В духовной жизни нет мелочей

[Dmitriy Rush 2]

Немного сложно написано, мне кажется, Дмитрий, здесь наша воля к тем или иным поступкам, и выбор, основанный на различении добра и зла - у каждого свой, в зависимости от духовного роста - от человеческого до ангельского устроения души - где-то на форуме выложена об этом статья, точно, к сожалению, не вспомню чья и где именно.

Здравствуйте Лариса. У каждого человека с момента его зачатия заложено Божественное начало, иначе человек не родится. Вот моё высказывание на соседней странице этого сайта несколькими днями ранее "Посмотрите, вопрос почему живу? И вопрос для чего живу? Это совершенно разные темы. Ответ на первый вопрос очень прост. Человек живёт по тому, что однажды его родители папа и мама иногда осознано иногда нет, но зачали нового человека и что самое интересное именно в момент оплодотворения яйцеклетки происходит разрешение Господне и вселяется душа, создан новый человек!С этого момента началась жизнь нового человека!Вот почему живёт каждый из нас.

Ответ на вопрос для чего живу, уже намного сложнее. Я дам один короткий ответ от лица верующего человека. Слава Богу сегодня случается так, человек рождается с выше, принеся искреннее покаяние. После чего у данного человека начинается творение души своей, в этом по разному длительном процессе для каждого человека открывается очень многое. Например: при избавлении от грехов своих человеку открываются ранее не заметные и невидимые вещи, он становится свободнее, он начинает меньше болеть перестаёт бояться смерти,он начинает познавать любовь всё глубже и глубже....

Вот в кратце пример для чего живёт человек. Бог создал творцом души и тела только человека! Добрые люди дай вам Бог родиться с выше, но знайте это зависит только от вас. Господь он всегда у двери стучится и ждёт когда откроем. К этому хочу добавит, что само по себе оплодотворение происходит только по воле Бога и не иначе.

[Romashka 1 250]

А разве можно жить как то по другому? Расскажите мне как, и интересно ли это?

 

конечно нужно!

 

..лампадку затеплишЬ ,ждёшЬ уже времени,когда никто не мешает молитве...тишина и покой

 

а интересно ли?!конечно,что за вопрос!

[Лариса Larissa 329]

. Слава Богу сегодня случается так, человек рождается с выше, принеся искреннее покаяние. После чего у данного человека начинается творение души своей, в этом по разному длительном процессе для каждого человека открывается очень многое. Например: при избавлении от грехов своих человеку открываются ранее не заметные и невидимые вещи, он становится свободнее, он начинает меньше болеть перестаёт бояться смерти,он начинает познавать любовь всё глубже и глубже....Вот в кратце пример для чего живёт человек. Бог создал творцом души и тела только человека! Добрые люди дай вам Бог родиться с выше, но знайте это зависит только от вас. Господь он всегда у двери стучится и ждёт когда откроем.

Вам открылся прекрасный смысл бытия, Дмитрий!

Про себя могу сказать, что чувство очищения и какого-то духовного подъема, и надежды остаться в этом прекрасном состоянии приходит, но оно как искорка - очень короткое! Сейчас мне даже очень далеко до себя прежней, поэтому пока что остаюсь на этом уровне - возвращения к себе прежней - такой, какую я себя когда-то знала...

[Dmitriy Rush 2]

Ромашка, здравствуйте. Вот эта моя фраза "А разве можно жить как то по другому? Расскажите мне как, и интересно ли это? " является ответом на этот вышеизложенный вопрос- Можно ли сегодня жить по-христиански?

[Татиана. 1 983]

[Dmitriy Rush 2]

Вам открылся прекрасный смысл бытия, Дмитрий! Про себя могу сказать, что чувство очищения и какого-то духовного подъема, и надежды остаться в этом прекрасном состоянии приходит, но оно как искорка - очень короткое! Сейчас мне даже очень далеко до себя прежней, поэтому пока что остаюсь на этом уровне - возвращения к себе прежней - такой, какую я себя когда-то знала...

Лариса, если вы имеете искорку слава Богу, не дайте ей погаснуть, сохраните и приумножьте в неугасимое пламя. Я не смогу вам сказать как это сделать, могу лишь рассказать свой опыт . Каждый человек должен сам себя творить. Иисус сказал "только пытливому уму доступно царствие Божие ", когда апостолы спросили его " Господи, почему ты говоришь нам притчами?".

[Татиана. 1 983]

Об истинном счастье христианина

Бог бесконечен, всемогущ, всесилен и невидим. Он ни в ком и ни в чем не нуждается. Он – полнота любви. И человека Он сотворил не для того, чтобы утвердиться в Своей силе, а для того, чтобы человек жил, действовал и был счастлив. Для достижения высшего счастья Бог вооружил человека соответствующими средствами, в частности, заложил в его природу сильное, неудержимое стремление к Нему и непобедимое желание жить в союзе с Ним. Кто поступает в соответствии с этой потребностью и приближается к Господу, тот воистину блажен.

Наша повседневная жизнь доказывает многочисленными примерами, что человек обретает счастье лишь тогда, когда его сердце к кому-нибудь привязывается. Каждый человек постоянно и усердно ищет сочувствующее ему сердце и, если не находит сочувствия и любви, то считает себя несчастным. Ничто: ни наука, ни искусство, ни жизнь в роскоши, ни высокое положение – не приносят ему радости и удовлетворения. Он чувствует себя одиноким, всеми брошенным, и его все время обуревают гнетущие и безрадостные эмоции. Но как только человек обретает друга, к которому он привязывается всем естеством своим, которому может открыть свой внутренний мир, с которым может поделиться своими мыслями, желаниями и чувствами, тогда он преображается и переполняется счастьем. Чем одареннее любимый им человек, чем выше умственно и нравственно, тем полнее и сильнее его счастье. Представим юношу, которого всем сердцем любит пожилой, мудрый и добрый человек. Последний постоянно заботится о том, чтобы защитить юношу от злого, показывает доброе, учит его всему тому, что разумно и полезно, окружает своей наставнической любовью, лаской, желает для него хорошего будущего и истинного счастья. Легко догадаться о переживаниях юноши, чувствующего такую искреннюю заботу о себе. Он счастлив; в его сердце бурлят сладкие чувства; какая бы неприятность или скорбь ни постигла его, он посмотрит на своего наставника – и его грусть сразу же рассеивается, и он становится веселым.

Закономерность, подобная этой житейской, всем известной и понятной, действует и на ином, более высоком уровне: человек может достигнуть непоколебимого счастья в своем единении с Богом, ибо Бог – личностное существо, но при этом абсолютно совершенное и блаженное. Бог любит всех людей без исключения. Он готов соединиться со всеми, наполнить всех Своей всесильной и всеохватывающей благодатью и всех сделать счастливыми. Подобно тому, как передается нам тот или иной душевный настрой друга, как радуемся мы счастливой взаимной любви любимого человека; подобно тому, как близкий друг утешает и уменьшает нашу грусть и печаль во времена скорби, так же и духовная жизнь Всевышнего переходит в душу человека, переполняет ее.

Верующий христианин наполняется той божественной жизнью, что выражается в возвышенных чувствах и настрое, которые апостол Павел называет плодами духа, а именно: в любви, в радости, в мире, в долготерпении, в благости, в милосердии, в вере, в кротости, в воздержании (см.: Гал. 5: 22–23). Такой человек именно в общении и единении со Своим Небесным Отцом находит не существующие в грешной земной жизни сладость и душевное умиротворение; он крепко, правильно, бодро и весело идет по устланному шипами земному пути; ничто не остановит его и не собьет с его дороги; он смело и неукротимо борется с различными препятствиями и отводит их от себя. Посетят ли его беды – он и через огонь мук пройдет невредимым и с радостным лицом. Уменьшится ли его земной достаток, так что он вынужден будет довольствоваться лишь сухим хлебом, – и тогда счастлив он; он возводит свои разум и сердце к Господу и в горячей молитве получает пищу духовную, его душа насыщается, он наполняется радостью и телесной силой. Одолеют ли его болезни и боли – и тогда он спокоен и счастлив; его душа тянется к Господу, пред ним растворяется небо, и видит он сидящего на троне славы Господа, и оттуда на него изливается чудесная и услаждающая живительная влага, понижающая жар и успокаивающая боль. Если же окружат его со всех сторон враги, притеснят и вот-вот готовы будут уничтожить – и в этом случае он останется спокоен; он обратится своим разумом и сердцем к Господу, Всемилостивейшему Помощнику страждущих, и из глубин его сердца забьет источник радостных чувств, которые распространятся по всему естеству его и изгонят грусть, придадут ему бодрости и крепости для преодоления внешних бед и неприятностей. Отнимет ли смерть у него верного сердечного друга или родственника – и тогда не теряет он голову; в небесах созерцает он Господа и вблизи Его трона видит любимого усопшего.

Да, именно в жизни с Христом достигается счастье настоящее, непреходящее, вечное, ибо неизменно и вечно то, откуда оно проистекает. Жизнь с Христом – вот к чему надо направить наши душевные силы; этот неоцененный кладезь доступен каждому. Он доступен как для человека светлого ума и высокого образования, так и для простого, малограмотного; он достижим как для обладающего большим богатством, живущего в роскоши и удовольствии, так и для малоимущих и нищих; он под силу как свободному человеку, так и находящемуся в рабстве; как для человека, здорового и внешне цветущего, так и для тех, кто не наделен красотой и здоровьем. Внутренний, духовный свет людей, живущих с Богом, светит и вовне. И видящие такого человека с первого взгляда убеждаются, что человек этот высоконравственен, что его душа наполнена небесными сладостными чувствами, что в нем живет Господь, и потому все невольно тянутся к нему. Его милое и симпатичное лицо западает в душу; вспоминая о нем, люди испытывают радость; даже злые люди, и те дружелюбны к нему. Вокруг себя такой человек распространяет тепло, жизнь и радость жизни, он согревает оледенелые сердца, смягчает гордых и надменных, поддерживает слабых, утешает униженных. Таким образом, находящийся в единении с Господом человек сам счастлив и делает счастливыми других.

Скажем и о том, как достичь такого единения с Богом. Как правило, дружат между собой только те, кто схож характерами: добродетельный сходится с добродетельным, и никогда между добрым и злым не установится дружбы. Подобным же образом и связь между человеком и Богом установится лишь тогда, когда человек по природе своей уподобится Господу, когда он достигнет того уровня духовного настроя, которые есть в Боге. А подобия Богу человек достигнет только тогда, когда он разовьет свои духовные силы так, как этого требуют его природные законы, то есть как предпишут его совесть и Божие повеление. Творец дал человеку три основных дара: разум, сердце и волю – и обязал, чтобы человек эти дары направил к Нему – как к единственному неиссякаемому источнику счастья. Человек разумом должен познать свою природу, исследовать и изучить мир, его законы и увидеть во всем мудрость, всемогущество и образ Господа; его сердце должно наполняться чистыми чувствами при созерцании полноты Творца и в горячих молитвах возвышаться духовно. Усилием воли он должен улучшить и усилить свою природу, воспитать в себе евангельский дух, утвердить в своем естестве любовь и мир. Когда человек именно так просветит свою душу, тогда Господь по милости Своей приблизится к нему, утвердится в нем и наполнит его благодатью и блаженством.

Митрополит Давид (Качахидзе),

[Татиана. 1 983]

[Татиана. 1 983]

Чего нельзя православным?

 

 

«Можно ли православным христианам носить шорты?», «А читать Мастера и Маргариту?», «А кушать суши?», «А загорать на море?» — такого типа вопросы часто присылают на православные сайты. Что можно взять с собой из «прошлой» жизни, а что надо оставить? Такое впечатление, что христиане — это очень боязливые люди, которые первым делом хотят уяснить список «религиозных запретов». Зачем вообще нужны такие запреты и как не свести к ним свою жизнь в Церкви, отвечает протоиерей Аркадий ШАТОВ, настоятель храма Святого благоверного царевича Димитрия при Первой градской больнице города Москвы.

– Человек приходит в Церковь и обнаруживает, что здесь многое совсем не так, как он привык. Многое «нельзя», и он начитает бояться сделать что-то не так. Действительно ли христианина на каждом шагу подстерегают опасности?

– Обычно такое отношение — ничего нельзя и все страшно — бывает у неофитов, у тех, кто только принял христианство. Когда человек приходит в Церковь, для него вся жизнь меняется. При приближении к Богу все преображается, приобретает другой смысл. Многие новички задают очень много вопросов — и правильно делают, потому что действительно им все нужно переосмыслить. Потом человек «подрастает» и перестает так много спрашивать. Тому, кто уже имеет какой-то опыт христианской жизни, конечно, проще, он уже чувствует, понимает, что можно, а чего нельзя.

Христианство — не религия запретов, христианство — это религия пасхальной радости, полноты бытия. Но чтобы сохранить эту полноту, эту радость, приходится быть очень осторожным, избегать тех соблазнов, искушений, которых так много в мире. Апостол Петр говорит христианам: «Трезвитесь, бодрствуйте, потому что противник ваш диавол ходит, как рыкающий лев, ища, кого поглотить» (1 Пет. 5: 8). Так что надо, конечно, жить со страхом Божиим и бояться искушений. Осторожность и страх должны сопутствовать жизни христианина.

– Но что же хорошего в страхе?

– Святой Василий Великий говорит, что у человека есть три ступени служения Богу. Первая — ступень раба, когда человек боится наказания. Вторая — ступень наемника, когда человек трудится ради награды. И третья — ступень сына, когда человек делает все из любви к Богу. Авва Дорофей говорит, что можно только перейти со ступени на ступень, нельзя сразу запрыгнуть на ступень сыновней любви. Надо пройти эти предварительные ступени. И если эти чувства — страха наказания или желания награды — есть в душе человека, это не так плохо. Значит, доброе начало положено.

В Церкви часто говорится о страхе. В храм, например, надо входить со страхом Божиим. Страх перед Богом не уничтожает любви.

А вот бояться дьявола больше чем Бога — неправильно. Праведный Алексий (Мечев), например, пренебрежительно называл дьявола окаяшкой, он говорил: «У нас два врага: яшка (то есть самолюбие, самомнение) и окаяшка» — такое пренебрежительное наименование того, кого победил Христос. Бояться искушений, быть осторожным, конечно, нужно, но все должно быть в разумной степени.

– Как понять, где страх обоснованный, а где надуманный? Не бывает ли так, что страх просто парализует человека, и он, вместо того чтобы хоть что-то делать, ничего не делает, боясь сделать «не так»?

– Дьявол протягивает человеку две руки. В одной — возможность быть безгранично распущенным, развязанным, поступать произвольно. Во второй — быть закомплексованным, шарахаться от каждого куста. Надо выбирать средний, царский путь. Классифицировать страхи трудно. Каждый случай индивидуален.

– Где же найти авторитет, к которому можно обратиться с вопросом? Кто поможет сориентироваться в ситуации?

– Мне кажется, для человека авторитетом должно быть мнение его духовника. Каждый человек должен выбрать себе такого старшего товарища, а лучше — отца, и стараться его слушаться. Христианство — это не просто система правильных умозаключений. Наш падший ум может говорить, что мы все делаем правильно, в то время как мы совершаем поступки, противоречащие воле Божией. Поэтому человеку необходим наставник.

– Но ведь не спрашивать духовника о всяких мелочах!

– Обо всем, что вызывает сомнение, можно спрашивать. Если вопрос вызван подлинным доверием духовнику, подлинным желанием поступить по воле Божией, тогда любой вопрос возможен. Как дитя приходит к маме и задает иногда самые глупые вопросы, а мама — отвечает. Невозможно составить список вопросов, которые можно и нельзя задавать.

Если духовник считает, что его спрашивают о чем-то незначительном, он может так и сказать: «Знаешь, это не важно, обрати внимание на более существенные вещи». Так тоже бывает.

Хочу еще добавить, что «вопросы по мелочам» смущают людей, которые смотрят со стороны, не зная, что у спрашивающего внутри. Вот они и смущаются — как же так, все время можно-нельзя, можно-нельзя. А чем человек живет? Он, конечно, живет не этими вопросами. Эти вопросы внешние, охранительные.

– А как же самостоятельность? Сегодня можно часто услышать призывы к христианам быть более самостоятельными.

– В Евангелии Господь говорит: «…без Меня не можете делать ничего» (Ин. 15: 5). Так что мы люди несамостоятельные. Если у человека есть связь с Богом, то он, конечно, может обходиться без помощи наставников. Но обычно чем выше степень духовного совершенства человека, тем больше он приобретает смирения и слушается советов. Мы знаем, как святые отцы проверяли намерение преподобного Симеона Столпника подвизаться на столпе. Они послали к нему сказать: «Сойди со столпа». Как только Симеон услышал это повеление, он начал спускаться. А посланные были научены поступить так: если Симеон не послушается, силой заставить его сойти со столпа; если же послушает, то оставить его стоять. Он самостоятельный или нет? Я видел святых людей. Они были самостоятельными, но удивительно смиренными.

– Как все-таки понять, что можно, а чего нельзя?

– Один православный западный святой говорил: «Люби Бога и поступай как хочешь». Если человек любит Бога, то он уже не может сделать ничего плохого, ему не хочется делать плохое. Когда человек любит Бога и все его чувства, мысли, желания обращены к Богу, плохое не имеет над ним власти.

Но, наверное, никто из нас не может сказать, что он настолько любит Бога, что получил уже совершенную свободу. И поскольку мы любим Его несовершенной любовью, а в какие-то моменты, можно сказать, совсем предаем Его, любим что-то другое, для нас нужны правила. Они помогают нам избегать соблазнов, распознавать зло, стремящееся поработить нас. Ветхозаветные заповеди начинались с отрицания: не убий, не укради, не лжесвидетельствуй. Многое из того, что сейчас в неверующем мире считается нормальным, на самом делать нельзя — блудить, смотреть непристойные фильмы, жить для себя, а не для других, праздно проводить время…

Но, конечно, неправы те люди, которые озабочены только вопросом, чего делать нельзя. Такое «ограничительное» Православие теряет смысл. Жизнь должна быть основана на положительном делании. А это любовь к Богу, любовь к ближнему, стремление делать добро. Нельзя сосредоточить свою жизнь только на том, чтобы не делать зла. Отказываясь от чего-то плохого, необходимо наполнять свою жизнь чем-то положительным. В душе не может и не должно быть пустого места.

Конечно, внешнее влияет на внутреннее. Но другое дело, что для кого-то сейчас менять стиль одежды не время, сперва надо перестать изменять своему мужу. Наркоману важно перестать употреблять наркотики, а бросить курить, наверное, он сможет потом. Создать четкую систему каких-то внешних регламентаций невозможно, потому что люди, приходя в Церковь, должны ориентироваться не на эти внешние запреты, а на правильное внутреннее положительное делание.

[Татиана. 1 983]

Бог помогает в том, что нельзя сделать по-человечески

 

 

"Поэтому, когда просят нашей помощи, мы должны поступать рассудительно и помогать, насколько мы можем. А в том, что мы не можем, будем помогать хотя бы одной молитовкой или же возложением всего только на Бога, что тоже является некой таинственной молитвой. Бог печется обо всем для нашего блага."

Геронда, а всегда ли понятно, до какого предела нужно действовать по-человечески?

— Начнем с того, что это видно. Но даже если человек имел расположение сделать то, что он мог, и не сделал это, потому что ему что-то помешало, то в трудную минуту Бог поможет ему. Однако, если у него были силы, но не было расположения, Бог не станет ему помогать. Например, тебе велят закрывать на ночь дверь на засов, а ты ленишься, не запираешься и говоришь, что Бог тебя сохранит. Ты не закрываешься не потому, что полагаешься на Бога, а потому что ленишься. Но как же тогда поможет тебе Бог? Разве Он станет помогать лентяю? Да если кому-то сказано запереться на засов, а он этого не делает, то его за одно только преслушание нужно наказать.

Надо сделать то, что можно сделать по-человечески, и оставить Богу то, что по-человечески сделать нельзя. А если сделать чуть больше того, что ты можешь, но не от эгоизма, а от любочестия, считая, что ты не исчерпал еще всех своих человеческих сил, то Бог увидит и это. Такое любочестие будет Ему благоугодно, и Он поспешит на помощь. Бог для того, чтобы нам помочь, хочет и нашего собственного старания. Вот как Ной: сто лет мучился, строя ковчег. Дерево пилили деревянными пилами: находили деревья жестче других и делали из них пилы. Что же, разве Бог не мог сделать что-нибудь и ускорить постройку ковчега? [Мог — но], сказав Ною и тем, кто был с ним, как строить ковчег, Он потом давал им на это силы. Поэтому будем делать то, что мы можем, чтобы то, что не можем мы, сделал Бог.

[Татиана. 1 983]

[ALEXANDR 2 726]

http://go.mail.ru/se...%2F336&s=mailru

[Татиана. 1 983]

[Татиана. 1 983]

[Татиана. 1 983]

О грехе сквернословия

 

Грех сквернословия. Мат

[Татиана. 1 983]

[Татиана. 1 983]

[Татиана. 1 983]

Как справиться со временем

 

митрополит Сурожский Антоний

В наш напряженный век проблема, как справляться с временем, очень важна. Я не собираюсь вас убеждать, что у вас масса времени и вы можете молиться, если только захотите; я хочу сказать о том, как справиться с временем в контексте напряженности, напора жизни. Я не стану давать рецептов, как выкраивать время; скажу только, что если постараться и тратить его меньше, то его будет больше. Если собрать вместе крупицы растраченного времени и из них как бы слепить моменты собранности и молитвы, мы обнаружим, что времени довольно-таки много. Если вспомнить о количестве пустых минут в течение дня, когда мы что-то делаем единственно потому что страшимся пустоты, страшимся остаться один на один с собой, то обнаружится, что есть множество коротких периодов, которые могли бы принадлежать нам и Богу одновременно. Но я хочу сказать о чем-то, что мне представляется еще более важным, а именно, о том, как мы можем держать время под контролем и останавливать его. Богу можно молиться, только если мы утвердились в состоянии устойчивости и внутреннего мира, внутренней примиренности перед лицом Божиим; это освобождает нас от чувства времени: не объективного времени, за которым мы следим, но субъективного ощущения, что время мчится и что у нас времени не остается.

Прежде всего я хотел бы обратить ваше внимание на нечто, о чем все мы знаем и что постоянно обсуждаем: нет никакой нужды бежать за временем, чтобы его догнать; оно не убегает от нас, оно течет к нам. Ждешь ли с нетерпением следующей минуты или совершенно не сознаешь того - она придет. Будущее, что бы ты ни делал в этом отношении, станет настоящим, и нет необходимости перепрыгивать из настоящего в будущее; можно просто ждать, чтобы оно настало. И в этом смысле можно быть совершенно устойчивым и все же двигаться во времени, потому что время само движется. Вы знаете, как бывает, кода сидишь в автомобиле или в поезде; сидишь, если ты не за рулем, откинувшись, и смотришь в окно; можно читать, можно думать, можно просто отдыхать; а поезд движется, и в какой-то момент то, что было будущим - следующая ли станция или твоя конечная остановка - станет настоящим. И я думаю, что это очень важно. Вот ошибка, которую мы часто совершаем в нашей внутренней жизни: мы воображаем, что если поторопимся, то быстрее попадем в будущее - вроде человека, который перебегает из последнего вагона в первый, надеясь сократить этим расстояние от Лондона до Эдинбурга. На таком примере видишь, насколько это абсурдно; но когда мы непрерывно стремимся жить на вершок впереди самих себя, мы этой абсурдности не замечаем. А вместе с тем, именно это не дает нам быть полностью в настоящем мгновении - где, как я сказал, мы только и можем находиться, потому что даже если мы воображаем, будто опережаем время или самих себя, то это не так. Единственное, что получается, это что мы спешим - но от того мы быстрее не движемся.

Читать полностью...

[Татиана. 1 983]

Святыни и как ими пользоваться.Видео

[Апрель 9 365]

О привязанном коте, церковном уставе, этикете и любви

 

Церковный устав, как мне кажется, зачастую не только преследует цель проиллюстрировать сакрально-догматические истины богослужения, но и помочь священнику и прихожанам в каких-то практических, бытовых ситуациях.

 

Есть такая буддистская легенда, согласно которой один гуру велел на время молитвы привязывать во дворе храма кота, чтобы тот не терся о ноги братии и не мешал медитировать. Когда гуру умер, кота продолжали привязывать просто в память об учителе. А когда умер и кот, братия купила нового кота, чтобы… В общем, в конце концов, привязывание кота стало самоцелью, потому что все забыли, зачем это было нужно изначально.

В принципе, в какой-то степени эта легенда может оказаться актуальной и для Православия. Много раз я ловил себя на мысли, что если бы в богослужении не было бы того или иного момента или действия, то его стоило бы придумать, потому что с ним значительно удобнее. Например (наверное, это будет самый очевидный пример), некоторые длительные песнопения на Литургии позволяют священнику в алтаре спокойно прочитать положенные в это время тайные молитвы. Для прихожан это может быть совершенно неочевидно – ну, тянет хор что-то дольше обычного, да, а зачем, для чего… Или запрещение разговаривать после Причастия – это элементарная забота о том, чтобы изо рта ничего не выпало (ну, это тоже, надеюсь, очевидно). Земные поклоны Великим постом очень хорошо дают отдохнуть застоявшимся ногам (хотя, я, конечно, не думаю, что они именно для этого), а предписание устава, когда читается или поется то или иное молитвословие, на практике дает понять батюшке, какой возглас ему следует сейчас произносить. В общем, церковный устав, как мне кажется, зачастую не только преследует цель проиллюстрировать сакрально-догматические истины богослужения, но и помочь священнику и прихожанам в каких-то практических, бытовых ситуациях.

 

То же, наверное, касается и церковного этикета (да и этикета вообще). Почему по этикету младшие всегда первыми должны приветствовать старших? Да очень просто: на одного старшего всегда есть несколько десятков младших, и если одной сотне подчиненных достаточно легко запомнить лицо нового начальника, то этому начальнику может быть очень тяжело при встрече, особенно в нерабочее время, вспомнить, его это подчиненный или нет. И чтобы работник зря не расстраивался, что босс видел вчера его на базаре и не кивнул головой в знак приветствия, этикет предписывает подчиненным первыми приветствовать своих начальников – таким образом, никто не обижается, не готовится зря к увольнению, все довольны. Думается мне, что традиция брать у священника благословение при встрече – тоже, своего рода, подобный этикет. Это дает священнику понять, что перед ним – православный человек, который рад встрече с батюшкой и не стесняется перед людьми исповедовать свою православную веру. Это очень важно, особенно в маленьких городках, где священник зачастую очень неловко себя чувствует в людных местах – да на том же базаре. Вроде бы, ему и положено знать в лицо всех своих прихожан, но память штука ненадежная, во-первых, а во-вторых, кто его знает, может быть, какой-то человек будет несколько смущен тем, что его поприветствовал батюшка (особенно это актуально для делающих первые шаги в церкви).

Кстати, брать благословение при встрече со священником совершенно не обязательно. Можно сделать легкий поклон или просто улыбнуться и сказать «Здравствуйте!». Почему я говорю это так уверенно? Потому что видел, как бедные преподаватели семинарии (священники) печально смотрят на двадцать-тридцать первокурсников, дружно испрашивающих их пастырского благословения по дороге, скажем, в столовую. Особенно на улице, каким-нибудь дождливым октябрьским вечером… Кстати, встреченный вами священник может случайно оказаться без облачения, что, опять же, может несколько смутить обе стороны. По этому поводу есть даже старый советский анекдот, точнее, реально имевший место быть случай на Украине. Некий священник, идучи по улице в рясе и с крестом, нос к носу столкнулся со своим владыкой, который, как назло, шел в гражданском костюме. Батюшка на мгновение растерялся — подходить ли в таком случае под благословение?.. Чтобы замять неловкость, архиерей сам поспешно схватил его за руку и сказал:

— Здравствуйте, отец Василий.

Наблюдавший эту сцену горожанин сделал ему замечание:

— Как не стыдно? Старый человек, а батюшку, как положено, поприветствовать не можешь — взял бы благословение!..

Несколько слов хотелось бы сказать и о традиции называть свои имена перед Чашей со Святыми Таинами. Точнее, о том, почему у нас есть такая традиция, и нет традиции называть свое имя после исповеди. Сколько священников оказывались в неудобном положении из-за того, что «лицо – знакомое, а как имя – не помню», даже не хочется и считать. Это правда очень неприятно, в первую очередь для самого священника, когда человек раскрывает батюшке всю свою жизнь, может быть, даже спрашивает какого-нибудь совета, благодарит за то, что предыдущие его советы оказались очень даже кстати, а тот, хоть расстреливайте, не может вспомнить, Алексей перед ним или Александр… Так бывает, правда. Не ставьте, пожалуйста, батюшек в неудобное положение, называйте свое имя во время исповеди!

Одним словом, в некоторых повседневных вещах, которые мы привыкли делать в церкви, нет ничего сакрального. Свечи нельзя зажигать от лампады не потому, что это грех, а потому, что не вам потом вычищать из масла накапавший туда воск. Целовать икону с накрашенными губами – тоже не грех, а банальная невежливость по отношению к тем, кто будет прикладываться к этой иконе после вас. Кстати, чистку зубов перед Причастием (да просто походом в храм или любое другое людное место) вообще следовало бы возвести в разряд необходимых для спасения добродетелей, но пусть она пока остается банальным проявлением элементарного уважения к окружающим вас людям. Нет, это не грех, если вы в процессе случайно проглотите немного воды перед причастием – об этом даже в постановлениях Вселенских соборов написано.

А самое главное – давайте чаще ставить себя в положение того человека, с которым мы сейчас общаемся. Давайте не делать никому того, чего не желаем себе. В конце концов, давайте любить друг друга, потому что только так мир сможет узнать о том, что мы Христовы ученики. Да-да, именно по этому, в первую очередь. И только во вторую – по платочкам на головах, иконам в квартирах и правильному троеперстному крестному знамению.

 

[Апрель 9 365]

МОЛИТВА В БОЛЬШОМ ГОРОДЕ

 

Мы давно привыкли, что рассуждать о молитве — прерогатива священников и монахов. Ну, в крайнем случае, профессоров богословия. Но у кого что болит, тот о том и говорит. А для меня и, рискну утверждать, для подавляющего большинства людей, считающих себя верующими, молитва сегодня — тема больная.

Как-то в воскресение после Литургии перед выносом креста батюшка, как обычно, говорил проповедь. На этот раз о том, как важно и нужно молиться. Народ вежливо ждал, когда уже можно будет приложиться к кресту и — домой. Особого энтузиазма на лицах не было. Кто-то слонялся по храму, кто-то что-то выбирал у свечного ящика, кто-то, встретив знакомых, мирно беседовал… И только стоявшая рядом со мной женщина внимательно вникала в слова пастыря духовного. Слушала-слушала и вдруг, обернувшись ко мне, ища сочувствия, в сердцах бросила: «Эх, жизни они, наши отцы, не знают…»

Нет, это она зря. Всё они знают. Они же не на облаке живут. А чего не знают, мы им каждый день на исповеди рассказываем. Но что толку копья ломать? Мне как-то один батюшка сказал: «Чего с тобой разговаривать, если ты все равно не слушаешься?» И ведь прав был. Кончится служба — поцелуем крест, включим свои айфоны, и понесут нас волны моря житейского к семьям, друзьям, делам, телевизорам, фейсбукам и твиттерам… Как там в песенке, которой нас уже сорок лет потчуют на Новый год? «О сколько нервных и недужных связей, дружб ненужных — во мне уже осатаненность!» Нет, они все-таки молодцы, эти советские классики, рано мы их списали в утиль. Может, от этой-тоосатаненности и не доходят до нашего сознания слова священников о молитве и покаянии?

 

 

«К свету идяху, Христе, веселыми ногами»

Почему у нас в храмах все больше суровых скорбных лиц? Даже на Литургии. Даже на Пасху! А меня учили: «Держись проще и веселее, христианин вовсе не должен представлять собой какую-то мрачную фигуру, изможденную аскетическими подвигами и служащую укором для других. Даже если у тебя это и искренно — все равно — долго так не прожить, и реакция может пойти как раз в обратную сторону».

Я-то, воспитанная советской школой, всегда была уверена, что человек рожден для счастья, как птица для полета. И Церковь меня в этом только утвердила. Может, потому, что я впервые вошла в нее в Пасхальную ночь?

До этого я никогда не заходила в храм во время службы — там люди молятся, а я что, глазеть на них приду, как в зоопарк? А тут как-то само вышло: подруга затащила, за компанию. Народу битком, все со свечками в руках, свет притушен, где-то впереди что-то происходит, но из-за голов ничего не разобрать… Подруга куда-то нырнула, вынырнула с двумя свечами, одну дала мне. И тут, словно по команде, все вдруг затихло, и откуда-то еле слышно донеслось: «Воскресение Твое, Христе Спасе, Ангели поют на небесех…» И побежали по толпе огоньки — от свечки к свечке, и поплыли из глубины на нас хоругви, двинулся крестный ход — и я за ним. Кто-то протянул мне горящую свечку, я зажгла от нее свою и вдруг почувствовала: это мой дом, и никуда я больше из него не уйду. Такого абсолютного счастья я никогда не испытывала. И ни одного сурового лица вокруг. И все поют. Просто от радости.

Через неделю я крестилась.

А много лет спустя наткнулась в дневниках отца Александра Шмемана практически на то же переживание: «Некоторые вещи (дни, минуты) я не вспоминаю, а помню, как если бы они сами жили во мне. В эти минуты дана была некая абсолютная радость. Радость ни о чем, радость оттуда, радость Божьего присутствия и прикосновения к душе. И опыт этого прикосновения, этой радости <…> потом определяет ход, направление мысли, отношение к жизни и т. д. Например, та Великая Суббота, когда перед тем как идти в церковь, я вышел на балкон и проезжающий внизу автомобиль ослепляющее сверкнул стеклом, в которое ударило солнце. Все, что я всегда ощущал и узнавал в Великой Субботе, а через нее — в самой сущности христианства, вспыхнуло, озарило, явилось в то мгновение. Вечная жизнь — это не то, что начинается после временной жизни, а вечное присутствие всего в цельности. Все христианство — это благодатная память, реально побеждающая раздробленность времени, опыт вечности сейчас и здесь».

Ни о Православии, ни о Церкви я ничего толком не знала, а уж о молитве вообще понятия не имела.

 

Загадка Евангелия

Тогда, на Пасху, вернувшись со службы, мы с подругой до утра проговорили. Первый раз в жизни я взяла в руки молитвослов. Открыла — и зачиталась. Просто оторваться не могла: схватила какую-то школьную тетрадку, начала переписывать… Славянские слова молитв и псалмов сразу и навсегда пробили меня насквозь своей красотой. Как когда-то в юности прекрасные чужие стихи, они запоминались сами, потому что лучше и полнее выражали мои чувства, чем если бы я пыталась сделать это сама.

Но эмоции, даже самые сильные, недолговечны. А что дальше? Я решила: проживу год, стараясь делать все, что положено, а там разберемся. Сказано читать утренние и вечерние молитвы — буду читать, сказано ходить в церковь по субботам и воскресеньям — буду ходить, сказано раз в месяц исповедоваться и причащаться — буду, сказано поститься — буду… Но как же все это оказалось трудно! Церковнославянского языка я не знала, на службах стояла на одних эмоциях: слова три поймешь — уже хорошо. Это сейчас на любом свечном ящике можно купить толкования, пояснения, поучения, молитвословы на любой вкус. А тридцать лет назад тоненькую брошюрку «Всенощное бдение и Божественная литургия» я выпросила у знакомых почитать только через несколько месяцев после крещения.

Но труднее всего было с утренними и вечерними молитвами. Мало того, что при всей красоте текстов больше половины слов непонятны, так еще попробуй встрой их чтение в ежедневную рутину, в которой им ну никак не находится места…

А Евангелие? Не то чтобы я была какая-то особенно тупая, но продиралась я к его пониманию, спотыкаясь на каждом шагу. Нет, в целом-то мне, вроде, все было понятно. Но там же сказано: Чтó вы зовете меня: «Господи! Господи!» и не делаете того, чтó Я говорю? (Лк 6:46). Значит, нужно делать. А для этого мало понять, даже с помощью святых отцов и богословов. Нужно как-то пропустить это все через себя, переварить, сделать своим, неотъемлемым. Помните? И я пошел к Ангелу и сказал ему: дай мне книжку. Он сказал мне: возьми и съешь ее; она будет горька во чреве твоем, но в устах твоих будет сладка, как мед (Откр 10:9).

Как-то в записках Аделаиды Герцык «Подвальные очерки» наткнулась я на слова приговоренного к расстрелу русского дворянина, сказанные им автору в подвале ЧК: «Мне кажутся дикими разговоры о Боге среди обыденной жизни. Евангелие — это сумасшедшая книга. И потому так трудно ее понять. Христос дает ответы вне времени, а спрашивают его люди, которые не могут перей­ти эту черту. И потому кажется, что они говорят о разных вещах и не понимают друг друга».

Но мне-то предлагается здесь, «во времени», жить по Евангелию. А там, между прочим, сказано: «Непрестанно молитесь». Это как? Я же не в безлюдной пустыне живу, как какой-нибудь древний отшельник, а в Москве. И домашних моих все эти мои христианские упражнения здорово раздражают. А работаю я в советском издательстве, и голова моя там занята чем угодно, только не молитвой…

 

Параолимпийские игры

Вообще-то, митрополит Сурожский Антоний утверждал, что человек молится всегда: «Нам думается, что молитва присутствует лишь тогда, когда мы вежливой, складной речью выражаем свое отношение к Богу и мировым вопросам… Мы забываем, что молитва вырывается из сердца, и всякий крик нашего существа есть молитва. Разумеется, мы не осознаем, что молимся все время и настойчиво… И, я думаю, очень важно нам осознать, что предмет нашей молитвы и тот, к кому обращена эта молитва, — не всегда Бог… Нам не предлагается выбор — молиться или не молиться; нам предлагается выбор — молиться Богу или с рабской мольбой, с протянутой рукой обратиться к князю мира сего, в надеже на подачку, которая будет обманна, потому что он всегда обманывает».

Вот как хочешь, так и крутись. Читаю у отца Серафима (Роуза): «Чтобы успешно противостоять миру, точащему наши души, нужно получать постоянные «впрыскивания» неотмирности. Стоит хоть на день их прервать — и мирское задавит, на два — поглотит совсем. Вскорости заметим, что и мысли у нас уже обмирщенные, и мы все меньше и меньше этому противимся… Нет рецепта богоугодной православной жизни. Всякое ее внешнее проявление может оказаться фальшивым, все зависит от состояния души, трепетно предстоящей Богу…».

И опять все у меня упирается в правило. Все отцы твердят: бессмысленно тупо вычитывать молитвы из молитвослова, нужно сосредоточиться, произносить их от сердца, как свои. Тридцать лет я бьюсь над этой неразрешимой задачей. Листаю свои дневники. 1985 г.: «Как только начинаю читать правило — в голове сразу калейдоскоп обрывков самых разных мыслей, воспоминаний и впечатлений». 1988-й, 1993-й, 1996-й, 1999-й — все одно и то же…

Тогда зачем это все? Да просто я точно знаю, что больна. Хронически. Практически инвалид детства. И если я не буду заставлять себя каждый день читать утренние и вечерние молитвы (а если сосредоточится не удается, то и по два-три раза) и главу из Евангелия и хотя бы по воскресеньям ходить в храм — всё, паралич мне обеспечен. Где найти для всего этого время и место? Не знаю, каждый раз — по ситуации. Трудно? Не то слово. А кто сказал, что будет легко? Но куда деваться-то, если болен? Спросите параолимпийцев, трудно ли без ног или с повреждением спинного мозга, на коляске, играть в баскетбол или регби? Играют же, хоть и остаются инвалидами.

Я долго не понимала, почему мне все твердят: подвиг, подвиг, подвиг… Ну почему я должна превратить всю жизнь в какое-то непрерывное преодоление? А мне говорили: «Всякий христианин — подвижник. Человеческая природа так искривлена, что на нее приходится жестоко нажимать, если хочешь выровнять себя по евангельским меркам, и выравнивать приходится каждый день, каждый час».

Выходит, если не тренироваться, так и пролежишь всю жизнь бревном — изнемогая от жалости к себе и злобы на весь мир за такую чудовищную несправедливость? А если через лень и боль все-таки каждый день вытягивать себя на тренировку? Насколько велик шанс в конце концов приобщиться азарта и радости наравне со здоровыми?

Учиться, учиться и учиться…

Моя подруга как-то пожаловалась, что не может читать молитвы из молитвослова — ну не чувствует она их своими, хоть тресни. Мне повезло, у меня такой проблемы не было. Зато была другая: не миновала меня общая участь многих новоначальных: начитавшись святых отцов-аскетов и «заполировав» образовавшийся в голове немыслимый коктейль «Откровенными рассказами странника», мало кто не примерял на себя «смиренные ризы исихастов». Слава Богу, что рядом были люди мудрые и опытные, которые умели сдерживать эти безумные порывы.

Как-то, когда я очередной раз пристала к одному из них с вопросом, как же мне «умно» молиться Иисусовой молитвой в моей повседневной московской жизни, он сказал: «Молись, только хоть шепотом, но непременно вслух, а вместо четок перебирай фаланги пальцев». «Батюшка, как же я буду это делать в метро?» — оторопела я. «Ничего, за сумасшедшую будут принимать — зато приставать никто не будет», — был ответ.

После таких обливаний холодной водой на «подвиги» уже не так тянуло. Тем более что утолить жажду духовную было где — десять лет параллельно работе в светском журнале шло врастание в жизнь церковную: попросили помочь — пришлось учиться сначала на чтеца, потом на уставщика, потом петь на клиросе, потом регентовать… Тропари, кондаки, стихиры, паремии, всенощные, часы, литургии, молебны, панихиды, отпевания — тысячи прекрасных молитвенных слов, многократно пропущенных через твое сознание… А молитва? Спросите тех, кто поет на клиросе, удается ли им там помолиться.

А тут еще отцы мои духовные задачки подкидывают: «Помолчи. Мы все: дай, дай, помоги, помилуй — тараторим, тараторим. Где же тут Богу хоть слово вставить, чтобы мы его услышали. Остановись, замолчи перед Ним хоть на минуту, ни о чем не думай, просто умились, глядя на Его образ». «Ты Бога благодаришь? Или все только клянчишь?»

А потом школа кончилась. Выпускным экзаменом стали полгода послушания в монастыре. Когда пришла пора решать, оставаться там или нет, батюшка, который меня туда направил, сказал просто: «Если готова быть всем слугой — иди в монастырь, нет — уходи». Я честно сказала: «Нет, не готова». И получила благословение идти работать… на радио, в английскую службу Иновещания, там у батюшки были чада духовные.

Как же меня ломало! Как наркомана. Пытка шумом физическим. Пытка шумом информационным. Попробуйте помолитесь, когда вы по двенадцать часов в день переводите политические новости. И, главное, зачем? Кому все это нужно?

Это я поняла только несколько лет спустя, когда родители мои стали болеть и сдавать, а наша бесплатная медицина окончательно превратилась в денежный пылесос. Но ведь помощь близким в их немощи, да еще если их каждодневная нужда в нас растягивается на долгие годы, без молитвы — ноша неподъемная. Иначе жизнь превращается в нескончаемую муку и для помогающего, и для принимающих помощь. А как втиснуть все это в те же неизменные 24 часа?

 

Я тебя люблю

Впрочем, молиться за других у меня всегда получалось как раз лучше всего. Особенно, когда молишься о ком-то, кого любишь. Тут откуда что берется: и сердце открыто, и внимание сосредоточено, и все твое существо устремлено к Богу! Но не ради Него, не от ощущения Его присутствия, веры в Него, тоски по Нему, стремления почувствовать и исполнить Его волю, а потому что душа твоя болит о ком-то. Но не о Боге. Проходит время, боль стихает, и снова рассеиваешься и охладеваешь — до следующего испытания.

Смотрю на влюбленных и завидую — они по сто раз на дню обмениваются эсэмэсками, весь смысл которых, по сути, сводится к одному: «Я тебя люблю». И не надоедает! А если любимый не отвечает? Пишешь ему, пишешь, а в ответ — тишина? Места же себе не находишь, пока не выяснится, что это просто мобильник «завис» или у оператора сбой. А тут, когда без молитвы в «мобильнике» моей души садится аккумулятор и я уже просто не в состоянии услышать Бога, я этого даже не замечаю.

Когда-то мне говорили: «Голод по Богу иногда так же важен, как молитва. Если дела житейские мешают тебе побыть с Ним, пообщаться с Ним, просто помолчать в Его присутствии, а тебе больше всего на свете хочется именно этого — это твое стремление уже и есть твоя молитва». И еще: «Если тебе в кои-то веки удалось сосредоточиться и начать молиться со вниманием, и в этот самый момент к тебе кто-то придет или позвонит и попросит помощи, брось все и иди, помогай. Потому что молитва твоя — это твое частное дело, а помощь ближнему — дело Божие».

Ну, с помощью, вроде, все понятно, об этом еще Иоанн Лествичник писал. А вот с молитвой-то как быть? Как молиться, да еще постоянно, человеку, живущему сегодня в мегаполисе? Студенту, врачу, программисту, менеджеру, журналисту, официанту, водителю, лавирующему в бесконечных пробках? Начинает казаться, что внутреннее пространство для молитвы осталось разве что у таджиков-дворников.

И вдруг на самом бегу пронзит какая-нибудь сущая безделица — алая ветка клена, вспыхнувшая огнем в лучах осеннего солнца, стайка снегирей, неведомо каким ветром занесенная в самый центр города, первый хруст снега под ногой на морозе — радостью жизни, той что за делами, и само рванется из самого сердца: «Слава Тебе, Господи! Слава Тебе!»

Так можно ли молиться в большом городе? Конечно, можно. Не молиться — нельзя. Сколько раз бывало — думаешь: «Да гори оно огнем! Все равно ничего не получается. Буду жить, как все нормальные люди». И какое-то время живешь. Но мелькнет на горизонте отблеск той, пасхальной радости, которой ты когда-то приобщился, и затоскует, заноет душа, и такими бессмысленными и блеклыми покажутся все другие радости, что, спотыкаясь и падая, снова выбираешься на знакомую дорогу и бредешь.

Прав, видно, митрополит Антоний. «Если то, что ты получил первоначально, для тебя оказалось драгоценностью, тогда стоит искать всю жизнь. Даже если только к концу жизни найдешь — все равно стоит всю жизнь искать, потому что без этого нельзя жить». n

 

О пользе пробок

Протоиерей Максим Козлов,

настоятель домового храма святой мученицы Татианы при МГУ им. М. В. Ломоносова

Думаю, сама постановка вопроса о сложности молитвы в современном мегаполисе — несколько романтическая. Она предполагает, что раньше в какие-то другие, благословенные времена у людей были необходимые для молитвы тишина и покой, а сегодня мы их лишены. Однако из мемуаров людей, живших, скажем, в позапрошлом веке, хорошо видно что многие из них в своей духовной жизни сталкивались с точно такими же проблемами. Да, у них не было айфонов и айпадов, и шумели тогда на улицах не автомобили, а другие средства транспорта. Но вспомним хотя бы о количестве детей, обыкновенном для того времени, и сразу станет понятно, что тишины и покоя у огромного количества людей и в прежние времена было столь же немного, как и у нас сегодня. Также нельзя сказать, будто где-то там, за МКАД, в тихой провинции человеку проще молиться. Конечно, люди живут там размереннее и спокойнее, чем в столице, но и у них тоже — свой круговорот неотложных дел.

Поэтому чтобы сегодня духовно настроиться на молитву, нужно как минимум отказаться от этой исключительной оценки нынешнего времени и места, которые будто бы «чрезвычайно затрудняют нашу духовную жизнь».

Любые внешние обстоятельства жизни, лишая нас одного, всегда дают нам что-то другое. Надо только постараться это «что-то» разглядеть и научиться использовать. Например, сегодня в большом городе мы много перемещаемся в пространстве, все время куда-нибудь едем — в метро или в автомобиле, стоим в пробках... Молиться в пути — одна из наилучших возможностей. Тут есть время и для практики умной молитвы, и для чтения выученной части правила. Если даже это затруднительно, у нас есть достижения современной цивилизации — можно поставить диск в машине или включить плеер в метро. И в какой-то степени изолировать себя от окружающего мира, слушая молитву в записи.

Кроме того, можно и нужно молиться еще и своими словами. Нельзя сводить молитву только к вычитыванию или выслушиванию готового текста, написанного не тобой, а другими людьми. Но также нельзя свести молитву и к другой крайности, когда человек говорит себе: ну все, теперь я буду молиться только своими словами. Ибо в итоге это будет значить, что мы:

а) минимизируем молитву — потому что редко кто способен молиться своими словами долго и серьезно;

б) почти у каждого человека в таком случае образуются свои формульные тексты, которые будут пониже и пожиже как формой, так и содержанием. Ведь тексты молитв, составленных святыми, основаны на духовном опыте этих святых, стремившихся к единому на потребу (Лк 10:42). В нашей жизни и в наших молитвах этого стремления куда меньше. Поэтому разумнее всего соблюдать некий баланс — и своими словами молиться, когда душа этого просит, и правило ни в коем случае не оставлять.

Общий для всех совет тут один: не разводить руками и не жаловаться на окружающую действительность, а всегда стараться увидеть и максимально использовать те возможности для молитвы, которые Бог дает нам здесь и сейчас.

 

[Апрель 9 365]

Хитрости любви

 

17 февраля 2012 г. Источник: «Πεμπτουσία»

Несколько лет назад мы посетили старца Симеона, проживавшего в каливе Сретения Господня в Новом Скиту близ монастыря святого Павла. Неся за плечами груз девяноста пяти лет, прикованный к постели, он со дня на день ожидал, чтобы смерть привела его к Богу. С ним рядом находился его послушник отец Пантелеимон, любящий сын и ангел-хранитель.

— Старче, ты застал отца Савву, духовника?

— О, духовника! Преподобнейшего и святого того духовника отца Савву! Благословение его да пребудет с нами. Как же не застал? У него я и исповедовался. Я не покидал его каливу и очень часто помогал ему за богослужением на клиросе.

— Ну, тогда расскажи нам что-нибудь о нем. Мы многое слышали и собираемся описать его житие. Говорят, что он был выдающимся духовником.

— На нем почивала великая благодать. Он умел всех подбадривать. Особенно он воодушевлял молодых монахов. Едва завидев их у аналоя, пришедших на исповедь, он говорил: «Добро пожаловать, ангелочки мои!», говорил он им с улыбкой. «Добро пожаловать, ангелочки мои. Этих молодых монахов я считаю ангелами, которые ради любви к сладчайшему нашему Христу оставили суетный мир и прибыли сюда в пустыни». А всем отчаявшимся он внушал мужество.

«Не отчаивайся»-повторял он то и дело.

— Старче, говорят, что он владел большим искусством в исповеди.

— Большим искусством и большой любовью. Он не хотел, чтобы от него скрывали грехи. Видя, что юный монах или послушник стыдятся сказать все, что он придумывал? Хитрости. Хитрости любви. «Говори, чадо мое, без колебаний свои грехи. Я – старчик. Могу и задремать. А ты продолжай. Христос здесь и все слышит. Исповедуй все без страха, очисти душу, убели ее подобно снегу». И тот начинал говорить. А духовник как будто бы клевал носом. Склонял голову и начинал храпеть. Тот тогда начинал исповедовать наиболее тяжкие грехи. И тогда духовник делал вид, что просыпался. Тот продолжал называть уже более легкие грехи. «Чадо, постой-ка немного. До этого ты назвал какой-то грех. Как ты сказал? Что-то я не расслышал. Скажи-ка его яснее, чтобы очистить свою душу». Тот набирался мужества и разъяснял. Так он облегчал свою душу, Бог радовался, а диавол уязвлялся.

 

— О, старче, спасибо тебе. Ты предоставил нам драгоценные сведения. И мы дивимся искусству этого великого духовника. Что за хитрости он придумывал! Ничего подобного мы еще не слышали.

— Я же сказал вам, что он обладал большим искусством и большой любовью.

Таких духовников сегодня не найдешь.

***

В скиту святой Анны, где-то наверху, жил в каливе один духовник. Вроде тоже духовник, как и отец Савва, но без его опыта и рассуждения. Однажды к нему на исповедь пришел один грешник с очень тяжелыми грехами. Другого такого с такими серьезными проступками тому духовнику еще не приходилось встречать.

Тот человек, словно надломленная трость, начал свою исповедь. Духовник, слушая его, застыл от ужаса. Все внутри него перемешалось. «Боже мой! Какие ужасы! Что я слышу! Что он за демон такой!»

Несчастный не успел закончить, как возмущенный духовник сказал:

— Прекрати. Я в ужасе. Я сойду с ума. Это нечеловеческие грехи. Это бесовщина какая-то. Нет тебе прощения! Уходи. Не могу больше тебя слушать. Уходи.

Единственное, что оставалось у бедняги в мире, так это милость Божия. Но, поскольку и эта дверь оказалась затворенной, ничего у него не осталось. Глядя на море, он подумывал о единственном выходе: броситься вниз и утонуть. Положить конец своим трагедиям.

Но, однако, Бог велик. В таком состоянии увидал этого человека один насельник скита святой Анны, который к тому же оказался ему знакомым.

— Эй, что случилось? Что с тобой?

Но тот не отвечал.

— Эй, да что с тобой? Почему ты не отвечаешь?

Еле-еле монаху удалось узнать, как все было. Опечалилась и огорчилась его душа. Как же ему помочь? Он подумал, что единственный выход, который оставался, это любой ценой привести несчастного к отцу Савве. Монах очень устал, но, в конце концов, победил.

Отец Савва, едва увидел того человека, понял всю его драму. Мой брат, подумал священник, упал в пропасть. Чтобы достать его оттуда, я сам должен спуститься к нему.

— Отче, есть ли для меня спасение?

— Для тебя, брат мой? Для всех есть спасение. Милосердие Божие – шире небес и глубже пропасти.

— Эх! Для меня, грешника, нет спасения. Это невозможно. Для меня нет.

— Для тебя? Шутишь. Уж если и для меня, представь, возможно было спасение.

— А что у тебя за грехи-то были?

— Большие, очень большие грехи.

— Да что за большие! Кто может быть виновен пред Богом больше меня, несчастного!

— И все же! Вот, как-то не обратил внимания, поддался и впал в такой-то грех.

И тут отец Савва рассказал об одном серьезном грехе. Собеседник тогда как будто ожил. Воодушевился.

— О! Отче, а ведь и я совершил точно такой же грех.

— И ты? Не беспокойся. Бог простит тебя. Достаточно уже того, что ты это исповедал.

И отец Савва продолжил в том же духе. Хитрость полностью удалась. Несчастный воспрянул духом и со всей откровенностью представил весь печальный список своих преступлений. Ему придавала мужество мысль, что и духовник был ему подобен.

— Я, — говорит в конце отец Савва, — раскаялся и горько плакал. Уже два года, как я изменил свою жизнь. Мне дали епитимью быть духовником. Я выполнил и это. Милостыню раздавал, постился. Стал совсем другим человеком.

— И я, отче, раскаиваюсь от всей души. И сделаю все, что ты мне скажешь.

— Поскольку ты решил изменить жизнь, наклонись и я прочту разрешительную молитву, чтобы Бог изгладил все твои грехи.

Через некоторое время человек стал летать от радости, потому что сбросил с себя невыносимый груз.

Встретив в святой Анне своего знакомца, он сказал ему:

— Ты спас меня. Я стал другим человеком.

— Прославь Бога.

— Хороший духовник. Хороший. Сострадательный. Только вот бедняга поступал в жизни хуже меня.

Собеседник сразу же понял в чем дело:

— Хуже тебя? Не смеши меня! Он с малых лет живет на Афоне, это настоящий ангел. А потому и сподобился стать священником.

Тот онемел. Что случилось? Но, выслушав объяснения, понял хитрость любви и испытал сильное удивление. После той раны, что нанес ему первый духовник, не было другого способа спастись от края пропасти. И с того момента воцарилось внутри него безграничное восхищение и бесконечная любовь к этому превосходному врачу и целителю душ.

Однако следует отметить, что некоторые святогорцы не одобряли подобные хитрости духовника. Но они были не правы, потому что отец Савва, со свойственной ему в высшей степени рассудительностью, знал как, когда, сколько и в каких случаях прибегать к ним, чтобы не вызвать даже самого малого вреда и малейшего соблазна.

 

[Апрель 9 365]

АСКЕЗА

 

Асказеа: упражнение

Очень часто у разных оппонентов Церкви, от весьма умеренных до самых радикальных, особое неприятие вызывают монашеская аскеза и аскетические подвиги. В них видят издевательство над естественными человеческими чувствами и потребностями, порой даже мрачное изуверство. Строгий пост, отшельничество, строжайшая внутренняя борьба со страстями и т.д. многими воспринимаются как умерщвление человеческой природы, извращенное отрицание физического и духовного человеческого здоровья.

 

Между тем слово «аскеза» происходит от древнегреческого слова ἡ ἄσκησις(askēsis), что значит «упражнение», «практика». Оно в свою очередь происходит от древнегреческого глагола ἀσκέω (askeo), что значит «обрабатывать», «упражнять», «тренировать». И исходя из этой этимологии, аскеза – это упражнения в приближении к Богу.

Когда оппоненты монашества говорят, что аскеза – это умерщвление человека, то с точки зрения христианской аскетики они правы в своих суждениях с точностью до наоборот. Это действительно борьба и умерщвление, но человека ветхого, исполненного и испорченного страстями и грехами. Как говорил отец Александр Мень, «аскеза – это борьба с хаосом мыслей, чувств и желаний». В христианской антропологии считается, что человек состоит из тела, души и духа. Первые два начала – это «плоть», тот ветхий человек, которому на смену должен прийти человек новый, живущий по Евангелию. При этом в Православии считается, что в наибольшей степени евангельским нормам и требованиям соответствует монашество с его аскетическим жизнью и бытом. Монахи тем и отличаются от мирян, что, давая обеты нестяжания, целомудрия и послушания, они полностью подчиняют свою жизнь служению Богу. Без аскезы же, то есть без строжайших систематических и регулярных усилий, которые призваны подчинить телесные и душевные человеческие движения духу, такое служение невозможно. Недаром в Древнем Патерике на вопрос «кто такой монах», дается и такое определение:монах – это тот, кто во всем себе делает принуждение.

Конечно, аскетические упражнения необходимы любому христианину, как монахам, так и мирянам. И пост, и борьба со страстями, и даже разумный жизненный режим – все это виды аскезы. Правда, как говорят Отцы Церкви, в аскезе нужно избегать всякой чрезмерности, особенно на начальных этапах. Излишняя ревность неподготовленных людей в аскетических упражнениях может привести к серьезным нарушениям в жизни тела и души, а затем и духа.

Кроме того, нужно понимать, что аскеза, понятая как самоценность, может послужить поводом к гордости и самопревозношению. Главным критерием действенности аскетических упражнений служитотношение подвижника к людям. Если в подвизающемся человеке не становится больше любви к окружающим и сознания собственного несовершенства, то все аскетические «подвиги» напрасны и даже опасны.Очень часто у разных оппонентов Церкви, от весьма умеренных до самых радикальных, особое неприятие вызывают монашеская аскеза и аскетические подвиги. В них видят издевательство над естественными человеческими чувствами и потребностями, порой даже мрачное изуверство. Строгий пост, отшельничество, строжайшая внутренняя борьба со страстями и т.д. многими воспринимаются как умерщвление человеческой природы, извращенное отрицание физического и духовного человеческого здоровья.

Между тем слово «аскеза» происходит от древнегреческого слова ἡ ἄσκησις (askēsis), что значит«упражнение», «практика». Оно в свою очередь происходит от древнегреческого глагола ἀσκέω (askeo), что значит «обрабатывать», «упражнять», «тренировать». И исходя из этой этимологии, аскеза – это упражнения в приближении к Богу.

Когда оппоненты монашества говорят, что аскеза – это умерщвление человека, то с точки зрения христианской аскетики они правы в своих суждениях с точностью до наоборот. Это действительно борьба и умерщвление, но человека ветхого, исполненного и испорченного страстями и грехами. Как говорил отец Александр Мень, «аскеза – это борьба с хаосом мыслей, чувств и желаний». В христианской антропологии считается, что человек состоит из тела, души и духа. Первые два начала – это «плоть», тот ветхий человек, которому на смену должен прийти человек новый, живущий по Евангелию. При этом в Православии считается, что в наибольшей степени евангельским нормам и требованиям соответствует монашество с его аскетическим жизнью и бытом. Монахи тем и отличаются от мирян, что, давая обеты нестяжания, целомудрия и послушания, они полностью подчиняют свою жизнь служению Богу. Без аскезы же, то есть без строжайших систематических и регулярных усилий, которые призваны подчинить телесные и душевные человеческие движения духу, такое служение невозможно. Недаром в Древнем Патерике на вопрос «кто такой монах», дается и такое определение:монах – это тот, кто во всем себе делает принуждение.

Конечно, аскетические упражнения необходимы любому христианину, как монахам, так и мирянам. И пост, и борьба со страстями, и даже разумный жизненный режим – все это виды аскезы. Правда, как говорят Отцы Церкви, в аскезе нужно избегать всякой чрезмерности, особенно на начальных этапах. Излишняя ревность неподготовленных людей в аскетических упражнениях может привести к серьезным нарушениям в жизни тела и души, а затем и духа.

Кроме того, нужно понимать, что аскеза, понятая как самоценность, может послужить поводом к гордости и самопревозношению. Главным критерием действенности аскетических упражнений служитотношение подвижника к людям. Если в подвизающемся человеке не становится больше любви к окружающим и сознания собственного несовершенства, то все аскетические «подвиги» напрасны и даже опасны.

 

[sasha 3 426]

Основание жизни

 

Человек не склонен ценить то, что имеет. Когда мы любимы, мы не боимся потерять любовь, когда хорошо себя чувствуем — не особо заботимся о здоровье. И лишь теряя что-то важное, готовы хвататься за ниточку, чтобы вернуть утраченное. Но бывает слишком поздно...

 

Человека можно лишить многого. Но есть нечто, чего можно лишиться только по своей вине. От лени или гордости, от скуки или со злости можно однажды потерять самое главное сокровище сердца — веру.

Розанов сказал, что народ-богоносец, то есть русский народ, отрёкся от веры так быстро и так легко, словно в бане вымылся. А Чехов, напротив, считал, что между «верю» и «не верю» лежит большое расстояние. Его, как поле, нельзя перейти быстро. Вот человек по привычке продолжает говорить «верю», а сам, чуть ли не вприпрыжку, несётся по полю к противоположному краю. Другой же, напротив, бормочет «не верю» и подыскивает аргументы, но сам уже дошёл до той черты, за которой поют «Осанну».

 

Впрочем, Чехов говорил это в противовес той лёгкости, с которой люди бросаются словами о вере и неверии. То есть он таки считал, что современные ему русские люди в массе своей расстояния между двумя полюсами не ощущают и о сложнейших вещах говорят как о чём-то обыденном.

***

Кого-то в вере держит быт и земля. Раньше, когда вся империя была крестьянской, таких могло быть большинство. Антея, чтобы задушить, нужно было от земли оторвать. Иначе он из земли силу впитывал. Крестьянин, оторванный от земли, есть тот же могучий Антей, поднятый в воздух Гераклом и там задушенный.

 

 

У Короленко в повести крестьянин с Волыни приезжает в Америку и там первое время ещё вспоминает Бога. Всё странно ему и всё пугает: дома до облаков, поезда метро, несущиеся над головой по эстакаде. «Свят, Свят, Свят Господь Саваоф», — то и дело говорит он, крестясь. Но земляки, уже освоившиеся на новом месте, ухмыляются на его молитвы. Они тоже молились поначалу. Они знают, что скоро он перестанет креститься и молиться, как и они. Если будут у него дети, то дети снова начнут молиться, только по английски, и не в храме, а в молитвенных домах.

 

Так смена культурной среды убивает привычную веру в тех, для кого вера — не главное в жизни, а придаток, культурный фон. Таких всегда большинство. И необратимый слом сельского, земледельческого быта требует нового уровня веры, более глубокого, более стойкого к перепадам духовного климата.

 

Сельский быт сломан везде, кроме редких оазисов. Сломан он где революцией, где эволюцией, но и там, и там — последовавшей затем урбанизацией и индустриализацией. Теперь явилась уже и информатизация, и не стук колёс мешает читать псалмы, но забитая мусором голова не запоминает Символ веры.

 

Вернуться к крестьянским приметам, к освящённому быту, к праздничному церковному циклу, счастливо совпавшему с циклом полевых работ, можно лишь в виде экологического туризма.

***

Если за веру не бороться, то исчезает она незаметно. Ещё тепло недавнего присутствия сохраняется, ещё запах не выветрился, а самой веры уже нет. Как страшно!

 

У Хармса в одном из безумных рассказов есть персонаж — верующий человек. Так вот он заснул верующим, а проснулся неверующим. Но была у него привычка измерять перед сном и после пробуждения свой вес на медицинских весах. Он измерил. Оказалось, что в то утро, когда он проснулся неверующим, он весил на двести граммов меньше, чем когда засыпал. Я не гарантирую точность вычислений. Там это всё в фунтах, в пудах. Но вывод: вера весила ровно столько, сколько составила разница между взвешиваниями.

Как страшно!

 

Хармс ведь никого не смешил. Он смотрел своими сумасшедшими глазами на улицу, по которой сновали люди и ездили трамваи, и когда он вертел своей сумасшедшей головой, ни одна муха его не боялась и не отлетала в страхе. Мухи считали его своим.

 

Страх увеличивается обыденностью. Вот так просто, обыденно человек утратил веру. Как будто ему случайно отрезали голову, и никто не испугался. Даже не ахнул. Как там у Достоевского: «Мы тогда обедали... — Да, вот вы тогда обедали, а я вот веру-то и потерял!»

 

Хотя, что это я всё от писателей да от писателей примеры беру? Я ведь лично слышал сотни похоронных проповедей. Один священник так и говорил: «Учёные всего мира доказали, что душа человеческая весит три грамма!» Слово «грамма» он произносил так, что удвоенное «м» было отчётливо слышно. Проповедь заканчивалась так: «Спи, наш дорогой. Спи спокойно. Спи тихим, безмятежным, беспробудным христианским сном». Вот так! Ни больше, ни меньше. И беспробудным, и христианским.

 

В такие минуты сам Хармс мог заглядывать выпученными глазами в окна за нашими спинами и улыбаться сумасшедшей улыбкой.

***

Незаметно теряется самое главное. И гром не гремит над головою тотчас. Всё чинно, и аккуратно, и скатерть крахмальная, и полы блестят. С какой стати всё должно измениться в худшую сторону? Разве оттого, что кто-то сказал: «Я в Бога больше не верю»? Вот гимназист Миша Булгаков взял да и сказал эти слова папе — профессору Духовной академии за обедом. И жизнь покатилась дальше, словно дети — с горки на санках. Покатилась весело и беззаботно, сыто, комфортно, с заливистым хохотом. А то, что потом было — и революция, и Гражданская, и голод, и липкий неотвязный страх на долгие годы — так это разве как-то связано?

«Мы не знали, что в бутылке — джинн. Мы не хотели его выпускать. Просто открыли пробку, и всё. Мы не думали, что это серьёзно. Что нам теперь будет?»

 

Это лепечут те, кто аплодисментами встречал зарю новой жизни. Бедные и глупые. Из тюрем они теперь будут выходить без мученического ореола, но с отбитыми почками и без зубов. На стройках новой жизни они не смогут читать книги, как когда-то революционеры в ссылках. И забирать их будут среди ночи из тёплой постели без санкции прокурора. Расстреливать тоже будут без суда.

 

Это раньше надо было для очистки совести «родить, посадить, построить». Теперь — колокол отлить, храм восстановить, научиться читать часы перед литургией. Ну а после этого, или параллельно с этим — сын, дерево, дом.

 

Если первого не будет, кто-то опять придёт и разрушит второе. Ограбит дом, заберёт сына в окопы, порубит дерево на дрова в холодную зиму.

 

За веру надо бороться, за веру. Остальное приложится.

 

Протоиерей Андрей Ткачев

[Татиана. 1 983]