ин. Василисса

Анита, послушалась в прачечной, это на братской территории, а жила в вагончике, около гостиницы.

На другой день в предрассветных сумерках два странника шли по Аппиевой дороге к равнине Кампании. Одним из них был Назарий, другим - апостол Петр, который покидал Рим и гонимых единоверцев. Дорога была пустынна. Крестьяне, возившие в город зелень, еще,видимо, не успели запрячь мулов в свои тележки. На каменных плитах,которыми вплоть до самых гор была вымощена дорога, стучали деревянные сандалии двух путников. Наконец над седловиной между горами показалось солнце, и странное явление поразило апостола. Ему почудилось, будто золотой диск, вместо того, чтобы подыматься все выше по небу, спускается с гор и катится по дороге. - Видишь это сияние - вон оно, приближается к нам? - молвил Петр,остановясь. - Я ничего не вижу, - отвечал Назарий. Минуту спустя Петр, приставив к глазам ладонь, сказал: - К нам идет Кто-то, весь в солнечном сиянии. Однако никакого шума шагов они не слышали. Вокруг было совершенно тихо. Назарий видел только, что деревья вдали колышутся, словно кто-то их тряхнул, и все шире разливается по равнине свет. Он с удивлением поглядел на апостола. - Рабби, что с тобою? - тревожно спросил юноша. Дорожный посох Петра, выскользнув из его руки, упал наземь, глаза были устремлены вперед, на лице изображались изумление, радость, восторг. Внезапно он бросился на колени, простирая руки, и из уст его вырвался возглас: - Христос! Христос! И он приник головою к земле, будто целовал Чьи-то ноги. Наступило долгое молчанье, потом в тишине послышался прерываемый рыданьями голос старика: - Quo vadis, Domine? (Куда идешь, Господи?) Не услышал Назарий ответа, но до ушей Петра донесся грустный,ласковый голос: - Раз ты оставляешь народ Мой, Я иду в Рим, на новое распятие. Апостол лежал на земле, лицом в пыли, недвижим и нем. Назарий испугался, что он в обмороке или умер, но вот наконец Петр встал, дрожащими руками поднял страннический посох и, ни слова не говоря, повернул к семи холмам города. Видя это, юноша повторил как эхо: - Quo vadis, Domine? - В Рим, - тихо отвечал апостол. И он возвратился. "Камо грядеши", Генрик Сенкевич

http://dl.dropbox.com/u/14810178/e9104d7d387b.mp3 Рыдай, душе, покуда время есть, Откуда ложь, откуда зло - не знаю. За Сына Твоего готов на крест И сам же, окаянный, распинаю...

Эх, душа грустит по этой милой православной русской деревне!!!! (

Ольга, я просто точно не знаю, как часто ходят из Москвы в Козельск автобусы, но вот в Калугу они все заезжают и стоят там по полчаса точно на автовокзале, поэтому не знаю, разницы, по-моему никакой. Ирина, да Вы как ехать будете, кричите, если что. Доедете до Калуги, можете у меня переночевать и потом утром с новыми силами в Оптину, если время позволяет, конечно. Мы своих не бросаем

Все промыслительно, Ольга Возможно, Вашими молитвами я и узнала впоследствии про преп. Синклитикию

Да нет, все совсем не так страшно До Калуги, если хотите ехать через нее, можно добраться и на автобусе. Автобус прибывает на Калугу-1, в принципе туда же прибывает и электричка из Москвы. В Калуге авто и ж/д вокзал совмещены. Идете в кассы автовокзала, они находятся от входа налево (направо кассы ж/д вокзала) и покупаете билет до Козельска. Я никогда не покупаю заранее, даже на выходных прихожу и билеты всегда есть, подождать надо будет максимум полчаса, ходят часто. По крайней мере днем. Ангела Хранителя в пути!

Я несколько раз перечитывала и оторваться не могла! Вот оно, счастье!

Дорогой, родной мой брат! Христос посреде нас! Спасибо тебе, родной мой, за поздравления и светлые пожелания. Ты просишь, чтобы я поделился с тобой своими чувствами, которыми я жил до времени пострижения и последующее святое время. С живейшей радостью исполняю твою просьбу, хотя и нелегко ее исполнить. Как выражу я то, что переживала и чем теперь живет моя душа, какими словами выскажу я то, что преисполнило и преисполняет мое сердце! Я так безконечно богат небесными, благодатными сокровищами, дарованными мне щедродарительною десницею Господа, что правда не в состоянии сосчитать и половины своего богатства. Монах я теперь! Как это страшно, непостижимо и странно! Новая одежда, новое имя, новые, доселе неведомые, никогда неведомые думы, новые, никогда не испытанные чувства, новый внутренний мир, новое настроение, все, все новое, весь я новый до мозга костей. Какое дивное и сверхъестественное действие благодати! Всего переплавила она меня, всего преобразила...Пойми ты, родной, меня, прежнего Николая (как не хочется повторять мирское имя!) нет больше, совсем нет, куда-то взяли и глубоко зарыли, так что и самого маленького следа не осталось. Другой раз силишься представить себя Николаем — нет, никогда не выходит, воображение напрягаешь до самой крайности, а прежнего Николая так и не вообразишь. Словно заснул я крепким сном... Проснулся, и что же? Гляжу кругом, хочу припомнить, что было до момента засыпания, и не могу припомнить прежнее состояние, словно вытравил кто из сознания, на место его втиснув совершенно новое. Осталось только настоящее — новое, доселе неведомое, да далеко будущее. Дитя, родившееся на свет, не помнит ведь своей утробной жизни, так вот и я: пострижение сделало меня младенцем, и я не помню своей мирской жизни, на свет-то я словно только сейчас родился, а не 25 лет тому назад. Отдельные воспоминания прошлого, отрывки, конечно, сохранились, но нет прежней сущности, душа-то сама другая. Я-то, мое другое, дух другой, уж не я. Расскажу тебе, как постепенно благодать Божия вела меня к тому, что есть теперь. Это воспоминание полезно и мне самому, ибо подкрепит, ободрит и окрылит меня, когда мир, как говоришь ты, соберется подойти ко мне. Я писал тебе, что внутреннее решение быть иноком внезапно созрело и утвердилось в душе моей 27 августа. 4 сентября я словесно сказал о своем решении преосвященному ректору, оставалось привести решение в исполнение. Решение было — не было еще решимости — нужно было подать прошение. И вот тут-то и началась жестокая кровавая борьба, целая душевная трагедия. Подлинно было «стеная и трясыйся» за этот период времени до подачи прошения. А еще находятся такие наивные глупцы, которые отрицают существование злых духов. Вот, если бы пришлось им постригаться, поверили бы тогда. Лукавый не хотел так отпустить меня. Что пришлось пережить, не приведи Бог! Ночью неожиданно проснешься, бывало, в страхе и трепете. «Что ты сделал, — начнет нашептывать мне, — ты задумал быть монахом? Остановись, пока не поздно». И борешься, борешься... Какой-то страх, какая-то непонятная жуть сковывает всего, потом в душе поднялся целый бунт, ропот, возникла какая-то бесовская ненависть к монахам, к монашеским одеждам, даже к Лавре. Хотелось бежать, бежать куда-то далеко, далеко... Борьба эта сменялась необыкновенным миром и благодатным утешением — то Господь подкреплял в борьбе. Эти-то минуты мира и благодатного утешения я и назвал в письме к тебе: «единственные, святые, дорогие, золотые минуты», а о минутах борьбы и испытания я умолчал тогда. 6 сентября я решил ехать в Зосимову пустынь к старцу, чтобы испросить благословение на подачу прошения. Что-то внутри не пускало меня туда, силясь всячески задержать и остановить. Помолился у Преподобного... и поехал. Беру билет, и только хотел садиться в вагон, вдруг из одного из последних вагонов выходит Т. Филиппова и направляется прямо навстречу ко мне. Подумай, никогда, кажется, не бывала у Троицы — индифферентна, а тут вот тебе, приехала и именно в такой момент! Я не описываю тебе, что было со мною, целый рой чувств и мыслей поднялся в душе: хотелось плакать, одна за одной стали проноситься светлые, нежно-ласковые картины семейной жизни, а вместе с тем и мрачные, страшные картины монашеского одиночества, тоски и уныния... О, как тяжко, тяжко было! И был момент, когда я хотел (с болью и покаянным чувством вспоминаю об этом) отказаться от своего решения, подойти к ней и поговорить. Конечно, если бы не благодать Божия поддерживающая, я отказался бы от своего решения, ибо страшно было. Но нет — лукавый был посрамлен. Завидя, что Т.Ф. подходит по направлению ко мне и так славно, участливо посматривает на меня, я поспешил скорее войти в вагон и там скрылся, чтобы нельзя было видеть ее. Поезд тронулся. В Зосимовой пустыни старец много дивился и не велел больше медлить с прошением. «Иначе, — сказал он, — враг и еще может посмеяться». Так с помощью Божией я одержал блестящую победу в труднейшей борьбе. Теперь глупостью непролазною, пустяком, не стоящим внимания, кажется мне то давнее увлечение. 10 сентября я подал прошение. 26 сентября назначен день пострига. Быстро пронеслось время от 10 до 26. В этот период времени я так чувствовал себя, как будто ожидал приближения смерти. Со всем мирским прощался и со всеми прощался, и со мною прошались. Ездил в Москву на один день, прщался с нянькой и со всеми знакомыми. Словом, все чувства умирающаго: и тревога, и недоумение, и страх и в то же время — радость и мир. И чем ближе становился день пострига, тем сильнее замирала и трепетала и тревожилась душа, и тем сильнее были благодатные утешения. Знаешь ведь: «Чем ночь темней, тем ярче звезды», так «чем глубже скорбь, тем ближе Бог». Наконец, настал он, этот навеки благословенный и незабвенный день, 26 сентября. Я был в Зосимовой пустыни. В 5 часов утра я должен был ехать в Посад. В 4 часа я вместе с одним Зосимовским братом вышел из гостиницы и направился на конный двор, где должны были заложить лошадей. Со мной ехал сам игумен пустыни о.Герман. Жду... кругом дремлет лес. Тихо, тихо... Чувствуется, как вечный покой касается души, входит в нее, и душа, настрадавшаяся от борьбы, с радостью вкушает этот покой, душа отдыхает, субботствует. Вот показался и великий авва, седовласый, худой, сосредоточенный, углубленный, всегда непрестанно молящийся. Мы тронулись. Так подъехали к станции, и поезд понес нас в Посад. В Посаде был я в 7 часов утра. Пришел к себе в номер, немного осмотрелся и пошел на исповедь. Исповедь такая подробная — все, вся жизнь с 6-летнего возраста. После исповеди отстоял Литургию, пришел к себе, заперся и пережил то, что во всю жизнь, конечно, не придется уже пережить, разве только накануне смерти! Лаврские часы мерно, величаво пробили полдень. Еще 6-7 часов, и все кончено — постриг. О, если бы ты знал, как дорога мне была каждая минута, каждая секунда! Как старался я заполнять время молитвой, или чтением св. отцов. Впрочем, чтение почти не шло на ум. Перед смертью, говорят, человек невольно вспоминает всю свою прошлую жизнь. Так и я: картины одна за другой потянулись в моем сознании: мои увлечения, моя болезнь, папа ласковый, нежный, любящий, добрый, потом припомнилось: тихо мерцала лампадка... Ночь.. Я в постели — боль кончилась, исцеленный сижу я, смотрю на образ Серафима. Потом, потом... Так же мерцала лампада, больной лежал родной отец, умирающий, а там гроб, свечи у гроба, могила, сестра, ты, все, все всплыло в памяти. И что чувствовал я, что пережил... Богу только известно; никогда, никогда, ни за что не поймет этих переживаний гордый самонадеянный мир. В 3 часа пришел ко мне ректор, стал ободрять и утешать меня, затем приходили студенты, некоторые прощались со мною как с мертвецом. И какой глубокий смысл в этом прощании: то, с чем простились они, не вернется больше, ибо навеки погребено. С 4 часов началось томление, родной мой, страшно вспоминать! Какая-то сплошная тоска, туча, словно сосало что сердце, томило, грызло, что-то мрачное, мрачно-безпросветное, безнадежное подкатило вдруг, и ни откуда помощи, ни откуда утешения. Так еще будет только, знаешь, перед смертью, — то демон борол последней и самой страшной борьбой; веришь ли, если бы не помощь Божия, не вынес бы я этой борьбы. Тут-то и бывают самоубийства. Но Господь всегда близ человека, смотрит Он, как борется и едва увидит, что человек изнемогает, как сейчас же посылает Свою благодатную помощь. Так и мне в самые решительные минуты попущено было пережить полную оставленность, покинутость, заброшенность, а потом даровано было подкрепление. Вдруг ясно, ясно стало на душе, мирно. Серафим так кротко и нежно глядел на меня своими ласковыми, голубыми глазами (знаешь, образок, от которого я получил исцеление)... И исполнилась душа моя необыкновенного умиления и благодатной теплоты; в изнеможении упал я ниц перед иконами и как ребенок зарыдал сладкими, сладкими слезами. Лаврские часы пробили в это время половину шестого. Умиренный, восхищенный стал я читать Евангелие. Открыл «Да не смущается сердце ваше, веруйте в Бога, и в Меня веруйте. В дому Отца Моего обители многи суть... Да не смущается сердце ваше, не устрашается...Иду и приду к вам, грядет бо сего мира князь и во Мне не имать ничесоже. Но да разумеет мир, яко люблю Отца и якоже заповедал Мне Отец, тако творю, восстаните, идем отсюду». Ударил колокол академического храма. А этот звук... Если бы знал ты, что делалось с душой... Потом послышался тихий стук в двери моей кельи: тук... тук... тук... отпер. Это пришел за мной инок, мой друг, отец Филипп. «Пора, пойдем». Встали мы, помолились. До праха земного поклонился я образу преп. Серафима, затем пошли. Взошли на лестницу, ведущую в ректорские покои, прошли их сквозь и остановились в последнем зале, из которого ход в церковь. В зале полумрак, тихо мерцает лампада... Дверь полуотворена, слышно, поют: «Господи, Боже мой, возвеличился еси зело, во исповедание и велелепоту облеклся еси... Дивны дела Твои Господи». Вошел я в зал, осмотрелся... Тут стоял о. Христофор, поклонился я ему в ноги, он — мне, и оба прослезились, ничего, ни слова не сказав друг другу. Без слов и так было все понятно. Потом я остался один, несколько в стороне стояли ширмы, за ними аналой, на нем образ Спасителя, горящая свеча. Я стою в студенческом мундире, смотрю, на стуле лежит власяница. Господи, куда я попал?. Кто, что я? Страшно, жутко стало... Надо было раздеваться. Все снял, остался в чем мать родила, отложил ветхого человека, облекся в нового. Во власянице стоял я всенощную за ширмами, перед образом Спасителя. С упованием и верою взирал я на Божественный лик, и Он, кроткий и смиренный сердцем, смотрел на меня. И хорошо мне было, мирно и отрадно. Взглянешь на себя : весь белый стоишь, власяница до пят, один такой ничтожный, раздетый, необутый, в сознании этого ничтожества, этой своей перстности, ринешься ниц, припадешь, обхватишь голову руками и... так лежишь... и исчезаешь, теряешься, и утопаешь в Божественном... «Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Безсмертный, помилуй нас». Мерными, величавыми какими-то торжественными шагами приближался ко мне сонм иноков в клобуках, в длинных мантиях, с возженными свечами в руках подошли ко мне. Я вышел из-за ширмы и меня повели к солее, где на амвоне стоял у аналоя с крестом и Евангелием преосвященный ректор. «Объятия Отча отверзти мне потщися...» тихо, грустно пел хор. Едва вошел я в притвор, закрытый мантиями, как упал ниц на пол — ниц в собственном смысле, лицом касаясь самого пола, руки растянув крестообразно... потом... потом... не помню хорошо, что было... все как-то помутилось, все во мне пришло в недоумение. Еще упал, еще... вдруг, когда я лежал у амвона, слышу: «Бог Милосердый, яко Отец чадолюбивый, зря твое смирение и истинное покаяние, чадо, яко блудного сына приемлет тя кающегося и к Нему от сердца припадающего». Преосвященный подошел ко мне и поднял меня. Дальше давал всенародно перед лицом Бога великие и трудные иноческие обеты. Потом облекли меня в иноческие одеяния, на рамена мои надели параман, черный с белым крестом, а кругом его написаны страшные и дивные слова: «Аз язвы Господа моего Иисуса Христа на теле моем ношу». Порою так сильно, так реально дают ощущать себя эти слова. Надели на грудь деревянный крест, «во всегдашнее воспоминание злострадания и уничижения, оплевания, поношения, раны, заушения, распинания и смерти Господа Иисуса Христа», дальше надели подрясник, опоясали кожаным поясом, облекли в мантию, потом в клобук, и на ноги мои дали сандалии, в руки вручили горящую свечу и деревянный крест. Так погребли меня для мира! Умер я и в иной мир, хотя телом и здесь еще. Что чувствовал и переживал я, когда в монашеском одеянии стоял перед образом Спасителя, у иконостаса с крестом и свечой, не поддается описанию. Всю эту ночь по пострижении провел в храме в неописуемое восторге и восхищении. В душе словно музыка небесная играла, что-то нежное-нежное, безконечно ласковое, теплое, необъятно любвеобильное касалось ее, и душа замирала, истаевала, утопола в объятиях Отца Небесного. Если бы в эти минуты вдруг подошел бы ко мне кто-нибудь и сказал: «через два часа Вы будете казнены», я спокойно, вполне спокойно, без всякого трепета и волнения пошел бы на смерть, на казнь и не сморгнул бы. Так отрешен был я в это время от тела! И в теле или вне тела был я — не вем. Бог весть! За литургией 27 сентября приобщался Святых Таин. Затем старец отвез меня в Гефсиманский скит. Тут я 5 суток безвыходно провел в храме, каждый день приобщаясь Святых Таин. Пережил, передумал за это время столько, что не переживу, наверное, того и за всю последующую жизнь. Всего тут было: и блаженство небесное, и мука адская, но больше блаженства. Кратко скажу тебе, родной мой, о моей теперешней новой, иноческой жизни, скажу словами одного инока: «Если бы мирские люди знали все те радости и душевные утешения, кои приходится переживать монаху, то в миру никого бы не осталось, все ушли бы в монахи, но если бы мирские люди наперед ведали те скорби и муки, которые постигают монаха, тогда никакая плоть никогда не дерзнула бы принять на себя иноческий сан, никто из смертных не решился бы на это». Глубокая правда, великая истина... О, какое счастье и какой в то же время великий и долгий подвиг! Вот тебе, родной, мои чувства и переживания до пострига и после. Когда я сам все это вспоминаю, что произошло, то жутко становится мне: если бы не помогла благодать Божия, не вынес бы я этого, что пережил теперь. Слава Богу за все! Октябрь 31, 1908 г. Сергиев Посад Архиеп. Серафим Звездинский

Да, книга удивительная, как и житие преп. Синклитикии.

Когда только пришла к вере, читала все подряд и записывала понравившиеся моменты в тетрадь (компьютеров тогда еще не было). Четыре тетради исписала, большая половина, конечно, исписана поучениями свт. Игнатия Брянчанинова. Помню, мама всегда заходила ко мне в комнату, видела меня усердно что-то переписывающую, смеялась и говорила: "Писарь, сколько можно писать?" Вот столько лет прошло, а сейчас наткнулась на эти тетради и некоторые записи до глубины души трогают. Публикую пока только короткие: Св. Епимах "Если Господь мой, Иисус Христос ради меня был распят, прободен копием и напоен оцтом, то не должен ли и я быть причастником Его страданий. Я хочу, чтобы вы подвергли меня еще большим мучениям... заушайте меня, плюйте на меня, возложите мне на голову терновый венец, дайте мне трость в руки, напоите желчию, распните на кресте и пронзите меня копьем. Что претерпел Господь мой, то и я хочу претерпеть. о. Серафим Платинский Давайте все, кто хочет быть христианином, не ждать ничего от мира, кроме как быть распятым. Ибо быть христианином - значит быть распятым в наше время и в любое время, с тех пор, как Христос пришел в этот мир. Мы должны быть распяты... Ибо распятие - единственный путь к воскресению. о. Ферапонт Пушкарев Хорошо тем людям, которые умирают мученической смертью за Христа. Вот бы и мне того удостоиться! Свт. Григорий Нисский Совершенство состоит в том, чтобы не райски, не по страху наказания удаляться от порочной жизни и не по надежде наград делать добро. Одно только представляется страшным - лишиться Божией дружбы, и одно только можно признать драгоценным и вожделенным - соделаться Божиим другом. Это, по-моему, и есть совершенство в жизни. о. Трофим Татарников Не хочу быть ни иеродиаконом, ни священником, а вот монахом быть хочу - настоящим монахом до самой смерти. о. Алексий Соловьев Да будет девизом и молитвой во всю твою жизнь эти слова: приими меня, Господи, в Свои отеческие объятия и не выпускай меня из них ни на какие распутия во всю мою жизнь. Да буду я всегда Твой. Епископ Варнава Я ничего от вас не требую, - ни неядения, ни спания на голых досках, ни длинных молитв; а только укоряйте себя за все, всегда, во всяком месте. И. Киреевский Без веры жизнь человека не будет иметь никакого смысла, ум его будет счетной машиной, сердце - собранием бездушных струн, в которых свищет случайный ветер; никакое действие не будет иметь нравственного характера, и человека, собственно, не будет. Ибо человек - это его вера. Св. Симеон Новый Удаление души от Бога есть смерть для нее. Как тело умирает, когда отделяется от него душа, так и когда от души отделяется Дух Святый, душа умирает. Преп. Пимен Многоболезненный (Печерский) Лучше мне в этой жизни всему сгнить, лишь бы в той плоть моя была нетленной, лучше терпеть здесь смрад, только бы там исполняться неизреченного благоухания. Епископ Варнава Сознание собственных грехов и почитание себя ниже всякой твари и самих бесов пусть врастет в наше сердце. Тогда только мы можем надеятся, что прелесть и демоны не погубят, а благодать Божия нас восприимет. Преп. Иосиф Оптинский Не отбивайся от Оптиной. Верую в то, что каждый приходящий в Оптину Пустынь в крайней своей потребности найдет удовлетворение Милостию Божией и за молитвы великих наших Отец: Льва, Макария, Амвросия... Св. Исаак Сирин Путь Божий есть ежедневнй крест. Бог не дает великого дарования без великого искушения. Соразмерно с искушениями определены Богом и дарования по Его премудрости, которой не постигают созданные Им. Итак, по жестоким скорбям, посылаемым на тебя Божиим Промыслом, душа твоя постигает, какую прияла она честь от величия Божия. Авва Антоний Великий Я уже не боюсь Бога, но люблю Его. Св. Амвросий Медиоланский Терзай свою душу воплями... припадай к ногам избранных... Преп. Исаак Сирин Как невозможно переплыть большое море без корабля и ладьи, так никто не может без страха достигнуть любви. Человек, пока в нерадении, боится часа смертного; а когда приблизится к Богу, боится сретения греха; когда же всецело подвинется вперед, тогда любовью поглощается тот и другой страх... Кто достиг любви Божией, тот не желает уже снова пребывать здесь, потому что любовь сия уничтожает страх. Архим. Серафим Шинкарев ... жизни осталось не для жизни, а для покаяния. Св. Пимен Невозможно не плакать, или здесь произвольно, или невольно там, в муках. Свщмч. Роман Медведь Ведь Бога нигде, никто и никакими условиями не может отнять от меня. А если Он со мною, что для меня все внешние тягости? Что моя нищета и бессилие, когда в Нем бесконечное море силы и богатства? Он - мое бытие, Он - моя жизнь и сознание. В Нем я всех нахожу, до всех достигаю, всем владею. Кругом шумно, а в сердце у меня тихо, ибо где бы ни был я, в каких бы обстоятельствах ни находился, со мной мой единственный Сладчайший Христос. В.А. Никифоров- Волгин Тот народ спасет Россию, который глубоко сохранил в своей памяти образ тихого, ласкового и печального Бога - Христа! Эта Русь, этот народ-печальник, народ-богоносец спасет всех нас. Ни Троцкий, ни Луначарский, ни Горький, ни Маркс, ни иностранцы, ни Милюковы, ни социалисты и монархисты спасут Россию, а "глупая", наивная вера "выживших из ума" стариков. Авва Павел Скитский Вижу себя утонувшим в грязи по выю и плачу перед Иисусом, говоря: помилуй меня. (Не указан автор) Господь на кресте. Стань перед Ним мысленно, и подумай, каким взором встретил бы тебя Господь со креста? Побудь подолее в этом положении и совесть внятно скажет тебе о сем. *** Как бы хотел я всегда стоять у Креста и плакать.

Ромашечка, я ни в коем случае не против высказывания личного мнения по поводу работы форума, для этого и существует эта тема, например. Я против ссор, зачем они? Батюшка мне говорил, что в каждом человеке нужно видеть Христа, думаю, если мы будем об этом помнить каждый раз нажимая кнопку "ответить", у нас будет мир. К слову, мне тоже не нравится обилие ссылок, но как говорил о. Иосиф Оптинский "надо потерпеть", у Администрации сейчас очень много работы в связи с обновлением форума, надо их в этом поддержать. Ведь еще ни одна просьба пользователей здесь не оставалась без внимания, насколько я помню

Сестрички, ну зачем вы так? Действительно, пост, враг хочет всех поссорить. Значит не нравится ему, что мы тут собрались все и я надеюсь, что Катюша все же вернется к нам. Очень больно читать все это, а вы представьте, как больно читать это насельникам Оптиной. Они ведь трудятся для нас, для нас улучшают этот форум. И темы-то эти созданы для того, чтобы мы вместе могли улучшить форум, а не ссориться из-за новшеств. Для меня здесь до сих пор как дома, просто раньше народу было меньше, меньше было характеров, с которыми приходилось мириться. А теперь нас много, так давайте радоваться этому, что Господь нас тут всех вместе собрал в одну большую семью, а не ссориться. Как кто-то из Святых Отцов говорил, что одно слово "Прости", сказанное искренне, может все разрешить.

Спаси Господи, сестрички!

Вопрос 702. Если случится быть вместе с отцами, тогда как они состязаются о вере с кем-либо из неправомудрствующих о ней, должен ли и я состязаться, или нет? Ибо помысл говорит мне: «Когда молчишь, то изменяешь вере». Также, если и между ними будет происходить подробная беседа о догматах: сказать ли мне, что знаю, или промолчать? И (наконец) как поступать, когда меня спросят? Ответ. Никогда не состязайся о вере; Бог не требует от тебя сего, но лишь того, чтобы ты веровал право, как принял от Святой Церкви при крещении, и чтобы соблюдал заповеди Его. Сохрани сие, и спасешься. Беседовать же о догматах не следует, ибо это выше тебя; но молись Богу о своих согрешениях, и в сем пусть упражняется ум твой. Берегись, чтобы в сердце своем не осудить имеющих такое собеседование, ибо ты не знаешь, право ли говорят они, или нет. – Бог будет судить оное дело. Если же будешь спрошен, скажи: «Простите меня, отцы святые, это выше меня».

Пока была на послушании в Оптиной, читала наставления инокам преп. Феодора Студита. Удивительно, но всегда прочитанные главы соответствовали моему состоянию и тому, что произошло за день. Вот, что особенно запомнилось: Стойте в вере, мужайтеся, утверждайтеся: вся вам любовию да бывают ; каждодневно умирайте, чтоб жить во веки; бегайте помышлений злых, как самых дел; почитай многоречие многогрешением, смех — блудодеянием, многоястие и насыщение — рабством похоти; горе мысли, долу очи; будьте чисты телом и душею; воодушевляйтесь благонадежием; ни к чему на земле непривязывайтесь; Единаго Бога бойтесь. Если так будем вести себя, если так будем благонастроены, то ликовствовать будем с Ангелами и радоваться со всеми святыми во веки.*** Мужайтеся и стойте доблестно против обходов диавольских, зная, что брань у нас не с плотию и кровию, а с невидимым и горьким гонителем нашим, сатаною, и под ним сущими отступническими силами. Итак, если на кого нападет помысл похотный, да не мятется он и не смущается; но молитвою, стенанием и слез излиянием да обращает его вспять и отбивается от него, воспоминая огнь оный (вечный), и то, что ныне возгарающееся в нашем жжение служит причиною возжжения и онаго (вечнаго) пламени. Итак сколько бы раз в день ни нападал такой помысл, истребляйте его вконец,— и не будет нам осуждения. Если с похотию сею вместе совпадет и омрачение помыслов, с чувством тяготы подвижничества, горе возведи око сердца своего, и разсеки эту сеть диавола помышлением о возможности умереть каждый час. *** Вижу, что вы усердно трудитесь, в жертву Богу принося труды свои. Но да будут труды ваши всесторонне безукоризненны и достойны воздаяния.— Как же это?- Работайте тихо и безмолвно; слова не во время да не исходят из уст ваших; бегайте превозношения; гнушайтесь продерзости; облекитесь в смирение; нудьте себя на всякое послушание. Смотрите, не навлеките на себя смерти каким либо грехом, и не приближайтесь друг к другу во время страсти; не дерзайте вдвоем быть наедине, ибо тут огнь греха; не касайтесь членов своих, каких бы то ни было, особенно же одного, ибо тут гнев, огнь, смерть. Внимайте чтению; бодренно совершайте псалмопение; не дремите, предстоя Богу, и получите от Него дар, ибо Он всегда раздает дары бодренным. Жалости достойно, когда от лица Царя отходят одни получив дары, а другие отсылаются ни с чем. Хотя те и другие были за одною работою, но как одни работали лениво и сонливо, а другие — искренно и со всем усердием; то так различною оказалась участь их. *** Соревнуйте друг другу в добром. Всякий из вас имеет свое доброе качество, но какого у него недостает, тем обладает другой: у него он пусть и позаимствует его, как добрая пчела, трудолюбно собирающая мед с цветов.— Покоелюбие да будет далеко от нас и леность да будет изгнана.— Теплы будем к Богу и сносливы в подвиге; и ничто да не становится как средостение между нами и любовию к Богу: ни пост, ни бдение, ни холод, ни зной, ни поношение, ни скудость в потребном; но, все почитая второстепенным, всему предпочитать будем спасение наше. *** Ибо, как видите, дела наши требуют труда, подвига и утомления: работаете, изнемогаете, потеете, терпите алчбу и жажду,— кто на пашне, кто в винограднике, кто при точилах елейных, кто на кухне, кто на постройках, кто по келларне и просто каждый над тем, к чему приставлен. Все сии шествуют путем Божиим, приближаются к граду великому и чрез смерть введены будут в радость вкушения благ, отложенных любящим Бога. *** Внемлите убо себе, не сдвигайтесь с направления вашего течения, но, пребывая в том же, преобразуйтесь от светлости в светлость и от боголепия в боголепие. Неподвижны будьте, и не выходите из круга дел, какия обещали вы пред Богом и Ангелами, и пред моим смирением; но паче прилагайте труды к трудам. Блюдитесь, да не разстроит вас мысль о долголетии, и да не разслабит крепости решения вашего жить в самопротивлении и самопринуждении. Мысль эта ложна: ибо что жизнь наша? Сон и тень. Ложна мысль сия, но обольстительна: ибо располагает вместо того, чтоб прилагать смирение к смирению и послушание к послушанию, давать себе послабление за послаблением, которое нередко приводит к совершенному разстройству жизни Богоугодной. *** Припомните, сколько лет подвизания вашего, сколько и каких искушений прошло до ныне! Припомни всякий, сколько раз охватываем был искушением, изнемогал, малодушествовал; потом вдруг воспринимал силу, благонастроение, крепость, дух живительный и воодушевление, чрез слово ли вразумления или братскую молитву; потом опять подвиг,— и опять укрепление державною силою Божиею. Так будет в последующее время жизни вашей подвижнической, и даже паче,- пройдем сквозь огнь и воду и внидем в покой безстрасия. *** Всегда так бывает, что ныне малодушие, а завтра мужество, теперь печальное расположение, а вдруг воодушевление, сию минуту страстей возстание, а в следующую Божия помощь и их пресечение; не таким, как вчера, явишься ты и после завтра, и не на всегда одинаковым пребудешь ты, возлюбленный; но придет к тебе благодать Божия и поборет по тебе Господь. Речешь тогда: где был еси доселе, Господи? и Он скажет тебе на это: смотрел, как ты борешься, и ждал. *** Вижу, как всегда усердны вы в исполнении своих послушаний: одни в приготовлении и печении хлебов, другиe в возделывании виноградников, те на посылках, эти за рукодельями,— шитьем, перепискою, мытьем, печением, варением, приготовлением трапезы, в кузнице, по келарне, в больнице,— при этом неопустительно ходите на все службы церковныя: на часы — первый, третий, шестый, девятый, на вечерню и повечерие, и собираясь благоговейно стоите, поете, молитесь,— и все это без лености и опущений. Весь этот труд ваш, эту тесноту и тяготу всегда имею я в мысли; но не поддавайтесь малодушию: ибо во всех сих препобеждаем, говорит Апостол, за возлюбльшаго ны Господа: так что, хотя труд сей очень велик, но, так как чрез него возсиявает нам спасение вечное и радость безмерная, то радоваться и веселиться надлежит нам при нем, и вдавать себя еще в большие подвиги, и твердо стоять в борении в мученическом житии нашем по уставу общежительному, ни под какою тяжестию не падая, не обращаясь вспять, и не отступая ни пред чем скорбным и притрудным. *** В настоящее время труд подъемлем мы — оба, я — говоря, вы т— слушая, и в дело производя и исполняя говоримое и слышимое; когда же придет время жатвы и собирания плодов; тогда в радости и веселии будем о том, из-за чего трудились, воздыхали, бедствовали, утомлялись, печальни бывали, покоя не знали, поникали главою, падали духом, не зная как бы, прискажу еще,- алкали, жаждали, оставили родителей, друзей, братьев, родных, родину, и всякое земное благо мира сего,— будем в веселии, приемля воздаяния от праведнаго мздовоздаятеля — Бога, во веки веков.— И какия воздаяния?!- Слава и честь не увядаемыя и вечныя, радость и веселие и жизнь неизяснимыя и неугасимыя, насыщение ненасытимое, и наслаждение на наслаждение оными благами, невиданными, неслышанными и неговоренными, царство небесное, сыноположение и наследие Господа нашего Иисуса Христа, истиннаго Бога и Царя веков. Взирая на сие, не будем разленивиться и малодушествовать, какия бы ни случились с нами (здесь) прискорбности в наших занятиях и трудах, когда заставляют нас делать то одно, то другое, и когда при послушании и подчинении приходится испытывать остны в сердце; но, по Апостольскому слову, задняя забывая, в предняя простираться будем, по намеренному теча к почести вышняго звания, и соревнуя в любви божественной тем святым, которые совершились или чрез мученичество, или чрез чистое житие. *** Знаю, что вы злостраждете, испытываете лишения, подъемлете тяжелые труды, проливаете поты. Но не ослабевайте, умоляю вас, любви ради Господней, и продолжайте терпеливо подвигом добрым подвизаться, да в ликовании увенчаны будете на небесах. Желал бы и я трудиться вместе с вами, если б не болезнь ног моих, желал бы и я вместе с вами исходить на дела и смирять работою тело свое. Ибо блаженно по силе трудиться вместе с братиею, и преподобно участвовать в полевых работах их. Вы такими трудами освящаете тела свои и души свои делаете безстрастнейшими, как поистине делатели Господни, если только в надлежащем разуме соблюдаете повеленное,— т. е. если преимущие и распорядители со страхом Божиим и с состраданием к братии делают распоряжения, а подчиненные сохраняют к преимущим покорность и послушание. *** Великое зло продерзая на все смелость и вещь убийственная; и многоискусный диавол, если кто не внимает се6е, быстро при ней нападает, воровски прокрадывается внутрь и уязвляет души наши стрелою злобы своея, увлекая очи на красивыя лица юных, и сладкими улыбкими в тех и других возбуждая возгорение страсти. Когда же успеет он одного обольстить и склонить к нечистой любви, тогда покушается и того, к кому у него страсть, пристрастить и любострастно расположить к нему; потом пойдут взаимныя даяния и воздаяния воззрений и обозрений, душевныя излияния, и сладострастныя горения; а наконец, если не особая Божия помощь, покров отческий и сознание искушения самими пострадавшими сие, там пагуба,— содомское сгорение и гоморское потребление. Но бежим от сего все! Я первый, предъискушен будучи, простираю руку к вам искушаемым. Великое против сего подкрепление и ограждение — хранeниe очей и искреннее исповедание.— Но и в отношении к себе самим не следует допускать подобной неосторожной смелости: ибо и тут кроется смерть,— о чем незнающим лучше не открывать. Пострадавшие, знаете, о чем говорю; однако ж и всем подобает блюстись. Как со зверем диким, как со львом, живешь ты с этою плотию. Если не прострешь на него меча, он тебя похитит, сотрет и убьет. *** Не многими и недостойными словами обсеваю я вас и ныне как всегда, для упражнения душ ваших. Приимите впрочем и это скудное, и вашим доброделанием сию малость слова размножьте в тридцать, шестьдесят и сто. Ей, умоляю вас, переносите благодушно притрудности жизни вашей, и всеусердно исполняйте порученныя вам послушания. Радуйтесь и сорадуйтесь мне все и все благоуспешны будьте. Никто не ропщи, никто не желай другаго (послушания), никто не гордись пред ближним,— ибо мерзость есть Господу и людям таковый,— никто не делай срамных дел, ни душею ни телом, никто не ешь тайно, никто не лги, никто не осуждай, никто не укоряй, не будь без дела, не придумывай извинение в грехах, никто не будь двоязычным, шепотником, фанфароном, велеречивым, притворщиком, братоненавистным, недвигою, упрямцем; напротив все будьте благотечны путем Божиим и благодвижны, ровны (не выдавайтесь), благосдержливы, неутомимы, долу-преклонны выею, благопослушливы, приветливы, ненавистники, продерзой смелости, друг—друголюбивы, безхитростны; дабы так жительствуя и так себя держа, благоуспешно совершить предележащий нам подвиг, и благоугодив Богу обрести обетованныя блага. *** Итак спаситесь все; для сего все понудьтесь и поревнуйте представить себя Богу чистыми, как и созданы были в начале, нося подобие божественнаго образа. Не будьте задорливы и не вдавайтесь в разсеянную многоречивость; когда сходитесь вместе по вечерам, не заводите смехов, и когда работаете вместе, не делайте этого, увлекая друг друга в падение. *** И как в другом ревнуете вы быть верными сим правилам, так соблюдайте их в отношении к вещам: ни овощей не бросайте, как попало, ни плодам не давайте преть; даже лоскутами какими старыми или обрезками в пядень не брезгуйте, тем паче одеждою; ибо если монах должен носить, как написано в Герондике, такую одежду, которой никто не взял бы, если б бросить ее на три дня за ворота, то какою еще одеждою можно брезговать, пока она держится на плечах? И не об этом только говорю так, но и поленом каким не пренебрегайте и сжигайте его попусту, ни отрезком доски, может быть, гожим еще на что-нибудь; не разливайте также вина и не проливайте елея. *** К Богу течем мы, в Царство Небесное простираемся, в свет, в живот, в радость неизглаголанную, в сладостный оный и блаженный рай, в вечные обители, в дивные места славы, в Ангельские хоростояния, в ликования Святых, в пребывающее выну наследие. Не дадим же себе забыть предлежащую нам цель, не позволим себе ослабить напряжения в течении, не увлечься неуместными помышлениями. Не будем сластолюбствовать, ни миролюбствовать, ни плотолюбствовать, ни пленяться красотою лица, поступи, улыбки. В себя самих будем смотреть, как взывает богослов Григорий. Видите, что пострадала Ева, пленившись красотою греховного плода? Да не будет нам пострадать что-либо подобное! - Да и что же получаем мы от поблажки похотям и страстным влечениям? Добро бы ничего; а то, кроме расстройства внутреннего, еще стыд и срам пред Богом и людьми. *** Видим нередко, как иной, объят будучи плотскою любовью, все претерпевает и всякий труд подъемлет, одно имея в виду сближение с лицом, которое зле вожделевает; ни пищею не насыщается он, ни питием не удовляется, ни сном не упокоевается и ничего другого приятного и утешительного не желает, но готов бывает бедный на всякие другие труды и лишения даже до крови, если случится, - чтобы что стяжать и что усокровиществовать? - Чтоб погубить душу свою в геенне огня нескончаемого. - Нам ли, теплой ради любви нашей к доброму, прекрасному, неизреченному и превожделенному Христу, Богу нашему, не пребыть покорно под игом сего блаженного и святого послушания даже до старости, перенося всякую скорбь и всякую стрелу помысла ли, или страсти, оскорбления ли, или нападков, искушения ли, или лишения, поношения ли, или презрения, унижения ли, или очернения, или чего-либо другого от таковых? - Мы, существа разумные, и не должны прилагаться скотам несмысленным и уподобляться им. Но как начали и, шествуя доселе с успехом, достигли некоей меры, так и далее бодрено будем тещи, чтоб благоуспешно кончить путь свой в Господе. Добротолюбие. IV том

Наташенька, думаю, предупредить надо бы. У меня во время послушания аллергия на что-то появилась, все время чихала может тоже на порошок. Ромашечка, спаси Господи!

Вчера вернулась из Оптиной, где была две недели на послушании. И теперь весь день проходит в мыслях об Оптиной, физически на работе, а душевно там. Сначала не хотела об этом писать, но, видимо, благословение действует. Ехала туда и жутко не хотела попасть на прачку, молилась всю дорогу: «Господи, только не прачка, только не прачка». И определила меня матушка Людмила конечно же туда. Позже, мы с девчонками увидели такую закономерность, все, кто читал отзыв о послушании на прачке на форуме, испугались и попали в итоге именно на прачку.))) В первый день матушка дала мне стирать подрясник, потом в продолжении двух недель я практически ничего другого и не делала. Мне доставались только подрясники. Но первый я запомню навсегда. Очень боялась, что матушке не понравится, как я его «отширкала», поэтому старалась очень долго и упорно, несколько часов. Когда повесила его сушиться на улицу, проходя мимо него, все пылинки сдувала, чувство было, что я этот подрясник всю жизнь носила. ))) Матушка в итоге ничего не сказала, а на следующий день снова поручила мне стирку подрясников. Уже в течение этих двух дней я натерла себе мозоли на руках от щетки. Здесь хочется отметить, что, если у вас появляются мозоли на руках или еще что-нибудь от послушания на прачке, то это только от того, что вы неправильно исполняете то, что сказала матушка. Она сама нам об этом в конце нашего послушания сказала. У меня, например, как позднее выяснилось, мозоли были от того, что я очень сильно нажимала на щетку, а этого делать не надо было. Потом мне за это попало разок, я стала делать, как положено и мои руки больше уже не страдали. На пророка Илью у нас был в прачке выходной и меня отправили убирать храм. Там познакомилась с одной матушкой. Она меня впоследствии очень поддерживала, когда я изнемогала на прачке, за что я ей очень благодарна. Вторую неделю меня враг просто гнал из прачки всеми возможными способами. У меня упало давление, жутко кружилась голова, даже темнело в глазах, я терпеть не могла это послушание всей душой, очень хотела домой. Как-то я развешивала белье, и шла знакомая сестра, она знала о моем состоянии, увидела меня, подошла, спросила, как я. Увидела, что я выгляжу по ее словам «ужасно», и говорит: «Скажи матушке, что тебе плохо». Я ни в какую не соглашалась, я знала, что мне надо это просто перетерпеть. В эти дни вспоминала постоянно притчу про то, как умер один человек и увидел, как он шел по жизни и рядышком с его следами были следы Бога и только иногда вторые следы исчезали. Он спросил у Бога: «Почему ты оставлял меня, когда мне было тяжело?» А Бог ответил, что это Он нес его на руках в трудные моменты жизни. Поэтому я была уверенна, что ничего смертельного со мной не произойдет. Господь меня наверно тогда действительно носил на руках, по молитвам Батюшки, потому что в миру в таком состоянии я бы из состояния обморока не выходила вообще. Матушка, с которой мы послушались в храме, тоже уговаривала меня, чтобы я попросила поменять послушание. Но я всегда отвечала, что если меня туда поставили, значит, мне надо терпеть до конца. И в тот день, когда мы с ней об этом поговорили, вечером я читала преп. Феодора Студита и как раз открыла ту главу, в которой он писал о том, что хоть и трудно послушание, но нельзя отказываться от него, иначе все труды окажутся тщетными. После этого я уже твердо была уверенна, что с прачки я не уйду и даже с головокружениями буду там до конца. И тут начались утешения. Еще в первую неделю я, стирая подрясники, спросила женщину, тоже Ольгу, которая когда приезжает, всегда послушается на прачке, стирала ли она когда-нибудь мантию. Она ответила, что нет, только подрясники. Я сказала ей, что просто мечтаю мантию хотя бы разок «поширкать». Люблю мантии монашеские очень! И вот на следующий день после моего твердого решения остаться на прачке во чтобы то ни стало, матушка меня просит постирать мантию. Я была на седьмом небе от счастья, а Ольга улыбнулась мне и сказала: «Ну что? Исполнилась твоя мечта?» Когда я твердо решила остаться, у меня все прошло, прошли головокружения, прошло желание поскорей уехать домой и бежать с прачки. Все остальные дни, я хоть и уставала так же, но я готова была делать все, что скажет матушка. У меня было ощущение, что я летала по прачке. Как-то вечером я читала правило и тут ко мне подходит та матушка, с которой мы в храме послушались, протягивает мне просфорочку и говорит: «Не грусти». А у меня от грусти уже и следа не осталось, я уже с удовольствием послушалась. Но все равно такое утешение было, просфорочка оптинская! Однажды на обеде я сидела рядом с одной сестрой и она попросила меня передать матушке поклон, она уезжала на следующий день. Рассказала, что послушалась на прачке месяц, я спросила: «Как вы выдержали месяц-то, я после первой недели еле двигаюсь». А она ответила: «Вы позже поймете, что это самое спасительное послушание в Оптиной. Сейчас, пока послушаетесь нет, а вот позже поймете, что вы там не только подрясники от грязи омываете, но и свои грехи, и грехи своих неверующих родственников». И я теперь действительно это поняла. Когда мне Ольга сказала, что она, каждый раз, когда приезжает в Оптину, просится на прачку, я ее не поняла, сказала, что я бы ни за что не попросилась. Теперь сама в следующий раз хочу только на прачку и никуда больше. В пятницу, когда я уходила с послушания у меня слезы наворачивались на глаза, понимала, что завтра последний день и все. Не будет больше любимого послушания и дорогих подрясников. В этот день я стирала один и думала, что он, наверное, уже последний и грустила. И тут матушка заходит и говорит: «Олечка, тут вот еще три подрясника принесли, а ты уезжаешь». Я чуть не расплакалась. От матушки услышать такие слова было для меня такой наградой. Это как строгий учитель, когда он хвалит, приятнее вдвойне, потому что знаешь, что он это делает не просто так и не каждый день. Потом мы встретились на службе с матушкой, она мне улыбнулась и спросила: «Уже не плачешь?» Я ответила, что пока держусь. И до последнего момента не верилось, что я уезжаю, что вот завтра уже будет работа и не будет послушания. Не будет запаха порошка, кучи постельного белья и любимых подрясников. А главное, что не будет родной Оптиной!