"На злобу дня" - события, люди... мир вокруг нас

[Гость Гость]

Отец Василий

Протоиерей Андрей Ткачев

 

Его палата находилась почти в конце коридора. Выход из лифта, поворот налево, двадцать шагов по свежевымытому линолеуму мимо столика дежурной медсестры, осторожный стук в дверь, и вот мы уже в палате. Кроме отца Василия, больных в палате больше нет. Есть только стойкий запах лекарств, какое-то питьё на тумбочке и огромное окно во всю стену.

Мало того, что новая больница весьма высока и мы находимся на одном из последних её этажей, она ещё и построена на горе. Отсюда был бы виден весь город, вырасти она где-нибудь поближе к центру. А так, на окраине, из окон её верхних этажей видны только новостройки «конца географии» да загородные поля.

Я помню вид из подобного окна в другой палате этой же самой больницы. Там за окном тогда было страшно много ворон. Они облепливали крыши домов напротив и голые ветки деревьев и какое-то время сидели молча. А потом вдруг, как по сигналу, с истошным карканьем поднимались в воздух, принимали вид большого, колышущегося живого ковра, и носились с полминуты в сыром осеннем воздухе, чтобы облепить затем другие крыши и другие деревья. Можно было подумать, что Хичкок за окнами командует вороньём на съёмках своего знаменитого триллера. И это выглядело мистично, тем более что в палате лежал тогда человек с очень серьёзным недугом, и будущее было в тумане, и мы оба — больной человек и я — молчали, следя за перемещениями в воздухе чёрного каркающего живого ковра.

 

А в тот день в палате у отца Василия ворон за окном не было. За окном вообще не было ничего, и само окно было чёрным, как огромный экран плазменного телевизора, потому что на часах уже было восемь вечера и был ноябрь. Нас было трое: двое пономарей храма, где служил отец Василий, и семинарист, приехавший домой на пару дней. «Благословите, отче», — сказали мы, окружив кровать.

«Бог благословит», — сказал священник, и было видно, что слова дались ему с трудом, что губы запеклись и прилипли к пожелтевшим зубам, что весь он высох и как бы уменьшился в размерах и что особой радости своим посещением мы священнику не доставили. Пока один выкладывал на тумбочку апельсины, другой рассказывал о новостях в храме, о том, что прихожане молятся о больном священнике, что на последней службе причастников было так много, что пришлось причащать из трёх чаш. Отец Василий пытался улыбнуться, пытался придать лицу выражение заинтересованности. Но у него плохо получалось. А мы были слишком глупы и слишком «добродетельны», чтобы понять простую вещь: элементарное человеколюбие требует, чтобы мы немедленно ушли. Ушли и оставили человека наедине с болью, со стонами, рождёнными болью, с мыслями о смерти, с молитвами, произносимыми шёпотом. Но мы тогда исполняли заповедь «болен был, и посетили Меня», поэтому сидеть собирались долго, хоть это и мучило больного.

Когда новости были рассказаны, а молчание стало тягостным, я, словно дополняя меру благочестивого безумия, брякнул: «Вы, отче, здесь молитесь?»

Он повернул голову в мою сторону и посмотрел на меня таким же тёплым взглядом, как смотрел мой дед, и сказал тихо: «Без молитвы, сынок, можно с ума сойти».

Эти слова стоят дорого. Очень дорого. Я часто перетряхиваю пыльный хлам воспоминаний и не могу похвалиться, что в архивной папке с надписью «Былое и думы» у меня много таких сокровищ.

И я любил отца Василия. Любил потому, что он был похож на покойного дедушку. Такой же высокий, смуглый, крепкий в кости. С открытой душой и красивым лицом. Любил потому, что молился он как-то особенно искренне. Настолько искренне, что даже попы (а попы редко хвалят попов, это уж мне поверьте) говорили о нём: «Он с Богом разговаривает». Правда, тут же рядом они не забывали вспомнить, что видели его как-то в Великую Пятницу пьяным и что бывает он временами груб и так далее. Всё это произносилось «как бы» не в осуждение, а беспристрастной правды ради; и не со злобой, а с чувством объективности и со вздохом, мол, все мы грешные. Но образ отца Василия в моих глазах не мерк и не загрязнялся. Зато те, кто это говорил, в моих глазах становились ниже, словно слазили со стульчика на заднем плане групповой фотографии.

Ну и что, что его видели пьяным? Его и с сигаретой могли увидеть. Но дедушка мой тоже курил, а люблю я его от этого не меньше. Он курил по полторы—две пачки сигарет без фильтра, которые назывались «Аврора». Он курил их одну за одной и поминутно повторял краткую фразу, смысл которой я уразумел много лет спустя, после его смерти. «Господи Иисусе Христе, прости мою душу грешную», — говорил мой дедушка. Даже за однажды сказанные эти слова я простил бы ему все выкуренные сигареты, а он не однажды, а постоянно твердил их шёпотом.

Отец Василий был самым лучшим священником, которого я знал. И обидный кошмар ситуации заключается в том, что я почти не знал его, вернее, знал очень мало. Он любил Почаев, потому что при Польше учился там в семинарии. Каждый год по нескольку раз он ездил туда помолиться. Однажды я бегал после службы в автобусную кассу ему за билетом, а билетов не было, и я вернулся взмыленный и ужасно расстроенный. Он тогда улыбнулся и сказал: «Ничего. Попрошу сына, он завезёт».

Выходя после литургии на улицу и видя нас, пономарей, заваривающих чай в пономарке, он спрашивал: «А что будет после ча-а-а-ю?» И сам же отвечал: «Воскресение мертвых».

Однажды на вечерней службе, когда была его череда служения, я читал шестопсалмие. Потом вошёл в алтарь, и он похвалил меня за то, что читал я громко и чётко выговаривал слова. А потом разговорился, стал вспоминать монахов, которых знал, говорил, что они самые счастливые люди, если только по-настоящему монашествуют. А я, говорит, всю жизнь хотел и Богу, и жинке угодить. Вот умирать скоро, а и Богу не угодил, и жинка вечно недовольна.

Ещё вспоминал, что один старый монах в Почаеве говорил ему после окончания семинарии: «Вот, Васенька, доброму тебя научили, плохому ты сам научишься».

Вот вроде бы и всё, что я знаю. Этого мало, чтобы любить человека. Мало в том случае, если любишь «за что-то». А если не «за», а просто любишь, тогда — очень даже много. Да это и не всё. Я помню, как он крикнул на людей во время проповеди. Они шушукались, а он треснул по аналою своей широкой ладонью и гаркнул: «Горè имеим сердца!»

И ещё рассказывал, как на первом своём приходе в селе на похоронах стал слезливо завывать по обычаю местного духовенства. Стал говорить о том, что покойник жил с женой душа в душу, что в семье у них был мир, что у всех разрываются сердца от боли при мысли о прощании с ним и т. п. А потом, уже по дороге с кладбища, какая-то женщина старшего возраста сказала ему, что, дескать, нёс он полную чушь, и всем было стыдно слушать, и первый, кто с облегчением после смерти покойника перекрестился, была его жена. И я, говорил отец Василий, с тех пор навсегда прекратил брехливые и слезливые проповеди рассказывать.

Точно! Подтверждаю и свидетельствую. Ни брехливых, ни слезливых проповедей он, в отличие от многих, не рассказывал!

Тех, кто непременно умрёт, из больницы стараются выписать. Чтобы не увеличивать смертную статистику. Поэтому отец Василий умирал дома.

Я был у него ещё раз, но уже один. Был недолго, потому что мучился укорами совести после того посещения в больнице. Я даже держал его за руку, а он, не стесняясь моим присутствием, шумно вздыхал и иногда охал. Потом я услышал: «Да сколько же ещё, Господи. Или туда, или сюда». Потом опять раздался звук глубоких и нечастых вдохов и выдохов.

Путь «сюда» ему уже был заказан.

А через несколько дней он ушёл «туда», в «путь всея земли», в неизвестную и грозную вечность, где ждёт его Бог, Которому он так и не угодил; куда провожают его рыдания жены, которая всю жизнь была недовольна.

И мы хоронили его, как положено, и это были, кажется, первые похороны священника в моей жизни. Первые похороны священника были похоронами самого лучшего священника в моей жизни.

Я так много узнал тогда.

Он был облачён в полное облачение, которое, как выяснилось, нужно приготовить задолго до смерти. Ему закрыли лицо воздýхом. Оказывается, потому, что священник лицом к лицу годами разговаривал с Богом, как Моисей. А Моисей, сходя с горы, закрывал лицо куском ткани, чтобы евреям не было больно смотреть на исходившее от него сияние.

И в руках у него был не только крест, но ещё и Евангелие, которое он должен был всю жизнь проповедовать. И на самом погребении из Евангелия читалось много-много отрывков, перемежаемых молитвами и псалмами, а похороны были долгими, но ничуть не утомительными. И мы несли его на плечах вокруг храма под редкие удары колокола и пение Страстных ирмосов, таких протяжных, таких грустных и одновременно величественных. «Тебе, на водах повесившаго всю землю неодержимо, тварь, видяще на лобнем висима, ужасом многим содрогашеся...»

Я бы наверняка всплакнул, если бы не помогал нести гроб. Но гроб был тяжёл, а идти нужно было в ногу, и плакать было невозможно.

Сколько лет прошло с тех пор? Да немногим меньше, чем количество лет, вообще прожитых мною к тому моменту. То есть я, без малого, прожил ещё одну такую же жизнь с тех пор. С тех пор я видел очень много священников. И хоронил многих. Причём и обмывал, и облачал многих собственноручно. Это дико звучит, но я люблю молиться об усопших священниках, люблю ночью читать над усопшими иереями Евангелие. Они входили во Святое Святых. Они носили льняной ефод. Они совершали ходатайство о словесных овцах. Царство им всем Небесное. Но отец Василий до сих пор остаётся в моей душе как самый лучший священник. И это, как ни крути, хоть что-нибудь, но значит.

Я думаю даже, что малый объём моих знаний о нём — тоже благо. Ну, знал бы я больше, ну общался бы с ним дольше, что из этого? Увеличение фактических знаний само по себе ни к чему не приводит. И сами факты без интерпретации совершенно бесполезны. Они никогда и никому ничего не доказывают. Они просто лежат перед тобой, как куча камней, которую не объедешь, и каждый таскает из этой кучи то, что ему нравится.

Факты могут мешать, мозолить глаза, заслонять собою суть событий. Они могут пытаться переубедить душу, разуверить её в том, что она угадала и почувствовала.

Что-то почувствовала моя душа в этом священнике, который чем-то был похож на моего покойного дедушку. И того, что я знаю о нём, мне вполне хватает, чтобы по временам говорить «Упокой, Господи, душу раба Твоего» с таким чувством, что молишься о родном человеке.

 

[Гость Гость]

Икона святого Николая
чудотворца с клеймами

Чудотворство
Бог может совершить великие дела через любого человека, используя его как орудие. Как в руках у подлинного мастера поет любой материал, из топора варится суп, а из обрезков шьется обновка, так и Господь может творить нечто важное и чудное через всех и через всякого. Может, но не спешит творить.
Об этом невольно думаешь, произнося отпусты. Ежедневно поминаются святые, к именам которых, как гвардейское достоинство к воинскому званию, добавлено слово «чудотворец». Такой-то «всея Руси чудотворец», такой-то «победоносец и чудотворец». Через людей, так поименованных, как сквозь чисто вымытое стекло, лился при жизни и продолжает литься ныне Божий свет. Бог, как источник силы, мира и чудес, проводит обильно через этих людей Свои дары и через них реализует Свои планы. И возникает мысль: почему одни так обильно проводят Божественную силу, словно вода – электричество, а другие нет, словно они по отношению к тому же электричеству резина и дерево?
Никто не свят сам по себе. В человеке святость возможна, но не обязательна. Она не изнутри, не от природы, а извне, от принятого освящения. Так учит нас думать Божественная литургия, а она учит вообще всему, и учит правильно. Когда священник преломляет святой хлеб, он говорит: «Святая святым», – имея в виду, что святые дары будут преподаваться святым людям. Но люди смиренно возглашают и исповедуют, что «един свят, един Господь Иисус Христос во славу Бога Отца». Так исповедуем мы, что Христос есть единый Безгрешный и Податель всякой святыни. Человек же если свят, то свят по причастности к Источнику.

Есть особый грех, который стоит, как стражник, на той границе, где волны благодати подкатывают к берегу жизни, и не позволяет благодати войти в жизнь и изменить ее. Этот грех – тщеславие. Именно по причине этого греха наши добрые дела остаются в рамках слабых и скудных человеческих усилий и не становятся тем совокупным («синергичным» – скажут богословы) делом Бога и человека, тем, чем является подлинное чудо и подлинная благодатная жизнь.

Тщеславный человек – это вор. Он вор Божественной славы. Случись ему совершить с Божией помощью и Божиим именем нечто великое, он скажет: «Это я сделал». Он непременно скажет или подумает это, а значит, станет похожим на сатану, влюбившегося однажды в подаренную ему славу и красоту. Так и тщеславный человек, говоря и думая: «Это я», вместо ожидаемого приближения к Богу отдалится от Него и приблизится к погибели. Значит, Господь для нашего же блага не творит через нас великих дел Своих, поскольку мы загордились бы и погибли.
Господь зовет нас к совершенству. Он говорит: «Святы будьте, как и Я свят есмь».
Исполнение этой всецелой заповеди невозможно одними только человеческими потугами, всегда жалкими и ограниченными. Нужна содействующая благодать. Но по любви к нам Бог не спешит давать нам эту сопутствующую и всесильную благодать, чтобы не стал диаволом человек. Бог позволяет насытиться нам нашей немощью, и разувериться в себе, и познать, что без Него мы – ничто, и тогда уже искать и просить благодати, а получив, не гордиться.
Святые люди – это именно те, кто не говорил и не думал: «Это я сделал. Моя рука, мои таланты, мои усилия сотворили нечто». И Бог не боялся с избытком наделять таких людей силой и мудростью. Не боялся, имею в виду – за них. Не боялся, что они возгордятся и омрачатся. Так именно зрячее смирение делает людей проводниками Божественной силы и в наших глазах – чудотворцами.
Моисей беседовал с Богом, разделял море, творил знамения, был погружен в чудеса. И при этом о нем сказано: «Моисей же был человек кротчайший из всех людей на земле» (Чис. 12: 3). Именно так и не иначе. Заносчивый и склонный к самохвальству человек на месте Моисея не смог бы стать орудием таких преславных Божиих дел. Такой человек непременно и, быть может, на каждом шагу подмешивал бы нечто свое в Божию волю и извращал Промысл.
Человеку хочется сказать «Я», и это короткое слово звучит как выстрел, нацеленный в сердце возможного чуда. «Я сделал, я достиг, я сумел», – говорит похититель Божественной славы, и поскольку Бог ревнует об истине, Он умеет смирять разгордившихся. Так, Навуходоносор, разгуливая по царским чертогам, сказал: «Это ли не величественный Вавилон, который построил я в дом царствия силою моего могущества и в славу моего величия!» (Дан. 4: 26).
«Я построил», «мое могущество», «мое величие»… В одном предложении царь с лихвой позволил проявиться любви к себе и восхищению своими избыточными дарованиями. Но… «Еще речь сия была в устах царя, как был с неба голос: “Тебе говорят, царь Навуходоносор: царство твое отошло от тебя! И отлучат тебя от людей, и будет обитание твое с полевыми зверями; травою будут кормить тебя, как вола, и семь времен пройдут над тобою, доколе познаешь, что Всевышний владычествует над царством человеческим и дает его, кому хочет!” Тотчас и исполнилось это слово над Навуходоносором» (Дан. 4: 28–29).
Святой человек добровольно подобен скальпелю в руке Хирурга или лопате в руке Садовника. Он сознательно отдает себя на служение и разумно покоряется воле Божией, поскольку принудить и через силу использовать Бог может любого, но нет в этом тогда человеку похвалы. Святой же человек – это тот, кто согласен быть инструментом и не согласен приписывать славу себе. «Величается ли секира перед тем, кто рубит ею? Пила гордится ли перед тем, кто двигает ее? Как будто жезл восстает против того, кто поднимает его?» (Ис. 10: 15).
И это есть подлинное смирение перед Богом, подлинная духовная нищета, оказывающаяся непременным условием святости и активного участия в Божиих делах.
Так, уже престарелому монаху Ионе велела Божия Матерь строить в Киеве новый монастырь, а тот боялся и отказывался, ссылаясь на возраст и немощи. Матерь Господа неба и земли сказала ему тогда, что Она все сделает Сама, а Иона будет в Ее руках лишь лопатой и граблями, что вскоре и начало свершаться.
Мир был бы совсем другим, если бы во всех была вера. И тем более мир был бы другим и жизнь была бы другой, если бы вера была зрячая и смиренная. Зрячая и смиренная вера – это то, о чем сказано: «Не нам, Господи, не нам, но имени Твоему дай славу, ради милости Твоей, ради истины Твоей» (Пс. 113: 9).
Как уже было сказано, тщеславный человек – вор, похититель Божественной славы. Может, далеко не каждый из нас лазил к ближнему в карман или таскал яблоки из соседского сада. Но совершенно точно то, что каждый из нас приписывал себе успехи и удачи и забывал при этом воздать славу Богу.
Горько и стыдно. Худо и горько. Впору вспомнить Иеремию, сказавшего: «Итак, познай и размысли, как худо и горько то, что ты оставил Господа Бога твоего и страха Моего нет в тебе» (Иер. 2: 19).
Кроме того, будь мы смиренны, Господь через нас совершил бы множество чудных и славных дел, больших и маленьких. А Он не творит эти дела не потому, что не может, а потому, что жалеет нас и не хочет нам зла. Ведь мы в случае чудес и умножившейся милости возгордимся, а это будет нам на вред. Вот и держит нас добрый Бог на голодном пайке, мы же, слепые, спрашиваем: «Где суть милости Твои древние, Господи? Отчего сейчас все так, а раньше было иначе?»
Так голодает мир, а у Бога полны едой кладовые. Но чтобы растворились двери кладовых, нужно, чтобы кладовщик был богобоязнен, чтобы он не стал кричать: «Идите сюда! Это я, я накормлю вас! Я – ваш кормилец и благодетель!»
Смиренного кладовщика найти нелегко. И получается, что тщеславный человек не только вор Божественной славы, но еще и персонаж, который не позволяет Божественной благодати излиться в мир, чтобы исцелять, согревать и освящать человеческую природу.

Протоиерей Андрей Ткачев 16 декабря 2011 года

[Гость Гость]

Из сердца Африки

Беседа с отцом Филиппом Гатари,православным священником из Кении

В Москву из Кении приехал отец Филипп Гатари. На два дня он стал гостем Сретенского монастыря, где сослужил вместе с братией и афонскими монахами за Божественной литургией. После службы жизнерадостный пастырь рассказал нам о Православии в Кении и своей работе директором сельской школы.

Отец Филипп Гатари.

Божественная литургия

в Сретенском монастыре.

Фото: иером.Игнатий (Шестаков)

Кения – небогатая страна, и люди здесь живут совсем простой жизнью, особенно в провинции. Отец Филипп, настоятель церкви преподобного Антония в деревне Ишамара, что в Центральной Кении, не исключение. Дел у него хватает, ведь Православие – самая динамично развивающаяся конфессия в Кении, и в деревнях не редкость случаи массового крещения – по 50–70 человек одновременно.

– Отец Филипп, расскажите о вашем храме. К какой юрисдикции вы принадлежите?

– Наш храм посвящен преподобному Антонию Великому, начальнику монашества всего мира, жившему в Египте. Мы принадлежим к юрисдикции Александрийского Патриархата, мы православные по вере. Мой приход находится в Кенийской епархии, и мы стремимся расширить, увеличить его. У нас не очень большой приход: примерно 300 человек, из них около 100 человек – активные прихожане.

 

– А как кенийцы пришли к Православию?

– Православие здесь появилось по инициативе местных жителей. Они старались найти истинную Церковь. Еще в 1932 году православные кенийцы написали письмо патриарху Мелетию о принятии их в Александрийский Патриархат; патриарх дал положительный ответ, однако вскоре скончался. Кенийцы снова написали письмо, теперь уже патриарху Христофору. В 1942 году к нам приехал митрополит Аксумский Николай, все осмотрел, и вот в 1946 году Кенийская Церковь была принята в общение с Александрийским Патриархатом.

А вскоре в Кении началось освободительное движение против колониального режима. Это было в 1952 году. На стороне повстанцев были именно православные приходы, а вот протестантские и католические священники называли восстание бунтом язычников и дикарей. Православных священников тогда сажали в тюрьму. Например, отец Георгий Артур Кадуна, первый «черный» епископ Кении, провел в тюрьме около 10 лет вместе с будущим президентом страны и лидером племени кикуйю Джомо Кениатой.

Почивший президент подарил участок земли, на котором была построена православная семинария, открывшая свои врата в 1982 году. Нынешний архиепископ Албанский Анастасий открыл эту семинарию. Мы начинали с частных занятий по выходным, обучая только литургике, и сейчас поднялись на серьезный уровень, выпускаем дипломированных студентов. Вот часть нашей истории.

– А как лично вы стали православным?

– Я стал православным в детстве, в возрасте около 9 лет. Я не был крещен в младенчестве.

– Ваши родители тоже православные?

– Они были неверующие, но потом вслед за сыном приняли святое крещение и стали православными.

Благословение верующих.

Сретенский монастырь.

Фото: иером.Игнатий (Шестаков)

– Что на вашем пути к Православию оказалось особенно значимым: некий человек, школа или что-то еще?

– Наш приходской священник. Он на меня повлиял – в моей деревне, в нашем храме. Я был тогда еще ребенком. Я продолжал посещать церковь, и когда подрос.

– Расскажите о самом храме. Из чего он построен?

– Первоначально наша церковь была из глины, потом уже появилось каменное здание. Но у нас нет иконописцев, чтобы написать фрески, а нанимать художников из Европы – это дорого. Поэтому у нас есть только иконы, которые мы вешаем на стены, но нет росписей. Еще у нас был колокол, но его украли прямо с колокольни.

– Хотелось бы узнать о духовной жизни в приходе: как часто люди исповедуются, причащаются.

– Причащаются в основном всегда, когда служится литургия, все, кто чувствует в этом потребность и кто подготовился. Но, конечно, если что-то препятствует, то человек не причащается. С этими людьми мы обычно стараемся поговорить и разобраться, в чем дело. Исповедь перед причастием, как правило, необязательна. Это зависит от конкретных людей. Если кто-то приходит и говорит: «Мне надо исповедаться», то, конечно, пожалуйста. Но во многих случаях я стараюсь направить человека на исповедь к более опытному священнику.

– А какая миссионерская деятельность проводится в Кении, в вашем приходе, в епархии?

– У нас много видов миссионерства. Есть молодежные программы, программы для женщин, программы мужских братств. Ведутся занятия в воскресных школах. Также есть образовательные программы, направленные на работу в средней школе и в начальных классах. И в светских школах мы стараемся выдержать христианскую направленность.

Я очень горжусь тем, что в нашем приходе есть средняя православная школа, основанная Церковью, но мы принимаем туда всех детей, независимо от их вероисповедания. Мы работаем по государственной образовательной программе, обязательной для всех школ Кении. Эту программу используют всюду, даже в частных школах: урок длится 40 минут, в день должно быть восемь уроков, преподают квалифицированные учителя и проч. Образование находится под контролем правительства.

Сейчас у нас 65 учеников, и это часть нашей миссионерской работы. Я и директор нашей школы, и преподаватель в ней.

Когда меня поставили на этот приход, здесь был участок в 5 акров земли, выделенный под школу. Он был заброшен в течение десяти лет, не было ничего – ни здания, ничего. И вот с Божией помощью теперь здесь школа, классы, парты.

В церкви мы стараемся использовать местные языки. Проповедь тоже на местном языке. А в школах по всей Кении преподавание идет на английском. Все население говорит по-английски.

Священник Филипп Гатари

и иеродиакон Серафим

после Божественной литургии

в Сретенском монастыре.

Фото: иером.Игнатий (Шестаков)

– По вашему мнению, в Кении у Православия большое будущее?

– Если у нас будет разумное управление и мы будем опираться на местные народности, следовать их нуждам, быть их партнерами, то у нас большой потенциал. Наша миссия должна охватывать новые этнические группы.

 

С

иереем Филиппом Гатари беседовал Василий Томачинский,

16 декабря 2011 года

[Гость Гость]

«Плащаница – не подделка»

16 декабря 2011 г. Источник: ИноПресса

Туринская Плащаница

Итальянские ученые провели новое исследование Туринской плащаницы, сообщает Марко Тозатти в материале, опубликованном на сайте газеты La Stampa.

«Enea, Национальное агентство по новым технологиям, энергии и устойчивому экономическому развитию Италии, опубликовало доклад о пяти годах исследований Туринской плащаницы. Ученые пытались понять, как на льняной ткани Плащаницы так четко отпечаталось изображение. Ученые также поставили перед собой задачу определить, какие физические и химические процессы могут привести к возникновению такого типа окрашивания полотна, как на Туринской плащанице», – пишет издание.

«Ученые (Ди Лаццаро, Мурра, Сантони, Никелатти и Балдаккини) исходили из последнего и единственного полного изучения полотна, осуществленного группой американских ученых STURP (Shroudof Turin Reasearch Project)», – сообщает Марко Тозатти.

«В результате собственных исследований итальянские ученые полностью опровергли утверждение, что Туринская плащаница является средневековой подделкой. В докладе говорится: «Двойное изображение, фронтальное и заднее, человека, подвергавшегося истязаниям и распятию, которое просматривается на льняной ткани Туринской плащаницы, обладает многочисленными необычными характеристиками, химическими и физическими, которые в настоящее время невозможно воспроизвести в лабораторных условиях, невозможность повторения (а значит, и фальсификации) изображения на плащанице не позволяет сформулировать достоверную гипотезу о механизме формирования отпечатка. Это правда, сегодня наука не в состоянии объяснить, каким образом на Плащанице образовался отпечаток тела», – сообщает автор статьи.

«Происхождение отпечатка на Плащанице – неизвестно. Это и является сутью так называемой «тайны Туринской плащаницы», – говорят ученые. Под каплями крови нет изображения. Это значит, что следы крови появились на ткани до появления изображения. Таким образом, изображение сформировалось позднее. Кроме того, все кровяные пятна имеют четкие очертания, таким образом, можно предположить, что тело не снималось с простыни. Кроме того, на ткани отсутствуют следы разложения, которые обычно проявляются спустя 40 часов после смерти. Ученые также сделали вывод о том, что тело находилось на полотне не более двух дней», – пишет автор статьи.

«Одной из версий появления изображения на ткани было электромагнитное воздействие. Но результаты экспериментов Enea свидетельствуют о том, что короткое и интенсивное, как вспышка, направленное ультрафиолетовое облучение способно окрасить льняную ткань таким образом, чтобы на ней были воспроизведены многие особенности отпечатка тела, включая тональность цвета, поверхностную окраску внешних волокон ткани и отсутствие флуоресценции». Однако, подчеркивают ученые из Enea, «общая мощность ультрафиолетовой радиации, необходимой для мгновенного окрашивания поверхности льняной простыни, соответствующей телу человека среднего роста, равна 34 миллиардам ватт, а такую мощность не способен произвести ни один из существующих ныне источников ультрафиолетового излучения», – пишет Марко Тозатти.

«Ученые говорят: «Мы не закончили исследования, мы собираем фрагменты научного пазла, сложного и захватывающего». Тайна происхождения изображения на Туринской плащанице «бросает вызов нашему интеллекту», как сказал однажды Иоанн Павел II», – пишет автор статьи.

[Гость Гость]

Православие как соблазн

Митрополит Навпактский и Святовласиевский Иерофей (Влахос) 16 декабря 2011 г. Источник: Омилия

Митрополит Иерофей (Влахос)

В период общественных и церковных соблазнов и искушений Церковью был отмечен праздник Торжества Православия. В последнее время разные люди пытаются анализировать православную веру и жизнь, и некоторые из них представляют Православие как религию или своего рода совершенную религиозную идеологию, которая может помочь современному человеку: по сути, чтобы он еще больше закрылся в своей индивидуальности. Надо сказать, что то же самое делают все религиозные идеологии и все религиозные секты.

В конце концов, Православная Церковь — это соблазн, особенно для современного человека, который хочет использовать любую идеологию, даже религиозную, в корыстных и утилитарных целях.

Греческое слово соблазн, или скандал, этимологически намекает на силки и западню, которые готовит какой-то враг. Кроме того, это слово означает искушение, препятствие. В этом смысле Православие является соблазном для тех, кто не знает его внутренней глубины и его внутренней полноты: оно есть и все время становится силками, западней, помехой и камнем преткновения.

***

Православие — соблазн для тех, кто под влиянием религиозной и мистической традиции Востока ставит его в один ряд с другими религиями, стараясь получить для себя выгоды религиозного или духовного характера, и игнорирует то, что речь идет не о религии, а о Церкви, Богочеловеческом общении, которое избавляет человека от болезни Религии.

 

Православие — соблазн для тех, кто под влиянием католической схоластики и протестантского морализма считают, что Православие тоже предлагает философско-идеологические истины и систему морали для некой в условном смысле слова «счастливой» жизни, и игнорирует то, что Православие проникает и исцеляет саму суть человеческой личности.

Православие — соблазн для тех, кто видит его через призму западной метафизики, «феодального» образа мысли, и поэтому борется с ним, как это делали просветители, романтики и модернисты, игнорируя, однако, то, что Православие — антиметафизично по своей сути и находится по другую сторону «феодального мировоззрения». Поэтому Православие и не беспокоят стрелы разных западноевропейских течений, и в недрах Православия никогда не рождались подобные враждебные ему течения.

Православие — соблазн для тех, кто хочет перенести в него свои страсти, особенно тщеславие, сладострастие и сребролюбие, и использовать его в социальных и политических целях, забывая, что суть Православного Предания — это претворение самолюбия в боголюбие и человеколюбие.

Православие — соблазн для тех, кто использует его для созидания своеобразных «духовенств» и «епископатов» и пренебрегает тем, что Православной Церкви чужды все те системы, которые говорят о господстве клира или народа.

Православие — соблазн для тех, кто считает его группкой благочестивых людей, не зная, что группы кафаров («чистых»), начиная от манихейства и заканчивая огромным количеством религиозных движений Средних веков, не имеют никакого отношения к Православной Церкви, которая есть место искренне кающихся, не преследующих корысти или личной выгоды.

Православие — соблазн для тех, кто хочет видеть в нем опору национализма и капитализма, игнорируя то, что Православная Церковь — вселенская, и один из главных ее признаков — любовь к человеку, в каком бы месте, в какой бы стране он ни находился, а особенно любовь к человеку страждущему и измученному любой тиранической властью.

Православие — соблазн для тех, кто считает его юридическим лицом общественного права и придатком государственных или социальных учреждений или глашатаем разных политических образований, пусть и необходимых в демократическом обществе. Такие люди не принимают во внимание то, что Церковь обнимает всех людей, к каким бы партиям они ни принадлежали, как наседка укрывает всех своих птенцов, независимо от их цвета.

Православие — соблазн для тех, кто ищет в нем разного рода и степени соблазны и скандалы, потому что соблазн самого Православия — это то, что оно любит всех и не считает других своими врагами. У Православия нет врагов.

***

Кто смотрит на Православную Церковь через такие деформированные стекла, соблазняется им. По сути, Православная Церковь — соблазн в том же смысле, в каком смысле может стать соблазном солнце, которое принадлежит всем, всех освещает и греет, но никто не может присвоить его и смотреть на него открытым взглядом, ибо ослепнет.

Кто хочет познать свет и тепло Православия, может прочитать тексты святого Симеона Нового Богослова и святого Григория Паламы, или прекрасную книгу Владимира Лосского «Мистическое богословие Восточной Церкви». Если же нет времени и возможности читать такие книги, можно познакомиться с известной книгой «Отечник», или «Патерик». Стоит также прочитать книги Достоевского и Пападиамантиса. В них можно найти смиренных выразителей Православного Предания, увидеть людей, воспевающих «песнь Божию», которые скромно, без фанфаронства, ханжества и театральности живут в Церковной ограде, каются и воспринимают Православную Церковь не как место философствования и не как социальную или моральную систему, а как общество смиренных и освящающихся людей, как духовную врачебницу, подающую елей и вино, чтобы исцелить человеческие раны. Это можно было увидеть в отце Паисии[1], в старце Порфирии[2], в старце Иакове[3], в отце Ефреме[4], в отце Софронии[5].

Православная Церковь — жизнь для них всех, но соблазн — для самонадеянных, «религиозных», для ханжей, для всякого рода «чистых», «истинных», для «пользователей» и «добытчиков», а также для тех, кто хочет превратить Православие в социальную, моральную и политическую систему — именно потому, что никакое государство не может стать и быть Христианским, и, тем более, не может стать православным. И там, где предпринимались такие попытки, — человек потерпел неудачу.

Это настоящие соблазны для Церкви. И люди, которые неправильно относятся к Православной Церкви,-либо соблазненные, либо соблазнители. Но и они становятся объектом ее любви и ее заботы, потому что Церковь — мать, а не учение, Врачебница, исцеляющая раны, а не система, загоняющая в угол и убивающая безличными идеологиями.

Православная Церковь — «место», где слышатся и переживаются, как сказал бы святой Симеон Новый Богослов, «божественной любви (ερώτων) гимны». Для того, кто может выдержать. Для других — Православие соблазн и безумие.

Митрополит Навпактский и Святовласиевский Иерофей (Влахос)

[Гость Гость]

"Конец света" 21 декабря 2012 года не случится, будет лишь небольшой "парад планет"

 

 

Санкт-Петербург. 14 декабря. ИНТЕРФАКС - Ученых не пугают прогнозы древнего племени майя, по календарю которых 21 декабря 2012 года закончится определенный временной цикл и наступит конец света. В этот день в линию выстроятся лишь четыре планеты, в отличие от "большого парада планет" 19 августа 1991 года.

 

"Это не первый конец света, который я помню. Майя математическим путем создали уходящую в бесконечность календарную систему. И 21 декабря следующего года закончится определенный цикл. Я не вижу в этом большой проблемы", - заявил на пресс-конференции в среду завотделом Америки Кунсткамеры, доктор исторических наук Юрий Березкин.

 

Между тем, по его словам, в древние времена по поводу конца света волновались бы не меньше, чем сейчас. "Майя представляли конец света как время, когда страшные женщины, похожие на скелеты, посыплются на землю и всех съедят. Или во время солнечного затмения произойдет бунт вещей - они превратятся в злых животных", - рассказал историк.

 

В свою очередь главный ученый секретарь президиума Петербургского научного центра РАН Эдуард Троп считает, что нужно просто создать правильный календарь.

 

"Мы все время создаем неправильный календарь. По-моему, по физике и астрономии до конца света еще более миллиарда лет", - сказал он.

[Иулиания 6 270]

"Мы все время создаем неправильный календарь. По-моему, по физике и астрономии до конца света еще более миллиарда лет", - сказал он.

 

Ну и хорошо. Еще поживем.

[Ерёмин Андрей 4 737]

Ну и хорошо.

Так ведь каждый день взываем - ... Да приидет царствие Твое, яко на небесе и на земли...

Еще поживем.

А потом разве не поживём?

[Гость Гость]

Протоиерей Алексей Уминский: «Мы забыли слово "свобода", и мы забыли слово "любовь"»

 

Разговор с протоиереем Алексеем Уминским о Православной Церкви сегодня, духовном комфорте, общении с Богом по смс-кам и о многом другом.

 

Отец Алексей, что такое жизнь во Христе и жизнь в Церкви? Какие вопросы волнуют сегодня церковных людей?

– Сегодня наша жизнь в Церкви заключена между двумя полюсами: «можно» и «нельзя». Что можно есть в пост, что можно делать в храме – вот вопросы, которые возникают чаще всего. Создается ощущение, что жизнь христианина состоит из запретов и разрешений. И попробуйте громко сказать, что это не так. Поднимется вопль и вой людей, у которых отбирают подпорку – церковные правила и обычаи, систему норм и запрещений. В этом проявляется нежелание человека жить в свободе, потому что такая жизнь удобна, потому что она всё время предоставляет тебе самооправдания на основе внешних правил.

 

Масса людей возразит: а как же заповеди? Ребята, это не жизнь во Христе! «Не убей, не укради» – это уголовный кодекс. Любая религиозная и этическая система будут говорить то же самое. Вы без Бога будете исповедовать одни и те же ценности. Тогда причем здесь вера во Христа? Десять заповедей, открытых Моисею, даны исключительно для того чтобы, человек не стал скотиной и не сошел до уровня свиньи, обезьяны и волка. Но людям становится очень страшно, когда рушится их представление о Церкви как о системе табу. И мне кажется, сегодня для нас, христиан XXI века, выход в том, чтобы Евангелие снова стало Книгой жизни.

 

– И именно поэтому Вы решили составить книгу «Беседы на Евангелие»? Почему Вы считаете, что сегодня это будет интересно для читателей?

– Меня самого чтение Евангелия и переживание Евангельского слова делает немного другим человеком. Мне это дает возможность просто жить дальше, иначе в этом мире как-то скучновато и неуютно. Когда я слышу Евангелие, я понимаю, что мне делать с самим собой. Поэтому мне хотелось поделиться своими мыслями и найти таких собеседников, которые готовы соглашаться со мной или спорить, но главное - слушать вместе Евангелие.

Очень важен личный опыт встречи с Богом, которым можно поделиться. Я хотел рассказать о своем опыте. Владыка Антоний Сурожский говорил, что если увидишь какой-то фильм или книгу, то бежишь к друзьям и говоришь: «Слушайте, я такую книгу прочел! Я такой фильм видел!». Понимаете? А мы обычно говорим, что можно и нельзя в Церкви. Евангелие не рождает в нас это стремление поделиться, и не становится событием для нас.

– А если человек читает Евангелие, но этот текст не вызывает у него ответного переживания?

– Так бывает, потому что современная Церковь не акцентирует внимание на Евангелии как на Книге жизни. И, к сожалению, Церковь сегодня не сосредоточена на Христе как на личности. Знаете, наша жизнь настолько дисциплинирована, обусловлена внешним рефлексом, что человеку никуда не надо идти, потому что всё уже определено формальными правилами. Следование внешним нормам даёт ощущение духовного комфорта. Если же у меня возникают вопросы, то на них давно приготовлены ответы. Неслучайно у нас выходят книги под названием «Ответы священника», «1500 вопросов» или «1200 ответов». Когда христианину не надо думать, не надо переживать и не надо идти за Христом, наступает состояние отчуждённости, духовной смерти. Человек всё правильно, вроде, делает, а жизни нет: в душе оскудение, пустота, скука. Потому что если Евангелие не вызывает у тебя вопросов, не заставляет думать и искать ответы, не снимает с тебя шкуру, если Евангелие не делает больно, это плохо.

 

– Есть такое мнение, что главное в церковной жизни– почувствовать Иисуса Христа как личность.

– Не только почувствовать Его какой-то чувственной своей сферой… Встретившись со Христом, человек не может оторвать от него глаз, понимаете? Когда человек встретится со Христом как со своим Спасителем, он за Ним пойдет туда, не знаю куда, принесет то, не знаю что, и не будет ни о чем другом думать.

Церковь превратилось сегодня в закрытое общество именно потому, что дисциплина (форма без содержания) стоит на первом месте. Опасность заключается в том, что за правилами церковной жизни мы забыли слово "свобода", и мы забыли слово "любовь". Но при скудности любви и свободы уничтожается сам дух веры.

 

– Мне кажется, что многие из наших соотечественников считают Церковь неким комбинатом духовных услуг…

– Конечно. Более того, мы сами это отношение сформировали. Мы превратили церкви в магазины, приучили людей, что Церковь – это место, где всё что-то стоит, причем стоит обыкновенного денежного эквивалента. И когда нам говорят, что это форма пожертвования, простите, никто в это не верит, потому что когда есть ценники, ни о каком пожертвовании говорить нельзя.

Я, кстати, на Rambler’e свою почту открываю, и контекстной рекламой идет: «Подай записку о здравии и упокоении, зажги свечку по смс-ке». Я нажимаю, и мне вылезает сайт Пушкинского благочиния. Пожалуйста!

Мы упрекаем католиков за электрические свечи, за индульгенцию, мы не соглашаемся, когда церковь обвиняют в том, что она занимается бизнесом, но, извините, это что такое? Людям беспардонно ввинчивается в мозги, что с Богом можно общаться по смс-кам. В результате человек боится Богу молиться своими словами. А если заплатил, то, вроде, появляется надежда, что Бог услышит.

– Мы усложняем формальные правила и упрощаем священные моменты.

– Об этом я в свое время говорил на круглом столе, посвященном катехизации и подготовке к причастию. Мы максимально упрощаем приход к венчанию, к крещению без всякой подготовки за деньги для невоцерковленных и максимально усложняем приход к причастию для своих. Надо причащаться определенное количество раз в году, вычитывать определенное количество молитв, наконец, поститься определенное количество дней. Мы строим максимальные препятствия на живом пути ко Христу для верных и совершенно спокойно открываем к таинству дорогу для неверующих, чтобы заплатили.

– Вы озвучиваете такие вещи, которые многие боятся проговаривать. Есть ли выход?

– Выход в том, чтобы Евангелие стало отправной точкой на пути к Церкви, ко Христу. Евангельская правда в церкви должна восторжествовать над внешним традиционным образом православного христианина. Обновление должно идти не там, где принято думать. Пускай останется церковно-славянский язык богослужения, пускай священники будут служить с закрытыми Царскими вратами. Это не имеет никакого значения для спасения души. Надо, чтобы Церковь проникалась Евангелием и требовала (я думаю, что требовать надо, но требовать с любовью) от своих чад, чтобы они жили Евангелием и даже страдали от Евангельских слов, чтобы эта Священная Книга била по зубам, проникала в сердце, радовала, огорчала.

– Это же сам человек должен проникаться Евангелием…

– Это Церковь должна, прежде всего, в лице своего священноначалия. Патриарх должен по-евангельски любить братьев-епископов и священников, обращаться со словом любви, доброй, ласковой, мягкой любви. Священники должны друг к другу относиться с любовью. Епископы должны смотреть на священников не как на поденщиков, которые по крепостному праву им принадлежат, а как на своих братьев и детей. Также должны относиться священники к пастве: не как к возможному извлечению доходов, а как к своей общине. Это не значит, что сегодня вся Церковь погрязла в фарисействе. Я говорю о тенденции, которая для меня очевидна.

– Как Вы относитесь к тому, что очень многие люди приходят к священнику, чтобы он был посредником между человеком и Богом?

– Многие хотят, чтобы забрали их свободу, вы понимаете? И они в Церкви находят такую возможность. Но эта манипуляция друг другом вне Евангелия и делает Церковь такой страшной для внешнего мира.

Христос дает свободу, а не забирает её. А многие свободы боятся. Христос в Евангелии говорит юноше: «Иди за Мной». Иди за Мной свободным, но иди за Мной так бесстрашно, чтобы тебя ничего не держало, чтобы ты ни на что не опирался, чтобы у тебя ничего, кроме Меня, не было. Это - полная свобода. И человеку при такой абсолютной свободе может быть страшно, потому что ему хочется на что-то опираться (на правила, нормы, моральные принципы и прочее). А Евангелие всё время отнимает всякие подпорки у человека. Евангелие не дает человеку никакой надежды, кроме как на Бога.

Мы говорим: человек должен войти в Церковь, и в качестве воцерковления мы предлагаем ему не встречу со Христом сегодня, а форму поведения, форму жизни.

Наше воцерковление не должно заключаться в том, чтобы специально сделать человека видимым членом Церкви, реальным прихожанином, практикующим христианином. Наша задача – не в том, чтобы крестить человека, и он через неделю будет каждое воскресенье на службе причащаться, а потом станет миссионером. Мы же не в комсомол принимаем, да? Для нас важно, чтобы человек, пришедший в Церковь, обрел Христа для себя, увидел любовь. Другую задачу мы ставить не должны. Будет ли человек ходить в церковь, или он будет об этом думать, переживать и расти духовно – это его путь, его выбор. Мы обязаны человека оставлять свободным.

 

– Вы говорите с позиции священника. А какой должен быть первый шаг светского человека, если он хочет встречи с Богом?

– Первый шаг, если человек хочет встречи со Христом – личное к Нему обращение, надо позвать Бога из глубины сердца.

– Тогда для чего нужна Церковь?

– Вот именно для того, чтобы потом, услышав голос Божий в себе, пойти туда, куда Он поведет, и ты придешь тогда в Церковь.

Надо довериться Богу. Сегодняшнее церковное общество зачастую человеку не доверяет, Бог же всегда доверяет человеку. Если человек ищет Бога, он Бога найдет. Бог не обманет. Он все-таки тоже ищет человека. И когда человек идет к Богу, то Бог бежит ему навстречу.

 

[Татиана. 1 983]

Превращение человека в зверя

 

XXI век, безусловно, век информационных технологий. А. Мальро говорил, что этот век или будет мистическим, или его не будет вовсе. Мы ждем.

Как бы то ни было, но спустя десять лет после вступления в новое тысячелетие конец света не наступил, инопланетяне не высадились на землю, евреи не обратились в христианскую веру. Люди, однако, стали более привязаны к технике, они зависят от автомобиля, как от воздуха, они стали рабами техники, без которой умерли бы в течение нескольких часов.

Одним из фундаментальных явлений этого эона стала революция телевидения и кино. И самая крупная псевдо-философская революция, после коммунистической, случилась в Голливуде с его ответвлениями – китайским, индийским, не менее потешными.

Калифорнийская визуальная индустрия коренным образом изменила фундаментальные идеалы человечества. К сожалению, дети теперь хотят стать похожими не на Христа, но на Брэда Питта или Гарри Поттера. Индонезийские девушки говорят туристам, что их имя – Анджелина. Русские, подобно Буриданову ослу, мучительно выбирают, по свидетельству опросов, между Владимиром Путиным и Брюсом Уиллисом. Британцы хотят быть как Бекс (не пиво, а Дэвид Бекхэм). О румынах что и говорить: у нас образцами являются или безграмотные мультимиллионеры, или карлики с «Порше», или медиа-ассенизаторы – создатели сомнамбулических партий, или накачанные наркотиками футболисты. К несчастью, медийная пандемия распространяется чудовищным образом, но почти никто не подает сигналов тревоги. Гражданское общество боязливо и сбито с толку, христианские общины замкнуты в своей самодостаточности, интеллигенция больше занята забастовками и хлебом, чем формированием людей завтрашнего дня

Читать полностью текст :http://www.pravoslav...urnal/45232.htm

[Гость Гость]

Вечная любовь

Максим Федорченко

Я уже стар. Наверное, я скоро умру. В моей жизни было много привязанностей и даже, пожалуй, любви. Но все проходит, и все прошло, и жизнь моя подходит к концу. Одна, только одна любовь осталась у меня.

Теперь, когда она — единственная, ее красота только ярче. Любовь моя, ты ослепительна в пустоте, которая теперь окружает меня. Никого нет в моей жизни, только ты.

Эта пустота и эта любовь — последнее, что я увижу. Я уже так стар.

Сейчас, когда я, наконец, понял главное, я сомневаюсь, что в моей жизни было что-то еще, кроме этой любви. Было, конечно, было, но эта любовь пришла ко мне не на склоне дней. Она была со мной всегда. Прочие уходили, исчезали и предавали, но она не покидала меня никогда, прощала все, хранила верность, ничего не требуя взамен. Это я изменял ей, это я забывал ее. Тем острее было раскаяние, тем жгучее стыд, тем глубже радость возвращения к ней, мой вечной, моей единственной, моей последней любви.

Что, кого я вспомню теперь, когда мне открылась истина?

 

Я всегда увлекался очень легко. Привязанности детства вспыхивали часто, ярко и гасли быстро. Их косички, веснушки и челки мгновенно пленяли мое воображение и так же стремительно его покидали. Это была пора радостных влюбленностей и беспечальных расставаний.

Теперь мне кажется, что моя последняя любовь повстречалась мне еще тогда. Иначе, почему я не могу вспомнить ни одного имени, ни одного образа, а ее помню так же ясно, как вижу теперь? Может быть, всех этих девочек вовсе никогда не было, может, я просто признаю, что им следовало быть в моем детстве?

Юность, молодость, зрелость. Наверное, у меня, как у всякого человека, были друзья, подруги, возлюбленные. Должны были быть — ведь мои фотоальбомы полны изображений людей, чьих имен я не помню. Их лица на черно-белых фотографиях вызывают у меня глухое раздражение и страх: они все мне незнакомы. Может быть, это годы и болезни разрушили мою память и ослабили разум? Но ее, мою вечную любовь, я узнаю на каждой фотографии, я помню о ней все. Я знаю все ее черты, как свои собственные, я могу подробно рассказать, как они менялись с годами. Значит, я не помешался и не впал в маразм. Не имеет значения, откуда в моем доме все эти фотографии.

Были у меня и животные. Я не могу припомнить виды, породы, имена. Вижу какой-то расплывчатый небрежный коллаж, словно вывеску провинциального зоомагазина.

Но я очень живо помню моих экзотических питомцев: степную гадюку и огромного тарантула. Их боялись все, кому я с гордостью их демонстрировал, бравируя бесстрашием и отсутствием брезгливости. Я сам их боялся, мне самому они были омерзительны. Но я бы никогда не выдал своего страха и отвращения. Ведь она, моя неизбывная любовь, с таким восхищением смотрела на этих отвратительных существ в моих руках. Может быть, именно поэтому они мне запомнились?

Все привязанности моей долгой жизни, кроме одной, все возлюбленные, кроме одной, все и всё, кроме неё, исчезли, словно дым, унесенный порывом ветра.

Все эти люди и существа и были дымом, который застил взгляд, щипал глаза, заставляя проливать слезы ложной радости и мнимого горя, чтобы я не увидел и не понял, кто — моя настоящая, единственная и вечная любовь.

Но теперь — кончено. Дым расселся. Мой взгляд ясен и устремлен только на неё.

Мне не жаль, что почти вся моя жизнь истрачена на пробы и ошибки, ведь я нашел ее.

Мне не горько, что у нас почти не осталось времени, ведь оно все принадлежит нам.

Мне не страшно умирать, ведь я умираю вместе с ней, глаза в глаза, дыхание в дыхание.

И я с радостью умру прямо сейчас и прямо здесь.

Здесь, у зеркала.

http://otrok-ua.ru/s...aja_ljubov.html

 

[Апрель 9 365]

ЕДИНСТВО СОТВОРЕННЫХ

Архивный материал

 

Человек выделяется из мира животных не тогда, когда берет палку и сбивает с ее помощью плод с дерева, но когда задается вопросом, зачем он появился на свет, в чем цель и смысл его жизни. То есть не тогда, когда он начинает творить сам, а когда понимает, что он сотворен. Только осознав это, можно воспринимать свою жизнь как дар и как ценность. Человек – личность, потому что Личностью является его Творец. Человеческая жизнь ценна благодаря своей связи с Высшей ценностью, с Источником жизни. Любое человеческое единство: семья, общество, государство – неизбежно связано с этими ценностями. Опираясь на них, человеческие сообщества возникают и, когда начинают их игнорировать, исчезают. История человечества – постоянное и жесткое тому подтверждение.

 

Подлинное единство возможно тогда, когда в основе его лежат ценности, которыми никто не способен манипулировать. Ни государство, ни общество. Такие ценности не могут быть изобретены партией, чиновниками, народом. Они должны – по логике и по своей сути – предварять и государство, и общество. В плодах рук и мыслей человеческих этих ценностей нет и не может быть по определению.

 

В традициях монотеистических религий такие ценности обретаются культурой в результате откровения. Точнее, созидают культуру, становясь ее фундаментом, наполняя ее смыслом через религиозные символы и ритуалы. В них – гарантия подлинной свободы, основанная на таинственной связи человека и Творца.

 

В поиске себя общество всегда движется либо к этим высшим ценностям, либо от них. И когда главный праздник страны связан с событием, окончательно разрушившим ее ценностное единство, – это смертный приговор, который был приведен в исполнение. Мы все тому свидетели: 74 года наша страна праздновала день, уничтоживший единую Россию, день позора и братоубийства, начало кровавой революции.

 

Потом еще 15 лет прошли в мучительных поисках новой основы для единства. Однако, как мудро заметили древние китайцы, тяжело искать черную кошку в темной комнате. Особенно если ее там нет. Искали не то и не там. Соединить современное российское общество – такое уставшее, изверившееся, разобщенное – такое разное, наконец, – на основе придуманной идеи... Пусть даже придуманной самыми умными людьми... Вряд ли это возможно.

 

Нужно, наконец, честно сказать, что обрести себя можно лишь на пути к тем ценностям, которые выше партийных программ, политкорректности и экономической целесообразности – при всей важности и значимости последних. Подлинное единство можно обрести лишь на пути веры и чистоты. В этом – надежда. «А надежда не постыжает» (Рим. 5:5).

[Гость Гость]

ЕСЛИ МЫ ТВОРИМ НЕПРАВДУ...

 

Автор: ХУДИЕВ Сергей

 

Реакция на рождественское интервью Патриарха колебалась от радостного одобрения — наконец-то мы это услышали — до раздраженного неприятия, причем не устраивало разных людей разное. Это неудивительно — люди, у которых есть выраженные политические предпочтения, нередко проглядывают текст по диагонали, выхватывая отдельные маркеры, по которым они пытаются понять, "за них" Патриарх или "за врагов". Неудивительно, поэтому, что слова Предстоятеля кем-то были истолкованы в антиправительственном ключе, кем-то, напротив, в проправительственном, в то время как смысл самого послания оказался непонятым. Однако некоторые слова Патриарха, определенно, услышаны были многими.

Речь идет о его фразе "Если мы творим неправду в нашей личной, семейной жизни, в сфере нашей профессиональной, почему так горячо требуем, чтобы правда осуществлялась где-то на макроуровне, а на микроуровне ее не должно быть?" Эти слова вызвали в блогосфере немалое негодование и обиду; что же, это показывает, что Патриарх сказал ровно, именно то, что следовало, и выразился очень уместно и удачно. Что глаза колет — так это и должно колоть. Это показывает его квалификацию как пастыря — не шумел, не бранил, а аудитория глубоко уязвлена.

Рассмотрим саму эту реакцию. Во-первых, люди приписали (почти автоматически) словам Патриарха тот смысл, что "пока вы не сделались святыми — молчите". Смысл слов Предстоятеля явно другой — если Вас так возмущает неправда других, почему вас не возмущает ваша неправда? Патриарх как раз говорит о праве людей протестовать. Почему же его слова воспринимают именно как призыв заткнуться? Боюсь, просто потому, что опция "привести свою жизнь в порядок" у многих людей просто отключена. Идея, что речь идет не о том, чтобы не бороться с неправдой вообще, а о том, чтобы бороться с ней и в своей жизни тоже, просто не пробивается в голову — хотя Патриарх ясно говорит именно об этом. Мысль, что если я употребляю нравственный закон для обличения других, я тем самым признаю его действенность и для себя, выглядит для многих совершенно чуждой.

"Если человек изменяет жене, разве это лишает это права требовать от властей...." - довольно характерная постановка вопроса. Имеет ли он право требовать? Да сколько угодно. Я имею право требовать, чтобы меня печатали во всех газетах и показывали по телевизору не раз в три года, а каждый день, и платили бешеные деньги — только сами эти требования ничего не изменят. Мне придется самому работать над тем, чтобы быть интересным и востребованным автором. А пока мироздание не проявляет ни малейшего желания обращаться вокруг меня. Имею ли я право требовать от этого негодного мироздания, чтобы оно вокруг меня и обращалось, и угадывало мои хотения, которые мне лень формулировать самому? Да разумеется, имею! Имею полное право охрипнуть, требуя! Этого никто не оспаривает — даже Путин. Только толку-то?

Вопрос можно поставить иначе — хочу ли я, чтобы положение дел в стране изменилось? Что именно я хочу изменить? Если меня удручает нечестное, несправедливое и нечеловечное отношение людей друг к другу, то у меня есть определённые возможности влиять на ситуацию прямо, и определённые — косвенно.

У меня есть, как раньше говорили протестантские проповедники, хорошая новость для вас. Вы можете изменить к лучшему поведение одного из граждан этой страны. Вы можете значительно улучшить уровень его честности, справедливости и человеколюбия. Это принесет ему несомненные блага в сей жизни и в будущей. Разве это не здорово? Ситуация вовсе не является безнадежной, явный резерв для улучшений есть. Косвенно это тоже может улучшить ситуацию — во-первых, страна состоит из людей. Исправляя этого одного человека, вы улучшаете общий климат. Во-вторых, чем в лучшем состоянии этот человек будет находиться, чем более справедливым, рассудительным, ответственным и человеколюбивым он будет, тем больше у него будет возможностей изменить к лучшему положение дел в обществе в целом. Люди, которые производят великие и благотворные перемены в обществе, отличаются не тем, что у них есть претензии — а тем, что у них есть идеалы. Попробуйте быть великим человеком — у вас получится! Стране нужны великие люди — почему вы не хотите ими быть?

Парадокс ситуации в том, что люди отвергают этот — единственный реально доступный — способ что-либо изменить, и чрезвычайно негодуют на всякого, кто на него хотя бы намекает. Вы конечно, имеете право требовать от других людей, чтобы они изменились, и при этом отказываться даже задумываться о переменах в Вашей жизни — только от этого ничего к лучшему не изменится. Вы можете начать что-то реально менять — но тогда надо начинать с единственного человека, поведение которого вы непосредственно контролируете.

Как же — может возмутиться читатель, и некоторые уже возмутились — одно дело мои частные грехи, которые никого не касаются, другое — государственные преступления, воровство, коррупция, обман. Беда в том, что это вовсе не другое дело. Это тоже самое. Единственная разница — в возможностях, которые дает власть. Будет ли человек, негодующий на недобросовестность и нечестность чиновника, вести себя лучше него, если сам окажется в его кресле? Увы — посмотрим этой неприятной правде в глаза — нет. Если Ваши взгляды на мир, принципы поведения, привычки, предпочтения окажутся прежними, то от власти они не исправятся — они могут только ухудшиться. Те люди у власти, (чаще всего, как отметил Патриарх, на низовом уровне), которые вызывают такую острую неприязнь, не пришельцы с Марса — это плоть от плоти народа, и если однажды они все куда-нибудь исчезнут, их заменят точно такие же. Потому что нехватка людей честных, принципиальных, стойких к соблазнам, если она ощущается в народе, будет еще более ощущаться во власти.

Можно ли что-то с этим сделать? Да, конечно. У Вас есть возможность изменить взгляды и поведение по крайней мере одного гражданина страны.

 

 

 

http://www.youtube.c...d&v=qHTHyDQpuAo

[Татиана. 1 983]

Священник Николай Баринов

настоятель храма в честь святых Царственных страстотерпцев г.Рязани

 

Новые ироды

 

"Западом и наказывал, и накажет нас Господь, а нам и в толк не берётся. Завязли в грязи западной по уши,и всё хорошо. Есть очи, но не видим, есть уши, но не слышим, и сердцем не разумеем. Господи, помилуй нас! Пошли свет Твой и истину Твою!»

Святитель Феофан Затворник

 

Что же это — ювенальная юстиция? Звучит красиво: защита прав детей. Вы что, против жестокого обращения с детьми? Против прав детей?

 

Как же ювенальная юстиция «защищает права» детей? При этой системе дети получают право сами принимать решения и подавать в суд, в том числе на своих родителей. Но дети, так как они ещё маленькие, не могут знать своих прав. Родители же — потенциальная угроза для своих детей, от которой их необходимо защищать. Поэтому работники ювенальной системы сами определяют, нарушаются права детей или нет. Они получают право вторжения в семейную жизнь и... отбирают детей у их родителей. Причиной для этого может послужить всё что угодно: недостаточное материальное положение, плохие жилищные условия, работа ребёнка по дому, наказание и воспитание детей, запрет на курение, блуд, употребление наркотиков и даже материнская любовь. Это не страшная сказка — чудовищная реальность. У русской артистки Натальи Захаровой во Франции именно за материнскую любовь и отобрали ребёнка. Вообще в этой стране 50% (!) всех детей разлучены со своими родителями.

 

Может быть, эти страшные метастазы ювенальной юстиции до нас не дойдут, у нас она будет с "человеческим лицом"? Не обольщайтесь, уже дошли. Вот что говорит представитель некоммерческого партнёрства в защиту семьи, детства, личности и охраны здоровья «Родительский комитет» в Санкт-Петербурге Любовь Качесова: «Случаев таких много. По некоторым нам пришлось по просьбе родителей впрямую участвовать в судебном процессе. Если в прошлые годы нам приходилось чаще сталкиваться с ситуацией, когда родители протестовали против случаев растления своих детей (непонятные уроки, фильмы и пособия), то сейчас пошли жалобы родителей именно по случаям попыток изъятия детей из семей. Приведу такой пример. Не так давно мы участвовали в судебном процессе, на котором решался вопрос о лишении родительских прав. Основанием... войти в эту семью и изъять детей явился несчастный случай, когда в мае прошлого года маленький ребёнок остался один дома и поджёг штору. Ребёнок во время инцидента не пострадал. Но история была квалифицирована как «оставление ребёнка в опасной для жизни ситуации». И наверное, опека не узнала бы об этом, если бы какой-то «доброхот» из соседей не позвонил в соответствующую инстанцию. Сразу же приехал специалист по опеке и попечительству и забрал ребёнка. Кстати, когда изымаются дети, родителям просто не дозволяется их видеть. Хотя они не лишены родительских прав».

 

Психологи говорят, что при разлучении детей с родителями, даже с самыми опустившимися, дети получают такой психологический шок, будто по их душам «поезд проехал». И последствия остаются на всю жизнь. Нам, наверное, мало в нашей стране людей с нарушенной психикой. По статистике, примерно 70% выпускников детских домов пополняют преступный мир. Нам и этого мало. Нужно ещё больше детей сделать сиротами.

 

Защитники ювенальной юстиции говорят, что она необходима, что в нашей стране ювенальные суды будут рассматривать только дела о правонарушениях несовершеннолетних. Так, член Общественной палаты Олег Зыков в одном из интервью сказал: «Как у вас появилась идея, что ювенальный суд может отобрать ребёнка? Бред. Мы вообще не рассматриваем внутрисемейные отношения». Но то ли они плохо читают свои собственные документы, то ли преднамеренно вводят в заблуждение общество. Из вышесказанного мы видим, что ювенальные суды — это первый шаг, необходимый для того, чтобы ввести в действие всю эту чудовищную систему. Рассматривать же они будут не только уголовные дела, но и иски детей против своих родителей, и лишать родительских прав — отбирать детей.

 

Защитники ювенальной юстиции говорят, что в России до революции тоже были ювенальные суды. Но умалчивают, что они действительно рассматривали только дела о правонарушениях несовершеннолетних, и что строго была прописана неотчуждаемость прав родителей на своих детей. Только смерть прекращала эти права. На Западе ювенальные суды выведены из системы общих судов и никому не подчиняются. Никаких апелляций, никакой открытости по этим делам. Настоящий безпредел. Эта же беда надвигается сейчас на Россию.

 

А в нашей стране «ювеналы» посягают ещё и на Суворовские училища, где, по их мнению, нарушаются права детей. Там муштруют, дисциплинируют. Но как иначе воспитываются настоящие защитники Отечества?

 

Законно ли введение ювенальной системы с точки зрения законодательства РФ? Юрист-правозащитник Александр Решетников считает, что незаконно, нарушает право на неприкосновенность частной жизни и семейную тайну (ст. 23 Конституции РФ). Также «приоритет» прав детей нарушает права их родителей на материнство и отцовство (ст. 17 Конституции РФ). То есть эта страшная система лишает родителей — права любить и воспитывать своих детей. Ювенальная система желание детей и родителей не спрашивает. Если дети не хотят расставаться с родителями и родители с детьми, то детей всё равно отберут.

 

Хотя сам федеральный закон о ювенальной юстиции пока не утверждён, но — не мытьём, так катаньем, сторонники пытаются протолкнуть его в виде отдельных поправок к разным законам, чтобы система заработала. Тогда ни один ребёнок в России не останется в безопасности. Кстати, в Екатеринбурге («пилотный» регион ювенальной юстиции) уже проводится операция «Малыш»: сотрудники ПДН совместно с органами опеки отбирают детей у бедных родителей. Они считают, что набитый желудок лучше, чем родная мать! Но с точки зрения Закона Божия, лучше детям жить с родителями в нищете, но не потерять веры, любви и совести. «Лучше немногое при страхе Господнем, нежели большое сокровище» (Прит. 15, 16).

 

Во Второй мiровой войне был побеждён фашизм, но сейчас мы видим возвращение фашистской идеологии: «Бедные не имеют права размножаться». Гитлер был бы в восторге. Но ювенальная юстиция лукавее, потому что вводится под благими предлогами. И почти никто не знает, что это такое на самом деле. Многие даже не верят в чудовищные факты изъятия детей, потому что информации об этом очень мало. Вообще отобрать детей у родителей без содрогания может только человек с совершенно каменным сердцем. Эксперименты над детьми в истории уже были — в то время весь мiр осудил фашизм. Сейчас новые экспериментаторы режут семьи по живому, проводя свои опыты. На нас надвигается новый, ювенальный, фашизм. Но он гораздо страшнее, потому что этот зверь скрыт под личиной «защиты прав детей».

 

Кстати, ведь это план Гитлера по покорению нашей страны — развратить, споить, разобщить, низвести людей до скотского состояния, чтобы у людей не оставалось ничего святого.

 

Это очень хорошо видно на примере современной Германии, где христианские семьи уже испытывают на себе всю «прелесть» этих законов. Те родители, которые не допускают своих детей на обязательные в начальной школе уроки блуда («полового воспитания»), где малышей учат, как вступать в половые сношения, — подвергаются преследованиям: штрафам, тюремному заключению и, наконец, у них отбирают детей, чтобы принудительно развратить. Некоторые семьи, стоящие за домашнее обучение, вынуждены покидать страну — они уезжают либо в близлежащую Австрию, либо в другие страны.

 

Нужно в первую очередь законодательно запретить пропаганду насилия, разврата и пьянства в средствах массовой информации. Родители — это бывшие дети, поэтому должно быть и соответствующее воспитание их в школе. И только если будет доказано, что есть действительная угроза жизни ребёнка от насилия, или родители безпробудные пьяницы или наркоманы, тогда, конечно, необходимо временно ограничить их родительские права. А нуждающимся семьям нужно помочь в трудоустройстве, улучшении жилищных условий, сделать всё возможное и даже невозможное, чтобы сохранить семью.

 

Но, оказывается, не для всех это очевидно. Православный журналист Сергей Скатов в статье «Уполномоченный и призванный?» (агентство «Русская линия») приводит слова уполномоченного по правам ребёнка П.Астахова. Адвокат и шоумен говорит: «Все органы попечительства, надзора за правами детей — это федеральные органы, имеющие власть просто зайти в любую квартиру. Если вот на взгляд инспектора, субъективный взгляд, заметьте, будет установлено, что ребёнок содержится в таких условиях, которые просто мешают ему развиваться как личности, мешают ему вести здоровый образ жизни, за ним родители не следят... Так, тут же заходят органы опеки, полиция: "Ребёнка забираем, до свидания, вот вам протокол"».

 

Может ли человек в здравом уме говорить такое? Недаром в США противники ювенальной юстиции называют её оружием в руках людей с извращёнными взглядами. Такое ощущение, что и родители, и дети для таких людей — просто бездушные вещи.

 

В детские дома их. А ещё за рубеж для усыновления. Вот что пишет тот же Сергей Скатов: «Недавно мировые СМИ облетела сенсационная новость: полиция Гаити задержала десятерых граждан США, подозреваемых в попытке вывезти детей (33 человека) в соседнюю Доминиканскую республику. Американцы будто бы намеривались усыновить детей, ставших сиротами после разрушительного землетрясения... Представители правоохранительных структур Гаити били тревогу, что за детьми, осиротевшими после землетрясения, охотятся педофилы и торговцы людьми, в том числе "чёрные трансплантологи"».

 

Известно и заявление украинского философа, писателя Вячеслава Гудина: один гражданин Украины, попросивший не называть его имени, предпринял поиск 15-ти украинских сирот, усыновлённых гражданами Израиля. Как сообщил источник, найти детей в семьях усыновителей не удалось, следы дальнейшего расследования привели в израильские клиники. Как говорится, комментарии излишни.

 

Эти законы нарушают права родителей на свободу вероисповедания и неприкосновенность частной жизни. Но для судей, которые признают «права» извращенцев-содомитов и однополые «браки» (в том числе с «правом» на усыновление детей), Священное Писание и Закон Божий, конечно, не указ. У них свой закон — безчеловечный, безбожный.

 

Современные ироды гораздо страшнее. Они хотят отобрать наших детей, у которых, по их мнению, «ущемляются права», — чтобы убить их души.

[Апрель 9 365]

Митрополит Саратовский и Вольский ЛОНГИН: ВЗРЫВЫ В ЦЕРКВИ НЕВОЗМОЖНЫ

 

или Почему архиерей надеется, что православные наконец-то перестанут «носиться» со своей верой?

 

Фото Николая Шешина

 

«Церковь не оправдала ожиданий интеллигенции 90-х»; «Церковь не победила пьянство в России»; «Церковь не смогла…» — список того, что Церковь якобы должна была сделать за последние двадцать лет, но почему-то не сделала, можно продолжать. Вопросов будет столько, сколько вопрошающих. Митрополит Саратовский и Вольский Лонгин в ответ на такие слова предлагает одну простую, но глубокую вещь — разобраться, в чем природа Церкви. Что в ней главное, а что второстепенное; что присуще ей органически, а что не присуще вовсе. Тогда, по мнению владыки Лонгина, будет меньше шансов смешать подлинную Церковь и собственные стереотипы о ней…

 

 

 

Органический рост

 

— В 90-е годы многие пришли в Церковь, но немногие на самом деле понимали содержание православной веры. И есть мнение, что точно такая же ситуация сохранилась до сегодняшнего дня, а значит, о втором Крещении можно говорить весьма условно…

— Смотря что понимать под «вторым Крещением». Давайте для сравнения вспомним первое. Когда мы говорим, что Русь крестилась в 988 году, мы же не имеем в виду, что в одночасье весь народ стал православным и каждый при этом успел заранее скрупулезно изучить богословие. Нет. Сложно себе представить, чтобы на протяжении какого-то небольшого отрезка времени крестился весь народ: от великого князя до последнего смерда. Крещение было массовым, но не всеобщим: крестились правитель и знать, в первую очередь. А дальше происходило по Евангелию: закваска помещается в тесто и постепенно все тесто вскисает. Крещение в 988 году — это только начало длительного процесса. Князья, принявшие Православие, начали в каком-то смысле «соревноваться» друг с другом в строительстве храмов, в обустройстве монастырей, заботились о распространении Священного Писания, богослужебных книг. И так постепенно христианство становилось жизнью всего народа. Или, например, в Римской империи: когда при императоре Константине Великом христианство стало свободной религией, мгновенного перерождения общества ведь не произошло. Только позже Григорий Богослов напишет, что любая крестьянка, торгующая на рынке, знает разницу между терминами «омоусиус» и «омиусиус». Но ведь до этого должны были пройти века! И вот интересный вопрос: Крещение Руси, начавшееся в 988 году при князе Владимире, — когда оно закончилось? Через двадцать лет? Пятьдесят? Сто? Можно ли в какой-то исторической точке сказать: всё — Русь крещена целиком и полностью, просвещена светом Евангелия? Принятие христианства целым народом — процесс длительный, его не уложишь в ограниченный временной отрезок, а само крещение — лишь старт. И на мой взгляд, сегодня происходит тот же самый постепенный процесс…

 

— …который уместно назвать «вторым Крещением Руси»?

— Да. Но надо договориться о терминах. Я воспринимаю «второе Крещение Руси» как явление, которое можно измерить статистически. И то, что рубеж 80-90-х годов в этом смысле стал вторым Крещением — бесспорно. Тысячи наших граждан приняли Православие, причем сделали это осознанно, будучи взрослыми. Другой вопрос — степень их сознательности, готовности к восприятию тех даров благодати, которые получает человек в Крещении. Уровень понимания того, что такое Церковь и православная вера, был у людей совершенно разным и часто, конечно, их представления не соответствовали действительности. Для кого-то это было просто любопытство. Для кого-то принятие православия стало выражением протеста против надоевшей, измучившей всех политической идеологии: люди почувствовали свободу, и эта свобода ассоциировалась в том числе и с Церковью. Далеко не всегда приход в Церковь был связан с принятием Христа. Но трудно и наивно было бы ожидать чего-то другого после семидесяти лет советской власти.

 

— Если приход людей в Церковь не был связан с главным — с принятием Христа, то как к этому второму Крещению относиться?

— Нормально. Первый шаг к Церкви — это шаг через порог храма. Многих людей привела сюда просто генетическая память: «Русский — значит православный». Встретить Христа и узнать Церковь — было уже последующей задачей. Выполнить ее в тот момент в полном объеме было сложно даже чисто практически: в немногих сохранившихся храмах люди осаждали священников так, что они еле-еле со всем справлялись…

 

— И тем не менее главный вопрос: сумела ли Церковь сделать, кроме первого шага, еще второй, третий и последующий… Изменилась ли ситуация за двадцать лет?

— Сегодня в Церковь приходит людей больше, чем в 1990-е. Я считаю, у меня есть право судить об этом. В 1990-е годы я служил в Москве настоятелем только что открывшегося подворья Троице-Сергиевой Лавры. На моих глазах в Церковь приходило очень много людей. Задерживалось, конечно, меньше. Так происходит и сейчас, но только сегодня тех, кто остался, больше. Условная схема: допустим, в начале 90-х в городе было десять храмов, в них приходило по тысяче человек — всего 10 000 человек. Оставалось в каждом храме примерно по 20 человек, всего — 200. Сейчас в том же городе — сто храмов. В каждый приходит по сто человек — те же 10 000. Но теперь по 10 человек остается в каждом храме. Всего — 1000 человек. Это схема, но она отражает реальную динамику.

 

— А это, с Вашей точки зрения, достаточный темп роста? Ведь прошло уже целых двадцать лет. Может быть, были основания ожидать более активного развития…

— Это естественный для Церкви рост. Никакие взрывные процессы в Церкви невозможны. Для нее свойственно медленное прорастание в ткань народной жизни, и воцерковление народа занимает если не века, то, по крайней мере, поколения. И с моей точки зрения, сейчас происходит нормальное органичное развитие.

 

 

Фото Владимира Ештокина

 

 

Побочные эффекты

 

— Какова главная проблема Церкви на сегодняшний день, с Вашей точки зрения?

— Нехватка образованного, самоотверженного и жертвенного духовенства. Такие люди, конечно же, есть, но их пока еще недостаточно. Чем больше будет таких священнослужителей — понимающих, чем их служение принципиально отличается от любой другой человеческой деятельности, — тем продуктивнее будут решаться все — подчеркиваю, все — остальные проблемы в Церкви. Служение священника — всегда жертва. Тем более, сегодня, когда становится в общем-то нормой то, что у священников, по крайней мере в крупных городах, появляется возможность купить себе, скажем, иномарку и квартиру. В такой ситуации «внешнего благополучия» служение духовника должно быть еще более жертвенным. Все проблемы Церкви связаны только с нами самими. Это было актуально сегодня, и в 1990-е, и тысячу лет назад.

 

— Люди ждут, что в обществе, где Церковь стала свободной, социальная обстановка должна улучшиться. Но критики Церкви указывают на то, что, например, алкоголиков и наркоманов в стране за последние двадцать лет меньше не стало…

— Во-первых, люди всегда считают, что кто-то им что-то должен. Мы постоянно сидим и ждем, что вот сейчас кто-то придет и решит наши проблемы, но сами при этом ничего делать не хотим. Это банальная мысль, но в данном случае она четко характеризует ситуацию. А во-вторых, — и это главное — задача Церкви — не наведение порядка в обществе и не сокращение числа наркоманов, алкоголиков и т. д. Это не в ее природе. В конце концов, у Церкви в принципе нет аппарата принуждения. Задача Церкви — проповедь слова Божия и воспитание христианского отношения человека к миру. И вот тут один из сопутствующих общественно-полезных продуктов христианского отношения к жизни — это как раз то, что христиане — более законопослушные, мирные, ответственные люди и т. д. Среди них почти нет алкоголиков, наркоманов. А если есть, то такие люди и приходят в Церковь как к последнему пристанищу, чтобы им помогли избавиться от подобного недуга. Но подчеркну, что это лишь вторичный эффект от главного — от проповеди.

 

Все это очень напоминает историю, которую мне рассказывала одна моя прихожанка. Она много лет проработала в советской библиотеке. И каждый год вышестоящие инстанции требовали отчетов — как библиотека повлияла на уровень нравственности населения района: скольких человек удалось отговорить от развода, сколько человек бросили пить и т. д. Бедные библиотекарши вынуждены были придумывать, что такой-то муж вернулся в семью, прочитав такую-то книгу. Абсурдная ситуация: исправлять людей — не задача библиотеки. И тем не менее обществу всегда очень хочется иметь какие-то чисто утилитарные, статистические показатели. Видимо, кто-то считает, что только по ним можно оценить эффективность работы. Но будет по-настоящему страшно, если мы такой же подход и такие же критерии начнем применять и к Церкви. Плоды, которые приносит Церковь, — совсем не те, которых ждет от нее секулярный мир, не понимающий ее природы. Плоды веры прорастают постепенно в душах людей: любовь, радость, мир, долготерпение, кротость…

 

— И тем не менее в 1990-е годы представители интеллигенции, например, возлагали на Церковь огромные надежды, которые, по их мнению, сегодня так и не оправдались…

— Я могу понять таких людей. Все то, что они считали знанием о Церкви, не имело никакого отношения к реальности. В чем-то эта ситуация остается актуальной и сегодня. Наши уважаемые критики все время заявляют, чего они ждут от Церкви, но при этом сами не желают разобраться и понять, что такое Церковь, как она сама себя определяет, в чем видит свои задачи. И если они борются, то борются собственно, не с Церковью, а со своими представлениями о ней, с неким выдуманным мифом. Неудивительно, что фантом, который они считали Церковью, не оправдал их ожиданий. Они на него и обижаются до сих пор. Но лично я к началу 1990-х был уже священником в Церкви — то есть я не смотрел на Церковь со стороны и поэтому не ждал от нее того, что ей вовсе не присуще. Я не могу, в отличие от многих наших интеллигентов, на Церковь обидеться. Мне просто не за что. Я ведь очень хорошо помню, как было до 1991 года. В монастырь меня приняли в 1986 году — это было еще вполне обыкновенное советское время. И вообразите: вдруг на твоих глазах постепенно начинают происходить неожиданные вещи, которые наполняют сердце радостью. Вот — открыли Даниловский монастырь. Вот — в какую-то другую обитель разрешили принять не двух-трех монахов, а двадцать-тридцать. Каждое такое событие было чем-то новым и необыкновенным. И в этом смысле мои ожидания — как человека церковного — во многом сбылись и продолжают сбываться.

 

 

И в горящую избу…

 

— Каких изменений в Церкви Вы ждете в будущем?

— Я жду времени, когда обретение веры перестанет быть для человека сродни вхождению в горящую избу, чем-то из ряда вон выходящим. Мне кажется, многие наши болезни происходят сегодня как раз оттого, что человек обретает веру — и начинает с ней «носиться», не знает, куда ее «поставить», куда ее «приладить»: «Как теперь жить!? Что теперь делать!?». А у меня перед глазами другой пример — поколение моей бабушки, ее окружение. Эти люди родились и воспитывались в вере еще до революции. Многие из них закончили только несколько классов приходской школы, до самой старости писали печатными буквами. Они были православными — и просто нормально жили. Вера была для них настолько естественной, что им не надо было рефлексировать, «как жить по-христиански». Они соблюдали все посты, хотя, казалось бы, какие в то время посты: революция, война, голод и т. д. Но они, как могли, вели церковную жизнь и ни от кого, кроме себя самих, ничего не требовали. Из Церкви могли уходить их мужья и сыновья, а они только крепче за них молились… Они никого ни к чему не призывали, не заставляли, никого не упрекали, но в то же время не шли на компромиссы со своей совестью. Лично я воспринял православную веру именно от бабушки. Она не проповедовала, не поучала. Она просто жила рядом со мной — и этого было достаточно. Такие люди, само собой, есть и в сегодняшней Церкви. Но я жду, когда их станет больше.

 

— А что можно сделать, чтобы это происходило скорее?

— А что значит «скорее»? Это ведь живая жизнь, которую невозможно ускорить. Вот представьте себе хорошего садовника. Что он делает? Поливает, удобряет. Странно было бы, если он, придя в свой сад, сказал бы: «Что-то цветок растет слишком медленно» — и начал бы руками тянуть стебель вверх, чтобы ускорить процесс. Так ведь можно все уничтожить! Поэтому единственное, чего мы можем просить для Церкви у Бога, — это время. Как говорил Столыпин: «Дайте нам двадцать спокойных лет — и вы не узнаете Россию…». Прошло двадцать лет церковного ренессанса. Это были очень счастливые годы, на мой взгляд, одни из лучших в истории Русской Церкви — но нам нужно хотя бы еще столько же, тогда можно будет говорить о серьезных результатах. Сегодня надо просто напоминать себе, что такое Церковь и какова ее природа. Никаких быстрых, сиюминутных плодов она не дает. И трясти ее, будто яблоню, чтобы с нее тут же упали спелые яблоки, — вряд ли разумно.

 

Автор: МАЦАН Константин

[Елена г.Тула 692]

Рождественские размышления о ювенальной юстиции

В 1880 году при Раменской текстильной фабрике было открыто первое в России специальное заведение, где мамы, вынужденные работать, чтобы обеспечить себе и ребенку насущный хлеб, оставляли своих маленьких деток на время рабочей смены. Это были совсем не детские сады, которые были доступны только очень богатым людям; это были заведения для бедняков, которые отрывали детей от домашней семейной обстановки не от хорошей жизни, а от большой нужды. Отсюда возникло и рождественское название этих временных пристанищ — «ясли», напоминающее о Вифлеемских яслях (кормушке для вьючных животных), где родился Богомладенец Христос. Святая Дева Мария, как повествует евангелист Лука, «родила Сына Своего, Первенца, и спеленала Его, и положила Его в ясли, потому что не было Им места в гостинице» (Лк. 2: 7).

Несколько позже раменских детские ясли для нуждающихся стали открывать в Москве, Санкт-Петербурге, Томске и других городах России. Матери неохотно отдавали туда своих детей, так как уход за ними не всегда отвечал достодолжным требованиям. А потому детские ясли являлись не синонимом высокой заботы о младенце, а показателем полусиротливого детства, лишенного постоянной материнской ласки.

Несчастное детство… как непросто говорить о нем.

 

Тема детства важна для каждого из нас: она затрагивает глубокие струны души, связанные с нашим собственным детством, с семьей и домом, с тем, что дорого каждому человеку. Поскольку нам бывает трудно сопоставить такие разные, внеположные слова, как «ребенок» и «правовое регулирование», то используется туманное выражение «ювенальная юстиция», убаюкивающее своей отстраненной научностью. Кажется, скажи прямо: «детский суд» – и это выражение хлестнет своей жесткостью, заставит задуматься. Но особенность так называемой «ювенальной юстиции» в том и состоит, что о её установках, причинах и целях никто из её пропагандистов прямо не говорит. Суть её теряется в благостной риторике, в пламенных словах о защите детей и детства в целом, и всё это прикрыто благообразным термином.

Но вдумаемся: почему у создателей современной правовой системы — римлян — не было такой области, как «ювенальная юстиция»? Дети у римлян были, а правовой области для них — нет. Дремучие дикари? Вряд ли так можно назвать основоположников европейской цивилизации. Просто в соответствии со здравым смыслом не видели они в ней необходимости.

Суть юстиции, правовой сферы, заключается в формальном регулировании со стороны государства тех социальных отношений, которые невозможно урегулировать в обычной социальной практике. Юстиция сродни уборке: проводить уборку и поддерживать чистоту можно лишь там, где в основном не сорят. Ну а в свинарнике как ни убирай, всегда будет стоять характерный запах. Поэтому необходимо понять, что правовая сфера существует не сама по себе, но является продолжением повседневной социальной жизни. И если разрушается ткань совместного бытия людей, то её невозможно поправить скрепами права. А в здоровом в нравственном отношении обществе правовое регулирование будет успешно. Следовательно, сам вопрос о ювенальной юстиции является симптомом глубокой болезни нашего общества. Диагноз же ясен: кризис семьи.

«Святое Семейство» — так в западной традиции называют Иосифа Обручника, Деву Марию и Богомладенца Христа. Иисус Христос вырос в семье и первое Своё чудо (претворение воды в вино: Евангелие от Иоанна, гл. 2) Он совершил, благословляя брак в Кане Галилейской.

В нормальном обществе брак и семья были и остаются основной социального бытия. Именно они должны быть тем фундаментом, на котором строится смена поколений. Дети должны расти в семье, только так их детство будет счастливым. Мы знаем, что в нашем обществе идет процесс деградации семьи. Скоро пары, прожившие в одном браке всю жизнь, впору будет заносить в «Красную книгу». И первыми от распада семьи страдают дети. Они часто остаются сиротами при живых родителях, погрязших в своих «новых увлечениях», пьянстве, наркомании и других пороках.

Как же нам защитить детство? «Ювенальная юстиция» предлагает простой рецепт: заботу о детях возьмет на себя государство. Мы помним, что так уже было в истории нашего Отечества. Но когда? Это случилось после страшного народного бедствия – жестокой и кровопролитной войны с фашистским зверем, когда тысячи, многие тысячи детей остались без родителей. Их уделом стали детские дома, в лучших случаях – приемные семьи и Суворовские училища. Но уже в СССР, атеистическом государстве, поняли, что без семьи невозможно выживание общества. Общественная пропаганда взяла курс на укрепление семьи как ячейки общества. Комиссии по делам несовершеннолетних должны были защищать детей в случае, если семья распадалась или переходила в разряд «неблагополучной». Эти комиссии продолжают действовать и сейчас. Но всё чаще мы слышим о том, что сотрудники этих комиссий стоят не на защите семьи и детства. И сохранение семьи не входит в круг приоритетов этих комиссий.

В том и состоит основная порочность самой идеи «ювенальной юстиции» как правового вмешательства в сферу детства. Она не направлена на сохранение института семьи и брака, а констатирует, подводит черту под его разрушением. «Ювенальная юстиция» исходит из приоритета государства над семьей и браком и в таком виде по-сути не является юстицией. «Ювеналка» закрепляет бесправие родителей перед чиновниками, то есть она не является «правом», а служит разрушению той социальной базы (семьи), на основе которой только и возможно нормальное детство. Школа и социальная опека должны дополнять, а не подменять семью. Тем более не должны подменять или заменять семью правовые отношения.

Ювенальная юстиция страшна и для школы, и для родителей тем, что блокирует воспитание как таковое, потому что вводит принцип подотчетности и зависимости семьи и школы от совершенно посторонних людей. Тем самым она на корню подрывает авторитет родителей и учителей в глазах их детей. Ныне существующие ювенальные проекты и процедуры (и их освещение в средствах массовой информации) создают негативный образ родителя и учителя — как «врага ребенка». Детям попросту предлагается доносить на своих родителей и воспитателей. При таком имидже и отсутствии авторитета могут ли учитель и родитель дать хоть какое-то воспитание?

Я не думаю, что в этой статье стоит приводить конкретные, порой вопиющие, примеры из деятельности органов ювенальной юстиции хоть в Ростовской области (главной пилотной площадке), хоть в Новосибирской или ином каком-либо регионе Российской Федерации. Любую социальную проблему легко заболтать и перевести в плоскость социальной демагогии. Любые примеры можно оспорить или объявить неизбежными издержками «в целом правильной идеи». Суть в том, что сама идея ювенальной юстиции как приоритета государства над семьей в вопросах детства разрушительна для семьи и общества.

Если семья действительно «неблагополучна», значит, надо прилагать усилия к тому, чтобы сделать её благополучной, а не разрушать её. Сами критерии «неблагополучности» весьма произвольны, потому что исходят из материальной составляющей. Если в холодильнике нет фруктов, а может, нет и самого холодильника, то это не значит, что детей надо изъять из семьи. Чаще всего весьма «неблагополучные» родители для детей дороже самого благополучного детского дома. Уже много раз подсчитано и показано, что если финансовые усилия государства по разрушению неблагополучной семьи направить на её поддержку, то это обеспечит существенную экономию средств.

Да, часто неблагополучие семьи связано с пьянством и наркоманией. Но ведь если у таких «горе-родителей» отберут детей, это не излечит их, а только ввергнет их в еще большую пучину порока. Но лечить социальные пороки трудно, как трудно поддерживать настоящую чистоту в доме, гораздо легче заметать мусор под ковер, то есть предоставить чиновникам право отбирать детей у «неблагополучных». Право же «служивых людей» в нынешних условиях превращается в «гонку за показателями». В итоге показателем результативности работы у чиновников становится не количество сохраненных, а количество разрушенных семей. А если не хватает «неблагополучных», то их всегда можно найти среди просто бедных.

В дни праздника Рождества Христова вспоминается, что Богомладенец в семье святого Иосифа Обручника и Девы Марии появился в убогой обстановке, в яслях для животных. И без сомнения, если бы в Римской империи (к которой относилась тогда и Палестина) была ювенальная юстиция, то Святое Семейство сочли бы «неблагополучной семьей». Но в Римской империи не было ювенальной юстиции, а был беззаконный Ирод, совершивший страшное злодеяние — убийство Вифлеемских младенцев — в борьбе за трон. Так и сейчас: ювенальная юстиция реально вводится – только не законами, а постановлениями пленума Верховного Суда России, судебной практикой, расширительно толкующей 22-ю главу Семейного кодекса и понимающей под «детьми, оставшимися без попечения родителей», детей, «находящихся в трудной жизненной ситуации» (см. Федеральный закон «Об основных гарантиях прав ребенка в Российской Федерации»). Это лишний раз показывает, что «ювенальная юстиция» основана не на законе, но на беззаконии и вводит не право, а бесправие.

В основе законодательства и правоприменительной практики в отношении детей и детства в целом должен стоять принцип святости семьи и брачных уз. Только так возможно обеспечить созидательную, а не разрушительную правовую заботу о детях.

Диакон Димитрий Цыплаков

13 января 2012 года

 

[sasha 3 426]

Протоиерей Андрей Ткачев. Новости из Древнего Рима

7 февраля 2012 г. Источник:Отрок.ua

 

Если бы в Древнем Риме были газеты...

В том самом Риме, куда вели все дороги, где люмпенам раздавали бесплатный хлеб от императорских щедрот, где можно было без труда потеряться, словно ты маленький ребёнок, оказавшийся на восточном базаре.

 

Хотя, что значит «если бы были»? Газеты в Риме были.

Начиная с Цезаря, на стенах домов вывешивали листочки с ежедневной важной информацией. Листочки назывались «Ежедневные дела римского народа».

 

Они тогда не назывались газетами, потому что ещё не было ни Венецианской республики, где появилась пресса в современном виде, ни мелкой монеты с изображением вороны, которая называлась gazzetta и которую платили за ту первую газету в истории.

А в Риме за новости не платили. Они были бесплатны, как дармовой хлеб и кровавые зрелища.

В Риме не было типографий, и листочки писались от руки. В Риме не было журналистов, и трудно понять, кто и за какую плату — или под страхом какого наказания — заполняет эти листочки текстом.

 

Видно, кто-то умный и приближённый к высочайшим особам выходил неслышными шагами из прохладных покоев в урочный час и передавал текст «газетной матрицы» из рук в руки кому-то поглупее и пострашнее видом. А тот, взяв в широкую ладонь трубочкой свёрнутый контейнер с новостями, уходил туда, где на полу сидели люди, умевшие писать. Те по команде раскладывали на коленях дощечки с письменными принадлежностями и принимались записывать то, что рассказывал им мерно, как ворон, расхаживавший между рядами писцов, начальник императорского информационного цеха.

 

Когда чернила высыхали, листки сворачивались и передавались в руки люмпенов из «транспортного цеха», скорее всего — быстроногих мальчишек, которые таким образом зарабатывали свой дневной хлеб. Те неслись, каждый — в своё место, где то ли клеили, то ли прибивали деревянными гвоздиками, то ли крепили иным способом непослушный лист, норовивший скрутиться в трубочку. А любители новостей уже ждали свежей порции словесной пищи, этой государственной пропаганды и повода к уличному празднословию. Ждали так, как ждут свежей газеты у киоска или утреннего поезда на платформе жители других городов, других эпох, других новостей.

Впрочем, других ли?

 

***

Новости всегда похожи. Они не одни и те же, но они похожи. На глубине, там, где происходит отвлечение от деталей стиля и фактажа, а остаётся голая суть, они просто одинаковы. Настолько одинаковы, что всякий ощутивший эту одинаковость тотчас становится на пару секунд Соломоном. «Всё суета, — говорит очередной грустящий мудрец и добавляет: — нет ничего нового под солнцем».

— С кем воюем? Нет ли врагов на границах?

— Почём хлеб этой осенью? Не подорожал ли? Говорят, из Египта суда идут с перебоями.

— Пишут, что Квинт Марций повесился. Пусть врут больше. Каждый пёс в Риме знает, что его убили из-за любовницы.

— А кто дерётся завтра? Кто дерётся, я спрашиваю? Не выйдет ли на арену тот огромный галл, который так всем понравился на прошлых зрелищах?

 

 

***

Читал, конечно, новости кто-то один или несколько грамотеев, а остальные слушали. Грамотность не была всеобщей. Голоса читающих часто перебивались криками и комментариями. Тут же у стены с новостями могла вспыхнуть и быстро потухнуть потасовка.

Но перечень вопросов или, как мы сейчас можем сказать, тем и рубрик, был до смешного похож на наши рубрики и темы.

 

«Экономические новости», «Дела в Сенате», «Обзор текущих дел божественного Императора», «Политический прогноз об отношениях с варварами и состоянии дел на границах». Отдельно — «Слухи и сплетни». Отдельно — «Новости культуры и спорта», то бишь сведения о том, кто скачет на колесницах в ближайшие выходные и кто бренчит на кифаре в перерыве между боями гладиаторов.

«Астрологический прогноз», а может — «Новости гаруспика» или «Что предвещают внутренности жертвы?» В разделе «Мистика», например, — новости о личной жизни жрецов Элевсинских мистерий.

 

Конечно, «Погода». Рим, как улей пчёлами, был наполнен лентяями и проходимцами, а погодой интересуются больше всего крестьяне и мореплаватели, но тем не менее, погода интересовала всех, как и сейчас. Почему — неизвестно.

 

Там ещё могла быть информация о налогах, о казнях преступников. Некоторые «номера» могли исключительно посвящаться императорскому эдикту. Но в это же самое время корабль с пленным Павлом, требующим суда у кесаря, мог подплывать к ближайшей гавани, и газеты об этом молчали.

 

Они молчали и о Петре, который ходил где-то рядом при свете солнца, а ночью не имел недостатка в пастве, жадно ловившей его сладкие и страшные рассказы о Спасителе. Газеты могли заговорить о них позже — когда воздух уже насытился слухами, когда людей, при встрече рисующих на песке рыбку, можно было встретить в каждом втором доме. Да и тогда письменные сведения не могли быть подробны.

 

Толпа не философствует. Толпа жадным ртом хватает воздух, а жадные руки протягивает к дармовому куску. Только такую же информацию она и признаёт: горячую, как воздух стадиона, и заходящую внутрь, как бесплатный хлеб.

 

Поэтому о Петре и Павле не могли писать газеты Рима. Поэтому впоследствии, улыбаясь, говорили и мы: «В „Известиях“ нет правды, а в „Правде“ нет известий».

 

Поэтому эпоха всеобщей информированности есть эпоха жонглирования мозгами и таких масштабных обманов, которые невозможно уже никогда ни вскрыть, ни опровергнуть полностью человеческими усилиями.

 

Рим — это не просто точка на карте или затянувшаяся историческая мизансцена. Рим — это нечто большее. В том числе в плане информации.

Среди сотен газетных наименований, среди гор ежедневной пахнущей краской макулатуры мы и сегодня найдём информацию о дорогих гетерах и любимом императорском миме, о победе Западных легионов и бунте рабов на каменоломнях юга. Мы прочтём о том, что в квартирах будет темнее обычного, поскольку оливы подорожали, и масла будет хватать в пищу, но для заправки ламп его уже не хватит. Прочтём о новинках моды, и особенно фасон модной туники будут обсуждать те, у кого срам едва прикрыт тряпкой.

 

Гадатели по звёздам будут нас то пугать, то обнадёживать; и амфитеатры радостно распахнут ворота, зазывая на игры; и полиция сообщит о раскрытом заговоре; и беглый раб, насиловавший девочек в бедных кварталах, таки будет пойман, к неописуемой радости матерей и особенно министра безопасности.

 

Нас ждёт информация о триумфе и строительстве новых бань по этому поводу. Особые издания сообщат о ночной жизни, о том, где можно утешиться человеку, обладающему избирательным правом, и сколько это будет стоить.

Строительство дорог, разворовывание казны, вспышки инфекции... Таинственные культы, проникшие с Востока, публичные состязания поэтов-декламаторов. Постоянные дебаты в Сенате, политическая активность масс, толпы безработных. Теснота в многоэтажках, суета и многолюдство что днём, что ночью, избыток новостей со всего мира.

 

***

Именно в таком городе был распят вниз головою Пётр.

В таком городе Павлу отсекли голову.

[sasha 3 426]

Священники и мерседесы

Протоиерей Андрей Ткачев / 9 февраля 2012 года

Приходской священник чем-то похож на участкового доктора. Задерганный, уставший, бегает туда-сюда, то на причастие к больному, то на похороны, то на крестины. Жена его дома не видит, отчего законно бурчит. Быт заедает. Времени и сил на все не хватает. И работа-то важная, что у врача, что у священника. Архиважная, но не броская. Не футбольный форвард ведь и не модный певец. А тут чье-то больное воображение раз за разом изображает священника не иначе, как в «Мерседесе». Обидно, честное слово. Вы много участковых врачей в «Мерседесах» видели? Есть, конечно, врачи и на дорогих машинах, но это явно не сельский фельдшер и не педиатр районной поликлиники. И при том, что есть и «черные трансплантологи», и врачи, превращающие «дядю» в «тетю» и наоборот, как-то не поворачивается язык всем врачам кости мыть. Как-никак лечат, спасают, оперируют, консультируют. И скромно живут в подавляющем большинстве. А священникам кости мыть очень даже получается. Почему?

 

Видно потому, что к врачам чаще ходят, смертные телеса к осмотру представляют. Говорят «А-а-а» с ложкой во рту, выполняют команду «дышите – не дышите», и проч. А с Церковью знакомы издалека, по отцу Федору из «12-ти стульев» и по сказке Пушкина «О попе и работнике его Балде». Оттого не известен большинству безверных соотечественников скромный быт большинства иереев, ездящих на маршрутках и в автобусах.

 

 

Да, собственно, какая разница, на чем ездит доктор, если я к нему лечиться пришел? «На чем хочешь, катайся, но хворь мою одолеть помоги», - я так думаю. И здесь все понятно, поскольку с болью личной и со страхом за жизнь любимых все знакомы в некую меру. А вот с болезнью своей души, с гнилью нутра своего знакомы не все. И этих, незнакомых, вечно тянет найти зло мира за пределами себя самого. Этим Незнайкам, то есть тем, кто не знает, что зло мира в них самих живет, когда-то пел молодой Мамонов: «Не убивайте мух! Источник заразы – ты!»

***

За священников обидно, и вообще обидно. Потому что у народа нет таких профессий, на которые смотрели бы с восхищением. Геолог, космонавт, ученый, милиционер, педагог, доктор… Ведь эти имена когда-то были овеяны идеей трудового подвига, общей пользы и народной любовью. «Кто такой шахтер? – Это смелый человек, который работает под землей, чтобы в наших домах было тепло. Кто такой учитель? – Это умный и добрый человек, который открывает перед нами двери в большую жизнь» И так далее. А сегодня? «Кто такой шахтер? – Это бедолага, который за копейки лезет под землю, и рад бы сбежать с работы, но некуда». Кто такой учитель? – Это неудачник, работающий за копейки и вымещающий свою обиду на детях» Кто такой милиционер? – Это тот же бандит, который ходит в форме. А политик? – тоже бандит, но не в форме, а в костюме» И так до бесконечности. Старшее поколение не уважают, потому что оно жило при тоталитаризме. Современников не уважают, потому что всюду мерещатся воры и жулики. Интересно, как при таком мировоззрении воспитать в собственных детях уважение к себе самому, если никто никого «идеологически» не уважает, презирает в принципе? С какой стати при такой парадигме, всосавшейся в кровь с детства, не отправить потом старика в дом престарелых, когда время приспеет?

Вот и первый урок приспел. Слушайте те, кто любит всех ругать, а себя хвалить! Слушайте те, для кого ничто не свято, кроме личного банковского счета! Инвестируйте в дома престарелых, пока не поздно. Не исключено, что вам там доживать придется. Или меняйте мировоззрение.

***

Бед и неправд вокруг много. Кто ж спорит? Но если только видеть чужое зло, не получится ли так, что гневно и жарко критикующий всех и вся человек – ангел, невесть как затесавшийся в толпу грешников? Он праведно гневен. Он знает, кого и за что карать. Хотелось бы видеть ангелов во плоти вокруг себя во множестве, и ищу я их. Не нахожу, правда. Ангелу молиться свойственно, а критиканы не молятся. Ангел высших не злословит, и Михаил Архангел даже диаволу «не смел произнести укоризненного суда, но сказал «Да запретит тебе Господь» (Иуд. 1:9) Беззаконники же «идут в след скверных похотей плоти, презирают начальства, дерзки, своевольны и не страшатся злословить высших» (2 Пет. 2:10) Опять приходим к тому, что небрежет о себе человек раздраженный и завистливый, и Слова Божия не знает, иначе бы помнил, что в его глазу – бревно, а в чужих глазах – лишь сучки.

 

Но пусть не знает Писания «правдолюбец». И Библия у него есть, но ученик он паршивенький. Хоть историю-то своего народа знать он должен. Должен, но не знает. Или забыл, что прекраснодушные мечтатели, разрушавшие прежний не идеальный царский строй привели однажды своим безумием и мелкой одержимостью к власти такую редкую шайку негодяев, которая из миллионов людей всю кровь по капельке высосала. Или забыли? Или память коротка? Это же совсем недавно было. Опять дровами к чужой печке стать стремитесь? А знаете ли, что человек на мир смотрит не объективно, а сквозь стеклышки и линзы своего греховного опыта.

 

В некоем монастыре видел монах, как в вечерней темноте через забор один из братьев перелез и к селу направился. «Это блудник пошел в мир блуд творить», - подумал он. Ту же картину другой увидал. «Это вор из братьев пошел в село украсть что-нибудь», - подумал этот. Третий подумал: «Это кто-то из рабов Божиих пошел тайком милостыню раздавать». Почему на одну и ту же картину три такие разные реакции? Потому что всяк по себе судил.

 

Для блудника весь мир блудит. Для вора весь мир ворует. Для раба Божия весь мир угождает Создателю. Проверим же и мы себя по этому лекалу. Если нам кажется, что все воруют, значит, воры мы по внутреннему состоянию сердца своего. Если для нас все блудят, то значит и мы тоже. И если тебя или меня сегодня во власть пустить, то есть, как в анекдоте «я встану, а ты сядешь», ох и удивим же мы мир «бескорыстием». Я прямо уже сейчас вижу, какой мы, сегодняшние борцы, явим пример «трудолюбия, чистоты и человечности».

***

У нас в городе на Новый год центр разукрасили гирляндами – загляденье. И вот, слышу однажды, как два мужика в метро разговаривают.

- Помнишь, какой унылый город был на прошлое Рождество. Ни огонечка, ни гирляндочки.

- Так «они» ж о народе не думают. Только по карманам тянут.

- Зато в этом году как все красиво!

- Так «они» ж столько накрали, что могут теперь и огоньки развешивать.

Дальше я отошел. Стало вдруг и смешно, и грустно, и неинтересно.

Как говорится «картина маслом». Если в голове дырка, то ни хорошими законами, ни подарками, ни деньгами ее не зашьешь. Если же в душе моль дырку проела, или «жаба» из души радость высосала, то хоть весь мир туда засыпь - душа все равно голодной останется.

И вспомнил я Златоуста, сказавшего: «Все зло мира – от незнания Писаний» Действительно, знали бы мужички сказанное у пророков, мудрее были бы их речи, красивее была бы их жизнь. Например, такие слова: «Вот, душа надменная не успокоится, а праведный своею верою жив будет» (Авв. 2:4)

 

[Апрель 9 365]

Архиепископ Верейский Евгений: Я - ректор без диплома

Московская духовная академия ведет свою «родословную» от знаменитой Славяно-греко-латинской академии – первого в истории России высшего учебного заведения. Сегодня академия, наряду с Московской духовной семинарией, Регентской и Иконописной школами, является структурным подразделением Московских духовных школ. О том, как переживает реформу образования старейшее в стране высшее учебное заведение,«Русскому миру.ru» рассказывает ректор Московской духовной академии, председатель Учебного комитета РПЦ архиепископ Верейский Евгений (Решетников).

– А вы знаете, что перед вами сидит человек без высшего образования?

 

 

– Владыка, это – шутка? Вы – профессор, кандидат богословия…

– Нет, я вовсе не шучу. Вот, например, наш преподаватель, заслуженный профессор и доктор богословия Алексей Ильич Осипов, чьи лекции и книги сегодня весьма популярны, тоже не имеет высшего образования. Ведь государство не признает дипломы, которые выдаются академией. Выпускника академии могут принять в аспирантуру или на работу, допустим, в Оксфорд, но не примут в МГУ. Скажут, что у него нет высшего образования.

– Какое-то глупое положение получается.

– Это – реалии жизни, к сожалению. Когда был принят ныне действующий закон об образовании, мы прошли государственное лицензирование и получили право на ведение образовательной деятельности в религиозной сфере. Собственно говоря, самим процессом лицензирования государство никак не вмешивалось в учебный процесс. Оно пыталось мягко влиять на условия этого процесса, то есть основные требования предъявлялись к соблюдению норм санитарии, пожарной безопасности и т.д. Если мы читаем лекции, то соответствуют ли этим нормам аудитории, если мы кормим студентов, то соответствует ли требованиям пищеблок… А далее возник вопрос о признании государством наших дипломов, то есть об аккредитации в Минобрнауки. Если коротко, аккредитация означает следующее: государство с помощью утвержденных общих стандартов определяет, что за образование дает тот или иной вуз. Поэтому если мы говорим о признании наших дипломов, то государство отвечает: вы должны выполнить стандарт теологии. Некоторые представители духовенства опасаются, что в данном случае речь идет о навязывании чего-то со стороны государства. Но в свое время стандарт теологии был создан на базе наших семинарских и академических программ. Поэтому нет ничего страшного в том, чтобы его выполнять. Сейчас мы уже решили все юридические вопросы, связанные с аккредитацией, и, надеюсь, через несколько лет наши дипломы наконец-то будут признаваться государством.

– А как вы относитесь к вступлению страны в Болонский процесс? Как оно повлияет на духовное образование в России?

– Болонский процесс – это не панацея от всех бед, это не решение всех проблем. Это данность, которая от нас не зависит, это реалия нашей жизни. Россия вошла в этот процесс. Как говорится, чему нельзя воспрепятствовать, то нужно возглавить. Перефразируя эту мысль, я бы сказал так: препятствовать Болонскому процессу нет смысла, а взять из него кое-что полезное мы можем и должны.

Мне приходилось бывать на теологических факультетах, например греческих университетов. Греция – православная страна, греки готовы принимать студентов из России, желающих получить богословское образование. И это замечательно. А вот приехать с нашим дипломом и защитить, допустим, докторскую диссертацию в Греции наши выпускники пока не могут, опять-таки из-за проблемы с дипломами, которые для начала должно признать государство. Но с вхождением в Болонский процесс мы вступаем и в европейскую систему теологического образования. И это не может не радовать, поскольку российские студенты духовных учебных заведений приобретут бOльшую свободу в получении знаний.

– А это не несет никаких угроз для будущих православных священников и монахов?

– Я же не призываю направлять на учебу за границу первокурсников. Образование в рамках бакалавриата наши учащиеся, конечно, должны получать в России. А вот когда у студента уже сформирован стержень православного мышления, он может совершенно спокойно продолжить образование в западных богословских и светских заведениях. Поймите меня правильно, я не считаю, что нам нужно прельщаться Западом и во всем следовать ему, но и отказываться от лучших западных наработок в сфере образования тоже не стоит. Главное – не оказаться на задворках. Но при этом в нашей системе образования мы должны руководствоваться опытом православия и традициями православной Церкви.

– Извините, владыка, многие светские вузы уже взяли на вооружение передовые западные технологии. Результаты, к сожалению, часто разочаровывают. Не хотелось бы, чтобы и в духовном образовании начались подобные процессы. А ведь всего столетие назад наблюдался колоссальный подъем русского богословия и расцвет русской религиозной философии…

– А потом настал 1917 год… Московская духовная академия, история существования которой насчитывала к тому моменту двести с лишним лет, была закрыта, уникальная библиотека вывезена, профессура разогнана… И только в 1946 году академия возобновила свою деятельность. В хрущевские времена в стране осталось всего три духовных учебных заведения – в Москве, Ленинграде и Одессе. И они висели на волоске. Наши коллеги из числа старой братии, учившиеся в академии в 60-е годы, рассказывали: ходили даже слухи о том, что решение о закрытии Московской академии уже принято, его ждали со дня на день. И вот 14 октября 1964 года, в день нашего престольного праздника – Покрова Пресвятой Богородицы, когда академия скромно отмечала 150 лет своего пребывания в Троице-Сергиевой лавре, Хрущев был освобожден от всех занимаемых должностей и стал почетным пенсионером. Вот такое стечение обстоятельств. Правда, мы говорим, что случайностей не бывает.

Таким образом, три духовные школы сохранились. А в 1988 году были открыты еще три – Киевская, Минская и Тобольская. С того же времени начался бурный процесс открытия храмов, монастырей и духовных учебных заведений.

– Число желающих поступить тогда в Московскую духовную академию и семинарию, наверное, возросло?

– И притом весьма заметно. Требовалось все больше священников. Каждый архиерей думал, кем заполнять множество открывающихся храмов? Московская семинария выпускала тогда в год около 90 человек, Санкт-Петербург и Одесса – по 60. На всю страну это была капля в море.

– Да, это была проблема…

 

– Почему – была? Это и сейчас проблема. Правда, если в 90-е это был настоящий кадровый кризис, то сегодня можно сказать, что мы ощущаем кадровый дефицит в среде духовенства. И, к сожалению, в обозримом будущем – по крайней мере, в ближайшие пять-десять лет – он не будет преодолен. Ведь храмы по-прежнему открываются. Конечно, этот процесс идет не так активно, как в 90-е годы, но и сегодня каждая епархия открывает, открывает и открывает храмы. Мы этому, безусловно, радуемся. Но одновременно понимаем, что новые времена ставят перед нами новые вызовы.

 

– Владыка, сильно ли отличаются нынешние абитуриенты и студенты от тех, кто учился в академии, скажем, лет двадцать-тридцать назад?

 

– Четверть века назад в семинарии учились более взрослые люди. Тогда приходили, как правило, те, кто отслужил в армии, те, кто уже окончил институт и успел отработать положенные годы по специальности. Это были люди с уже определенной жизненной позицией, с сознательными стремлениями к служению. И самое главное – практически все они прошли горнило испытаний, они почувствовали на себе, что такое гонения.

 

Сейчас ситуация иная. В семинарию приходят люди молодые, большая часть их, как правило, вчерашние выпускники школ. Они более раскрепощенные, они владеют современными технологиями, они свободнее во взглядах на жизнь. Это – современная православная молодежь. Они не жили и не живут в условиях некоего инкубатора, к Церкви и к священникам сейчас в обществе относятся иначе.

 

 

– А как, по-вашему, сейчас в обществе относятся к священнику?

 

– Я бы сказал так: сегодня священник – уважаемый человек, хотя иногда его и лупят. И очень сильно лупят. Мне кажется, сейчас эта тенденция, увы, набирает силу. Зато тем, кто выбирает для себя путь священника, это дает возможность реально смотреть на вещи. Не все так безоблачно в нашем обществе, как может показаться на первый взгляд. Сегодня наше общество очень свободное, особенно с точки зрения нравов. Я говорю о свободе и в отрицательном отношении.

 

– Вы имеете в виду растущую вседозволенность?

 

– Именно. В нашем обществе, на мой взгляд, перепутаны понятия свободы и вседозволенности. На каждом шагу говорят о свободе. И мы говорим о свободе. Но свободу каждый понимает по-своему. Если мы, как православные, говорим, что свобода – это прежде всего свобода во Христе, свобода от греха, то современный человек в большинстве своем понимает под свободой полную вседозволенность – что хочу, то и ворочу.

 

– Тем больше ответственности ложится на плечи священников, не так ли? Владыка, а ведь ваша диссертация называлась «Пастырство в Русской церкви в X–XIII веках». Как, по-вашему, что общего у современного пастыря и у тех, кто проповедовал около тысячи лет назад?

 

– Кое-что изменилось, но есть и много общего. Что собой представляли X–XIII столетия на Руси?

 

– Начало христианства.

 

– Сегодня – то же самое. Та же миссия. Ситуация очень похожа. Да, изменились технологии, человек в чем-то изменился, он может в считанные часы добраться от одного края континента до другого, он горделиво мыслит о себе, что человек Х века ему не ровня. Он считает, что стоит на другой ступени развития. А душа его? Душа человека в Х веке и ныне? Боюсь, в ХХ столетии и в начавшемся ХХI веке она стала более развращенной. Пороки неизменны, конечно, но грех стал, наверное, более извращенным. Как сказал один мудрый богослов: Русь крещена, но не просвещена. У нас же огромная масса людей приняла крещение, а стали они членами Церкви?

 

– Нет.

 

– Увы. Вот так крещение осталось неким формальным моментом.

 

– Но вот здесь как раз главную роль и должны играть пастыри.

 

– Безусловно. До революции священники с миссией ехали на окраины империи – на Дальний Восток, например. А сейчас надо с миссией ехать в Москву и Петербург. Это актуально, поверьте. И вот здесь задачи пастырей Х века и века ХХI очень похожи. Методы, способы и технологии, конечно, другие. А говорить все равно нужно о том же, о чем говорили и тысячу, и две тысячи лет назад. Чтобы человек задумался, по крайней мере, о вечности. Ведь проблема современного человека в том, что он живет так, будто будет существовать вечно.

 

– А как воспитать хорошего пастыря?

 

– Сложнейший вопрос. Вот мы с вами говорили о технологиях, о формах, мы говорили о Болонском процессе, о том, насколько можно использовать западный опыт. Можно? Можно. Но ни в коем случае нельзя подменять нашу сердцевину – православие. Тысячелетнее православие на нашей земле в виде опыта Святых Отцов – это огромнейший потенциал нашей Церкви. Поэтому я считаю, что семинария обязательно должна располагаться в монастыре. Когда человек приходит учиться в семинарию, он, во-первых, приобретает новый религиозный опыт, а во-вторых, на него сваливается огромная масса информации. Но когда эта масса информации не подкрепляется внутренней духовной жизнью, может развиться некий внутренний диссонанс. Это вполне естественный процесс. И здесь главное – живое общение с опытным духовником, а также соприкосновение с монашеским опытом. Молодой семинарист нередко нуждается в подсказке, как ему поступить в той или иной ситуации, как ему строить личную или семейную жизнь. В конце концов, необходимо помочь ему определиться, что ему ближе – семейная жизнь или монашество? Это же такое важное решение!

 

Еще я считаю, что семинария должна быть небольшой. То есть число студентов должно быть невелико. Вот у нас сейчас общее число учащихся в семинарии, академии, Иконописной и Регентской школах – 700 человек. Думаю, это много. Ведь небольшая семинария – это, если можно так выразиться, более домашняя, камерная обстановка, где все – на виду.

 

– То есть главное – формирование внутренней духовной жизни, того самого стержня?

– Да, это самое важное. Знания, безусловно, помогают формировать внутренний стержень. Но если опираться только на знания, можно воспитать грамотного служителя культа. Но это будет не пастырь.

 

– Владыка, вы уже пятнадцать лет возглавляете академию. Наверное, уже научились как-то определять, вот из этого семинариста выйдет толк, а вот из этого – вряд ли?

 

– Да что вы! Это практически невозможно. Каждый человек – это индивидуальность. Один может быть такой непоседа, и занимается он не всегда прилежно, и мелкие нарушения дисциплины допускает, и замечаний ему делают достаточно… А проходят годы, глядишь, и он становится прекрасным священником. Или, например, смотришь: отличник, тихоня, никаких замечаний, все хорошо, а священник из него вышел посредственный.

 

– А вы следите за тем, как складываются судьбы ваших выпускников?

 

– Статистики какой-то мы не ведем, конечно. Но бывает так, что когда я как ректор приезжаю в какую-нибудь епархию, то часто вижу знакомые лица. Наши выпускники подходят ко мне, мы с удовольствием общаемся. Мне это приятно. Знаете, когда действовали всего три семинарии – в Москве, Петербурге и Одессе, – круг был еще уже, и знакомых лиц было еще больше. Сейчас, конечно, ситуация изменилась, ведь количество духовных школ выросло.

 

– Но образование в Московской духовной академии и семинарии по-прежнему считается одним из самых престижных…

 

– Это приятно слышать. Мы стараемся хранить традиции дореволюционной академии. Знаете, когда после войны была вновь открыта Московская духовная академия, то сюда вернулись преподавать те профессоры, которые учили студентов еще до революции. Естественно, те, кто выжил. Их было не так много. Но это был потрясающий пример воли, духа и ответственности. Эти преподаватели стали своеобразным переходным мостиком от старой, дореволюционной духовной школы – к новой школе. Конечно, в академии действовала уже другая программа, академия работала в новых условиях, но старые преподаватели принесли сюда душу свою. Они прошли тяжелые испытания, некоторые из них вернулись из лагерей. С формальной точки зрения вам преподавал уголовник. Но как же высоко было к ним уважение! Как высок был их авторитет! Ведь эти люди отсидели в лагерях за свидетельствование веры, остались верующими и пришли учить студентов. Они обладали потрясающим внутренним духовным стержнем. И в этом – тоже сила нашего духовного образования.

 

– Владыка, вы ведь тоже преподаете. Часто ли вопросы современных студентов застают вас врасплох?

 

– Для преподавателя самое главное – не говорить, что он все знает. Это сразу выдает фальшь. Ну не может ни один преподаватель знать абсолютно все. Я, к сожалению, преподаю мало, у ректора слишком много других забот. Но когда я встречаюсь со студентами, они часто задают вопросы, которые меня радуют. Потому что вопросы эти выдают их серьезный подход к тому, чем они занимаются, я понимаю, что они уже сейчас начинают чувствовать свою ответственность, отдают себе отчет в сложности своей будущей деятельности. И то, что они переживают из-за этого, очень радует.

 

Знаете, у нас есть традиция. После приемных экзаменов у поступивших в семинарию, Регентскую и Иконописную школы в первую неделю занятий нет лекций по расписанию. Они собираются все вместе в актовом зале, и преподаватели читают им так называемые вводные лекции. Скажем, приходит преподаватель истории, рассказывает о том, как они будут изучать его предмет. Приходит проректор по воспитательной работе и объясняет им: вот у нас такой-то распорядок, вот такие требования к вам будут предъявляться и так далее. То есть их вводят в курс нашей жизни. Одна из последних встреч во время этих вводных лекций – с ректором. И я всем нашим новичкам всегда говорю: прежде всего, если у вас не было духовника, вы должны решить этот вопрос. Вы должны определиться с духовником. А после добавляю: не обязательно каждому молодому человеку, который осознает себя православным, стремиться стать священником. Почитайте притчу о добром пастыре и о наемнике. Не нужно быть наемником. Сначала вы будете обманывать себя, а потом – кого? Вы будете тянуть тяжелую лямку, которая будет тяжелее вдвойне, потому что это не ваше служение.

 

– А много ли студентов добровольно уходят из семинарии, понимая, что путь священника – не для них?

 

– За время моего ректорства я дважды сталкивался с этим. Два молодых семинариста – отдельно друг от друга – пришли и сказали: я ухожу из семинарии. Каждый раз я спрашивал: ты уходишь из семинарии или из Церкви? И оба раза в ответ я слышал: нет, я ухожу из семинарии, но не из Православия. Я вот поучился и понял, что не смогу нести это служение. Но я остаюсь православным человеком.

 

Я считаю, что эти молодые люди поступили очень правильно. Это честный поступок и перед собой, и перед совестью, и перед Богом.

 

– В семинарии довольно жесткая дисциплина. Какие ее нарушения считаются серьезными?

 

– Отсутствие на богослужении, утренней или вечерней молитве, отсутствие на занятиях – это серьезное нарушение дисциплины. Кроме того, у студентов немало послушаний – снег, например, убрать или продукты разгрузить. Нагрузка у нас серьезная. Но, в общем, мы стараемся избегать формального, чисто юридического, если можно так выразиться, подхода при обсуждении тех или иных нарушений дисциплины со стороны студентов. То есть находимся в русле православной традиции. Вот точно так же, допустим, как священник, рассматривая двух человек, совершивших один и тот же грех, на одного накладывает епитимью, а второго утешает и укрепляет. Почему? Да потому что все зависит от отношения каждого из этих двух людей к совершенному греху. Если один из них так раскаивается, что готов впасть в отчаяние, его нужно поддержать – Господь милостив, Он прощает любой грех при чистосердечном раскаянии. Да, бывает, наши семинаристы шалят, но я не вижу в этом проблемы – это же молодые ребята. А вот когда складывается некая система… Почему человек на молитву всегда забегает в последнюю минуту? Почему он всегда спешит и нигде не успевает? Это что – свойство характера, внутренняя несобранность или он относится к своим обязанностям формально? Если верно последнее – значит, это уже серьезная проблема, подход к такому ученику должен быть другим.

 

– А каким вообще должен быть подход к обучению?

 

– Духовно-педагогическим. Наконец-то, слава Богу, и в светской среде поняли и стали говорить о том, что общество рассматривает сегодня образование исключительно как получение суммы знаний, оставив за бортом воспитательный процесс, что свидетельствует о болезни этого общества.

 

– Жесткий распорядок дня и дисциплина не мешают воспитательному процессу?

 

– Это одна из его вспомогательных сторон. С финансовой точки зрения проживание студентов и их содержание – это дополнительные расходы. Может быть, проще было бы их распустить по домам, не кормить и не обеспечивать формой – это было бы дешевле. Но ведь с другой стороны, форма сама по себе уже дисциплинирует человека. Знаете, у нас бывали ситуации, когда на складе оставалось продуктов на несколько дней, но тем не менее мы никогда не экономили на том, чтобы сшить студентам костюмы, приходилось ходить с протянутой рукой и выпрашивать средства. Но мы от этого не отказывались и не откажемся. Почему? Потому что все эти моменты – и распорядок, и дисциплина, и форма, и образование, и послушания, и живое общение с наставниками – работают на основную цель: формирование внутреннего духовного стержня.

 

– Владыка, должность ректора научила вас чему-то новому?

 

– Постоянно учит чему-то новому. Каждый день.

 

[Апрель 9 365]

Портал Православие и мир, беседа с протоиереем Алексеем Уминским.

Откуда столько агрессии?

[Баранова Екатерина 77]

Очень люблю статьи о. Алексея

[Апрель 9 365]

Коммутатор http://otrok-ua.ru/sections/art/show/kommutator.html

 

Максим Федорченко

 

Антуан де Сент-Экзюпери в романе «Планета людей» утверждал, что единственная настоящая роскошь — это роскошь человеческого общения. Книга была издана в 1939 году — накануне всемирной войны, в которой власть, колонии и ресурсы оказались намного дороже этой роскоши, а соображения расовой чистоты и полноценности — превыше десятков миллионов жизней. Прозрение давалось нелегко, в муках, со слезами, большой кровью. Однако предубеждения — живучее своих апологетов; мы праздновали победу над поверженными носителями предубеждений, но сами мы всё ещё в плену если не самих предубеждений, то характерного стиля мышления.

 

Детская анатомия

 

В раннем детстве у меня были довольно своеобразные представления об устройстве человеческого организма. Представления эти не основывались на каких-либо знаниях об этом устройстве; просто я не любил (и не люблю до сих пор) ситуации, когда у меня нет ответа на вопрос, даже если этот вопрос я задаю себе сам. Главным было наличие ответа, а не его правильность. Такое вот сиюминутное удобство.

 

Работа мозга мне представлялась чем-то подобным работе древнего телефонного коммутатора. О принципе действия коммутатора я кое-что знал; сходство с тем, что, как мне казалось, происходило в моей голове, было очевидным. Коммутатор работает так: вы снимаете трубку телефона, на пульте коммутатора загорается лампа. Специальная девушка — а девушка именно специальная, ведь на эту работу принимали только тех, у кого размах рук составлял не менее двух метров, — берёт в руки два штепселя. Один штепсель она вставляет в гнездо входящего вызова и спрашивает, какой номер вызывают. Вы называете номер, например, 2–12. Тогда второй штепсель она... тянется... тянется... и вставляет в гнездо нужного номера (12) соответствующей линии (2). Вот тут ей и понадобятся длинные руки.

Потом-то я узнал, что в моей голове нет ни коммутатора, ни специальной девушки (обычные, неспециальные девушки там водились в изобилии). Но вот принцип коммутатора там точно оказался заложен.

Принцип коммутатора

 

До обидного просто срабатывает этот принцип в таком сложном устройстве, каким является человеческий мозг. Входящий вызов — это явление, человек, событие или слово, в принципе, любой внешний раздражитель. Щёлк! — сработал «коммутатор» — и на внешний раздражитель следует реакция. Часто или даже чаще всего — стандартная, предсказуемая. Если реакция очень нестандартная или совершенно непредсказуемая, то — шапки долой! — перед нами гений либо — звоните 103! — душевнобольной. Что, вероятно, почти одно и то же, в смысле реакций.

Конечно, предсказуемость ответов на внешние сигналы — не основной признак скудности мышления. Она может объясняться и стабильным поступлением типичных, обыденных, преобладающих раздражителей. Повседневность — это корабль, где редко бывают внештатные ситуации. Вахты на его борту однообразны и скучны. Разум — без тяжких целенаправленных усилий — цепенеет. Тут ни появления нового, ни исчезновения старого не заметить, скорее, привидится химера. Или чудовище.

Стандартные реакции на стандартные раздражители — это стереотипы. Если претендовать на независимость суждений, то стереотип — расхожее мнение, которому мы — да вы что! — не склонны доверять, а ещё — штамп, клише или ярлык. Если ни на что не претендовать и не позировать, то стереотип — это устоявшееся мнение. Обоснованное ли, подтверждённое ли опытом, подкреплённое ли убедительной аргументацией — неизвестно. Но прочно, незыблемо, основательно устоявшееся, глубоко пустившее корни мнение, бережно передаваемое из поколения в поколение. Это предустановленная в наших головах действительность. Затасканный разговорник для общения с внешним миром, который предвосхищает наши собственные ответы. Токсичная прививка от неожиданностей, которая не ускоряет реакцию, а выносит всё новое за скобки нашего восприятия и вызывает ментальные осложнения. Если прислушаться, то в наших головах постоянно раздаётся: «Щёлк! Щёлк! Щёлк!».

Установки по умолчанию: почему бы и нет?

 

Среди множества соображений, которые оправдывают или объясняют то, как и чем живёт человеческое общество, удобство занимает не последнее место. Скорее, даже одно из первых мест, наряду с выгодой и удовольствием.

Приведём для начала такой «техногенный» пример. В различной электронной технике обычно предусмотрена возможность приспособить её свойства к нуждам пользователя. Яркость и контрастность, громкость и тембр, время стирки и скорость отжима, мелодия входящего вызова и так далее. Но можно не ломать голову и не утруждать пальцы, воспользовавшись «установками по умолчанию» — заводскими настройками, рассчитанными на потребности среднестатистического потребителя.

В большинстве случаев это — необходимое и достаточное. Бельё будет приемлемо чистым, еда — ощутимо горячей, а звонок друга не попадёт в список пропущенных. Производитель, «молча» позаботившийся о нас, не «умолчал» ни о чём зловещем или дурном: заводские установки бытовых приборов не таят никакой опасности. Кроме одной — безусловно, страшной, — опасности: быть «как все». Страдающим этой фобией предлагается разнообразный гаражный или салонный «тюнинг» и прочий эксклюзив. «Чтобы отличаться», жертвуют и удобством, и выгодой, и удовольствием.

Однако такие вот «установки по умолчанию» есть не только в компьютерах, телефонах и стиральных машинах. Их предостаточно и в наших головах — огромный склад усреднённых мнений на все случаи жизни. «Щёлк! Щёлк! Щёлк!» — с готовностью реагирует этот склад на новых людей и новые события. Вопрос только в том, что «молчит» в этом случае? — разум, совесть, сердце? Отказываемся ли мы думать, стыдиться или любить?

И люди, и животные подчинены условным и безусловным рефлексам. Животным вполне достаточно этого механизма для их животной жизни, во всей её нехитрой полноте. Человеку, кроме рефлексов, даны значительно более сложные и тонкие инструменты; благодаря им жизнь человеческая так отличается от жизни животных. Или — могла бы отличаться, если бы человек пользовался своим инструментарием, совершенствовался во владении им, короче, — становился венцом живой природы и гением неживотного бытия.

Кто или что — общество, семья, школа, улица, СМИ, тайные или явные посюсторонние или потусторонние силы — прививает нам социальные рефлексы, вытесняющие наши собственные разум, совесть и сердце? Кто или что превращает нас в микроволновые печи или утюги, пусть с невиданными функциями, но с такого же уровня духовной и интеллектуальной жизнью? В существ толерантных или нетерпимых, в авторитарных или демократичных, в индивидуалистов или коллективистов — но так легко сдавшихся принципу коммутатора? Ответ, скорее всего, можно увидеть в ближайшем зеркале. Вот именно туда надо чаще заглядывать, а задаваясь классическим вопросом «кто виноват?» — бежать к зеркалу немедленно. Там он прекрасно виден — честный нелицеприятный ответ на этот вопрос.

Отрешиться, отмахнуться от стереотипов — непросто. Они упрямо всплывают в сознании, как мысль об обезьяне, о которой нельзя было думать. Эта обезьяна, которую Ходжа Насреддин запретил воображать заболевшему ростовщику во время целительной молитвы, «отвратительная и невыразимо гнусная, с длинным хвостом и жёлтыми клыками, неотступно стояла перед его умственным взором и даже дразнилась, показывая ему попеременно то язык, то круглый красный зад, то есть места, наиболее неприличные для созерцания мусульманина».

Власть стереотипов дополнительно усилена нашим знанием о том, какие стереотипы бытуют о нас самих. Я знаю, что он знает, что я знаю, что он думает, что я — такой и сякой. И наоборот. Попытка общения может привести к перегреву и даже выходу из строя наших «коммутаторов».

Чтобы в общем стаде отличить свой скот, животных клеймят. В буквальном смысле калёным железом фермер проставляет на коже или рогах скотины свой знак — тавро. Это символ принадлежности животных определённому лицу. Проставляя клейма стереотипов на людях, мы будто бы тоже указываем на принадлежность этих людей к определённой группе, чаще всего по национальному признаку. Но тем самым мы обозначаем, в плену каких мнений мы сами пребываем, какие стереотипы владеют нами. Эти клейма, словно красные флажки волка, удерживают наше сознание в зоне прицельной уязвимости — для влияний, подчинения и управления.

Стереотипы можно, наверное, отнести к разряду «социальных удобств», ведь общность мнений — уже залог единства и даже, наверное, развития. Хотя не исключено и преобладание палеолитических мнений с поправкой на цивилизацию; так, нынче мы практикуем исключительно моральный каннибализм. Удобство такое — неоспоримо, но ограниченно и имеет многочисленные «побочные эффекты». Лояльность к устоявшемуся мнению обещает социальный комфорт; но безоговорочно следовать ему станет лишь тот, в чьей голове действительно находится только древний коммутатор и девушка с двухметровым размахом рук. Не может, не должно, не имеет права вести рефлекторную жизнь и пользоваться «коммутаторным» мышлением существо, по самой природе своей способное этого не делать.

Человек человеку...

 

Особенно опасно поддаваться очарованию незыблемости стереотипов, когда речь заходит о людях. Как отделить правду от дремучих предубеждений, слепой ксенофобии и злобной глупости?

Вот, к примеру, 100 000 представителей какой-нибудь нации. Скажем, чехи или шведы. Допустим, 100, 1000 или даже 10 000 из них обладают некими ярко выраженными свойствами. Эти свойства нам симпатичны либо несимпатичны. Обладание этими свойствами становится для нас характерным, типичным признаком всей нации. Нам мало дела до того, что прочие чехи или шведы этими свойствами не обладают. Что изрядное количество чехов или шведов обладает свойствами, которые традиционно приписывают англичанам или итальянцам.

Настоящую, пунцово-багровую пятнистую неловкость можно испытать, игриво осведомившись у шведа о так называемой шведской семье, — они ведь о таком не слыхивали, ведь объяснять придётся. Иногда бывает и наоборот: симпатичный стереотип с грохотом и треском, а иной раз — и с человеческими жертвами — разбивается о неприглядную реальность. Немцы слывут фанатиками порядка и жрецами чистоты, но после вспышки кишечной инфекции летом 2011 года, которая унесла десятки жизней, органам здравоохранения страны пришлось напоминать гражданам о необходимости мыть руки перед едой и после посещения «удобств», а также овощи и фрукты перед употреблением в пищу...

Мы судим всю нацию и каждого её представителя на основании усреднённого, предустановленного мнения о свойствах, которыми, возможно, обладают (или которых лишены) некоторые из них, а по утверждению прессы, путеводителей или пошловатых анекдотов — все они без исключения.

А дело-то приходится иметь не со всем народом или даже не с его устоявшимся образом — дело приходится иметь с конкретным живым человеком. И вот тут оказывается, что человек человеку — вовсе не чех, швед, чукча или еврей, а волк, посторонний или ближний. Чем тогда помогают обобщённые представления?

Когда-то давно я стал студентом одного зарубежного университета. Дама, которой следовало заниматься делами студентов-иностранцев, прилагала огромные усилия — но только к тому, чтобы как можно меньше этими делами заниматься. Её изобретательность на этом поприще была беспримерна и, как выяснилось, заразна: если она рекомендовала доктора, он оказывался фаталистом от медицины и в лечении полагался исключительно на волю рока... А вот местный пенсионер, который обо мне случайно от кого-то узнал, примчался через всю страну, помог мне найти и снять жильё в переполненном студентами городе, приобрести подержанную мебель, открыть счёт в банке и встать на учёт в полиции. И кого же мне из них «обобщить», кого объявить «типичным» жителем страны? Да и имеет ли это всё смысл, если такое же отношение можно встретить в любой стране мира!

Не потому ли в Евангелии предложен иной подход? Там фигурируют люди, связанные родством или свойством, представители различных профессий и вероисповеданий, люди разного достатка и достоинства. А заповедь, говорящая об отношении к любому встречному, не знает различий, облекая всех таких встречных одним лишь статусом — «ближний». Вот это и есть — единственный допустимый стереотип, предубеждение для всех времён и народов.

Нельзя быть полностью свободным от общества, будучи его членом. Спокойная объективность, гремучее презрение, беспринципный бунт — какова бы ни была форма противостояния устоявшимся «мнениям света», нам они, по крайней мере, известны. Хорошо бы уметь забывать ненужную, ошибочную или гадкую информацию. Отправлять эту запрещённую обезьяну в «корзину» памяти и потом эту «корзину» очищать в два клика... Но нет, так избавиться от лишнего знания практически невозможно. Однако можно избавиться от зависимости от этого знания и попытаться — хотя бы попытаться — увидеть под шелухой чужих предубеждений ближнего. Господь его любит — а мы?

 

[Апрель 9 365]

СВЯЩЕННИК НА СЛУЖБЕ

 

До Революции в России имелся целый институт военного духовенства, сегодня его пытаются возродить. 23 февраля, в День защитника Отечества, о феномене военного духовенства, о жизни, взаимоотношениях с военнослужащими и проблемах священнослужителей в армии мы спросили настоятеля Собора Ильи Пророка города Сольцы Новгородской области военного священника Михаила Бирюкова.

[Апрель 9 365]

Опорные столпы

Протоиерей Андрей Ткачев

Святые воины

Пророк Исаия, предсказывая грядущее наказание Иерусалиму, так говорит о нем: «Вот, Господь, Господь Саваоф, отнимет у Иерусалима и у Иуды… храброго вождя и воина, судью и пророка, и прозорливца и старца, пятидесятника и вельможу и советника, и мудрого художника и искусного в слове» (Ис. 3: 1–3).

Если Бог решает наказать человека, то лишает его разума, а если некий народ созрел для гневного посещения, то, как видим, у него будут отняты самые важные категории людей, без которых гражданская жизнь станет невозможной. Это своеобразное отнятие опорных столпов, без которых общественная и государственная жизнь неминуемо обрушивается, погребая под своими обломками все живое. И в перечне отнимаемых столпов первое место занимают «храбрый вождь и воин».

 

Даже «пророки, прозорливцы и старцы» следуют в этом списке после людей военных. Нами, православными, эта особенность пророческой речи не должна быть пропущена. Мы традиционно сетуем на оскудение духовных руководителей, старцев и наставников. Но вряд ли при этом мы связываем это духовное оскудение с такими общегосударственными проблемами, как проблемы армии. А вот пророк Исаия мыслит иначе.

Храбрость вождя и воина – это не просто личностная, но гражданская добродетель. Лично храбрым может быть и бандит, идущий «на дело», и скалолаз, ползущий в гору, и любой представитель экстремального спорта. Но их презрение к опасности носит совершенно иной характер. Человек в их случае рискует здоровьем и жизнью, готов даже пожертвовать собой. Но эта жертва собой приносится самому себе. Это не «Твоя от Твоих», а «мое для меня».

Храбрость отнюдь не всегда полезна, так же как и презрение к деньгам не равно милостыне. Замечено, что многие персонажи, способные прокутить за ночь баснословные суммы, бывают до крайности прижимисты или даже скупы не то что на милостыню, но даже на чаевые. И механизм понятен: швыряю деньги «для себя», а давать-то надо другому. Вот именно отношение к «другому» или «другим» и превращает храбрость, вкупе с прочими добродетелями, из личной характеристики в общественно-полезное явление.

Воин храбр для «других». «Другие» для него – это его страна с ее народом или народами, с ее историей и культурой, с ее святынями. У страны должны быть святыни, и у этих святынь должны быть защитники. Выбросьте любое из звеньев этой короткой цепи – и на месте страны вы в скором времени увидите пустырь, или пепелище, или «кем-то освоенную территорию».

Поэтому на армию и на наличие у нее боевого и патриотического духа нужно смотреть как на главный показатель здоровья страны и ее жизнеспособности.

Воин не работает. Он служит. Разница не только филологическая.

Служение связано с жертвой. Терпение, стойкость, готовность к опасности проистекают отсюда. Армейская среда остается, по сути, единственной средой, в которой понятия чести и долга особенно живучи и упорно не хотят превращаться в анахронизмы. Именно поэтому армию всегда считали у нас становым хребтом государства. Общество, потерявшее понятие о долге, чести и совести, – это организм с больным, надломленным позвоночником.

До революции на Афоне в русском Пантелеимоне изрядную долю монахов составляли отставные военные. Это были солдаты, участвовавшие в боях и походах; это были и офицеры, отдавшие армейской службе свои молодые и зрелые годы. Причем эти бывшие военные представляли из себя далеко не худшую часть монашествующих. В своем большинстве они были трудолюбивы, терпеливы, послушны. Военное прошлое было для них периодом формирования многих качеств, не потерявших своей ценности и на службе Богу. До высоких чинов дослуживались в свое время старец Варсонофий Оптинский и священномученик Серафим (Чичагов). Эти примеры можно умножать почти до бесконечности.

То тепло во взаимоотношениях Церкви и армии, которое бросается в глаза всякому человеку, имеющему «глаза, чтобы видеть», как раз и коренится в духовном сродстве. Церковь всегда любила солдата не потому, что отрабатывала госзаказ, а потому, что всегда угадывала черты подвига духовного в подвиге армейском. И не только светлые лики воинов-мучеников, как то Георгия, Димитрия, Феодора, тому причиной. Тому причиной та закалка и тот здравый взгляд на жизнь и смерть, которые воспитывает армия в человеке и которые совпадают зачастую с тем, что Церковь хочет в человеке воспитать.

Жизнь свою современный человек хочет сплести, как паутину, из тысяч тоненьких «хочу – не хочу» и «буду – не буду». Нет в повседневности нашей ничего более противоположного этому эгоистическому безумию, чем армейская жизнь.

Самые простые и бесценные вещи перестал ценить человек, среди которых – хлеб и время. А законы духовные действуют так, что непременно потеряет человек то дорогое, что ценить перестал. Уж чему-чему, а бережному отношению к каждому часу личного времени и к каждому куску хлеба, даже без масла или сахара, армия человека научит. Это и есть то элементарное воспитание, которого так мало в семьях и школах и без которого человек обречен на жизнь, в конце концов бездарную и несчастную.

А чувство локтя? А необходимость делиться? А требование приноравливаться к чужим немощам и исправлять свои? Где вы все это будете воспитывать в будущем отце и муже?

Трудна жизнь служивая? Трудна, кто ж спорит. Но жизнь вообще трудна, и в процессе убегания от сложностей она легче не становится. Как раз наоборот, есть смысл привыкнуть к режиму дня, дисциплине, простой пище и физическим нагрузкам вкупе с нагрузками нравственными. Глядишь, и дальнейшая жизнь без лишних соплей пройдет.

Начиная со «ста дней до приказа», а может и раньше, на нас обрушиваются тонны информации об армейском негативе. Все эти непорядки имеют место и требуют исправления. Но исправления требует и самая главная проблемная область, а именно – отношение общества к армии. Церковь должна помочь сформировать обществу правильный, высокий взгляд на армейскую службу как на один из основных видов служения. Первая учительница, люди в белых халатах и люди в погонах – это не просто представители некоторых профессий в ряду всех прочих. Это представители «святых профессий». Они не столько работают, сколько служат, и яркий показатель здоровья нации – это их отношение к своему служению, с одной стороны, и отношение к ним народа – с другой.

Поэтому закончим тем, с чего начали: перечтем цитату из пророка Исаии и сделаем из нее соответствующие выводы.

Протоиерей Андрей Ткачев

 

 

23 февраля 2011 года

http://www.pravoslav...urnal/44906.htm

 

 

[Апрель 9 365]

Ora et labora. Молись и работай

Протоиерей Андрей Ткачев

 

У человека много родителей, по крайней мере, их число не ограничивается физическим отцом и матерью. Мы все дети своей эпохи и носим в себе ее гены и повторяем ее привычки, поэтому над нами смеются те, кто приходит после нас, а мы, в свою очередь, считаем странными тех, кто жил раньше. Для европейцев все монголы на одно лицо, и тот же штамп существует в отношении исторических периодов. «Те, что жили при Сталине», «те, что жили при Петре I», — все они были разные люди, но при этом составляли некое несомненное единство как плоды своей эпохи. Те из нас, кто знаком с Псалтирью, вслед за Давидом часто повторяют слова о том, что мы зачаты в беззакониях и во грехах родили нас наши матери. Эпоха тоже зачинает нас беззаконно и рождает во грехах. Она надевает на наши глаза только нам подходящие линзы, и мы видим мир таким, каким никто до нас его не видел.

Мандельштам называл свою эпоху зверем. «Век мой, зверь мой, кто сумеет заглянуть в твои зрачки?» Как назвать нам эпоху, чья пыль у нас на подошвах? Время, в которое нас окунули, какое оно? В каком-то из первых годов третьего тысячелетия, в рождественском посту, под вечер, не ев с утра ни крошки, я вошел в небольшой ресторан и спросил у девушки-администратора: «У вас есть постное меню?» Она посмотрела на меня глазами, полными то ли грусти, то ли усталости, и ответила: «У нас есть все, кроме счастья в личной жизни». Сейчас, когда я думаю о нашей общей современной жизни, мне вспоминаются ее слова, потому что суть нашей жизни отразилась в них так же ярко, как солнце отражается в весенней луже.

У нас действительно есть все, кроме счастья. Жизнь современного человека отравлена мечтами о нем. Лучшее, как известно, враг хорошего. И вот, имея множество самых прекрасных вещей, человек не ценит их и даже не замечает, устремляя тоскующий взор в «прекрасное далеко».

Некрасовские мужички предел мечтаний полагали в том, чтобы поесть ситного, т.е. белого, хлеба вволю. Наш современник регулярно мажет маслом свежую булку и умудряется быть при этом несчастным.

 

Если командир Красной Армии замечал налет английского сплина на храбрых лицах своих солдат, то нельзя было придумать ничего лучшего, чтобы вернуть бойцам жизненный тонус, как устроить им марш-бросок в полном снаряжении. На последнем километре можно было дать команду: «Газы!» И — о чудо! Глядя на Божий мир через запотевшие стекла противогаза, бойцы мечтали о глотке свежего воздуха больше, чем о поцелуе невесты. Добежав дистанцию и помывшись до пояса холодной водой, они были поистине счастливы, маршируя в столовую.

Этот подход может быть полезен, если пользоваться им как аналогией. Вы, к примеру, считаете, что жизнь не удалась. Ранним утром поезд метро, мерно покачиваясь, несет вас на работу. Рядом с вами, закрыв глаза, едут невыспавшиеся люди, металлический голос объявляет станции, молодежь в плеерах слушает музыку. Трудно конкретно сказать, чего вам хочется, но все нутро ваше изжевано ожиданием чего-то светлого и чистого, которое почему-то никак не приходит.

Не мучьте душу. Помучьте тело. Выйдите из метро за две-три остановки до нужной станции и остаток пути пройдитесь пешком. Щеки зарумянятся, кровь разбежится по телу, и для уныния не останется физических предпосылок. «Пойдем разобьем кровь», — говорил келейнику Тихон Задонский, частенько приглашая его наколоть дров или распилить на дрова большую корягу. Этому аскету и молитвеннику по временам было необходимо потрудиться физически до тех пор, пока по`том прошибет и проймет усталость. Это нужно было и для духовного, и для физического здоровья.

Десятки тысяч наших молодых женщин приучились просиживать часами за бокалом вина или рюмкой ликера и, выкуривая сигарету за сигаретой, жаловаться на жизнь своим подругам, да вполуха слушать их ответное нытье. И это потому, что посудомоечные и стиральные машины, микроволновые печи и кулинарные магазины перебрали на себя утомительные и трудоемкие занятия и подарили женщинам кучу свободного времени.

Подарок оказалось легче съесть, чем переварить. Того и гляди, придется ради душевного здоровья раз в неделю набирать полную ванну воды, замачивать простыни, хлюпаться с полосканием или вывариванием, чтобы с натруженной спиной и спокойной совестью упасть вечером в кровать для очередного наслаждения — глубокого сна без сновидений.

Сказанное в полной мере касается и мужчин. Запрограммированные внутренне на тяжелый труд, войну и путешествия, они сегодня не делают почти ничего из того, чем занимались тысячелетиями. Птица, сохранившая крылья, но разучившаяся летать, — это пингвин или курица. Мужик с руками без мозолей и глазами без мыслей — это наш современник. Доминирующий тип, как плесень, покрывающий населенную часть планеты. Узнать его нетрудно. Сам о себе он думает как о непризнанном гении или неотразимом мачо. На деле это пустоголовая и спесивая гнилушка, одетая в брюки.

Чего требовать от бедных женщин, если кредо мужчин — «поменьше ответственности, побольше удовольствий». Не нужно будет удивляться, если лет через десять брачные агентства начнут устраивать нашим барышням счастливые браки не с европейскими сморчками, а с трезвыми и работящими китайцами.

У этих с дисциплиной все в порядке. Если учатся, то с утра до вечера; если тренируются, то из спортзала не выходят. И так во всем.

Догнать их или даже слабо подражать им нет никакой возможности. Дай Бог хоть как-то сдвинуться с мертвой точки.

У Майи Кучерской в ее «Современном патерике» (есть такая контраверсийная и любопытная книжонка) встречается сюжет: молодой монах приходит к старцу и жалуется на уныние. Старец дает совет — десять отжиманий и холодный душ. Молодой думает, что ослышался. Спрашивает о молитвах, Псалтири. Но старец непреклонен — отжимания и душ, потому что это не духовная брань, а тоска, рожденная избытком сил в молодом и бездеятельном организме.

Цивилизация, ориентированная на комфорт, не сделала нас лучше. Она создала условия для того, чтобы плохой стал еще хуже, а хороший расслабился. Становится понятной та забота Церкви о человеке, которая невежам кажется формализмом или излишней строгостью. Посты, поклоны, длинные службы нужны человеку, поскольку без дисциплины, ограничений и труда человек исчезает.

На его месте появляется недочеловек — полубес, полуживотное. В этом инфернальном зверинце мы уже отчасти живем и чем меньше это ощущаем, тем больше к нему принадлежим.

Счастье — категория не внешняя, а внутренняя. Когда Адам был в раю, то и в Адаме был рай. Ни ученость, ни богатство, ни здоровье сами в себе неизбежного счастья не содержат и дать его человеку не в силах. Есть несчастные академики, и есть счастливцы, не умеющие читать. Есть миллионеры, проклинающие ночь своего зачатия, и есть голытьба, благодарная Богу за чашку риса. Вопрос в подходах, в образе мыслей, в вере и уповании. Если на это не обращать внимания, то сколько ни одаривай благами гнусного и неблагодарного человека — его бездонное сердце останется холодным и пустым.

http://otrok-ua.ru/s..._i_rabotai.html