Таблица лидеров

У о.Илиодора на Пасху

ПАСХА в Введенском Соборе 16.04.2023г.О.Антоний

Не нашёл такой темы на форуме, но хотелось бы узнать, какие ещё в мире есть мученики за Христа в разных странах. "Никто, зажегши свечу, не покрывает ее сосудом, или не ставит под кровать, а ставит на подсвечник, чтобы входящие видели свет" (Лк. 8:16) В УГАНДЕ ХРИСТИАНСКИЙ ПАСТОР ЗВЕРСКИ УБИТ РОДСТВЕННИКАМИ-МУСУЛЬМАНАМИ ЗА СВОЮ ВЕРУ В марте 2023 года в восточной Уганде 42-летний христианский пастор Адинани Булва был жестоко убит родственниками-мусульманами за свою веру, сообщает агентство “Morning Star News”. «Мы начали проповедовать членам нашей семьи, и в начале февраля этого года четверо родственников-мусульман обратились в христианство, но старший брат моего мужа, ярый противник христианской веры, предупредил, что мы должны прекратить вводить мусульман в заблуждение», — рассказала вдова пастора Забиина Ньюумбве. «Через две недели моего мужа пригласили на семейное собрание в дом его родителей, где заставляли отречься от христианской веры, но он сказал, что готов умереть за Христа», - продолжила она. По ее словам, 10 марта около 21.30 несколько разъяренных родственников-мусульман подошли к их дому с криками. «Они кричали: «Мы мусульманская семья, и Аллах — наш Бог». Мы с детьми в страхе спрятались в спальне, оставив мужа в гостиной», - сказала З. Ньюумбве. Затем родственники ворвались внутрь и выволокли пастора Булву наружу. «Мы с детьми услышали громкий вопль примерно в 200 метрах от дома. На улицу не выходили. Муж домой не вернулся. На следующий день рано утром я пошла к соседу-христианину, который повел меня к месту происшествия, и я увидела вдалеке тело полураздетого мужа. Будучи не в состоянии сдерживать эмоции, я громко закричала. После этого упала в обморок от шока», - призналась вдова. Тело пастора Булвы было обнаружено с глубоким порезом на лбу, веревкой на шее, указывающей на то, что его задушили, и ранами на левой ноге. На место преступления прибыли сотни христиан и других людей, и семья поспешно похоронила пастора. Родственники-мусульмане предупредили вдову пастора, что умертвят и ее, если она назовет имена убийц ее мужа. Помимо вдовы, у пастора осталось пятеро детей в возрасте от 4-х до 16-ти лет. В 2016 году пастор Булва перевез свою семью в город Лира в Северной области Уганды, где у него был успешный бизнес, в основном производство кукурузы. 24 января 2019 года семья тайно перешла из ислама в христианство, и он был назначен пастором других бывших мусульман в своей церкви. Новообращенные из ислама в христианство под его пастырским руководством тайно собирались на молитву, но в декабре 2022 года мусульмане заметили пастора Булву и его семью рядом с церковью в Лире, и начали распространяться слухи, что он стал христианином. «С декабря 2022 года мусульмане начали угрожать, что убьют нас, если мы продолжим пропускать посещение мечети. Поскольку угрозы продолжались, мой муж решил покинуть Лиру и жить в нашем доме в деревне Мутерере», - рассказала Ньюумбве. В январе 2023 года семья уехала из Лиры и начала проводить вечерние молитвенные собрания в своем доме в Мутерере округа Бугири. Сейчас Ньюумбве и дети укрываются в доме своих помощников. «Мы с детьми живем в постоянном страхе из-за родственников — на кону наша безопасность. Мы нуждаемся в молитвах, чтобы Бог указал нам, что делать дальше», - заключила Ньюумбве. Это убийство пастора является одним из многих случаев преследований христиан в Уганде. Конституция Уганды и другие законы страны гарантируют свободу вероисповедания, включая право проповедовать свою веру и переходить из одной религии в другую. Республика Уганда расположена в восточной Африке, ее население – 45 млн человек. Большинство жителей Уганды исповедуют христианство; мусульмане составляют не более 12% населения этой страны - большая концентрация мусульман наблюдается в восточных регионах республики. https://pravoslavie.ru/153126.html

Надо ли исправлять человека Преп. Ефрем Сирин: «Не представляй предлога: этот брат делает вред товариществу. Но ты не делай зла другому, и не входи в сообщество с делающими зло, потому что Бог испытует сердца и утробы». Смысл в том, что мы чрезвычайно часто свое возмущение, свое укорение, свое нравоучение, поучение или обиду прикрываем тем, что мы заботимся о благе нашего совместного общежития: о благе Церкви, о благе общины, монашеской или мирской, о благе коллектива, о благе семьи. О чем угодно мы так заботимся. И вот эта «забота» о благе какой-то общности, забота о спасении какой-то общности и побуждает нас делать разные замечания, укорения, нравоучения, тем или иным способом стараться как-то человека исправить. А Ефрем Сирин говорит, что делать мы этого не должны. Почему? Во-первых, потому что есть игумен, есть начальник, есть муж – есть кто-то, кто перед лицом Бога отвечает за эту ситуацию. То есть, какой-то человек, которого Бог и поставил начальником над какой-то общностью, о которой идет речь. Не бывает общество без начальников. Кто-то там поставлен над ними. Это его задача. Если мы, не соотносясь с ним, начинаем кого-то учить и поучать, то мы восхищаем себе власть, которая нам не принадлежит. Мы как бы бунтуем против Бога: этот начальник ничего не понимает, он никуда не лезет, он плохой. А вот я настоящий, я ревнующий о благе этого сообщества, я и буду сейчас тут выступать. Фактически мы восхищаем власть, которой Бог нам не дал. Во-вторых, исправляя другого, мы сами делаем зло, так как нарушаем заповедь о любви: мы же должны носить немощи немощных, а не себе угождать. Христос понес наши немощи и умер за наши грехи и болезни, и вовсе не для того, чтобы нас укорить, или обличить, или наказать. А, как раз, для того, чтобы нас спасти. Он взял на себя наши грехи и понес наши болезни, ранами Его мы исцелились, поэтому для христианина другого пути, как идти по стопам Христа, попросту нет. Если мы начальники – тогда да, от нас взыщут, если мы не воспитывали тех, кого должны воспитывать. Но если мы - овца, а не пастырь – то наше дело распинаться, если это потребуется, терпеть всякий раз и понимать, что друг друга немощи носить – это и есть крестный путь. И третье, что , может быть, самое важное и глубокое – что, на самом деле, если бы человек имел чистые умные очи, и мог бы этими чистыми умными очами посмотреть в свое сердце, то он бы понял, что на самом-то деле нас злит его поведение. Что, на самом-то деле мы прикрываем свою злобу каким-то благочестивым, но лицемерным прикрытием. На самом-то деле, по совести, по-честному, нас это просто злит. А мы должны все, по заповеди, покрывать любовью. От нас требуется, чтобы мы все терпели, всему верили, всего надеялись, все переносили. И вот апостол Павел пишет: «Мы, сильные, должны немощи немощных носить, а не себе угождать». Но нас злит же, что он так делает! Поэтому возмущаемся. Мы гневаемся. Мы сердимся. Внутри нас все кипит, мы понимаем, что это кипение плохое, надо честно сказать, что мы разозлились, сначала раздражились, потом разозлились, и нам хочется, вот чтобы-то ни стало, поставить человека на место. Но это, вроде как, гордо, это не по любви. Тогда мы оправдываем, чтобы спрятать свою нелюбовь, свою гордость, свою нетерпимость к проявлениям и ошибкам другого человека, мы прикрываем это благом коллектива, благом некой общности, благом вообще. А по совести, мы просто разозлились на этого человека. Или, тот же апостол Павел говорит6 «Если впадет человек в некое согрешение, вы, духовные, исправляйте такового в духе кротости, наблюдая каждый за собою, чтобы не быть искушенным». То есть, если мы видим реальный грех, если действительно нужно благо, то это слово будет сказано нами кротко. Если же оно с кипучей раздраженностью, гневно, с сарказмом, то есть, не кротко, тогда не обольщает пусть человек сам себя: он просто выливает зло из своего сердца. А, если бы он наблюдал за собой, как советует апостол Павел, то знал бы, что главное – это все делать с любовью.

Кому можно делать замечания Преп. Марк Подвижник: «Того, кто не состоит в подчинении тебе, не обличай в проступке в лице ибо это дело более власти, чем совета». Человек не должен делать замечания, если не принужден к этому волей Божьей. Если воля Божья не принудила его к тому, чтобы он следил за какими-то людьми, смотрел за ними, отвечал за них, то он не имеет права делать им замечания. Он не отвечает за них, он не властен над ними. Бог не поставил его над этими людьми. В этом смысле важно понимать, что и семья это есть определенная иерархия, и родители имеют [право] делать замечания в отношении детей, а дети не имеют право делать замечания в отношении родителей. Муж есть глава жены, он тоже может делать замечания своей жене, но никогда не нужно забывать, что она – сонаследница вечной жизни. Что она, хотя и должна его слушаться, но это послушание не административное. Он не на работе, он не в среде своих подчиненных, он глава, но не начальник. Он глава, но не администратор. Не надо путать директора офиса с главой. Потому что это совершенно разные вещи, организационно и органически. И поэтому муж, хотя и имеет на это право (действительно имеет, в отличии от жены), но он должен мудро, очень осторожно использовать это свое право, эту свою власть, потому что они в равных отношениях к друг к другу, в том смысле, что их связывает взаимная любовь и взаимная ответственность над детьми. Пользоваться этим своим правом мужчина должен очень трепетно и осторожно, чтобы не навредить своей семье и тем отношениям, которые его связывают с супругой. И действительно, любое обличение, делаемое человеком, показывает, что тот, кто обличает, имеет на это власть. Значит, если я решил обличить своего брата, то у меня есть какая-то власть над ним. Я показываю эту свою власть. А кто мне дал эту власть? Откуда она у меня? Кто дал мне право обличать этого человека? Кто вложил во мне слово, чтобы я пророчествовал? Кто мне вложил такое дерзновение, чтобы я шел и обличал? Конечно, Бог может это сделать, но человек обличающий должен предоставить доказательства того, что он действительно послан Богом на обличение этого человека. А иначе он самозванец: кто дал ему право меня обличать, меня учить, мне делать замечания? Конечно, в евангельском тексте есть подобные слова: «Если согрешил против тебя брат твой, иди и обличи». Скажи ему об его грехе. Но это представляется действием, именно напоминающим то, о чем говорит здесь Марк Подвижник – это действие совета, а не власти. Я прихожу к брату, и говорю, как бы советую, не имея над ним дерзновенную власть, а используя как бы некий совет: «Ты знаешь, брат, мне кажется, ты ошибаешься. Надо бы делать так и так. Мне так кажется. Потому что апостол, или Евангелие, или пророки говорят то-то и то-то». Но именно как совет, как общение равных, а не как обличение власть имеющего… Если кажется, что человек совершил ошибку или грех, должно сказать: «Слушай брат, мне кажется, у тебя здесь проблема, давай помогу, потому что это опасно». В виде совета. Не свысока. Не свысока своего опыта или начальственного положения. Вот это надо уметь делать. Надо иметь в своем сердце понимание того, что люди - не подчиненные тебе. Что есть люди, на которых ты можешь повысить голос, а есть люди, на которых нельзя повышать голос. Об этом еще в Книге притч сказано немало, иначе любая дружба развалится. Почему он и разваливается у людей, которые пытаются вместе что-то делать, вместе управлять, вместе строить бизнес. Потому что они забывают, что дружба и административное подчинение – это разные вещи. Не нужно путать обличение с советом. Начальник может подойти к подчиненному и дать ему совет. Может придти и показать свою административную власть. В одном случает он будет милостивым, в другом – справедливым. Но друг, брат, товарищ, люди, находящиеся в одной сфере, в одном социальном, духовном, властном статусе, они ни в коем случае не должны никогда показывать свою власть, потому что этой власти у них нет над этим человеком. И от этого очень много проблем в повседневной человеческой жизни. Начальник в отношении своих подначальных, священник в отношении своих прихожан, своего прихода, игумен в отношении своего монастыря, епископ в отношении своей епархии, митрополит в отношении своей митрополии имеют право обличать. Но он имеет право обличать только своих пасомых, в пределах своей епархии. Он не может использовать эту власть в другой епархии. Он не может наказать священника другой епархии, просто сделать ему выговор. Как отец не может наказать чужого ребенка или сделать ему выговор. Он может посоветовать, но употребить власть он не может. Это смешение понятий власти настолько значимый элемент межличностных отношений, что пренебрегать им нельзя. Хотя бы потому, что каноническое право очень четко регламентирует и описало те случаи, когда эта власть, в том числе власть запретительная, наказующая и обличающая может быть употреблена.

Христос воскресе! С Пасхой всех форумчан и посетителей форума!

Воистину воскресе!

О долготерпении Ефрем Сирин: «Будь долготерпелив, чтобы стать сильным в благоразумии. Долготерпение прекрасный дар, оно изгоняет раздражительность, гнев и презрительность, приводит душу в мирное состояние. Книга притч: «Долготерпеливый лучше храброго». Апостол Павел: «Любовь долготерпит», «будьте долготерпеливы» (в отношении другого человека). Я, мое поколение, мы не читали Священного Писания, нам его не показали. Мы читали другие книжки, и вот, в одной из этих книжек, которые мы читали, было написано в отношении всякого русского человека: «Чем хуже был бы твой удел, когда б ты менее терпел?» Как бы призывая, что хватит терпеть, хватит, сколько уже можно терпеть-то! Сколько можно заниматься этим падлючим терпением, этим унижением, этим раболепством, этой мерзостью терпеливого человека. Добились. То самое клятое, ненавидимое всеми разрушителями долготерпение когда-то сделало нас великим народом. Дало нам огромную территорию, покорило народы. Привело к тому, что мы победили всех своих врагов. Помогло нашим воинам в Баязете, на Шипке, в Осовце. Это же все долготерпение. Больше ничего. Человек, который с детских лет терпит Великий пост, строго. Ну, зачем? Не было тогда либералом в русских деревнях, чтобы убедить, что не нужно этого юному человеку. Нужно ему и мороженку, и сладости, и все такое: зачем подрывать детский организм?! Но выросший на Великом посте, который он постился с детства, этот солдатик мог сидеть в крепости на одной ложке воды и выдержать, потому что он был терпелив. Он мог сидеть на Шипке в тридцатиградусный мороз без зимнего обмундирования и костров и выдержать. Он мог сидеть по пояс в воде сутками и не заболеть, выдержать. Потому что терпеть он учился с детства. Именно это качество русского человека привело к тому, что мы стали таким великим народом, что нас все боялись. Мы терпели многое, и создали великую культуру, великую цивилизацию, великую страну. А потом соблазнились идеей обманчивой свободы и потеряли, дай Бог, не навсегда, конечно, и потеряли способность терпеть. И вот все рушится, потому что терпеть мы не можем. Мы не можем ничего. Долготерпение, как здесь пишет Ефрем Сирин, изгоняет гнев. Но мы не можем терпеть, поэтому всегда гневаемся, всегда злимся, всегда ропщем, всегда раздражаемся. На всех, на все. Мы не можем терпеть терпеть мужей, не можем терпеть жен, не можем терпеть соседей, не можем терпеть детей, не можем терпеть начальников. Не можем терпеть вообще ничего. Ни власти, ни поста, ни церковной службы, ни молитвы – ничего. Поэтому рушится наша жизнь, рушатся наши семьи, рушится наша страна, потому что мы ничего не можем потерпеть. Мы вот с тоской вспоминаем ушедшую эпоху. Ну, кто застал ее. Как там было хорошо, как было тихо, как было мирно, какие были дружные семьи. Какие были большие праздники. Как дружно жили соседи. И как-то совершенно не понимаем, что в основе всего этого лежало просто терпение. Терпение людей, выдержавших войну, переживших разруху, колхозы, гулаги, переживших молчание, переживших восстановление хозяйства, переживших бедность, бараки, удобства на улице, печки. Жизнь впятером, всемером, вдесятером в одной комнате. И ни ссор, ни конфликтов, ни у невестки со свекровью, ни у тещи с зятем, ни у мамы с дочкой, ни у родителей с детьми. Там еще племянники были, внуки, двоюродные бабушки. И все уживались. По одной простой причине. Где загадка, где тайна? Да нет никакой тайны: просто они умели терпеть. Им тоже все не нравилось: не нравился объем, не нравилась площадь, не нравилось количество и качество спальных мест, им не нравилось то, что не хватает воздуха, того, что шумно, оттого, что кто-то курит, а кто-то пьет, а кто-то ест, а кто-то дышит тебе прямо в рот или в затылок. Кто-то под окнами поет, а кто-то танцует. Все это тоже не нравилось, но люди были терпеливы. И переносили немощи других. Теперь у нас огромные квартиры, мы можем каждому ребенку дать комнату, мы можем каждому родственнику, если он приезжает, приготовить свою собственную двухспальную кровать. Но этот родственник не может прожить у нас даже дня, он срывается, взрывается, или взрываемся мы, кричим, скандалим, и он съезжает – лучше в гостиницу. Кто, когда в советскую эпоху останавливался в гостинице, если есть родственники. Никому в голову не приходило. Ни человеку, приезжающему в город, где есть друзья и родственники, ни родственникам и друзьям, если в город приезжал человек, и не останавливался у них дома. По одной простой причине, что люди могли терпеть. Терпеть. Удивительное качество – долготерпение – является основой общежития. Это путь к тому, чтобы жить общиной, жить монастырем, жить семьей или единым народом. Нужно терпение, больше ничего не нужно. Долготерпение, терпеливое перенесение всего: неудобства и недостатки других, и скудость эпохи, и страх, и трепет, и войну, и голод. Люди смогли вынести все, потому что могли терпеть… Вот это долготерпение и есть цвет нации, опора семьи и стержень Церкви. Если мы не научимся терпеть, мы не научимся ничему. Ничего, просто, не выйдет у нас.

Продолжение Преп Исаак Сирин: «Посему истинное созерцание естеств чувственных и сверхчувственных, и Самой Святой Троицы, приходит в откровении Христовом. Ему научил и его указал человекам Христос, когда первоначально в Своей Ипостаси совершил обновление естества человеческого, возвратил и дал ему первую свободу и проложил нам путь Собою к тому, чтобы животворящими Его заповедями восходить к истине. И естество тогда только способно соделаться зрителем истинного, а не мечтательного созерцания, когда человек первоначально претерпением страданий, деланием и скорбью совлечется ветхого страстного человека, как новорожденный младенец совлекается одежды, выносимой из матерних ложесн. Тогда ум способен возродиться духовно, быть узренным в мире Духа и приять созерцание отечества своего». Откуда берутся эти страдания, «претерпеванием страданий деланием и скорбью совлечется ветхого человека»? Оно и берется от того, первое, что со мной происходят обстоятельства, какие-то, а я их терплю, потому что считаю, что эти обстоятельства посланы мне Богом. Нечасто эти обстоятельства обезличены, например, дом сгорел, стихийное бедствие, кризис. Нечто произошло, ни одного человека за этим не стоит. А раз не стоит человека зловредного, стало быть я принимаю это от Бога. Раз не человек, значит, сделал это Бог. Значит, надо принять это дело, со мной происшедшее. Значит, Богу виднее, я доверяю Ему. Если я Ему доверяю, значит, это путь любви. Я хочу Его вмешательство, Его волю принять я хочу Его волю вместить. Я принимаю все Им совершаемое, как совершаемое не просто к благу для меня, а совершаемое с Его заботой обо мне. Это велит мне вера. Но большинство-то обстоятельств, из которых складывается моя жизнь, они не обезличены, за ними стоят люди: родители, друзья, соседи, начальники, подчиненные, дети. Только принимая этих людей без осуждения и укорения я могу взойти к этому созерцанию. Но это ж только легко сказать, а принимая неправду другого человека, смиряясь с неправдой другого человека, не осуждая другого человека за его неправду, я же испытываю скорбь. Потому что скорбит мое греховное, гордое естество. Часто люди говорят: «Он же делает неправду, как его не осуждать?» Предполагается, не осуждать надо людей, которые делают правду. То есть люди предполагают, что заповедь «не суди» относится к тем людям, которые ведут себя хорошо. А вот когда люди делают плохие поступки – тогда вперед и с песней судить, судить, и чем строже, тем лучше, чтобы порядка было больше. Так мы вывернули внутри собственного сознания заповедь Христа. Ведь «не судить» предполагает, что мы без суда подходим к чужой неправде… «Как не же судить, если человек негодяй?!». Вот и все, и христианство умерло, еще не родившись. В тебе умерло христианство, в тебе умер Христос. Ты закрыл для себя дверь дальше. Христос, говоря не судить, Он и предполагал, что мы будем именно так относиться к человеку. Ведь, возвращаясь к уже сказанному, каждый не хочет, чтобы его судили. И, в принципе, каждый своего ребенка всегда может оправдать. Хотя порой наши дети творят ужасные вещи, но мы можем их оправдать и не осудить. А вот когда чужие дети, не важно , сколько им лет, творят безобразия, тут мы будем безжалостны и строги. И получается, что истинное созерцание естеств чувственных, оно проходит через скорбь. Да, я вижу неправду, я терплю неправду. Я ничего не делаю больше, чем сделал Христос, терпящий человеческую неправду. Он не пришел изменить мир. Он не пришел изгнать из него неправду. Он не пришел сделать его праведным миром. Он пришел нас спасти. И спасение в том и заключается, что мы перестаем судить человеческую неправду. И, пока вы не перестанете судить человеческую неправду, вы никогда не сможете перестать творить неправду. Только перестав судить, вы сами делаетесь способными не поступать неправедно. Пока вы судите, вы всегда будете делать неправду. Но вы ее не видите. Вы видите неправду другого человека. Так устроен человек: он судит, поэтому не видит своей мерзости. И, только когда он перестанет судить, он увидит, насколько он сам неправеден. Просто люди ему попались другие, которые не судили его за его неправду. И, чтобы открылся этот путь, нужно однажды, стиснув зубы, промолчать. И еще раз промолчать. И еще раз промолчать. Не потому, что так велят обстоятельства жизни, а потому что так велит Христос. И вот когда я буду это делать, я буду скорбеть, потому что на какой-то момент мне покажется, что я схожу с ума или весь мир сходит с ума: как же так, неправду творят, а я молчу. Я же должен судить людей за их неправду, говорит нам все наше гордое существо. «Ты должен судить, должен. Кто еще осудит, если не ты? Ты же апостол правды. Ты же последний совершенный человек на этой земле. Ты же выше Христа, который не судил. Как ты можешь смотреть? Конечно, нужно судить». И все, и человек, разрываемый на части внутренней своей гордыней судит. И вот, когда в первый раз он смолчит, и во второй смолчит, и в третий смолчит, и почувствует, что боль пронзила сердце, в нем родится молитва: за себя и за этих людей. И снова пронзит боль. «Но как же, они же неправедные». - А ты кто? Ты что, праведник, что ли? Если ты судишь, то такой же нарушитель, как и они. А если посмотреть побольше, то ли ты делаешь, не хитришь, не лукавишь, честен ли? Что ты делаешь? Разве ты не такой же скверный, как они? - Да, вроде такой же. - Так иди и молись о себе. Бог открывает тебе источник жизни и спасения. Иди, молись. И человек от этой скорби начинает постепенно молиться. И только в этой молитве он приобщается сначала к опыту, Бог открывает ему сердце и показывает и его собственную неправду, и показывает любовь, которой Он покрывает всех людей. Никогда вы этой любви не увидите, если не научитесь молчать. Не научитесь хоть что-то сделать ради другого человека. Понести хоть чьи-нибудь немощи. Хоть как-то смириться перед другими человеками. Путь к созерцанию открывается через эту скорбь, которую мы терпим, исполняя заповеди Христовы. Преп. Исаак Сирин: «Если зрение ума не будет очищено деланием заповедей, делами безмолвного жития, не приобретет в совершенстве света любви, не преуспеет возрастом обновления Христа, улучшением ведения не приблизится к духовным естествам в той степени, на которой ищет ангельского духовного жития; то не возможет соделаться истинным зрителем Божественного созерцания. Все же те подобия духовного, какие думает составить себе ум, называются призраком, а не действительностью. И это, что ум видит одно вместо другого, происходит оттого, что он не очистился. Ибо естество истины пребывает всегда неизменным и не изменяется никогда в подобие; причиною же мечтания образов сих бывает немощь, а не чистота ума». Человек попадает в ложные видения. Причем, здесь не только обычная прелесть, когда тебе думается, что ты видишь ангелов, или свет, или еще что-то. Очень модно видеть муки, приготовленные в аду. Кроме этих духовных прелестей, есть еще и умные прелести. Когда человеку кажется, что он знает истину. А на самом деле он ее не знает. Путь к истине, как таковой, открывается не на пути чтения книг, не на пути размышления о судьбах мира, и даже не на пути молитвы. Он открывается только на пути делания заповедей Иисуса Христа, посвященных любви. Без них все становится искажением в самом начале пути. Люди, которые пошли к тому, что они называют истиной, тому, что им открылось, как истина, и они проповедует об этом, как истину, они ошиблись в самом начале, потому что они были непримиримы к людям, живущим рядом с ними. Непримиримость их привела к тому, что они стали искать альтернативных путей, в том числе и для богословия, для представления о Церкви, для представления об Евагелии, о жизни. Они изначально пошли путем, отстраняясь от ближнего. Закрывая от ближнего сердце, потому что он грешник. Не жалея ближнего, не желая терпеть его немощи. Апостол Павел говорит, что ты можешь считать, что кушать идоложертвенное – это пустяки. И правильно, и считай…Но, не дай Бог тебя в этом состоянии увидит твой брат и смутится. Потому что ты отвечаешь за то, что подумает твой брат. Ты можешь быть свободен как угодно, но твоя свобода заканчивается, когда тебя видит твой брат и смущается. Ты в ответе за брата своего. Ты должен все делать с оглядкой, как он подумает. Как он отнесется к этому. Чтобы он не смутился… Когда я закрыл свое сердце от человека, возгнушался им, презрел его, не захотел возиться с ним, слушать его бредни, все, для меня умер Христос. Я буду высоким богословом, только Христа со мной уже не будет… То, что он человек, неизмеримо выше, чем любое богословие. Потому что он человек. Пока мы не поймем, что он человек, и не научимся открывать свое сердце, свою душу, свое время этому просто человеку, все молитвенные пути, само познание истины будет для нас закрыто. В высоты –то мы улететь можем, только в этих бесконечных высотах, в этом бесконечном свете и в этой бесконечной свободе не будет Христа. А кому это все нужно, если Христа там не будет.

Теперь пойдут ролики, которые, возможно, будут полезны для прояснения этого вопроса. Спасибо также Инне, она несколько раз помогла мне с направлением развития темы. Сейчас будет один основополагающих роликов этой темы. Всем советую его просмотреть. Путь к тайнам духовного мира Преп. Исаак Сирин: «Как скоро монах лишится любви, сердце его тотчас лишается Бога». Если человек потерял любовь, он потерял все. «Сначала нужно приобрести любовь, которая есть первоначальное созерцание Святой Троицы, а после того и без деяний, естественным путем, будет у меня созерцание духовного… Я же, крестившийся Духом Святым и исполненный благодати, хочу внутрь себя приять ощущение живущего во мне Христа. Ибо Христос Ипостасиею Своею соделал обновление естества нашего, в Него облечены мы водою и Духом, и в неизреченном таинстве соединил Он нас с Собою, и соделал членами тела Своего; но здесь – в виде только залога, а в новом мире естественно сообщает Он жизнь прочим членам. Для чего поэтому желаешь и домогаешься созерцания прежде любви, когда божественный Павел отверг оное без любви? Ибо, сказав, что «делание заповедей служит мне препятствием к созерцанию», явно похулил ты любовь к ближнему, и предпочел ей созерцание, и вожделеваешь видеть его там, где оно не усматривается. Пока не можем мы еще видеть созерцания, мудрейший, но само созерцание показывает нам себя на своем месте. Как по мере естественного возраста душа приемлет улучшение ведения, и ощущает существующее в мире, и день ото дня более и более обучается этому, так и в духовном человек приемлет в себя духовное созерцание и Божественное ощущение, и обучается этому в той мере, в какой ум возрастает в житии разума, и простирается вперед. Когда же придет в область любви, тогда созерцает духовное на своем месте. Но сколько бы человек ни употреблял усилия, чтобы духовное снизошло к нему, оно не покоряется. И если дерзновенно возмечтает он, и возведет взор к духовному, и будет доходить до него разумением не вовремя, то скоро притупляется зрение его, и вместо действительного усматриваются им призраки и образы». Возьмем более-менее простой пример: человек читает Священное Писание, он хочет его понять. Он изо всех сил тщится. Он размышляет, он думает, он молится: «Господи, открой мне, что это значит», он читает толкования святых отцов, он спрашивает людей знающих, и никогда не дойдет до понимания духовного. Никогда ему не откроется Священное Писание. Даже если он перестанет спать и есть, даже если он уйдет в монахи и посвятит жизнь свою изучению Священного Писания, как делают это профессора богословия, он ничего не увидит в нем. Ни одна духовная тайна ему не откроется. А если откроется, то это будет ложь. Он-то будет думать, что это откровение свыше, что это некая божественная тайна. Тогда как на самом деле это будет прелесть, призрак, а вовсе не истина. Поэтому единственный путь, который открывается к духовному созерцанию, к духовным тайнам, единственная дверь, единственная дорога – это любовь. Любовь же понимается не как какое-то возвышенное состояние (его испытывает душевный человек), а любовь проявляется прежде всего в исполнении заповедей Иисуса Христа, которые все направлены прежде всего на то, чтобы приобщить человека к любви Христовой. Нет другого пути для постижения духовных тайн, как человек, который очищает себя заповедью Христа о любви. То есть когда для человека ближний становится источником служения и заботы. Когда неосуждение, терпение, смирение, несение немощей ближнего становятся жизнью человека. Когда он отрекается от себя, чтобы другому было хорошо, и правильно, и комфортно, только тогда он неожиданно для себя, не ища, достигает созерцания… Познать Бога в Духе Святом не удастся, пока не будет начато исполнение заповедей. Потому что все, что необходимо для человека, ему уже сказано. Любую из них возьмите, они носят универсальный характер. «Не судите, и не судимы будете». «Друг друга тяготы носите, и таким образом исполните закон Христов». «Просят у тебя идти одно поприще, иди с ним два». Всякое служение другому человеку, не телесное, не формальное, а вот когда ты напитаешь своим сердцем, своей душой напитаешь страждущего человека, когда потерпишь его в его немощи, когда покроешь его непутевость, его ничтожество, когда покроешь его грехи, когда смолчишь, не укоришь, пожалеешь, не осудишь, вот тогда ты прокладываешь ступеньку к тому, чтобы познать Христа. Мы же хотим сначала что-то узнать, а потом начать что-то делать для ближнего своего. А потому ничего не получается. Все становится недейственным. Конечно, если человека угораздит искать тайны в этом состоянии, как профессоров богословия, изучающих Священное Писание, или догматику, или еще что-то, им тоже открываются тайны, они тоже что-то познают, им тоже как-то что-то мнится, как бы получаемое свыше откровение. И они говорят о нем, как об откровении, и оно их волнует, как откровение, оно вдохновляет их и окрыляет их, как вдохновение, но это только призрак. Вне служения ближнему, вне исполнения заповедей по отношению к ближнему ни одна подлинная тайна, подлинное созерцание, подлинная истина божественная не открываются. Исаак Сирин говорит довольно странную вещь на вопрос о том, как же деятельная любовь и созерцание, ради которого монахи уходят в пустыню: нет никакой тайны, нет никакого созерцания, ничего нет, если ты не любишь. Особенно характерен момент: а что он сам считает любовью? Он сам отказался от епископского служения, потому что был не в состоянии укорять других людей. Он был не в состоянии быть строгим к ним. Он был не в состоянии делать им замечания, учить их жизни, наказывать, ему было невыносимо это делать. В этом смысле первоначальный путь к созерцанию, познанию Бога открыт для каждого человека: будь снисходительным, будь долготерпеливым. Не учи, не обличай, не злословь, не воспитывай, и тебе откроется вот эта первая ступень, за которой будет восхождение к Богу, к божественным тайнам, к тому, что Бог действительно обнимет тебя и поднимет тебя. К этому всему путь откроется в исполнении обычных самых вещей. Но мы же совершенно не хотим так жить. Во-первых, мы не хотим никого потерпеть. Даже если внешне мы не делаем замечания [человеку], внутри мы перепилим его всего, вдоль и поперек перешинкуем, потому что считаем, что он делает неправильно. Тайна закрыта. Молитва закрыта. Очень много людей жалуются на то, что они не могут молиться. Они свидетельствуют о том, что, читая утренние и вечерние молитвы, они не могут собрать ум. Не говоря уже о том, чтобы войти в саму ткань, в само естество, дыхание молитвы, просто для того, чтобы быть на молитве с Богом. Но это происходит именно потому, что люди не хотят идти путем любви. Часто люди оправдывают себя тем, что любовь – это слишком высоко, это само совершенство – а мы должны простой человеческой жизнью жить. Это не честно. Люди часто так говорят, что любовь – это высота. Но они лгут. Потому что каждый из людей прекрасно знает, как он хочет, чтобы к нему относились другие. Никто не хочет, чтобы его укоряли. Для этого не нужно читать Священное Писание. Никому не нравится, когда ему делают замечания. И каждый по опыту, на собственной шкуре знает, как это больно. И тем больнее, чем более близкий человек делает замечание. Любой по опыту знает, что неприятно слышать, когда тебя осуждают. Даже если за дело, даже если человек, который имеет на это право. Все равно не нравится, что делают замечания. Но при этом сами не упустим случая, чтобы покритиковать другого, поучить, повоспитывать. Хотя сами не хотим быть в роли воспитуемого, в роли осуждаемого, в роли укоряемого человека. Дело даже не в высоких понятиях любви, даже не в христианстве. А то, что Христос говорит: «Как хотите, чтобы с вами поступали люди, так и вы поступайте с ними». Мы и это извратили. А что я хочу? Я хочу пить. Поэтому куплю бутылку коньяка и напою другого. Поэтому Христос говорит: «Как не хочешь, чтобы с тобой поступали люди, так и ты к ним не относись». Просто не делай того, что тебе неприятно самому получать. И люди все равно не хотят. Они категорически не хотят быть просто справедливыми. Ладно, если ты осуждаешь и злословишь, и укоряешь, и учишь, и делаешь замечания, просто тогда прими это же от других людей. Просто прими и потерпи: я укоряю, меня укоряют, все честно, Господи. И даже в этом случае тебе откроется хоть какой-то источник молитвы, хоть какой-то первичный момент предстояния Богу, ты почувствуешь это. Но если ты категорически ни одно из нормальных человеческих условий принимать не хочешь, то молитва становится для тебя просто закрытой… Надо принять этот путь любви, хоть какое-то принимание другого человека, просто принимание, открытие ему своего сердца. Я не буду тебя переделывать, я не буду тебя перевоспитывать, я не буду тебя учить, я тебя буду любить. Таким, какой ты есть. Получится из этого чего-нибудь, не получится – я просто принципиально отказываюсь от иных способов с тобой взаимодействовать. Если Бог захочет тебе что-то открыть – откроет, не захочет – не откроет. Это все не мое дело. Мое дело – сохранить ровные отношения с тобой. Чтобы радоваться тебе, чтобы кормить тебя от сердца, чтобы смотреть в твои глаза искренне. И тогда, вот в этом состоянии, когда другой принимается. Апостол Павел приводит обоснование этой позиции : «Бог ведь принял нас тогда, когда мы были грешниками». Он умер за нас, когда мы были грешниками, объятия свои раскрыл, когда мы были грешниками. Он жил с нами, когда мы были грешниками. Он ходил по этой земле, не гнушался нами, хотя Он был святой, а мы, даже апостолы, были грешниками. Совершенно онтологически далекими от Него. Потому что Он совершенный и безгрешный, а даже лучшие из апостолов были несовершенны и грешны. Не говоря уже о прокаженных, фарисеях, расслабленных, больных, умирающих – они же все страдали за свои грехи. И он каждому из них мог придти и сказать простое человеческое слово, совершенно на полном основании, без зазрения совести мог придти и сказать каждому: «Так тебе и надо». Потому что это правда так. И Он, как Бог, может это сказать. Но Он никому не говорит. Наоборот, входит в каждую беду, в каждую болезнь, для того, чтобы там ничего не судить, никому не сказать, никого не обличить. А просто сидеть, разделяя с ним трапезу, и это оказывается лучшим средством для спасения людей. Но мы каким-то потрясающим способом глухи к этому. Наши души настолько оглохли и ослепли от гордыни, что ни при каких обстоятельствах мы это не примем. Ну, худо-бедно, еще в отношении далеких, чужих людей, мы можем добиться, чтобы они перестали нас как-то волновать. Но это чаще не любовь, а равнодушие, но, по крайне мере, мы не кидаемся за каждым пьяницей, мы не пытаемся научить его жизни. Не кидаемся на каждого чиновника, чтобы научить его честности. Не пытаемся с каждым подростком на улице вести воспитательную беседу о том, что пиво и сигареты – это вред. Но в отношении близких, родных, разделяющих с нами кров, мы непримиримы. Мы все время от них чего-то требуем. Мы все время от них чего-то ждем. Мы всегда им готовы преподнести урок… Даже родителям и бабушкам… И учим, и учим, всех: дедушек, бабушек, внуков, правнуков, жен, мужей, племянников, тетей, дядей, всех учим жизни. Потому и не открывается нам молитва. Приходит человек: «Батюшка, я все время хожу в храм, но вот сердце не на месте. Я-то хожу, а мама не ходит. Как же она будет спасаться?» Как же так. Ведь ты же не любишь свою маму. Не любишь ее. Ты никого еще не любишь. Тебе главное – притащить ее сюда. Именно затащить ее сюда, чтобы рядом стояла, а ты бы радовалась, что вот: ТЫ притащила. ТЫ спасла. Человек сам еще вне спасения, он не знает Христа, и не узнает никогда, пока не захочет любить. Бог-то ведь не тащит никого. Понимаете, что такое любовь: Он никого не тащит в Царство Божье. Он не тащит не потому, что равнодушен, а потому, что любит. Любит. Он стучится в дверь, а не взламывает ее, как сатана. Он стучится, скребется. Шепчет на ухо слова любви, чтобы мы открыли Ему. И вот только с этого пути, с этого момента. Но само постижение Его кротости, оно откроется нам всем только тогда, когда мы также будем скрестись в дверь другого человека: «Можно, я войду? Можно, я скажу? Позволь мне сказать. Лучше тебя, сын, никого на этом свете нет. Я так рад, что имею честь быть твоим отцом». Это несложные слова, но мы скажем совсем другие, и скрестись в дверь не будем. Потому что мы все другим путем идем. А потом сетуем, что Бог нам не открывается, потому что мы изначально отвергаем даже не Его дорогу, а даже дверь, путь, врата, ведущие на эту дорогу.

В любой немощи делай что-то ради Бога «Те, которые произволением всегда расположены к самоугодию, отказываются делать и то, что им под силу, под тем предлогом, что нет помощи свыше». Это очень коварное состояние, и иногда оно как раковая опухоль поражает людей. Причем, по всей видимости, людей не простых. Людей, некогда решившихся следовать за Богом очень решительно. Но потом что-то происходит, что-то не так, а может, нет духовного наставника, руководителя или еще какие-то причины. Но как-то так происходит, действительно, что-то ломается в человеке, и сознание его немощи его давит. Нет, не давит, раздавливает. То есть, сознание полной своей неспособности что-либо делать так его однажды поражает, что просто пригнуло его к земле, и он ничего не может сделать. Действительно, человек реально немощен. Реально. Он очень немощен, особенно, если он хочет жить по правде, и любит жить по правде, а мир зол, и наполнен соблазнами. И вот, повоевав с этим злом и с этими соблазнами, внутри себя, в том числе, человек понимает, как он немощен, как он грешен, как он испорчен, тщеславен, горд, и это сознание своей немощности парализует человека. И он забывает, что всегда есть то, что человек сделать может. Всегда. На самом дне человеческого падения, в самой парализованной грехом человеческой воле всегда остается что-то, что еще не отдано врагу. Ибо Бог не оставляет человека никогда, и всегда остается нечто, что еще имеет связь с Богом, ибо спасение человека в Боге есть процесс, называемый синергией. Если Бог присутствует в человеке, человек еще что-то может сделать в отношении ко спасению, в отношении шагов, направленных к Богу. И каждый человек в состоянии найти в своей собственной жизни, что он делать может. И если он будет честен, он обязательно это найдет. Если он хочет найти, то найдет. Если же он не хочет творить волю Божью, а хочет творить только свою волю, то сознание своей немощи есть уже не констатация факта, что человек действительно испорчен, отравлен грехом, немощен в борьбе с грехом, а есть лукавое самооправдание. Пока человек, при всей своей немощности, знает, что он это может делать, и делает из последних сил то, что может делать, этот человек борется. Плохо ли, хорошо ли, но борется за себя перед лицом Бога, он идет к Богу. Может, он что-то делает не так, может он где-то лукавит, и может изменить в своей жизни больше, чем он изменил. Это его отношения с Богом. Это Его суд. И никто не вправе здесь что-либо говорить, делать, думать, советовать. А вот когда человек ничего не делает для того, чтобы исправить свою жизнь, утверждая, что он не в состоянии ничего сделать, вот такой человек определенно лукавит. Определенно. На самом деле он знает, что он может делать, но просто делать это не хочет. То, что мы реально можем сделать, нам обычно по силам, хотя и совершается нами на пределе этих сил… Есть люди, для которых приход на литургию и просто стояние на этой литургии является подвигом… Но он, вжавшись в стену, стоит всю службу. Он даже молиться не может, потому что голова болит, и сердце мрачно, но он стоит, надеясь, что Бог даст ему милость, хоть какую-нибудь отраду. И никто не вправе говорить такому человеку: «Что ты? Ты же можешь сделать больше». Только человек и его Бог знают, что они на самом деле могут сделать. Никто не вправе судить человека, что он может, и что он не может. Но если мы видим, что человек ничего не делает, вообще ничего, никакого труда, никакого подвига, пусть крошечного, но на грани своих сил и возможностей, то очевидно, что такой человек лукавит, он лжет.

В унынии утешение не полезно Если человек пытается утешиться при унынии, развлечься, утешаться хочется все чаще и чаще. Жизнь представляется все более бессмысленной, непутевой, и развеять это каким-то утешением хочется все чаще и чаще. И это желание утешиться и развлечься уже никак с конкретным унынием не связано. Получается состояние, как с человеком, начинающим выпивать: он начинает выпивать, потому что ему тоскливо... В итоге человек загоняет себя в состояние, которое еще хуже, чем было.

Унываю, борясь со страстью Добротолюбие, авва Евагрий: «Бес уныния, который называется также полуденным, тяжелее всех бесов. Он приступает к монаху около четвертого часа (по нашему десятого утра) и кружит душу его часа до восьмого (второго по полудни), и сначала заставляет с неудовольствием видеть, что солнце медленно движется, или совсем не движется, и что день сделался будто пятидесятичасовым. Потом понуждает его почасту посматривать в окно, или даже выходить из кельи – взглянуть на солнце, чтоб узнать, сколько еще до девяти часов, причем не преминет внушить ему поглядеть туда и сюда, нет ли кого из братий. Тут же он вызывает у него досаду на место и на самый род жизни, и на рукоделье, прибавляя, что иссякла любовь у братий и нет утешающего. Если в те дни кто-нибудь оскорбил монаха, то и это припоминает демон к умножению досады. Затем наводит его на желание других мест, в которых удобнее находить необходимое для удовлетворения потребностей, взявшись за мастерство, которое менее трудно, но более прибыльно. К этому прибавляет, что не от места зависит угодить Господу. Богу везде можно поклоняться. Связывает с этим воспоминание о домашних и о прежнем довольстве, а тут пророчит долгую жизнь, представляет труды подвижничества и всякие употребляет хитрости, чтоб монах наконец, оставя келью, бежал с поприща. За этим бесом другой не тотчас следует. Но кто борется и победит, у того после подвига следует мирное некое состояние, и душа преисполняется неизреченною радостью». Авва Евагрий говорит, что бес уныния самый тяжелый. Помысел этот самый тяжелый. Каждый человек, хоть мало-мальски знакомый с подвижничеством, хоть в чем-то пытающийся употребить труд в отношении христианских заповедей, духовной жизни, молитвенной практики, знает, что такое уныние. Хотя чаще всего человек и не понимает, что с ним происходит, мысли, которые описывает авва Евагрий, ему знакомы, хотя он представляются ему его собственными мыслями, разумными мыслями. Мысль, что во всяком месте можно спастись – это в 90% случаев помысел уныния. Потому что он пытается отвлечь человека от какого-то действительно правильного и решительного дела. Авва Евагрий очень точно передает это состояние, но лишь в отношении монахов. У мирян свои особенности. Важно понимать, что борьба с этим помыслом есть борьба не только тяжелая, не только многотрудная, но и многолетняя. Важно заметить, что в обыденной церковной и околоцерковной среде бытует мнение, что само по себе состояние уныния – это какое-то недоразумение, неопытность человека, который этим помыслом борим. Предполагается, что ты только захоти, не надо предаваться унынию: уныние – это плохо, это грех, это демон. Ну, вот не надо. Давай, больше не унывай и живи себе спокойно, и радуйся жизни. Это легкомысленное отношение к этой проблеме, этой брани серьезной, глубокой. Все отцы уделили очень много места борьбе с этим помыслом, этой страстью, с этим бесом. И здесь авва Евагрий подчеркивает, что, несмотря на все усилия преодолеть, не слушаться, не подчиняться помыслу, который внушает тебе делать то, что описал авва Евагрий, этот помысел никуда не уходит. Он продолжает действовать. И много лет пройдет, прежде чем этот помысел прекратит свое воздействие. Как говорит авва Евагрий, после этого подвига настает мирное некое состояние… Иоанн Лествичник боролся с этим помыслом именно тем, что составлял записки… Это отнюдь не является неким случайным эпизодом в жизни христианина, в жизни подвижника. И относится легкомысленно, декларационно (давай, с сегодняшнего дня больше не унывай) – это непонимание всей проблематики брани с помыслом уныния. Важно знать, что уныние бывает двоякое. Во-первых, оно бывает обусловлено тем простым фундаментальным фактором, что любой христианин, любой христианский подвижник, он по существу, умирает для жизни этого мира: ветхий человек в нем распинается, чтобы жил новый. Это умирание для мира, это распятие ветхого человека, усилия по отсечению своей воли и страстей, то есть, собственно того, что доставляло на протяжении какого прожитого отрезка пути утешение и радость, вот это все мы пресекаем, это все мы уничтожаем, боремся с этим. И естественно, это умирание, то есть отказ от страстного удовольствия, запретного удовольствия, от того, чем мы привыкли утешаться и радоваться, и приводит к унынию. Это нормальное, системное состояние человека. А вот утешение, после того, как человек распял своего ветхого человека, после того, как он победил какую-нибудь страсть, или какое-нибудь удовольствие или стремление, или тягу к какому-нибудь утешению и удовольствию, радость горняя, радость божественная, утешение благодатное Святого Духа приходит не сразу… Поэтому какой-то напряженный подвиг со страстью приводит к тому, что мы действительно подлинно лишаем себя привычной радости, а утешение приходит только через некоторое время, только в конце подвига. И поэтому нерв борьбы со страстями заключается в том, что человек переносит уныние. Обычно Бог помогает всегда, тотчас же помогает. Утешает не тотчас же. А помогает тотчас же, как человек решил побороться с той или иной страстью, той или иной прихотью, тем или иным капризом, и помощь эта божественная подается тем, что человек обретает силу терпеть. Именно в этом терпении, которое и рождается именно в отношении каких-то скорбных, неприятных, унылых обстоятельств, унылого состояния души… Отказавшись от всех привычных страстей и удовольствий, человек и погружается в то, что а других-то удовольствий у него нет. Он терпит отказ от мирских, запретных или страстных наслаждений, и, претерпев до конца на этом пути, он постепенно получает через какое-то время утешение от Бога. Это терпение и есть линия фронта в отношении к обступающему человека унынию, с которым нужно побороться и победить. Эта помощь в терпении подается сразу. Это то, что надлежит пройти каждому человеку, и тот, кто боится бороться с унынием, кто боится с ним встретится, обычно и не может побороть страсть. Он всегда, чувствуя, что уныние приступает, предпочитает утешиться удовлетворением той или иной привычки, совершением того или иного греха или утолением той или иной страсти. Только бы уныние не мучало. И поэтому далеко продвинуться не может. В этом случает это традиционная парадигма прохождения христианской жизни, христианского подвига. А бывает уныние несистемное, когда человек ввергает себя в уныние тем, что в данный момент, или когда-то раньше он чрезмерно наслаждался недозволенными страстями, чрезмерно грешил, получал чрезмерно удовольствие. И в результате он должен претерпеть какое-то уныние. Особенно тяжело это переносится христианскими подвижниками, если они уже во время начатого христианского служения, христианской жизни вдруг позволили себе какое-то чрезмерное наслаждение удовольствием. Оно тем и отличается от системного уныния, что помощи Божьей человек не обретает. Его это уныние мучает страшно. Если он действительно осознал греховность того, чему предавался раньше, он действительно хочет изменить свою жизнь, тогда должно родиться покаяние, он должен прочувствовать, что это было злом и грехом. Осознать, раскаяться в этом, изменить направление своей воли, дав клятву, обретя решимость больше никогда этого не делать. Когда это покаяние родиться, когда это уныние в покаянном сознании будет преодолено, тогда он от уныния избавится, и этот грех, это страстное увлечение будет считаться прощенным. Если в первом случае утешение окружающих людей помогает, облегчает, то в случае уныния, вызванного личными прегрешениями, личными удовольствиями, когда человек сам когда-то наслаждался, и поэтому сам вырыл эту яму, которая теперь зияет в его сердце и засасывает этой пустотой, и он томиться от этого уныния, утешение братий не помогает. Скорее даже отвлекает. Потому что ему нужно испить чашу собственного прегрешения до дна. Он должен увидеть в этом именно предстоянии, открывшейся в нем пустоте, тяжести греха и переживании оставленности, отдаленности от Бога, он должен испить до дна, чтобы покаяние было подлинным, совершенным, а наличие утешений, утешающих людей очень часто расслабляет человека.

Как освободиться от страсти Освободиться от мучительства страсти человеку очень трудно. Когда человек добровольно отдает себя в плен страсти, некой зависимости, добровольно освободиться он не может… Особенно это плохо, когда происходит после крещения. Крещением мы освобождаемся от мучительства страсти, от зависимости от чего-либо, мы делаемся свободными. Когда после крещения мы возвращаемся снова к страсти, от корой было освободились, то отдаем себя снова в рабы греху, и освободиться будет уже очень сложно. Крещение делает это почти даром. Потом придется употребить уже все усилия, для того, чтобы отстоять свою свободу. Раз добровольно освободиться не получается, мы должны принудить себя к тому, чтобы вернуться в свободное состояние, те есть принуждать себя к тому, чтобы делать дело, противное той сладости, которая управляет нами (например, как Мария Египетская). Это принуждение необходимо, но само по себе сделать ничего не может. Оно необходимо, и, чем дольше человек был отягощен страстью, тем больше от него требуется усилий по ее преодолению, тем больший труд, тем большее терпение. Но в любом случае, для того, чтобы от страсти освободиться, нужна еще и благодать. Потому что, отдав себя в зависимость от страсти после крещения, человек презрел благодать. Он оказался неблагодарным по отношению к той благодати, которой был восстановлен, в отношении той благодати, которая ему была дана. Он не ценил тот дар, который ему был дан. Он не ценил собственную свободу, он не ценил благодать, данную Богом, поэтому трудности восстановления. Трудности принуждения включают в себя и труд по осознанию своей неблагодарности, по тому, чтобы просить у Бога прощения за свою неблагодарность. Осознание должно пройти до самой глубины души человека, что если я получу свободу, если Бог меня от этой страсти исцелит, больше я к этому легкомысленно относиться не буду. А это бывает очень часто. Потому что человек презрел дар, данный ему Богом. Бог освободил человека от мучительства страсти, а человек сам добровольно отдал себя страсти… Для осознания этого человек должен смириться, должен понять, что он не может управлять собой, что он хуже и слабее очень многих людей, раз он так подвержен страсти… Усилия по принуждению, сопровождаемые благодатью, необходимы. И для это необходимо знание того, что человек должен с неизбежностью принести те плоды покаяния, труды покаяния, потому что впал он в страсть по собственной воле, по собственному нерадению, и, как правило, по собственной гордыне. Поэтому понесенные труды являются не искуплением совершенного греха, а сокрушением души. Ибо в этих трудах душа смиряется, сокрушается, познает, насколько она беспомощна, насколько она испорчена. И вот это смирение вводит ее в состояние нищеты духовной, и эта нищета духовная приобщает к благодати. И человек, пока пребывает в этой духовной нищете, становится несокрушим. И именно по этой причине страсть и есть страдание человека. И потому страсть мучительна. Любая страсть – наркотик. Потому что я ощущаю зависимость от той сладости, которая заключена в той или иной страсти. Неважно, блуд ли это или осуждение

Как победить сладость страсти Как возненавидеть сладость страсти, как возлюбить сладость заповеди? С одной стороны, говорится, что можно добиться этого принуждением. Принуждением себя к добру. «Царство небесное нудится, и нуждницы восхищают его». Принуждение себя к деланию дел, противных страсти, являются тем механизмом, тем методом, который помогает от страсти исцелиться. Отчасти это так, и опыты такие в Церкви отчасти известны…Когда человек принуждает себя к добру, да еще за послушание, да еще сопровождаемый молитвами того, кто это послушание дал – это, действительно, один из способов исцелиться от страстной наклонности, принуждая себя к деланию того, что этой страстной наклонности противоположно. Но этого, по существу, в большем числе случаев всегда мало. Главным же действием, которое помогает человеку именно в этом вопросе (возненавидеть сладость страсти и возлюбить сладость заповеди) будет молитва. Ибо в молитве есть опыт богообщения, общения с Богом. Именно при встрече с Богом, то есть в опыте богообщения, в опыте стояния перед Богом, человек переживает (именно переживает, не познает это дискуссивно, разумом) свое собственное состояние как невыносимо отвратительное. Видя себя в лучах божественной благодати, человек начинает гнушаться собой, и все эти сласти, которые он через этот более или менее напряженный опыт молитвы начинает ненавидеть. И, в то же время, через переживание в тайне богообщения встречи с Богом человек именно начинает воспламеняться вожделением к тому, что велит Бог: вожделением к заповедям Божьим. Начинает их желать, жаждать, и, исполняя их, сопровождая это исполнение молитвой, он, в конце концов, доходит до состояния, когда он испытывает от этого утешение, подъем. И он действительно начинает любить эти заповеди. Этому учит молитва, но именно молитва, а не чтение того или иного молитвенного текста… Некогда каждый человек, впервые вступив по собственной воле на путь страсти, делает то, что кажется ему и вредным, и неправильным, и нечестным, плохим, идет против Бога или против совести. Но ему очень хочется это сделать. Потому осуждая человека или выпивая вино, он хочет доставить себе приятность. Он знает, что так нельзя, но он не может отказать себе в удовольствии сделать приятное…И не находит при этом приятности в слове Божьем. Либо потому, что его не знает, либо знает, но никакой приятности в этом не видит, потому что не исполняет сознательно и целенаправленно те заповеди, которые в слое Божьем. А стало быть, не дает реализоваться благодати, а потому и сладости от заповеди не испытывает. Таким образом, человек добровольно погружает себя в приятность по собственной воле, для угождения себе или другим людям, по самоугодию. Это и приводит к невозможности вырваться из этого. Он добровольно делает что-то приятное для себя, то, что нельзя, и, сделав это, он попадает в ловушку страсти. И вырваться ему очень трудно. И вырываясь, в зависимости от количества лет, проведенных в страсти, он теряет радость и наслаждение. Он привык получать наслаждение от этой страсти. И, потеряв это наслаждение, он не знает, для чего жить. И обретет эту радость и наслаждение еще нескоро, только тогда, когда пройдет дурман опьяняющей его страсти.

Как бесы влияют на душевные страсти Как говорит авва Евагрий, за каждой страстью стоят бесы, как он их называет «предстоятели душевных страстей». Бесы влияют именно на душевные страсти. На телесность они почти не влияют…Если человек сам их не призывает, творя из ряда вон выходящие согрешения. Душевная страсть в человеке проявляется из-за болезни души. Из-за того, что человек начинает что-то любить в этом мире больше, чем Бога. Он уже не любит Бога и не тянется к Богу всем сердцем своим, как должно. А он тянется к чему-то другому. Как правило, чаще всего, это жажда удовольствий. Но в основании этой жажды удовольствия все равно лежит любовь к себе. То есть, я люблю себя, а не Бога, и поэтому я люблю удовольствия, мне приятно их получать. И, в силу этого, я люблю некие вещи, которые мне это удовольствие приносят. Я уже не к Богу устремлен, я устремлен к тому, чтобы сделать приятное самому себе. А это уже грех. То есть, совершая грех, я уклоняюсь к тому, что творю свою волю, я уклоняюсь к самоволию, я живу для себя, а не творю волю Божью. Всякий мой шаг, когда я поступаю по самоволию, а не по воле Божьей, я совершаю грех. И всякий раз этот грех совершается для получения удовольствия, и всякий раз, когда я совершаю грех ради получения удовольствия, враг, бесы, демоны, как пишет авва Евагрий, начинают иметь надо мной некое влияние. Вспомним историю Адама и Евы в момент их грехопадения. Бес обещает нам некую приятность. Он соблазняет нас приятностью и удовольствием. Подчеркивая при этом, что удовольствие, которое он нам обещает, удовольствие, к которому он нас влечет, вызывает неудовольствие Бога. То есть, есть некая приятная вещь, которую Бог запрещает тебе делать. Потому что Бог всегда запрещает делать приятные веши. Так кого лучше слушать: того, кто помогает тебе достигнуть приятности, или того, кто все твои приятности и удовольствия игнорирует. Он запрещает, потому что он хочет, чтобы удовольствием для всякого человека был только он сам. Он очень ревнив, и в силу этого он страстно блюдет, чтобы мы не получали никакого удовольствия, кроме общения с ним. Такую мысль враг развивает с тем, чтобы человек усомнился бы в любви Бога к нему и загорелся бы вожделением того, что предлагает ему враг: получить удовольствие. На самом деле этот соблазн легко преодолеть даже в современных условиях, поскольку мы все крещеные, но мы этого сделать чаще всего не можем. И в момент, когда мы согрешаем, мы согрешаем ради того, чтобы получить нечто, для нас приятное, получить удовольствие, получить некое радостное, вожделенное переживание. И при этом мы переживаем, что Бог не любит нас. Сатана не заставит нас совершить запретное дело, если не внушит нам то, что Бог не прав, не справедлив, не благ в отношении к нам. Когда мы, послушавшись, поверив бесу, вкушаем запретное удовольствие, в этот момент мы отдаем часть своей души врагу. Конечно, не всецело, слава Богу, только часть. Но мы отдаем часть своей души в руки врага. Мы послушались его. Мы поверили ему. И через это он начинает приобретать над нами власть. Конечно, большинство людей, даже верующих и церковных, не видят за всем этим действом каких-то бесовских движений, бесовских наваждений. Для него выгоднее скрывать себя в этих соблазнах. И обычно человек соблазняется чем-то, потому что ему это нечто кажется приятным, и ему кажется, что этот выбор объективен. И что он сам очень хочет это совершить, если б только Бог не мешал. Когда человек совершает, он просто думает, что он совершил некое приятное дело, получил удовольствие, получил то, что хотел. Действительно, приятное было, удовольствие получено, вот только как бы с Богом договориться и совесть не мучила. И человека иногда совесть мучает, все-таки, но человек вкусил запретную приятность, и теперь ему хочется эту приятность повторить. И он ищет возможности на то, чтобы эту приятность повторить. Именно на этом рычаге, на этой особенности душевной организации и играет соблазнитель. Он предлагает нам вновь и вновь вкушать удовольствия, вкушать наслаждения. Вкушать и подчинить себя все больше и больше этому наслаждению, так, что человек уже больше не может ни о чем думать, как об этом наслаждении, ему хочется это наслаждение постоянно. Он так привыкает делать, он жить по-другому не может. Человек постепенно сам добровольно начинает исполнять волю врага. И исполняет ее все больше и больше. И если человек нерадив, если совесть он привык не слушаться, то постепенно враг как бы всасывает всю душу человека в себя (условно, не как в кинематографе). Постепенно в душе человека не остается ни одного места, в котором бы он был свободен. В котором он мог бы способен исполнить волю Божью. Он так привыкает получать наслаждение, он так любит наслаждаться, что хочет делать это непрестанно. И делает это все чаще и чаще, все больше и больше втягиваясь в это дело, и постепенно враг приобретает огромную власть над этим человеком. Эту последнюю степень развития этой страстности святые отцы называют пороком. Человек отдал всю свою свободу за возможность безраздельно наслаждаться этой страстью. Но у большинства людей, все-таки, не так. И человек пытается сопротивляться. Он понимает, что эта страсть мучительна. Ему стыдно, другая часть его сердца, все-таки, предана Богу. И он понимает, что, хотя эта страсть и приносит удовольствие, но она и мучительна, потому что он верующий человек. И начинается борьба. Человек все равно пытается сопротивляться. Как правило, в том, что совершается падение, он винит либо других людей, либо тело. На самом же деле причина в том, что он любит удовольствия, и что, самое важное, он не любит Бога. Конечно, когда человек сопротивляется, бесы пытаются обрушить на него то, что он заслуживает как человек, послушавшийся их: страх и смущение. Человек начинает бояться: бояться их, бояться отмщения, бояться муки, бояться, что Бог его накажет, бояться всего. Страх начинает пожирать душу с огромной силой. Или какое-то смущение, когда человек становится не уверен во всем. Вот это выматывает душу. Они не могут заставить его сделать больше, чем то, на что он сам согласиться. Но обрушить на него последствия послушания им, его грехопадения, они могут. Поэтому люди, которые пытаются бороться с собственными страстями, часто ходят унылыми, подавленными и испуганными. Они боятся наказания, боятся возмездия, боятся, что что-то случится не так. И это просто обессиливает душу. Не хватает сил, чтобы с этой страстью побороться. Человек, конечно, пытается молиться, чтобы Господь исцелил его от этой страсти. Но этого, как правило, недостаточно. Потому что есть вторая причина, изначальная причина, по которой он согрешил и стал страстен: это нелюбовь к Богу. [Итак, у страстей две причины: любовь человека к себе и нелюбовь к Богу]. Для того, чтобы были силы сопротивляться, человек должен делать то, что является принципом, методом, фундаментом любви к Богу: он должен подчинить себя исполнению заповедей. Когда он, с одной стороны, молится об исцелении от страсти, а с другой стороны, берет заповеди и начинает исполнять, тогда он может победить душевную страсть.

Это ведет мысли в правильном направлении. Что кроме Бога, никто и ничто тебе не поможет (особенно я сам) ...)

Нашел бы я тяжелые слова О жизни, о холодности могилы, И речь моя была бы так горька, Что не сказал бы я и половины. Но хочется поплакать в тишине И выйти в мир со светлыми глазами. Кто молнией промчался по земле, Тот светом облечен под небесами. о.Василий Росляков.