Светские книги. Что делать с ними?

[Иулиания 6 270]

Гы.. "Войну и мир" начинала читать два раза, но так и не осилила, буксуя где-то на 100 с небольшим странице. Зато взахлеб поглощала Майн Рида, Жюля Верна, Купера, Альфреда Шклярского... Школьная программа отдыхала.

[Апрель 9 365]

Михаил ДУНАЕВ

 

 

 

 

 

«В ЭСТЕТИЧЕСКОМ ОТНОШЕНИИ ЛЮДЕЙ СЕГОДНЯ «ОПУСКАЮТ»

 

 

 

— Наряду с литературой сейчас развивается много других жанров творчества (музыка, кино). Можно ли говорить о том, что роль литературы изменилась в наше время, или, может быть, вообще, о ее кризисе?

 

— Я думаю, что можно говорить о кризисе не только литературы, но искусства вообще, поскольку сейчас интересы общества переориентированы совсем на другие цели. Может быть, я смотрю на все слишком мрачно, но сейчас потребительское общество все более и более укрепляет себя, ну а там, где господствует потребление, нельзя говорить ни о каком подлинном искусстве, потому что в таком обществе процветает то, что называется «попсой». Это понятие универсальное, и относится оно не только к музыке, но и ко всему искусству, соответственно, и к литературе. Маринины, донцовы, акунины — как раз та самая попса, которая сейчас заполонила все и пользуется огромной популярностью, поэтому я бы говорил не столько о кризисе литературы, сколько вообще культуры общества.

 

— Вы издали шеститомник «Православие и русская литература». Была ли реакция на этот труд в светском литературном сообществе (рецензии в газетах и журналах, отклики, критика)?

 

— Специально я не слежу за подобного рода публикациями и читал только то, что случайно попадалось на глаза. Реакция в светском литературном сообществе была, и в основном положительная. Почти все обращали внимание на то, что действительно настала пора такого взгляда на русскую литературу. Просто сложилось так, что мой курс был первый подобного рода: раньше этого делать было нельзя, а теперь можно.

 

— Происходят ли какие-нибудь изменения в литературной светской среде по отношению к христианству, православию, церковности?

 

— Интерес, конечно, возрастает, однако наша либеральная интеллигенция полна гордыни, и с теми, кто начинает входить в Церковь, происходит интересная вещь: критерием оценки православия они делают свое собственное понимание религии. Тезис здесь следующий: «Вот, я считаю так, поэтому это и должно быть православным». Не вероучение, не святые отцы, даже не Писание, а «Я».

Хотя, может быть, это мой личный не совсем удачный опыт общения с интеллигенцией.

 

— Можно ли сейчас говорить о сосуществовании двух художественных литератур: светской литературы и той, которая пишется, покупается и читается исключительно в церковной среде, а продается исключительно в церковных книжных лавках?

 

— Я думаю, что такая постановка вопроса не совсем корректна. Две художественные литературы — это значит два больших потока. А что именно в художественной литературе читается только в церковной среде? Тема произведения сама по себе не определяет характера литературы. Можно писать о Церкви, о священниках, о духовной жизни, но это все равно будет светская литература.

 

Церковное искусство иное, у него совсем другая основа. К церковному искусству относятся, например, жития святых. Это никак нельзя назвать художественной литературой. Любая художественная литература относится к сфере душевной и светской, хотя не исключено, что она может затрагивать проблемы духовные. А то, что, например, книги Ивана Шмелева продаются в основном в церковных лавках, совершенно не означает, что это исключительно церковная литература, просто он писал о церковной жизни.

 

— Какие современные русские писатели, по Вашему мнению, наиболее интересны с точки зрения отражения в своих произведения православного взгляда на жизнь?

 

— Таких писателей — наших современников — очень мало. Я бы назвал Виктора Николаева с его романом «Живый в помощи», Олесю Николаеву (однофамилица Виктора Николаева), Владимира Крупина, который старается писать о духовных темах. Пожалуй, этим можно ограничиться. Наши современные писатели-классики: Распутин, Белов — как-то не особо сейчас заметны. Распутин пишет только небольшие рассказы, Солженицын вообще из художественной литературы ушел, поэтому я и назвал только тех авторов, которые ведут активную творческую работу сегодня. Как видите, их очень немного. Писателей же пост-модернистов, таких как Сорокин, Ерофеев и т. д., существует огромное количество, но, на мой взгляд, их произведения лучше обходить стороной.

 

А, вообще, из авторов прошедшего столетия, для меня на первом месте стоит Иван Шмелев. Он великий писатель, а его произведение «Лето Господне» — литературный шедевр. Далее можно отметить таких авторов, как Василий Никифоров-Волгин, Евгений Поселянин и Борис Зайцев.

 

— Сейчас православные авторы пытаются освоить неожиданные жанры: фантастика, фэнтези, даже детектив. Как Вы относитесь к этим поискам?

 

— Что-то я не припомню настоящих православных писателей, которые работают в этих жанрах. Если вы имеете в виду творчество Юлии Вознесенской, то это не литература, а бездарная графомания. Ее книга «Мои посмертные приключения», конечно, многим нравится по своей тематике, но к подлинной литературе все это не имеет никакого отношения. Вообще, я считаю, что нельзя специально оперировать литературой, как некой приманкой в Церковь, нельзя упоминать имя Божие всуе, с какими-то прагматическими целями.

 

Кроме того, здесь существует очень серьезная проблема. Если человек бездарно, нехудожественно касается каких-то тем, то это вредит самой теме. Я часто вспоминаю строки, написанные одним поэтом еще в начале XX века:

35]

 

Не терпит пустоты искусство,

Жестоко к слабому оно,

Ведь и возвышенное чувство,

С плохими рифмами смешно.

При плохих рифмах смешны даже душевные чувства, а если плохими рифмами, низкохудожественным стилем пишется о духовной реальности, то она становятся посмешищем, — а это уже грех. Сейчас появляется много поэтов, которые пишут очень благочестивые, но совершенно бездарные стихи. Такие произведения вызывают только отторжение и приносят огромный вред. Мое глубокое убеждение — нельзя бездарным литераторам касаться духовных тем.

 

Этот вопрос относится не только к литературе. Давайте всегда смотреть вперед: нужно не только, как делают некоторые, любыми методами привести человека в Церковь, но и заложить в нем некий вкус, культурный уровень. Да, с помощью недостойных методов можно привести человека к вере, но вопрос: к какой вере? Среди неофитов, привлеченных в Церковь «любыми способами» появляется много адептов так называемого «самочинного Православия», которые имеют о Православии совершенно превратные представления, истерически навязывая свои идеи. Именно в этой среде рождаются призывы к канонизации Распутина, Иоанна Грозного и т. д.

 

Возвращаясь к разговору о книгах, скажу, что невысокий культурный уровень, к которому они привыкли, в том числе, и, читая низкопробную, низкохудожественную околоцерковную литературу, не позволяет им в дальнейшем понять подлинную духовность.

 

— Могут ли помочь человеку художественные произведения западных авторов (например, Клайва Стейплза Льюиса или Генриха Сенкевича) прийти к Христу?

 

— Что касается прихода к вере, то это может произойти как угодно. Мне рассказывали, что один человек пришел к Богу, посмотрев балетный спектакль...

 

Конечно, и католики, и, отчасти, протестанты являются носителями все-таки христианкой культуры, и соприкосновение с их литературой может принести некоторую пользу. Я отнюдь не против западной литературы, просто не стоит ей увлекаться и всегда иметь совершенно определенные приоритеты. Их книги могут быть интересны, любопытны, но взгляд католика может настроить нецерковного человека на католическое восприятие христианства. Я не имею в виду то, что некто, прочтя их произведения, сразу же станет католиком. Нет. Это процесс незримый, почти бессознательный: где-то что-то отложилось и начинается постепенный процесс неприятия многого, что есть в православии. Главная опасность здесь в том, что католическая литература настраивает человека на восприятие многого в религии на уровне здравого смысла, который по слову Апостола, очень часто является «безумием» перед Богом (см.: 1Кор.1:21-23).

 

Я не говорю, что вообще не рекомендую ее читать. Но здесь опять уместно вспомнить слова апостола Павла: «Все мне позволительно, но не все полезно; все мне позволительно, но не все назидает» (1Кор.10:23). И поскольку существует так много хорошей православной литературы, которая остается за рамками нашего внимания, то, если есть выбор, с чего начинать нецерковному человеку, конечно, лучше начать со Шмелева или Поселянина, нежели с Льюиса и Сенкевича.

 

— Как Вы думаете, нужна ли хорошая художественная книга о жизни Иисуса Христа, которая может помочь человеку, входящему в храм, лучше понять Евангелие?

 

— Я думаю, что нельзя превращать Евангелие в художественное произведение. Гоголь говорил, что, сколько ни думай, ничего глубже Евангелия не придумаешь. Зачем нужно художественное произведение о Христе? С миссионерскими целями? Понимаете, не все можно разжевывать и класть в рот. В частности, Евангелие нельзя, и, более того, опасно для дальнейшей духовной жизни. Любому писателю, берущемуся за художественное переложение Евангелия, можно сказать: «Кто ты такой, почему ты можешь и дерзаешь соответственно своему пониманию показать то, что в своей полноте человеческому разуму, может быть, вообще не доступно»?

 

На любой свой персонаж автор смотрит всегда свысока. Логика здесь простая: я его автор, творец, я делаю с ним все, что хочу. Можно еще допустить, когда талантливый автор, такой как, например, Лев Толстой, предполагает, что думал в тот или иной момент Кутузов, Александр I, Наполеон. Мы понимаем, что это некая условность, что на самом деле это мысли Толстого, а не Кутузова, и воспринимаем их в зависимости от таланта того или иного автора. Но дерзать вкладывать свои мысли в голову Христа абсолютно недопустимо.

 

— Ваше отношение к экранизации литературных произведений?

 

— Вообще я отрицательно отношусь к экранизациям, потому что перевод языка одного искусства на другой всегда оборачивается потерей. Само слово, которое лежит в основе литературного произведения, то есть построение фраз, синтаксис, ритм, — все это утрачивается на экране. Кроме того, у каждого писателя есть даже свой тембр голоса: у Достоевского один, у Чехова другой. Когда литературное произведение переводится на язык кино, остается только голая схема. Конечно, чем талантливей книга, тем больше остается, однако важнейшие моменты уходят.

 

— Можете ли Вы привести пример такой потери?

 

— Хороший пример — это недавняя экранизация романа Достоевского «Идиот» режиссера Владимира Бортко. В связи с этим мне сразу вспоминается предыдущая постановка «Идиота», которую сделал Иван Пырьев еще в советское время. Пырьевская экранизация уже многое теряла, но все-таки он был мастером, режиссером очень высокого уровня. При полном отсутствии религиозной стороны в экранизации «Идиота» (я думаю, Пырьев ее и не понял), но, будучи очень страстным человеком, он сумел хорошо понять и передать страстную, чувственную сторону героев Достоевского.

 

В новой же экранизации режиссер многое загубил. Он, конечно, профессионал, но ремесленник... Даже актеры, «благодаря» этому режиссеру, во многих моментах играют ниже уровня своих возможностей и не передают того, что написано у Достоевского. Прежде всего, это касается актерской игры Машкова (роль Рогожина). Очень отчетливо просматривается разница в том, как Рогожин ведет себя в книге и на экране. Рогожин (особенно в первых сериях) вышел каким-то безликим и аморфным. И если в дальнейшем его актерская игра более или менее приходит в соответствие с романом, то благодаря только лишь таланту Достоевского, а не режиссера.

 

На мой взгляд, произошел совершеннейший «провал» Настасьи Филипповны. У Достоевского Настасья Филипповна пребывает в состоянии, которое называется надрывом. Пырьев, кстати, очень хорошо понял и почувствовал надрыв героини и передал его, а Бортко не смог этого сделать.

 

Вообще, чтобы экранизировать Достоевского нужно обладать хотя бы частью его таланта или чем-то, что было у Федора Михайловича. Пырьев обладал страстностью Достоевского, поэтому он и сумел показать хотя бы страстность его героев. У Владимира Бортко, видимо, нет ничего, кроме профессионализма, поэтому он просто добросовестно передает сюжет, делает безликую иллюстрацию книги.

 

— Может ли эта экранизация способствовать росту интереса к Достоевскому и его произведениям?

 

— Безусловно, положительная роль всех экранизаций в том, что они обычно вызывают такой интерес. Я хорошо помню, как в пятидесятые годы вышел американский фильм «Война и мир». Это была очень слабая картина, во многом не совпадающая с произведением Толстого, однако у нас резко возрос интерес к этой книге, все стали ее читать.

 

Вообще, у любой экранизации есть и плюсы и минусы. С одной стороны, экранизация выхолащивает содержание литературного произведения, и люди привыкают следить не за тем, ради чего оно написано, а за сюжетом, причем за внешними его сторонами. Но обычно у крупных, талантливых писателей (Достоевский, Чехов и др.) внешний и внутренний сюжеты одного и того же произведения не совпадают, даже доходит до того, что они находятся в противоречии. И вот, при экранизации более или менее добросовестно передается только внешний сюжет литературного произведения, а суть его остается за рамками. Зритель же привыкает следить за этим внешним: кто куда пошел, кому что сказал, кто кого любит или не любит и т. д.

 

Например, Достоевский в черновиках «Идиота» пишет о князе Мышкине: «Князь — Христос». Где вы это видите в экранизации? Да это и невозможно в ней передать! На экране мы видим только две сюжетные линии: Аглая и Настасья Филипповна. Они борются друг с другом. Между ними мечется бедный князь Мышкин. Между Мышкиным и Настасьей Филипповной мечется Рогожин и т. д. Одно дело, мы бы не знали, чем все это закончится, но произведение «Идиот» очень известное, и дело не в том, чем закончится сюжет, а что за ним стоит. Экранизация этого показать не может, поэтому она серьезно понижает уровень восприятия зрителем авторского замысла.

 

Вторая сторона экранизаций — положительная. Они, безусловно, привлекают внимание к самому литературному произведению, вызывают желание его прочесть. Поэтому, если бы вы меня спросили, надо ли экранизировать то или иное литературное произведение, я бы не ответил ни однозначно «да», ни однозначно «нет». Но если уж такое событие происходит, всегда хотелось бы, чтобы постановку делали как можно более талантливые люди.

 

— Какой же смысл вкладывал Достоевский в роман «Идиот», что стоит там за внешними событиями такого, что не смогла и, наверное, не сможет передать экранизация?

 

— У Достоевского в этом романе не случайно упоминается картина Гольбейна «Мертвый Христос», копия с которой висит дома у Рогожина. Из воспоминаний Анны Григорьевны (супруги писателя) мы знаем, как воспринял ее Достоевский, будучи в Базельской картинной галерее. Он говорил, что от такой картины вера может пропасть. Вот эта проблема веры, ее прочности или, говоря словами Достоевского, проблема возможности потерять веру в Бога и стоит в центре романа «Идиот». Когда Федор Михайлович работал над «Идиотом», он несколько раз записывал в черновиках: «Князь — Христос», то есть князь Мышкин — это князь Христос. Как это понимать?

 

Незадолго до выхода в свет романа «Идиот» французский писатель-позитивист Ренан выпустил книгу под названием «Жизнь Иисуса Христа». Для Ренана была чужда вся религиозная, духовная сторона Евангелия. В своей книге он осмыслял жизнь Иисуса как жизнь простого человека, именно обыкновенного человека, а не Сына Божиего, Истинного Бога, воспринявшего на Себя всю полноту человеческой природы. И тем не менее Ренан утверждал, что этот обыкновенный человек — спаситель мира.

 

Роман «Идиот» вполне можно назвать ответом Ренану. Для Достоевского очень важно было донести до читателя ту основополагающую мысль христианства, что полнота истины — это богочеловеческая полнота личности Христа Спасителя. И вот в «Идиоте» Достоевский проводит своеобразный эксперимент: а что будет, если на земле появится такой ренановский человек-Христос (именно как человек, а не как Сын Божий)? Сможет ли он повлиять на весь мир?

 

Вот почему в подготовительных материалах к роману Достоевский называет князя Мышкина — князь Христос. Действительно, князь Мышкин живет по своим особым законам (значение слова «идиот» обычно неправильно воспринимается; изначальное его значение — частный человек, живущий по собственным особенным правилам, не совпадающим с правилами общества).

 

Жизненные правила и законы князя Мышкина — это Божии заповеди. Здесь мы переходим к основной мысли романа — если на земле появится человек со всеми качествами Христа, но не Сын Божий, то жизнь его просто уничтожат. Это и есть ответ Ренану. Христос мог спасти мир только будучи богочеловеком, только полнотой Своей личности. Или, по-другому, спасет мир не просто тварная красота сама по себе, которая дана нам в чувственных ощущениях, но красота тварная, неразрывно соединенная с Божеством. То есть опять же речь идет о полноте личности Иисуса Христа (Достоевский прямо пишет: «Христос — красота человеков»). А когда красота оторвана от Бога — она губит и других и себя. Это относится к красоте и Настасьи Филипповны, и Аглаи, и, конечно, губит себя неполная красота князя Мышкина. Он прекрасный, положительный герой, но он не может спасти мир, потому что он только человек.

[Андрей Ъ 431]

Михаил ДУНАЕВ

 

Этот вопрос относится не только к литературе. Давайте всегда смотреть вперед: нужно не только, как делают некоторые, любыми методами привести человека в Церковь, но и заложить в нем некий вкус, культурный уровень.

Прекрасный текст. Спасибо!

[Ника 1 837]

«Нужно иметь ввиду важное замечание архим. Софрония (Сахарова), что с точки зрения христианской аскетики в своей основе светская и духовная культура противоположны: духовность стремится к простоте, связанной с очищением сердца; светская культура, наоборот, основой своей имеет сложность, изощренность, возрастание проблематики, при этом «и демонические образы, и образы, творимые самим человеком, могут влиять на людей, видоизменяя или преображая их».

 

Самое важное при этом заключается в том, что этот демонизм может быть скрыт от автора литературного произведения, - он является проводником зла и даже не подозревает об этом. Эта мысль постоянно подчеркивается оптинскими старцами: литературное творчество является источником как света, так и тьмы, его религиозные ориентиры часто не определены, «движутся по направлению сердечного вдохновения, неясного, безотчетного, душевного, а не духовного <...> сочинение есть непременная исповедь сочинителя, по большей части им не понимаемая» (прп. Иосиф (Литовкин)).

 

Эта мысль имеет большое значение по отношению к творчеству Л.Н.Толстого: складывается впечатление, что отдельные отрывки его религиозно-философских трактатов носят характер явной одержимости, чему сам писатель никакого значения не придавал. В то же время, стремясь к простоте, он превращал простоту в опрощение, упрощение, дурную прямолинейность, так как только простота одухотворенная, пронизанная Духом Христовым, может стать для человека источником духовной пользы. <...> Насколько в ранних его произведениях силен свет, радость, способность видеть жизнь глазами очень молодых людей, настолько в поздних, особенно в «Воскресении», видно отчаяние, которое невозможно исчерпать никакими моральными силлогизмами»...

 

Из книги свящ. Георгия Ореханова «Русская Православная Церковь и Л.Н.Тостой: конфликт глазами современников»

[Мария Ш 2 617]

Люди добрые, вы посоветуйтесь или самостоятельно решите для себя, что вам из книг оставить для себя, а что отставить. Отставленное можно предложить нам, форумчанам, например. Если глянется что-нибудь, то и купим или примем в дар..

[Иулиания 6 270]

Внушительную часть фантастики, которая, впрочем, покупалась в детстве не понятно для чего и осталась непрочитанной, была совсем недавно свезена в городскую бибилиотеку. Приняли книжки задаром с радостью. Приключенческий жанр остался стоять на книжной полке дома. Выросла на нем и как-то не смогла расстаться с такими книгами. Часть вовсе ненужной для души литературы похоронила в печке.

[Владимир Восхищённый 547]

Внушительную часть фантастики, которая, впрочем, покупалась в детстве не понятно для чего и осталась непрочитанной, была совсем недавно свезена в городскую бибилиотеку. Приняли книжки задаром с радостью. Приключенческий жанр остался стоять на книжной полке дома. Выросла на нем и как-то не смогла расстаться с такими книгами. Часть вовсе ненужной для души литературы похоронила в печке.

Юля, то фотографии бывших лет удаляете, то книги к чему бы это? Неуж-то к заново рождению?

[Николай.. 1 470]

Я когда учился в школе, то у нас в Кировской области была популярна книжка Антонины Голубевой "Мальчик из Уржума", о детстве и юности Сергея Мироновича Кирова. В 80-е годы прошлого века были даже такие юмористы в Обкоме комсомола Кировской обл., что посылали стройотряды из г. Кирова в г.Нальчик, с намёком на название этой книги.