Таблица лидеров

Мы стареем, он - вечно молодой. Мы становимся все хуже, он неизменно пребывает в нетускнеющем ореоле славы и святости, которые стяжал еще в своей земной жизни. Несмотря на отдельные приступы вдохновения, мы непоправимо унылы, а он неутомимо бодр, со страниц многочисленных книг о нем - все также шутит, любовно укоряет, возвращает к жизни отчаявшихся и утешает безутешных. Имя ему - преподобный Амвросий Оптинский. Знаете поговорку? Не имей сто рублей, а имей сто друзей? Сегодняшний мир учит нас выбирать не друзей, а 100, 200, а лучше 1000 рублей, обещая, что на них мы сможем купить себе 100, 200 и еще больше друзей. Деньги становятся мерилом успеха для тех, кто потерял Бога, разучился любить Христа в своих ближних и поклоняется своему новому божку материального достатка и успеха. Но каждый верующий в Бога, в Его святых, со слезами кающийся в своем недостоинстве и просящий у Бога прощения своих грехов неизмеримо богаче этих несчастных богачей. Ибо их деньги не могут купить им любовь, их деньги не могут приобрести им друзей на небесах. А к молениям бедняков - нищих ради Христа, к их просьбам приклоняет ухо сам Бог и Его святые. Каждый может иметь своим другом преподобного Амвросия, даже если в его карманах пусто. Кое-что задаром в этом меркантильном мире! Но именно этого и не может купить мир, ибо нет у него таких денег, такой валюты, чтобы купить любовь преподобного Амвросия. Сегодня 120 лет со дня преставления отца Амвросия и Оптина в этот день богаче всех! Приидите все несчастные, обездоленные и отчаявшиеся и наполните свои карманы золотом любви, веры и надежды! А ты жестокий мир, иди прочь со своими жалкими монетами и дешевыми игрушками, постой на паперти и попроси себе глазной мази, чтобы прозреть и покаяться, ибо ты несчастен, жалок и беден, хотя и говоришь что ты богат и не имеешь ни в чем нужды. А мы снова празднуем победу любви над смертью, победу преображенного человека над Ветхим Адамом, преподобный Амвросий снова собрал своих чад и молится за всех нас в день своего небесного рождения, ибо 120 лет тому назад преподобный Амвросий родился в Царствие Небесное. Так бывает со святыми. Кажется, что они умирают, но на самом деле рождаются в Вечность, рождаются в вечную жизнь. Так бывает и с нами, ибо кажется, что мы живые, а на самом деле мертвы, кажется что мы живем, а на самом деле умираем. Своей жизнью святые прославили Жизнь с большой буквы, Господа, который есть самосущая Жизнь и Источник жизни для всех живущих на земле, на небесах, на море и в водах... И потому Он дал им разделить с Ним Его жизнь, приобщил их к своей Вечности, соделал святых своими сыновьями... Мы же с вами, что скрывать - чада смерти. И в жизни своей мы славим смерть и заслужили смерть, заслужили, чтобы в вечности приобщиться смерти, которая там станет не рубежом и не переходом в иное измерение, а вечным состоянием нашей отравленной грехом души. Наша жизнь - это затяжной прыжок с высокой скалы на плывущие под ногами красивые облака. А под облаками - холодные и безжалостные камни. И все было бы бессмысленно, и холодная стена душевного мрака еще бы в этой жизни похоронила нас могильной плитой непробиваемого уныния и отчаяния, если бы не Христос. Он сам бросился со скалы за нас и упал на каменистую почву наших сердец, которые не приняли, но убили Его (и убивают до сих пор). Но Его Кровь напитала эту «землю непроходну и безводну» и местами она превратилась в сад, местами пробилась трава, появились оазисы богатые водой и жизнью. Один из таких оазисов среди пустыни бесплодных каменистых сердец - преподобный Амвросий Оптинский. И все живое еще полтора века назад ходило в этот оазис и питалось там живой родниковой водой. Ходит и сейчас... Бог не только отдал свою жизнь за нас, Он не только сотворил небо и звезды, Он создал для нас духовное небо и поместил на нем своих друзей, некогда живших среди нас, а теперь освещающих наш путь в Небесное Царствие и извлекающих наши души из мрака небытия. Безумие дает созвездиям имена, а потом учит людей называть себя именами этих созвездий. И вот один думает про себя, что он лев, другой что телец, третий овен или рак. У неразумных животных заимствуются черты характера и тем оправдываются пороки и бушующие в человеке страсти. Что, например, можно ждать от человека называющего себя скорпионом!? Добро пожаловать в Оптину пустынь! На нашем небосклоне - 14 ярчайших звезд - созвездие Оптиной. Трепещите раки, козероги, водолеи и прочая нечисть - когда воссиявают настоящие звезды, становятся ненужными безвкусные поделки. Преподобный Амвросий - полярная оптинская звезда, указующая терпящим бедствие как жить и какого курса держаться. Слушайте все - «Жить не тужить, никого не осуждать и всем мое почтение!» Любовь - непостижима для того кто не умеет любить. Она остается за пределами того, что он может воспринять и осознать. Она исключается из круга жизни и становится призраком, стонущим привидением, уныло бродящим по подвалам души. И все духовное становится как бы несуществующим для такой души, как будто и нет его совсем. Преподобный Амвросий явился к нам из зазеркалья невидимого и нечувствуемого, вошел тихонько в нашу жизнь и оживил наши души подвигом своего смирения и любви. И кто-то в ответ с любовью благодарит его, кто-то постоянно предает и снова возвращается к нему как блудный сын, кто-то недоуменно смотрит на незваного гостя, которого уже не выставить вон. И это обще для всех. Ибо уже ничего нельзя сделать и ничего нельзя сказать, чтобы святой преподобный Амвросий оставил нас. Ибо его любовь сильнее нашей ненависти...

Простите, но пост снова про Святителя Игнатия Брянчанинова Честно сказать до того, как прочитала эти воспоминания, Святитель Игнатий представлялся мне строгим и суровым аскетом, каким он мне виделся в свете своих трудов, а тут оказалось и он мог быть "чуднЫм" Архимандрит Игнатий Брянчанинов умел любить чад своих духовных, но умел и учить их; много пострадал он за них, много вынес на своих плечах клеветы и порицаний. Архимандрит Игнатий душу свою полагал за учеников своих: он прощал всякую немощь – лишь бы человек сознал ее с покаянием; но ненавидел лукавство и фарисейство; гордость и тщеславие обличал и искоренял ежедневно. Каких, бывало, унизительных качеств не навяжет старец своему послушнику и заставит говорить: я ленивый, нерадивый, гордый, самолюбивый, нетерпеливый, малодушный и проч., и непременно заставит все сие сознать в себе и за все просить прощения. В особенности доставалось много подобных испытаний келейнику его Игнатию, известному под названием Маленького, проходившему различные послушания, и между прочими послушание свечника. Эта должность в летнее время требовала безвыходного пребывания в церкви: свечник увольнялся только чтобы пообедать или напиться чаю, который первое время братия собиралась пить в келье настоятеля. Игнатий обыкновенно приходил, когда все уже отопьют, и в чайнике оказывался не чай, а, как они выражались, "ай". И такого-то чаю Маленький Игнатий нальет себе чашку, а в эту минуту, случалось, войдет архимандрит, возьмет его за ворот и гонит в шею из комнаты вон, приговаривая: "Ах ты окаянный, сластолюбец! Разве ты за тем пришел в монастырь, чтобы чай пить? Вон пошел". И идет послушник на свое место к свечному ящику. Товарищ его, о. Феофан Комаровский, впоследствии бывший архимандритом Соловецкого монастыря, бывало, спросит: "Что, родименький, напился чаю?" "Напился", – ответит Игнатий. В таком роде уроки бывали ежедневно, особенно первое время, когда о. архимандрит был еще помоложе и поздоровее. Но он учил и воспитывал каждого ученика по его силам и способностям, не щадя своих сил, не жалея времени, и, если его ученикам бывало нелегко принимать его учения и усваивать себе его правила, то и ему не мало трудов стоило каждого отдельно воспитать, внушить любовь к урокам и возводить в духовное состояние. Система воспитания новоначальных у настоятеля была такова: он приучал их быть откровенными с ним, не только в делах, но и в помыслах. Такая откровенность и близость отношений не допускала учеников до грубых погрешностей: как-то было стыдно и жалко оскорбить своего отца и благодетеля, который старался не стеснять их и не воспрещал веселости в обращении между собой, даже в его присутствии. Архимандрит Игнатий ненавидел несогласия и ссоры: если случалось кому поссориться, он немедленно призывал их к себе и мирил, чтобы не оставалось неприязни до другого дня. Простой старец по имени Антоний так усвоил себе это правило, что, бывало, вечером, ходит всюду, ищет брата, с которым размолвился, и всех спрашивает: "Не видал-ли такого-то?" И на вопрос: "На что тебе его?" – отвечает: "Да видишь-ли, голова, давеча с ним поразмолвил, а отец говорит: солнце да не зайдет во гневе вашем; надо прощенья попросить". И непременно отыщет брата и исполнит свое благое намерение. Этот старец готовился к пострижению и, во время сенокоса, сушил сено вместе с рабочими. Архимандрит пришел на сенокос и сказал: "Бог помощь", – и, обращаясь к Антонию, спросил: "Что ты тут делаешь?" Старец по простоте отвечал: "Тружусь, как преподобный Сергий". "А я тебе припомню, как трудился преподобный Сергий", – отвечал настоятель. Когда Антоний принял пострижение, то пришел к настоятелю просить монашеского правила, какое благословит ему держать. "А помнишь, что ты сказал мне на сенокосе, – говорит настоятель, – что ты трудишься, как преподобный Сергий? Преподобный Сергий клал по тысяче поклонов в сутки, клади и ты". – "Ой, батюшка, не могу, стар". – "Ну так смирись, клади двенадцать поклонов". Антоний упал к ногам настоятеля и говорит: "Батюшка, мало, благослови класть триста". – "Много, старец, не выдержишь". – "Нет, благослови: Бог поможет за твои молитвы". И исполнял старец это правило до самой смерти. Еще подобный сему пример представляет бывший Нижегородский протодиакон Василий Петрович Малев. Это была личность такая солидная и разумная, что совестно бывало и вспомнить об его слабости. Однажды, по немощи, был он заперт в своей кельи, когда поправился, говорит приставнику: "Поди к архимандриту и скажи, что мне нужно поговорить с ним". Архимандрит благословил придти. Малев входит к настоятелю и, чинно помолившись пред св. иконами, говорит: "Вот что, батюшка, вам известна моя немощь и скверное житие мое; но я и в таком положении имею обычай ежедневно пред образом преподобного Сергия, который находится у меня в келье, читать акафист. Вот, на этих днях стою я пред иконой преподобного Сергия и читаю, а образ как бы говорит мне: "Поди к твоему настоятелю и скажи ему, чтобы он тебя высек". Так, батюшка, как же благословите, публично или наедине?" – "Вот видишь, Василий Петрович, – сказал настоятель, – преподобный Сергий сам о тебе заботится. Я нахожу, что лучше наказать публично, чтобы другие имели осторожность". – "Как благословите, батюшка, так и исполните", – спокойно отвечал кающийся. Конечно, это не было исполнено. Другой послушник, Николай, заболел тяжкою болезнью и до того высох, что ему казалось, будто желудок его прирос к спинной кости. Больной имел обычай открывать помыслы настоятелю, который поместил его близ себя, чтобы наблюдать за ним поближе. Когда Николай стал поправляться, ему стали приходить помыслы о самоубийстве, к нему приставлен был человек, и в келье все опасное было прибрано. Но он усмотрел как-то гвоздь над дверью, и помысл стал говорить ему сделать тесемку из простыни и удавиться на этом гвозде. Но обычное откровение помыслов спасло его и на этот раз, он сейчас же исповедал преступное намерение своему старцу и тем сохранил жизнь свою. Когда он значительно стал поправляться, о. архимандрит начал несколько развлекать его, однажды дал ему бумагу и велел отнести в канцелярию, но нигде не останавливаться, а скорее возвращаться обратно. Николай пошел и пропал. Настоятель послал за ним: в канцелярии его не оказалось; послали верхового по дорогам и к морю, и около монастырских прудов отыскивать его, но Николай нигде не находился. Архимандрит стал на молитву... Через два часа приходит к нему сам больной. "Где ты был?" – спрашивает его настоятель. "На колокольне", – отвечает больной. "Зачем же ты туда ходил?" – "Помысл сказал мне: иди на колокольню и соскочи оттуда". – "Отчего же ты не соскочил?" – "Я долго думал, а другой помысл говорил мне: как же ты соскочишь без благословения батюшки? Я думал, думал, да и сошел с колокольни".На прием светских лиц архимандрит был не ровен; редким удавалось понять его. Иногда он, как юродивый, бывало, раскричится, а иногда молчит, слова не дождешься, посетители не знают, как и уйти из гостиной. А зато, как разговорится, то слушал бы его не отходя несколько суток. Маленький Игнатий всегда торчал при нем и часто, по сыновней любви, делал ему замечания: "Зачем, батюшка, сказали то, или это? Вот и будут делать об Вас ложные заключения". А он, бывало, махнет рукой, говоря: "Я не светский человек, не умею рассчитывать", – пойдет к себе в кабинет и ляжет в угол, прибавив: "Вот мое место". И здесь-то он был истинный аскет, не отошел бы от него: речи его, как гусли, сладкозвучно услаждали ум и сердце. Еще говорит о. Игнатий Маленький, что в продолжение двадцати четырех лет он не помнит случая, чтобы о. архимандрит отказал в приеме братии: дверь его для всех была открыта, и он любил, чтобы приходили к нему. Отец Игнатий припоминает, как он в новоначалии надоедал своему старцу ежеминутным испрашиванием благословения, имея обычай не приступать без этого ни к какому делу. Бывало, в пятом часу утра послушник будит своего настоятеля, чтобы получить благословение идти к утрени, и о. архимандрит никогда не прекращал такого порядка и не отягощался им. Ему не нравилось, когда кто-либо из братий уклонялся от него или боялся его. Все ближайшие ученики всегда находились около него, как пчелы около матки. Он приучал их к чтению Св. Писания, часто приглашал к себе и заставлял читать, как бы нужное для него самого, и усматривал, кто как читает, с какою верою и любовью к слову Божию. Келейников своих он заставлял читать каждый день утреннее и вечернее правило. Многие из них ежедневно вечером приходили исповедовать грехи свои, не оставляя до другого дня никакого греховного помысла, и получали разрешительную молитву. Вследствие чего они были веселы и легки, как на крыльях летали. Старец не любил уныния и, если замечал в ком уныние, спрашивал причину и разбивал словом утешения, прибавляя: "Уныние не от Бога, исповедуй грех и будь весел". Ученики о. архимандрита Игнатия, в союзе любви между собою, ревновали о деле Божием: бывало, кто из богомольцев попросит отслужить молебен или панихиду, все стремятся без очереди исполнить, как можно лучше, так что сами монашествующие, проходя мимо, остановятся и слушают с наслаждением. Архимандрит Игнатий был широкой, возвышенной натуры, пылкий, восприимчивый, всему хорошему радовался, как младенец, и эта радость обыкновенно выражалась быстрым хождением, почти беганьем по залу и потиранием затылка. Когда в это время входили ученики, он не замечал их, продолжая бегать и непритворно радоваться. В таких же формах выражались у него и скорби, с тою разницею, что тогда потирал он не затылок, а лоб. Ученики в это время не смели входить, а смотрели в дверные щелки. :) Много приходилось о. архимандриту переносить оскорблений, тогда как сам он был необыкновенно добр и благожелателен к ближним. Он глубоко сочувствовал всякому доброму делу, а его грубо, невежественно оскорбляли, кто несправедливыми притязаниями по службе, кто дерзкими и лживыми порицаниями, – и все это делалось по бесовской зависти, незаслуженно. Тогда, взволнованный скорбию, он обвинял антихриста и его сотрудников; но вскоре успокаивался и, если оскорбление было велико, то удалялся в спальню, спускал густые занавеси на окнах, делал из кельи темницу и запирался на неделю и на две, объявляя себя больным. В такое время никто не входил к нему, он предавался молитве и плачу, до тех пор, пока не придет благодатное посещение свыше и не осенит его неизреченною радостию. Вот тогда-то и совершалось преображение из врагов во Ангелов светлых; об этом он сам выражается в своем "Плаче": "Я встречал врагов, ищущих головы моей, как Ангелов светлых". В таком настроении духа архимандрит Игнатий занимался сочинением своих поучений. После долгого затвора всегда являлись на столе поучительные его творения, и сам он выходил из своей темницы со светлым, необыкновенно радостным лицом. Он не скрывал своих творений от учеников: всегда, бывало, прочитает, не из тщеславия, а как будто для проверки. Весьма редкие понимали высокие душевные качества архимандрита: кроткий сердцем, простой, безмерно милостивый и любвеобильный, бывало, вспылит на минуту и гасит эту вспышку слезами покаяния. Архимандрит Игнатий был замечательно нестяжателен и несребролюбив; бывало, казначей принесет ему жалованье или долю по разделу братской кружки, – он и в руки не возьмет, и даже не сосчитает, а скажет казначею: "Положи, батенька, в налойчик", – и из этого налойчика брали келейники и расходовали по его распоряжению. Стол его был неприхотлив, он употреблял более растительную пищу и какие-либо кашицы, и то весьма умеренно, тогда как на вид он не представлял из себя постника или больного. Полный, румяный, он казался пользующимся совершенным здоровьем и, по мнению многих, изнеженным, а в сущности был изможден болезнями. В зимнее время он почти никуда не выходил; в кельях устроены были тройные рамы, в небольшой гостиной стояли две печи, так что здоровому человеку невыносимо было сидеть в ней, а он входил в эту гостиную в рясе, ваточном подряснике и в катанках на ногах. Келейники часто надоедали ему советами держать температуру попрохладнее, уверяя, что будет для него здоровее. Старец покорится, бывало, своим попечительным чадам и непременно простудится: "Ну вот, послушал вас и простудился, болен. Тело мое, истомленное болезнями, требует большего тепла". Уйдет и затворится в своей теплице – в спальне. Келейная его одежда была также незатейлива: мухояровый подрясник, не застегнутый на груди, на ногах катанки. Так и видишь его: ходит, бывало, по келье и потирает затылок или пишет у стола, или лежит в углу и читает книгу; вот постоянные занятия подвижника. Всегда приветливый, ласковый, в особенности со своими любимыми келейниками; он иногда шутил с ними и давал наименования каждому по его способностям. Из воспоминаний архимандрита Игнатия (Малышева), первого келейника Свт. Игнатия Брянчанинова

Весьма неблагодарными показываем мы себя перед Всещедрым Богом, когда, находясь по горло в воде благодати Его, и истаиваем от жажды: беспокоимся, и ропщем, и отчаиваемся, и, будучи почтены от Бога всеми благами, не разумеем того наподобие скотов несмысленных. Чего нам не дал Бог? И чего бы Он не хотел дать? Все мы имеем бытие по единой благости Его… По бытии же телесном получили пакибытие от рождения духовного, которым усыновлены и соединены в един дух с Духом Божиим. Находясь в поприще жизни, мы напутствованы всеми принадлежностями для тела и души. Для тела имеем пишу всякого рода, состоящую из животных, как то: скотов, птиц и рыб и многоразличных плодов земных, имеем воду для всего, имеем огонь также. Освещает нас и согревает солнце, светят луна и звезды. Имеем одежду и дом во упокоение наше. Все это с многим, против других, избытком имеем у себя в наличности. Для души же имеем, во-первых, разум и совесть, дарованные с рождением нашим, во-вторых, имеем благодать Духа, сочетанную и срасленною с душами нашими в таинстве от рождения. Имеем и открыто написанный закон Божий для всегдашнего напоминания нашего, притом бесчисленное множество имеем богодухновенных книг, питающих души наши и всякую добродетель. Имеем Церковь Святую, Матерь нашу со всеми, в потребу душ наших данными от Бога, таинствами. Имеем всегда и везде служителей тех таинств, имеем духоносных отцев, добрых благодетелей и советников в нужде. Вам, сверх того, даны еще и люди в служении и титло благородия. Все это имеете у себя теперь, как и прежде, а имеете не от себя, но Бог излил на вас все сии щедроты, яко чадолюбивый Отец – или без сравнения наипаче всякого в свете отца, и ничего за оные щедроты Свои не требуя ни от кого, точию одной любви и благодарности к Нему. Но где же благодарность ваша или моя? Где любовь? Вы непрестанно почти в гневе, в ропоте и уничижении людей бываете. Ежели вы не можете быть в трудных исправлениях добродетелей, то, по крайней мере, хотя бы истинствовали прямым себя укорением пред Богом и людьми, – что вы осыпаны щедротами Божиими кругом и находитесь так нечувствительны, что вместо благодарности за благодеяния Господни испущаете ропот, так, как будто ничего от Него никогда не получали и теперь находитесь без всего. Должно о всем благодарить Господа, праведно налагающего на нас труды к терпению, которое для нас выгоднее утешения, возвышающего душу. Из поучений прп. Моисея Оптинского

Ни одна книга, посвященная истории Русской Церкви в XX веке, не обойдется без упоминаний имени святителя Афанасия (Сахарова), епископа Ковровского, катакомбного архиерея, воссоединившегося с Московской Патриархией в 1945 году. Однако здесь мы будем говорить не об исторических событиях, в которых он участвовал, а о том, как святость существует в историческом времени. Тем более что речь здесь идет о XX веке, то есть почти о современности Икона священноисповедника Афанасия (Сахарова), епископа Ковровского. Икона написана в 2006 году для храма Покрова Пресвятыя Богородицы в Бутырском тюремном замке на пожертвования прихожан храма святителя Николая в Бирюлёво Почти современники Начало общецерковного почитания новомучеников и исповедников Российских дало нам совершенно уникальный опыт постижения святости. Еще совсем недавно нашу жизнь отделяли от земной жизни святых многие столетия. Эта временная дистанция лишала нас возможности, читая о раннехристианских мучениках, примерять их подвиги на себя. В житийных текстах мы искали моральный урок, наслаждались изысканностью стиля византийских агиографов, вычитывали исторические подробности. Мы не могли лишь одного: представить тот страх и ту боль, которую живой человек чувствовал, оказавшись на арене среди диких зверей. Читать житие как запись очевидца люди разучились давно, не одно столетие назад. Не случайно историки литературы писали о принципиальной абстрактности житий, отказе их авторов от конкретных исторических деталей. В свое время Д. С. Лихачев указывал на то, что авторы житий русских святых, повествуя о вполне конкретных событиях, стремились говорить описательно, не прибегая к современной им политической терминологии. Вместо «посадник» говорится «вельможа некий», «старейшина»; вместо «князь» — «властитель той земли». Из житий изгонялись имена эпизодических персонажей, заменяясь на описательное «муж един», «некая дева» и т. д. В практике Русской Церкви канонизация осуществлялась по прошествии значительного времени. Канонизация новомучеников и исповедников сделала невозможным уход от исторической конкретики. Новопрославленные святые являются для нас почти что современниками. Они ровесники наших бабушек или прабабушек, а значит, их жизнь принадлежит к тому времени, о котором мы знаем не только из книг, но и из рассказов старших. В этих житиях абстрактный «властитель граду» появиться не может. Не может хотя бы потому, что портреты этих властителей висели в школе, где учились наши родители. И дети в красных галстуках, потомками которых являемся мы с вами, вручали этим властителям цветы в годовщины революции. Незамеченная революция Отличие подхода историка от подхода составителя жития, агиографа, общеизвестно. Историк занимается описанием жизни, биографией, а агиограф — агиографией, то есть описанием святости. Небольшая дистанция, отделяющая наше время от времени новомучеников, дает возможность увидеть, чем одно отличается от другого. Сережа Сахаров родился в семье с традиционным провинциальным укладом. Ребенок охотно ходил в храм и очень любил торжественное архиерейское богослужение, а дома играл «в церковь», сооружая из материнского платка что-то вроде архиерейского облачения и изображая службу: кадил, благословлял и т. д. И уже в юности проявилась способность обходить, а быть может, и не замечать соблазнов времени. Очень показательными в этом отношении являются годы его учебы во Владимирской семинарии. О своей семинарской жизни святитель вспоминал очень тепло. Однако семинарский быт тех лет, как его реконструировал бы историк, выглядит отнюдь не идиллично. О Владимирской семинарии сохранились воспоминания митрополита Евлогия (Георгиевского), который служил в ней инспектором в 1895-1897 годах. «Я отнимал водку у семинаристов и строго им выговаривал, но без огласки. Когда в епархиальном общежитии сторожа, передвигая столы, обнаружили подделанную снизу полку (оттуда вывалилась охапка запрещенных книг), я дело расследовал в частном порядке. Бывало, вечером обходишь в туфлях дортуары и вдруг слышишь: «Ах, если бы я тебе туза подсунул!» Явно семинаристы потихоньку играют в карты. А я окликну их: «Да, да, хороший ход!» Смятение».В 1903 году, то есть в то время, когда там учился будущий святитель, в семинарии была создана подпольная ячейка Социал-демократической партии, распавшаяся после того, как один из ее организаторов погиб при неосторожном обращении со взрывчаткой. Летом 1905-го здесь проходил подпольный съезд учащихся семинарий. А в декабре того же года владимирские семинаристы объявили забастовку. Характерно, что Сергей Сахаров, на глазах которого происходили эти события, ничего не рассказывал о них. Создается впечатление, что общественная жизнь и политические страсти его особенно не интересовали. Вспоминая о семинарских годах, он чаще всего говорил об архиепископе Владимирском Николае (Налимове), строгом аскете, любителе и знатоке уставного богослужения. Остальное, как оказалось, прошло мимо и особого значения для него не имело.После семинарии была учеба в Московской духовной академии (здесь Сергей Сахаров принял монашеский постриг с именем Афанасий), преподавание, участие в работе Поместного собора, после которого иеромонах Афанасий вернулся во Владимирскую епархию. «А тюрьмы нам нечего бояться…» Архиереем он стал в 1921 году. Перед хиротонией будущего архипастыря вызывали в ГПУ и угрожали репрессиями в случае, если он согласится стать архиереем. Если до революции архиерейский жезл давал значительные социальные преимущества, то в 1920-е годы архиерейство не обещало ничего, кроме преследований и лишений. Первый раз святителя Афанасия арестовали всего через семь месяцев после хиротонии. По его собственным подсчетам, за годы архиерейства на кафедре он провел лишь 2 года, 9 месяцев и 2 дня, а «в узах и горьких работах» (т. е. в тюрьмах и ссылках) — 21 год, 11 месяцев и 12 дней. В Петушках святитель Афанасий прожил остаток своей жизни после возвращения из лагерей. Сохранился дом, где святитель скончался. Благочестивыми прихожанами этот дом превращен в небольшой музей. В комнате остались личные вещи: кровать, письменный стол, иконы, вышитые собственноручно святителем элементы облачения, деревянная панагия, вырезанная и расписанная им. О том, как жили заключенные, мы знаем достаточно много. Читая письма святителя Афанасия из лагерей и воспоминания людей, видевших его там, поражаешься какому-то органическому умению не замечать нечеловеческих бытовых условий, умению оставаться монахом, несмотря ни на что. Вот фрагмент из его письма, написанного в Таганской тюрьме, где он ожидал отправления в ссылку. «А вот я смотрю сейчас на заключенных за дело Христово епископов и пресвитеров, — писал он матери, — слышу о православных пастырях, в других тюрьмах находящихся, какое спокойствие и благодушие у всех. <…> А тюрьмы нам нечего бояться. Здесь лучше, чем на свободе, это я не преувеличивая говорю. Здесь истинная Православная Церковь. Мы здесь как бы взяты в изолятор во время эпидемии. Правда, некоторые стеснения испытываем. Но — а сколько у Вас скорбей. <…> Постоянное ожидание приглашения в гости, куда не хочется. <…> Попробуй тут устоять. А мы от всего этого почти гарантированы. И поэтому, когда я получаю соболезнования моему теперешнему положению, я очень смущаюсь. Тяжело положение тех православных, которые сейчас, оставаясь на свободе, несут знамя Православия. Помоги им, Господи». Его лагерные письма больше напоминают письма человека, отправившегося с паломническими целями в отдаленный монастырь. Вот как он описывает совершаемое на нарах Белбалтлага (1940) рождественское богослужение и мысленное посещение могил близких людей: «Ночью с некоторыми перерывами (засыпал… о горе мне ленивому…) совершил праздничное бдение. После него пошел славить Христа рождшагося и по родным могилкам, и по келиям здравствующих. И там и тут одно и то же пел: тропарь и кондак праздника, потом ектенью сугубую, изменяя только одно прошение, — и отпуст праздничный, после которого поздравлял и живых и усопших, «вси бо Тому живы суть». Как будто повидался со всеми и утешился молитвенным общением. И где только я не был… Начал, конечно, с могилки милой моей мамы, потом и у папы был, и у крестной, а затем пошел путешествовать по святой Руси, и первым делом в Петушки, потом Владимир, Москва, Ковров, Боголюбово, Собинка, Орехово, Сергиев, Романов-Борисоглебск, Ярославль, Рыбинск, Питер, потом по местам ссылки — Кемь, Усть-Сысольск, Туруханск, Енисейск, Красноярск…» И в качестве комментария к этой «рождественской картинке» можно добавить, что это письмо написано 51-летним человеком с больным сердцем, задыхающимся при ходьбе, которому ежедневно приходилось совершать пятикилометровый путь до рабочего места, а сама работа заключалась в разгрузке дров, переносе только что сваленных деревьев, уборке снега и т. д. Никакие предметы, имеющие отношение к церковной жизни, в этом лагере не допускались. Отбирались не только книги, но и, например, полученное в посылке крашеное пасхальное яичко. Несмотря на официальное разрешение находящимся в заключении священнослужителям сохранять длинные волосы, владыка подвергался насильственной стрижке. В некоторых лагерях разрешалось иметь книги. Сохранился рассказ Е. В. Апушкиной о приезде иеромонаха Иеракса (Бочарова) в Мариинские лагеря (1944): «Дверь открылась. Послышался стук костяшек «козла», мат и блатной жаргон. В воздухе стоял сплошной синий табачный дым. Стрелок подтолкнул о. Иеракса и указал ему на какое-то место на нарах. Дверь захлопнулась. Оглушенный, отец Иеракс стоял у порога. Кто-то сказал ему: «Вон туда проходи!» Пойдя по указанному направлению, он остановился при неожиданном зрелище. На нижних нарах, подвернув ноги калачиком, кругом обложенный книгами, сидел владыка Афанасий. Подняв глаза и увидев отца Иеракса, которого давно знал, владыка нисколько не удивился, не поздоровался, а просто сказал: «Читай! Глас такой-то, тропарь такой-то!» — «Да разве здесь можно?» — «Можно, можно! Читай!» И отец Иеракс стал помогать владыке продолжать начатую службу, и вместе с тем с него соскочила вся тревога, все тяжелое, что только что давило душу». «Молитва всех вас спасет…» Последние годы жизни святитель жил на покое в подмосковных Петушках. В реабилитации ему было отказано. В хрущевские времена реабилитировали в первую очередь бывших советских и партийных функционеров, арестованных во время партийных чисток. Служители церкви по-прежнему оставались врагами, в правильности осуждения которых власти не сомневались. В 1958 году прокурор Владимирской области писал, что, поскольку более 30 лет назад епископ Афанасий не скрывал, что у него как «человека верующего и служителя церкви нет и не может быть солидарности с воинственно безбожнической властью в вопросах его религиозного упования и религиозного служения», приговор был вынесен справедливо и оснований для реабилитации нет. Последние годы своей жизни владыке пришлось ограничиться келейным богослужением, в чем, впрочем, были и свои преимущества. И дело было не только в так огорчавшем епископа Афанасия повсеместном сокращении церковных служб. Только в собственной келье можно было, например, молиться перед аналойной иконой, на которой была изображена царская семья и патриарх Тихон, горячим почитателем которых был владыка. Только в пространстве, лишенном посторонних глаз и ушей, можно было каждый год 7 и 8 ноября (советские праздники, посвященные Октябрьской революции) проводить в строгом посте и молитве за Россию. Вынужденная изоляция святителя не была затвором. Он вел огромную переписку, к нему постоянно приезжали люди со своими вопросами и проблемами. Церковный историк М. Е. Губонин, навестивший епископа Афанасия в 1958 году, сравнивал владыку с епископами-изгнанниками времен Вселенских соборов. «Глядя на него, — писал Губонин, — представляешь себе наглядно ту отдаленную эпоху догматических и иконоборческих смут в Византии, когда отправленные в отдаленные ссылки молодые святители и монахи — ревнители чистоты Православия, забытые всеми — через десятилетия, как выходцы с того света, представали пред глазами новых поколений древними старцами, убеленными сединами и с трясущимися руками, но с несокрушимым сильным духом и по-прежнему пылающей пламенной верой в свои незыблемые убеждения, в жертву которым они с такой готовностью принесли всю свою тягостную изгнанническую жизнь». Святитель Афанасий умер 28 октября 1962 года. Его последние слова: «Молитва всех вас спасет». Его похоронили на Введенском кладбище Владимира, примыкавшем к опутанной колючей проволокой ограде Владимирской тюрьмы, в которой ему неоднократно приходилось бывать. Осенью 2000 года, после канонизации, мощи святителя были перенесены в Богородице-Рождественский монастырь, наместником которого он был в 1920 году. В течение долгого времени в помещении этого монастыря располагалось Владимирское ЧК. Крестный ход с мощами шел тем путем, по которому епископа Афанасия из тюрьмы водили на допросы. Право на анахронизм Здесь мы пытаемся говорить о святом, а не об исторической личности. Поэтому мы не пишем ни об участии святителя Афанасия в Поместном соборе 1917-1918 годов, ни о борьбе с обновленцами, ни об отделении от митрополита Сергия (Страгородского), а затем, после Отечественной войны, воссоединении с Московской Патриархией, ни о его многолетней работе над исправлением богослужебных книг. Нас интересует не роль личности в истории, а то, как святость побеждает время, а значит, и историю. Феномен новомучеников начал осознаваться лишь в 60-е годы XX века (в 1981году они были прославлены Русской Зарубежной Церковью, а в 2000-м — Московской Патриархией). А ведь впервые это слово появилось еще в документах Поместного собора 1917-1918 годов, когда ни один политический аналитик не смог бы предположить, каких масштабов достигнут гонения на Церковь. В 1918 году святитель Афанасий вместе с профессором Б. А. Тураевым составил по поручению Поместного собора «Службу всем святым, в земле Российской просиявшим», в которую вошли тропари, посвященные новомученикам: «О новых страстотерпцев! Подвиг противу злобы убо претерпеша, веру Христову яко щит пред учении мира сего держаще, и нам образ терпения и злострадания достойно являюще. О твердости и мужества полка мученик Христовых, за Христа убиенных! Тии бо Церковь Православную украсиша и в стране своей крови своя, яко семя веры даша и купно со всеми святыми достойно да почтутся». Когда писались эти тропари, большевистский разгром Русской Церкви только начинался, и почти никто не верил, что гонения будут идти по нарастающей. Историк, анализирующий тенденции эпохи, сказал бы, что события могли развиваться и по-другому. Но ведь святость — победа над временем, и святой гимнограф мог позволить себе то, что историк назвал бы анахронизмом. Источник и продолжение: Святитель Афанасий, епископ Ковровский,исповедник... http://www.pravmir.ru/kogda-vrem/ http://pda.sedmitza....ext/839472.html http://www.eparh33.r...i_Vladimirskoy/ http://pda.sedmitza....ext/839457.html Святитель Афанасий (Сахаров), епископ Ковровский,исповедник... http://www.sedmitza.ru/text/839500.html http://www.orthedu.r...pz/135113sv.htm http://www.vladkan.ru/gallery/17170401f.html Афанасий (Сахаров) — Википедия ... значения. Cвятитель Афанасий исповедник, епископКовровский http://media.tv-soyu...=3272&Itemid=36

Каждая моя поездка в Оптину Пустынь является особенной, моя душа как губка, впитывает благодать этого поистине святого места, мне всегда хочется вернуться сюда, но, к сожалению, часто бывать во святом монастыре не получается. Сердце замирает уже при въезде в Калужскую область, невероятно красивые могущественные леса окаймляют дорогу к обители. Столетние сосны устремляют свой взгляд к небу, к Богу, а небо, какое прелестное синее небо в этих местах! И всей этой красоте соответствует чудный воздух, легкие тут работают на полную мощность, да что говорить, все в этом месте особенное, живое, настоящее. Сюда постоянно хочется вернуться, потому как здесь все другое, душа в этом месте радуется, я чувствую себя тут самой собой, самую свою суть. Находиться в обители необыкновенно приятно и радостно. Забываются проблемы и заботы, можно насладиться духовным своим существом, ведь город убивает в нас Бога, а здесь можно восполнить эту утрату. Величественный вид открывается на подъезде к монастырю. При входе в монастырь виден великолепный ансамбль храмов, утопающий в зелени цветов, дополняют эту красоту чудесные лица людей: монахов, паломников, простых прихожан, эти лица навсегда остались в моей памяти, эти добрые чистые глаза, улыбки; эти люди излучают свет, свет чистоты, добра и милосердия. Они говорят удивительно умные, проникающие в самую глубь, слова, эти слова лечат, укрепляют дух, пробуждают желание правильного христианского бытия, чувствуешь себя частью огромной семьи, в которой все друг друга любят, и это прекрасно. Все храмы в Оптиной Пустыни чудно красивые, это Божии дома, приходя сюда, можно открыть душу Богу, побеседовать с Ним, получить помощь, соединиться с духовным естеством. В этом святом месте четко прослеживаются две параллели нашего существования: земного и небесного, могильные кресты напоминают нам о том, что эта жизнь закончится, и начнется совершенно иная жизнь, та, которую мы заслужили. Вид могилки не пугает, а заставляет задуматься, ведь мы делаем много разных вещей за день, но самое простое и очевидное действие, как задуматься, забываем сделать, если бы мы думали чаще, многого можно было избежать. Как же хороши цветочные клумбы в этом месте! Глаз от них не оторвать! А в этой зелени резвятся маленькие милые котята, все они резвые смешные и очень хорошенькие, все они замечательно живут: тепло, сыто и в любви и заботе. С ними по соседству живут голуби, прелестные создания. В большой светлой трапезной монастырская братия принимает паломников, всех тут согреют, накормят и полечат духовным добрым словом. В храме можно открыть Богу душу и насладиться знаменитым Оптинским напевом. Даже приехавший сюда неправославный человек не останется равнодушным. Дорога в скит - это прогулка по природе, словно входишь в картину, написаную тысячу лет назад, когда многое в этом мире было по-другому, а в Обители время имеет свое особое измерение. Вот и домик старца Амвросия показался из-за деревьев, чувствуется соприкосновение всей душой с чем-то очень важным и таким родным. Братия трудится, молится за спасение нас грешных в этом бренном мире, хочется остаться тут хоть на пару денечков. Батюшка Илий, духовное сердце Оптиной Пустыни, всегда и всем помогает, молитесь за него, братья и сестры, ведь огромный груз лежит на Его плечах, и несет его Он безропотно. Батюшка передает нам неимоверную благодать Божию, это бесценный нам подарок! Можно много рассказывать об этом чудном месте, но найдите в себе силы и приезжайте сюда! Вы никогда не сможете забыть это место, его будет помнить Ваша душа!

"В праздник вознесения Господня, 28 мая 1987 года, призренская духовная семинария, преподаватели и ученики, совершили однодневную экскурсию по монастырям Косова, приняв участие в освящении церкви и церковного колокола в селе Ливадже близ Липляна. Владыка произнес яркую проповедь. И словом, и тональностью речи он показал веру, которую имеют только святые. Я не запомнил все, что он говорил, т.к. был занят, но вот эту часть проповеди запомнил хорошо: «Строительство храмов было традицией наших предков. Но недостаточно только воздвигать материальные храмы. Построим и наш духовный храм! Если мы будем так поступать, то уподобимся нашим предкам. Их пример поможет найти ответ на вопрос о сегодняшних трудностях, в которых оказались мы, сербы. Проблема будет решена, если мы будем придерживаться евангельских принципов, и только так мы останемся людьми. Предкам нашим, которые побывали и в более тяжелых обстоятельствах, чем мы, это удавалось. Только поэтому мы и сохранили имя «сербы». Покажем нашу веру тогда, когда нам труднее всего. Вера в Бога есть непоколебимое убеждение в том, что Божий промысел и Его сильная рука вершат историю, что нет ничего, что было бы Ему неизвестно, что нет никого, кто был бы Им забыт». В конце Владыка сказал, что жизнь надо рассматривать в целом, а не только в ее земной части. Кто здесь отвергнет Христа, того Он не признает в вечности».

Воспоминания последнего келейника Святителя Игнатия Брянчанинова Василия (Павлова) Владыка мой! Отец мой! Учитель мой! Где ты? Куда ты скрылся? Я нигде не вижу тебя, нигде не нахожу тебя: ни на ложе, на котором истаявал ты в своих пламенных молитвах пред величием Божиим; ни у стола, за которым ты, движимый Божиим Духом, писал вдохновенные страницы; ни у аналоя, у которого часто стоял с воздетыми к небу руками, стоял в страхе и трепете, орошая ланиты теплыми слезами; ни на стуле сидящим и умиленно взирающим на икону Спасителя, как бы беседующим со Спасителем. Нигде не вижу, нигде не нахожу тебя. Не вижу, чтоб ты, склонив голову на руки свои, сидел как-бы в забытии в кабинете один, то погружаясь в какую-то таинственную думу, то исполняясь сетования, то радости небесной. Не слышу, чтобы ходил ты по келье твоей или читал что-либо; ничего подобного не слышу я. Умолкли стоны твои, замерли вопли, затихли рыдания и воздыхания: все заменилось тишиной могилы... Куда же ты ушел, где ты скрылся? Увы! ты умер: тело твое сокрылось на время в гробе, а крылатая душа твоя унеслась туда, где пребывали мысли и чувствования твои, где жило сердце твое: на небо. Там ты, там ты! Как хорошо тебе, Владыка мой! Ты блаженствуешь ныне, забыв все скорбное земное: все подвиги и труды, подъятые для неба. Ты стоишь пред неприступным величием Божества, у Незаходимого Света и сам исполнен света; ты насыщаешься непрестанно видением Бога, пылаешь, подобно Серафимам, любовию к Нему; сердце твое горит, тает, как воск, будучи палимо огнем – Богом.Владыка мой! Не забудь меня там, вспомни обо мне! Оставив здесь, на земле, не оставь на небе! Не оставь меня во время исхода моего из этой временной жизни! Когда душа моя будет разлучаться с этим бренным телом, когда, по причине многих грехов моих, обступят ее темные духи, – помоги мне в эту горькую годину избавиться от них, чтоб они не увлекли меня с собою в темницы ада. Надежда моя в эти грозные минуты – бесконечная Божия благость и твои молитвы. Я верую в твои молитвы, Владыка мой, потому что видел непорочные пути твои. Ни о чем ты так не заботился, ни к чему ты так не стремился, как к тому, чтоб угодить Господу; и днем, и ночью ты только и думал, только и помышлял лишь о том, как бы поближе прилепиться к Господу, как бы потеплее помолиться Ему, побольше поплакать пред Ним. Это влечение к Господу у тебя сделалось как бы нестерпимым. Ни в чем не находил ты такой отрады и успокоения, как в молитве и в плаче. После этого в лице твоем изображалось всегда что-то неземное. Бывало, подойдешь к тебе по какому-нибудь делу, станешь говорить, но ты не видишь, не слышишь меня: из глаз твоих светится что-то неземное, видится, что ты умом находишься не здесь, а где-то далеко. Ты и смотришь, и не видишь меня. И долго мне случалось стоять перед тобой и благоговейно любоваться этим состоянием; какая-то необъяснимая тишина веяла от тебя, и помысл греховный, который я пришел исповедовать тебе, далеко-далеко уходил от меня... **** Владыка, на Бабайках живя, никогда не ложился спать раздетым, и ночью он спал одетым, т.е. в сапогах и в подряснике: это для того, чтоб всегда быть готовым на дело Божие. Вставал он в шесть часов утра большею частью, выпивал две чашки чаю и затем молился; затем читал Евангелие, после этого писал сочинения или подписывал входящие и исходящие дела по монастырю, но это дело занимало времени весьма мало.В двенадцать часов дня он обыкновенно кушал; кушанье состояло, большею частью, из двух блюд: ухи и каши; это были самые излюбленные его кушанья. Вина на Бабайках никакого не пил Владыка, и у нас его не имелось в буфете; если требовалось иногда на случай приезда гостей, то это бралось от отца архимандрита Иустина. Часто мне приходилось слышать от Владыки следующие слова: "Ах, Васенька, как надо благодарить Господа за то, что Он привел нас в такое тихое пристанище". В три часа, после обеда Владыка опять пил чай, после чаю, с час или часа полтора я читал ему Евангелие или жития святых, или преподобного Дорофея: это собственно делалось для меня. Я занимался на Бабайках с мальчиками, учил их чтению Священного Писания, арифметике, грамматике, чистописанию и однажды, разгорячившись, ударил одного. Затем, разумеется, почувствовав, что это грешно, я пошел и сказал Владыке. Он на это мне сказал: "Ударь меня". Я ответил, что я этого сделать не могу; тогда он мне сказал: "А если ты меня не можешь ударить, как же ты ударил мальчика, который также создан по образу Божию?" Дней за пять до кончины, вечером, когда я брал от Владыки благословение на сон грядущий и, поклонившись, сказал: "Простите меня, Владыко, елико согреших", – он вдруг поклонился мне тоже в ноги и сказал: "Прости и меня, Васенька".

«Возле кельи о. Анатолия <Потапова> толпился народ, – пишет князь Н.Д.Жевахов, посетивший Оптину Пустынь почти накануне революции в связи со своим назначением на должность товарища обер-прокурора Святейшего Синода. – Там были преимущественно крестьяне, прибывшие из окрестных сел и соседних губерний. Они привели с собой своих больных и искалеченных детей и жаловались, что потратили без пользы много денег на лечение… Одна надежда на батюшку Анатолия, что вымолит у Господа здравие неповинным». С болью в сердце смотрел я на этих действительно неповинных, несчастных детей, с запущенными болезнями, горбатых, искалеченных, слепых… Все они были жертвами недосмотра родительского, все они росли без присмотра со стороны старших, являлись живым укором темноте, косности и невежеству деревни… В некотором отдалении от них стояла другая группа крестьян, человек восемнадцать, с зажженными свечами в руках. Они ждали «собороваться» и были одеты по-праздничному. Я был несколько удивлен, видя перед собой молодых и здоровых людей, и искал среди них больного. Но больных не было: все оказались здоровыми. Только позднее я узнал, что в Оптину ходили собороваться совершенно здоровые физически, но больные духом люди, придавленные горем, житейскими невзгодами, страдающие запоем… Глядя на эту массу верующего народа, я видел в ней одновременно сочетание грубого невежества и темноты с глубочайшей мудростью. Эти темные люди знали, где Истинный Врач душ и телес: они тянулись в монастырь, как в духовную лечебницу, и никогда их вера не посрамляла их, всегда они возвращались возрожденными, обновленными, закаленными молитвою и беседами со старцами. Вдруг толпа заволновалась; все бросились к дверям кельи. У порога показался о. Анатолий. Маленький, сгорбленный старичок, с удивительно юным лицом, чистыми, ясными детскими глазами, о. Анатолий чрезвычайно располагал к себе. Я давно уже знал батюшку и любил его. Он был воплощением любви, отличался удивительным смирением и кротостью, и беседы с ним буквально возрождали человека. Казалось, не было вопроса, который бы о. Анатолий не разрешил; не было положения, из которого этот старичок Божий не вывел бы своею опытною рукою заблудившихся в дебрях жизни, запутавшихся в сетях сатанинских… Это был воистину «старец», великий учитель жизни. При виде о. Анатолия толпа бросилась к нему за благословением, и старец медленно, протискиваясь сквозь толпу народа, направился к крестьянам, ожидавшим соборования, и приступил к таинству елеосвящения… Из книги И.М.Концевича «Оптина Пустынь и ее время»