OptinaRU

Старец Анатолий обладал удивительным даром: в нескольких словах сказать человеку самое важное, утешить, поддержать, наставить. Каждое из его духовных чад было самым дорогим и любимым – других у батюшки просто не было. Всех вмещало его сердце, на всех хватало у него слов утешения и Христовой любви. Преподобный особенно любил детей. Когда в Шамординской обители устроился детский приют, отец Анатолий, несмотря на множество дел, стал его усердным и заботливым попечителем, с любовью вникал во все их интересы и нужды, имел на их нравственное воспитание весьма доброе влияние. Дети питали к нему искреннее доверие и были с ним вполне откровенны. Иногда, после исповеди, некоторые вспоминали что-нибудь не сказанное и писали ему письма, и он, несмотря на свою занятость, отвечал им и давал наставления. Сохранилось воспоминание о том, как отец Анатолий, приезжая в Шамордино, поддерживал бодрость духа унывающих от тяжелой работы сестер, воодушевлял их своим примером. Однажды сестры раскидывали на поле навоз и плакали, утомленные непривычной работой. Старец, приехав, взял вилы и сам стал раскидывать. Уныния как не бывало! Привозил он труженицам то пряников мятных, то баранок Оптинских, утешая юных искательниц Горнего мира. Приезжая, всех благословлял, утешал, и не удивительно, что сестры, увидев его, радостно бежали навстречу дорогому батюшке. В общении преподобный Анатолий был очень прост. Весело, шутливо что-нибудь рассказывал, но в этих рассказах очень метко обличал чьи-нибудь греховные мысли или недостатки. Был очень доверчив и, относясь сам ко всем просто, не подозревал ни в ком обмана. Ко всем он имел искреннюю любовь, но особенно, конечно, он любил своих духовных детей. Когда он узнавал что-нибудь дурное о ком-либо из своих духовных детей, то никогда не делал выговора, но ждал, когда сам человек сознается и раскается. Матушка игуменья говорила о нем: «Это не отец, а нежная мать своим детям». Из жития прп. Анатолия (Зерцалова)

8 сентября. "И вот опять, у белых стен Твоих стою"... Оптина... Любимая Оптина... Отрада, утешение, любовь души моей! Серое, хмурое небо, накрапывает дождь, а на душе невыразимое волнение и ликование!!! Ведь здесь не имеет значения - дождь ли, снег ли, или солнце. Здесь - ВЕЧНАЯ ПАСХА и РАДОСТЬ, здесь чувствуешь ТАКУЮ НЕОБЫКНОВЕННУЮ БЛАГОДАТЬ и ЗАЩИТУ,ТАКОЕ СЧАСТЬЕ, что ЭТО не вмещается в мое крошечное сердце и недостойную душу, ЭТО переполняет все мое существо!!!! Успели на позднюю Литургию - РАДОСТЬ! Припали к преподобным Старцам, подходила даже по два раза, долго не могли уйти от любимых Новомучеников... Сбылась мечта, в этот день на Молебне батюшке Амвросию вместе со всеми пела Акафист, а потом во главе с иеродиаконом Илиадором пели "Агни Парфене".ТАКАЯ РАДОСТЬ!!! Окунулись в Источнике... Все утро пою тропарь Преподобным Старцам. Уезжаем со слезами, и так всегда... На обратном пути - опять чудо! Заехали в д.Нижние-Прыски, к батюшке Леонтию. Он принимает только по воскресным дням во время службы. Молимся. Храм закрыт, а калиточка и дверочка в домик батюшки открыты настежь, и батюшка сидит за столиком, читает, и как будто нас ждет. КАКАЯ ЖЕ РАДОСТЬ!!! Понимаешь, что это по молитвам Святых Отцов и Новомучеников. В Шамордино нас тоже опекала добрейшая матушка. Домой выезжали уже в сумерки, шел дождь, во многих местах дорога была не освещена, разделительная не видна, и поэтому большую часть пути ехала со скоростью 60 км/ч. В Оптину ехали со скоростью 110 км, и что интересно - времени было затрачено одинаково!!! Как на крылышках донесли! Еще одно чудо! Когда возвращаешься - накрывает суета, искушения, и, как правило, иногда накатывает тоска и уныние. И тогда я ставлю диск с фильмом про Оптину (кстати, очень люблю фильм "Дневник паломника"(он есть на нашем сайте), там необыкновенно проникновенные стихи, которые написал один из братий Оптинских), или открываю одну из книг про любимую Обитель, и душа опять тает от Радости и Любви, и печаль уходит. Слава Тебе, Господи за милость Твою ко мне грешной! СЛАВА БОГУ ЗА ВСЕ!!! @Екатерина Источник: Кто был в Оптиной

В здешнем веке дела наши суть сеяние, а будущий век есть жатва посеянного нами, и кто что посеет здесь, то и там пожнет. Известно нам от Писания Святого, что созданы мы не для того, чтобы только есть вкусно, да жить приятно, и гулять и веселиться без памяти. Мы созданы на дела благая, и посредством их стяжаем вечную блаженную жизнь, к которой все благодатию Божией призваны. Так здешний век наш есть время непрестанных дел телесных и душевных, а будущий век – приятие по делам. Но надобно твердо знать, какие дела принести имеют благополучную вечность и какие несчастливую, дабы одних уклоняться, а других придерживаться всегда. Один называется человеком, но внешним, другой именуется человеком внутренним. Сии два, в одной ипостаси человека соединенные, так между собою различны, как различны между собою небо и земля, и так один другому противоборственны, что, не бывшу просвещенну благодатию Христовою, невозможно разобрать себя самого и управить безбедственно. Внешний бо человек есть тело тленное, на послужение души Богом устроенное, своего требует удовлетворения; внутренний же человек есть душа бессмертная, по образу Божию и по подобию созданная на дела благие, требует своего свойственного делания и удовлетворения. Сеяй бо в плоть, от плоти пожнет истление, сеяй же в дух, от духа пожнет живот вечный. Ежели внутренний человек не поучается в законе Божием и не питается и не укрепляется чтением и молитвою, то побеждается от внешнего, и имже побежден будет, тому и работает. Когда же душа закону Божию поучается, а тело благоразумию души покорно, тогда дела видятся сии: любовь к ближнему, мир со всеми, кротость, простота, благосклонность, милосердие ко всем, скромность, воздержание, целомудрие, незлобие и прочее. И сии дела суть плоды Духа Святаго и называются сеянием в душу. Из поучений прп. Моисея Оптинского

Каждое лето о. Амвросий приезжал в Шамордино, чтобы лично руководить жизнью сестер обители, как духовною, так и хозяйственною. В этой обители удивительным образом успели сочетаться культурность и просвещенность русской образованной женщины с благоговейною настроенностью верующей народной души. Удивительное впечатление оставляло в душе время пребывания в Шамордине чудотворной Калужской иконы Богоматери. Эта икона, обычно пребывавшая в селе Калуженке, неподалеку от Калуги, летом странствовала по городам и селам Калужской епархии и в июле достигала Шамордина. Отношение русского народа к святым иконам иногда приравнивают к идолопоклонству, но такая оценка русского народного благочестия основана лишь на поверхностном с ним знакомстве. Я родился и вырос среди простого народа. Я с детства принимал участие в многочисленных крестных ходах в различных местностях России, на юге и на севере, – близко видел народное религиозное настроение и сам разделял его, и потому с полным убеждением могу утверждать, что отношение русского народа к иконам имеет характер истинно духовный и православный. Сквозь икону народ видит живое лицо Спасителя, Богоматери, Святителя Николая или кого-либо другого из святых угодников. Он падает перед иконою на колени и лобзает ее, но лобзает не дерево и краски, а это живое существо, которое он видит сквозь это дерево и краски. Когда он видит величественно шествующий на носилках над толпою образ Богоматери, он не говорит: «икону несут», он говорит: «Пречистая идет»; он забывает в эту минуту о материальном составе иконы и видит лишь соприкасающуюся с ним живую, невидимую Царицу Небесную. И вот когда в Шамордино приносили Калужскую икону Богоматери, то для всех это было посещением Самой Пресвятой Богородицы. Можно представить, с каким чувством, с какими радостными слезами, с какою любовью повергались все ниц перед грядущею в обитель Царицею Небесною! С необычайным подъемом духа, торжественно, всею обителью встречали святую икону у святых ворот монастыря, и с крестным ходом, при торжественном трезвоне колоколов вносили в храм, где и начиналось праздничное всенощное бдение. По окончании богослужения начиналось пение молебнов. Святая икона поднималась с места и торжественно шествовала из кельи в келью, из корпуса в корпус по всей обители в продолжение всей ночи. Это была как бы вторая пасхальная ночь. Во мраке ночи ярко горели свечи в руках монахинь, сопровождавших икону и отчетливо раздавались умилительные напевы стихир и ирмосов в честь Богоматери. Из монастыря крестный ход направлялся полем в соседнюю монастырскую дачу, так называемую Лапеху, и это шествие по открытому месту под необъятным ночным небесным куполом, сияющим звездами, было еще красивее и величественнее. Так проходила ночь, и к утру икона возвращалась в храм, где молебное пение продолжалось до начала Литургии… Из книги прот. С.Четверикова «Оптина Пустынь»

Как не может град укрытися, верху горы стоя (Мф. 5, 14), так не могла укрыться от людей высокая деятельность старца Илариона. По воспоминаниям братии, наставления преподобного были кратки, ясны, просты и имели силу убедительности, потому что он сам первый исполнял то, что советовал братии. Кроме братии обители и массы приходящего народа, духовным руководством и наставлениями его пользовались многие насельницы женских монастырей. Старец вел с ними переписку, отвечая не только на вопросы духовной жизни сестер, но и вдумчиво рассматривая самые различные житейские обстоятельства, искушения, нужды. Сохранившиеся письма старца не утратили своей духовной значимости и по сей день. Но наряду с доброжелательным отношением к нему были случаи и явной клеветы на Оптинского подвижника, и в этом горниле испытаний еще более закалилась душа его: не поколебалась мирность батюшкиного сердца, не расстроилась кротость его нрава. «Когда и на святых вопияли и соблазнялись, – говорил он, – то кольми паче мне можно потерпеть что-нибудь с благодарностью, к очищению грехов моих». Но отвечая даже и своему недоброжелателю, кроткий старец ни единым словом не обижал его, не раздражал, а напротив, прощал и разрешал от греха: «Да поможет Вам Господь положить начало своему исправлению, не верить всякому слуху и клевете на ближнего и стараться зреть свои прегрешения». Несмотря на многочисленные свои занятия с монашествующими и мирскими людьми, невзирая на слабость собственного здоровья, батюшка с отеческой любовью входил во все нужды своих духовных чад, своим всецелым самопожертвованием ради спасения ближних. «Под его руководством, – вспоминала игумения Палладия (Юрьевич), – всякая тягота душевная делалась удобоносимою, его любовь заставляла забывать все временные скорби и быть благодушной при всех обстоятельствах и трудностях жизни. Почти каждогодно посещала я святую обитель, и всегда, бывало, едешь туда растерзанной, истомленной болезненными скорбями душой, нередко с твердым намерением скинуть с себя бремя начальства, а возвращаешься оттуда с обновленным духом, готовая смирить себя под всемогущую десницу Всевышнего и нести крест свой, пока угодно будет Его святой воле». Из жития прп. Илариона Оптинского

...Гордость человеческая говорит: мы сделаем, мы достигнем, и начинаем строить башню Вавилонскую, требуем от Бога отчета в Его действиях, желаем быть распорядителями вселенной, мечтаем о заоблачных престолах,— но никто и ничто не повинуется ей, и бессилие человека доказывается со всею очевидностью горьким опытом. Наблюдая опыт сей из истории и древних, давно минувших дней и современных, прихожу к заключению, что непостижимы для нас пути Промысла Божия, не можем мы их понять, а потому необходимо со всем смирением предаваться воле Божией. Никто и ничто не может повредить человеку, если сам себе он не повредит, напротив, кто не уклоняется от греха, тому и тысяча спасительных средств не помогут. Следовательно, единственное зло есть грех: Иуда пал, находясь со Спасителем, а праведный Лот спасся, живя в Содоме. Эти и подобные этим мысли приходят мне, когда поучаюсь я в чтении св. отцов и когда гляжу умственно на окружающее. Что будет? Как будет? Когда будет? Если случится то и то, куда приклониться? Если совершится то и то, где найти подкрепление и утешение духовное? И недоумение лютое объемлет душу, когда хочешь своим умом все предусмотреть, проникнуть в тайну грядущего, не известного нам... Изнемогает ум, планы его, средства, изобретаемые им — детская мечта, приятный сон. Проснулся человек — и все исчезло, сталкиваемое суровой действительностью, и все планы рушатся. Где же надежда? Надежда в Боге. Господь — упование мое и прибежище мое. В предании и себя и всего воле Божией обретаю мир душе моей. Если я предаю себя воле Божией, то воля Божия и будет со мной совершаться, а она всегда благая и совершенная. Если я Божий, то Господь меня и защитит, и утешит. Если для пользы моей пошлется мне какое искушение — благословен Господь, строящий мое спасение. Даже при наплыве скорбей силен Господь подать утешение великое и преславное... Так я мыслю, так я чувствую, так наблюдаю и так верую. Прп. Никон Оптинский (из письма матери, 1922 год)

Где ключ для открытия духовных радостей? На это ответ один: в молитве Иисусовой. Великую силу имеет эта молитва. И степени она имеет разные. Самая первая – это произнесение слов: Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешного. На высших степенях она достигает такой силы, что может и горы переставлять. Этого, конечно, не всякий может достигнуть, но произносить слова: «Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя» каждому нетрудно, а польза громадная, это сильнейшее оружие для борьбы со страстями. Бороться нет сил, где взять их? Единственно в Иисусовой молитве. Враг всячески отвлекает от нее. Ну что за бессмыслица повторять одно и то же, когда ни ум, ни сердце не участвуют в молитве, лучше заменить ее чем-нибудь другим. Не слушайте его: лжет. Продолжайте упражняться в молитве, и она не останется бесплодной. Все святые держались этой молитвы, и она становилась им так дорога, что они ее ни на что не променяли бы. Когда их ум был отвлекаем чем-нибудь другим, они томились и стремились опять начать молитву. Их стремление было похоже на желание человека жаждущего, например, после соленой пищи утолить свою жажду. Иногда такому на некоторое время не удается удовлетворить свою жажду за неимением воды, но его желание еще более усиливается от этого, и, найдя источник, он пьет ненасытно, так и святые жаждали начать молитву, и начинали с пламенной любовью. Иисусова молитва приближает нас ко Христу. Из бесед прп. Варсонофия Оптинского

Достоевский много колебался в жизни своей. Разные вихри раздирали его. Дьявол немало состязался в его сердце с Богом – душа познала глубоко и тьму, и свет. И сомнения величайшие. Но жизнь шла, годы накапливались. Дьяволу становилось нелегко. «Братья Карамазовы» – уже последняя, безнадежная его борьба и поражение. Юный Алеша, как некогда пастушок Давид, окончательно побеждает Голиафа.<…> Встреча Достоевского с Оптиной давно назревала, незаметно и в тиши. Все вышло само собой и, разумеется, не случайно. Весной 1878 года Достоевский начал писать «Братьев Карамазовых». В его апрельском «Письме к московским студентам» сквозит тема романа. Но вот в мае все обрывается. Заболевает трехлетний сын Федора Михайловича Алеша – любимый его сын. «У него сделались судороги, наутро он проснулся здоровый, попросил свои игрушки в кроватку, поиграл минуту и вдруг снова упал в судорогах». Так записала Анна Григорьевна <жена писателя>. Наследственность, эпилептический припадок. «Федор Михайлович пошел проводить доктора, вернулся страшно бледный и стал на колени около дивана, на который мы положили малютку. Я тоже стала на колени рядом с мужем. Каково же было мое отчаяние, когда вдруг дыхание младенца прекратилось, и наступила смерть. (Доктор-то сказал отцу, что это уже агония). Федор Михайлович поцеловал младенца, три раза его перекрестил и навзрыд заплакал. Я тоже рыдала». Можно себе представить, что это было для Достоевских.<…> Анна Григорьевна знала мужа. Любовь, преданное сердце подсказало ей решение: «Я упросила Владимира Сергеевича Соловьева, посещавшего нас в эти дни нашей скорби, уговорить Федора Михайловича поехать с ним в Оптину Пустынь, куда Соловьев собирался ехать этим летом». 20 июня Достоевский уехал в Москву. Оттуда, вместе с Соловьевым, в Оптину. Время это было – особенный расцвет Оптиной: связано со старчеством о. иеросхимонаха Амвросия, самого знаменитого из Оптинских старцев. <…> К нему в Оптину и попал Достоевский. Пробыл в монастыре двое суток, все видел, все запомнил – об этом говорят и описания монастыря в «Братьях Карамазовых». «С тогдашним знаменитым старцем о. Амвросием, – пишет Анна Григорьевна, – Федор Михайлович виделся три раза: раз в толпе, при народе, и два раза наедине». Вторая книга романа окончена в октябре 1878 года, через три месяца по возвращении из Оптиной. В главе «Верующие бабы» описан прием посетителей у старца Зосимы. « – О чем плачешь-то? – Сыночка жаль, батюшка, трехлеточек был, без двух только месяцев и три бы годика ему. По сыночку мучусь, отец, по сыночку. <…>Душу мне иссушил. Посмотрю на его бельишечко, на рубашоночку аль сапожки и взвою. Разложу, что после него осталось, всякую вещь его, смотрю и вою…» Старец утешает ее сначала тем, что младенец теперь «пред Престолом Господним, и радуется, и веселится, и о тебе Бога молит. А потому и ты не плачь, а радуйся». Но она «глубоко вздохнула». Ей нужен он сейчас, здесь, земное утешение ей нужною Земное – так чувствовал и сам Достоевский. Она продолжает: « – Только бы минуточку едину повидать, послыхать его, как он играет на дворе, придет, бывало, крикнет своим голосочком: «Мамка, ты где?» Только бы услыхать-то мне, как он по комнате своими ножками пройдет разик… Да нет его, батюшка, нет, не услышу я его никогда…». Так говорит баба в «Братьях Карамазовых», жена извозчика Никитушки, и из-под печатных букв выступает кровь сердца Федора Михайловича Достоевского. Тогда старец продолжает так: « – Это древняя «Рахиль плачет о детях своих и не может утешаться, потому что их нет», и такой вам, матерям, предел на земле положен». Пусть она плачет, но не забывает, что сыночек «есть единый от ангелов Божиих». «…И надолго еще тебе сего великого материнского плача будет, но обратится он под конец тебе в тихую радость, и будут горькие слезы твои лишь слезами тихого умиления и сердечного очищения, от грехов спасающего». Но ведь только сказать, просто сказать страждущему – мало. Вот было у старцев Оптинских, – у Амвросия, наверное, и особенно, – нечто излучавшееся и помимо слова, некое радио любви, сочувствия, проникавшее без слов. Без него разве были бы живы слова? Анна Григорьевна считала, что слова Зосимы бабе – именно то, что сказал старец Амвросий самому Достоевскому. По ее словам, Федор Михайлович вернулся из Оптиной «утешенный и с вдохновением приступил к писанию романа». Горе не напрасно. Стоны над мальчиком Алексеем не напрасны. Встреча с Оптиной в конце жизни, в зрелости дара – более чем не напрасна: это судьба Достоевского. <…> В России XIX века три гения явились в Оптину за словом «мир». Замечательно, что величайший расцвет русской литературы совпадает с расцветом старчества в Оптиной. Все приходили за утешением и наставлением. Гоголь тосковал, преклонялся к старцам в ужасе от своих грехов. Лев Толстой – поиски истины. Достоевский… Леонтьев так и остался в Оптиной. Великая литература, вовсе не столь непоколебимая, как литература Данте, Кальдеронов, шла к гармонии и утешению на берега Жиздры, к городку Козельску… Оптинский альманах. Вып. 2

Не должно иметь при сообществе осуждения ближних, не входить ни в какие порядки и устройства, не касающиеся до нас, и не допускать вносить в душу сор чужих немощей и погрешностей, а стараться видеть всех как Ангелов.Берегитесь осуждения; за поступки ближних вы не дадите ответа, а за свои должны дать, а паче за осуждение. У кого же нет страстей и немощей душевных и кто не побеждается ими? У одного – одни, у другого – другие, одни больше, другие меньше, и мы часто видим сучец в оке ближнего, а бревно в своем не видим. …Не доверяй также помыслу, который при скорбях, наносимых тебе, научает не себя обвинять, а сожалеть о причинивших оные, как о виновных: что они покоряются врагу и т.п. Это тоже вражий помысл, тайно влекущий чрез самооправдание к самомнению; гораздо полезнее обвинять себя самого, как подавшего чем-либо повод к оскорблению себя, как достойного оскорблений, в недостатке терпения, смирения, снисхождения и любви, чем всячески с помощию Божиею остудить или вовсе погасить вражду к себе во оскорбляющем нас брате. При том же надобно помнить, что сие делается и не без попущения Божия, а по грехам нашим ко вразумлению и смирению. Из писем прп. Макария Оптинского

Известный духовный писатель Е.Поселянин выразил прекрасную мысль, что последовательная лествица трех оптинских старцев, Леонида, Макария и Амвросия, представляет собою по мере достигнутой ими духовной высоты, известности и влияния три все выше и выше поднимающиеся ступени. Второй знаменитый оптинский старец, иеромонах Макарий, был ближайшим учеником, другом и помощником старца Леонида. В то время, как старец Леонид установил, если можно так выразиться, первую точку соприкосновения с миром, лежащим за оградой Оптиной пустыни; первый реальным примером указал всю важность нравственно-воспитательного значения иноческой жизни – для простого народа; задачу служения иночества: спасение своей души спасением душ ближних, непрестанным исповеданием перед людьми Господа нашего Иисуса Христа, – старец Макарий увеличил эту точку точкой соприкосновения иночества с русской интеллигенцией.Будучи человеком по своей эпохе образованным, происходя из хорошего дворянского рода, он много читал в области духовной литературы не только книг, переведенных с греческого и славянского языков, но и рукописей. И на нем знаменательнее всего оправдался следующий факт, наблюдавшийся многими людьми в реальной жизни: если где-либо выявляется светильник, возжигаемый чистым елеем великой веры в Господа Бога, освещается Божественной благодатью Святаго Духа и обладает каким-нибудь великим даром, предположим, даром исцеления – то какая-то таинственная и несомненно сверхъестественная сила осведомляет всех скорбных, угнетенных тем или иным недугом, молитвенно ищущих избавления от него, о месте нахождения этого носителя даров Духа. Благодаря этому же великому, таинственному закону к старцу Макарию потекли люди великого ума, великого искания, и с помощью этих людей о. Макарий создал специальную оптинскую литературу. Великое влияние старца излилось на темную, но искавшую правды, света и добра душу нашего великого писателя Н.В.Гоголя. Благодаря этому же закону около старца Макария обрелись имена Киреевских, Леонтьева, Погодина, Соловьева, Достоевского. И, помимо многочисленных посетителей, у о. Макария была огромная переписка с разными лицами, так что одних писем, отпечатанных после его смерти, было шесть томов. И вот, в сферу деятельности о. Макария, всесторонней деятельности: и устной, и духовно-литературной, в Оптину пустынь, под руководительство его, вступил известный всему образованному миру, не только в России, но и заграницей, старец Амвросий. Силу и мощь огромного нравственно-воспитательного значения в истории русского народа за XIX столетие личности старца Амвросия оценят лишь спустя несколько поколений <написано в 1913 году>. Старец Амвросий появился в Оптиной пустыни и приковал к себе внимание интеллигентных кругов в тот момент, когда эта интеллигенция была охвачена проникшей в нее западно-европейской философской мыслью отрицательного направления, и когда это направление все более и более покоряло себе сердца молодежи, когда на горизонте русской мысли вырастал ужас толстовского движения. Старец Амвросий совмещал в себе решительно все: он шел и на скорбный стон простой деревенской женщины с тяжелыми нуждами ее «бабьей» доли. Он шел навстречу и богатому барину, пресыщенному удовольствиями жизни. Он шел навстречу и юному идеалисту, который запутался между «древом жизни» и «древом познания добра и зла», и со страшной беспомощностью прибегал к старцу, рассчитывая увидеть чудо и поверить. В своей переписке старец Амвросий касался решительно всех вопросов, и нужно удивляться той эрудиции, той глубине знания и, главным образом, знания человеческой души, с которыми он обсуждал и разрешал самые тяжелые жизненные вопрсы. Старец Амвросий, – прямым продолжателем которого следует назвать о.Анатолия <Зерцалова>, – явил собой тип истинного, полного духовной жизнерадостности христианина-оптимиста. Истинно верующий в Господа христианин – тот, чья вера совершенно искренно, без всякой малейшей натяжки, возлагает свои заботы на Господа , «ибо Он печется о нас» (1Пет. 5, 7). И если в его жизни встречаются какие-либо трудные переживания, он неизбежно идет со своей скорбью, нуждой, только лишь к Тому, Кто сказал великие слова призыва: «Придите ко Мне все труждающиеся и обремененные, и Я упокою вас» (Мф. 11, 28). Поэтому он всегда должен быть оптимистом, в точном христианском смысле этого слова. И вот почему старец Амвросий, всегда измученный, осаждаемый просьбами, всегда находившийся в скорбнице человеческих страданий, несмотря на свою болезнь, всегда сиял радостью, ясностью и обладал той нравственной бодростью, которую вливал в человеческие сердца. Из книги В.П.Быкова «Тихие приюты для отдыха страдающей души»