ин. Василисса

... Наступило время скорбное, время тяжкое, время твоего уничижения и бесславия, время, в которое ты отринут от лица Гос­подня. Лишенный помощи Вышнего, как бы забытый Богом. оставленный в руках супостатов, ты служишь для них игралищем и посмешищем. Падение инока и всякого христианина — предмет плача для святых Ангелов; оно — предмет радости для злобных демонов. На краю падения твоего, на краю греховной пропасти не вспомнилось тебе, что тесный гроб и могила темная соделываются рано или поздно, соделываются непременно, жилищем вся­кой плоти. Забыл ты суд Божий, терпеливо ожидающий обращения грешников, но долженствующий постигнуть их. Исполняюсь воздыханий! гнездится во мне скорбь, точит сердце как червь, терзает его как змей. Ищу утешения, ищу отрады, ищу пищи духовной, никогда опытно знакомой мне, — и не обретаю! Пища эта питает, и услаждает. Иную пищу предлагают мне, влагают в меня насильственно: пищу греховную, которая льстит насыщением, — не только не насыщает, производит еще больший голод, производит страшное томление, изнеможение, расстройство.Господь, Господь мой! пред лицом Твоим, пред Твоими очами согрешил я. Ты взираешь на уничижение мое; пред Тво­ими всесвятыми очами злодействуют надо мною разбойники. Я оставлен Тобою, потому что я оставил Тебя. Нахожусь в руках у тех, которых я предпочел Тебе. Не смею воззреть к Тебе, не смею воздеть рук к Тебе, не смею произнести пред Тобою ни одного слова. Согрешение мое, предательство мое отняли у меня дерзновение. Я пал, я соделался жертвою моего безумия, жертвою лукавства и ненависти демонов. Близок я к безнадежию: оно дает весть сердцу моему, что стоит при дверях его. Преисполнен я мрака, преисполнен смущения. Молитва моя расхищается рассеянностью; оскверняется, уничто­жается она мечтаниями сладострастными. Страшно усилился надо мною враг: пожирает он меня. Проливаю потоки слез, подобно источникам вод, и не совершают они того, что совершали прежде немногие слезные капли: не водворяют в сердце сладостного спо­койствия. Горьки слезы мои. Горькими слезами должно оплакать утраченную непорочность; горькими слезами должно омыть с души нечистоту, эту печать, всегда оставляемую на ней грехопадением; горькими слезами должно изгладить смертный грех, записанный в книгах воздушного князя: слезы сладостные проливает невин­ность и святая любовь. Горькие слезы, сердечное сокрушение, нищету мою, бедствие мое приношу к стопам распявшегося за меня Гос­пода. Возвожу ум мой к Богу; но ум не имеет силы подняться и вознестись от земли. Все попытки его оказывались доселе тщет­ными. Он лишь приподымется от земли, как и падает на землю, низвергается на нее невидимою, железною рукою. Оставил меня Господь, и обступили со всех сторон ищущие погибели душе моей. Собственными силами не могу восстать из падения, освободиться из плена. Господь, един Господь восстановляет падших, оживотворяет умерщвленных. О мне Господь определил иное. Он взирает на уничижение мое, а помощи не ниспосылает мне; Он слышит мой стон, мой вопль, в не восхищает меня из плена, из плена лютого, из челюстей ада. Враг торжествует, празднует победу, признает мою погибель верною. Достоин я оставления, достоин томления, которым подвергся: пожинаю плоды согрешения моего. Произвольно преступил я закон Божий, про­извольно пренебрег словом Божиим. Сошел я с пути запове­дей Господних на путь воли растленного естества моего. Воздыхаю я, — враги мои утешаются воздыханиями моими; скорблю я, — они радуются скорби моей; стону, рыдаю, вопию я, — между ими раздаются громкие рукоплескания, клики и песни буйного веселия; я томлюсь, как бы исчезаю в постигшем меня искушении, — они торжествуют, светло празднуют победу надо мною. Истощились очи от пролитых потоков слезных. Остано­вить слез не имею возможности. Лютою скорбью изгнетаются слезы из очей, изгнетаются слезы скудные, слезы мучительные, изгне­таются слезы, подобные каплям крови: с таким страданием исходят слезы из очей, истомленных пролитыми слезными пото­ками. Болезнует сердце, раздирается горестью... Свт. Игнатий Брянчанинов Плач инока о брате его, впадшем в искушение греховное

Marina S., читайте здесь

Нет, я так красиво не умею излагать...

Да, Андрей, он работал как пчелка Просто рассказ сам по себе очень длинный, поэтому я сокращала некоторые описательные моменты. К сожалению, у меня не сохранился источник, чтобы Вы могли полностью прочитать...

Долго не доходили руки перепечатать со своих старых записей этот рассказ, но сегодня, прочитав историю Дионисия, все же решила это сделать. Надеюсь, он послужит хотя бы небольшим утешением... Это было страшнее самого "крутого" триллера, именно потому, что происходило не на экране, а в его собственной жизни, было его собственной нескончаемой болью и нестерпимой мукой, которой не видно конца. Хуже всего было то, что его предали, выследили и обложили, словно дикого зверя на охоте, и теперь выжидали, забавляясь его беспомощностью. Мысль настойчиво убегала от страшной действительности, пока, словно лиса за флажками, не оказалась окончательно затравленной. Впереди был только один выход: смерть. Он не понимал лишь одного: почему они медлят? Десятки раз он мучительно вздрагивал, замечая у подъезда, то у перехода метро знакомую темную машину с тонированными стеклами. Он сходил с ума, медленно умирал от страха. Потом наступило какое-то равнодушное притупление всех чувств, он даже стал желать скорейшей развязки, окончания всего этого кошмара. Внезапно явилась мысль, которая, как он думал, открыла ему выход "за флажки". Он подумал о том, что может сам, разом, прекратить весь этот кошмар, в котоорый превратилась его жизнь. ... Он ушел после полудня, прихватив спортивную сумку с бутылкой водки и банкой рыбных консервов. До чего же ненужными казались ему эти предметы! Вот то, что лежало во внутреннем кармане куртки, - то действительно было ему нужным, так как обещало ему свободу. Там лежал небольшой пистолет, оттягивая карман, и сквозь подкладку холодил сердце. Все. Он потверже стал на колени, положил пистолет на согнутую в локте руку. Что еще? Вдруг осенил себя широким крестом, поднял револьвер к виску, а глаза - в вечереющее небо... и окаменел. Ступая по закатным золотисто-розовым барашкам облаков, прямо на него шел Иисус Христос, прижимая к Себе двоих маленьких детей - мальчика и девочку... - Господи, а дети зачем?! - выдохнулось скомканно и горячо. В ответ на этот вопрос он ощутил как бы упругий удар изнутри, в сердце, - и в ту же секунду узнал их, этих детей. Память осветилась мгновенно и ярко: он увидел старый покосившийся домик в далекой деревне, машину "Скорой помощи", носилки, покрытые чем-то белым и длинным... На все это наплыло, надвинулось искаженное страданием лицо сестры Анны и последние слова, прозвучавшие громом в его смятенном сознании: - Детей моих не оставляй... Ради Господа прошу, помни: у них больше никого нет... Когда он очнулся мокрым от слез было не только лицо, но и рубашка на груди. Пистолета не оказалось, думая, что обронил его рядом, принялся искать. Он перерыл и перекопал всю траву на несколько метров вокруг, оружия не было. ... По мере возвращения к жизни таял легкий, противный животных страх, и вместе с этим освобождением росла, крепла и усиливалась в груди непонятная боль, требующая выхода, каких-то незамедлительных и решительных действий. Что он сделал тогда? Передал опекунство над детьми какой-то дальней родственнице. Что еще? Перевел на ее имя очень приличное состояние. Помог собрать вещи. Посадил племянников в поезд, умчавший их далеко, на Алтай, - навсегда, как он полагал из его жизни. Оказалось, не навсегда! Мог ли он еще несколько часов назад подумать, что счеты его с жизнью далеко не окончены, что он должник, многолетний и несостоятельный должник! И долг этот требовал немедленной оплаты... Самым трудным было незаметно исчезнуть из города так, чтобы никто не знал, куда он уехал. За ним, как он понимал, следили тщательно и неотступно. В электричку он прыгнул почти на ходу, едва увернувшись от захлопывающихся дверей. Начались скитания по железнодорожным путям. Пересаживаясь с поезда на поезд, он медленно и верно продвигался к цели. Чем дальше оставался город, тем глуше и слалбее становился страх, зто сильнее и неумолимее говорила совесть. Как явится он к племянникам и что скажет? Измучившись вконец, решил ничего не придумывать заранее. "Как Бог даст", - неожиданно подумал он и тут же вспомнил явление Христа на краю своей жизни. Он будет часто вспоминать об этом в трудные моменты жизни, черпая силы и утешение в той мысли, что теперь он поступает так, как хочет Явившийся. Он исполняет именно Его святую волю, которой никто и ничто воспротивиться не может... ... Уже глубоким вечером толкнул, наконец, потемневшую от дождей калитку перед утонувшим в зелени небольшим домиком на краю села. Залаяла собака. На крыльцо вышла девушка лет семнадцати в знакомом до боли ситцевом белом платочке в крапинку. - Анютка! - прошептал он, чувствуя, как в груди снова теснит и перехватывает дыхание. - Я не Анюта, я - Даша... А вы кто будете? Через несколько минут он уже сидел в крохотной чистенькой кухоньке в одно окно, возле опрятной печки, устало положив руки на стол. В уголке над его головой висели потемневшие от времени иконы и теплилась крошечная лампадка, отгоняя сумрак, упорно ползущий через маленькое оконце, завешенное шитой занавеской. Даша неторопливо собирала на стол, между делом рассказывала о том, что Анастасия Николаевна, заменившая им мать и отца, долго и тяжело болела и скончалась три дня тому назад. Вчера похоронили. - А малый где? - спохватился он. - Павлушка-то? С утра еще рыбачить ушел на перекаты. Должен уж домой... - Сколько ему? - Двенадцатый... Одного я не понимаю, дядя Леша, как вы узнали про наше горе, что тетя Настя умерла? Мы ведь даже не знали, куда вам сообщить... *** Новая жизнь складывалась непросто. О прежнем он старался не думать. Никто пока не знал, куда он исчез. Узнать его было трудно: он похудел, окреп, осмуглился и оброс мягкой, волнистой с проседью бородой. Только с душой происходило новое и непонятное, пугавшее и восхищающее одновременно. Умаляясь и умиляясь, он напоминал малого ребенка, заблудившегося и едва не погибшего, но чудом спасенного и отогреваемого день ото дня теплом родственных душ. Малые по земным годам, но мудрые духовно дети его покойной сестры приняли его в свою семью. Именно они приняли его, а не наоборот, как ему казалось вначале. В первую зиму не на шутку прихватило сердце. Несколько дней лежал он на кровати, послушно глотал крепкий отвар каких-то целебных алтайских трав. Детям строго-настрого запретил вызывать фельдшера, боялся, что отправят в город, в больницу. Часто, просыпаясь ночью, видел на противоположной стене за занавеской тень. Она подолгу, стоя на коленях, клала поклоны, неслышно всхлипывая и переводя дух. Даша молилась. Молитва ее была глубока и серьзна. И он привык к этим ежедневным и еженощным молитвам. Настал день, когда и он сам впервые открыл молитвенник. И вначале ничего не понял, но читая, ощутил прилив сил. На первую Пасху дети уехали в город... Прошла неделя. Он с нетерпением ждал вертолета. Они вернулись втроем: Даша, Павлик и незнакомый ему высокий худощавый парень с длинными волосами и громадными добрыми глазами в пушистых ресницах. - Христос воскресе! - закричали они хором прямо с порога, снимая куртки. - Дядя Леша, познакомься. Это - Андрей. Он в городе живет и работает в храме. Потом вместо обычных молитв пели что-то радостное, все время повторяя: "Христос воскресе из мертвых, смертию смерть поправ..." Ярко запечатлевшееся в памяти, вставало перед глазами видение Христа в розовых облаках. От всего этого сладко трепетало сердце и ликовала душа, и, сама того не понимая, приобщалась к этой великой неземной радости... В самый разгар лета он опять почувствовал приступы болезни. Несколько раз ездила Даша в город, привозила из храма свечи, просфоры, освященную воду в пластиковых бутылках. Дважды она возвращалась с Андреем. В последний приезд именно Андрей завел с ним серьезный разговор. - Вам бы, Алексей Петрович, отговеться надо. Да причаститься Святых Таин, и легче будет.. Пришлось опять взяться за Дашины книги. Исповедь. Причастие. Он очень скверно чувствовал себя, как школьник, не выучивший самого главного в жизни урока. Вместе с ним к Причастию готовилась и Даша. Вслед за этим должно было состояться ее обручение с Андреем. В эти дни он много думал о Даше. Его собственная семейная жизнь не сложилась. Может быть, потому, что не хватило душевных сил и решимости, а скорее всего оттого, что не встретилась ему такая вот, как Даша, с ее неистощимым запасом душевной теплоты, с ее кроткой и молчаливой готовностью отдавать себя всю на служение и помощь своему ближнему. Женщины, которых он встречал, поражали красотой и умом, очаровывали легко и просто внешней элегантностью и лоском. Но за этим он безошибочно чувствовал корыстолюбие и холодный расчет. Он привык, что женщины именно таковы, и где-то в глубине души презирал их. Он даже представить себе не мог, что есть другие. Дашуткина красота вся была внутри, собранная, цельная, нерастраченная, - настояще сокровище, с которым врядли что можно сравнить. Как же он не умел рассмотреть этого ни в одной из встречавшихся ему женщин. Теперь только понимал он, что каждой из них дается этот бесценный залог, этот запас душевных сил, которых должно хватить на целую жизнь. ... Вот, наконец, и причал. На стоянке пансионата он увидел знакомую темную машину. Наверное, изменился в лице, потому что Даша обеспокоенно воскликнула: - Дядя Леша! Что, опять сердце? - Нет, Дашутка, ничего... "Вот и все, - думал он, кончилась игра в кошки-мышки. Выследили" До удивления непослушными ногами прошел он несколько десятков метров от остановки до храма. Неумело перекрестился, шагнул на церковный порог. Началась исповедь. Он подошел поближе к подсвечнику, поднял глаза на икону и вздрогнул. С иконы смотрел Христос, ступающий по облакам, держа в руке победно развевающееся знамя. .. Он не мог припомнить, плакал он тогда или нет? Кажется, все-таки плакал, потому что в самом начале не мог буквально выдавить из себя ни слова... Священник накрыл его голову епитрахилью и стал читать молитву, из которой он уловил лишь последние слова: "... прощаю и разрешаю". Все? Неужели все? Он вопросительно посмотрел на священника, тот слегка улыбнулся ободряюще, и сказал:- Все. Теперь можете причаститься. Окончилась служба. Он все еще стоял у иконы "Воскресение Христово", куда отошел после Причастия. Эта икона словно магнитом притягивала его. Пора было уходить. Он бросил последний взгляд на икону, и ему показалось, что Христос улыбается - радостно и торжествующе. В этот момент его охватила неперадаваемой силы радость. Впервые с детских лет он радовался всей душой, окончательно и счастливо, как это умеют делать только маленькие дети. В огне этой радости сгорали все боли, страхи и страдания последних дней. Как он был всем благодарен! Даже гонителям своим от которых убежал. Он удивился, что вспомнил о них, впервые - без страха и ненависти. Впервые за много дней он ничего не боялся. Это было удивительно. На пристани он прошел мимо знакомой машины, узнал номера, даже остановился, поискав глазами вокруг, но ничего не увидел... Всю ночь он не мог уснуть, старался как можно тише ворочаться на своей лежанке. Он вспомнил покойных родителей и сестру и вдруг увидел их, стоящих рядом, всех троих, в ослепительно белых длинных одеждах. Он не успел еще ничего сообразить, как пронзительная острая боль проколола и разорвала все внутри...

Кстати, давно хочу заняться перечитыванием всех книг, которые у меня есть про о. Василия Может вместе начнем, Катюш?

Да, да, я поняла, о каком Вы о. Романе. Просто о том, что они приятельствовали не помню... )

К сожалению, я не знаю об этом ( Вы молитесь и все устроится )) Помню, я мечтала познакомиться с мамой о. Василия и как-то приехала в Оптину (давно, это, правда, было) и Батюшка (у которого я тогда исповедовалась) меня с ней познакомил. Мы сидели с ним в храме и матушка Василиса пришла и он мне говорит: "Ольга, пойдем, я вас познакомлю, ты ж почитаешь о. Василия". Моему счастью не было предела После побежала к о. Василию в часовенку благодарить его ))

Вы как я )) Я тоже, когда не получается приехать в Оптину, все думаю, надеюсь о. Василий не обидится, что я собиралась, собиралась и не приехала к нему В Вашем случае думаю поймет)) Послушание превыше поста и молитвы, поэтому думаю, о. Рафаил был даже рад)))

Спаси Господи, Катюша, за рассказ! Я тоже читала эту книгу, но вот у о. Рафаила никогда не была ((

Читайте на здоровье, Оленька

Мари, очень рада, что для Вас эта статья, как и для меня, оказалась полезной. )) Ну так, враг один и уловки у него одинаковые и для "великих людей" и для нас )

Недоумения Высокопреосвященного Леонида, архиепископа Ярославского и ответ на них Свт. Игнатия Брянчанинова: "Все в нашей деятельности, – говорил я, – должно быть направлено к истине и добру, и это двойственное стремление должно иметь выражение прекрасное. В первом случае относительно истины, что касается жизни нетленной, меня затрудняет неумение предоставить всего вере, частое уклонение от простоты Христовой. Кроме того, какое-то равнодушие к полезному труду умственному приходит нередко искажать благообразное течение моей келейной жизни. Я не пришел еще в уныние, я знаю по неоднократному опыту, что во мне есть энергия, что, когда принимаюсь за труд, цель которого определима и близка, тогда я не знаю устали. Но без прямой цели предпринимаемые мною труды начинаются так и сяк, продолжаются кое-как и кончаются ничем. От этого в жизни получается какая-то неопределенная вялость, которая выносится и в жизнь внешнюю. Душа начинает тяготиться всем: и кельею, и выходами, и делом, и праздностью. Боишься, чтобы безуспешная борьба не повергла в уныние, и предаешься равнодушию. Пусть меня несет теперь, куда хочет, вал страшный – девиз такого состояния души. Благодарю Бога, что сподобился благодати священства. Это одно поддерживает. Когда слишком тяжело и грустно, выпрашиваю у очередного иеромонаха дневную чреду богослужений и потом на несколько времени успокаиваюсь. Начинаю часто с того, что после вечерни привожу в порядок свои комнаты, потом принимаюсь за работу, но и это до первой неудачи, до первой устали или до первой встречи с приятелем. Как скоро сделал перерыв – все приходит в хаос. Оставляю келью и ухожу в жизнь, но и тут тьма недоумения. Затвориться в своей келье не могу: по своему характеру и отношениям, люблю уединяться на время, для собрания себя, но потом жизнь общественная мне необходима. Вижу пример великих подвижников благочестия, которые духовно образовались в пустыне и уже потом выходили в мир на дело свое: они выходили уже из пустыни победителями страстей. Для меня жизнь уединенная представляется опасною не потому только, что она воздвигает сильнейшие брани, но и потому еще, что мне непременно придется оставить свою келью прежде, нежели уединение приведет меня к каким-нибудь желанным результатам, и тогда в миру будет для меня хуже прежнего. Думаю, что как в келейной, так и во внешней жизни каждый должен заботиться о благообразии во всех своих поступках, во всех своих положениях и отношениях. Но из благообразия в уборке жилища вдаюсь в щегольство благообразия, в многоглаголание и кокетство; даже совершая богослужение, впадаю в тщеславие; самая свобода товарищеского обращения делается сетью празднословия, злословия, смехотворства; хороший стол непременно увлекает в чревообъядение. Вообще неумеренность и тщеславие – постоянно нападающие на душу враги". В следующем монологе заключается некоторый очерк ответов о. Игнатия на этот свод моих недоумений: "Очень рад, что вижу Вас в чине монашеском и в сане священства. Это дает свободу и значение нашему собеседованию. В деле учения, отец Леонид, памятуйте слова Христовы: всяк книжник, наученный царствию Божию, подобен человеку домовиту, износящему из сокровища своего новое и ветхое (Мф. 13; 52). Не оставляйте науки светской, сколько она служит к округлению духовных наук: приложение к духовной, чтобы дать вопрошающему отчет в Вашем уповании. Идите своею дорогою, но помня о светской науке, что она должна быть для Вас только орудием, а о своих богословских системах – что одна система есть скелет правильный, твердый, но сухой и безжизненный. Благодарите школу, что она дала Вам его и большего от нее не требуйте: она сообщила Вам все, что могла. Если мы будем говорить так образно – в том экземпляре скелета, который достался на Вашу долю, есть неполноты: спешите наполнить их. Думаю же, что все это немного займет у Вас времени. Потом Ваше дело – навести красу, дать плоть костяку и оживить новое тело духом. Для этого нужно постоянное упражнение в чтении Слова Божия, молитва и жизнь по заповедям Божиим. Молитва оплодотворяет упражнение в Слове Божием, и плод будет состоять в познании заповедей Божиих. Прочитайте св. Матфея и старайтесь жить по заповедям, изложенным в пятой, шестой и седьмой главах. Эта жизнь простенькая. Апостол Павел велит узнавать, что есть воля Божия, благая и совершенная, и этим отсылает нас к начальным страницам Нового Завета, к св. Матфею, которого книга недаром занимает в нашем новозаветном каноне первое место. Исполняйте заповеди деятельней и незаметно перейдете к видению по Иоанну. Нечувствительно перейти на небо, если научитесь ходить по земле. Укрепляйте себя в жизни по заповедям посредством чтения семнадцатой кафизмы. Душа Ваша озарится, и Вы воскликнете: "Закон Твой – светильник ногам моим и свет стезям моим" (Пс. 118; 105)! – заповеди Божии станут, как пестуны, повсюду ходить за Вами. Таким только путем Вы созиждете на камне свою духовную обитель, в которую снидет Животворящая Троица, в которой будете Вы безопасны от знойного дыхания страстей и от потопа всяких бедствий. Недостаток такого внутреннего делания причиною того, что многие из наших ученейших священноначальников слабы духом, всегда боязливы и скоро впадают в уныние. Изучайте Писание согласно с учением Святых Отцов. Для этой цели полезно заниматься греческим языком: у нас так мало хороших переводов учительских отеческих творений. Вы ознакомитесь с теоретическою стороною Отцов; в Деяниях Соборов узнаете их жизнь, что особенно поучительно. Исследуйте также ереси: еретики становятся лукавы и жестоки сердцем и телом; поэтому, сколько в историческом, столько и в психологическом отношении важно исследовать борьбу Церкви с этими домашними врагами. Вообще, работайте Господеви, не спешите с этим самообразованием – скороспелки не имеют вкуса; труды не пропадут: Бог видит их и принимает. Люди бывают непомерно требовательны, Бог – никогда: Он знает наши силы и по мере сил наших налагает на нас требования, приемлет усердие и чудесно восполняет недостатки. Делайте все ради Бога. Сколько правило это важно в учении, столько же и в жизни... Вы находитесь в отношениях сына, обязанного заботиться о семье своих родителей. Обязанность прекрасная; Вы захотели согласить с нею жизнь монашескую и избрали дорогу училищной службы. Святой Кассиан рассказывает с похвалою об авве А., который был вызван из своего уединения обязанностью сына и не потерял на небе мзды монаха. Будьте постоянны, спокойны. Формируйтесь в жизни общественной, и она совершит Вас; только, помогаете ли родным, обращаетесь ли в обществе – все делайте для Господа, а не для плоти. Затворничество опаснее может быть для Вас, нежели общество. Келья воздвигнет на Вас такую брань, какой Вы не вынесете, ибо душа Ваша еще находится под влиянием вещества, она еще не созрела. Идите своим путем, на время уединяйтесь, чтоб не дойти до рассеянности; потом выходите, да не одолеет Вас гордость или уныние. Выходите к обществу, как в свою школу. Будьте осторожны, но благоразумную осторожность отличайте от мнительности и мелочности. Возвратившись в келью, поставьте себя перед Богом, в сокрушении и в простой сердечной молитве исчислите свои согрешения, и смело и спокойно продолжайте свое внутреннее делание. Постоянное, но спокойное наблюдение за собою даст Вам способ приготовиться к верному отчету пред Богом, к исповеди плодотворной. Скажу Вам, что мнение Отцов о самоиспытании и исповеди таково: мы получаем от духовника отпущение грехов содеянных, а не тех, которые находятся в нас в возможности наклонности к греху. Поэтому духовнику должно знать, в чем Вы и как прегрешили. Покажите ему, в каких грехах, как фактах, выразилось греховное направление Вашей воли, откройте слабые стороны Вашей души чрез указание, какие грехи чаще поражали Вас, ничего не утаивайте, ничего не прикрывайте, не переиначивайте, но избавьте исповедника от перечисления пред ним всех мельчайших обстоятельств, всех подробностей, за которыми и сами Вы никогда не уследите. Духовник не поймет Вас, а себя Вы затрудните: оцеживая комара, проглотите верблюда. Заметив за собою грех, не забывайте его и со временем упомяните о нем на исповеди, представив в чертах существенных и полных, а в подробностях нехарактеристических, удобно ускользающих из памяти, принесете сердечное раскаяние пред Богом, повергнитесь пред ним с сознанием своей мерзости и, оставляя задняя, простирайтесь вперед (Фил. 3; 13). Изгоняйте грех, не будет и подробностей грехопадения. Не будьте мелочны в образе жизни. Не сообразуйтесь с веком сим, но преобразуйтесь обновлением ума вашего (Рим. 12; 2), – это первое. Ищите всюду духа, а не буквы. Ныне напрасно стали бы Вы искать обителей. Их нет, потому что уставы Святых Отцов поражены, правила их рассеяны светскими указами. Но Вы всегда найдете монахов и в монастырях, и в общежитиях, и в пустынях и, наконец, в светских домах и светских одеждах городских – это явление особенно свойственно нашему веку, ныне не должно удивляться, встречая монаха во фраке. Поэтому не должно привязываться к старым формам: борьба за формы бесплодна, смешна; вместо того, чтобы побеждать и назидать, она раздражает противников или вызывает их презрение. Форма, как внешность, есть случайность, а случайность проходит, одна Истина пребывает во веки. Истина свободит вы (Иоан. 8; 32), а Истина есть Христос: облекитесь во Христа и Вы явитесь в самой лучшей, в самой древней и, вместе с тем, в самой современной одежде. Христос вчера и днесь той же и во веки (Евр. 13; 8)". Из воспоминаний Высокопреосвященного Леонида, архиепископа Ярославского

Пожалуйста, Ольга

Ответ, думаю, у Игнатия Брянчанинова очень хороший на этот вопрос: "Отчего один родится в богатстве и знатности, другой в нищете, в среде людей, презираемых и угнетаемых, обреченных на всежизненный телесный труд в поте лица, лишенных средства к развитию умственному? Отчего иной умирает дряхлым старцем, иной в цвете юношеского или мужеского возраста, иной дитятей и даже краткодневным младенцем? Отчего один пользуется постоянно здравием и благополучием, другой томится в болезнях, передается скорбями скорбям, бедствиями бедствиям, как бы с рук на руки? Эти и этим подобные вопросы заняли однажды великого пустынножителя Египетского, Антония, и тщетно искал разрешения им пустынножитель в собственном разуме, осененном Божественной благодатью, способном углубляться в рассматривание тайн Божиих. Когда святой старец утомился размышлением бесплодным, последовал к нему с неба глас: "Антоний! Это - судьбы Божии. Исследование их душевредно. Себе внимай".

Моя любимая икона Божией Матери!

С днем рождения, Татиана! Многая и благая лета!

Простите, но пост снова про Святителя Игнатия Брянчанинова Честно сказать до того, как прочитала эти воспоминания, Святитель Игнатий представлялся мне строгим и суровым аскетом, каким он мне виделся в свете своих трудов, а тут оказалось и он мог быть "чуднЫм" Архимандрит Игнатий Брянчанинов умел любить чад своих духовных, но умел и учить их; много пострадал он за них, много вынес на своих плечах клеветы и порицаний. Архимандрит Игнатий душу свою полагал за учеников своих: он прощал всякую немощь – лишь бы человек сознал ее с покаянием; но ненавидел лукавство и фарисейство; гордость и тщеславие обличал и искоренял ежедневно. Каких, бывало, унизительных качеств не навяжет старец своему послушнику и заставит говорить: я ленивый, нерадивый, гордый, самолюбивый, нетерпеливый, малодушный и проч., и непременно заставит все сие сознать в себе и за все просить прощения. В особенности доставалось много подобных испытаний келейнику его Игнатию, известному под названием Маленького, проходившему различные послушания, и между прочими послушание свечника. Эта должность в летнее время требовала безвыходного пребывания в церкви: свечник увольнялся только чтобы пообедать или напиться чаю, который первое время братия собиралась пить в келье настоятеля. Игнатий обыкновенно приходил, когда все уже отопьют, и в чайнике оказывался не чай, а, как они выражались, "ай". И такого-то чаю Маленький Игнатий нальет себе чашку, а в эту минуту, случалось, войдет архимандрит, возьмет его за ворот и гонит в шею из комнаты вон, приговаривая: "Ах ты окаянный, сластолюбец! Разве ты за тем пришел в монастырь, чтобы чай пить? Вон пошел". И идет послушник на свое место к свечному ящику. Товарищ его, о. Феофан Комаровский, впоследствии бывший архимандритом Соловецкого монастыря, бывало, спросит: "Что, родименький, напился чаю?" "Напился", – ответит Игнатий. В таком роде уроки бывали ежедневно, особенно первое время, когда о. архимандрит был еще помоложе и поздоровее. Но он учил и воспитывал каждого ученика по его силам и способностям, не щадя своих сил, не жалея времени, и, если его ученикам бывало нелегко принимать его учения и усваивать себе его правила, то и ему не мало трудов стоило каждого отдельно воспитать, внушить любовь к урокам и возводить в духовное состояние. Система воспитания новоначальных у настоятеля была такова: он приучал их быть откровенными с ним, не только в делах, но и в помыслах. Такая откровенность и близость отношений не допускала учеников до грубых погрешностей: как-то было стыдно и жалко оскорбить своего отца и благодетеля, который старался не стеснять их и не воспрещал веселости в обращении между собой, даже в его присутствии. Архимандрит Игнатий ненавидел несогласия и ссоры: если случалось кому поссориться, он немедленно призывал их к себе и мирил, чтобы не оставалось неприязни до другого дня. Простой старец по имени Антоний так усвоил себе это правило, что, бывало, вечером, ходит всюду, ищет брата, с которым размолвился, и всех спрашивает: "Не видал-ли такого-то?" И на вопрос: "На что тебе его?" – отвечает: "Да видишь-ли, голова, давеча с ним поразмолвил, а отец говорит: солнце да не зайдет во гневе вашем; надо прощенья попросить". И непременно отыщет брата и исполнит свое благое намерение. Этот старец готовился к пострижению и, во время сенокоса, сушил сено вместе с рабочими. Архимандрит пришел на сенокос и сказал: "Бог помощь", – и, обращаясь к Антонию, спросил: "Что ты тут делаешь?" Старец по простоте отвечал: "Тружусь, как преподобный Сергий". "А я тебе припомню, как трудился преподобный Сергий", – отвечал настоятель. Когда Антоний принял пострижение, то пришел к настоятелю просить монашеского правила, какое благословит ему держать. "А помнишь, что ты сказал мне на сенокосе, – говорит настоятель, – что ты трудишься, как преподобный Сергий? Преподобный Сергий клал по тысяче поклонов в сутки, клади и ты". – "Ой, батюшка, не могу, стар". – "Ну так смирись, клади двенадцать поклонов". Антоний упал к ногам настоятеля и говорит: "Батюшка, мало, благослови класть триста". – "Много, старец, не выдержишь". – "Нет, благослови: Бог поможет за твои молитвы". И исполнял старец это правило до самой смерти. Еще подобный сему пример представляет бывший Нижегородский протодиакон Василий Петрович Малев. Это была личность такая солидная и разумная, что совестно бывало и вспомнить об его слабости. Однажды, по немощи, был он заперт в своей кельи, когда поправился, говорит приставнику: "Поди к архимандриту и скажи, что мне нужно поговорить с ним". Архимандрит благословил придти. Малев входит к настоятелю и, чинно помолившись пред св. иконами, говорит: "Вот что, батюшка, вам известна моя немощь и скверное житие мое; но я и в таком положении имею обычай ежедневно пред образом преподобного Сергия, который находится у меня в келье, читать акафист. Вот, на этих днях стою я пред иконой преподобного Сергия и читаю, а образ как бы говорит мне: "Поди к твоему настоятелю и скажи ему, чтобы он тебя высек". Так, батюшка, как же благословите, публично или наедине?" – "Вот видишь, Василий Петрович, – сказал настоятель, – преподобный Сергий сам о тебе заботится. Я нахожу, что лучше наказать публично, чтобы другие имели осторожность". – "Как благословите, батюшка, так и исполните", – спокойно отвечал кающийся. Конечно, это не было исполнено. Другой послушник, Николай, заболел тяжкою болезнью и до того высох, что ему казалось, будто желудок его прирос к спинной кости. Больной имел обычай открывать помыслы настоятелю, который поместил его близ себя, чтобы наблюдать за ним поближе. Когда Николай стал поправляться, ему стали приходить помыслы о самоубийстве, к нему приставлен был человек, и в келье все опасное было прибрано. Но он усмотрел как-то гвоздь над дверью, и помысл стал говорить ему сделать тесемку из простыни и удавиться на этом гвозде. Но обычное откровение помыслов спасло его и на этот раз, он сейчас же исповедал преступное намерение своему старцу и тем сохранил жизнь свою. Когда он значительно стал поправляться, о. архимандрит начал несколько развлекать его, однажды дал ему бумагу и велел отнести в канцелярию, но нигде не останавливаться, а скорее возвращаться обратно. Николай пошел и пропал. Настоятель послал за ним: в канцелярии его не оказалось; послали верхового по дорогам и к морю, и около монастырских прудов отыскивать его, но Николай нигде не находился. Архимандрит стал на молитву... Через два часа приходит к нему сам больной. "Где ты был?" – спрашивает его настоятель. "На колокольне", – отвечает больной. "Зачем же ты туда ходил?" – "Помысл сказал мне: иди на колокольню и соскочи оттуда". – "Отчего же ты не соскочил?" – "Я долго думал, а другой помысл говорил мне: как же ты соскочишь без благословения батюшки? Я думал, думал, да и сошел с колокольни".На прием светских лиц архимандрит был не ровен; редким удавалось понять его. Иногда он, как юродивый, бывало, раскричится, а иногда молчит, слова не дождешься, посетители не знают, как и уйти из гостиной. А зато, как разговорится, то слушал бы его не отходя несколько суток. Маленький Игнатий всегда торчал при нем и часто, по сыновней любви, делал ему замечания: "Зачем, батюшка, сказали то, или это? Вот и будут делать об Вас ложные заключения". А он, бывало, махнет рукой, говоря: "Я не светский человек, не умею рассчитывать", – пойдет к себе в кабинет и ляжет в угол, прибавив: "Вот мое место". И здесь-то он был истинный аскет, не отошел бы от него: речи его, как гусли, сладкозвучно услаждали ум и сердце. Еще говорит о. Игнатий Маленький, что в продолжение двадцати четырех лет он не помнит случая, чтобы о. архимандрит отказал в приеме братии: дверь его для всех была открыта, и он любил, чтобы приходили к нему. Отец Игнатий припоминает, как он в новоначалии надоедал своему старцу ежеминутным испрашиванием благословения, имея обычай не приступать без этого ни к какому делу. Бывало, в пятом часу утра послушник будит своего настоятеля, чтобы получить благословение идти к утрени, и о. архимандрит никогда не прекращал такого порядка и не отягощался им. Ему не нравилось, когда кто-либо из братий уклонялся от него или боялся его. Все ближайшие ученики всегда находились около него, как пчелы около матки. Он приучал их к чтению Св. Писания, часто приглашал к себе и заставлял читать, как бы нужное для него самого, и усматривал, кто как читает, с какою верою и любовью к слову Божию. Келейников своих он заставлял читать каждый день утреннее и вечернее правило. Многие из них ежедневно вечером приходили исповедовать грехи свои, не оставляя до другого дня никакого греховного помысла, и получали разрешительную молитву. Вследствие чего они были веселы и легки, как на крыльях летали. Старец не любил уныния и, если замечал в ком уныние, спрашивал причину и разбивал словом утешения, прибавляя: "Уныние не от Бога, исповедуй грех и будь весел". Ученики о. архимандрита Игнатия, в союзе любви между собою, ревновали о деле Божием: бывало, кто из богомольцев попросит отслужить молебен или панихиду, все стремятся без очереди исполнить, как можно лучше, так что сами монашествующие, проходя мимо, остановятся и слушают с наслаждением. Архимандрит Игнатий был широкой, возвышенной натуры, пылкий, восприимчивый, всему хорошему радовался, как младенец, и эта радость обыкновенно выражалась быстрым хождением, почти беганьем по залу и потиранием затылка. Когда в это время входили ученики, он не замечал их, продолжая бегать и непритворно радоваться. В таких же формах выражались у него и скорби, с тою разницею, что тогда потирал он не затылок, а лоб. Ученики в это время не смели входить, а смотрели в дверные щелки. :) Много приходилось о. архимандриту переносить оскорблений, тогда как сам он был необыкновенно добр и благожелателен к ближним. Он глубоко сочувствовал всякому доброму делу, а его грубо, невежественно оскорбляли, кто несправедливыми притязаниями по службе, кто дерзкими и лживыми порицаниями, – и все это делалось по бесовской зависти, незаслуженно. Тогда, взволнованный скорбию, он обвинял антихриста и его сотрудников; но вскоре успокаивался и, если оскорбление было велико, то удалялся в спальню, спускал густые занавеси на окнах, делал из кельи темницу и запирался на неделю и на две, объявляя себя больным. В такое время никто не входил к нему, он предавался молитве и плачу, до тех пор, пока не придет благодатное посещение свыше и не осенит его неизреченною радостию. Вот тогда-то и совершалось преображение из врагов во Ангелов светлых; об этом он сам выражается в своем "Плаче": "Я встречал врагов, ищущих головы моей, как Ангелов светлых". В таком настроении духа архимандрит Игнатий занимался сочинением своих поучений. После долгого затвора всегда являлись на столе поучительные его творения, и сам он выходил из своей темницы со светлым, необыкновенно радостным лицом. Он не скрывал своих творений от учеников: всегда, бывало, прочитает, не из тщеславия, а как будто для проверки. Весьма редкие понимали высокие душевные качества архимандрита: кроткий сердцем, простой, безмерно милостивый и любвеобильный, бывало, вспылит на минуту и гасит эту вспышку слезами покаяния. Архимандрит Игнатий был замечательно нестяжателен и несребролюбив; бывало, казначей принесет ему жалованье или долю по разделу братской кружки, – он и в руки не возьмет, и даже не сосчитает, а скажет казначею: "Положи, батенька, в налойчик", – и из этого налойчика брали келейники и расходовали по его распоряжению. Стол его был неприхотлив, он употреблял более растительную пищу и какие-либо кашицы, и то весьма умеренно, тогда как на вид он не представлял из себя постника или больного. Полный, румяный, он казался пользующимся совершенным здоровьем и, по мнению многих, изнеженным, а в сущности был изможден болезнями. В зимнее время он почти никуда не выходил; в кельях устроены были тройные рамы, в небольшой гостиной стояли две печи, так что здоровому человеку невыносимо было сидеть в ней, а он входил в эту гостиную в рясе, ваточном подряснике и в катанках на ногах. Келейники часто надоедали ему советами держать температуру попрохладнее, уверяя, что будет для него здоровее. Старец покорится, бывало, своим попечительным чадам и непременно простудится: "Ну вот, послушал вас и простудился, болен. Тело мое, истомленное болезнями, требует большего тепла". Уйдет и затворится в своей теплице – в спальне. Келейная его одежда была также незатейлива: мухояровый подрясник, не застегнутый на груди, на ногах катанки. Так и видишь его: ходит, бывало, по келье и потирает затылок или пишет у стола, или лежит в углу и читает книгу; вот постоянные занятия подвижника. Всегда приветливый, ласковый, в особенности со своими любимыми келейниками; он иногда шутил с ними и давал наименования каждому по его способностям. Из воспоминаний архимандрита Игнатия (Малышева), первого келейника Свт. Игнатия Брянчанинова

Рада, что понравилось Вам

Воспоминания последнего келейника Святителя Игнатия Брянчанинова Василия (Павлова) Владыка мой! Отец мой! Учитель мой! Где ты? Куда ты скрылся? Я нигде не вижу тебя, нигде не нахожу тебя: ни на ложе, на котором истаявал ты в своих пламенных молитвах пред величием Божиим; ни у стола, за которым ты, движимый Божиим Духом, писал вдохновенные страницы; ни у аналоя, у которого часто стоял с воздетыми к небу руками, стоял в страхе и трепете, орошая ланиты теплыми слезами; ни на стуле сидящим и умиленно взирающим на икону Спасителя, как бы беседующим со Спасителем. Нигде не вижу, нигде не нахожу тебя. Не вижу, чтоб ты, склонив голову на руки свои, сидел как-бы в забытии в кабинете один, то погружаясь в какую-то таинственную думу, то исполняясь сетования, то радости небесной. Не слышу, чтобы ходил ты по келье твоей или читал что-либо; ничего подобного не слышу я. Умолкли стоны твои, замерли вопли, затихли рыдания и воздыхания: все заменилось тишиной могилы... Куда же ты ушел, где ты скрылся? Увы! ты умер: тело твое сокрылось на время в гробе, а крылатая душа твоя унеслась туда, где пребывали мысли и чувствования твои, где жило сердце твое: на небо. Там ты, там ты! Как хорошо тебе, Владыка мой! Ты блаженствуешь ныне, забыв все скорбное земное: все подвиги и труды, подъятые для неба. Ты стоишь пред неприступным величием Божества, у Незаходимого Света и сам исполнен света; ты насыщаешься непрестанно видением Бога, пылаешь, подобно Серафимам, любовию к Нему; сердце твое горит, тает, как воск, будучи палимо огнем – Богом.Владыка мой! Не забудь меня там, вспомни обо мне! Оставив здесь, на земле, не оставь на небе! Не оставь меня во время исхода моего из этой временной жизни! Когда душа моя будет разлучаться с этим бренным телом, когда, по причине многих грехов моих, обступят ее темные духи, – помоги мне в эту горькую годину избавиться от них, чтоб они не увлекли меня с собою в темницы ада. Надежда моя в эти грозные минуты – бесконечная Божия благость и твои молитвы. Я верую в твои молитвы, Владыка мой, потому что видел непорочные пути твои. Ни о чем ты так не заботился, ни к чему ты так не стремился, как к тому, чтоб угодить Господу; и днем, и ночью ты только и думал, только и помышлял лишь о том, как бы поближе прилепиться к Господу, как бы потеплее помолиться Ему, побольше поплакать пред Ним. Это влечение к Господу у тебя сделалось как бы нестерпимым. Ни в чем не находил ты такой отрады и успокоения, как в молитве и в плаче. После этого в лице твоем изображалось всегда что-то неземное. Бывало, подойдешь к тебе по какому-нибудь делу, станешь говорить, но ты не видишь, не слышишь меня: из глаз твоих светится что-то неземное, видится, что ты умом находишься не здесь, а где-то далеко. Ты и смотришь, и не видишь меня. И долго мне случалось стоять перед тобой и благоговейно любоваться этим состоянием; какая-то необъяснимая тишина веяла от тебя, и помысл греховный, который я пришел исповедовать тебе, далеко-далеко уходил от меня... **** Владыка, на Бабайках живя, никогда не ложился спать раздетым, и ночью он спал одетым, т.е. в сапогах и в подряснике: это для того, чтоб всегда быть готовым на дело Божие. Вставал он в шесть часов утра большею частью, выпивал две чашки чаю и затем молился; затем читал Евангелие, после этого писал сочинения или подписывал входящие и исходящие дела по монастырю, но это дело занимало времени весьма мало.В двенадцать часов дня он обыкновенно кушал; кушанье состояло, большею частью, из двух блюд: ухи и каши; это были самые излюбленные его кушанья. Вина на Бабайках никакого не пил Владыка, и у нас его не имелось в буфете; если требовалось иногда на случай приезда гостей, то это бралось от отца архимандрита Иустина. Часто мне приходилось слышать от Владыки следующие слова: "Ах, Васенька, как надо благодарить Господа за то, что Он привел нас в такое тихое пристанище". В три часа, после обеда Владыка опять пил чай, после чаю, с час или часа полтора я читал ему Евангелие или жития святых, или преподобного Дорофея: это собственно делалось для меня. Я занимался на Бабайках с мальчиками, учил их чтению Священного Писания, арифметике, грамматике, чистописанию и однажды, разгорячившись, ударил одного. Затем, разумеется, почувствовав, что это грешно, я пошел и сказал Владыке. Он на это мне сказал: "Ударь меня". Я ответил, что я этого сделать не могу; тогда он мне сказал: "А если ты меня не можешь ударить, как же ты ударил мальчика, который также создан по образу Божию?" Дней за пять до кончины, вечером, когда я брал от Владыки благословение на сон грядущий и, поклонившись, сказал: "Простите меня, Владыко, елико согреших", – он вдруг поклонился мне тоже в ноги и сказал: "Прости и меня, Васенька".

Загадочные преступления прошлого Честно, не знаю, как относиться к этой статье...