Перейти к публикации

Olqa

Пользователи
 Просмотреть профиль  Активность

  • Публикации

    7 826

  • Зарегистрирован

  • Посещение

  • Дней в лидерах

    437

Записи блога, опубликованные пользователем Olqa

  1. Olqa

    Еще об отце Павле Груздеве

    Автор: Olqa,

    Отец Павел Груздев был похоронен 15 января, в день Второго обретения мощей преподобного Серафима Саровского.
     
    В своей книге "Под кровом Всевышнего" Наталия Николаевна Соколова так писала о рассказах отца Павла Груздева:
     
    "..Да послужат они в подкрепление веры, в пример заботы Господа о русском народе. В те тяжелые годы, когда, казалось, угасла вера в Бога, охладела любовь среди людей, Господь берег в отдаленных краях, среди лишений, трудов и испытаний чистую душу раба Своего Павла. И помог Господь (еще задолго до "перестройки") засиять душе этого простого священника ясной путеводной звездочкой для истомившегося в неверии и страданиях русского народа..."
     
    Господь берег отца Павла, а отец Павел берег в своих Тетрадочках безценные записи, учитывая что многие из них он записывал в годы второй волны гонений на верующих, когда в планы пятилеток входили задачи стереть с лица земли последний храм Православной Руси.
     
    На обложке Синодика отца Павла: "Я очень люблю поминать умерших, а может быть, и меня кто помянет".
     
    Поминал батюшка многих и многих людей. Есть в его Синодике (каким правильным, красивым подчерком он написан!) и такие записи:
     
    "...Архимандрита Моисея. Тихоновой Калужской пустыни. Родина его г.Болхов Орловской губ. Род.1814 г. При св. Крещении назван Михаилом. Начало иноческой жизни положил в Оптиной пустыни под руководством отца Леонида ск.11 октября 1841 г. Помер 4-го ноября 1895 года.
    Иеромонаха Ефрема. В схиме Иоанна. Духовник Тихоно-Калужской пустыни. Родился 1807 г. Родители его Димитрий и Агриппина. В 1829 г.пришел в Оптину пустынь. Когда о.Леониду доложили о пришельце, прозорливый старец шутливо сказал так: "Наш брат Иван, Ивашка будет наш, у него грязная рубашка, но мы его так уберем, что и родители не узнают и откажутся от него". Иоанн был взят о.Леонидом к себе в келейники. О.Ефрем был очень мудрый старец, и когда его спрашивали, в какой академии он окончил курс, шутливо отвечал на этот вопрос, - В Монастыре! Да вот горе-то: 40 лет учусь, а все кончить курса не могу. Придется учиться до смерти, чтобы не лешиться венца. Помер 25 июня 1884 г. на 77 году.
    Иеромонаха Геронта. В Тихоновой пуст.ученик о.Леонида Оптинского.
    Иеродиакона Палладия. Оптинский. Жил более 46 лет в Оптиной Пустыни. Был старец строгого нрава, и великий подвижник, очень хорошо знал церковный устав. Если кто, в особенности из старших не соблюдал уставных правил о поклонах в церкви, то он подойдет и скажет: "По уставу теперь положены поклоны, а ты куда же глядишь. Сколько живешь в монастыре и не знаешь, что должен знать новоначальный. Или кто задремлет, должон положить 10 поклонов среди церкви. Монах еще! Да!" И в разговоре часто прибавлял слово "Да": "Да, это не хорошо, не по-монашески. Да, монах должон быть осторожен. Монах есть свет для мирян: а тебе все равно. Да!" Иеродиакон Палладий скончался на 80 году от рождения 5-го ноября 1861 года...
    Помяни, Господи, рабов Твоих
    Монаха Павла. На его могилке в Оптиной пустыни написано: "Здесь погребено тело в мире скончавшегося о Господе монаха Павла, 1836 года, апреля 2 дня, в четверток Светлыя седмицы. Удостоился напутствия всех Таинств св.Церкви и в надежде жизни вечныя, милосердием Божиим дарованной, спокойно отошел ко Господу. Три года жил в обители и служил примером кротости, сносил с терпением долговременную болезнь без ропота, фамилия Трунов. Вечная ему память!"
    Монаха Гавриила. Скончался 1843 г.11 апреля. Был долго болен и уснул спокойно, в семилетнее пребывание свое в Оптиной пустыни никого не оскорбил.
    Послушника Николая. Николаша - Ангел Божий, человек небесный, поступил в Оптину 16 лет, прожил с небольшим год, помер от чахотки.
    Монаха Порфирия, помер 1851 года 15 марта, оставил по себе благую память в обители.
    Иеродиакона Мефодия. Разбитый параличом жил 22 года, даже мог только говорить: "Да, да, Господи, помилуй!"
    Монаха Захарии, помер 1855 г.18 июня 32 лет.
    Иеромонаха Филарета. Отец Захарии.
    Монаха Евфимия. Помер 1858 года 20 января, урожденец г.Ростова. Жил в Оптиной 25 лет.
    Монаха Савватия. ск.1856 г. 24 окт. 64 лет. Был келейник притружденного и больного старца игумена о.Антония, за которым ходил с любовию и усердием.
    Иеросхимонаха Пимена. 22 апр. 1827 г.
    Иеросхимонаха Тихона 12 дек.1858 г.
    Иеросхимонаха Нифонт. 12 марта 1860 г.
     
    Сии все похоронены в Оптиной Пустыни.
     
    ...Схимонахиню Евфросинию. Она часто находилась в болезненном состоянии при смерти, но когда ее исповедуют, приобщат св.Таин Христовых и особоруют св.елеем, она вновь поправляется в здоровье. "Человек сорок из тех, которые в течении моей многолетней жизни меня соборовали, уже преставились за гроб, а вот я по милости Божией еще здесь живу", - говорила она о себе. Жила более ста лет...
     
    Из Тетрадей отца Павла (маленькая частичка из записанного батюшкой)
     
    ...На кладбище города Мологи, за алтарем церкви Всех Святых, с правой стороны находился огромный памятник из черного мрамора, на котором с одной стороны такая надпись: "Под сим камнем погребено тело Московского купца Ивана Григорьевича Путилова. Жития его было 57 лет; скончался в 1809 году. Января 2 дня", а с другой стороны написаны имена его детей, воздвигнувших памятник: "Путиловы дети: Моисей, игумен Оптиной пустыни, Исаия, игумен Саровской пустыни, Антоний, игумен Малоярославецкого Никольского монастыря"...
     
    ...Много я знал монахов и монахинь и ни про одного из них ничего не знал плохого....
     
    ...Отцев своих духовных люби больше, чем родителей плотских, потому что те заботятся о тебе ради Господа...
     
    ...Тятю вся нищета поминает и молится за него.
    13 ноября 1958 года в 2 часа утра в четверг помер Груздев Александр Иванович на 71 году жизни. Похоронен в г.Тутаев на Леонтьевском кладбище.
    Душа его во благих водворится. Если бы мы, его дети, были такими, каким был Тятя! Один я, поди, поминаю: Олька со шпаной да с нищетой не помянёт: Лешка - обалдел, поди, и не перекрестится. Тоня - ой, спаси ее, Господи, на 40 году парня бабахнула. О чудесе! Таня, беды угол, нужда замучила. Сано - фокан: хоть бы дал рубль и сказал: помяни Тятю. Бог с ним.
     
     
    Преподобный Серафим Саровский
     
    Вот он, блаженный пустынник, взыскующий века грядущего благ неземных.
    Вот он, в скорбех, как мы в счастье, ликующий, душу готовый отдать за других.
    Тихо тропинкой лесной пробирается, в кожаной мантии, в лычных лаптях,
    крест на грузи его медный качается, сумка с песком у него на плечах.
    Вьется Саровка извилистой впадиной, сосен столетних красуется строй,
    и, на ходу подпираясь рогатиной, движется старец неспешной стопой.
    Телом согбенный, душою смиренный, в пустыньку он помолиться идет,
    но, и молитву творя сокровенную, он для трудов свой топорик несет.
    Белый на нем балахон, серебристые шапочкой ветхой прикрыв волоса,
    в глубь он души устремляет лучистые, полные ласки душевной глаза.
    Силою он одарен благодатною, пылкой душой прозревает он вдаль,
    видит он язвы людские невнятные, слышит он вопли, и всех ему жаль.
    Он и утешить готов безутешного, слабое детство от смерти спасти,
    и лишь к сиянию света небесного грешную душу мольбой привести.
    Всем изнемогшим в огне испытания "Радость моя, - он твердит, - не скорби,
    бури душевные, грезы, страдания, Господа ради, с улыбкой терпи".
    С плачущим плакать он рад, унывающих нежно ободрить и дух подкрепить,
    всех же, Господень завет забывающих учит он ближних, как братьев, любить.
    Учит искать он богатство нетленное, чтоб не владела душой суета,
    ибо все мира сокровище бренное нашей душе не заменит Христа.
     
     
    Киев
     
    Высоко передо мною старый Киев над Днепром,
    Днепр сверкает под горою переливным серебром,
    Слава, Киев многовечный, Русской славы колыбель,
    Слава, Днепр наш быстротечный, Руси чистая купель.
    Сладко песни раздалися, в нее тих вечерний звон.
    - Вы откуда собралися, богомольцы, на поклон?
    - Я оттуда, где струится тихий Дон, краса полей.
    - Я оттуда, где клубится беспредельный Енисей.
    - Край мой теплый брег Евксина.
    - Край мой брег тех дальних стран, где одна большая льдина оковала океан.
    - Дик и страшен верх Алтая, вечен блеск его снегов, там страна моя родная.
    - Мне отчизна старый Псков.
    - Я от Ладоги холодной.
    - Я от синих волн Невы.
    - Я от Камы полноводной.
    - Я от матушки Москвы.
    Слава, Днепр, седые волны, слава, Киев чудный град,
    мрак пещер твоих безмолвных краше царственных палат.
     
    ...5-18 июля 1961 г.Вторник. На сегодняшний день все мое достояние составляет 5 рублей и никаких запасов.
    Но хоть мошна пуста, да совесть чиста.
    Никому не завидую. Легче помирать.
     
    ...1964 год. Год изобилия плодов земных и самой благорастворенной погоды. Грибов было множество всяких, ягод многое множество, в особенности малины, огурцов и помидоров великое множество, а картошки такого урожая не было от начала мира, а крупная какая да вкусная. Слава тебе, Господи! Труд людей не пропал даром.
     
    ...1965 год. Картошка гнилая, лук сопрел, помидоры сгнили и рыжиков нет, а белые белки сожрали, а огурцы и не цвели.
     
    "...Сегодня целый день был занят тасканием дров с кладбища, вырубал сухие кусты и сучки и т.д. Вычистил прорубь, наносил воды. Устал ой как. Пришел и забрался на печь, тепло - так и задремал. В это время тетка Еня загрела самовар, опустила лучину, а трубу-то не наставила. Столько начадила, даже во рту горькое. Лежу да и думаю: "Господи, а огонь-то неугасаемый, а ад-то кромешный, а черьвё-то неусыпаемый. Да прости Ты меня, Господи, - и бегом с печи правило читать, а то завтра заказная обедня. 14/ХП 1966 игумен Павел..."
     
    ... 27 марта ст ст.1974 года. Вторник. На улице как середозим, навалило снегу и морозит. Бедные, бедные грачи сидят, съежившись, даже и не орут. Сварил два ведра картошки, моментально склевали, чем-то надо еще кормить. Аух.
     
    ...17-30 октября 1975 год.Четверг. В ночь навалило снегу до бела и во весь день не расстаял. К вечеру мороз, стирал белье, настирал две плетушки..."
     
    ...9 мая 1977 г.У грачей появились дети, орут на все село, но тепло не ахти...
     
    ...Если верующие в церковь не пришли, служить надо для Ангелов...
  2. Olqa
    Оптина Пустынь - мужской монастырь. Но в нем послушаются и сестры - монахини, трудницы. Особое место среди них - старенькие уже монахини. Как же хочется попросить кого-нибудь, особенно авторов фильмов о монастыре, насельников, - Вы поговорите с любой из них - это же безценнейший клад воспоминаний. Время идет...Они уходят...
     
    Каждый раз на Богослужении кажется, что филони на батюшках только что пошитые - такие они "новые", аккуратные. И как же удивилась, узнав, что все облачения всего священства приводятся в порядок одной старенькой матушкой, монахиней. И пошиты они не только что...И ведь помочь-то ей не всякому можно - облачение священства! Не все руки могут прикоснуться...И столько рассказов о своей жизни, о постриге в Оптиной...
     
    Другая , тоже старенькая-старенькая - торопиться на послушание." Матушка, а какое оно у Вас? " "Как же? Зашить, подшить, заштопать, столько дел, не успеваю..." И опять рассказы, рассказы...
     
    Отрывок из книги Людмилы Ивановой (Пресновой) "ВСЕХ СКОРБЯЩИХ РАДОСТИ. Болховские дневники". Матушка Агапия, ради чьего Дневника захотелось поделиться с форумчанами этими записями, проживает в Оптиной Пустыни. Разрешение разместить его на сайте Обители от нее получила. Автор книги Людмила Николаевна Иванова (Преснова) - атор многих книг, в том числе книги "Россиянки", в которой она делиться, в числе прочего, своими воспоминаниями о паломничестве в Оптину Пустынь в самом начале ее возрождения. Упоминаемая в отрывке матушка Евстолия - тоже из числа первых паломниц в Оптину. Пришла когда-то почти пешком из...Караганды, будучи в числе чад старца Севастиана Карагандинского. Потрудившись во Славу Божию в Святой Оптиной Пустыни была переведена в Шамординскую Обитель, где и почила. Не знаю, из женского ли любопытства, или все же из-за возможности поклониться могилке без всякого сомнения Божьему чаду, но походила я среди монашеских могилок Шамординского погоста. Одна могилка, на Кресте которой было указано имя Евстолия, нашлась. Они все там одинаковые - маленькие холмики и кресты, покрашенные белой краской. На Крестах - таблички с именами. Но на других - имена прокрашены черной краской, а на Кресте матушки Евстолии - вся табличка - белая, имя почти не проглядывается. Память человеков...Но - у Бога все живы...
     
    "…Но вернемся к событиям 25 апреля 2004 г.
     
    - Идите ко мне домой, - говорит матушка Агапия, - и начинайте обедать без меня, я скоро освобожусь и приду. Хозяйничайте там сами.
    Домик матушки (вернее, лишь половинка его, другая – монастырских братьев) по единственной здесь улице (улица Лермонтова, 1) деревянненький…Монастырская улица постепенно обживается, все более и более обретая свой облик, но зелени здесь еще совсем мало, и вид у нее пока лишь больше напоминает то, что называют «хозяйственным».
    У матушки Агапии и дворик есть небольшой, и грядочки с овощами, и летняя дачка для приезжих ее знакомых паломников – а в домике все устроено для них же: поделен домик на несколько келий, в каждой из которых стоят лишь кровати железные и раскладушки. По стенам везде развешаны образа.
    В передней же комнате поместительной, и тоже сплошь в иконах по стенам, стоит длинный обеденный стол, судя по обилию на нем тарелок, мисочек, чайных чашек, никогда, вероятно, не пустующий и не отдыхающий от православного народа…Непонятно как – но как-то так случилось, что после обеда и длинных разговоров все спутники мои куда-то удалились, вероятно в Введенский собор, где исповедовал паломников схиигумен Илий – и мы с матушкой Агапией остались один на один.
    Это было большим для нас обоих счастьем.
    По прошествии добрых двух часов мы с ней все равно так и не наговорились. Но ощущение было такое, словно я опять в гостях у матушки Евстолии, в ее гостиничной келии мы ведем с ней длинную-предлинную беседу. От матушки Агапии глаз не отвести: она разоблачилась, сняв с головы клобук и накрыв голову легкой шапочкой. Глаза ее широко раскрыты и светятся умной радостью: как же, легко разве, пусть и бывшему доктору наук, в монастыре, среди молчальников, а тут такая редкая (в общении) гостья! И ведь она, гостья-то, тоже чадо ее матушки Евстолии, то есть сестра по вере и духу – от одной матери. И рассказывает мне матушка Агапия о военном времени в своей биографии – по сути о том, о чем пообещала поведать мне матушка Евстолия – да так и не успела…
    Вначале осторожно, затем быстрее, еще далее уже путано немного – со слезами на глазах… И вдруг срывается матушка Агапия с места: сейчас! Скрывается за дверью, и через минуту выносит мне несколько листиков бумаги с напечатанными на них текстом: «Вот, на досуге почитай, я записала, чтобы не забывать…»
    Но забыть об этом немысленно, невозможно…И я решила во чтобы то ни стало опубликовать эти записки….
    С матушкой Агапией, оставшись вдвоем, мы так и не наговорились: за мной приехали. Зато чуть позднее я повидалась со знакомым оптинским иноком Валерьяном и с игуменом отцом Илием, подойдя к батюшке под благословение.
    А приехав в Болхов, тут же прикрепила к стене в святом углу старого дома отца Василия (Ермакова) исполненный на светлом картоне вид современной Оптиной Пустыни. Прекрасный вид: от Святых врат вглубь монастыря проложена красивая дорожка, по которой можно пройти в любой из трех монастырских храмов: отреставрированную Казанскую церковь, Введенский собор – и выстроенную заново кладбищенскую Владимирскую церковь.
    Благообразный, торжественный ансамбль создали эти великолепные храмы. За ними (или мне это лишь одной видится?) проглдядывает и беленый домик дорогой моей матушки Евстолии с высоким мезонином – а меж самих храмов под новоустроенными гробницами еще совсем недавно покоились великие оптинские святые отцы, духоносные и богоносные старцы оптинские, к чьим святым мощам по-прежнему притекает вся Великая и Малая Россия.
    - Вот, возьми с собой в Болхов, передай от меня отцу Василию, - говорит матушка Агапия.
    - Отец Василий, когда освободился из плена, пошел не домой, а в Оптину Пустынь. А там: музыка, мат, на могилках старцев пьют и едят. Он упал на могилки: «Оптинские старцы, сделайте так, чтобы Оптина Пустынь возродилась!»
    - И вот она теперь какая! – восклицает монахиня, показывая и передавая мне эту большую картонную открытку с прекрасным видом сегодняшней святой обители.
    Она, эта открытка и сегодня живет в святом углу старого батюшкиного дома на Архангельской улице…
     
    Военное детство (записки монахини Агапии)
     
    Господи, благослови!
    Теперь многие еще в миру говорят, что при Сталине хорошо жили – колбасу, мол, ели. А я говорю им: зато из-за вашего любимого Сталина мы с сестрой во время войны оказались в условиях концлагеря…
    Сегодня в 5.45, когда в монастыре мирно шла полунощница, Америка объявила войну Ираку и обрушилась на него сверху. Громят не только военные объекты, но и дома мирных жителей. Господи, Владыко наш! Я сразу на секунду представила: а если б в мой дом сейчас ударила бомба – чтобы я в этой ситуации делала? УЖАС!.. – там ведь дети!!! Господи, помоги!!! И сразу в памяти всплыл 1947 год: совсем недавно окончилась Отечественная война, еще живы в памяти все ужасы эвакуации, концлагерей, изгнания, плена…Будучи еще совсем девочкой, еду в трамвае, вспоминаю и вновь переживаю то, что довелось претерпеть. Возникает предо мной седенький старичок и говорит, будто отвечая на мои мысли: «А впереди-то война еще куда более жестокая…»
    - Дедуль, да хуже не бывает.
    - Хуже будет, когда весь мир будет участвовать в этой войне, - и исчез, как не бывало. И забылся до времени…
    А ведь это только считается, что концлагеря во время войны были лишь в Германии, у немцев. На самом деле они были и в России. Моя мать Анна и мой отец Николай работали в Филях, на 22-м самолетостроительном заводе им.Хруничева. Примерно за месяц до объявления войны Германией на этом заводе побывала делегация из Германии. Сопровождал их, водя по заводу, Молотов – они осматривали завод, причем, их встречали как дорогих гостей: рабочим выдали праздничную форму – голубые рубашки и синие брюки (женщинам, соответственно, голубые блузки и синие юбки и такие же береты). Трудно даже вообразить? А Сталин до самого конца был уверен, что Германия не нарушит договора о мире, хотя разведчик Зорге из Японии сообщал, что Гитлер готовит войну. Сталин не скрывал того факта, что самолеты на аэродромах лежат в разобранном виде, на капремонте. И когда месяц спустя Германия неожиданно и вероломно объявила России войну, этот завод начали бомбить в первую очередь, как важный стратегический объект. Прямо как сейчас вижу, нам кричат: «Разоружайтесь!», а сами вооружаются. Прямо как в Евангелии: когда станут говорить «мир и безопасность», начнется самое страшное. Рабочие побежали из цехов в панике. Те же, кто побежал прямо в бомбоубежище, там и погибли, потому что врагу было известно место бомбоубежища. Когда среди бомбежки появились жертвы, тогда лишь и начало доходить до всех, что война началась на самом деле. Мама рассказывала, что она только и молилась: «Господи, помилуй! Господи, спаси!» - и спаслась только потому, что бросилась в ближайший овраг. Доложили Сталину о положении – и наша участь была решена: он приказал в срочном порядке, в течение недели, эвакуировать этот самолетостроительный завод в Казань.
    Между прочим, только молитвы блаженной Матроны не позволили немцам войти в незащищенную Москву: к ней ездил профессор Вавилов по просьбе Сталина – спросить, покидать ли ему столицу. Она сказала ему остаться, потому что враг не войдет в столицу, и что «красный петух победит» (см.»Житие блж.Матроны»). И она молилась об этом: и враг, действительно, не захватил Москву, хотя она была совершенно обезоружена и открыта для входа врага. И когда через несколько месяцев враг отошел, отправленные в эвакуацию за Урал в теплушках заводы – как, например, станкостроительный «Красный Пролетарий» - просто развернулись и вернулись в столицу, даже не разгружаясь.
    Завод им.Хруничева был крупный, и работающих на нем было много, о чем свидетельствовало и число детей в заводском саду: 800. Детей было приказано эвакуировать первыми, потому что никто не соглашался просто так покидать свои московские квартиры – и многие родители согласились на эвакуацию детей. Они просто были поставлены перед фактом.
    …Мне в ту пору было всего 3 года, поэтому память моя сохранила только самые неизгладимые, яркие впечатления. Зине же, моей сестре, было 6. Сейчас мне уже 65, а я до сих пор живо помню такую картину: перед запертыми воротами детсада и яслей, которые были недалеко от завода, стоит нескончаемая колонна автобусов, в которые, выводя, сажают детей – а плачущие матери, из-за бомбежки бросив работу, прибежали сюда и протягивают сквозь решетки ограды руки, плачут, страшась в неведении, когда еще предстоит увидеть своих любимых чад. Наша мать рассказывала потом, что одна мысль тогда сверлила: «Как же дети? Ведь вокруг бомбежка». И не только моим родителям эта мысль не давала покоя, не покидала сердца, но и у родителей всех восьми сотен детей была тревога. У кого-то ведь был единственный ребенок в семье!.. Им же было сказано четко: «Ваши дети отправляются в эвакуацию в Казань». И когда всех нас, ничего не понимающих, усадили в автобусы, раздался такой ужасающий совокупный вой и стон матерей, стоящих за заводской оградой, что он все последующие 62 года отчетливо стоит в моих ушах. Матери, выкрикивая детские имена, плакали за железной решеткой, - я же не понимала тогда, почему мама плачет: нас ведь сажали в автобусы и увозили от бомбежки! Мама спустя много лет рассказывала, что никогда больше за всю жизнь ей не было страшно за нас, как в тот день. Однако самое страшное началось дальше – как и чувствовало чуткое материнское сердце. Хотя лично ко мне ясное понимание происходившего тогда пришло намного позже, спустя много-много лет, когда я оказалась в Оптиной Пустыни – оно пришло с верой и отчетливым пониманием того, что все мы находимся в руках Божиих. А тогда…
  3. Olqa

    Анастасия Цветаева "Статуя"

    Автор: Olqa,

    В конце 20-х годов Борис Михайлович Зубакин привез из Карачаева Тамбовской губернии, где жила его сестра Надежда Михайловна и где разорили церковь — сидящую статую Христа, деревянную, тонко раскрашенную масляными красками; почти в натуральную величину, в терновом венце. Борис Михайлович вез ее в большой бельевой корзине. В пути его остановила милиция, по согнутой в колене ноге, выглянувшей из корзины, заподозрив, что он везет тело. Осмотрев, отпустили. Он поднял статую ко мне на 4 этаж без лифта в квартиру, где я жила с сыном-подростком Андреем с 1921 года по год ареста, 1937. (Мерзляковский переулок, 18, кв. 8). Статуя была покрыта от плечей по полуобнаженному телу темнопурпурной материей, стянутой возле шеи. Мы поставили ее возле киота в уголку у ширмы, делившей комнату на две части — мою и сына.
    Статую называли чудотворной, на шее ее висели два металлических самодельных обрезка с именами исцеленных ею людей; неуверенно помнятся имена: Сергий и Анна. Оставаясь наедине со статуей, я боялась ее и не могла превозмочь страх. Но я молилась ей. Лицо Христа было так кротко... И в горе, в стыде от своего малодушия я взмолилась к ней: «Господи! Сделай так, чтобы я Тебя не боялась! Я же верю в Тебя, люблю Тебя — прогони этот страх!»
    И в ответ сразу пришли ко мне такая благость, такой покой радостный — на года...
    Потом в 1933 году понадобилось меня арестовать. Увы, увидев деревянное изваяние, пришедшие позвонили в свое учреждение: — Тут — статуя религиозного содержания. Взять? Возмём!» И, подняв Христа с деревянного кресла, положили Его в Андрюшину часть комнаты на угловой круглый диван, ближе к двери. Сделав обыск, меня увели. Через 64 дня, как я потом узнала, по хлопотам Горького, меня выпустили. Но войти в свою комнату не удалось— комната была опечатана, а у граждан нет права нарушить печать. Восемь дней я спала на полу, на газете и тряпье у своей двери. Затем пришел вежливый человек в очках и снял печать. Первое, что я увидела — это была лежащая на круглом диване статуя — забыли! А в том месте, где она раньше стояла — прохудилась крыша и дождь со снегом падали в комнату: статуя была спасена! Она жила со мной ещё 4 года до 1937 года, когда я вновь была взята. Горького уже не было.
    43 мне исполнилось на допросе, а 44 исполнилось на ДВК (дальнем Востоке) на лесной колонне, в трудных условиях.
    Ночью я увидела сон: статую Христа, уже из моей жизни сгинувшую. На прощание статуя оправдала слух о том, что она чудотворная: синие глаза двигались как живые, глядя на меня. Во сне я сказала: — «Но если это чудо — то пусть будет ещё что-то для твердой веры, что не показалось!» И тогда правая деревянная рука Христа поднялась и благословила меня.
    На девять оставшихся лет заключения.
  4. Olqa
    Современные компьютерные технологии добрались и до Храма Василия Блаженного, который работает пока как музей. В одном зале изображения российских святителей на стенах по кругу, а по центру расположена такая информационная стойка, на экране которой краткое жизнеописание одного из святителей. Появляется новое описание, и на стене высвечивается мощными лампами лик святителя, которому оно посвещено. Детки-экскурсанты проявляли интерес: " А это кто, а этого как зовут?" И родители с экрана считывали. В другом зале на маленьком совсем экранчике поочередно мелькают вот эти самые странички, которыми делюсь со всеми, кому интересно посмотреть. И хочется верить, что и сейчас по улицам наших городов и городочков ходят вот такие молитвенники, которые могли видеть и помогать.
     
    (это все фотографии - мышкой-ладошкой можно увеличить и все рассмотреть))))
     

     

     

     

     

     

     

     

     

     

     

  5. Olqa
    Книги... О них я думаю часто. Войдешь в домик -- вон они, в темном углу лежат сиротливой стопкой. Мои «путевые» книги... Смотреть больно. И они уже «высланы» куда-то. И к ним протянулась кровавая лапа.
    Когда это было? Вот уже год скоро. День был тогда холодный. Лили дожди -- зимние дожди с дремуче-черного Бабугана. Покинутые кони по холмам стояли, качались. Белеют теперь их кости. Да, дожди... и в этих дождях приехали туда, в городок, эти, что убивать ходят... Везде: за горами, под горами, у моря -- много было работы. Уставали. Нужно было устроить бойни, заносить цифры для баланса, подводить итоги. Нужно было шикнуть, доказать ретивость пославшим, показать, как «железная метла» метет чисто, работает без отказу. Убить надо было очень много. Больше ста двадцати тысяч. И убить на бойнях.
    Не знаю, сколько убивают на чикагских бойнях. Тут дело было проще: убивали и зарывали. А то и совсем просто: заваливали овраги. А то и совсем просто-просто: выкидывали в море. По воле людей, которые открыли тайну: сделать человечество счастливым. Для этого надо начинать -- с человечьих боен.
    И вот -- убивали, ночью. Днем... спали. Они спали, а другие, в подвалах, ждали... Целые армии в подвалах ждали. Юных, зрелых и старых -- с горячей кровью. Недавно бились они открыто. Родину защищали. Родину и Европу защищали на полях прусских и австрийских, в степях российских. Теперь, замученные, попали они в подвалы. Их засадили крепко, морили, чтобы отнять силы. Из подвалов их брали и убивали.
    Ну, вот. В зимнее дождливое утро, когда солнце завалили тучи, в подвалы Крыма свалены были десятки тысяч человеческих жизней и дожидались своего убийства. А над ними пили и спали те, что убивать ходят. А на столах пачки листков лежали, на которых к ночи ставили красную букву... одну роковую букву. С этой буквы пишутся два дорогих слова: Родина и Россия. «Расход» и «Расстрел» -- тоже начинаются с этой буквы. Ни Родины, ни России не знали те, что убивать ходят. Теперь ясно....
     
    Ковыляет по павлиньему пустырю, за балкой, хромая рыжая кляча -- остов. Пройдет шага два -- и станет. Понюхает жаркий камень, отсохшее, колкое перекати-поле. Еще ступит: опять камень, опять желтенькая колючка. Отведет голову на волю -- море: синее и пустое. Отвернется, ступит. На ее боках-ребрах грязной медью отсвечивает солнце.
    Это -- кобыла Лярва, с дачи под пустырем, где старый Кулеш стучит колотушкой по железу, выкраивает из старого железа новые печки -- в степь повезут обменивать на картошку. Давно не запрягает ее хозяин. Надорвалась весною, как возила тощенького старичка покойничка на кладбище, -- с тех пор хиреет. Ходит старуха хитро, упасть боится. Упадет -- не встанет. Приглядывается к ней Вербина собака, Белка: чует.
    Умирающие кони... Я хорошо их помню.
    Осенью много их было, брошенных ушедшей за море армией добровольцев. Они бродили. Серые, вороные, гнедые, пегие... Ломовые и выездные. Верховые и под запряжку. Молодые и старые. Рослые и «собачки». Лили дожди. А кони бродили по виноградникам и балкам, по пустырям и дорогам, ломились в сады, за колючую проволоку, резали себе брюхо. По холмам стояли-ожидали -- не возьмут ли. Никто их не брал: боялись. Да и кому на зиму нужна лошадь, когда нет корму? Они подходили к разбитым виллам, протягивали головы поверх заборов: эй, возьмите! Под ногами -- холодный камень да колючка. Над головой -- дождь и тучи. Зима наступает. Вот-вот снегом с Чатырдага кинет: эй, возьмите!!
    Я каждый день видел их на холмах -- там и там. Они стояли недвижно, мертвые и -- живые. Ветер трепал им хвосты и гривы. Как конские статуи на рыжих горах, на черной синеве моря -- из камня, из чугуна, из меди. Потом они стали падать. Мне видно было с горы, как они падали. Каждое утро я замечал, как их становилось меньше. Чаще кружились стервятники и орлы над ними, рвали живьем собаки. Дольше всех держался вороной конь, огромный,-- должно быть, артиллерийский. Он зашел на гладкий бугор, поднявшийся из глубоких балок, взошел по узкому перешейку и -- заблудился. Стоял у края. Дни и ночи стоял, лечь боялся. Крепился, расставив ноги. В тот день дул крепкий норд-ост. Конь не мог повернуться задом, встречал головой норд-ост. И на моих глазах рухнул на все четыре ноги -- сломался. Повел ногами и потянулся...
    Если пойти на горку -- глядеть на город, увидишь: белеют на солнце кости. Добрый был конь -- артиллерийский, рослый...."
     
    Фильм 2008 года http://video.yandex.ru/#search?filmId=QxF3YeWq8gE&where=all&text=%D1%81%D1%8B%D0%BD%20%D1%88%D0%BC%D0%B5%D0%BB%D0%B5%D0%B2%D0%B0
  6. Olqa
    Для моих дорогих сестричек в утешение. Простите меня!
     
     
    Это глава Х1 из Писаний старца Силуана (http://azbyka.ru/otechnik/?Sofronij_Saharov/starets-siluan-afonskij=2)
     
    КОГДА ДУША в любви Божией, о, как тогда все хорошо, как все мило и весело. Но и при любви Божией бывают печали, и чем больше любовь, тем больше печаль. Божия Матерь никогда не согрешила ни единым помыслом и никогда не теряла благодати, но и у Нее были великие скорби; а когда Она стояла при Кресте, тогда безмерна, как океан, была Ее скорбь, и муки души Ее были несравненно большими, чем Адамово мучение по изгнании из рая, потому что и любовь Ее была несравнимо большая, чем любовь Адама в раю. И если Она осталась жива, то только потому, что сила Господня укрепила Ее, ибо Господь хотел, чтобы Она увидела Его Воскресение и чтобы по Вознесении Его оставалась на земле в утешение и радость Апостолам и новому народу христианскому.
    Мы не достигаем полноты любви Божией Матери, и потому не можем в полноте понять и Ее скорбь.
    Любовь Ее была совершенною. Она безмерно любила Бога и Сына Своего, но Она любила и народ великою любовью. И что переживала Она, когда эти люди, которых Она так много любила и которым до конца хотела спасения, распинали Ее возлюбленного Сына?
    Мы постигнуть этого не можем, потому что в нас мало любви к Богу и к людям.
    Как любовь Божией Матери безмерна и непостижима, так и скорбь Ее безмерна и непостижима для нас.
    * * *
     
    О, Пречистая Дево Богородице, скажи нам, чадам Твоим, как живя на земле, Ты любила Сына Своего и Бога, как веселился дух Твой о Боге Спасителе Твоем? Как смотрела Ты на Его прекрасное лицо и помышляла, что этот Тот, Которому со страхом и любовью служат все небесные силы?
    Скажи нам, что чувствовала душа Твоя, когда держала Ты на руках Своих дивного Малютку? Как воспитала Ты Его? Как болела душа Твоя, когда Ты с Иосифом три дня искала Его в Иерусалиме? Какие муки переживала Ты, когда Господь был предан на распятие и умирал на кресте?
    Скажи нам, какая радость была у Тебя о Воскресении, или как скучала душа Твоя по Вознесении Господа? Души наши влекутся знать о жизни Твоей с Господом на земле . Ты же не пожелала предать всего этого писанию, но молчанием покрыла тайну Свою.
    * * *
     
    Много чудес и милостей видел я от Господа и Божией Матери, но воздать за эту любовь ничем не могу.
    Что воздам я Пресвятой Владычице за то, что Она не возгнушалась мною во грехе, но милостиво посетила меня и вразумила? Я не видал Ее, но Дух Святой дал мне познать Ее из слов Ее, исполненных благодати, и радуется дух мой, и влечется душа моя к Ней любовью, так что и одно призывание имени Ее сладко сердцу.
    Когда я был молодым послушником, однажды молился я пред иконой Божией Матери, и молитва Иисусова вошла в сердце мое и сама стала там произноситься. А однажды в церкви я слушал чтение пророчеств Исаии, и при словах: «Измыйтеся, и чисти будете» (Ис.1:16), подумал: «Быть может Божия Матерь согрешила когда-нибудь хотя бы мыслью». И дивно, в моем сердце вместе с молитвою голос ясно проговорил: «Божия Матерь никогда не согрешила даже мыслью». Так Дух Святой в сердце моем свидетельствовал чистоту Ее. Но во время земной жизни и у Нее была некоторая неполнота и безгрешные ошибки несовершенства. Это видно из Евангелия, когда Она, возвращаясь из Иерусалима, не знала, где Ее Сын, и потом вместе с Иосифом три дня искала Его. (Лк.2:44–46).
    * * *
     
    Душа моя в страхе и трепете, когда размышляю о славе Божией Матери.
    Мал ум мой и бедно и немощно сердце мое, но душа радуется и влечется написать о Ней хоть несколько слов.
    Боится душа моя прикоснуться, но любовь понуждает не скрывать благодарности за Ее милосердие.
    Божия Матерь не предала писанию ни мыслей Своих, ни любви Своей к Богу и Сыну Своему, ни страданий души Своей при распятии, потому что все равно мы не могли бы постигнуть, ибо любовь Ее к Богу сильнее и горячее, чем любовь Серафимов и Херувимов, и Ей удивляются все небесные силы ангелов и архангелов.
    И хотя жизнь Божией Матери как бы покрыта святым молчанием, но Господь нашей Церкви Православной дал знать, что любовью Своею Она объемлет весь мир, и в Духе Святом видит все народы на земле, и подобно Сыну Своему, всех жалеет и милует.
    О, когда бы мы знали, как любит Пресвятая всех, кто хранит заповеди Христовы, и как жалеет и скорбит о тех, которые не исправляются. Я испытал это на себе. Не лгу, говорю пред лицом Бога, Которого знает душа моя: духом я знаю Пречистую Деву. Я Ее не видал, но Дух Святой дал мне познать Ее и Ее любовь к нам. Если бы не Ее милосердие, то я давно бы погиб; но Она восхотела посетить меня и вразумить, чтобы я не грешил. Она мне сказала: «Нехорошо Мне смотреть на тебя, что ты делаешь». И слова Ее приятные, тихие, кроткие, и действуют на душу.
    Прошло более сорока лет, но душа моя не может забыть этих сладких слов, и не знаю, что воздам я грешный за эту любовь ко мне нечистому, и как буду благодарить благую, милующую Матерь Господню.
    Воистину Она Заступница наша пред Богом, и одно имя Ее радует душу. Но и все небо и вся земля радуются о любви Ее.
    Чудное и непостижимое дело. Она живет на небесах и непрестанно видит славу Божию, но не забывает и нас убогих и Своим милосердием покрывает всю землю и все народы.
    И сию Пречистую Матерь Свою Господь даровал нам. Она наша радость и упование. Она наша Матерь по духу, и близка нам по природе, как человек, и всякая душа христианская влечется к Ней любовью.
  8. Olqa
    «…В феврале 1986 года отец Валентин (Мордасов) становится настоятелем храма святого великомученика Георгия Победоносца на погосте Камно (недалеко от Пскова). Здесь когда-то батюшка был венчан и вскоре рукоположен в священный сан. Можно сказать, что отсюда и началось его пастырское служение служение; здесь же ему предстояло и завершиться. Но до этого оставалось еще двенадцать лет – всего лишь двенадцать…
     

     

     
    Батюшку можно было застать или в храме, или рядом, на крылечке своего маленького ветхого домика, где он любил сидеть вечерами. Тут же, или в церковном доме напротив, батюшка беседовал с духовными чадами и прихожанами. Последние три года к отцу Валентину стало приезжать особенно много людей. Ехали автобусы с паломниками из Белоруссии и Молдавии, из Питера и Москвы , из многих городов и весей России…За духовным словом, советом, за святыней…И всех добрый пастырь принимал с искренней отеческой добротой и простотой, открывал им великие, спасительные тайны учения Христова.
     
    Отец Валентин придавал большое значение старчеству. Очень любил Оптинских, Глинских, Афонских и других старцев, учился у них, ставил их в пример своим духовным чадам. Но для верующих он давно уже сам стал старцем, не столько по возрасту, сколько по глубине мудрости духовной, по высоте благочестия, смирения, любви, по силе своей молитвы. Его духовную силу ощущали не только прихожане и паломники, но и свосем случайные для Церкви люди…
     
    …Было у батюшки одно замечательное правило: всех, кто у него крестился или венчался, а порой и просто подходил к исповеди, он наделял подарком, состоящим из нескольких душеспасительных книг. Такую духовную милостыню батюшка считал наиболее важной в деле служения ближним.
     
    В Георгиевском храме, благодаря батюшкиной работе с православными издательствами, был очень большой выбор духовной литературы. Это в наши дни в каждой церковной лавке есть книги, кажется, на всякую духовную потребу, а тогда православное книгоиздание лишь набирало силу. Поэтому в Камно за духовной пищей приезжало множество людей, и не только миряне, но и духовенство – настоятели храмов, насельники монастырей. Часто батюшку просили найти, оставить нужную книжечку и он, конечно же, не отказывал. Вот одно такое прошение из Псково-Печерского монастыря…
     
    Дорогой отец Валентин! Пишет Вам грешный иеромонах Мефодий. У Вас там были мои знакомые в церкви. Они мне показали, какие книжки, брошюрки у Вас купили, и Вы сами им тоже подарили. Мне очень понравилась одна брошюрка: тонкая книжка, где душу несут два черных ангела с черными крыльями…Несут эту душу в ад… Очень поучительно. Я у них спросил, почему мне не купили. Они говорят :»Не знали». Если еще осталась такая, отец Валентин, то, пожалуйста, захватите, когда поедете к нам в гости. Отец Иоанн пока уехал на два месяца в отпуск. С уважением, грешный иеромонах Мефодий. "
     
    (Это часть текста из предисловия к книге «Из духовного наследия прот.Валентина Мордасова «Будьте здоровы и Богом хранимы»)
     
    В храме и сегодня много-много книг. В том числе теперь и батюшкиных. Еще буквально вчерадля меня выяснилось, что то самое стихотворение, которое так ждала наша Наташа Белочкина в Оптиной Пустыни - авторства отца Валентина. По воспоминаниям его духовных чад батюшка тщательно скрывал все свои дарования. Предлагал многие стихотворения, говоря об их авторстве – неизвестно. Но авторство двух точно известно – его, отца Валентина. Одно, как я уже, написала «Молитва матери», у батюшки оно называется «Воспоминания». А второе вот это:
     
    ЗАВЕЩАНИЕ МАТЕРИ
     
    Сын мой! С тобою я скоро расстанусь.Пришел мой черед, ухожу
    Туда, где неведомы грусть и усталость, где Богу возносят хвалу.
    Где нету тревоги, болезни, печали;
    Уже на пороге стою.Послушай, мой сын, что тебе завещаю,
    Исполни же просьбу мою: одень меня просто, без долгого сбора,
    И гробик попроще найди, чтеца призови, и пусть после канона
    По мне прочитает псалмы. Богатых поминок с застольем не надо,
    Как принято делать везде.Лишь гордости это греховной в усладу,
    Но нет покоя в душе.Свези меня в церковь без светского пенья
    Запомни, что я говорю: Пускай хоть недолго - до погребенья -
    Побуду лицом к алтарю
    Поставь на могилу мне крест деревянный, от всех избавляет он бед.
    А мрамор, гранит - словно груз окаянный - Усопшему в тягость и вред.
    Вином поминать меня, сын мой, не станешь! Про это прошу не забыть.
    Ведь этим лишь душу мою ты поранишь, а лучше - и вовсе не пить!
    В годину по мне закажи ты обедню, поставь у Распятья свечу,
    Подай, сколько можешь по милости, бедным - все это тебе по плечу.
    А если вдруг сердце забьется тревогой, ко мне на могилку приди.
    И преподобного Серафима Правило тихо прочти...
    Господь Милосердный пошлет утешенье, от бед - в покаянии дверь,
    Проси у Него и у ближних прощенья, молися, надейся и верь.
     
    Место упокоения отца Валентина. За Алтарем Георгиевского храма.
     

     
    Книга отца Валентина "Святые Отцы об исповеди. Духовник и отношение к нему"
     
    http://yandex.ru/clck/redir/AiuY0DBWFJ4ePaEse6rgeAjgs2pI3DW99KUdgowt9XsltfjMh8My-8EokLxcMXwCvGFijmJMwWcvdVvEwxlfFWWoG7TWJVhScjfDZi7k6Zb2Ygtol_siQ4YCnSn2yPb9fc_7aiIhh17xnz1D-ASNvAArFfZeMWlHXI1MD3GkhVcpHJbXQwwG9GSVo4fFt0xP?data=UlNrNmk5WktYejR0eWJFYk1LdmtxaVUzTU9wbC1tLVFCSnp0blFZTld6dl9sU2RheU41azNGaXIxaWhvWmo1VEdDNVhkVHhtSDBPaDhmRVRvckc3YXRmVVV1UHhvTFF4eXZoMFVXX2labWRUaUI4RHQtZkgwbU15ZTFCQ3U5dEM&b64e=2&sign=6430022c2d289d1080d3f64c8b7d4b32&keyno=8&l10n=ru&i=9
     
    С радостью делюсь)))) книгой, купленной в Георгиевском Храме
     
    Иоанн Наумович Священник "Живый в помощи Вышняго. Путеводитель доброй жизни" (Страх Божий. Мудрость.Трезвость.Труд. Печатается по изданию 1901 года)
    http://yandex.ru/clck/redir/AiuY0DBWFJ4ePaEse6rgeAjgs2pI3DW99KUdgowt9Xsh9AmfW_e8fw8JjxSfq9kqQmmOAzXzk9Ain15M9rxi5kZMjnGpgT_cV2GhZG-Qpkn4n2NZ0rosNFMCHCFtdisxvY4qeFPinmNU6fJpGPEOW7ysSvv7-3PTh2bo0FLHpq7hffWS1zB4d7S0Z54S9TQY?data=UlNrNmk5WktYejR0eWJFYk1LdmtxbG5wYTJKSU4zXzE0SlRzMHVlQjZnRk9pRFZFT2o3djFadGNsaXFRNTFSOWNJM1NoRUZUV21lRkU5TnY5bGF5OHExd0w1MWFENTd0V3JUdUZURlczUzVwVFY2LWhGNm52aEN0aDR2OFlxclFDdzBmRFA3LWZ6U2RqQk5JZkwzd0tZQ05RZ05IaW9ubXNTU2d2R2x4RmNHLXpPcndXR2NzdDI0SHFMcGd6NmZnY21tYUg3Vzl2bTA&b64e=2&sign=b5a0e5f52643182d4665f78e0ae1769f&keyno=8&l10n=ru&i=8
  9. Olqa

    Доброе слово

    Автор: Olqa,

    Из книжицы "Господи, защити меня от языка моего". /сост.А.З.Лобанова, М.:Сибирская благозвонница, 2012
     
    Да исходит из уст ваших только доброе слово... (Еф.4,29)
     
    К ряду слов христианину надо себя приучить и употреблять эти слова в разговоре как можно чаще. К таким словам относится, прежде всего, слово "прости".
    Преподобный Антоний Великий учит: "Приучи, чтобы язык твой говорил при всех встречающихся случаях всегда, во всякое время, всем братиям и Самому Всевышнему Богу - "прости меня".
    Слово "прости" сразу смиряет нас перед Богом и ближними, говорит о сознании своей вины, сожалении, раскаянии в ней.
    При этом очень важно то чувство, с которым говорится слово "прости". Его можно произнести холодно, как бы вынуждено и без чувства вины и раскаяния. Тогда оно не имеет силы, не примиряет, не соединяет сердец, не очищает души.
    Поэтому оно должно быть неприменно осолено (Мк.9,49), то есть растворено любовью, смирением и кротостью. Тогда оно имеет полноту духовной силы.
    Говорить надо "прости" не только тогда, когда вы сильно повредили ближнему или резко обидели его. В этих случаях уже мало говорить "прости", надо броситься перед ближним на колени.
    Нет, слово "прости" должно быть произносимо всегда, когда мы видим хотя бы малейший оттенок недовольства по отношению к себе, начало зарождения обиды, дымку нерасположения и т.п. Эту опасность по отношению ко взаимной любви надо устранять в самом начале и самому искать сближения и исренно просить прощения даже и тогда, когда нет сознания своей вины; вины можно и не заметить за собой, хотя она и была.
    Как пишет схиархимандрит Софроний: "Всякий человек во всяком деле много может сказать в свое оправдание, но если он внимательно посмотрит в сердце свое, то увидит, что, оправдываясь, не избегнет лукавства".
    Смущенная душа ближнего требует от нас действительной любви, которая, как говорит апостол Павел, не ищет своего (1 Кор.13,5), то есть не ищет оправдания себе и осуждения ближнего, а с готовностью принимает вину на себя, лишь бы вернуть мир и любовь ближнего.
    Надо приучать себя и к слову "пожалуйста". С этим словом наши просьбы делаются смиренными, вежливыми, лишаются оттенка требовательности и поэтому располагают ближнего к исполнению нашего желания.
    Нам необходимо приучить себя и к наиболее почтительным и ласковым именам. Пусть слышат родители любовь к ним детей при словах "папочка" или "мамочка" или "дочка" и нежных названиях "Колюша", "Наташенька", "Андреюшка".
  10. Olqa

    Маленький Ангел

    Автор: Olqa,

    «Этот город так обширен, что его окружность обнимает пространство многих городов. И в Германии нет города, равного Пскову», такое свидетельство о городе оставил в 13-м веке один из немецких летописцев. А судя по псковским древним источникам, город был не только велик размерами, но и красив своим обликом, богат святынями. В их числе - храм Рождества Иоанна Предтечи, один из первых православных храмов в городе. Его постройку историки относят к далекому 12-му веку. По преданию он был поставлен на том месте, с которого княгиня Ольга увидела на противоположном берегу сияющие лучи, посланные Свыше.
    В Псковской летописи Иоанно-Предтеченский женский монастырь впервые упоминается в 1243 году, в связи с завершением строительства. Здесь же засвидетельствовано и имя псковской княгини Евфросинии (в монашестве Евпраксии), ставшей одной из первых настоятельниц обители. Если верить преданию, княгиня приходилась родной теткой князю Довмонту. И именно благодаря ей племянник, бежав из Литвы, обрел в Пскове новый дом. А в последствии снискал вечную память потомков.
    Сведений о том, как в ту пору выглядел монастырь, равно как и об особенностях жизни в нем, уставе и укладе почти не сохранилось. Что вполне объяснимо. Войны преследовали псковичей едва ли не ежегодно. А если не поле брани, то жизни горожан угрожали болезни. Моровая язва проходила по городу подобно неприятелю, уничтожая на своем пути все живое, опустошая дома, улицы, посады. Не менее часто случалась другая беда - пожары. В огне погибали дома и люди, церкви и документальные свидетельства о жизни древнего города.
    Но даже при отсутствии сколько-нибудь достоверных фактов не так уж трудно представить себе: сколь нелегко складывалась жизнь и быт сестер обители. Географическое положение - за городскими стенами на Завеличье - с одной стороны делало из обители самоотверженного защитника города. А с другой - жертвой, первой встречавшей неприятеля, рискнувшего идти на Дом Святой Троицы с огнем и мечом.
    В 1615 году обитель чуть было не исчезла совсем. Шведский король Густав осенью осадил Псков, обосновавшись с войском на Снятной горе и на Завеличье, расположившись и в стенах Ивановского монастыря. Именно с этого холма били вражеские пушки по крепостным стенам Кремля. Жесточайший обстрел длился 3 дня: выпущено было, если верить источникам, «700 огненных ядер, а чугунных - без счета. Псковичи стояли на смерть. Город отстояли. Храм тогда уцелел чудом.
    Самоотверженность, смирение, упорство, безграничная вера и непрерывающаяся молитва сестер монастыря всякий раз поднимала его из руин и пепла.
    Живший по собственному уставу, укрывшись от мирской суеты за монастырской стеной, обитель, не только не удалялась от города, но во все времена жила его заботами и бедами.
    А Ивановский храм оставался во все века жизни сердцем обители. Своим обликом он напоминает корабль. Впечатление усиливается близостью берега Великой и тем, что сам храм установлен на высоком холме. И кажется, будто он и не на земле вовсе стоит: его купола, подобно облакам, плывут по небу.
    Когда в первый раз входишь в храм, то невольно отмечаешь характерные детали интерьера. Основной свет льется в храм не из тех окон, что расположены по стенам на привычной высоте, а всего из одного - узкого, под самым куполом. Свет буквально проливается с неба на молящихся. А еще поражает обилие замысловатых ниш, как будто встроенных в стену шкафчиков, проемов, таинственных углублений. С одним из них связана совсем недавняя история: во время реставрации храма в 1978 году был найден самый настоящий древний клад: несколько десятков древних предметов и иконы. Ниши на хорах предназначались для уединенной молитвы
    В 1991 году церковь, одной из первых в городе, была возвращена православной церкви. Более 10 лет настоятелем служил отец Андрей Давыдов, иконописец, приверженец традиций древней христианской живописи. Его стараниями храм не только обрел свой прежний величественный облик, но и был расписан фресками. Прихожане своими руками восстанавливали полы и хоры, алтарную преграду, сами белили стены храма, привели в порядок прилегающей территории.
    А в феврале прошлого года церковь и флигель были переданы Иоанно-Богословскому монастырю в Крыпецах в качестве псковского подворья. С этого момента открывается новая страница в истории храма.
    Если не считать Снетогорского монастыря, то Ивановский храм - единственный в городе, где службы проходят в полном соответствии с монастырским уставом: строго, в полном объеме. По словам священника отца Владимира, монастырская служба значительно отличается от обычной - в приходском храме. Почувствовать разницу можно лишь после того, как хотя бы раз отстоять службу. Самое главное, считает отец Владимир, это вернуть в храм ту многовековую намоленность, которая спасала и хранила обитель во все времена истории, тот дух, которым были проникнуты стены храма. И как знать, быть может, после возрождения храма, настанет через вызволения из забвения и самой обители. Той, что всегда почиталась псковичами как святыня, чудо, сотворенное на земле людьми и промыслом Божиим.»
     
     
    Все, что написано выше, нашла я в интернете. 5 ноября Господь сподобил нашу группу посетить этот древнейший храм. Подавали записочки, разглядывали книги, покупали свечи…Группа из 46 человек – быстро ничего не делается. И в храме я оказалась последней. Оглядываю древние намоленные стены. Откуда взялся этот ангел пяти, ну максимум шести лет с большой натяжкой – я не поняла. Может, сидела где на скамеечке. Удлиненный сарафанчик, теплая кофточка, белый платочек. Во всем храме мы с ней вдвоем, на улице пыхтит уже автобус и группа, мне надо бежать, но эта малышка просит:
    - А Вы не могли бы мне помочь сложить пазлы?
    Отказать – нет, это выше моих сил. Подходим с ней к лавочке в конце храма, там не очень легкие для меня пазлы (давно я их не собирала)) – много мелких деталек, пытаюсь помочь, у меня плохо получается. Девочка это быстро понимает.
    - А давайте я Вам лучше спою.
    - Деточка моя хорошая, меня ждет автобус.
    - А он какой, ваш автобус? Где у него окошки? Тут и тут? – детская ручка ладно рисует в воздухе два ряда окон. – А где сидите Вы? Пойдемте, пойдемте, я Вам спою.
    Подводит меня к иконе Спасителя справа от Алтаря, встает на приступочку, делается чуть выше росточком.
    - Ну, целуйте икону! А я буду рукой делать так, - показывает жестами, как.
    - А, я поняла, ты будешь делать ручкой как регент.
    На секунду задумывается:
    - Ну да, как регент, - отвечает она .Я удивляюсь такой слаженной, чистой речи маленькой девочки. Если только немного западает буква «р».
    Чистый ангельский голосок умильно исполняет славословие Господу, помогая себе ручкой. Ну настоящий регент! На секунды я забываю об автобусе, думаю: «Даже если они уедут, я не могу оставить сейчас этого ангела. Такую Любовь где еще увидишь. И что вообще происходит?»
    - Я еще раз Вам спою.
    Поет еще раз, а мне хочется сказать ей – еще спой и еще!
    - Ты наверное с мамой сюда пришла?
    - С чего это Вы решили, что здесь моя мама? Здесь нет моей мамы.
    Чего-то сжалось сердце – что-то насторожило в ее ответе. Пытаюсь объясниться:
    - А, наверное с бабушкой, которая сейчас в лавочке продавала нам свечи. Просто она такая молодая у тебя, вот я и решила, что с мамой.
    - Нет, - по-взрослому вздыхает, - бабушка моя совсем не молодая. А пойдемте я напою Вас святой водичкой!
    Быстро устремляется к противоположной стене. В голове стучит: «Автобус, автобус!» Но ничего не могу с собой поделать. Иду за ней. Деловито ставит крошечную кружечку, берет емкость с водой, маленьким ручкам тяжело, но она справляется, наливает до верху, не пролив ни одной капельки.
    - Деточка, я же уже кушала сегодня, а святую водичку надо пить натощак. Я, наверное, не буду?
    - Что Вы? Как же можно не попить святой водички? Обязательно надо попить!
    Прошу у Господа прощения – не могу отказать этому ангелу, да и не примет она никаких отказов. Выпила я водичку.
    Открылась дверь:
    - А Вас там весь автобус ждет, нервничает! - Это пришла бабушка моего ангелочка, которая – как тесен мир!! – участвовала в Иринаршем Крестном ходе и, соответственно, знает нашего руководителя. Ходила к автобусу побеседовать с ним. И теперь торопит меня. А у меня нет никаких сил расстаться с этой малышкой – все мое сердце уже с ней полностью. И как же я уйду от этой нежности, от этой простоты, от этой чистоты?
    - Помолитесь о рабе Божией Веронике! Она у нас сирота. Мечтает быть монахиней. Уже два раза брала благословение у Владыки! Вот воспитываю ее, а я уже старенькая. Родители отказались…
    - Деточка моя хорошая! Храни тебя Господь! И помоги тебе во всех твоих надеждах! И Вы никакая совсем не старая! Вероника, не старая твоя бабушка, совсем не старая! И все у вас будет хорошо! Ты знаешь, и мне так бы хотелось быть в монастыре!
    - А вот мы попросим Веронику, чтобы она помолилась за Вас! Да, Вероника, помолишься за тетю? Как Ваше имя?
    - Ольга.
    - Ну тем более, наша, Ольга! Приезжайте!
    Бегу в автобус. Из автобуса мне уже кричит наш Ю.В., машет рукой. Забегаю в кромешную тишину. Ну хоть не наорали, и то уже хорошо. А может и говорил кто что, я не слышала. Потому что слезы, слезы надолго…
     
    Во Пскове все рядом, вот уже идем в Кремль. Я прошу прощения у Ю.В. и в его лице у всего автобуса. Объясняю причину. И слышу продолжение истории. Оказывается, маленькая Вероника тоже была участницей Крестного хода. И Ю.В. в курсе ее истории. Она родилась очень больным ребенком – почти ничего не видела (да, она брала в ручки мои очки и объясняла мне, что у нее немного другие, но тоже очки – «я немного плохо вижу»), не слышала, очень долго молчала, не разговаривала. Да, теперь понимаю – очень больным – на личике следы кожных проблем. Родители отказались. Раба Божия Мария – родная сестра ее бабушки – взяла этого ангела к себе. И вот какую славную девчушку вымолила у Господа.
     
    Не знаю, как и что будет в моей жизни. Только не забыть бы мне этот пустой древний, намоленный храм Рождества Иоанна Предтечи, в котором пока непонятным Промыслом Божиим оказалась я и девчушка лет пяти. Святый Отче, сколько уже я знаю твоей милости! А теперь еще этот дар в лице маленького Ангела!
     
    Господи, помоги маленькой Веронике и рабе Божией Марии!
     

     

  11. Olqa

    Облака

    Автор: Olqa,

    Еще немного из "На берегу Божьей реки" С.А. Нилуса
     
    «…- Помните вы свое детство? – спросил он (о.Нектарий) меня…
     
    - Как не помнить, - помню.
     
    - Вот и я, - говорит, - тоже помню. Набегаемся мы бывало, ребятенки, наиграемся; вот и присядем или приляжем где-нибудь там, в укромном местечке, на вольном воздухе, да и давай смотреть на Божие небушко. А по небу-то, глядишь, плывут-бегут легкие облачка, бегут – друг дружку догоняют. Куда, задумаешься, бывало, путь они свой держат по голубой необъятной дали?...Эх, хорошо было бы на облачках этих прокатиться!...Высоко дюже – нельзя! – со вздохом решает компания. – Не взберешься…А хорошо бы! И вот среди нас выискивается один, наиболее смышленый:
     
    «Эхва, - говорит, - уж и раскисли! Как так нельзя? Здесь нельзя – над нами высоко, а там, - показывает на горизонт, - там рукой их достать можно. Бегим скореича туда, влезем да и покатим!»
     
    И видим все мы, что «смышленый» наш говорит дело, да к тому же он и коновод наш: ну что ж? – Бежим! И уж готова от слов к делу перейти стайка неоперившихся птенцов-затейников, да вспомнишь про овраг, через который бежать надобно, а в овраге небось разбойники, про дом свой вспомнишь, - а в доме у кого отец, у кого мать да бабушка: еще вспорют, чего доброго!...Вспомнишь, да и махнешь рукой на свою затею: чем по небу-то летать, давайте-ка лучше по земле еще побегаем!...»
     

     

     

     

  12. Olqa
    Было дело это зимой. В одном из глухих лесных поселков задержала на ночлег моего приятеля внезапно разыгравшаяся лютая вьюга. Попросился он переночевать в первую попавшуюся избу – избы в тех благословенных местах хорошие, просторные – и, поужинав чем Бог послал, стал располагаться на ночлег в отведенной ему горнице. Смотрит, а с печки высунулась и глядит на него старая седая лохматая голова, да такая старая, что седины ее уже не белыми кажутся, а в зелень ударяют.
    - Дедушка! – окликнул его мой приятель. – Сколько лет тебе?
    - Ась?
    - Годов тебе много ль?
    - А кто ж их знает? Должно много.
    -Француза небось помнишь?
    - Хранцуза-то? Помню, как не помнить!
    -Что же ты помнишь?
    -И хранцуза с Наплюйоном помню, как ён при царе Александре приходил со всей нечистой силой. Ведь Наплюйон-то, сам ведаешь, антихрист был.
    - Ну какой там антихрист! – воскликнул приятель.
    - Верно тебе говорю: антихрист. Только ему тогда всех сроков еще не вышло, оттого и не одолеть было ему нашего царя Ляксандры. А все ж дошел ён до самого Пинтенбурха и царя нашего окружил со всеми своими нечистиками со всех сторон.
    -Ну что ты говоришь, дедушка! Наполеон дальше Москвы не пошел. Москву он сжег, это правда, но до Петербурга и царя он не доходил.
    - А я тебе говорю – дошел; дошел и со всех сторон царя Ляксандру окружил так, что ни к нему пройтить, ни от него проехать никак нельзя было, и подвозу, значит, к царю никакой провизии не стало. Вот тут то и стало жутко царским енералам, и стали просить они царя Ляксандру, чтобы ён скореича отписал на тихий Дон к казакам, к ихнему атаману Платову. И написал царь на тихий Дон, к храброму атаману Платову такое слово: «Храбрый атаман ты мой Платов и храбрые мои казаченьки! Подошел к Пинтенбурху нечестивый Наплюйон с хранцузом и со всякой нечистью и окружил ён меня с моими енералами со всех четырех сторон. И не стало ко мне никакого подвозу: ни круп, ни муки у меня нетути, и вошь меня заела. Приходи, выручай меня со своими казаченьками». – Написал царь письмо и отправил его на тихий Дон с верным человеком. Ну, и пришел, значит, к царю храбрый атаман Платов со своими казачатами и отправил в тартарары и Наплюйона, и хранцуза, и всю ихнюю нечисть, а царя с енералами освободил; царя накормил, а с енералов всю вошь пообчистил.
     
    Припомнился и так еще живо припомнился мне рассказ этот сегодня, что я решил его записать, дабы не пропало это чистопробное золото народного сказания о тех временах, когда «прообраз» грядущего шел воевать сатане под нозе Православную землю Русскую.
     
    Да, по прочтении была мысль поместить в тему " Шутки...", а вот сегодня перепечатывала текст из книги "На берегу Божьей реки" С.А.Нилуса, и по-другому увиделся смысл: нет, это же на злобу дня!!!!! Еще подумал... и решила сюда разместить))). И кто бы с наших енералов всю вошь пообчистил...И царя бы накормил...И освободил...
  13. Olqa
    Медведица схимонахини Елены
     
    (Случай из жизни схимонахини Елены († 1975 г.) и ее родной сестры – монахини Нины († 1968 г.), подвизавшихся в Абхазии с 1924 года в келье близ села Георгиевка в долине реки Джампал. Автор этого рассказа - Игумен N)
     
    Оглушительный рев потряс скрытую ветвями вековых дубов келью на крутом склоне ущелья, где жили две немолодые монахини. Сестра Нина бросилась к окну, и тут же испуганно отпрянула от него. На маленькой полянке перед входом в келью сидела огромная медведица с поднятой вверх лапой. Она, словно показывала ее сестрам, и, раскачиваясь всем телом, ревела каким-то плачущим голосом. К окну подошла мать Елена и заметила, что из распухшей лапы торчит большая занозистая щепка.
    – Вон как плачет, – монахиня покачала головой. – Видать, больно… Ну, да что теперь поделаешь, надо ей помогать. Пойду, вытаскивать занозу.
    – Что ты, что ты, сестра!? – Нина в ужасе прижала руки к груди, – она же тебя съест!
    – Да с чего же это она меня съест? Видишь как ей больно? Посмотри, у нее же слезы в глазах!
     
    И как ни пыталась Нина удержать сестру, мать Елена все равно вышла за дверь… Еще давно, молоденькой послушницей, Елена, по благословению матушки игумении, закончила фельдшерские курсы и до тех пор, пока большевики в 1923 году не разогнали монастырь, лечила сестер и прихожанок своей обители. Привычным движением она вынула из походного стерилизатора пинцет и скальпель, перекрестилась на иконы и вышла на полянку. Осмотрев опухшую лапу, монахиня вздохнула:
    – Ну что же, милая, придется потерпеть. Без скальпеля тут, видно, не обойтись.
     
    Она взяла огромную когтистую лапу и попробовала сначала, раскачивая занозу, вытянуть ее вверх. Медведица, совсем как человек, закряхтела от боли. Но заноза сидела крепко и не сдвинулась с места. Пришлось сделать надрез. Из-под кожи хлынул ручей гноя и почерневшей крови. Огромная заноза была похожа на гарпун с расходящимися в стороны зазубринами, которые крепко удерживали ее под кожей. Промыв рану чистой водой, монахиня, за неимением других средств, смочила тампон освященным маслом и длинным куском старой простыни примотала к больному месту.
    – Ну, матушка, приходи теперь на перевязку, – старица бесстрашно погладила огромный медвежий лоб. И медведица, будто понимая человеческую речь, несколько раз благодарно качнула головой, словно благодарила за помощь. Держа навесу больную лапу и, смешно подскакивая на трех ногах, она заковыляла вниз по склону и быстро скрылась в колючем кустарнике.
     
    На следующее утро, когда мать Елена еще совершала свое келейное правило, в ее каморку постучалась с молитвой сестра Нина:
    – Матушка, поди-ка, посмотри в окно! Вот диво-то! Твоя пациентка пришла. Видно на перевязку.
    – Ничего, пусть подождет. Я скоро закончу правило.
     
    Медведица терпеливо сидела у самой двери, держа, как и прежде, навесу больную лапу.
     
    Мать Елена сделала ей перевязку, а затем, вынув из кармана передника кусок хлеба, положила его на ладонь.
     
    Пациентка осторожно, вытянув губы трубочкой, взяла с ладони угощение и долго, с нескрываемым удовольствием жевала, оценивая неведомое доселе лакомство. Так повторялось несколько дней. И вот, наконец, лапа исцелилась полностью, но медведица no-прежнему продолжала каждую неделю наведываться к монахиням. Она усаживалась посредине полянки у самой кельи и ожидала угощения. Но не всегда сестры могли угостить Венеру, – так прозвали медведицу, – хлебом. Нередко они и сами сидели без крошки. И тогда мать Елена, собрав в горшок разных съедобных трав, добавляла туда немного муки и, поварив несколько минут, угощала этой похлебкой медведицу. Случалось, что сестры забывали про гостью, и тогда Венера, подождав с полчаса, начинала нетерпеливо царапать толстую дубовую дверь до тех пор, пока о ней не вспоминали и не выносили хотя бы маленький кусочек чего-либо съестного. В результате, вся дверь кельи была покрыта глубокими царапинами от огромных когтей лесного зверя.
     
    В те послевоенные годы ни врачей, ни лекарств в Абхазии было не сыскать. Богобоязненные жители окрестных греческих селений Георгиевка, Чины и Апушта со всеми своими бедами и болезнями приходили к схимонахине Елене за советом и помощью. Множество людей: детей, и взрослых исцелила подвижница не только благодаря своим медицинским познаниям и богатой практике, но, как замечали очень многие, – молитвой, крестом, святым маслом и крещенской водой.
     
    Ранним утром, придя по холодку, несколько женщин ожидали матушку Елену недалеко от кельи. Вдруг из зарослей колючек показалась огромная голова медведя. От неожиданности женщины несколько секунд не могли открыть рот. Но затем громко, всем хором завизжали от ужаса и бросились к калитке.
    – Куда это вы? – мать Елена вышла на порог кельи и рукой сделала знак паломницам, чтобы они вернулись. Те в нерешительности остановились за оградой.
    – Да она ведь совсем ручная. Не бойтесь! Венера никого не тронет.
    – Мы боимся, матушка! Она такая большая!
    – Идите, идите сюда. Говорю же вам, эта медведица очень добрая и никому не причинит зла. Зная подвижническую жизнь старицы и, почитая ее как святого человека, засвидетельствованного от Бога даром прозорливости и исцелений, женщины поверили и осторожно вошли в калитку.
    – Ну, кто угостит Венеру хлебушком? – мать Елена обвела паломниц внимательным взглядом. Все молча, широко раскрытыми глазами смотрели то на монахиню, то на медведицу. Выйдя, наконец, из зарослей, Венера по-хозяйски уселась на поляне перед кельей в ожидании обычного лакомства. Из-за женских юбок показалась девочка лет шести:
    – Можно, я дам ей хлеба?
     
    Мать Елена положила на детскую ладошку кусок хлеба, и Венера, как всегда аккуратно, взяла хлеб губами.
    – Ой, как щекотно, – малышка засмеялась и отдернула ручку.
     
    Старица вынесла кукурузный початок, дала медведице и, похлопав ее по спине, сказала:
    – Ну, а теперь, Венера, иди. Мне сегодня некогда. Видишь сколько гостей!
     
    Грузно поднявшись, Венера шумно вздохнула и пошла прочь, вниз по склону.
     
    * * *
     
    В послевоенные годы нередко приходилось сестрам голодать. Маленький узкий огородик на крутом склоне горы не мог их прокормить. В Сухум сестры показываться боялись, так как милиция нередко устраивала облавы на монахов, а у сестер, к тому же, не было паспортов. Бывало, что и местные жители, которые глубоко почитали м. Елену, считая своим святым долгом поддерживать монахинь, подолгу не появлялись у пустынной кельи. В одно такое голодное утро, выйдя из зарослей колючей барцинии, медведица положила у ног м. Елены восемь початков кукурузы. Столько поместилось в ее широкой пасти.
    – Мать Нина, иди-ка сюда! Посмотри! Венера решила нас подкормить, принесла нам кукурузы.
     
    Сестра укоризненно покачала головой:
    – А кукуруза-то с чужого поля, наверное.
    – Ай-ай-ай! Так значит, ты початки у кого-то стащила! Как нехорошо обижать бедных! Многие сейчас голодают!
     
    Сами голодные, но трудятся, обрабатывают землю… а ты воруешь у них кукурузу и приносишь к нам. Смотри, больше не носи! – и старица погрозила Венере пальцем. Трудно сказать, как поняла медведица это приказание, но только на другой день она принесла вместо початков кукурузы... свеклу. А в следующий раз – ветку с яблоками. И ничего с ней нельзя было поделать. И тогда сестры вспомнили про ворона, который кормил в пустыне пророка Илию. «Видно так внушил ей Господь: помочь нам выжить в трудную минуту» – решили они, и успокоились.
     
    О медведице знали все местные жители, в том числе и греки-охотники из Сухума, которые однажды написали матушке такое письмо: «Мы слышали, матушка Елена, что у вас есть ручной медведь. Приезжая на охоту в ваши места, мы можем случайно убить его. Сделайте ему ошейник, чтобы мы могли легко его узнать». Матушка сшила из многослойной красной ткани толстый ошейник, позвала медведицу и сказала ей:
    – Послушай-ка, Венера, что тут про тебя написали охотники.
     
    И прочитала вслух письмо.
    – Так вот, – добавила старица, – придется тебе носить теперь ошейник! Да смотри, не сбрасывай его, а то придут охотники и застрелят тебя, «бух-бух» сделают, – и мать Елена показала пальцем, как стреляют их ружья.
     
    Венера испуганно дернула ушами, будто поняла сказанное, и безропотно дала надеть на себя ошейник. С этих пор медведица в течение восьми или девяти лет покорно ходила с ошейником, хотя могла бы легко от него избавиться одним движением когтистой лапы...
     
    * * *
     
    Ниже кельи матушек, ближе к греческому селу Георгиевка, стоял дом одного соседа – Костаса. Характер у него был недобрый. Замечали, что, проходя мимо сельского храма великомученика Георгия, который не закрывался даже во времена гонений, он демонстративно плевал на землю и бормотал по себя что-то злобное. Этот Костас терпеть не мог монахинь и нарочно, снимая несколько жердей из хлипкой ограды, запускал своих коз в огород к сестрам, зная, что у тех не было ни сил, ни денег, чтобы выстроить более надежный забор.
    – Костас, – жаловались матушки, – опять твои козы залезли к нам в огород! Они съели почти всю нашу капусту!
     
    Но в ответ он только смеялся.
     
    Так бы это и продолжалось, как вдруг на огород Костаса, туда, где росла кукуруза, стала приходить медведица и поедать спелые початки. Он попытался спугнуть зверя – подвесил рельс и начал усиленно колотить в него... Но медведица, ничуть не смущаясь, спокойно поедала кукурузу у него на глазах. Трясясь от ярости, он прибежал к монахиням и закричал:
    – Мать Елена! Это вы все колдуете! Ваш медведь залез к нам в огород и ест нашу кукурузу!
     
    Монахиня спокойно ему отвечала:
    – Во-первых, колдовство – это великий грех, и мы такими вещами никогда не занимались. А во-вторых, когда ваши козы ели капусту в нашем огороде – ты почему-то не возмущался!?..
    – Ну, я это так не оставлю! Убью вашего медведя!
     
    Сосед сдержал слово. Он собрал приятелей с ружьями, они устроили на тропе, выше дороги, засаду и застрелили медведицу. Затем освежевали ее, сложили мясо в мешки и навьючили на лошадь. Проезжая над кельей сестер, они хвастливо закричали сверху:
    – Мать Елена! Мы убили вашего медведя, теперь будем есть мясо!
     
    Старица заплакала и только сказала им в ответ:
    – Кушайте на здоровье...
     
    Очень жаль ей было медведицу... Позже, к сестрам несколько раз приходили другие медведи, но они, опасаясь, что животных снова застрелят, не стали их приручать.
     
    Однако сосед на этом не успокоился. Увидев, как смиренно приняли монахини его первую месть, он еще более озлобился и решил окончательно выжить «этих колдуний», как он называл монахинь, из окрестностей Георгиевки. Зная, что мать Елена «своим колдовством» исцелила тяжело больную жену начальника райотдела милиции, и что тот не отреагирует на его донос, Костас придумал другую хитрость.
     
    На горном склоне, где жили сестры, росло немало реликтовых дубов, рубить которые было строго запрещено. За порубку полагался большой штраф и даже тюрьма. Заметив однажды, что сестры куда-то отлучились, он взял пилу и пошел к дереву, которое наметил свалить. За ним, увязался поросенок, который обычно, словно домашняя собачонка, сопровождал Костаса при его отлучках из дома. Страшный план Костаса заключался в том, чтобы, спилив дуб недалеко от кельи, обвинить затем монахинь в самовольном лесоповале. Когда же сосед, обливаясь пoтом, допилил дерево до середины, оно вдруг громко затрещало и стало, как ему показалось, крениться прямо на него. Испугавшись, что дуб сейчас его раздавит, он бросился прочь, но, запнувшись о выступающие из земли мощные корни дерева, упал – да так, что сломал сразу обе ноги.
    – Помогите!!! – раздался его истошный вопль.
     
    На крик прибежал поросенок, пасшийся где-то в кустах, и стал сосать кровь из раны хозяина, откуда торчал кусок сломанной кости. Жена Костаса, работая на огороде, услышала крики мужа и прибежала на помощь. Но поднять его не смогла – он был так тяжел, что ей не под силу было даже сдвинуть его с места.
     
    Тогда женщина стала звать на помощь сестер. В это самое время они как раз возвращались домой, спускаясь по тропе с дороги вниз, к своей келье. Сестры услышали крик соседки о помощи, подошли к ней, но и втроем они не смогли поднять Костаса. Вдруг на дороге, выше того места, где сосед пилил дерево, появился всем хорошо знакомый житель из села Чины верхом на осле. Увидев его, соседская жена закричала:
    – Сократ, помоги! Мой муж сломал обе ноги!
     
    Но тот лишь крикнул в ответ:
    – Да пусть эта собака лучше сдохнет! Я хорошо знаю, какие пакости он делал матушкам, да еще хвастался этим. Не буду ему помогать!
     
    Тогда мать Елена стала просить Сократа:
    – Ради Христа, Сократ, помоги нам! Мы же христиане, а Господь учил нас любить своих врагов и делать добро тем, кто ненавидит нас! Неужели ты оставишь трех женщин без помощи? Ведь мы без тебя не сможем дотащить его до дороги! На эту просьбу Сократ не смог ответить отказом. Он спустился вниз и помог погрузить соседа на осла. Его привезли в Георгиевку, а оттуда на машине отправили в больницу, где врачам пришлось ампутировать обе ноги немного ниже колена, поскольку на месте перелома появились признаки гангрены.
     
    Однако эта беда не вразумила Костаса. Наоборот, он озлобился еще больше. Когда же культи обросли кожей, и он смог садиться на постели, то, рассказывая соседям по палате о том, как он сломал ноги, неизменно заканчивал такой тирадой:
    – Ничего! Колдуньи за мои ноги еще поплатятся! Как только вернусь домой – застрелю богомолок! Я знаю, что это всё – из-за них! Это они наколдовали!
     
    И вот что удивительно! На совершенно заживших было культях, обтянутых новой розовой кожицей вдруг появились черные участки некроза. Врачи были поражены тем, что у Костаса вновь началась гангрена, несмотря на хорошо сделанную операцию и отсутствие каких-либо признаков болезни в послеоперационный период. Тем временем гангрена быстро распространялась все выше и выше. Пришлось снова класть Костаса на операционный стол. Но на этот раз ноги ему ампутировали уже значительно выше колена, как говорят в народе: «по самое некуда».
     
    Хирург, делавший операцию, был верующим человеком. Он хорошо знал от пациентов об угрозах, которыми сыпал Костас в адрес двух монахинь. Поэтому в этой новой болезни, начавшейся вскоре после таких страшных обещаний больного, доктор увидел кару Божью. Накладывая новые швы, он сказал операционной сестре, гречанке из села Георгиевка:
    – Ты знаешь, Парфена, я уверен, что это – наказание Божие. Ведь недаром в писании Господь сказал: «у Меня отмщение и воздаяние…». Вот Он и воздал! Ну, теперь твой односельчанин уже никогда не сможет навредить вашим матушкам.
     
    Послушная мышь.
     
    Эту историю рассказал покойный владыка Антоний, митрополит Сурожский.
    "Когда-то мы - бабушка, мама и я - жили в церковном доме. Там завелись мыши, они бегали повсюду, и мы не знали, что с ними делать. Мы не хотели ставить мышеловки, потому что нам было жалко мышей. Вдруг я вспомнил, что в Великом требнике есть обращение ко всем животным, которые нарушают человеческую жизнь, - как бы призыв уйти. Там перечислены десятки разных тварей бессловесных, начиная со львов и кончая букашками. Я прочел и подумал: "Не может быть! Как я могу употребить такую молитву? Я не верю,что она мне поможет". Но потом стал размышлять так: "Ведь святой, который составил эту молитву, верил в это". Тогда я обратился к этому святому (не помню уже, кто составил эту молитву). Я сказал ему так:
    - Я не верю, что у меня что-то получится, когда я прочту эту молитву, но ты ее составил, написал, ты ее произносил из глубины веры. И когда ты ее произносил, то получал помощь, иначе ты не стал бы заносить ее в книгу. Помоги мне: я прочту твою молитву, а ты эту молитву произнеси из глубины твоей святости и принеси Богу.
    Я сел на кровать, положил на колени Великий требник и дождался, пока из-за камина показалась мышь.Я ее перекрестил и сказал:
    - Сядь и слушай!
    К моему изумлению мышь села на задние лапки и так сидела, не шелохнувшись. И вот я этой английской мышке прочел вслух на славянском языке молитву. Кончив, перекрестил ее и сказал:
    - А теперь иди и скажи всем другим!
    Она ушла, и после этого ни одной мыши у нас в доме никогда больше не появлялось!"
     
    Бык пожаловался.
     
    Это случилось в конце 50-х годов прошлого века в знаменитой Глинской Пустыни. Там на скотном дворе трудился монах Адриан. Маленького роста, худенький (в чем только душа держится?), отец Адриан "командовал" огромными и страшными быками. Слушались они его беспрекословно. На водопой он их не гнал, а провожал, помахивая тоненькой хворостиной. На быках в монастыре пахали.
    Однажды отец Адриан пришел к настоятелю и говорит:
    - Отец архимандрит, бык Соловей жалуется. Его били.
    - Да ты что, отец Адриан! Как же бык может жаловаться?
    - Жалуется, я вижу, он мне жалуется!
    - Хорошо, иди. Я узнаю, кто работал и кто быка обижал.
    И действительно, как выяснил отец архимандрит, монах-пахарь бил быка Соловья.
     
    Корова плачет
     
    А вот какую историю рассказал архимандрит Амвросий Юрасов.
    "Моя сестра Мария купила себе корову. Корова дойная, но с характером. Когда ее стали доить, она неудобно встала. Сестра ее легонько стукнула по ноге и сказала:
    - Ну-ка, поставь ногу как положено!
    Корова обиделась и не дала молока. Тогда сестра прогнала ее во двор. В это время шла другая сестра и увидела: корова стоит и плачет. Слезы прямо капают. Подходит корова к этой сестре, сказать-то ничего не может, но сразу видно - жалуется. Сестра эта в дом вошла и говорит:
    - Мария, корова-то плачет.
    - Да вот я ей немножко грубовато сказала, да по ноге ударила. Она мне молока после этого не дала.
    Ну что делать-то? Надо помириться как-то с коровой. Отрезали сестры хлебушка, посыпали солью, вышли, дали корове, погладили...
    Корова-то успокоилась и стала после этого молоко давать. И такое в жизни бывает.
     
    Вместо послесловия
     
    Святитель Игнатий Брянчанинов, рассказав в своем "Отечнике" об одном пустыннике и его послушнице-волчице, заключает свой рассказ так:
     
    "Это - Твоя сила, Христе! Это Твои чудеса, Христе! Тебе принадлежат дивные дела, совершаемые служителями Твоими во имя Твое! То достойно неутешного плача, что звери ощущают Твое величие и не ощущают его человеки!"
  14. Olqa
    Русская девушка. Об Ольге Николаевне Романовой (П.Савченко)
     
    В одном из стихотворений в прозе И. С. Тургенев назвал героиню его — “девушка”, а потом решил уточнить этот образ и добавил — “русская девушка”.
     
     
    Чуткий художник лучше других знал, что на нашей земле самородной красотой вырастала русская девушка; что сложившиеся исторически черты ее характера, ее проявленный нашей великой литературой глубокий и прекрасный облик — резко выделили ее в явление самобытное, в одну из красот нашего народа; красот — таких нам дорогих и таких горделивых.
     
    С глубокой болью поэтому переживаем мы, при виде общего крушения всего прекрасного в нашей несчастной стране, утрату, дорогую утрату облика и типа русской девушки — одной из наших неотъемлемых и коренных драгоценностей.
     
    Мы верим, конечно, что утрата эта временная, что в будущей России и взойдет и окрепнет новая поросль достойных преемниц девушек Пушкина, Тургенева и Чехова; и это будет великое благо русской жизни.
     
    Нам хочется привлечь внимание к одному из прекрасных образов так недавно и так трагически ушедшей из русской жизни девушки, пока одной из последних подлинных, по чертам характера и общему облику своей юной жизни — русских девушек.
     
    Мы говорим о старшей дочери покойного Государя Императора — Великой Княжне Ольге Николаевне.
     
    О дне рождения ее мы читаем такую подробную запись в дневнике Государя: “3 ноября1. Пятница. Вечно памятный для меня день, в течение которого я много выстрадал! Еще в час ночи у милой Аликс начались боли, которые не давали ей спать. Весь день она пролежала в кровати в сильных мучениях — бедная! Я не мог равнодушно смотреть на нее. Около 2 час. ночи дорогая Мама приехала из Гатчины; втроем с ней и Эллой (Великая Княгиня Елизавета Феодоровна) находились неотступно при Аликс. В 9 часов ровно услышали детский писк и всё, мы вздохнули свободно! Богом посланную дочку при молитве мы назвали Ольгой!”
     
    Запись 5 ноября: “Сегодня я присутствовал при ванне нашей дочки. Она —большой ребенок, 10 фунтов весом и 55 сантиметров длины. Почти не верится, что это наше дитя. Боже, что за счастье! Аликс весь день пролежала... она себя чувствовала хорошо, маленькая душка тоже”.
     
    6 ноября: “Утром любовался нашей прелестной дочкой. Она кажется вовсе не новорожденной, потому что такой большой ребенок с покрытой волосами головкой”.
     
    В ближайшие годы в Царской Семье появились еще три дочери — сестры Великой Княжны: Татьяна (1897 год), Мария (1899 год) и Анастасия (1901 год).
     
    Августейшие родители их всегда делили на “старших” (Ольгу и Татьяну) и “младших”; естественно, что и в их среде большая близость и общность интересов постепенно установилась по этим парам. Все они росли в исключительно дружной, жившей ладом, образцовой Царской Семье, под неослабным и глубоко душевным вниманием прекрасной их матери-Государыни.
     
    В одном из воспоминаний (А. А. Танеевой) мы знакомимся с такой картиной из их детства: “Пока дети были маленькие, они в белых платьицах и цветных кушаках играли на ковре с игрушками, которые сохранялись в высокой корзине в кабинете Государыни”. С шумом обычно они спускались из своих верхних комнат и попадали в любимую “взрослую” обстановку бледно-лилового кабинета с его громадным ковром, с массой цветов, целых кустов цветущей сирени или розанов; а над кушеткой они любили огромную картину “Сон Пресвятой Богородицы” с прекрасным ликом Приснодевы.
     
    Дети велись всецело Императрицей. “От первых месяцев, — вспоминает П. Жильяр, — я сохранил совершенно отчетливое воспоминание о крайнем интересе, с коим Императрица относилась к воспитанию и обучению своих детей, как мать, всецело преданная своему долгу”.
     
    Государь в обыкновенное время видел своих детей довольно мало: его занятия и требования придворной жизни мешали ему отдавать им все то время, которое он хотел бы им посвятить. Он всецело передал Императрице заботу об их воспитании и в редкие минуты близости с ними любил без всякой задней мысли, с полным душевным спокойствием наслаждаться их присутствием”.
     
    У каждой из девочек была своя особая русская няня.
     
    Когда Княжны подрастали, няньки превращались в горничных; все они были простые крестьянки и передали своим питомцам чистую русскую речь, любовь к иконам, лампадкам, к старине и сказкам.
     
    Так в начале XX столетия мы благостно переносимся ко временам Татьяны Лариной, Лизы Калитиной, когда няни зароняли в юные души зерна чистой веры и глубокой любви ко всему русскому, родному; когда незримо, но прочно формировались образы русской девушки с ее непередаваемым очарованием и властными жизненными силами.
     
    Жизнь Царской Семьи в те годы была очень тихая и строго размеренная. Утром у детей уроки и рукоделие; к завтраку собиралась вся Семья (“завтракали семейно”, “завтракали с детьми одни”, — записывал почти ежедневно Государь); затем, если погода была хорошая, — гуляли, катались (“Ольга и Татьяна ехали рядом на велосипедах”, — запись в мае 1904 года); приходили с работами в кабинет Государыни (“Императрица не позволяла им сидеть сложа руки”, — вспоминает А. А. Танеева).
     
    Чай подавали ровно в пять часов, чаще всего в кабинет Государя; затем опять прогулка (“После чая отправился на озеро с Машей и Ольгой”, — пишет в мае 1904 года Государь).
     
    В восемь часов вечера сходились к семейному обеду; часто к обеду с Августейшими родителями приходили только две старшие дочери.
     
    А после обеда обычно Государь читал вслух Гоголя или иные произведения русской литературы, и читал прекрасно, так что дети очень любили это время.
     
    Когда Великой Княжне Ольге исполнилось восемь лет, она начинает все чаще появляться вне дворца с Государем, у которого в дневнике появляются краткие записи: “В 11 с полов. поехал с Ольгой к обедне”; “тотчас после завтрака поехали с Ольгой... в Царское Село”; “поехали с Аликс и Ольгой посмотреть полковое учение улан”.
    Великая Княжна Ольга становилась уже большой — такой она показалась и Государю в день ее рождения — 3 ноября 1904 года: “Ольге минуло девять лет, — писал он в дневнике, — совсем большая девочка”.
     
    Государь все чаще остается с ней; во время дневных прогулок любит обходить вдвоем с ней парк.
     
    О чем беседовали они? Припомним, что это были жуткие месяцы неудач японской войны и тревог внутренней смуты. Переобремененный делами и тяжело все это переживавший Государь был рад, вероятно, отвести душу в наивных беседах со своей старшей, скажем, забегая вперед, любимой дочкой (через десять лет у них шли иные беседы). А ее интересы вращались тогда лишь в кругу уютной, сплоченной большой Царской Семьи и маленьких домашних событий. То сами устроят сюрпризом маленький спектакль (инсценировка “Стрекозы и муравья”), то заберутся в кабинет Государя рассмотреть его новые альбомы, а то — новость: сцены кинематографа придворного фотографа Гана. Настанут морозы — катание с гор у берега небольшого озера, игры с Наследником, у которого и сани с ослом Ванькой, старым артистом цирка Чинизелли, и умный Джой.
     
    “Дети Их Величеств, — замечает А. А. Танеева, — были горячие патриоты; они обожали Россию и все русское; между собой говорили только по-русски”. На сохранившихся письмах Великой Княжны виден четкий круглый, добрый почерк.
    С конца сентября 1905 года в особой классной комнате начались уроки французского языка, которому Великую Княжну учил благороднейший П. Жильяр, впоследствии воспитатель Наследника-Цесаревича.
     
    Он сохранил такие воспоминания о первом уроке: “Меня провели во второй этаж, в маленькую комнату с очень скромной обстановкой в английском вкусе. Дверь отворилась, и вошла Императрица, держа за руку двух дочерей, Ольгу и Татьяну.
     
    Сказав несколько любезных слов, она заняла место за столом и сделала мне знак сесть против нее; дети поместились по обе стороны. Старшая из Великих Княжон, Ольга, девочка десяти лет, очень белокурая, с глазами, полными лукавого огонька, с приподнятым слегка носиком, рассматривала меня с выражением, в котором, казалось, было желание с первой же минуты отыскать слабое место, — но от этого ребенка веяло чистотой и правдивостью, которые сразу привлекали к нему симпатии... “Сестры дышали свежестью и здоровьем, — писал он позже, — они были добры и необыкновенно естественны. Старшая, Великая Княжна Ольга Николаевна, была умна и рассудительна”.
     
    Продолжая занятия со своими ученицами, П. Жильяр сделал такое наблюдение:
     
    “Одна подробность особенно ясно обнаруживает заботу о точности, которую Императрица вносила в свое попечение о дочерях, и свидетельствует также о внимательности, которую она хотела внушить им к их наставникам, требуя от них порядка, который составляет первое условие вежливости. Я всегда при входе находил книги и тетради старательно разложенными на столе перед местом каждой из моих учениц. Меня никогда не заставляли ждать ни одной минуты”.
     
    А. А. Танеева вспоминает:
     
    “В эту осень Ольге Николаевне исполнилось шестнадцать лет, срок совершеннолетия для Великих Княжон. Она получила от родителей разные бриллиантовые вещи и колье. Все Великие Княжны в шестнадцать лет получали жемчужные и бриллиантовые ожерелья, но Государыня не хотела, чтобы Министерство Двора тратило столько денег сразу на их покупку Великим Княжнам, и придумала так, что два раза в год, в дни рождения и именин, получали по одному бриллианту и по одной жемчужине. Таким образом у Великой Княжны Ольги образовалось два колье по тридцать два камня, собранных для нее с малого детства.
     
    Вечером был бал, один из самых красивых балов при Дворе. Танцевали внизу в большой столовой. В огромные стеклянные двери, открытые настежь, смотрела южная благоухающая ночь. Приглашены были все Великие Князья с их семьями, офицеры местного гарнизона и знакомые, проживавшие в Ялте. Великая Княжна Ольга Николаевна, первый раз в длинном платье из мягкой розовой материи, с белокурыми волосами, красиво причесанная, веселая и свежая, как цветочек, была центром всеобщего внимания. Она была назначена шефом 3-го гусарского Елисаветградского полка, что ее особенно обрадовало. После бала был ужин за маленькими круглыми столами”.
     
    Начиналась жизнь взрослой дочери Государя.
     
    Внешне это было связано с парадной, показной жизнью нашего блистательного Двора—появление с Государем на торжествах, на придворных балах, в театрах; с Государыней — на благотворительных базарах, в поездках по России.
     
    Многие помнят стройную, изящную фигуру старшей дочери Государя, радостно украшавшей царские выходы.
     
    Но все это внешнее, блестящее, парадное, показное, что для случайного, поверхностного наблюдателя, для толпы, составляло какой-то законченный облик Великой Княжны и делало ее такой похожей на ее сестер, совершенно не гармонировало ни с подлинной скромной и простой повседневной жизнью Великой Княжны Ольги, ни с истинным строем внутреннего мира девушки, которая сумела развить, а часто и проявлять свою глубокую индивидуальность, девушки, у которой были свои думы и мысли и намечались свои дороги не поверхностного, а глубокого восприятия жизни.
     
    В последние годы перед войной, когда Великой Княжне исполнилось восемнадцать лет, о ней можно было говорить как о сложившемся юном характере, полном неотразимого обаяния и красоты; многие, знавшие ее в те годы, довольно полно и поразительно созвучно очерчивают строй ее сложного ясного внутреннего мира. Невольно ее рисуют пока на фоне всех дружных, всегда бывших вместе Августейших сестер.
     
    П. Жильяр с умиленными чувствами вспоминает своих учениц в эти годы:
     
    “Великие Княжны были прелестны своей свежестью и здоровьем. Трудно было найти четырех сестер, столь различных по характерам и в то же время столь тесно сплоченных дружбой. Последняя не мешала их личной самостоятельности и, несмотря на различие темпераментов, объединяла их живой связью.
     
    В общем, трудноопределимая прелесть этих четырех сестер состояла в их большой простоте, естественности, свежести и врожденной доброте.
     
    Старшая, Ольга Николаевна, обладала очень живым умом. У нее было много рассудительности и в то же время непосредственности. Она была очень самостоятельного характера и обладала быстрой и забавной находчивостью в ответах.
    “Великие Княжны, — вспоминает А. А. Танеева, начиная также с общего фона дружных сестер, — выросли простые, ласковые, образованные девушки, ни в чем не выказывая своего положения в обращении с другими.
     
    Ольга и Мария Николаевны были похожи на Семью отца и имели чисто русский тип. Ольга Николаевна была замечательно умна и способна, и учение было для нее шуткой, почему она иногда ленилась.
     
    Характерными чертами у нее были сильная воля и неподкупная честность и прямота, в чем она походила на мать. Эти прекрасные качества были у нее с детства, но ребенком Ольга Николаевна была нередко упряма, непослушна и очень вспыльчива; впоследствии она умела себя сдерживать. У нее были чудные белокурые волосы, большие голубые глаза и дивный цвет лица, немного вздернутый нос, походивший на нос Государя”.
     
    Два вопроса невольно возникают в интересах более подробной обрисовки характера Великой Княжны: первый — ее индивидуальные отличия в сравнении с внутренним миром ее любимой сестры, почти погодка, росшей с ней в одних и тех же условиях, Великой Княжны Татьяны, вопрос, завещанный еще Пушкиным, да еще в этой созвучной игре имен, как в чисто русской семье Лариных, — вечный вопрос двух основных женских характеров — Марфы и Марии; второй — ее отношения к Государю и Государыне, то есть к тем основным влияниям, среди которых и создался ее характер.
     
    На первый вопрос П. Жильяр отвечает так: “Татьяна Николаевна, от природы скорее сдержанная, была менее откровенна и непосредственна, чем старшая сестра Она была также менее даровита, но искупала этот недостаток большой последовательностью и ровностью характера. Она была очень красива, хотя не имела прелести Ольги Николаевны. Своей красотой и природным умением держаться она в обществе затмевала сестру, которая меньше занималась своей особой и как-то стушевывалась. Обе сестры нежно любили друг друга”.
    Душевный мир Великой Княжны Ольги слагался в кругу на редкость сплоченной, деятельной взаимной любовью, прекрасной внутренним ладом Царской Семьи. А святыня семьи — самый прочный и незаменимый фундамент для построения человека, для расцвета всего прекрасного в нем. “Их маленькие детские души, — с мудрой любовью говорил Достоевский, — требуют безпрерывного и неустанного соприкосновения с вашими родительскими душами, требуют, чтобы вы были для них, так сказать, всегда духовно на горе, как предмет любви, великого нелицемерного уважения и прекрасного подражания”. И это именно было в Царской Семье. В те немногие часы, когда Государь мог быть с детьми, он озарял их своим высоким нравственным светом и примером.
     
    “Отношения дочерей к Государю, — вспоминает П. Жильяр, — были прелестны. Он был для них одновременно Царем, отцом и товарищем. Чувства, испытываемые ими к нему, видоизменялись в зависимости от обстоятельств. Они никогда не ошибались, как в каждом отдельном случае, относиться к отцу; их чувство переходило от религиозного поклонения до полной доверчивости и самой сердечной дружбы. Он был для них то тем, перед которым почтительно преклонялись министры, Великие Князья и сама их мать, то отцом, сердце которого с такой добротой раскрывалось навстречу их заботам или огорчениям, то, наконец, тем, кто вдали от нескромных глаз умел при случае так весело присоединиться к их молодым забавам”.
     
    Отношение Великих Княжон к Государыне обусловливалось прежде всего отношением взрослых дочерей к очень строгой и требовательной матери, которая их всем сердцем любила и детьми только тогда и жила. По воспоминаниям П. Жильяра: “Мать, которую они обожали, была в их глазах как бы непогрешима; одна Ольга Николаевна имела иногда поползновения к самостоятельности. Они были полны очаровательной предупредительности по отношению к ней. С общего согласия и по собственному почину, они устроили очередное дежурство при матери: когда Императрице нездоровилось, то исполнявшая в этот день дочернюю обязанность безвыходно оставалась при ней”. Государыня всегда была при детях (говорила она с ними по-английски; этим языком Великие Княжны владели отлично); часами проводила время в классной, руководя занятиями; учила их рукоделию. Великая Княжна Ольга не любила рукодельничать, хотя работала очень хорошо, и всегда во время этих занятий старалась устроиться чтицей.
     
    Физически Великие Княжны были воспитаны на английский манер: спали в больших детских, на походных кроватях (воспоминание А. А. Танеевой), почти без подушек и мало покрытые; холодная ванна по утрам и теплая — каждый вечер. Одевались очень просто; платье и обувь переходили от старших к младшим, и нередко заставали их в аккуратно заштопанных ситцевых платьях (за время войны ни одной не было сшито ничего нового). Великая Княжна Ольга, как обладавшая лучшим вкусом, заведовала выбором фасонов для сестер. Каждой из них выдавалось на личные расходы по пятнадцать рублей в месяц, и из этих денег они должны были каждое воскресенье, бывая в церкви, класть на тарелку по рублю.
     
    Особой чертой Царской Семьи, как отмечают воспоминания, была та, что их никто и никогда не видел не знающими, что с собой делать: всегда у каждой Великой Княжны находилось какое-либо занятие, всегда он были оживлены.
     
    Из сестер Великая Княжна Ольга была ближе всех с совершенно иной по характеру Татьяной Николаевной; особенно нежные отношения старшей сестры были у нее к Наследнику, который ее любил больше всех в семье — и когда обижался из-за чего-нибудь на отца и мать, то заявлял им, что он Ольгин сын, собирал свои игрушки и уходил в ее комнату.
     
    Великие Княжны воспитывались в строгих требованиях внимательного отношения к каждому человеку, а не в кичливом сознании своих превосходств и высокого положения. Государь всегда повторял:
     
    “Чем выше человек, тем скорее он должен помогать всем и никогда в обращении не напоминать своего положения; такими должны быть и мои дети!”
     
    Они такими и были, и это прежде всего проявлялось по отношению к ближайшим окружающим, к прислуге.
     
    Из служащих, близких простой жизни Царской Семьи, упомянем камердинера Их Величеств, старика Волкова. “Любовью он пользовался всеобщей, — читаем в одном из воспоминаний, — и девочки постоянно висли на нем; старик делал сердитое лицо, а те тормошили его, поведывали все радости и горести”.
     
    Став взрослыми, Великие Княжны продолжали делиться с “дедой” своими переживаниями; рассказывали даже, в кого влюблялись. Любили Великие Княжны картины кинематографа, где фигурировали они сами. Как только получалась такая картина, они начинали приставать к Волкову, чтобы он непременно шел с ними.
     
    “Насмотрелся я на вас и так”, — ворчал старик, но шел и просиживал с ними весь сеанс. Любимицей его была старшая. “Ольга — это Романова!” — с гордостью говорил он про нее.
     
    “Какое время пришло! — рассуждал он. — Замуж дочек пора выдавать, а выдавать не за кого, да и народ-то все пустой стал, махонький!”
     
    А и то правда!
    “Далекими кажутся мне годы, — вспоминает А. А. Танеева, — когда подрастали Великие Княжны и мы, близкие, думали о их возможных свадьбах. За границу уезжать им не хотелось, дома же женихов не было. С детства мысль о браке волновала Великих Княжон, так как для них брак был связан с отъездом за границу. Особенно же Великая Княжна Ольга Николаевна и слышать не хотела об отъезде из родины. Вопрос этот был больным местом для нее, и она почти враждебно относилась к иностранным женихам”.
    С начала 1914 года для бедной Великой Княжны Ольги, прямой и русской души, этот вопрос до крайности обострился; приехал румынский наследный принц (теперешний король Карол II) с красавицей-матерью, королевой Марией; приближенные стали дразнить Великую Княжну возможностью брака, но она и слышать не хотела.
     
    Она ведь знала, что “князья не вольны, как девицы — не по сердцу они себе подруг берут, а по расчетам иных людей, для выгоды чужой...”
     
    “В конце мая, — вспоминает П. Жильяр, — при Дворе разнесся слух о предстоящем обручении Великой Княжны Ольги Николаевны с принцем Каролом румынским. Ей было тогда восемнадцать с половиной лет.
     
    Родители с обеих сторон, казалось, доброжелательно относились к этому предположению, которое политическая обстановка делала желательным. Я знал также, что министр иностранных дел Сазонов прилагал все старания, чтобы оно осуществилось, и что окончательное решение должно быть принято во время предстоящей вскоре поездки Русской Императорской Семьи в Румынию.
     
    В начале июля, когда мы были однажды наедине с Великой Княжной Ольгой Николаевной, она вдруг сказала мне со свойственной ей прямотой, проникнутой той откровенностью и доверчивостью, которые дозволяли наши отношения, начавшиеся еще в то время, когда она была маленькой девочкой: “Скажите мне правду, вы знаете, почему мы едем в Румынию?”
     
    Я ответил ей с некоторым смущением: “Думаю, что это акт вежливости, которую Государь оказывает румынскому королю, чтобы ответить на его прежнее посещение”.
     
    “Да, это, может быть, официальный повод, но настоящая причина?.. Ах, я понимаю, вы не должны ее знать, но я уверена, что все вокруг меня об этом говорят и что вы ее знаете”.
     
    Когда я наклонил голову в знак согласия, она добавила:
     
    “Ну, вот так! Если я этого не захочу, этого не будет. Папа мне обещал не принуждать меня... а я не хочу покидать Россию”.
     
    “Но вы будете иметь возможность возвращаться сюда, когда вам это будет угодно”.
     
    “Несмотря на все, я буду чужой в моей стране, а я русская и хочу остаться русской!”
     
    13 июня мы отплыли из Ялты на императорской яхте “Штандарт”, и на следующий день утром подошли к Констанце. Торжественная встреча; интимный завтрак, чай, затем парад, а вечером — пышный обед. Ольга Николаевна, сидя около принца Карола, с обычной приветливостью отвечала на его вопросы. Что касается остальных Великих Княжон, — они с трудом скрывали скуку, которую всегда испытывали в подобных случаях, и поминутно наклонялись в мою сторону, указывая смеющимися глазами на старшую сестру. Вечер рано окончился, и час спустя яхта отошла, держа направление на Одессу.
     
    На следующий день утром я узнал, что предположение о сватовстве было оставлено или, по крайней мере, отложено на неопределенное время. Ольга Николаевна настояла на своем”.
     
    Так заканчивает это интересное воспоминание П. Жильяр и в ссылке добавляет: “Кто мог предвидеть тогда, что эта свадьба могла спасти ее от ожидавшей тяжкой участи”.
    Кто знает, что судьба готовила бы ей?
     
    Мы видим только по этой документальной записи, что высшее чувство, которым она руководствовалась при решении этого, для нее чисто личного, вопроса, — чувство глубокого патриотизма.
     
    “Я русская и хочу остаться русской!”
     
    Через месяц запылали первые зори Великой войны. Царская Семья, как затем и многие, многие хорошие семьи, была “призвана” на эту страду России. Государь часто отлучался из Царского Села, а затем и совсем переселился в Ставку. Государыня возложила на себя большой труд по организации помощи раненым и вскоре сама стала, кроме того рядовой сестрой милосердия.
     
    СтаршиеВеликие Княжны явились ее усердными и деятельными помощницами.
     
    А. А. Танеева так вспоминает о начале этой работы:
     
    “Государыня организовала особый эвакуационный пункт, в который входило около восьмидесяти пяти лазаретов; обслуживали эти лазареты около десяти санитарных поездов ее имени и имени детей. Чтобы лучше руководить деятельностью лазаретов, Императрица решила лично пройти курс сестер милосердия военного времени с двумя Великими Княжнами; преподавательницей выбрали княжну Гедройц, хирурга — заведующего Дворцовым госпиталем. Два часа ежедневно занимались с ней, а для практики поступили рядовыми хирургическими сестрами в лазарет при госпитале. Выдержав экзамен, Императрица и Великие Княжны наряду с другими сестрами получили красные кресты и аттестаты на звание сестры милосердия.
     
    Началось страшно трудное и утомительное время. С раннего утра до поздней ночи не прекращалась лихорадочная деятельность. Вставали рано, ложились иногда в два часа ночи; Великие Княжны целыми днями не снимали костюмов сестер милосердия. Когда прибывали санитарные поезда, Императрица и Великие Княжны делали перевязки, ни на минуту не присаживаясь”.
     
    20 октября 1914 года Императрица писала Государю: “Пошли за мной, Ольгой и Татьяной. Мы как-то мало видим друг друга, а есть так много, о чем хотелось бы поговорить и расспросить, а к утру мы торопимся”.
     
    “Как всегда, — читаем мы в одном из воспоминаний, — в тяжелые и тревожные минуты Их Величества черпали нужную им поддержку в религии и в любви своих детей. Великие Княжны просто и благодушно относились к все более и более суровому образу жизни во дворце. Правда, что все их прежнее существование, совершенно лишенное всего, что обычно красит девичью жизнь, приготовило их к этому. В 1914 году, когда вспыхнула война, Ольге Николаевне было почти девятнадцать лет, а Татьяне Николаевне минуло семнадцать. Они не присутствовали ни на одном балу; им удалось лишь участвовать в двух-трех вечерах у своей тетки, Великой Княгини Ольги Александровны.
     
    С начала военных действий у них была лишь одна - мысль — облегчить заботы и тревоги своих родителей; они окружали их своей любовью, которая выражалась в самых трогательных и нежных знаках внимания”.
     
    Сказывалась крепкая русская семья.
     
    Первые годы войны, когда внимание всех было приковано всецело к фронту, совершенно перестроили жизнь Великой Княжны Ольги. Из замкнутого круга семьи с ее простой, строго размеренной жизнью ей пришлось, вопреки всем склонностям и чертам ее характера, повести жизнь работницы вне семьи, а иногда и общественного деятеля.
     
    Рабочий день начинался для нее с девяти часов утра. “Татьяна с Ольгой уже улетели в лазарет”, — писала Государыня. Там они — простые сестры милосердия. “Сегодня мы присутствовали (“Я, — пишет Государыня, — всегда помогаю, передаю инструменты, а Ольга продевает нитки в иглы”) при первой нашей большой ампутации (целая рука была отрезана), потом мы все делали перевязки... очень серьезные в большом лазарете”. Говоря об одной из сестер, Государыня замечает: “Она постоянно меня удивляет своим обращением: в ней нет ничего любящего и женственного, как в наших девочках”.
     
    Работа обычно затягивалась. “Ольга и Татьяна (а они всегда вместе) вернулись только около двух, у них было много дела”. Почти ежедневно Государыня записывала:
     
    “Старшие девочки вечером идут чистить инструменты”.
     
    Нельзя, конечно, считать, что их цена, как сестер милосердия, была в этой обычной работе. Появление в лазаретах Августейших дочерей Государя само по себе облегчало страдания и скрашивало часы мук. Тем более что они от всей души, всеми средствами хотели утешать и исцелять.
     
    “Ольга, — пишет Государыня, — поведет Наследника в Большой дворец повидать офицеров, которым не терпится увидеть его”. Государыню зовут к телефону, чтобы сказать об умирающем. “Ольга и я отправились с Большой дворец взглянуть на него. Он лежал там так мирно, покрытый моими цветами...”
     
    Часто Великим Княжнам приходилось самим выезжать в Петроград для председательствования в благотворительных комитетах их имени или для сбора пожертвований. Для Великой Княжны Ольги это было непривычным и очень нелегким делом, так как она и стеснялась, и не любила никаких личных выступлений.
     
    Государыня писала: “Ольга и Татьяна—в Ольгинском комитете. Это так хорошо для девочек: они учатся самостоятельности, и они разовьются гораздо больше, раз им приходится самостоятельно думать и говорить без моей постоянной помощи...”; “Солнечное утро, и мы, конечно, едем в город”, — как говорит Ольга... “Я взяла с собой Ольгу, чтобы посидела рядом со мной, она тогда более привыкнет видеть людей и слышать, что происходит. Она умное дитя...”; “Ольга и Татьяна отправились в город принимать подарки в Зимнем дворце...”; “Выставка-базар действуют очень хорошо. Наши вещи раскупаются, прежде чем они появятся; каждой из нас удается ежедневно изготовить подушку и покрышку...”; “Ольга и Татьяна в отчаянии отправились в город на концерт в цирке в пользу Ольгинского комитета; без ее ведома пригласили всех министров и послов, так что она вынуждена была поехать...”; “Плевицкая принесла Ольге деньги от концертов, которые она давала; она пела для Ольги в Киеве...”
     
    Великим Княжнам приходилось часто за это время сопровождать Государыню в ее поездках по России для посещения военных госпиталей и в Ставку.
     
    “Великие Княжны, — вспоминает П.Жильяр, — очень любили эти поездки в Могилев, всегда слишком короткие, как им казалось; это вносило небольшую перемену в их однообразную и суровую жизнь. Они пользовались там большей свободой, чем в Царском Селе.
     
    Станция в Могилеве была очень далеко от города и стояла почти в поле. Великие Княжны в часы своего досуга посещали окрестных крестьян и семьи железнодорожных служащих. Их простая и безыскусная доброта побеждала все сердца, и так как они очень любили детей, их всегда можно было видеть окруженными толпою ребятишек, которых они собирали по дороге и закармливали конфектами”.
     
    Работа, поездки и одиночество Государыни сблизили ее со “старшими”, особенно с Великой Княжной Ольгой, с ней — отчасти потому, что она за это время часто прихварывала.
     
    Припомним выдержки из писем Государыни: “Ольга встала только для прогулки, а теперь после чая она остается на диване, и мы будем обедать наверху — это моя система лечения — она должна больше лежать, так как она ходи/p>
  15. Olqa

    "Русский Крест"

    Автор: Olqa,

    Хочу поделится...Некоторые отрывки из поэмы "Русский Крест" (написана в 1996 г). Автор - Н.А.Мельников (1966-2006). Последние три месяца своей жизни проживал в г.Козельске, часто бывал в Оптиной Пустыни...
     
     
    "По благословению схиигумена Илия. В минувший трагический век Господь дал народу нашему тяжкое испытание. Из него вынесли веру даже те, кто от рождения о ней не слыхивал ни от родителей, ни от дедов своих. Жажда чистоты душевной побуждает молодежь искать веры в Бога, а старшее поколение, на памяти которого все ужасы безверия, и убеждать не надо. Эта дорога поисков силы и смысла жизни изложена в замечательной поэме "Русский Крест", написанной светлым и певучим языком. И не следует рассматривать эту поэму, как историю жизни русской деревни. Это жизнь всех нас, погибающих в безверии, и из руин возрождающихся. Нет, мы не можем умереть - мы такой народ - русский, те, кто живет на этой чудесной земле."
     
    ..Сколько ж это будет длиться - молодой, в расцвете лет,
    Не нашел опохмелиться и покинул белый свет?
    И при всем честном народе в борозду, к земле упал.
    Был ты весел, всем угоден...Но ушел... Сгорел... Пропал...
    А вослед тебе, без счета, души новые летят...
    Что потом, в конце полета? Что там? Рай? Иль снова ад?
    Неприкаянные дети, без тепла и без царя
    вы помыкались на свете и ушли. За так. Зазря.
    Без креста, без покаянья, и кому теперь нужны
    ваши мысли и страданья, ваши слезы, ваши сны?
    Слез Россия не считает - все века в слезах живет...
    Но уже заметно тает несгибаемый народ...
     
    ...В каждый храм, при построеньи, Бог по Ангелу дает,
    И находится в служеньи в новом храме Ангел тот.
    Он, бесплотный и незримый до скончанья века тут,
    и, крылом его хранимы, люди Богу воздают.
    И молитвы, и обряды, и причастий благодать -
    под его небесным взглядом, хоть его и не видать.
    Даже если храм разрушен - кирпичи да лебеда,
    воли Божией послушен Ангел будет здесь всегда.
    И на месте поруганья, где безбожник храм крушил,
    слышно тихое рыданье чистой ангельской души.
    И в мороз, и в дождь, и в слякоть,
    все грядущие года будет бедный Ангел плакать
    вплоть до Страшного Суда
    Был когда-то храм Успенья на селе Петровский Скит,
    полусгнившее строенье до сих пор еще стоит.
    Рухнул купол и приделы, лишь бурьян да лебеда
    в Божий храм осиротелый поселились навсегда.
    Как давно все это было, позабыт и час, и день -
    приезжало, приходило из окрестных деревень
    в церковь множество народа, и исправно службы шли
    до семнадцатого года... А потом усадьбы жгли
    и помещиков с попами отправляли в “мир иной”,
    пятилетними шагами отмеряя рай земной.
    “Счастья” вдоволь нахлебались, слез - моря, а не ручьи!
    Так, в итоге, оказались и ни Божьи, и ничьи.
    Ни земной, ни рай небесный, а смертельная тоска
    воцарилась повсеместно и скрутила мужика...
     
    От колхозного правленья, где Иван сторожевал,
    в сотне метров - храм Успенья, запустенье и развал.
    По ночам в окошко часто сам Иван смотрел туда
    равнодушно, безучастно, и не думал никогда
    ни про Веру, ни про Бога, только, может, вспоминал,
    с кем, когда и как он много возле храма выпивал.
    Не отыщешь места лучше - на пригорке, у реки,
    в будни, в праздник и с получки дули водку мужики.
    Жены к ночи их искали, гнали с криком по домам:
    - Хоть бы церкву доломали, чтоб вы меньше пили там!
    Утихали ссоры, драки, кратким был ночной покой...
    и беззвучно Ангел плакал над беспутностью людской..."
     
    http://redactor3.nar...usskiykrest.htm
     
    Здесь читает автор http://go.mail.ru/se...o/1109&s=mailru
  16. Olqa
    Лидия Чарская "Пасха мучеников"
     
    Это было давно, очень давно – в первом столетии от Рождества Христова. Над Римом и покорёнными им народами владычествовал жестокий, бессердечный и болезненно самолюбивый император Нерон, совершивший многочисленные кровавые преступления. Любя до безумия поклонение и лесть окружающих, этот правитель возомнил себя божеством и требовал, чтобы ему воздавали божеские почести.
    Он приказал убить свою мать, заподозрив её в государственной измене, погубил своего брата Британика и своего старого воспитателя, мудреца Сенеку. Его безумства не имели границ. То он воображал себя великим артистом, то гениальным певцом и музыкантом, то поэтом исключительного таланта и выступал публично с чтением собственных стихов или пением под аккомпанемент лютни. Или же он выезжал в качестве циркового наездника на арену Колизея и брал призы в общем состязании. Дикая толпа, согнанная в театр по желанию императора, неистово рукоплескала ему. Льстецы восхваляли его таланты… Нерон торжествовал.
    Но страшнее всех безумств императора было предпринятое им гонение на христиан. Глубоко преданный своим язычески богам, Нерон не выносил христианской веры, в основу которой положено поклонение Единому Истинному Богу. В годы его правления христиан подвергали всевозможным пыткам и мучениям. Их зашивали в шкуры диких зверей и травили собаками, распинали на крестах, заворачивали в пропитанные смолой одежды и сжигали живыми, бросали на съедение диким зверям на арене цирка или давили колесницами гладиаторов.
    Несчастные скрывались в лесах и подземных пещерах, не оставляя своей истинной веры. Когда же нельзя было скрыться, они смело принимали лютые муки и казнь. Эта стойкость, это бесстрашие перед смертью всё больше и больше возбуждали гнев ненасытного варвара.
     
    * * *

    Раннехристианское богослужение
    в катакомбах
    (гравюра XIX века)


    Чудная, тихая ночь стояла над Римом и его окрестностями. Синее южное небо ласково улыбалось лучами ярких звёзд… Медленно выплыл из-за облаков серебряный месяц и своим млечным светом затопил и город с его пышными дворцами, языческими храмами, домами, и тянувшуюся вдаль миртовую рощу.
    В прибрежных тростниках тёмной реки скользил небольшой челнок. Весенний рокот Тибра окончательно заглушил и без того чуть слышные голоса сидевших в лодке. Их было трое: седой старик с длинной бородой, высокий стройный юноша, управляющий челноком, и девушка, едва достигшая шестнадцати лет, с глубокими, прекрасными, как весенняя ночь, глазами и детской улыбкой.
    – Что, Ниния, дитя моё, не жутко тебе? Здесь на каждом шагу нас может выследить стража Нерона, – послышался голос старшего спутника.
    – О, дорогой отец мой, как я могу бояться, когда со мной ты и Ливий?!
    В ответе девушки не было ни тени робости.
    – Благодарю, Ниния, за добрый отзыв! Ты права: пока твой благородный отец и я с тобой, тебе нечего бояться, – прозвучал сильный молодой голос юноши.
    Старый Клавдий положил ему руку на плечо:
    – Ты ошибаешься, Ливий, сын мой, и без нас у Нинии был и будет Заступник – Христос. Спаситель мира вечно пребывает с ней, как и с каждым из нас, христиан, возлюбленных детей Своих.
    Лодка ударилась о песчаный берег и остановилась.
    – Мы приплыли к назначенному месту. Миртовая роща перед нами. Выйдем из лодки, вход в подземелье должен быть недалеко, за большим камнем, – сказал старый Клавдий и первым вышел из лодки. За ним последовали дочь и ее жених Ливий, лишь недавно принявший христианскую веру в том самом подземном храме-пещере, куда они втроем направлялись сейчас.
    Снова выглянул из-за облака месяц и осветил дорогу. Старый Клавдий, не раз бывший здесь и доставивший сюда молодых людей на ночное богослужение, шёл впереди, указывая путь.
    Ниния об руку с Ливием спешила по следам отца… Вот и большой камень, за ним густые заросли миртовых деревьев. Еще несколько шагов, и Клавдий остановился.
    – Сюда, дети мои. Дом Божий – здесь.
    Действительно, у корней огромного мирта было небольшое отверстие. Старик стал медленно спускаться в подземелье. За ним молодые люди.
    Ещё не достигнув нижних ступеней лестницы, выдолбленных в каменистой почве пещеры, путники услышали тихие голоса, торжественно и радостно певшие молитвы. Где-то вдали забрезжил огонёк прикреплённого к стене факела, и вскоре они очутились под сводами большой катакомбы, наполненной молящимися христианами из самых разнообразных слоев римского общества. Тут были богатые и бедные, патриции и плебеи, легионеры, купцы, художники, поэты, женщины, девушки, дети – все, кто успел проникнуться верой во Христа. Древний старец читал молитвы, остальные вторили ему проникновенными, радостными голосами.
    Ряд лампад-светильников, подвешенных между колоннами, освещал помещение. Посередине находился высокий крест, выточенный из камня. Со слезами молились христиане в этом тихом пристанище, скрытом густой миртовой рощей.
    Ниния стояла среди женщин с левой стороны молельни, – её отец и жених с правой, среди мужчин-христиан.
    Всего несколько дней оставалось до христианской Пасхи, когда вспоминается Воскресение Христово, а после праздника в этой катакомбе священник должен был благословить брачный союз Нинии с Ливием.
    Молодые люди с детства знали друг друга. Их отцы были соседями и друзьями. Старый Клавдий имел небольшую цветочную лавку в предместье Рима и поставлял римлянам розы на праздники их богов. Но вот он стал христианином, раздал всё имущество бедным и убедил дочь Нинию, соседа Плиния и его сына Ливия принять христианство. Каждый день приходил он в это подземелье, иногда приводил с собой и детей. Ниния шла на всенощное бдение христиан как на праздник. Вдохновлённая примером отца, она с детства искала Истинного Бога, Бога милосердия, кротости и любви. Сегодня она особенно горячо молилась, забыв весь мир, прося Христа Спасителя благословить её союз с Ливием.
    – Господи Великий и Милосердный! Вдвоём с Ливием мы будем славить Твоё имя, будем распространять свет Твоего учения. Боже! Помоги нам! Спаси и сохрани нас.
    Но вдруг её молитва неожиданно оборвалась. Смятение пробежало по рядам молящихся. Мальчик-христианин, стоявший у входа в катакомбы, прибежал с криком:
    – Спасайтесь! Спасайтесь! Императорская стража окружила подземелье!
    Плач женщин был ему ответом. Многие кинулись к выходу, старец-священник остановил бегущих:
    – Возлюбленные братья и сестры! – повышая голос, обратился он к своей пастве. – Спасения нет! Враги идут по нашим следам! Приготовимся же встретить с радостью лютую казнь и муки. Постоим за Спасителя нашего. Скоро Светлая Пасха. Не есть ли это добрый знак для нас всех, дети мои, принять чашу страдания в одно время с Божественным Страдальцем?
    Эти слова ободряюще подействовали на христиан. Все бросились к подножию каменного Распятия и распростёрлись перед ним ниц.
    Ниния находилась ближе всех к изображению Христа.
    – Если суждено мне погибнуть, – говорила она, – дай мне, Боже мой, сделать это спокойно и радостно, как подобает истинной христианке.
    Юноша Ливий очутился возле неё.
    – Позволь мне спасти тебя,
    – Позволь мне спасти тебя, Ниния, – воскликнул он горячо. – Я знаю потайной ход, он ведёт на пустынное место у берега. Мы успеем спастись: ты, твой отец и я.
    – А другие, Ливий? А другие? – взволнованно спрашивала девушка.
    – Всем не успеть, любимая: подземелье узко, едва можно пройти одному человеку…
    – Тогда я останусь, чтобы разделить общую участь, – смело ответила девушка.
    Рука старого Клавдия легла на её голову.
    – Иного ответа и не ждал от тебя, дочь моя! На всё воля Господня. Ведь Христос Спаситель ждёт тебя в селении праведных.
    И он благословил свою любимицу. В это время старец-священник запел громким, проникновенным голосом:
    – Слава в вышних Богу…
    Хор христиан подхватил священные слова, и своды катакомбы огласились торжественным пением.
    Внезапно послышались громкие грубые голоса, бряцание оружия, и целый отряд легионеров, потрясая мечами, вбежал в пещеру.
    – Смерть христианам! Смерть изменникам императора! – кричали они, окружая молящихся.
    Вскоре связанных христиан повели в тюрьму по улицам Рима.
     
    * * *

    Жан-Леон Жером.
    Последняя молитва христианских мучеников


    Был канун Пасхи. В огромном здании цирка, находившемся на правом берегу Тибра, около «Золотого дома» Нерона, – так называли римляне этот дворец императора, – в помещении, отделённом занавесом от арены, были собраны взятые несколько дней назад в подземелье христиане. Ложи цирка, весь амфитеатр были наполнены жадной до зрелищ римской публикой. Тут были и патриции с подругами, одетыми со сказочной роскошью, и бедное население Рима. В центральной ложе возлежал на шкуре царственно красивой пантеры сам «божественный Август» (титул Нерона) и ждал представление. Его вторая жена, красавица Поппея-Сабина, не уступавшая в кровожадности и хищности своему супругу, красовалась тут же с прекрасным невинным личиком, мало гармонировавшим с её злобной душой.
    Сенаторы, приближённые императора и вельможи теснились в ближайших к императорской ложах. Блестящая стража охраняла их.
    Красивое, хищное лицо Нерона носило на себе следы особенного возбуждения. Он заранее предвкушал наслаждение от зрелища мук христиан.
    Самым искренним образом он считал их государственными изменниками и врагами. Теперь, после недавнего пожара, истребившего половину Рима, в котором льстецы и приспешники императора в угоду ему обвиняли христиан, Нерон, веря клевете, с особенным нетерпением ждал казни ненавистных ему людей.
    По знаку, данному императором, заиграла невидимая музыка. Десятки тысяч роз полетели в ложу императора и на арену. Новый знак Нерона – и рабы подняли тяжёлую дверь огромной клетки, откуда выскочила чудовищных размеров львица. За ней выпрыгнули два льва и несколько тигров. Голодные звери, рыча, медленно двинулись по арене.
    – Не бойся, Ниния! Не бойся, дитя моё! Земные муки и пытки ничтожны. Великая награда ждёт тебя на небесах, – говорил старый Клавдий, держа трепетавшую дочь в своих объятиях.
    В последнюю минуту смелость, казалось, покинула девушку. Она была так молода, ей так хотелось жить! До последней минуты она ждала помилования от императора. Но вой зверей лишил Нинию последней надежды. Она прижалась к груди отца. Подошёл Ливий.
    – Почему ты не позволила увести тебя из подземелья, когда была ещё возможность спастись! – произнёс он, глядя с любовью в глаза невесты.
    – Нет! Нет! Я не жалею об этом! – воодушевленно вскричала юная христианка. – Как жить, когда умирают мои друзья и ближние во имя Его?! Но всё же мне жутко, Ливий, жутко, когда подумаю, что сейчас погибну в когтях лютой львицы, в мучениях приму смерть!
    И она тихо заплакала, закрыв лицо руками. Старый Клавдий крепче обвил руками плечи дочери.
    – Не бойся, Ниния, не бойся, дитя моё! – говорил он, гладя её по голове. – Несколько десятков лет назад Богочеловек принял муки за нас на Кресте. Неужели же мы не найдём силы последовать Его Божественному примеру?
    Голос его креп с каждой минутой. Вдохновенно звучала его речь. Решимостью, готовностью принять за Христа какие угодно муки горели глаза. Христиане, до сих пор со страхом в душе ожидавшие смертного часа на арене цирка в когтях свирепых зверей, теперь окружали почтенного старца и внимательно слушали его. Он говорил о крестных страданиях распятого Христа, о вечном блаженстве, ожидающем мучеников за веру Христову.
    Появление воинов-стражников прервало его. Они, грубо растолкав ряды христиан, вытолкнули часть их на арену под тихие напутственные слова Клавдия:
    – Мужайтесь, братья и сестры! Помните воскресшего Спасителя Христа! Не страшно смерть во имя Его. В нынешнюю ночь воскрес Он! Христос воскрес, браться и сестры! Воскресит Он, Благой, и нас, Своих верных рабов!
    Упал тяжёлый занавес у входа. Наступила минута молчания и тишины. И вдруг дикий рёв зверей, стоны и вопли терзаемых жертв огласили цирк Нерона. С ними слились громкие рукоплескания толпы.
    Едва владея собой, держа крепко за руки отца и жениха, Ниния ждала своей очереди. Вот снова приподнялся и упал занавес. Снова появились воины и грубо схватили оставшихся обречённых.
    Глазам девушки представилось ужасное зрелище. На залитой кровью арене лежали растерзанные тела христиан. Дикие звери с глухим рычанием доканчивали свою страшную расправу.
    Ближе других к входу находилась чудовищная львица. Её страшная пасть была испачкана кровью. Ярко и алчно светились хищные глаза. Львица выгнула спину и сделала прыжок по направлению к девушке. Теперь она в десяти шагах от неё.
    С ужасом следила Ниния за приближение зверя. И когда чудовище очутилось перед ней, страх из сердца Нинии неожиданно исчез.
    – Христос воскрес нынче в ночь из мёртвых! – вскричала она, поднимая руку. – Идём же к Нему, друзья! Он ждёт нас на небесах!
    И чистым звонким голосом она запела хвалебную песнь Христу.
    Что-то особенно прекрасное и смелое было в этом порыве девушки, в её чистом, светлом пении, восторженных, радостных глазах. Она как бы ясно уже видела Христа, простиравшего к ней руки. И теперь уже она бесстрашно взглянула в глаза зверя.
    Случилось необычайное и непредвиденное. Вместо того, чтобы броситься и растерзать свою жертву, львица, словно играя, как собака, подползла к ней на животе. И другие звери, перестав терзать трупы несчастных, с глухим рычанием отошли в сторону.
    Император поднялся в ложе и сделал знак. Красавец-раб подал ему лютню. Мнивший себя великим музыкантом и певцом, Нерон запел, аккомпанируя себе.
    Нерон пел долго, песню за песней, и, когда он закончил, публика с шумом поднялась со своих мест и бурно рукоплескала императору, превознося его до небес. Довольный произведённым впечатлением, Нерон поклонился толпе и, махнув рукой, громко произнёс, указывая на арену:
    – Уберите зверей! Прощение христианам. Пусть живут те, кто слышал сейчас певца Августа, их императора. Христианская девушка сумела заставить зазвучать нынче в сердце артиста голос музы. Пусть живёт она и её друзья. Убрать зверей!
    Тихий вздох облегчения вырвался из груди оставшихся в живых мучеников.
    Его покрыли рукоплескания в честь великодушия Августина.
    А на арене христиане обнимались и восторженно, со слезами поздравляя друг друга, повторяли:
    – Христос воскрес! Христос воскрес!
  17. Olqa
    Евгений Поселянин "Таинственная ночь"


     




    Москва успокаивается, готовясь к светлой заутрене. Заперты лавки, вышел и спрятался в домах весь народ. Кое-где редко-редко слышен звук колеса, и на притихающий город, на его «семь холмов» спускается та невыразимая таинственная ночь, которая принесла миру обновление. Тихо-тихо все над Москвой под надвигающимися крылами этой ночи. Заперты еще церкви, не горят вокруг них огни. И прежде чем встрепенется живая земная Москва, раньше ее навстречу Воскресающему Христу поднимается другая, вековечная Москва.
    Из запертых соборов, из окрестных монастырей поднимаются нетленные создатели Москвы.
    И прежде всех из своей раки в Даниловском монастыре поднимается святой благоверный князь Даниил Александрович Московский.
     
    Тихо проходит он, покрытый схимой, смиренной поступью инока по пустынным улицам Замоскворечья, переходит мосты и вступает в Кремль. Молится на золоченные им соборы Спас на Бору и Архангельский, и широко невидимою рукою отворяются перед храмосоздателем двери этого собора.
     
    «Здравствуйте вы, — говорит он, вступая в усыпальницу потомков, — благоверные великие князья Московские, здравствуйте вы, цари великие, Большая и Малая Россия царств Казанского, Сибирского, Астраханского и иных земель обладатели».
     
    И на зов князя-схимника отверзаются древние гробы. Встает со светлым лицом его сын, Иоанн Даниил Калита. Встает тем же милостивым, нищелюбивым.
     
    Встает сын Калиты Иоанн Иоаннович Кроткий и внук высокопарящий Димитрий Иоаннович Донской и иные князья: Василий, и державные суровые Иоанны, и благочестивый Феодор, и восьмилетний мученик царевич Димитрий.
     
    Все они встают из гробов под схимами, покрывающими их светлые великокняжеские и царские золотые одежды и венцы, и молча приветствуют друг друга поклонами, собираясь вокруг своего прародителя и первоначальника Москвы — Даниила.
     
    И когда все они соберутся, выступает их сонм из северных, открывающихся пред ними настежь дверей и идет к южным вратам собора Успенского.
     
    «Повели, княже», — тихо говорят они, дойдя до врат.
     
    Святой Даниил делает на дверях широкое крестное знамение, и тогда сами собой отверзаются врата святилища русского народа.
     
    Медленно вступают князья под высокие своды. Тихо-тихо все там. безстрастные огни лампад озаряют лики чудотворных икон: Владимирской, столько раз спасавшей Москву в час конечной гибели; Всемилостивого Спаса из Византии; Благовещения, источившей когда-то миро и сохранившей Устюг; храмовой Успенской; Смоленской...
     
    Горят огни над раками великих святителей, и тихо-тихо все в воздухе, где раздавалось столько молитв, вместилось столько событий...
     
    И стоят безмолвно князья, уйдя в прошлое, переживая вновь все то, что видели здесь сами, о чем слышали рассказы.
     
    Вспоминает святой Даниил, как шумел при нем густой бор и на зеленой стене его весело белели срубы двух первых воздвигнутых им церквей, и как у подошвы Кремлевского холма под шепот многоводной тогда Московской волны он молился о селении Москве, прося Творца благословить и взыскать любимое им место. «Велик еси, Господи, — шепчут губы схимника, а слезы падают на каменные плиты пола. — Велик еси, Господи, и чудны дела Твоя!»
     
    А рядом с ним ушел в думы Калита. Он видит себя коленопреклоненным пред святителем Петром и вновь слышит его вещее слово: «Если ты, чадо, воздвигнешь здесь храм достойный Богоматери, то прославишься больше всех иных князей и род твой возвеличится, кости мои останутся в сем граде, святители захотят обитать в нем, и руки его взыдут на плеща врагов наших».
     
    Видит он день закладки собора и прозорливым взором, которому не мешают высокие каменные стены, оглянув Русское царство на север и на юг, восток и запад, шепчет Калита за отцом: «Велик еси, Господи, и чудны дела Твоя».
     
    А Дмитрий видит себя малым отроком.
     
    Идет служба, за молебном над гробом святителя Петра сама собой загорается свеча. Его пестун, митрополит Алексий, отправляется в Орду к Тайдуле... Потом видит себя взрослым. Там, на площади, теснится за ратью рать.
     
    Слышатся приветственные клики ратников всех городов, ополчившихся на татар, и князь повторяет себе имена городов: Ростов, Белозерск, Ярославль, Владимир, Суздаль, Переяславль, Кострома, Муром, Дмитров, Можайск, Углич, Серпухов, Москва. Он молится опять Богу сил, Богу правды, и опять сердце сжимается надеждой и тревогой... А солнце ласково светит над безчисленным ополчением, первым ополчением объединенной земли Русской...
     
    Вспоминает Василий, как отверг он здесь громогласно, всенародно братанье с Римской ересью, когда изменник Исидор помянул Римского папу, и снова разгорается грудь князя святой ревностью за родную веру...
     
    Иоанн III торжествует опять падение ига, видит свой двуглавый орел-герб, а внук его вновь переживает все великие и грозные тяжкие дни, когда торжествовала и изнемогала здесь его душа, страдающая и бурная.
     
    В страхе не смеет Иоанн взглянуть на близкую раку Филиппа: «Помилуй мя, Боже, — шепчет он... — не вниди в суд с рабом Твоим!» — но твердо, как и прежде, повторяет он пред боярами: «Мы, Царь и Великий Князь всея Руси, по Божьему изволению, а не по многомятежному хотению и как Царь Самодержец назовется, аще сам строит землю. Не боярами и вельможами, а Царем должна правиться земля, а жаловать своих холопов вольны Мы и казнить их вольны же. Все Божественные Писания заповедуют, яко не подобает противиться чадам отцу и подданным Царю, кроме веры...»
     
    Стоят князья и цари, ушедши в свои мысли, и сонм их оживших теней не нарушает торжественного молчания собора. Долго, долго стоят они, погрузясь каждый в свое прошлое... И наконец говорит благоверный Даниил, обращаясь лицом к образу Всемилостивого Спаса: «Господу помолимся!» — «Господи, помилуй!» — откликаются все князья и цари и тихо делают земной поклон.
     
    — Пресвятая Богородица, спаси нас! — произносит еще Даниил.
     
    — Владычице, спаси землю Русскую! — откликаются князья и цари и опять неслышно творят земной поклон пред чудотворной иконой Владимирской. «Святители Московские, молите Бога спастися земле православных!» — повторяют они.
     
    И в эту минуту начинается тихая, колыхающаяся под сводами собора неземная песнь. То ангелы поют хвалу дивным чудотворцам, первопрестольникам Руси.
     
    Льются сладкие звуки в тишине собора: «Истиннии хранители Апостольских преданий, столпи непоколебимии, православия наставницы...»
     
    И вот отверзаются раки.
     
    Встает с пророческим взором утрудившийся подвигами Петр, встают учительные Феогност, Фотий и Киприан, встают строгий Иона, и безстрашный Филипп, и непреклонный Гермоген.
     
    И встав во всей красе святительских облачений, они, отдав друг другу поклон, тихо проходят к иконе Владимирской и лобызают ее; опираясь на посохи, они сходят с солеи к ожидающим князьям.
     
    С усердием кланяются им князья и цари, а они, воздев руки, осеняют их святительским благословением.
     
    «Здравствуйте вы, — говорит святый Даниил, — великие святители Московские, здравствуйте, печальники Русского народа, верные ходатаи за Русскую землю пред престолом Божиим!»
     
    И принимают государи благословение святителей.
     
    «Время пению и молитве час!» — говорит Калита Петру Митрополиту, и святитель осеняет воздух благословением. Тогда начинается призывный звон.
     
    И на этот звон со всех сторон поднимается подспудная прошлая Москва.
     
    Встает весь до одного прежде почивший люд московский. Митрополиты и чернецы, бояре и смерды, гости и слуги, дети и старики.
     
    Встают сильные и убогие, праведные и грешные, поднимается вся Москва, сколько ее было с той поры, как она стала есть.
     
    И гудит, гудит протяжно, неслышный земным людям колокол. Встает, поднимается, собирается незримая многонародная прежде почившая Москва.
     
    В блестящих ризах, в горящем огнями соборе, вокруг чудотворцев Московских и князей стоит сила клира: епископы, священство, иноческий чин, сладкогласные певцы.
     
    И осенив крестным знамением обеими руками и на все четыре стороны, произносит святитель Петр: «С миром изыдем». Он идет первым, выше патриархов. Другие святители несут икону Владимирскую и прочие иконы, за ними священство в сияющих ризах с иконами, Евангелиями, крестами, пасхальными светильниками, разубранными цветами. Из кадильниц расплываются светлые струи благоуханного дыма. Тяжелые хоругви густо звенят золотыми привесками, безчисленные свечи ярко теплятся в неподвижном воздухе ночи. С весеннего неба весело мигают чистые звезды, и все в этом незримом крестном ходе еще краше, еще светлей, чем в зримых славных московских ходах.
     
    Из Чудова монастыря навстречу выходит окруженный клиром величавый, мудрый митрополит Алексий и присоединяется к святителям.
     
    Великий князь Димитрий спешит за благословением к своему пестуну.
     
    Из Вознесенского монастыря выходят великие княгини, княжны, царицы и царевны Московские и впереди всех скорбная милосердная супруга Донского, преподобная инокиня Евфросиния. Она идет, и народ Московский теснится к ней, помня ее неустанную милостыню, а сейчас позади нее идет единоравная ей царица Анастасия Романовна.
     
    Ход выступает из Спасских ворот к Лобному месту и на Лобном месте устанавливаются святители и князья.
     
    А кто эти трое стоят в рубищах, странного вида? И отчего с таким благоволением смотрят на них святители? Это присоединились к чудотворцам Москвы Василий Блаженный и Иоанн Блаженный, вышедший из ближнего Покровского собора, и Максим юродивый, пришедший из приютившего его храма на Варварке.
     
    Вот она вся небесная Москва!
     
    Но кого еще ждут они? Слышен гул в народе, весь священный собор сосредоточенно готовится совершить великий поклон.
     
    В проходе, оставленном на Красной площади, раздается быстрый топот, и у самого Лобного места появляется великий всадник на белом коне.
     
    — «Солнце» земли Русской, «солнце» земли русской, — звучит в народе, — благоверный Александр!..
     
    То с далекого приморья явился взглянуть на удел младшего из сыновей своих святый благоверный князь Александр Ярославич Невский.
     
    И пока сходит с коня наземь благоверный Александр, им полны думы всех предстоящих.
     
    Вот он, вождь безвременья, утиравший слезы народа в самые безотрадные годы, веривший в Русь униженную, полоненную, как не верили в нее другие во дни ее счастья.
     
    Вот богатырь, в самом иге сберегший Русь от шведов и немцев. Как иссечены его шлем и латы в двадцати битвах! Как зазубрен его тяжелый меч! Но печать неисцельной скорби у него на челе. Вспоминает он мольбы свои пред ханом за народ Русский. Суровы становятся лица собравшихся строителей земли Русской, грустная дума видна в их взоре, но непомернее всех скорбь Александра, мученика за землю Русскую. Скорбно ждет он, скрестив руки на богатырской груди, и безмолвно, с великой любовью взирает на собор Московских чудотворцев, на эту красу Русской земли. Какая правда в очах, какая любовь в этой самой безпредельной скорби!..
     
    И знают все: любо здесь князю, утешает его этот город, сломивший темную силу, и неслышно шепчут уста Александра благословения престольному граду Москве.
     
    Медленно ступает на помост Александр. Его взор останавливается на иконе Владимирской. Поник пред знакомой святыней Александр головой, снял шлем и замер в молитве. Помолился за родную Русь.
     
    Молча взирал собор святых на молитвы князя. И в той молитве лицо его просветилось, как солнце. Он кончил.
     
    Трижды воздал ему поклон священный собор и в третий раз произнес: «Радуйся, святый благоверный княже Александре!» И понеслось это слово по всей многонародной Москве: «Радуйся, святый благоверный княже Александре, радуйся, Солнце земли Русской».
     
    Князь встал в ряды чудотворцев Московских, справа от благоверного Даниила. И все ждут опять.
     
    Но не князя, не святителя ждут они. Они ждут все верховного русского человека, и он приходит не в княжеских одеждах, не в святительских ризах.
     
    С севера повеяла тихая прохлада, почуялось дуновение великой святыни, показался величавый старец.
     
    Небесным огнем горят прозорливые очи, пред которыми обнажены судьбы Русского царства.
     
    Весь образ дышит нездешней силой, но в этой силе крепость и тихость...
     
    Он идет в убогой одежде, с обнаженной головой, а рядом другой инок со святой водой и кропилом. Народ опускается на колени пред проходящим старцем, и вслед за народом преклонились пред ним все князья и весь клир. Стоят одни святители. И он приблизился.
     
    Низко, низко поклонились святители иноку-старцу, и раздается их привет: «Радуйся, Богоносный отче Сергие; радуйся, игумене земли Русской!»
     
    Из ряда коленопреклоненных князей возвысился голос великого князя Димитрия.
     
    Он говорит: «Вся Богопросвещенная Россия, твоими милостями исполненная и чудесами облагодетельствованная, исповедует тя быти своего заступника и покровителя».
     
    Громко выговорил он это исповедание, и с горячею мольбой продолжают другие князья: «Яви древнии милости твоя и их же отцем спомоществовал еси, не остави и чад их, стопами их к тебе шествующих».
     
    И переходит в народе из уст в уста эта мольба великому старцу.
     
    Воздал всем поклон Преподобный Сергий и упал ниц пред иконою Владимирской: приник к ней челом и молился...
     
    Пречистый лик озарился улыбкой, и Богоматерь склонила на Своего избранника взор благостыни. А старец встал и пошел с учеником своим Никоном кропить святой водой и благословлять семь Московских холмов.
     
    Сзади него идут в тихой беседе святитель Петр с благоверным князем Иоанном Калитой, и, как радостный рокот весенней волны, как надежный призыв, перекатывается в народе и отдается по всем сторонам широкой Москвы победное имя: «Сергий, Сергий!»
     
    Освятив всю Москву, великий собор возвратился в Кремль и стал ждать...
     
    Святой час уже наступил, и, когда земная Москва поднялась навстречу Воскресшему Христу и ждала Его в золотых огнями храмах, над этою зримою Москвой уже незримо стояла ополченная на молитву другая — небесная, вечная Москва.
     
    Погожев Евгений Николаевич (литературный псевдоним — Поселянин) (21 апреля 1870 — 13 февраля 1931) — церковный писатель.

     
    Успенский собор Московского Кремля

     

     
    Благовещенский собор Московского Кремля
     

     
    Придел Святого Уара Архангельского собора Московского Кремля, где под спудом покоятся мощи супруги святаго Димитрия Донского преподобной Евфросинии
     

  18. Olqa

    Старица Сепфора

    Автор: Olqa,

    Как радостно, что не оскудевает Православная Вера в стране нашей, что осуществляется приемство в подвиге и молитве со всем духом прежней Руси, в таких замечательных людях, как старица Сепфора...
     
    ...Блаженная старица очень любила тех, кто строил и восстанавливал храмы Божии, и горячо молилась за них.
     
    А тем, которые смущались тратой денег на их восстановление, приводила в пример слова прп.Маркиана:
    «Если бы ты имел дочь, - говорил преподобный, - и захотел бы обручить ее невестою какому-либо знатному человеку, разве ты не истратил бы множество золота, чтобы украсить ее драгоценными нарядами? И так ныне, вознамерившись устроить церковь, подобную прекраснейшей Невесте Христовой, которая обручилась Краснейшему добротою паки сынов человеческих и пролила за него свою кровь, буду ли я жалеть своего имущества и не тем ли более позабочусь о таком украшении?»
     
    "Всякую работу надобно с молитвой делать, - говорила старица -. Копаешь огород – прилагай молитву Иисусову, выкопал ямку - читай молитву, выкопал другую -снова молитвочку читай. Так, глядишь, и навык обретешь. Любое дело можно к молитве приложить.
     
    Только тогда и будите не работу с молитвой, а молитву с рукоделием проходить, а что еще может быть важнее для души?
     
    Всегда радуйтесь, непрестанно молитесь, за все благодарите Господа. Ибо такова о вас воля Божия в Иисусе Христе.
    Возложите всю свою надежду на Бога и молитесь. И Господь сам все управит, и любое дело будет спориться.
     
    А ежели в молитве не преуспеете, то нигде и ни в чем не обрящите успеха".
     
    «Когда один находишься, - говорила матушка, - то вслух молитву читай, а если на людях, то шепотом, чтобы не слышал никто…» « Надобно лишь помнить, что Господь близко, - говорила старица. - Когда молишься, то оставь всякую заботу, радость моя, и с благодарением открывай желание твое пред Богом. И мир Божий, который превыше всякого ума, соблюдет сердце твое и помышление твое во Христе Иисусе.»
     
    «Крест, родненькие мои, это наше спасение», - говорила старица.
     
    «Нука, сложи пальцы так, как ты крестишься, -обращалась она нередко к приходящему посетителю. -Вот так, правильно. Крепко пальцы прижимать надо, чтобы не было пространства между ладошкой и последними двумя, чтобы враг не пробежал в дущу и сердце.
    А теперь на лоб, чтобы ум просветился светом Христова учения. Затем на грудь, чуток выше пуповины, дабы сердце просветилось любовью к Богу и Ближнему.
    Потом на правое и левое плечо, чтобы Господь благословил дела рук твоих.
     
    И теперь , опустив руку, клади поклон.
    Поклон - это знак смирения перед Богом и Людьми
    Кланяться нужно как можно нижн, вот, смотри.» И согбенная старица слегка согнув колени, кланялась очень низко.
    «Преклоняю колени сердца моего! - с радостной детской улыбкой говорила матушка. - А то, бывает, стоит человек в храме, рукой машет и думает, что крест кладет, а на самом деле бесов развлекает.
    А когда со вниманием, с благоговением крестное знамение на себя накладывают, так они, как от огня, бегут кто куда. По тому, как кто знаменует себя крестом, можно узнать внимательную жизнь проводит человек или нет".
     
    Подобно праведному Лоту, старица скорбела в душе своей о грехопадениях людей.
    Особенно она скорбела о тех, кто имеет веру, но не соблюдает посты, установленные Церковью. Таких она жалела и считала безвольными, то есть отягченными и порабощенными страстями.
     
    Старица увещевала их и говорила, что человек должен себе постоянно отказывать.
     
    Если он не может воздерживаться от скоромной пищи, то должен отказываться от других соблазнов и грехов. «Чревоугодие, милые мои, отягчает душу и мешает молиться. Надобно все время бороться и стоять насмерть. Не давать врагу победы. Если сегодня сладкое съел, завтра отговей, если в обед лишнего чего скушал, от ужина откажись.
    А если упал – вставай и снова в бой!»
     
    А тех, кто не соблюдал постов, терпеливо вразумляла:
    «Не дело так поступать мы через это погибаем. Это что ни наесть самое настоящее чревоугодие».
     
    «Ух, ух погибаем, погибаем!» - и матушка стучала с досадой себе кулачком по коленке.
    Так она поступала, если кто либо из ее близких так поступал. А близкими для нее были все, кого она знала.
     
    Как-то один послушник спросил у старицы совет о многоядении. « Скажите мне, матушка, как избавиться от этой страсти? Не могу себе отказать. Прежде чем за стол сажусь, твердо решаю, что немного поем и все. А когда начинаю есть не могу удержаться и пресыщаюсь.»
    «А ты, сокровище мое, - отвечала она, - когда садишься за стол, старайся есть как можно медленнее. Не спеши, держи в уме молитву Иисусову и положи себе меру. Пусть она будет сначала большая, затем понемногу уменьшай и испытуй себя.
    Человек так устроен, что не сразу сытость чувствует. Если вкушать быстро, то много можно съесть, и все равно голодный.
    А если не спеша, да еще с молитвой, то скоро от чревоугодия избавишься. Телу-то нашему немного пищи надо. Это ведь все дело привычки».
     
    В келии старицы возле окна стоял небольшой ящик. В нем всегда что-нибудь хранилось для утешения скорбящих посетителей. Матушке часто привозили какие-нибудь сладости: пряники, пироги, конфеты. Она называла их шутливым словом - пустячки И все брала с благодарностью, радуясь, как ребенок. Некоторые думали, что матушка очень любит сладкое. А она тайком резала все угощение на мелкие кусочки и сушила в чугунке на сухари. Съест унывающий такой сухарик - и уныния как не бывало.
     
    «Если нападет на тебя уныние, то встань перед Господом и говори: «Господи Иисусе Христе Сыне Божий, помилуй мя, грешную!
    Утверди, Господи, сердце мое по Тебе горети!»
    Проси Господа так, и уныние отойдет от тебя. Пропой несколько раз тропарь «Христос Воскресе» и порадуйся. Богу надо служить в радости. Вон пророк Давид поет:" Работайте Господу в веселии ходите пред ним в радости".
     
    «Бывает и такое, что у человека вера ослабевает и происходит охлаждение ко всему . Но причина этому - своя воля. Необходимо, просто необходимо, иметь духовного отца. По его молитвам и через таинство исповеди охлаждение проходит. И снова сердце начинает гореть молитвой к Богу Но должно вопрошать одного, а не многих, а то враг запутывает».
     
    Запрещала матушка рассказывать другим о разговорах с духовником." Беседа духовника и чада, миленькие мои, великая тайна! Не должно никому о сем сказывать, а то враг выкрадет.
     
    Бывает, спросит кто что-либо у своего духовного отца, а потом говорит: « Меня духовник не благословил!» А что же это тогда получается? Получается грех оправдания - я то хороший, но духовник плохой!»
     
    У меня на днях мальчонка один был. Он только на улицу вышел, а его уже брат спрашивает: «Ну, что тебе бабушка сказала?» А он и говорит:" Что сказала, то мое". И не рассказал. Вот какой мудрый ребетенок».
  19. Olqa
    И почему столько-столько раз не доехали мы до с.Клыково? Может потому, что дальше Оптиной Пустыни не может быть дорог? Вот прорвались недавно. Тишина, покой... Келии матушки Сепфоры - маленькие совсем, и как будто матушка там, встречает ласково, голосочком своим приветствует. Слушаю диск с записью беседы с матушкой о.Мелхиседека, ему тогда - 32 года. Матушка духовно окормляет. И столько ответов на мои вопросы, на которые, как я не старалась (видимо, очень плохо) никак не могла получить ответы! Матушке - 99 ! По стене Придела, возле которого могила матушки - ласточкины гнезда. Только там. Много гнезд и много ласточек. Птичек...
     

     

     
    Теперь вот так выглядит домик, где жила матушка (с зеленой крышей). Дом не маленький, маленькая келия, где спала матушка, и вторая - тоже маленькая, где всегда с радостью принимала гостей и угощала их разыми пустячками
     

     
     
     
     
     

    …Матушка Сепфора долго беседовала с молодыми клыковскими строителями, рассказала, что на месте, где с трудом восстанавливают они церковь, вскоре появится монастырь. Построят они колокольню, трапезную, еще один храм, домики для братий и гостей-богомольцев. Все это казалось тогда просто невероятным. А главное - научила, где и как просить, что не жертву искать надо, а просить по старинке: «Сотворите святую милостыню». И только если заметят, что состоятельные хозяева рады им, зазывают к столу, не знают, «где усадить и чем угостить» - тут не подведут. И денег дадут, и помогут, сколько возможно….


     
     

     

     
     
     
    Ну и как же без них)))) Кандидат на приемную семью..
     

     
     
    А это - небольшая часть из книжечки о монастыре:
     
    "...На реке Серене, в нескольких верстах от того места, где теперь село Клыково стоит, известное своим монастырем Спаса Нерукотворного Пустынь, было языческое городище Серенск. И кипела, бурлила в нем далекая от нас жизнь. В заведенном творцом порядке сменяли друг друга времена года. В ненастье в дубравах буянил ветер, шумел в березовых рощах, раскачивал столетние сосны. Дожди размывали дороги, снега опадали, а потом сбегали ручьями в реку Серену. И снова шелестели листья и колыхались травы. Твердели еще недавно размытые дождями тропы. Солнце поднималось все выше, утверждая в правах лето. Но едва успевали порадоваться дружным всходам и летнему теплу , как надвигалась беда. Вначале слышался топот полудиких коней. Затем доносились грубые, резкие голоса ездоков. Со скоростью урагана неслись они с самых южных степей. В этих глухих лесных краях хазары известны были разбойничьей своей славою. Нападали внезапно, жестоко избивали, а то и жизни лишали. Отнимали у вятичей, уже знавших ремесла, промышлявших охотою, рыбною ловлей и земледелием, все, что могли увезти. И уносились прочь до следующего набега. Вятичи же, те, кто оставался в живых, снова пахали, сеяли, удили рыбу, били зверя. Мягкостью нрава не отличались. Да и могло ли быть иначе? Вокруг на сотни и сотни верст простирались леса дремучие, непроходимые, дикий зверь бродил рядом с жильем. Еда добывалась с превеликим трудом. В зимнюю стужу люди замерзали от холода, летом страдали от набегов разбойников-хазар.
     
     

    Единого Бога вятичи не знали. Искали защиты у своих языческих богов. Им приносили жертвы, во всем полагаясь на их покровительство. Идя в лес или в поле, испрашивали у них помощи, умасливая своих идолов жертвоприношениями.



    И вот нашелся человек – по преданию он был родом из этих мест, - покинувший стены Киево-Печерского монастыря для того, чтобы вернуться к вятичам, просветить их светом веры истинной. Звали его Кукшей. Именно ему суждено было стать первым апостолом вятичей. Епископ Владимиро-Суздальский Симон (1226г), участвовавший в создании Патерика Киево-Печерского монастыря, писал о просветительстве Кукши, о его бесстрашии, о твердой вере, а также о том, как «как бесов прогонял, как вятичей крестил», «как дождь с неба свел, озеро иссушил и много других чудес сотворил». Вместе со своим учеником ходил он по Оке, по берегам притоков ее – Жиздры и Серены. И многие уверовали. Но были и те, кто затвердел в неверии своем, укоренившись в язычестве, не хотел открыться навстречу свету Истины. Такие-то и замыслили убить Кукшу. Злодейски схватив боголюбивых черноризцев, жестоко их мучали, пытаясь заставить отречься от Христа, а затем казнили. Епископ Симон рассказывает о Кукше, о мученическом конце его земного пути: «По многим мукам усечён быть с учеником своим». А произошло это, вероятнее всего (таковы предположения исследователей), в городе Серенске на берегу Серены, недалеко от нынешнего Клыкова. Именно здесь были обнаружены следы христианской проповеди. Археологи нашли во множестве нательные крестики и в их числе крестик с выемчатой эмалью Х1-ХП веков, вероятно, киевского происхождения.



    Не стало Кукши. Но вскоре семена христианского просвещения на землях вятичей дали дружные всходы.Вероятно, останки Преподобного были перенесены в так называемые ближние пещеры Киево-Печерского монастыря вскоре после мученической кончины. Там покоятся они и поныне. Хочется верить, что вернули монастырю святые мощи сами вятичи и было это их покоянием…..



    Века проносились над этим благословенным краем. Цвели-невестились яблони, а потом, как водится, цвет опадал, и белой узорчатой кипелью покрывалась земля, снова и снова созревали плоды. Годы стекались в десятилетия, десятилетия утопали в столетиях, и уже казалось, что это навсегда: храм путеводной звездой будет вести в вечность поколения боголюбивых людей. Вокруг же него – в этом яблоневом раю – под колокольные звоны жизнь будет протекать в незыблемой вере и верности Богу. Так жили если не все, то, наверняка, многие. И эти многие вовсе не искали, не чаяли перемен и революций. Однако случилось. Потоп красного террора, волны кровавых бунтов и расправ захлестнули всю Россию, докатились и до Оптиной Пустыни, до всех окрестных селений. Закипела в революционном котле прежде упорядоченная, размеренная жизнь села Клыкова. Здесь, как и повсюду шли аресты, без суда и следствия расстреливали священников и мирян. В это время в России закрывали храмы, глумились над святынями, грабили монастыри. Черным саваном укрыла землю борьба коммунистических безбожников за «светлые идеалы»….



    В пору ожесточенной борьбы с «религиозными пережитками» большевики были особенно скоры на расправу. Однажды, в пустовавший тогда храм согнали больше 30 человек из тех «раскулаченных», которых вели по этапу. Впрочем, документы, обнаруженные в архивах, свидетельствуют о более серьезных «преступлениях», которые вменялись в вину мирным жителям Смоленщины. Все они были не только работящими, добрыми хозяевами, но еще и людьми верующими. Скорее всего именно по этому церковь была выбрана местом расправы. Внезапно – никто не ожидал такого поворота событий – командир приказал расстрелять всех. Опомниться не успели, а кто-то уже падал замертво, кто-то силился подняться, хватаясь за рану. Но спасти смогли только одну быстроногую девчушку. Когда началась пальба, и люди в форме отвернулись от входной двери, добивая тех, кого не достало еще острие штыка, кого не сбила с ног смертоносная пуля, раненная мать подтолкнула девочку к порогу. И той удалось спастись…Полвека спустя – в 1991 году – храм села Клыкова, в последнее время служивший хранилищем удобрений, претерпевший от богоборцев надругательства над святынями, разрушенный ветрами и дождями, был возвращен Церкви…Заново отстраивая храм, расчищая его от накопившейся за десятилетия земли и сора, монахи обнаружили в стенах церкви тот самый расстрельный ров, откуда извлекли останки замученных и расстрелянных, исколотых штыками, изрешеченных пулями «врагов народа». Судя по черепам, были среди них и люди зрелого возраста, и дети малые, и старики. Монахи бережно захоронили убиенных, отслужили панихиду…"


     




  20. Olqa

    Матушка Никона

    Автор: Olqa,

    Матушку Никону я видела только один раз - 7 января этого года, на праздничной трапезе, после которой она своими ручками дарила подарки всем, кто принимал участие в трапезе. Щедрый подарок, состоящий из разных конфет. Такой, как получают дети на "Елках". Зал трапезной был красиво, с любовью, со вкусом по-рождественскому украшен. Огромная раскидистая ель, игрушки и огоньки на ней, хор сестер... И было такое ощущение, что в зале не разновозрастные братья и сестры, а дети, настоящие дети. И, как настоящим детям, подарки. Пакетище! Подумалось - может, отдать кому-нибудь из сестер, я же могу купить себе каких угодно конфет, а вот они... Но дети, так дети. Это промелькнувшее желание преобразовалось в крик просто - ни за что! это мой подарок, подарок из давно забытого детства. Эта елка - для меня, эта любовь - для меня, эта радость - для меня! Так и не подарила...Вернее, часть подарила потом, много позже, а оставшиеся лежат до сих пор. Это неприкосновенное. А в подарочке лежал красивый листок с пожеланием на весь следующий год, до следующего Рождества (так пояснили сестры). И так чувствовалось во всем забота и любовь матушки игумении. Только лишь бросалась в глаза ее сильная-сильная усталость, немощь по-серьезному...
    Вот матушкины конфетки...
     

     
    Да, всего лишь четыре с небольшим месяца прошло. Матушки нет. В монастыре, по-вчерашним ощущениям, сиротство, настоящее. Заплаканные лица сестричек, опоясанный черной лентой матушкин посох и в черной накидке ее место в храме. Скорбь... Сестра Ирина, которая проводила для нас экскурсию, не смогла сдержать слез, рассказывая о матушке Никоне. Сколько трудов! за 22 года из полных руин восстановлена такая красота! 150 сестер, 40 из которых - сестры почтенного возраста, находящиеся в богодельне. Все иконы в Казанском храме - дело рук сестер. Огромное подсобное хозяйство - дело рук сестер. Скотный двор, больница, трапезная, и прочая, прочая... Монахиня ушла уже, через несколько шагов обернулась и сказала: "Просим ваших святых молитв нам в помощь...." И я прошу ваших святых молитв о сестрах Шамординской обители.
     

     

     

     
    Место упокоения...
     

  21. Olqa
    Отойди, отойди, грусть-печаль, не тревожь, не тревожь, я не твой.
    Мне теперь в самый раз замолчать, не качая седой головой.
     
    Улетучились думы мои, и омылась душа тишиной.
    Пусть о чём-то поют соловьи, я приветствую голос иной.
     
    И сирень для меня отцвела,не волнует, как давеча, грудь.
    Я своё на земле отжелал, утешенья не жажду ничуть.
     
    Погребальное в цвете фаты старый сад неспроста усмотрел.
    Всё обман! Даже эти цветы. Слава Богу, хоть к ночи прозрел.
     
    Соловьи, умолчите на миг. Что свистеть до утра без конца?
    Я смирился, к утратам привык, Обретаю в утратах Творца.
     
    Улетучились думы мои, и омылась душа тишиной.
    Пусть о чём-то поют соловьи, я приветствую голос иной
     
    (иеромонах Роман (Матюшин))
  22. Olqa
    Отрывок из "Михайлова дня" Нины Павловой
     
    «…Особо любимых угодников Божиих много. Но святитель Спиридон Тримифунтский был в моей жизни первым святым, через которого открылась та бездна милости Божией, когда на опыте узнаешь – Господь не дает испытания свыше сил, но все ко благу и все промыслительно. И я так полюбила святителя Спиридона, что ежедневно читала тропарь:
    «Собора Перваго показался еси поборник и чудотворец, богоносне Спиридоне, отче наш. Темже мертву ты во гробе возгласив, и змию во злато претворил еси, и внегда пети тебе святые молитвы, Ангелы, сослужащие тебе, имел еси, священнейший. Слава Давшему тебе крепость, слава Действующему тобою всем исцеления».
    Помню, как в Оптину Пустынь приехала на все лето семья Воропаевых с детьми, а снять жилье не получалось никак. Пришли они ко мне грустные и говорят, что никто не берет с детьми на квартиру и придется им отсюда уезжать.
    -Давайте, - предлагаю, - читать тропарь святителю Спиридону Тримифунтскому.
    Начала читать, а дети смотрят на меня, не понимая слов тропаря. Вот и пришлось рассказать им о святителе Спиридоне, ибо тропарь – это краткое его житие. Тут за каждой строкой своя история, и особенно детям понравилось про то, «как змию во злато претворил еси». Было это во времена страшного голода. Пришел к святителю Спиридону бедняк и заплакал, рассказывая, как просил у богача взаймы хлеба для своей голодающей
    Семьи, а тот отказался дать что-либо без денег. Через сад в это время проползала змея, и святитель тронул ее посохом, превратив незаметно для бедняка в слиток золота. Отдал он золото голодающему, велев выкупить его у богача обратно, когда будет хороший урожай. Потом голод миновал и был такой обильный урожай, что земледелец с лихвой расплатился с богачом за взятый взаймы хлеб и, выкупив слиток золота, вернул его святителю Спиридону. Святой отнес золото в сад, и слиток по его молитве превратился обратно в змею, тут же ускользнувшую из сада. Все это происходило на глазах изумленного земледельца, дабы уверился и возблагодарил Господа, неизменно пекущегося о нас.
    Святителя Спиридона Тримифунтского всегда почитали на Руси как покровителя бедных, бездомных, страдающих. В честь него возводили храмы и называли улицы, взять хотя бы знаменитую Спиридоновку в Москве. А в те трудные годы, когда восстанавливали разоренную Оптину и все вокруг лежало в руинах, в монастыре ежедневно читали акафист святителю Спиридону Тримифунтскому.
    Рассказала я детям, как дивно помогает святитель Спиридон, и мы уже с большим воодушевлением прочитали тропарь и акафист ему. Только кончили читать, как окликает меня с улицы соседка:
    - Хочу сдать на лето садовый домик какой-нибудь семье. Нет ли у тебя таких знакомых?
    - Есть! Есть! – закричали тут разом все Воропаевы.
    С тех пор каждое лето они жили в этом «своем» домике.

    Ровно год я читала ежедневно тропарь святителю Спиридону Тримифунтскому. Ничего не просила, но лишь благодарила от всей души. А через год пришла телеграмма с известием, то мне надо срочно выехать в Москву для получения двухкомнатной квартиры.
    Приезжаю, а инспекторша по жилью смотрит на меня огнедышащим взором и говорит, задыхаясь от ярости:
    - Всех блатных знаю, но такого блата, как у вас, еще не видела!
    Ничего не понимаю. Какой блат? Откуда? Постепенно выяснилось – никто не собирался мне ничего давать. Напротив, начальство распорядилось дать эту квартиру каким-то нужным людям. Дело было уже решенным, как вдруг квартиру по очереди предоставили мне. Разгорелся скандал: почему «упустили»? И теперь инспекторша жаловалась мне:
    Нет, я же еще и виновата. Да я как лев против вас боролась! Я себе голову сломала, вычисляя ваши связи. Всех блатных вроде знаю, а тут – не пойму. Ну, хорошо, квартира ваша, но откройте секрет – кто за вами стоит?
    -Святитель Спиридон, - отвечаю.
    - Кто-кто? – не поняла инспекторша….»
  23. Olqa
    "...Все силы, рубли и копеечки были отданы тогда на возрождение монастыря. А монахи спали на полу в полуразрушенных кельях, где сквозили окна и стены, а плохинькая печь почти не давала тепла. А потом выпал снег, и половина братии, простудившись, слегла. И тогда отец наместник распорядился выдать каждому монаху теплое одеяло. Об одеялах надо сказать особо. Во время "окопного" быта большинство паломников ночевало на полу в церкви. Одеял и матрасов хватало лишь на детей и старушек. А остальные ночевали так: одной половиной пальто укроешься, а другую подстелешь под себя. Среди ночи просыпаешься от холода - вытопленная с вечера печь уже остыла, и вымораживает стены зима. И тут замечаешь движение в храме - один за другим входят монахи и укрывают спящих своими одеялами. Сквозь сон замечаю, как меня укрыл своим одеялом старец Илий, а потом начал растапливать печь. Спишь под теплым одеялом, как у Христа за пазухой. И вдруг будит мысль - это мне тепло, а какого другим? Кто-то, согревшись, уже укрывает своим одеялом соседа, а тот чуть позже передает одеяло другим....
    ...Вот другая история из тех же "окопных" времен. Автобус привозит в монастырь беженцев откуда-то с юга, где тогда полыхала война. То, что это беженцы, видно невооруженным глазом: на дворе зима, а они одеты по-летнему, и у детей в летних сандаликах синие от холода ноги. Женщины спешно срывают с себя пуховые шали и шубы, кутая в них малышей. Я тоже отдала свое пальто беженке в ситцевом платье, чтобы в итоге познать: живет в моем сердце жадная жаба, и рассуждает она по жабьему - пальто единственное, в чем ходить зимой?
    Но верен Христос в обетованиях, сказав, что неисчислимо больше получит тот, кто оставит родных ради Господа и, продав свое имение, раздаст все нищим. Уже на следующий день благотворители завалили нас теплыми вещами, а мне почему-то усиленно навязывали манто, подбитое мехом горностая. Чтобы соответствовать столь роскошному манто, надобно "Мерседес", а не валенки с галошами. Отказалась я от манто, другие тоже отказались, и манто попало в итоге в Шамордино, в женский монастырь..
    Но и там не знали, что делать с манто. Потом рассудили - все-таки теплая вещь, и отдали манто сторожихе Марусе. Подпоясалась она солдатским ремнем и сторожит ночами в манто монастырь. А жизнь у сторожихи была такая тяжелая, что слаще паренной репы она, как говорится, ничего не ела. О цене манто она и не догадывалась. И когда архитектор объяснил ей, что манто , подбитое горностаем, раньше носили только цари, Мария, поразмыслив, сказала:
    - У меня хороших вещей никогда не было. Вот и дал мне Господь царский тулуп.
    Впрочем, царский тулуп Мария носила недолго. Вскоре она приняла монашеский постриг, и облачил ее Царь Небесный уже в иные , но тоже царского достоинства одежды..." ( из книги Нины Павловой "Михайлов день")
  24. Olqa

    Как возрождалась обитель

    Автор: Olqa,

    "...Первыми приглашали в трапезную мастеров-строителей, и чего только не было у них на столах: огурчики-помидорчики, жареная рыба, сыр, сметана, творог, а на десерт пироги или блинчики с медом. Мастеров ценили, и было за что: они работали даже ночью при свете прожекторов. И работали так вдохновенно, что на глазах возрождался монастырь.
    Стол для паломников и трудниклов был намного беднее, хотя это были те же добровольцы-строители и порой высокой квалификации. Но они были "свои", работали во славу Христа и, зная о бедности монастыря, отказывались от платы за труд. Конечно, временами приходилось трудновато, а только жили по обычаю предков: "Лапти носили, а кресты золотили".
    В последнюю очередь кормили монахов, и это был самый бедный стол. Когда в монастыре, случалось, не хватало хлеба, то хлеба не доставалось именно им.
    "Сильные, вниз!" - писал скончавшийся в ссылке святитель Василий Кинешемский (ск.в 1945г), подразумевая под этим вот что. В основание дома, в фундамент всегда закладывают тяжелын камни-валуны или бетонные блоки - иначе дому не устоять. Точно также основой общества являются те духовно сильные люди, что несут на себе немощи немощных и главные тяготы жизни.. Если же сильные господствуют над слабыми, добиваясь для себя барских привелегий, то это признак духовной болезни государства, общества или монастыря.
    Впрочем, книги о монашестве и о сильных духом были прочитаны значительно позже, а тогда об этом рассказывала сама жизнь. Монахи, действительно, несли на себе главные тяготы и работали намного больше других. Тяжелее всего было расчистить руины и вынести из монастыря буквально тонны мусора. Техники никакой - лопата да носилки. Бери больше - кидай дальше. Бывало, несешь эти тяжеленные носилки, и сил уже нет: не могу, надоело, устала, брошу. Но тут у тебя перехватывает носилки будущий игумен, а тогда еще студент-паломник.
    - Отдохни, сестра, - говорит он, улыбаясь. - Знаешь, я иногда так изнемогаю на послушании, что решаю все бросить и сбежать из монастыря. А потом говорю себе: нет, лучше умру на послушании. А как только решаюсь умереть, сразу оживаю - сил прибавляется или на легкое послушание переводят.
    Вот тайна монастырского послушания: сначала думаешь - это мы, молодцы-герои, возрождаем монастырь. А потом понимаешь - это Господь возрождает наши души, исцеляя их от застарелых страстей. Тут не носилки тяжелые, а груз грехов - лень, расслабленность, а, главное, гордость: как это меня, кандидата наук, заставили выносить на носилках всякую дрянь. Сначала возропщешь, а, изнемогая, помолишься : Господи, Ты был послушлив Отцу Небесному до самой смерти, а я на послушании у Тебя, Но я такая немощная, нетерпеливая, гневливая!
    На послушании особенно остро ощущаешь свои немощи и грехи. А сила Божия в немощи совершается. Надо всего лишь выдержать лечение и немного потерпеть. И вдруг подхватывают тебя вместе с носилками некие сильные руки, и несет уже ветер Божьей благодати. Ради этих минут неземного счастья люди и живут в монастыре..." (продолжение будет)
  25. Olqa

    В православной дервне

    Автор: Olqa,

    В ПРАВОСЛАВНОЙ ДЕРЕВНЕ
    Звонят, гудят, поют колокола…Воскресный день…Ровно в 7 началась утреня…Звонят к ее началу, к Евангелию, к девятой песне канона…Вся проезжая дорога перед сельской церковью заставлена телегами крестьян из далеких деревень. Каждый двор по очереди дает телегу, и из каждой семьи один человек обязательно, соблюдая очередь, едет в свою приходскую церковь. Все остальные члены семьи, все натощак, в благоговейном молчании спешно занимаются неотложной домашней работой и кормят скот. Детей высылают на дорогу ждать возвращения богомольцев. А в церкви тем временем идет богослужение. Вот звон к часам, потом трезвон к литургии. После чтения Евангелия и сугубой ектеньи начинается ектенья заупокойная. В алтаре батюшка громко читает помянники: «Императора Александра Второго, Императора Александра Третьего (так начинались все деревенские помянники), Марфу, Марфу, Иоанна»… и все прочие имена. Ему вторит, стоя на солее, молодым звонким тенором о.диакон…Поминание продолжается более часа…Все мы, молящиеся, стоим и благоговейно крестимся. Наконец, Херувимская. Стройно поет деревенский хор под управлением доморощенного регента…Звонят к Достойно…И около часу дня Литургия оканчивается. Неспешно расходится народ. Пылят дороги…Богомольцы возвращаются. И, завидя их, бегут домой дети с криком: «Едут, едут!» Домашняя работа прекращается…Все входят в избу, где стол уже накрыт, громко читают «Отче наш» и, стоя, молча, ждут. Входят Богомольцы, крестятся на иконы и приветствуют домашних: «Бог милости прислал…» На стол кладут привезенные из церкви поминальные просфоры. И тогда только все чинно садятся за стол. Так было!
    Милая православная русская деревня! Что ты теперь делаешь?
    (Из книги Монахиня Таисия «Светлые тени»)
×
×
  • Создать...