремит музыка, играют походный марш, и драгунский полк вместе со своим полковником и всеми офицерами выступил навсегда из Севска, а у нас в обители водворилась тишь да гладь, да Божия благодать. 
Так совершилась Божия сила в немощи моей человеческой. Вот отчего улыбался при встрече со мной и звал меня "фельдмаршалом" великий оптинский старец Леонид. 

* * *

Наказывал Господь русское воинство за отступничество от великого примера боголюбивого Суворова, истинного христианина и верного сына Православной Церкви, казнил Наполеоном, наказывал Севастополем, Парижским трактатом. Берлинским договором, покарал, наконец, кровавой казнью японской; гремит ныне гнев Божий над флотом нашим, почти уничтоженным, и над войском, разбитым и опозоренным в грозе изменнических мятежей и позорных расстрелов безбожных изменников Богу и Царю Православному; с великим трудом остаток воинской чести, доблести и былой суворовской славы поддерживают верные присяге войсковые части во главе с доблестным Семеновским полком; ученые и многоученые военачальники изобретают реформу за реформой для преобразования когда-то великой русской армии, но никому, о Боже великий! - никому невдомек, где корень всему злу, который губит и Россию, и непобедимую некогда армию! 

Не наведет ли подвиг севской игумений Магдалины и стыд посрамленного слабой старушкой-монахиней полковника на верный путь тех, кому ведать надлежит обновление нашего несчастного войска и обезумевшей России?!.. Благослови, Господи!.. 

Изменено 25 августа, 2019 пользователем *"*

[sibiryak 5 250]

5 часов назад, *"* сказал:

образовали мы вокрук монастырей

А "мы" простите, это кто?)

[inna d 4 842]

Божия пристань

Памяти монаха Лазаря (Афанасьева)

 

http://pravoslavie.ru/129085.html

 

5 марта 2020 года исполняется пятая годовщина со дня упокоения духовного писателя, оптинского постриженника монаха Лазаря (Афанасьева).

Завершив паломничество в Оптину пустынь в ноябре 2019 года и пропев «Вечную память», стоим в молчании на монастырском кладбище перед могилой монаха Лазаря (в миру – Виктора Васильевича Афанасьева), выдающегося исследователя русской поэзии, литературоведа, поэта, историка Церкви. Он скончался в Москве 5 марта 2015 года в больнице святителя Алексия на 83-м году жизни. Вспоминаю проникновенные, как слова молитвы, строки монаха Лазаря об Оптиной пустыни:

Помним и славим,

Знаем и любим

Сильным и слабым

Милую людям

Ныне и присно,

Тайно и устно

Божию пристань –

Оптину пустынь.

По Промыслу Божиему оптинский постриженник, монах Лазарь, написавший их жития, упокоился здесь рядом с могилами убиенных оптинских насельников: иеромонаха Василия, инока Ферапонта и инока Трофима. По словам публициста Марины Бирюковой, «монах Лазарь (Афанасьев) похоронен на кладбище Оптиной пустыни среди тех ее покойников, о каждом из которых их брат Лазарь подробно и с великой любовью рассказал в своем оптинском патерике "Вертоград старчества". Оптинская летопись приросла его страничкой, его судьбой, его монашеством, его песнью к Богу».

Поэзия монаха Лазаря, по словам профессора Московской духовной академии М. М. Дунаева (1945–2008), «подлинная и православная по духу» (6-й том его фундаментального труда «Православие и русская литература», где творчеству монаха Лазаря посвящен специальный раздел!).

…Мне, увы, не довелось знать его лично. Но для меня, как и для многих, книги монаха Лазаря были и остаются настольными. Из-под его пера вышло более 50 популярных книг. Читателю хорошо известны его биографические сочинения о русских поэтах XIX века. Он автор и духовных книг: жизнеописаний великих подвижников, как древних, так и прославленных в наше время: преподобных отцов Антония Великого, Нила Сорского, Серафима Саровского, Оптинских старцев.

    

Скрытый текст

 

* * *

Глубокое уважение вызывает такая грань в его судьбе: не имевший систематического образования (не только филологического, но и вообще высшего образования Виктору Афанасьеву получить не удалось!), он был глубочайшим знатоком русской литературы.

Семья после Великой Отечественной голодала, и Виктор должен был работать. Учился в ремесленном училище при типографии «Правды» на переплетчика, служил в армии, работал в московских театрах рабочим сцены.

Стихи Виктор Афанасьев начал печатать с 1946 года. Его учителями на литературном поприще стали поэты Павел Антокольский, Юрий Верховский, Семен Гудзенко, переводчик Сергей Шервинский. Многие его стихи положены на музыку. А за полгода до своей кончины монах Лазарь написал стихотворение «Минута воспоминаний» (25 августа 2014):

Этот холод, туман, этот дождь проливной

Пахнет детством моим и великой войной.

Мне всего лишь двенадцать тогда было лет,

А уж был я душой настоящий поэт.

Как я впитывал радостно пушкинский дух,

На стихи как настроен был тонко мой слух.

Пушкин, Лермонтов, Вяземский, Глинка, Козлов –

Это море родных поэтических слов.

Не хватало еды, но питалась душа,

А война громыхала, ничуть не страша.

Русской лиры прекрасный и солнечный звук

Красотою бессмертной покрыл всё вокруг.

Так в России, уж видно, бывает всегда:

Вместе радость и боль, красота и беда.

«Судьбы поэтов никогда не были легкими, особенно в России. Виктор Афанасьев начал подбирать рифмы еще в детстве, – рассказывает о своем близком друге профессор МГУ имени М. В. Ломоносова Владимир Алексеевич Воропаев. – Ему было девять лет, когда началась Великая Отечественная война, которая и ему принесла тяжелые испытания, продолжившиеся и в послевоенные годы. Учиться не пришлось – надо было работать. Свой трудовой стаж писатель исчисляет с 1943 года, когда он стал работать помощником продавца в букинистическом магазине; потом учился переплетному делу и в дальнейшем освоил немало разных профессий и побывал во многих отдаленных уголках России. Однако при этом он постоянно занимался самообразованием, много писал».

В 1971 году Виктор Афанасьев принят в Союз писателей СССР.

«Он не был связан идеологическими установками, – подчеркивает писатель Дмитрий Шеваров. – Пока другие воспевали стройки и грезили полетами на Марс, Афанасьев взялся переводить на современный русский язык "Задонщину". Павел Антокольский написал в предисловии: "Молодой поэт Виктор Афанасьев, издавна увлеченный родной историей и написавший ряд интереснейших стихотворений на основе этого своего увлечения, точно и поэтично перевел "Задонщину". Он передал ее тоническими размерами, большей частью рифмованными... Перевод Виктора Афанасьева впервые вводит замечательный поэтический памятник русского четырнадцатого века в нашу поэзию, в школьную хрестоматию, в обиход советских читателей..."».

Вспоминает Владимир Воропаев: «…и вот в начале 1970-х годов уже зрелый поэт, издавший несколько поэтических сборников, почувствовал, что не может больше написать ни одной строчки. Источник оказался исчерпанным. Всегда любивший русскую поэзию и хорошо знавший ее, Виктор Афанасьев серьезно занялся изучением жизни и творчества поэтов первой половины ХIХ века, засел в архивы и библиотеки. Начали появляться книги – документальные повествования».

В 1970-е – 1980-е годы издательство «Детская литература» выпускает серию книг Виктора Афанасьева о жизни и творчестве русских поэтов первой половины XIX века: И. И. Козлова (1977), К. Н. Батюшкова (1987), Н. М. Языкова (1990). Наибольшую известность получили биографии К. Ф. Рылеева (1982), В. А. Жуковского (1986) и М. Ю. Лермонтова (1991), вышедшие в серии «Жизнь замечательных людей». Некоторые его коллеги, наверное, были бы удовлетворены уже этой творческой работой. Но не требовательный к себе Виктор Афанасьев.

«Биографии поэтов вдруг отошли в сторону, когда Господь вразумил Виктора Афанасьева взяться за жизнеописание преподобного Серафима, Саровского чудотворца. Это была первая полная биография великого святого ("Дивный старец", 1993), вызвавшая поток читательских откликов, – подчеркивает Владимир Воропаев. – С этого времени и началась близкая душе православного писателя работа. Затем вышла "Жизнь святого Антония Великого", напечатанная Издательским отделом Московской Патриархии (1994). Оптиной пустынью были изданы "Житие священномученика архимандрита Исаакия" (1994) и "Житие Оптинского старца Варсонофия" (1995)».

А что же стихи?!

«До осени 1995 года Виктор Афанасьев не писал стихов, хотя и делал попытки, – вспоминает Владимир Воропаев. – Но вдруг (именно так) появился целый цикл духовных стихотворений. Поэт был несколько смущен: надо ли продолжать? Есть ли на то воля Божия? И решил испросить благословения у близкого ему духовно оптинского иеромонаха и тогдашнего скитоначальника отца Михаила (Тимофеева). Послал стихи с твердой решимостью в случае неодобрения не писать их более. Но одобрение было получено. Через год вышел первый сборник духовных стихотворений Виктора Афанасьева "Лествица" (1996). Появились публикации стихов в журналах и альманахах. Затем вышел сборник духовных стихотворений и поэм "Зреет жатва" (1999)».

    

* * *

В 1999 году Виктор Афанасьев принял монашеский постриг. Он был наречен Лазарем в честь преподобного Лазаря-иконописца.

«Постригал его схиархимандрит Илий (Ноздрин) на московском подворье Оптиной пустыни в Ясеневе, – вспоминает Владимир Воропаев. – С этого времени оптинская тема стала едва ли не главной в творчестве монаха Лазаря. Им написаны жития Оптинских старцев (помимо Исаакия и Варсонофия) – преподобных Моисея, Антония, Нектария, – книги "Житница жизни" (2005), "Оптинские были" (2011), "Древо чудоточное" (2011)».

Вспоминает Дмитрий Шеваров: «…так родился монах Лазарь. Но это событие не зачеркивало жизнь Виктора Васильевича, которому было тогда уже 67 лет, а венчало его долгий путь поэта, переводчика, литературоведа. Познакомился я с батюшкой благодаря Тамаре Михайловне Казаковой, лингвисту, публикатору святоотеческих текстов, вдове писателя Юрия Казакова. Она сказала, что есть такой исследователь, монах Лазарь, который всю жизнь посвятил золотому веку русской поэзии. Я сразу же позвонил ему, и он живо откликнулся. В нем было огромное стремление помочь, подсказать, одарить. Каждого, кто вслед за ним устремлялся в девятнадцатый век, он принимал как собрата».

Монах Лазарь продолжает жить в Москве, а с 2006 года – в Сергиевом Посаде.

«Став монахом уже на пороге старости, отец Лазарь по множеству своих недугов не мог нести обычные монашеские послушания, – рассказывает Дмитрий Шеваров, – и поэтому в самой Оптиной пустыни он не жил. Он сердцем пребывал там, а жил в Москве или Сергиевом Посаде. Из Оптиной, как он сам вспоминал, мешками привозили ему старинные документы из библиотеки, из сохранившегося архива, документы, которые никогда не публиковались. И он приступил, пожалуй, к своему главному труду – написанию истории Оптиной пустыни. Эту историю он решил написать в портретах Оптинских старцев. И оказалось, что многие его прежние герои – писатели и поэты – связаны были с Оптиной: русскую литературу XIX века трудно представить без влияния этого духовного центра. Получилась книга не только об истории обители, но и об истории духовного влияния Оптиной на всю русскую жизнь, не только на литературу. И вот, уже после смерти отца Лазаря, эта его главная работа увидела свет в издательстве Московского подворья Троице-Сергиевой лавры. Книга называется "Вертоград старчества. Оптинский патерик на фоне истории обители"».

Кроме этого, монах Лазарь пишет православные детские сказки. Самая известная и мудрая из его книг для детей – «Удивительные истории маленького Ёжика» (она выдержала огромное число переизданий!).

Вспоминает Дмитрий Шеваров: «Последние годы отец Лазарь был прикован к постели тяжелой болезнью... Жили Афанасьевы в Сергиевом Посаде в маленьком деревянном домике на Козьей горке. Это недалеко от железной дороги, и во время наших бесед по телефону я даже слышал отдаленный стук пролетающих электричек. Он мне сказал удивительные слова, когда я спросил, что это там: "А это электричка пролетела – я отличаю электричку от грузового состава. – И после паузы: – А по ночам, когда у меня болит спина (а он мучился страшными болями, в больнице лежал в неврологическом отделении) и не могу уснуть, я всегда молюсь за пассажирские поезда, за пассажиров электричек"».

По словам Дмитрия Шеварова, «монах Лазарь… имел редкий (особенно в наши дни!) дар уводить читателя от тьмы и приближать к свету. Его исследования о русских поэтах, стихи, рассказы из истории Оптиной пустыни, сказки для детей – все они исполнены того легкого и тихого света, которым может поделиться лишь по-настоящему счастливый человек».

    

* * *

Духовным дневником в стихах стал посмертный сборник монаха Лазаря «Добрая весть» (2015). О его удивительном духовном пути и удивительной литературной судьбе рассказал в предисловии Владимир Воропаев. Среди стихотворений сборника обращает на себя внимание одно из последних, написанных монахом Лазарем 30 июля 2013 года:

Заходит солнце, и по полкам книг

Скользят его лучи, как бы привет прощальный.

Мне по душе спокойный этот миг

И даже то, что он чуть-чуть печальный.

Хранитель Ангел мой невидимо со мной:

Я за молитву – он со мною рядом,

И два раба, небесный и земной,

Устремлены душевным к Богу взглядом.

Безгрешен Ангел. Я... что говорить?

А если бы не он, то было б много хуже...

Оставь он Бога за меня молить –

Быть мне в геенских пламени и стуже.

Закат... Лучи уже не золото, а медь,

Темнеет небо... Ночь уж на пороге...

Из нас кто не боится умереть?

Но вера места не дает тревоге.

Друзья, родные – многие уж там!

А мiр всё холоднее и жесточе...

Вот солнце и зашло... Что принесешь ты нам,

День, возсиявший после этой ночи?

Рецензию на сборник написал писатель Николай Кокухин:

«…с монахом Лазарем, – отмечает он, – меня связывала теплая задушевная дружба. Я часто бывал у него в гостях, мы подолгу разговаривали на духовные темы, о русских писателях, помогали друг другу готовить к изданию свои книги, размышляли о судьбах России, вместе молились о ее спасении. Мы понимали друг друга с полуслова, с полунамека, с полудогадки – мы были единомышленниками; наши сердца бились в унисон, в евангельский унисон. У него было несколько тяжелых недугов, но он переносил их стоически, по-мужски, не показывая своих страданий другим людям. Я ни разу не видел на его лице гримас страдания, не слышал от него жалоб и тяжких вздохов.

    

Среди русского народа существует благочестивое верование, что во дни Светлой седмицы двери Рая открыты и души праведников беспрепятственно входят в Царствие Небесное. Сороковой день после кончины монаха Лазаря выпал на первый день Пасхальной седмицы. Вполне возможно, что его душа вошла в Рай без каких-либо осложнений.

Музы бывают разные. Н. Некрасов, например, назвал свою Музу "Музой мести и печали". Муза монаха Лазаря – это Муза любви и сострадания. Его Лира звучала на земле свободно и красиво, легко и благозвучно. Там, на небесах, будем надеяться, его талант раскрылся в полную силу и Лира зазвучала еще выразительнее и ярче».

* * *

Вспоминает Владимир Воропаев: «…в свое время святитель Филарет, митрополит Московский, узнав, что Иван Киреевский похоронен в Оптиной пустыни рядом со старцем Леонидом, изумился, какой великой чести он удостоился. С того времени монах Лазарь, нашедший свой последний приют среди дорогих ему могил, первый большой русский писатель, погребенный на братском кладбище великой обители».

Об этом пророчески размышлял в статье «Лучшие годы моей жизни протекли под кровом преподобного Сергия» и сам монах Лазарь: «…если мирские критики и исследователи литературы полагают, что писатели, создающие книги для христианского просвещения народа, не нужны, то вот факты, над которыми полезно задуматься: могила Пушкина находится в ограде Святогорского монастыря, могила Гоголя – в Даниловом монастыре и Киреевского – в Оптиной пустыни, а место упокоения замечательного ученого и писателя М. В. Толстого – в ограде великой обители – Свято-Троицкой Сергиевой лавры. Завидная участь для каждого делателя на ниве Христовой».

    

И еще одно из последних стихотворений монаха Лазаря (14 мая 2014):

Небо, не так уж далекое,

Теплой лазурью слепит...

Чистое, белое, легкое,

Облако в небе стоит.

Как оно странно и чудно,

Словно возникло в Раю,

Это воздушное судно,

Ждущее душу мою.

 

Да упокоит Господь в селениях праведных душу раба Своего – монаха Лазаря!

Материал подготовил Николай Головкин

Источник: Синодальный отдел по монастырям и монашеству Русской Православной Церкви

5 марта 2020 г.

[Николай... 54]

Оказывается, когда о.Поликарп Нечипорук был назначен духовником и строителем в Шамординский м-рь, ему являлся прп.Амвросий, это где-то конец 80-х, начало 90-х годов прошлого века.

[Olqa 13 242]

О ЦЕРКОВНОМ ПЕНИИ
Главным условием церковного пения Оптинские старцы считали понимание смысла песнопений. 
 “Чтобы пение производило должное впечатление, необходимо вникать в смысл этих песен, и тогда не оторвёшься от них”, - говорил отец Варсонофий (Преподобные старцы Оптиной Пустыни. Жития- Чудеса- Поучения. Издательство “Благовест”. 1995 год. Стр.49.) 
 Пример пения разумного был преподан старцем Макарием одному скитскому регенту отцу Платону. Когда регент пришёл к отцу Макарию за благословением пропеть на службе новым напевом догматик “Кто Тебе не ублажит, Пресвятая Дево…”, то старец, желая показать, каким должно быть истинное церковное пение, сам запел этот догматик своим старинным напевом. Об этом есть воспоминания самого отца Платона: 
 “Строго церковное его нотное пение проникнуто было самым искренним чувством вполне понимаемого им песнопения. Он воспевал Небесную Царицу Деву, как бы стоя пред Нею и созерцая славу Её. Я забыл свои ноты и с изумлением глядел на поющего старца и не мог надивиться: как это у такого маститого старца, строгого подвижника, мудрого учителя, такое детски нежное чувство, такая пламенная, младенчески верующая любовь к Божией Матери! Батюшка чем дальше пел, тем глубже проникался чувством песнопения. Голос его уже начал дрожать. И лишь только пропел он: быв человек нас ради, пение его прервалось. 
 Слёзы полились у него ручьём. Склонив голову, он плакал сильнее и сильнее, и, наконец, зарыдал, как дитя, оторванное от любящей его матери – единственного утешения. Долго стоял я, изумлённый таким явлением. Прошло с полчаса, а рыдания батюшки не прекращались. Вместе с тем виделось в нём такое глубокое чувство смирения и пламенеющей любви к Господу и Пречистой Богоматери, что мне даже стало стыдно и смотреть на него. Так я и не дождался конца рыдания старца и, глубоко растроганный, пошёл со своими нотами к себе в келию» (Жизнеописание Оптинского старца иеросхимонаха Макария. Издательство “Отчий дом”. Москва, 1997 год. Стр.56.) 
 Старец Амвросий, поздравляя своих духовных чад с праздниками, часто обращается к богослужебным текстам этих праздников и разъясняет их смысл. В одном из таких писем он говорит: “Предложил вам аз грешный объяснение сих песнопений, побуждаемый к сему псаломскими словами: “Пойте Богу нашему, пойте разумно” (Пс.46,7,8). Объясняю простейшим, что петь разумно, во первых означает, чтобы понимать то, что поём или слушаем в церкви; во вторых, петь или слушать внимательно и благоговейно. Если же мы поём или слушаем рассеянно, или ещё с кем либо разговариваем в церкви, то как будет пение наше разумно? За таковое безстрашие явно обличает нас Господь через пророка Исаию: приближаются Мне люди сии усты своими, и устнами чтут Мя, сердце же их далече отстоит от Мене, всуе же чтут Мя (гл. 29, ст. 13). Чтобы разумно приносить пение Богу нашему, потребна, кроме того, и вообще исправная жизнь”. (Собрание писем Оптинского старца иеросхимонаха Амвросия в 3 –х частях. Издательство «Паломник». Москва. 1995 год. Часть 2. Стр.25. №19.) 
 “Многие люди, не понимая богослужения, главным образом всенощной, скучают в церкви, и ждут, не дождутся, когда она кончится, - говорил старец Варсонофий, - Чтобы наслаждаться богослужением, надо его понимать, а для этого хорошо, хотя более трудное для понимания, например канон, прочитывать перед службой дома. Я знал одного высокопоставленного человека, который обыкновенно перед церковным богослужением собирал всю семью, читал и объяснял им канон, кафизмы, те молитвы, которые поются за всенощной, и, все, слушавшие его, стояли затем в церкви с большим вниманием, и служба проходила незаметно. Старайтесь и вы вникать в богослужение Православной церкви, и оно откроет вам источник такого утешения, что вы с радостью будете спешить в храм Божий”. (Житие схиархимандрита Варсонофия. Издание Введенской Оптиной Издательство «Благовест». 1995 год. Стр. 360.) 
 Примером такого глубокого восприятия церковной молитвы служит высказывание старца о шестопсалмии. Он говорил, что шестопсалмие, это “духовная симфония, жизнь души, которая захватывает всю душу и даёт ей высочайшее наслаждение”(Преподобные старцы Оптиной Пустыни. Жития. Чудеса. Поучения. Пустыни.1995 год. Стр.295). 
 В воспоминаниях паломника, посещавшего литургию в Оптинском скиту, рассказывается о служении скитоначальника старца Иллариона: “…Ни в чьих устах ещё литургия не получала такого глубокого и верного смысла, никто не совершал её с таким безпредельным благоговением, каким проникнута она была в устах о. Иллариона. Есть в ней некоторые изречения, некоторые возгласы, которым большинство священнослужителей, кого слыхал путешественник, не придаёт, произнося их, соответственно важного значения. Но теперь, когда своим старческим, мягким, несколько утомлённым голосом произносил их о. Илларион, они получали всю свою силу, весь скрытый в них смысл. Каким искренним благоговением, какой внутренней сладостью дышали они в устах отца Иллариона! У него не произносились только одни слова, требуемые ходом богослужения, и не облекались они в непродуманную, непрочувствованную, не соответствующую смыслу их, общераспространённую традиционную интонацию. Нет, это была глубоко осознанная, благоговейно прочувствованная и вместе, ясная, чистая речь, обращённая к самому Господу Вседержителю, вот здесь, в этом храме, на этом престоле как бы видимо восседающему”. (Благословенная Оптина. Воспоминания паломников об обители и её старцах. Издательство “Отчий дом”. 1998 год. Стр.47.) 
 Оптинские старцы Макарий, Нектарий, Никон, Исаакий I, Анатолий (Зерцалов), Исаакий II пели на клиросе. 
 Старец Макарий любил во время Страстной седмицы на утрени петь светилен “Чертог Твой вижду, Спасе мой, украшенный”. В жизнеописании есть воспоминание о пении старца: “И как он пел! Казалось слово “вижду” имело в устах его подлинное значение, и, что пение его выражало то, что, в самом деле, видели его душевные очи. Старческий голос дрожал от возбуждения чувства духовного, слёзы катились по бледным его ланитам; сердца же слушающих проникались умилением. Невольно, присутствующим в это время в храме Божием почитателям старца, могла приходить мысль: “Тебе ли, земной ангел и человек небесный, облечённому в одежду смирения, вопиять ко Господу: одежды не имам, да вниду в онь?” но сам старец вполне чувствовал свою греховность пред Тем, пред Коим самое небо нечисто (Иов, 15, 15)”. (Жизнеописание Оптинского старца иеросхимонаха Макария. Издательство “Отчий дом”. Москва. 1997 год. Стр.57.) 
 Это же песнопение пел и старец Исаакий I. У него был красивый бас. Старец Нектарий, будучи ещё послушником, пел в скитской церкви великим постом светилен “Разбойника благоразумнаго”. (Житие иеросхимонаха Нектария. Издание Введенской Оптиной Пустыни. 1996 год. Стр.30.) 
 Оптинские Старцы высоко ценили древние распевы. Старец Варсонофий рассказывал о своём впечатлении от слушания древнего знаменного пения: “Однажды, я был в одном монастыре у обедни, и в первый раз слушал там, так называемое, столбовое пение. “Херувимская” и “Милость мира” произвели на меня сильное впечатление. Народу было мало, я стоял в уголке один и плакал, как ребёнок. После обедни я зашел к игумену и рассказал ему о своем впечатлении. 
-А Вы, верно, никогда не слышали столбового пения? – спросил меня игумен. 
-Нет, - отвечал я, - даже названия не знал. 
-А что такое столбовой дворянин? 
-Ну, это значит древний род. 
-Так и столбовое пение – это древнее пение, мы заимствовали его от отцов, а те – от греков”. (Беседы старца Варсонофия Оптинского с духовными детьми. Издательство “Благовест”. Москва-Рига. 1995 год. Стр.21.) 
 Старец Варсонофий также говорил о том, что старинное пение высокохудожественно, но его не все могут понять. Для понимания произведений светского искусства необходимо иметь художественный вкус. Ещё труднее постичь истинное духовное искусство. (Беседы старца Варсонофия Оптинского с духовными детьми. Издательство “Благовест”. Москва-Рига. 1995 год. Стр.21.) 
 Он с сожалением замечал, что в церковь стало проникать много театральных напевов разных композиторов: Алябьева, Львова и других. (Беседы старца Варсонофия Оптинского с духовными детьми. Издательство “Благовест”. Москва-Рига. 1995 год. Стр.21.) 
 Будучи скитоначальником, старец заботился о сохранении традиции молитвенного пения и не благословлял распространяться новым напевам, развлекающим мысли и внимание молящихся. 
 “Недавно регент спрашивает меня, - говорил старец, 
Благословите запричастное спеть “Воскресения день”. 
-Бог благословит, - отвечаю, - это и нужно. 
-Только новым напевом. 
-Каким же? Пропойте хотя бы на один голос. – Он пропел. 
-Ну, - говорю, - такой напев может вызвать только слёзы уныния, а совсем не радостное настроение. Нет уж, пойте по–старинному. 
– Так и спели”. (Беседы старца Варсонофия Оптинского с духовными детьми. Издательство “Благовест”. Москва-Рига. 1995 год. Стр.21-22.)

(Текст со странички во Вк 

"Воскресная онлайн-школа "Светоч"" от 1 августа 2024 г.)