Оптинские встречи

[Лариса Larissa 329]

Слава Богу, Наташа, с Вами Ангел-Хранитель!

[Гость Татьяна]

Наташа, спасибо за призыв к трезвению.

[Mаргаритка 611]

Наташа, )) просто поражаюсь, как Вы выдержали все это! Но "схимник" еще понятно, а вот "Владыка"(заметь, не "архиерей")))

Не знающий и неразбирающийся в таких типах, врял ли устоял перед этим искушением)

[Natasha 1 662]

Наташа, )) просто поражаюсь, как Вы выдержали все это! Но "схимник" еще понятно, а вот "Владыка"(заметь, не "архиерей")))

Не знающий и неразбирающийся в таких типах, врял ли устоял перед этим искушением)

 

Не думаю, что без Божьей помощи я смогла избежать этих искушений. Не зря же говорят, что в Оптину никто сам не приезжает: его всегда приводят хозяева - Богородица и старцы Оптинские. Вот они, пожалуй, и были в тот момент рядом

[Гость Елена]

Рассказ Ольги Рожнёвой "В гостях у матушки Сепфоры" - чудесный рассказ! Никаких фантазий, а только воспоминания матушкиных чад о старице. Благодарю автора за это чудо! "Оптинские встречи" - также стали очень популярны среди православных читателей. Я разделяю восторг автора от Оптиной и её любовь к ней. Любовь Ольги Рожнёвой к Оптиной передаётся её читателям - вот в чём секрет популярности книг этой уже известной писательницы. Её рассказы разошлись по многим православным сайтам. И книги её нарасхват в православных магазинах. Они все имеют гриф Издательского совета РПЦ и написаны, кстати, по благословению Оптинского духовника.

 

 

К сожалению, у талантливых людей бывают  завистники и недоброжелатели. И что-то мне подсказывает, "Галя", что я про Вас слышала. Только на самом деле Вы - никакая и не "Галя"...<br><br>Когда автор пишет о почтении к Оптинским старцам, она, что - должна это писать неуверенно, что ли? Типа, не знаю, может, я и почитаю Оптинских старцев? И в её рассказах совсем нет сплошных восторгов, а есть и радости, и скорби, и удивительное умение передать свои чувства читателям. После  рассказов Ольги Рожнёвой - на душе светло!<br><br>По поводу слов автора "Каюсь на исповеди в тщеславных помыслах". Святые Отцы не только не запрещали упоминать об исповеди, но иногда и принимали общую исповедь, иногда благословляли каяться прилюдно, а в первые века христианства вообще каялись только перед всей общиной. Вот рассказ из жизни протоиерея, отца Александра Ельчанинова в передаче митрополита Антония:<br>" В 20-х годах были съезды молодежи во Франции. И на одном из этих съездов был офицер, который участвовал в Первой мировой войне и в гражданской, и который пришел к нему на исповедь. И он сказал: «Отец Александр, я могу вам исповедовать всю свою жизнь, я ее продумал, я знаю, что в ней злого, не приемлемого ни для Бога, ни для людей, но раскаяния у меня никакого нет. У меня сердце каменное, я ничего не чувствую. Я могу вам дать перечень грехов, но они для меня просто пустые слова». И отец Александр ему сказал вещь, которая требовала большой духовной глубины и смелости человеческой. Он сказал: «Я тебя слушать не буду. Завтра я буду служить литургию. Перед литургией, когда весь съезд молодежи будет собран, ты выйди перед царскими вратами и скажи, что вот, отец Александр не принял моей исповеди, потому что во мне нет покаяния и мне велел, или вернее посоветовал, исповедоваться перед всеми вами в надежде, что вы мне поможете». И он начал исповедь свою. Он ожидал, что когда он начнет говорить о своих грехах, весь съезд окаменеет и как бы от него отойдет или как-то внутренне его начнет отталкивать. И вдруг он почувствовал, что весь этот съезд молодежи открылся состраданием, болью души, разверз объятия свои, и он был так поражен этим ответом съезда, ответом множества молодежи, которое готово было его принять, несмотря на всю его греховность, что он разрыдался и всю свою исповедь мог сказать уже со слезами и получить разрешительную молитву о грехах истинно исповедованных.<br>И эта практика была древней Церкви. Мы теперь исповедуемся лицом к лицу со священником. Но в ранние годы не так было. Я помню рассказ о том, как тогда собиралась община, и человек исповедовал свои грехи перед общиной. И только если община могла сказать: да, мы готовы и мы в состоянии принять его на свои плечи, какой он есть, греховный, не потому что он вдруг чудесно изменился от того, что он нам открыл свою жизнь, — только тогда священник мог ему объявить прощение от Бога. Иначе они продолжали молиться до момента, когда созреет и община и кающийся".

 

[Гость Гость]

Отличный рассказ! И Ракитки знакомы не понаслышке, православное кладбище...

Рассказ хороший. Только про Оптину в нём ничего нет, кроме желания Марии Дегтярёвой туда поехать. Пожалуйста, не противопоставляйте авторов, это некорректно.

Мне вот гораздо больше нравятся рассказы Ольги Рожнёвой, но это не повод обижать другого автора. Если мне вдруг не понравятся чьи-то статьи, я просто не буду их читать.

[Tampy 3 135]

Завещания оптинского старца Феодора

21/3 сентября 2003 года монастырский колокол возвестил о кончине Оптинского старца игумена Феодора (Трутнева).

Проживал он в Оптиной с начала ее открытия, прикрывая свою высокодуховную жизнь легким таким юродством. Подавая благословение встречным людям, Старец не дозволял целовать руку. Какой-то смельчак однажды спросил его:

- Батюшка, а почему Вы не дозволяете поцеловать вашу руку?

- А скажите, пожалуйста, - отвечал Старец, - Вам что, мало святых мощей? Вот, идите к мощам преподобных старцев и прикладывайтесь, а я Федька-дурак. Зачем Вам моя, простите за нескромность, грязная рука?

Иногда Старец мог так ответить на просьбу о молитве:

- Батюшка помолитесь.

- И сами не ленитесь. А какая у Федьки молитва? Один поклон на всю кровать. Вы сами с усами, молитесь сами.

Старец частенько тайно указывал на грехи ближним, что бы этим побудить их к очищению через покаяние.

 

Пришел к нему как-то молодой паренек с чувством собственного достоинства. А таких, как известно везде хватает. И стал он прямо-таки с порога хвалиться своими успехами. Отец Феодор выслушал его по-отечески, внимательно, а потом сказал:

- Молодой человек, когда я был юношей и жил в деревне, то там были двое мужиков: отец и сын. Выйдут они бывало на луг и косят траву. А у них это здорово получалось, да только вот, никто не хвалил. Тогда они остановятся, посмотрят друг на друга, и давай причитать: "Ай да мы, а нас не хвалят, ай да мы, а нас не хвалят..."

И тогда паренек понял, что это про него притча и стал просить прощения за свое балагурство.

Отец Феодор был человек непростой. Это в Оптиной знали все от мала до велика. Он мог и с начальством пошуметь, когда видел какую несправедливость. И все-таки за его необычным для окружающих поведением скрывался высоко духовный мудрец-целитель. Говорят, что келья Старца была просто завалена сухими травами. Этими травами он лечил болезни.

- Бывал у меня в гостях один схимник, - вспоминал о. Феодор, - так вот он говаривал: "хочешь быть здоров, позабудь про докторов".

Именно о. Феодор, как говорится, всегда был на передовой. Он врачевал души и при этом больше помогала молитва старца, чем травы.

Как-то брат Д. сильно заболел. Идет из лазарета, а навстречу ему о. Феодор.

- Веселей, веселей, - поприветствовал унывающего брата Старец. - Девясил придаст Вам сил. Зайдите ко мне вечерком, я Вам дам щепотку. Травки - лучший друг человека.

Брат вечером заглянул к Старцу и обомлел. Чего тут только не было. Вся келья завалена мешками, коробками, разными вещами, свободным оставался только узкий проход к кровати. Тем не менее Старец быстро обнаружил лечебный корень, затем он открыл книгу, прочитал басню И.А. Крылова, в которой говорилось, что у сильного всегда бессильный виноват и, объяснив, как надо заваривать, вручил больному брату народное средство. Когда же тот пришел в келью, то почувствовал себя совершенно здоровым.

Отец Феодор видел корень всякой болезни в духовном недомогании. Таким он запомнился многим. За всей внешней строгостью Старца нельзя было не заметить его особенной любви к ближним. Практически нет ни одного человека, живущего в Оптиной, который так или иначе не пересекался с ним, и все вспоминают о Старце с любовью и благодарностью.

Оптину называют страной чудес и можно вести бесконечные рассказы о примерах прозорливости старца, но мы остановимся пока и расскажем лишь о блаженной кончине Сарца.

Бог открыл ему день его перехода в вечную жизнь. Рассказывают, что где-то за неделю до смерти о. Феодор сказал благочинному:

- Десять лет живу в этой келье, пора уже и в другую перебираться.

- Ну что ж, я поговорю с отцом Наместником, чтобы Вас перевели, - сказал о. Благочинный.

- Поговорите, обязательно поговорите, - просил Старец.

Вскоре о. Феодор занемог. За день до отшествия из этого мира его переносили в лазарет. Мы тогда стояли на порожках Владимирского храма и любовались Оптинскими видами. Вдруг увидели, как из братского корпуса понесли кого-то на носилках "вперед ногами". Обычно так выносят покойников и потому, стоявшие неподалеку паломники, крестились, снимая головные уборы.

Когда носильщики сравнялись с нами, то мы увидели на одре о. Феодора. Правая рука его была запрокинута за голову. Стало понятно, что Старец жив. Все облегченно вздохнули. В левой руке старец держал свой деревянный посох, с которым никогда не расставался. Говорят, что о. Федора было велено перевести в лазарет, а тот уговорил братью нести его вперед ногами, объясняя, что монах есть покойник, и потому нести его необходимо именно так. Старец лежал на носилках в благодушном состоянии, выказывая свое пренебрежение к этой временной тленной жизни, о продлении которой так много заботимся мы, грешные.

В монастырском лазарете о. Феодор отказался от уколов и таблеток.

- Батюшка, может укольчик все-таки сделаем? - настаивал врач, - и станет легче.

- Ничего не надо, - отвечал старец, - завтра будет совсем легко.

И, действительно, на следующий день старца особоровали, он причастился и мирно отошел к Богу. Умер тихо, спокойно и легко. До самой смерти был в полном сознании, но только юродствовал как всегда.

- Келью-то мою закрыли?

- Да, не волнуйтесь, батюшка, закрыли.

- Закройте обязательно и простите мою худость.

Через три дня деревянную келью-гроб Старца закрыли и погребли на монастырском кладбище.

 

[Irinka75 1 036]

СпасиБо за рассказ..Очень понравилось. А откуда это?

[Мариша39 188]

С так называемым "владыкой" я тоже встречалась. Это было в июне 2008 года, в мой первый приезд в Оптину. Все точь в точь, как описала Natasha. Сначала он подошел, заговорил, звал с собой, а через пару часов, когда я шла на источник, он садился в машину, с ним была старушка в монашеском облачении, опять звал с собой. Слава Богу, что у меня не хватило смелости=глупости с ним поехать. История более чем подозрительная.

Tampy, спасибо за рассказ про о.Феодора, очень интересно!

[Natasha 1 662]

"За каждый квадратный сантиметр"

 

С замиранием сердца слежу за четкими и выверенными движениями матушки Людмилы: внесла в журнал паломников мои паспортные данные, открыла тетрадку со схемами заселенности келий и назначенными послушаниями. Вот теперь решится моя судьба на ближайшие несколько дней.

 

«В храм пойдешь?» - внимательно смотрят на меня карие спокойные глаза. Я знаю, что этот вопрос задан исключительно из вежливости и тактичности. В монастыре не принято торговаться – где нужна сейчас помощь, туда и отправляют.

В голове мелькнуло две мысли: «слава Богу, что не трапезная» и «жаль, что не прачечная». Значит - такова воля Божия. Отвечаю утвердительно и иду за сопровождающей сестрой в приготовленное мне жилище.

Послушание в храме тоже имеет свои достоинства. Во-первых, начало послушания – после обеда. То есть первая половина дня свободна, а это многого стоит. Можно успеть помолиться на ранней литургии, затем – на акафисте; потом при желании еще успеть погулять или окунуться в источнике. А можно просто выспаться и сходить на позднюю литургию. (Удивительно, но я еще ни разу в жизни не была в Оптиной на поздней литургии).

Самое главное правило при выполнении любого послушания – это умение слушаться. Иногда кажется, что ты лучше знаешь, как сделать, потратив меньше сил и энергии, и при этом усовершенствовав качество выполняемой работы. Но опыт показывает, что в конечном итоге это вовсе не так. Возглавляющие ту или иную часть монастырской работы имеют гораздо более профессиональные представления, выработанные годами.

Старшая по уборке храмов в Оптиной – Елена. Уже второй десяток лет она возглавляет эту ежедневную кропотливую, но очень важную и нужную работу. Для начала мне было поручено очистить все, стоящие с правой стороны, подсвечники в Казанском храме. Надо признаться, что работа эта не из легких. Постоянные приседания очень ощущались утром следующего дня. Но, как оказалось, самое большое испытание меня ждало впереди.

После доброго десятка подсвечников мне было поручено очень важное задание по очистке от воска полов. До сих пор не знаю, как называется это страшное орудие для соскребания воска, но напоминает оно металлический совок на огромной ручке, как у швабры. Увидев мое изумление и непонимание, как обращаться с этой штуковиной, Елена ловким движением продемонстрировала ее в действии. Мастер-класс произвел на мой слух шокирующий эффект: я поняла, что катастрофически не переношу звук металла по полу! Получив в руки чудо-скребок, я чуть не плакала от безысходной жалости к себе. Однако, немного поразмыслив и решив, что наибольшее количества воска консолидируется рядом с непосредственным объектом воздействия, пошла очищать резиновые подставки под подсвечниками. Звуковой эффект был гораздо приятнее и я даже немного повеселела. Но облегчение было недолгим. Спустя несколько минут я услышала строгий голос Елены: «Ты что, как с металлоискателем ходишь по храму? Я же тебе показала, что надо каждый квадратный сантиметр пройти». Превозмогая давящие грудь слезы, я вынуждена была вопреки своим ощущениям выполнять эту работу. Но надо сказать, что именно в такие минуты отчаяния и обретается долгожданная близость Бога. Вот так день за днем, по сантиметру мы и проходили школу смирения и послушания.

Так уж вышло, что больше в уборке храмов я не участвовала, но те несколько дней, проведенные на этом спасительном послушании, безусловно принесли свои плоды. Теперь я совершенно иными глазами смотрю на людей, убирающих храмы. Ну а когда вижу в руках подвижника «страшное орудие» по чистке воска, тут поднимается целый букет чувств уважения и благодарности за их нелегкий труд во славу Божию!

 

[Татиана. 1 983]

Наталия,сердечная благодарность вам за рассказы,так тепло на душе стало.В моей жизни,к сожалению пока не было еще послушаний,теперь имею представление о таковом.Храни вас Господь и Матерь Божия.

[Tampy 3 135]

Так уж вышло, что больше в уборке храмов я не участвовала, но те несколько дней, проведенные на этом спасительном послушании, безусловно принесли свои плоды. Теперь я совершенно иными глазами смотрю на людей, убирающих храмы. Ну а когда вижу в руках подвижника «страшное орудие» по чистке воска, тут поднимается целый букет чувств уважения и благодарности за их нелегкий труд во славу Божию!

 

А мне очень нравится за подсвечниками ухаживать, какое-то особое чувство сразу охватывает перед каждой иконочкой.

[Гость Наталия]

С праздником Рождества Христова всех православных братьев и сестер! С праздником и мою любимую Оптину! и ее насельников! Так чудно, а ведь я совсем недавно побывала на твоей, Оптина пустынь, земле...Стояла в Твоих храмах на службах, испытала Пасхальную радость в часовенке новомученников...Господи , спасибо Тебе за милость ко мне грешной. Моя мечта сбылась. Как Господь незримо ведет нас, детей своих неразумных, по пути жизненному и духовному....Сколько было радостных встреч и подарков.. Сколько радости!!! Уехать в канун Нового года 31.12 из дому, 16 часов пути через границу(мы ехали с группой паломников с Украины) ....многим это непонятно. Но я просила у старчиков Оптинских и новомученников помощи и они привели меня грешную к себе, чтобы даровать неимоверную радость и утешение... Слава Богу за все!

[Мариша39 188]

Да, знакомо послушание в храме. Я до сих пор не могу понять - почему сначала моют пол, а затем скребут, а не наоборот? И не успевали на крестный ход...

[Natasha 1 662]

И не успевали на крестный ход...

 

Кстати да. Это, пожалуй, было самым обидным в дневном графике

[Алла Ник. 221]

А мне очень нравится за подсвечниками ухаживать, какое-то особое чувство сразу охватывает перед каждой иконочкой.

Точно-точно

[Апрель 9 365]

Крест из шишек.

Оптинские истории

 

 

Ольга Рожнёва 12 января 2012 г. Источник: Газета Эском – Вера

Благословенная Оптина! Как много страждущих, больных душой и телом, находили приют в твоих стенах! Тебя величали духовным оазисом, обителью израненных душ… И сейчас продолжают притекать к тебе страждущие в поисках утешения и спасения. И слова оптинского старца Иосифа звучат так, будто сказаны они не в девятнадцатом веке, а сегодня, сейчас: «Верую в то, что каждый приходящий в Оптину пустынь в крайней своей потребности найдёт удовлетворение милостью Божией… за молитвы великих наших отец».

 

Обитель великих старцев, утешителей земли Российской, ты восстала из руин. Тебя уничтожали, стирали с лица земли, разрушая твои храмы, разбивая колокола, разоряя кельи старцев и даже их надгробия, терзая святую землю гусеницами тракторов, чтобы уничтожить, стереть даже память об Оптиной пустыни.

А ты воскресла, возродилась и снова принимаешь в свои объятия странников земных. И преподобные старцы оптинские – вчера и днесь – с нами! Слышат молитвы и отвечают на них!

Когда надгробия старцев разрушили, а могилки сровняли с землёй, люди продолжали притекать к месту их упокоения, молиться и плакать. Елена Станиславовна, будущий экскурсовод краеведческого музея, а тогда ещё просто молоденькая девушка, приехав в Оптину в восьмидесятые годы, увидела на месте бывших могилок ровную траву. Но на этой траве, на месте упокоения оптинского старца Амвросия, был шишечками выложен крест. И люди приезжали поклониться старцу.

Через несколько месяцев Елена снова побывала на могиле. Шишечек уже не было, но крест был выложен камушками. Так и продолжалось. Безбожники снова и снова пытались стереть из памяти людей и с лица земли святые могилы, а верующие приходили и вновь обозначали места упокоения старцев. В следующий раз Елена не увидела ни шишечек, ни камушков. Но крестик на могилке преподобного Амвросия снова появился. Теперь он был из песка.

Когда Елена вошла в скит, то не увидела никакой ограды, здесь жили обычные мирские люди. Они жили прямо в храме преподобного Льва Катанского, а в храме святого Иоанна Предтечи был музей. По стенам храма развешаны портреты Толстого, экспозиции краеведческого музея, а в алтаре поставили рояль из бывшего имения Оболенских.

Советской власти было ненавистно даже само имя Оптиной пустыни – когда-то на заседании оптинской (!) ячейки РКП(б) даже решался вопрос о переименовании монастыря в посёлок имени А. В. Луначарского. Гиды проводили экскурсии на тему «Реакционная сущность оптинского старчества». Рассказывали о том, как вредно призывать народ к смирению, кротости и терпению. О том, как мешает вера в Бога прогрессу человечества. В перевёрнутом безбожном мире добродетели превращались в недостатки.

Комсомольский вожак Михал Михалыч, историк по образованию, водил большие экскурсии и громко ругал монастырь и монахов, цитируя письмо старца Амвросия, в котором он будто бы призывал монахинь «стрелять, стрелять и стрелять в крестьян, рубивших дрова в монастырской роще».

Елена слушала и поражалась: неужели оптинские старцы на самом деле были так кровожадны, так опасны для этого самого прогресса человечества?

А экскурсоводы, после того как озвучат официальную версию про старцев, потом шёпотом делились с людьми настоящими историями про них: какими милостивыми они были, как жалели народ, как молились за страждущих, исцеляли души и тела.

И Лена не знала, чему верить. А потом ей удалось чудом прочитать настоящее письмо старца Амвросия, в котором батюшка успокаивал монахинь:

«Слышу, что ты скорбишь много о том, что вам много стужают N лесные татие; не только рубят ваш лес, но ещё и угрожают разными угрозами. Противу таких угроз противопоставим псаломское слово: “Господь просвещение наше и Спаситель наш, кого убоимся? Господь защититель живота нашего, от кого устрашимся?.. Аще ополчится на нас полк, не убоится сердце наше: аще возстанет на нас брань, на Него уповаем. И паки: Живый в помощи Вышняго в крове Бога Небеснаго водворится... Яко на Мя упова, и избавлю и... воззовет ко Мне, и услышу его: с ним есмь в скорби, изму его и явлю ему спасение Мое».

Всё это пишу тебе для того, чтобы ты не унывала и паче меры не скорбела и много не устрашалась от угроз лесных татей, приходящих во множестве с топорами».

А потом Лена познакомилась с послушником Вячеславом, ныне оптинским иеромонахом Михаилом, и с нынешним игуменом отцом Мелхиседеком. И отец Мелхиседек называл таких экскурсоводов, как Михал Михалыч, агентами брехинформбюро. А послушник Вячеслав стал давать Елене книги. Те самые, которые привели его самого в Оптину. Так Елена и стала глубоко верующим человеком.

Сам послушник Вячеслав впервые приехал в Оптину в восемьдесят втором году. Вот как это случилось. Как-то вечером взял он в руки книгу Концевича об Оптиной пустыни. Хотел немного почитать. А закончил читать под утро. И спать уже не лёг. А отправился на самую раннюю шестичасовую электричку, которая шла из Москвы в Калугу. Он просто не мог остаться дома, когда открылся перед ним чудесный мир Оптиной пустыни. Старцы оптинские позвали. И он услышал этот зов и пошёл за ним. Пошёл, да так и остался в Оптиной, и живёт отец Михаил в скиту вот уже двадцать лет.

Когда приехал в первый раз, то спрашивал у местных жителей дорогу в монастырь, а они удивлялись и не могли ответить. Какой такой монастырь? И молодой паренёк Вячеслав шёл через луга, сквозь сосновый бор. Стояла летняя жара, паслись на лугах коровы, свежестью тянуло от Жиздры.

А когда он вошёл в скит – почувствовал благодать этого места. Казалось, старцы только что были здесь. Не прошло и пяти минут, с тех пор как вышли они куда-то. Но вот-вот вернутся… Удивительная тишина и умиротворённость притягивали. Позднее Вячеславу расскажут, что до 1964 года в скиту было эхо. Необычное эхо. А потом в скит приехали рабочие, здесь открыли реставрационные мастерские, запахло сигаретами, послышалась брань – и эхо исчезло…

Вообще, местные жители иногда сталкивались с необъяснимым. Так, соседи послушника Вячеслава, семья мирян, не разрешали ему ходить в келью со стороны своей комнаты, то есть со стороны скита, и ему приходилось обходить окольным путём, чтобы попасть домой. Отец Михаил вспоминает, как возмущались его соседи, случайно увидев входящего в их комнату высокого монаха в очках. Они шли с работы и, увидев этого монаха, бросились за ним:

– Безобразие! Мы на работе, а тут монахи по нашей комнате ходят!

Однако, войдя в помещение, никого там не обнаружили... А отец Михаил хорошо знал, что комната эта была когда-то келией старцев: сначала Макария, затем Илариона, Анатолия (Зерцалова) и, наконец, Варсонофия. Старец Варсонфий был высокого роста и носил очки...

Я слушаю этот рассказ и вспоминаю, как осенью побывала во Введено-Оятском монастыре, что расположен недалеко от обители преподобного Александра Свирского. Этот монастырь также был закрыт и заселён колхозниками. Не верящие в жизнь после смерти, новые насельники не могли объяснить, что происходит: видели монахов, ходящих по обители, из разрушенных храмов доносилось пение. Это вызывало страх, да и вообще жизнь на территории разорённой обители была нелёгкой, случались и самоубийства. И когда в восьмидесятые годы был построен новый посёлок, большинство непрошенных квартирантов с радостью покинули Введено-Оятский монастырь.

В Оптиной пустыни страха люди не испытывали. Может быть, преподобные старцы оптинские так жалели людей, что молились даже за осквернителей?

Одна местная жительница, Клавдия Хрущёва, жила в келье, где принимал страждущих великий оптинский старец Амвросий. Когда в восемьдесят седьмом году монастырь вернули Церкви, в Оптину приехали первые послушники и монахи. Они стали просить Клавдию пустить их в келью старца Амвросия, чтобы помолиться и поклониться хоть стенам домика, где жил батюшка.

Клавдия пускала молиться, но сама была неверующим человеком. Хоть и крещена была, но даже крестика не носила. Лежал он у неё где-то в шкафу. Оптинские старцы ей также были неинтересны, она никогда и портретов их не видела... Только болела Клавдия тяжело. Была у неё астма. И вот как-то началось ухудшение, приступ шёл за приступом, и она даже ночью спать не могла. В одну из бессонных ночей, во время тяжёлого приступа, Клавдия увидела старенького монаха в белом балахоне. Он ласково посмотрел на больную. А потом назвал её по имени, так, как когда-то звала её любимая мамочка:

– Клава, надень крест!

Клавдия послушно стала искать крестик, нашла и надела. И приступ прекратился. Она смогла уснуть. А проснувшись, почувствовала облегчение болезни. Когда рассказала послушникам о стареньком монахе в белом балахоне, они принесли ей портрет преподобного Амвросия кисти художника Болотова, где старец как раз в таком балахончике изображён. И Клавдия узнала явившегося ей старенького монаха.

Крестик она больше не снимала, вскоре причастилась впервые в жизни, и после этого болезнь отступила. И жила Клавдия Хрущёва очень долго.

Преподобные отцы наши, старцы оптинские, молите Бога о нас!

 

Ольга Рожнёва

[Екатерина 2 337]

Большое спасибо! Очень люблю рассказы Ольги Рожневой!

[Наташа Белочкина 6 120]

Мир вам, братья и сестры!

не знаю выкладывался ли здесь рассказ Ольги Рожневой про Лёшку-тюфяка, но эта история пробрала меня до мозга костей, поэтому, не могу не поделиться со всеми, кому ещё не сподобилось прочесть!

 

"Лёшка-тюфяк"

 

На послушании в паломнической трапезной Оптиной пустыни пришлось мне как-то близко общаться с одной паломницей. Она приехала в монастырь на пару недель, как говорится, потрудиться и помолиться. Хоть и была Татьяна значительно старше меня (лет около шестидесяти), но общались мы с удовольствием, так сблизились, что поделилась она своими воспоминаниями. Так бывает: вдруг прильнёт душа к душе, понравится случайный попутчик или сосед по краткому отпуску, и поведаешь ему то, что, возможно, не решился бы рассказать человеку из твоей постоянной, повседневной жизни... Было начало лета, и мы с Таней каждый день ходили на источник святого Пафнутия Боровского, греясь в лучах солнца и любуясь оптинскими соснами-великанами. Как-то раз впереди нас шла мама с двумя малышами: один постарше, другой помладше. Разница между ними была года в два, но старший вёл младшего за руку и опекал его. Таня задумчиво наблюдала за ними, а потом, вздохнув, сказала:

– Старший-то заботливый какой. Добрый! Прямо как мой Лёшка. Лёшка-тюфяк...

– Тань, а кто такой Лёшка? И почему тюфяк?

И Таня рассказала мне эту историю, которую я и передаю вам, изменив по её просьбе имена героев.

***

 

Таня жила в престижном районе, в прекрасной квартире, доставшейся ей по наследству от родителей – папа её был профессором, доктором медицины, а мама домохозяйкой. Родители умерли, и Таня осталась одна. Правда, держала в доме пёсика Дика. Она не стала врачом, как мечтали её родители, но любила свою профессию ветеринара, много работала и особенно не скучала.

Семья Лёши жила в квартире напротив, и жизнь их проходила на глазах Татьяны. Папа и мама занимались бизнесом, владели фирмой. Оба высокие, спортивные, подтянутые, деловые. И жизнь у них была такая же деловая, успешная. У обоих престижные машины, оба ходили в фитнес-центр, следили за собой. Круг друзей ограничен – такие же деловые современные люди, в основном партнёры по бизнесу. То есть те, с кем дружить полезно. В общем, девизом этой семьи был лозунг: «Карьера, бизнес, успех».

В семье росли два сына: старший Лёша и младший Дима. Дима хорошо учился, всё схватывал на лету, был спортивным, подтянутым, ловким – похожим на родителей. И по жизни шёл так же, как они: умел ладить с учителями, одноклассниками. Смекалистый, шустрый – в общем, успешный, весь в родителей. А вот старший Лёшка явно портил репутацию семьи: был ни то ни сё... Учился так себе. Биологию любил, а вот по русскому языку тройки получал, всё никак не мог с запятыми управиться. Бывало, Димка его учит: «Так ты спиши диктант-то у соседа!» А тот только улыбается. Медлительный, неспортивный, добродушный. Да вдобавок полноват – и непонятно, как такой мог родиться у спортивных Игоря и Ирины. Дома его звали Лёшка-тюфяк. А иногда и покрикивали на него: «Ну, что ты еле двигаешься, тюфяк ты этакий!» Или упрекали: «Сын, ну почему ты такой тюфяк-то? Ты же в жизни так ничего не добьёшься!»

Не то чтобы они его не любили, но чувствовали какую-то досаду за своё неудавшееся чадо, переживали за его будущее. А Лёшка только молчит да улыбается, всё книжки читает.

Ирина иногда в разговоре с соседкой жаловалась на своего старшего, так выпадавшего из семейного стиля. Другие дети как дети: спорт, развлечения, а этот... Правда, было у него одно увлечение: он любил с животными возиться, вечно собирал каких-то бездомных и больных кошек, каких-то драных псов, полудохлых птиц.

– Тань, ну, ты сама знаешь, он же тебе их всё таскает. Надоел уже, наверное, смертельно?! Ну, так это и не увлечение, а одно издевательство над репутацией нашей семьи. Приедут в гости какие-нибудь серьёзные люди, Дима уж не подведёт: выходит из комнаты весь подтянутый – поздоровается, улыбнётся. «Сын, ты куда?» – «На теннис, мамочка!» Или вот ещё сноуборд, а то боулинг... Гости хвалят: «Какой сынок у вас замечательный, на вас похож!» А тут из комнаты вываливается наш Тюфяк. Да ещё и с каким-нибудь плешивым котом в руках. У кота уши в зелёнке, и сам Тюфяк в зелёнке. Ни улыбнуться толком не может, ни поздороваться, да ещё запнётся, как обычно, промямлит чего-то – ну, тюфяк тюфяком. Только красней за него...

А Тане, наоборот, Лёша нравился больше Димы. Он действительно часто заходил к ней с очередным питомцем под мышкой. Иногда выгуливал Дика, когда Тане было некогда. Ей нравились его доброта, открытость, простодушие. Лёшка не разбирался в «нужности» и полезности окружающих, бегал в магазин для одинокой старушки, живущей этажом выше, здоровался одинаково и с консьержкой, и с крупным бизнесменом из соседнего подъезда. Дима, в отличие от него, со старушками и консьержками вообще не здоровался. Как почти не здоровался он и с ней, Таней, отделываясь лёгким кивком головы. «Подумаешь, ветеринарша», – иногда читалось в его светло-серых глазах.

Таня пыталась защищать Лёшку и возражала Ирине, но та только досадливо отмахивалась:

– Доброта... она в наше время не котируется. В жизни нужно быть жёстким, целеустремлённым, уметь оказаться в нужное время в нужном месте! Только так можно успеха добиться! Тебе, Таня, хорошо о доброте рассуждать – у тебя папа был профессором! А мы с Игорем сами крутимся, всё добыто своим трудом, у нас же бизнес...

Так и не приходили соседки к согласию, оставаясь каждая при своём мнении. Хотя отношения у них были неплохие – видимо, и деловой Ирине иногда нужен был не просто «нужный» человек, а тот, с кем можно по душам поговорить.

Годы шли, сыновья стали старшеклассниками. И тут репутация семьи вновь оказалась под угрозой: к удивлению родителей, у Лёшки появилась девушка. Леночка. Маленькая, худенькая, застенчивая, одетая в обноски. Ирина всё разузнала про неё и потом жаловалась Татьяне: девочка эта была из неблагополучной семьи. Отца нет, мать то ли уборщица, то ли посудомойка – в общем, ужас тихий! Ещё младший брат больной, инвалид какой-то. Наследственность явно нездоровая, уж не говоря про маму-поломойку.

– Тань, Тюфяк-то наш влюбился! Впервые с Димочкой поссорился. Димка ему всю правду сказал, где, дескать, ты откопал себе такую невесту, на какой помойке. А Лёшка ему такой отпор дал, что я даже удивилась. Ну, думаю, хоть характер начинает у парня прорисовываться, наконец, да только повод-то неподходящий! Я ему, Тань, ничего не сказала, но сейчас всё думаю, как бы от этой Леночки отделаться. А то ведь всю жизнь парню испортит! Они теперь не расстаются. Он уже и в гости её приводил! Конечно, она посмотрела, как мы живём, теперь не отвяжется – жениха знатного нашла.

Таня тоже познакомилась с Леночкой, Лёшка привёл её в гости. И Тане девочка понравилась – тактичная, добрая, мягкая. Одета скромно, но аккуратно. А Лёша смотрел на девушку с такой нежностью, так опекал её, что у Татьяны дрогнуло сердце. И она подумала: «Деточки вы мои, оба такие чистые, такие добрые... Как же вы будете дальше-то? Да сохрани же вас Господь от злых людей и ударов судьбы!»

После окончания школы Лёшка поступал в медицинский, сдал хорошо все экзамены, но вот русский завалил и пошёл в армию. А год спустя Димка благополучно поступил в университет на экономическую специальность. Так что и тут он оказался успешнее старшего брата.

Лёша первое время писал Тане письма, потом письма стали короче. Он очень переживал за Леночку – по его словам, она перестала писать ему. Таня расстроилась и попыталась найти Лену. Спрашивала и у Ирины, но та только отмахивалась:

– Пропала и пропала! И прекрасно! Она себе другого жениха нашла, побогаче да поуспешнее нашего Тюфяка. Я его предупреждала насчёт этой Леночки, а вот теперь пускай сам убедится.

Письма прекратились. И когда Лёшка вернулся из армии, Таня с трудом его узнала. Больше не было юношеской полноватости, он стал подтянутым, крепким, вот только на висках появилась седина. И взгляд стал другим – не было прежнего простодушного Лёшки, а был какой-то новый, чужой, пока непонятный молодой человек. Как ни расспрашивала его Таня о службе, он лишь отмалчивался – поняла только, что пришлось Лёшке несладко. Может, заступался за кого? Может, били? Про Леночку сказал, что не дождалась, вышла замуж, и больше ни слова – ни осуждения, ни жалоб. Он вообще стал немногословен. И теперь прозвище Тюфяк совсем не подходило ему.

Мало того, Лёшка начал пить, и сердце Тани болело за своего любимца. Родители отселили его на окраину города в комнату коммуналки, оставшуюся после смерти бездетной дальней родственницы. Таня потеряла его из вида, но иногда вспоминала. Как-то спросила про него у Димы, но младший брат только и сказал:

– Тюфяк-то? Ну, он у нас теперь алкаш и, можно сказать, бомж! Где работает? То ли санитаром в морге, то ли медбратом в психушке.

Между тем жизнь в семье соседей мало-помалу перестала быть успешной. Ирина как-то сдала и, несмотря на фитнес-центры и спа-массажи, стала выглядеть на свой возраст – пятьдесят лет с хвостиком. Видимо, это не устраивало Игоря. Не соответствовало, так сказать, семейному стилю. И он бросил стареющую жену и переехал к молодой и красивой женщине. Теперь уже с ней он посещал фитнес-центр, ездил отдыхать, и, когда шёл рука об руку по пляжу, на них по-прежнему все оборачивались, любуясь его стройной и молодой спутницей и наверняка завидуя его успеху.

Он оставил квартиру Ирине и сыновьям, но к фирме, которую они создавали вместе, бывшая жена каким-то образом больше не имела никакого отношения. Жизнь её в одночасье изменилась. Больше не с кем стало заниматься спортом, да и денег на фитнес-центры уже не было. Денег не было и на прежнюю жизнь – на те продукты, которые она привыкла покупать, на ту косметику, которой привыкла пользоваться. Мало того, на работу по специальности её не брали – кому нужна без пяти минут пенсионерка, когда молодых целая очередь. Куда-то враз пропали все бывшие друзья – «нужные» люди.

Дима, окончив институт, уже работал. Он и здесь оказался не промах – устроился на выгодное и перспективное место. Но делиться с матерью своими доходами не спешил. Он вообще перестал обращать на мать внимание и, приходя домой, закрывался в своей комнате. С отцом, в отличие от Лёшки, он общаться не перестал и регулярно навещал его и молодую жену. Сидел с ними вместе за семейным столом – обедали, весело шутили. И отец, прощаясь, обычно давал любимому сыну денег.

Ирина заболела, исхудала. Может, от переживаний, а может, давно в ней сидела эта опухоль. Её положили в онкологию, но вскоре выписали. Таня пришла навестить соседку и сразу поняла, что отпустили её домой – умирать.

Узнав о болезни матери, приехал Лёшка. Оказалось, что он действительно работает санитаром на «Скорой помощи». Ирина слегла, и Лёша стал ухаживать за матерью: стирал, убирал, готовил, ставил уколы, подавал судно. Нашёл пожилую медсестру, которая приходила, когда он был на смене, и платил ей. Как-то зашёл к Тане поздороваться, и она, увидев его потухшие глаза, тревожно спросила:

– Лёшенька, ты выпиваешь?

– Было дело, тёть Тань... Пил пару месяцев. Потом работать устроился – на «Скорую помощь». А теперь и совсем не до выпивки – я нужен маме.

Дима в уходе за матерью не участвовал, брезговал. В комнату к ней почти не заходил и демонстративно прыскал в коридоре у её двери дезодорантом. У него появилась девушка с ростом и фигурой модели, с высоким капризным голосом. Знакомиться с Ириной она не стала, появляясь у Димы, сразу же проходила его в комнату и громко включала музыку.

Таня заходила к Ирине, иногда оставалась подежурить у больной, подменяя сиделку. Как-то Татьяне пришлось остаться с Ириной в очередной раз. Лёша торопился на смену, и Таня с удивлением отметила его ожившие глаза. Он выглядел странным, очень взволнованным. На её тревожный вопросительный взгляд ответил:

– Потом, потом, тёть Тань – опаздываю!

Когда он убежал, перепрыгивая по-мальчишески через несколько ступенек, Таня подсела к Ирине, и та, кусая губы, с трудом сдерживая слёзы, рассказала о том, как она «поломала судьбу сына».

Оказывается, Леночка вовсе и не выходила замуж. Случилось так, что её мама поменяла квартиру на другую в отдалённом районе и меньшей площади, чтобы заплатить за лечение Леночкиного брата. Лёшку как раз должны были перевести на новое место армейской службы, и девушка очень боялась, что с новыми адресами они потеряются. Пришла к Ирине. И та пустила в ход всё своё красноречие... Убедила девчушку, что Лёша её больше не любит и собирается жениться на другой девушке, богатой и образованной, с которой, по легенде Ирины, он познакомился во время увольнения. А ей, Лене, всё никак не может решиться написать об этом, потому что жалеет.

– Понимаешь, Тань, я ей сказала: «Если ты его любишь, то должна отпустить и не надоедать письмами, не мешать его счастью!» Она помолчала, а потом так головой кивнула и ушла. Я смотрю ей вслед, на её спинку тоненькую, голову опущенную – и так мне её жалко! Но, думаю, я мать, я должна сына защитить. Не пара она Лёшке, не пара! И так тюфяк, а с ней совсем пропадёт! А от чего я его защищала-то?! Теперь я понимаю, что она его правда любила. Потому что его счастье для неё было важнее собственных страданий. Вот, Тань, что я сделала. Своими руками. Но почему, почему я поняла это только сейчас?

Где он, этот успех, за которым я гналась всю свою жизнь? Это же мираж, Танечка! Мираж... Пустыня и верблюды... – Ирина зажмурилась. – И Игорь сейчас где-то там, в пустыне, за миражами гоняется. Я и Димку учила быть таким, каким он стал. Думаешь, я его осуждаю за то, что ко мне не заходит? Что перед отцовским кошельком заискивает? Нет. Ведь это я его таким воспитала! За что же мне его теперь осуждать? Что воспитала, то и получила... Слава Богу, что Лёшка вырос другим. А сколько я его ругала, сколько ворчала! Как мне больно, Таня!

– Сейчас, Ирина, сейчас – укол поставлю...

– Нет, Танечка, это моя душа болит. Я теперь знаю, как она болит... Я сегодня всё рассказала Лёше. Призналась, что обманула и его, и Леночку. Думаю теперь: не простит мне сынок этого. Бросит он меня после моих признаний. Ведь я своими руками его любовь разрушила. Значит, так тому и быть. Заслужила. Танечка, я так боюсь: Лёшка, он же не вернётся.

Ирина заплакала. И долго ещё сидела Таня у её постели, долго говорили они, пока после укола обессиленная больная не задремала, откинувшись на подушки. Пришла сиделка. Объяснила, что опоздала из-за болезни мужа. И завтра ей тоже нужно уйти пораньше, не сможет она дождаться Алексея. Таня обещала прийти с утра, подежурить до прихода Лёши.

Ночью Таня спала плохо. Переживала, сможет ли Лёшка простить, вернётся ли вообще, не бросит ли мать на произвол судьбы. Утром наспех умылась, есть не хотелось. Взяла с собой книгу – почитать больной, чтобы отвлечь её как-то от переживаний. Дверь в соседскую квартиру была открыта, Таня вошла и замерла в коридоре: Лёшка был уже дома. Она затаила дыхание и стала молиться про себя, прислушиваясь.

Ирина плакала:

– Прости меня, сыночек, пожалуйста! Может, ты сможешь меня простить? Если не сможешь – я тебя пойму... Но, может, ты всё-таки сможешь? Я сделала так много ошибок в своей жизни – теперь я это понимаю. Пыталась научить тебя быть жёстким, напористым. Думала, что иначе ты пропадёшь в этой жизни... Я Леночку обманула. А она страдала. И ты страдал. Но я хотела как лучше... Я – твоя мама, я всегда любила тебя и всегда буду любить, сыночек... Молчишь? Ты иди, сыночек, ступай – ничего, я понимаю...

Повисла тишина. И Таня напряглась в ожидании: сейчас Лёшка выйдет из комнаты и уйдёт. Навсегда. Таня прижала руки к горящим щекам и вдруг услышала:

– Мам, ну что ты?! Куда я пойду?! Я тебя никогда не брошу! Знаешь, я всегда знал, что ты любишь меня. Иногда мне казалось, что я не заслуживаю твоей любви... Я прогонял эти мысли. Я знал, что на самом деле ты любишь меня. Но хорошо, что ты сказала мне об этом сама! Мам... Мамочка! Я так долго ждал от тебя этих слов!

Наступило молчание. Таня почувствовала, что ноги плохо держат её, и тихонько сползла по стенке коридора. Потом почувствовала, как поднимают её крепкие руки Лёшки, и обнаружила себя в кресле рядом с кроватью Ирины.

– Тёть Тань, милая, ну что с тобой?! Сейчас я тебе корвалола накапаю! Не нужно? А почему ты плачешь? От радости?! Да, у нас с мамой сегодня радость! Праздник! Знаешь, тёть Тань, сегодня я привезу к нам Леночку – помнишь Леночку? Я её нашёл ночью, вся «Скорая помощь» мне помогала! По телефону час говорили! Поможешь мне, тёть Тань, стол накрыть, ладно?

Таня закончила свою историю и, не удержавшись, всхлипнула. Я тоже с трудом сдерживала слёзы.

– Танечка, а сейчас ты с Лёшкой и Леночкой общаешься?

– Так как же не общаться-то – они меня сюда и привезли на своей машине. Вот приедут в Оптину в выходные, я тебя и познакомлю с ними. Двое сынишек у них растут. Только Лёшка теперь уже не Лёшка, а Алексей Игоревич – уважаемый врач, хирург.</p>

 

 

Ольга Рожнёва

14 июня 2011 г. Источник: Газета Эском – Вера

htt p://www.pravoslavie.ru/smi/47043.htm

[Nadegda 2 748]

Наташа спасибо за этот чудесный рассказ!

[Гость Александр]

http://www.pravoslavie.ru/smi/47043

отличная история.прям слезинка навернулась на глаза

[Татиана. 1 983]

История про эскимо
Вот и лето кончается. Трава уже не такая сочная. Нет-нет да и появятся на оптинских дорожках жёлтые опавшие листья. Солнышко уже не припекает как в июле. Всё чаще оно по-осеннему прячется за облаками, и дожди шуршат целыми днями напролёт, как котёнок мягкой лапкой, навевая сонливость. Успенский пост короток, всего две недели, – но строг. А после поста – осень.

Отчего-то в голове кружились строки Тютчева:
Когда дряхлеющие силы
нам начинают изменять
И мы должны, как старожилы,
Пришельцам новым место дать,
Спаси тогда нас, добрый гений,
От малодушных укоризн,
От клеветы, от озлоблений
На изменившуюся жизнь…
От чувства затаённой злости
На обновляющийся мир,
Где новые садятся гости
За уготованный им пир…
Отчего же вспомнились эти строки? Лена, умываясь утром, глянула в зеркало. На неё внимательно и печально смотрела совсем ещё молодая женщина. Светлые волосы, большие грустные глаза… Отчего печалиться? «Сестрёнка, о чём ты? Какие такие дряхлеющие силы?! Август на дворе!» Но улыбка светловолосой женщины из зеркала была грустной. Лена чувствовала грусть, глядя, как желтеют листочки на алых оптинских розах. Да, на следующий год распустятся новые розы, и их лепестки будут нежны и ароматны от свежести. Но жаль вот эти – невольно желтеющие. Пусть поцветут ещё немного – ведь лето ещё не кончилось! Есть ещё время! И солнце ещё летнее!
Август – пора зрелости и плодов… Освящение мёда и яблок. И деревья, и люди растут, созревают. Приносят плоды: детишек, построенный дом, выращенный сад, написанную книгу. Эти плоды могут быть нематериальны. Духовные плоды – вера, любовь… Плоды покаяния – сердце чисто и дух прав.

Лена думала про бесплодную смоковницу. Думала-думала, а потом заплакала.
– Ну, что ты печалишься, – сказал ей духовный отец на исповеди. – Младенцы вы мои духовные! Знаешь ведь, паспортный возраст не совпадает с духовным. Бывает человек взрослый, а по духовности – младенец. Я-то думал, ты у меня уже вышла из младенческого духовного возраста. А ты вот – унываешь. Уныние – от чего бывает?
– От гордости, от недостатка смирения.
– Вот и смиряйся! Пора расти духовно, Елена!
– В том-то и дело, батюшка, что плохо я расту! На месте топчусь. Нет плодов. Нет покаяния, нет веры настоящей, нет любви. Той самой, которая долго терпит. И всё покрывает. Ничего нет, батюшка!
– Плохо растёшь? Ничего нет, говоришь? Значит, плохая ты, Елена?
– Да.
– Вот и я плохой. Будем терпеть себя, таких плохих. А если вдруг почувствуешь, что хорошая стала, то сразу придёшь ко мне. Значит, дело худо стало. А пока плохая, то ничего, можно жить дальше, – улыбнулся батюшка. – Вот, читай пока, – он протянул Лене книгу с закладкой.
Лена села на скамейку недалеко от очереди на исповедь и прочитала: «Самый большой наш жизненный крест – это мы сами, и если мы не становимся мгновенно хорошими, то и это надо понести без раздражения и ненависти к себе. Это и есть смирение».
Лена подумала, что иногда мы слышим простые слова, вроде бы ничего нового для себя не узнаём. Вроде бы мы и раньше это знали. Но если эти простые слова исходят из уст духовного человека, они обретают силу и звучат как откровение.
Потому что это слова, исходящие из сердца, взвешенные, растворённые евангельской солью. И им, этим словам, сопутствует благодать. Апостол мог сказать несколько слов. Но это были слова, сказанные с апостольской благодатью, – и тысячи уверовали! Сказал ещё несколько слов – и ещё тысячи, приведённых к Спасителю.
А без благодати слова остаются пустым звуком. Они повисают в воздухе и никого не могут убедить. Хоть и пытаются быть убедительными многословные трактаты учёных мужей, но, лишённые соли – благодати Христовой, эти трактаты никого не вдохновляют. А благодать нельзя получить в обмен на высшее образование и тома прочитанных книг. «Дай кровь и прими дух», – писали святые отцы. Лена подняла глаза от книги и посмотрела на духовного отца. Батюшка – уважаемый в монастыре человек, один из первых, кто пришёл сюда поднимать Оптину из руин. Он часто давал читать на исповеди вопрошающим у него совета отрывки из книг святых отцов. И обычно люди, читая, находили для себя ответы на мучившие их вопросы.
Лена вспомнила, как пришла однажды к батюшке в недоумении. Она думала над словами соседки по келье. Та громогласно вещала: «Проще надо жить! Живи по заповедям! Вот и всё. Можно и без духовных наставников жить. И святых отцов читать, я считаю, необязательно. Есть заповеди, вот и живи по ним. А то мудрствуют тут! Духовники! Духовное руководство!»
А может, на самом деле достаточно заповедей? Не делать другому того, чего не хочешь для себя? И только-то.
Когда она пришла к духовному отцу, он посмотрел на задумчивое чадо и, ни о чём не спрашивая, дал читать книгу с закладкой. И она прочитала: «Заповедь дана, но в жизни она может исполняться в разных обстоятельствах по-разному. И не всегда легко понять, что происходит – искушение ли это или то, чего хочет от тебя Господь».
И ещё прочитала: «Духовная жизнь не означает только пребывание в облаках... Она заключается в раскрытии законов духовной жизни, насколько они применимы к данному человеку в его ситуации, в его условиях».
Вот и ответ на вопрос, нужны ли нам духовные наставники и чтение святых отцов. Больше у Лены по этому поводу вопросов не возникало.
Она посидела ещё немного в задумчивости. Потом подошла с книгой к батюшке:
– Я иногда нуждаюсь в утешении, – и вздохнула тяжело.
– Я и говорю, что расти духовно нужно, Елена! Не искать утешений. А тебе всё утешения подавай! Утешение – пирожное духовное. Пирожного захотелось?
Лена улыбнулась:
– Да, батюшка, мне бы немного утешения, парочку духовных пирожных: внимания и сочувствия!
– Так, чадо моё унывающее, внимание ты получила, сочувствие к нему прилагается. Пирожное тоже будет. Сегодня заговенье на Успенский пост. Купи себе чего-нибудь вкусного, мороженку съешь. Хочешь мороженое? Эскимо, например?
– Хочу, – сказала Лена.
– Вот и утешься. Так, всё! Исповедоваться придёшь на Преображение. Бог благословит, отправляйся на послушание.
Игумен А. был очень добрым, но и строгим духовным отцом. И Лена больше ничего не сказала, благословилась и отправилась на труды.
Пока трудилась, представляла себе, как после послушания искупается в источнике преподобного Пафнутия Боровского, а потом купит себе в магазине одно, нет, два эскимо. Сядет на своей любимой полянке под тёплым оптинским солнышком и будет утешаться. Завтра пост начинается, не до мороженого. А вот сегодня – можно и полакомиться!
Трудовой день подходил к концу. Уставшая Лена поглядывала на часы. Осталось ещё несколько недоделок. Сёстры только что приехали, с послушанием плохо пока знакомы, ушли, не закончив работу. Закончу – и можно отдыхать. Через час магазин закроется и солнышко спрячется. Но и работа закончилась – успеваю!
Вдруг к ней подошла старшая по послушанию. Пожилая, но ещё крепкая мать Вера послушницам спуску не давала, могла и резкое замечание сделать. Даже обижались некоторые. Особенно нерадивые. К Лене Вера обычно хорошо относилась. Но сегодня она выглядела рассерженной:
– Ну, что ты возишься! Все закончили уже, а ты всё ещё копаешься! Копуша! В гостинице нужно келью прибрать – гости едут. Келью тебе покажут. Отправляйся!
Лена подумала: «Вот и накрылась прогулка к источнику, полянка с тёплым солнышком и пара эскимо тоже. И нечего тут искать утешения. Нужно расти духовно! – убедительно сказала это сама себе Лена. – Радоваться дополнительному труду! А также замечаниям, укоризнам, особенно напраслинам! Когда тебя обижают, несправедливо относятся – вот лучшее средство для смирения. Пора выходить из младенческого возраста!»
И отправилась в гостиницу, стараясь не всхлипнуть и не шмыгнуть предательски носом, проходя мимо Веры.
В гостинице она тщательно прибралась в келье. На часы уже не смотрела. Понятно, что магазин уже закрыт. Лена знала, что вполне может обойтись и без мороженого.
В жизни её были скорби и испытания, которые не сравнить с не доставшимися на заговенье сладостями. Правда, иногда мы бываем как дети. И тогда говорим: «Я могу обойтись без необходимого. Но как порой трудно обойтись без лишнего!»
Наведя порядок в гостинице, осмотрелась: чистота! Вот и хорошо. Скоро на службу.
Зашла Вера. Вид у неё был смущённый.
– Лен, ты, это, прости уж меня! – сказала она сбивчиво. – Знаю я, что никакая ты у нас не копуша. Сама не понимаю, чего это на меня нашло. Давай-ка перекусим вместе! Пойдём, пойдём!
Лена улыбнулась и пошла за матушкой по винтовой лестнице вниз – в большую столовую. Гостиница была для священнослужителей. Гостей только ждали – и в столовой было пусто и тихо. Лена села за длинный стол и осмотрелась. Множество цветов стояли на лестнице и на полу. Но самым прекрасным было то, что стены в столовой были стеклянными. И получалось, как будто Лена в тепле и уюте сидела среди деревьев, кустарников и уличных растений.
Вера хлопотливо поставила чайник, достала вазочку с сахаром, тонкие красивые чашки. А Лена смотрела вокруг и думала, что осенью можно будет пить чай и смотреть на жёлтые падающие листья. А зимой получится так, что ты будешь словно бы окружён белым пушистым снегом.
И под свист закипающего чайника Лене стало веселее. И она подумала: «Август – прекрасное время года! И в осени, и в зиме есть свои прелести, нужно только их почувствовать!»

А Вера, тяжело присев рядом, сказала устало:
– Я вот хотела в магазине купить рыбки, дак он сегодня закрыт цельный день. Учёт придумали! На Заговенье-то! – и вздохнула. – Ну, ничё-ничё! Я запасливая! Доставай-ка из холодильника вкусности. Это ж я на Заговенье приготовила.
Лена подошла к большому белому холодильнику, открыла дверцу. В его холодных глубинах лежал голубенький пакет с продуктами.
А Вера руководила:
– Во-во, сыр доставай, пирог с рыбкой щас с тобой подогреем и съедим. А ещё там, в морозилке, батюшкин гостинчик достань. Я не буду его, я к такому не привыкшая. А ты съешь. Чего за гостинчик, говоришь? Дак две мороженки. На палочке, как их там называют-то? Эскимо, что ли?
Ольга Рожнева.

[Баранова Екатерина 77]

Поясок

 

Проснулся задолго до удара монастырского колокола, собиравшего монахов на полунощницу. Небо лишь серело рассветом, да и наступал он в обители всегда позже обычного. С восточной стороны Оптина закрыта вековыми соснами, еще старцами преподобными более ста лет тому назад посаженными. Посему солнце встает здесь с запозданием. Напротив, в трех верстах, на другой стороне быстрой Жиздры древний Козельск уже купается в солнце, а в монастыре все светает.

Решение уйти зрело уже более месяца, и когда вчера после вечерней трапезы не дали почитать долгожданную и недавно привезенную из Москвы книгу, послав на очередное послушание, оно утвердилось окончательно. Лукавый регулярно подсовывал мирские газеты, родные, друзья и знакомые столь же ритмично и часто звонили, а приезжающие экскурсанты обязательно надоедали вопросами на одну и ту же тему: «И зачем вам это надо?»

Сумка сложена уже неделю назад. Да и складывать особо нечего. Здесь как-то не изнашивается ничего. Большинство же, не только монахи, но и живущие при обители трудники, паломники и «кандидаты в монахи» в монастырских одеждах ходят. Недавно воинская часть пожертвовала монастырю старое армейское обмундирование 60-х годов, так отец наместник сокрушался, глядя в трапезной на две сотни мужиков работающих и живущих в обители, и облаченных в солдатские гимнастерки и штаны «галифе»: «Рота какая-то, с бородами».

 

В собор, где лежали мощи преподобного Амвросия, и куда вскоре соберется братия на раннюю службу, не зашел. Знал, что потом нелегко будет уйти, и боялся изменить решение. Не хотелось никому ничего объяснять, поэтому вздохнул облегченно, увидев, что привратник («сторож при воротах» по мирскому), был не знакомый.

От монастыря до трассы, соединяющей Козельск с лесозаготовительным поселком Сосенский пол часа ходьбы по лесной дорожке, протоптанной еще далекими предками нашими.

В лесу было холодно, а когда свернул ближе к реке, стало и сыро. Перекрестился на скрывающиеся за деревьями купола Оптиной и пошел быстрее. Где-то в глубине души стучалась и рвалась к разуму мысль: «Сюда тысячи стремятся, а ты бежишь», но ее не пускала другая назойливая и притягательная: «Ты сам себе хозяин».

Уже позже, намного позже, стало ясным, что ни стремление к мирским радостям выводило из монастыря, а тот самый грех, который мы и за грех то не считаем, но который когда-то сверг Денницу с неба, превратив его в диавола, и внес в мир зло. Этот грех – гордость. Желание считать себя лучше, умнее и совершенней. Но это было уже «потом», а сейчас же я бежал из монастыря, причем ни сказав об этом никому. Хотя ведь там никто не держит. Ясно, что не боязнь была, а стыд обыкновенный, заглушенный навязчивой, в последние дни тщеславной мыслью о собственной исключительности, а также нежелание постичь главное христианское качество – смирение.

Мост, через стремящуюся к Оке Жиздру, уже был виден, и до слуха доносились звуки лесовозов, денно и нощно курсировавших к деревообрабатывающему комбинату. Лес перед дорогой заканчивался большой опушкой, с вырубленными, но не выкорчеванными деревьями. На пеньке, прямо у тропинки, обернувшись к дороге, сидел человек в скуфейке и ватнике, надетого поверх подрясника.

- Ну вот, - раздраженно подумалось мне, - я от бабушки ушел, и от дедушки ушел, а от монаха...

Услышав шаги, «человек в подряснике» и это действительно оказался монах, причем священник, что по церковному называется – иеромонах, обернулся и, разглядев меня, сказал:

- О, Александр! Ты не слышал, к полуношнице звонили?

- Да нет, отец Никон, - а это был он. – Скоро зазвонят, - опешив от подобного вопроса, ответил я.

- А я вот к дороге вышел, сердце ноет что-то. Письмо недавно получил, болезни родных одолели, так я утром к дороге выхожу и молюсь тут за них.

Мне стало как-то не по себе, а отец Никон продолжал:

- Ты, брат, зря до полуношницы уезжаешь. Пойдем к мощам приложимся, да «Се жених грядет в полунощи...» споем, тогда и поедешь. Тебя куда посылают-то?

О том что я сбегаю из монастыря у меня язык не повернулся сказать, а Никон, положил мне руку на плечо, внимательно посмотрел в глаза и сказал:

- Я тебе, Александр, давно хотел благословить одну вещь. Монаху ее уже не носить, а вот священнослужителю в миру она край, как необходима.

Никон достал из кармана плетенный, с кисточками, поясок, который препоясывают подрясник мирские священники и диакона, перекрестил его, поцеловал и протянул мне.

Ошарашено смотрел на монаха и единственно, что мог вымолвить, было:

- Так я, отец Никон, еще не...

- Будешь, брат, будешь. Ну, пойдем к полуношнице.

* * *

Прошло уже почти тринадцать лет. Поистерся поясок, плетенный иеромонахом Никоном, но до сего дня стараюсь одевать его на простые, «домашние» приходские службы и вспоминаются мне сырая прохлада оптинского лесного утра, скромный иеромонах, который все понял и все предвидел: и мою ложь, и мое бегство и наше совместное возвращение.

Протоиерей Александр Авдюгин

 

[Ксения-Н 257]

'Татиана.' timestamp='1327662477' post='23464']История про эскимо

Замечательный рассказ - так сразу тепло и уютно стало))) Спасибо, Танечка!!

[Татиана. 1 983]

Во Славу Божию!

Спасибо Ольге Рожневой,и всем кто делиться с нами рассказами об Оптиной.