Таблица лидеров

Всегда ты просишь, чтобы Господь даровал тебе смирение. Но ведь оно даром Господом не дается. Господь готов помогать человеку в приобретении смирения, как и во всем добром, но нужно, чтобы и сам человек заботился о себе. Сказано у святых отцев: «дай кровь и приими дух». Это значит: потрудись до пролития крови и получишь духовное дарование. А ты дарований духовных ищешь и просишь, а кровь тебе проливать жаль, т. е. все хочется тебе, чтобы тебя никто не трогал, не беспокоил. Да при спокойной жизни как же можно приобрести смирение? Ведь смирение состоит в том, когда человек видит себя худшим всех, не только людей, но и бессловесных животных, и даже самых духов злобы. И вот, когда люди тревожат тебя, ты видишь, что не терпишь сего и гневаешься на людей; то и поневоле будешь себя считать плохою. Или, например, осуждать будешь, подозревать других, опять поневоле будешь считать себя плохою. Если при этом будешь о плохоте своей и неисправности сожалеть, и укорять себя в неисправности, и искренно каяться в этом пред Богом и духовным отцом, то вот ты уже и на пути смирения. Одно тут нам кажется нехорошо, что и больно, и беспокойно, и неприятно. Это правда, зато для души полезно. Да еще скажу тебе, что нам кажется, — и для души то бесполезно. Все это с тобой так и бывает, потому что ты не понимаешь духовной жизни. Ведь и Господь путь в Царствие Небесное назвал узким путем. — Если ты добиваешься того, чтобы царствовать со Христом Господом, то посмотри на Него, как Он поступал с окружающими Его врагами: Иудою, Анною, Каиафою, книжниками и фарисеями, требовавшими Его смерти. Кажется, Он никому не жаловался, что враги Его несправедливо поступают с Ним, а во всех ужасных скорбях, наносимых Ему врагами Его, Он видел единственно волю Отца Своего Небесного, которой и решился следовать и следовал до последнего Своего издыхания, несмотря на то, что орудиями исполнения воли Отца Его были самые пребеззаконные люди. Он видел, что они действовали слепо, в неведении, и потому не ненавидел их, а молился: Отче, отпусти им: не ведят бо что творят (Лк. 23, 34). Смиряйся, и все дела твои пойдут. Из писем прп. Амвросия Оптинского

Отец Виталий отчаянно сигналил вот уже минут 10. Ему нужно было срочно уезжать на собрание благочиния, а какой-то громадный черный джип надежно «запер» его машину на парковке около дома. «Ну что за люди?! – мысленно возмущался отец Виталий – Придут, машину бросят, где попало, о людях совсем не думают! Ну что за безчинство?!» В мыслях он рисовал себе сугубо мужской разговор с владельцем джипа, которого представлял себе как такого же огромного обритого дядьку в черной кожаной куртке. «Ну, выйдет сейчас! Ну, я ему скажу!..» – кипел отец Виталий, безнадежно оглядывая двери подъездов – ни в одном из них не было ни намека на хоть какие-то признаки жизни. Тут наконец-то одна дверь звякнула пружиной и начала открываться. Отец Виталий вышел из машины, намереваясь высказать оппоненту все, что о нем думает. Дверь открылась и на крыльцо вышла … блондинка. Типичная представительница гламурного племени в обтягивающих черных джинсиках, в красной укороченной курточке с меховым воротником и меховыми же манжетами, деловито цокающая сапожками на шпильке. – Ну чё ты орешь, мужик? – с интонацией Верки Сердючки спросила она, покручивая на пальчике увесистый брелок. Накрашенные и явно наращенные ресничищи взметнулись вверх, как два павлиньих хвоста над какими-то неестественно зелеными кошачье-хищными глазками. Шиньон в виде длинного конского хвоста дерзко качнулся от плеча до плеча. – Ну, ты чё, подождать не можешь? Видишь, люди заняты! – Знаете ли, я тоже занят и тороплюсь по очень важным делам! – изо всех сил стараясь сдерживать эмоции, ответил отец Виталий блондинке, прошествовавшей мимо него. Блондинка открыла машину («Интересно, как она только управляется с такой громадиной?» – подумал отец Виталий) и стала рыться в салоне, выставив к собеседнику обтянутый джинсами тыл. – Торопится он... – продолжила монолог девушка – Чё те делать, мужик? – тут она, наконец, повернулась к отцу Виталию лицом. Несколько мгновений она смотрела на него, приоткрыв пухлые губки и хлопая своими гигантскими ресницами. – О, – наконец изрекла она – Поп, что ли? Ну все, день насмарку! – как-то достаточно равнодушно, больше для отца Виталия, чем для себя, сказала она и взобралась в свой автомобиль, на фоне которого смотрелась еще более хрупкой. Ручка с длинными малиновыми коготками захлопнула тяжелую дверь, через пару секунд заурчал мотор. Стекло водительской двери опустилось вниз и девушка весело крикнула: – Поп, ты отошел бы, что ли, а то ведь перееду и не замечу! Отец Виталий, кипя духом, сел в свою машину. Джип тяжело развернулся и медленно, но уверенно покатил к дороге. Отцу Виталию надо было ехать в ту же сторону. Но чтобы не плестись униженно за обидчицей, он дал небольшой крюк и выехал на дорогу с другой стороны. Отец Виталий за четыре года своего служения повидал уже много всяких-разных людей: верующих и не верующих, культурных и невоспитанных, интеллигентных и хамов. Но, пожалуй, никто из них не вводил его в состояние такой внутренней беспомощности и такого неудовлетворенного кипения, как эта блондинка. Не то, что весь день – вся неделя пошла наперекосяк. Чем бы батюшка не занимался, у него из головы не выходила эта меховая блондинка на шпильках. Ее танково-спокойное хамство напрочь выбило его из того благодушно-благочестивого состояния, в котором он пребывал уже достаточно долгое время. И, если сказать откровенно, отец Виталий уже давно думал, что никто и ничто не выведет его из этого блаженного состояния душевного равновесия. А тут – на тебе! Унизила какая-то крашеная пустышка, да так, что батюшка никак не мог найти себе место. Был бы мужик – было бы проще. В конце-концов, с мужиком можно выяснив суть да дело, похлопать друг друга по плечу и на этом конфликт был бы исчерпан. А тут – девчонка. По-мужски с ней никак не разобраться, а у той, получается, все руки развязаны. И не ответишь, как хотелось бы, – сразу крик пойдет, что поп, а беззащитных девушек оскорбляет. Матушка заметила нелады с душевным спокойствием мужа. Батюшка от всей души нажаловался ей на блондинку. – Да ладно тебе на таких-то внимание обращать, – ответила матушка – Неверующая, что с неё взять? И, судя по всему, не очень умная. – Это точно, – согласился отец Виталий – взятки-гладки, была бы умная, так себя бы не вела. Отец Виталий начал было успокаиваться, как жизнь преподнесла ему еще один сюрприз. Как нарочно, он стал теперь постоянно сталкиваться с блондинкой во дворе. Та как будто специально поджидала его. И, как нарочно, старалась досадить батюшке. Если они встречались в дверях подъезда, то блондинка первая делала шаг навстречу, и отцу Виталию приходилось сторониться, чтобы пропустить ее, да еще и дверь придерживать, пока эта красавица не продефилирует мимо. Если отец Виталий ставил под окном маши-ну, то непременно тут же, словно ниоткуда, появлялся большой черный джип и так притирался к его «шкоде», что батюшке приходилось проявлять чудеса маневрирования, чтобы не задеть дорогого «соседа» и не попасть на деньги за царапины на бампере или капоте. Жизнь отца Виталия превратилась в одну сплошную мысленную войну с блондинкой. Даже тематика его проповедей изменилась. Если раньше батюшка больше говорил о терпении и смирении, то теперь на проповедях он клеймил позором бесстыдных женщин, покрывающих лицо слоями штукатурки и носящих искусственные волосы, чтобы уловлять в свои сети богатых мужчин и обеспечивать себе безбедную жизнь своим бесстыдным поведением. Он и сам понимал, что так просто изливает свою бессильную злобу на блондинку. Но ничего не мог с собой поделать. Даже поехав на исповедь к духовнику, он пожаловался на такие смутительные обстоятельства жизни, чего прежде никогда не делал. – А что бы ты сказал, если бы к тебе на исповедь пришел бы твой прихожанин и ожаловался на такую ситуацию? – спросил духовник. Отец Виталий вздохнул. Что бы он сказал? Понятно, что – терпи, смиряйся, молись… Впервые в жизни он понял, как порой нелегко, да что там – откровенно тяжело исполнять заповеди и не то что любить – хотя бы не ненавидеть ближнего. – Я бы сказал, что надо терпеть, – ответил отец Виталий. Духовник развел руками. – Я такой же священник, как и ты. Заповеди у нас у всех одни и те же. Что я могу тебе сказать? Ты сам все знаешь. «Знать-то знаю, – думал отец Виталий по дороге домой – Да что мне делать с этим знанием? Как исповедовать, так совесть мучает. Людей учу, а сам врага своего простить не могу. И ненавижу его. В отпуск, что ли, попроситься? Уехать на недельку в деревню к отцу Сергию. Отвлечься. Рыбку половить, помолиться в тишине…» Но уехать в деревню ему не довелось. Отец Сергий, его однокашник по семинарии, позвонил буквально на следующий день и сообщил, что приедет с матушкой на пару деньков повидаться. Отец Виталий был несказанно рад. Он взбодрился и даже почувствовал какое-то превосходство над блондинкой, по-прежнему занимавшей его ум, и по-прежнему отравлявшей ему жизнь. В первый же вечер матушки оставили мужей одних на кухне, чтобы те могли расслабиться и поговорить «о своем, о мужском», а сами уединились в комнате, где принялись обсуждать сугубо свои, женские, проблемы. За чаем беседа текла сама собою, дошло дело и до жалоб отца Виталия на блондинку. – С женщинами не связывайся! – нравоучительно сказал отец Сергий – Она тебя потом со свету сживет. Ты ей слово – она тебе двадцать пять. И каждое из этих двадцати пяти будет пропитано таким ядом, что мухи на лету будут дохнуть. – Да вот, стараюсь не обращать внимания, а не получается, – сетовал отец Виталий. – Забудь ты про нее! Еще мозги свои на нее тратить. Таких, знаешь, сколько на белом свете? Из-за каждой переживать – себя не хватит. Забудь и расслабься! Ты мне лучше расскажи, как там отец диакон перед Владыкой опарафинился. А то слухи какие-то ходят, я толком ничего и не знаю. И отец Виталий стал рассказывать другу смешной до неприличия случай, произошедший на архиерейской службе пару недель назад, из-за которого теперь бедный отец диакон боится даже в храм заходить. Утром отец Виталий проснулся бодрым и отдохнувшим. Все было хорошо и жизнь была прекрасной. Горизонт был светел и чист, и никакие блондинки не портили его своим присутствием. Отец Сергий потащил его вместе с матушками погулять в городской парк, а потом был замечательный обед и опять милые, ни к чему не обязывающие разговоры. Ближе к вечеру гости собрались в обратный путь. Отец Виталий с матушкой и двухлетним сынком Феденькой вышли их проводить. – Отца Георгия давно видел? – спросил отец Виталий. – Давно, месяца три, наверное. Как на Пасху повидались, так и все. Звонил он тут как-то, приглашал. – Поедешь? – спросил отец Виталий. – Да вот на Всенощную, наверное, поеду, – ответил отец Сергий. И собеседники разом замолчали, потому что в разговор вклинился странный, угрожающий рев, которого здесь никак не должно было быть. Несколько мгновений они смотрели друг на друга, словно надеялись, что тот, второй, объяснит, в чем дело. За их спинами медленно проехал большой черный джип, но звук этот исходил не от него. И тут в тихий двор ворвалась смерть. Она неслась на людей в образе огромного многотонного грузовика, неизвестно откуда взявшегося здесь, в тихом провинциальном дворе. Священники молча смотрели на стремительно приближающийся КАМАЗ. Отлетела в сторону урна, выдранная из земли скамейка подлетела вверх метра на два. «Зацепит или нет?» – успел подумать отец Виталий, мысленно прикидывая возможную траекторию движения машины. И тут что-то светленькое мелькнуло на дорожке. Феденька выбежал на асфальт за укатившимся мячиком. Ни отец Сергий, ни отец Виталий, ни обе матушки не успели даже понять и сообразить, что надо сделать, чтобы спасти ребенка, да, наверное, и не успели бы ничего сделать. Их опередил тот самый джип, который секунду назад проехал мимо. Они увидели, что машина, взревев мотором, резко рванула вперед прямо в лоб КАМАЗу. Оглушительный грохот, страшный, рвущий нервы скрежет металла, звук лопающихся стекол – все это свершилось мгновенно. Обломки попадали на землю. Асфальт был покрыт слоем осколков от фар. Куски бампера, решетки, еще чего-то усеяли все вокруг. А затем наступила звенящая тишина, которую не смогла нарушить даже стая голубей, испуганно вспорхнувшая с крыши и тут же усевшаяся на другую крышу. И посреди всего этого хаоса стоял Феденька и ковырял пальцем в носу. С недоумением смотрел она груду металла, в которую превратился джип, а потом оглянулся на родителей, словно спрашивая, что же такое тут произошло? Первой очнулась матушка отца Сергия. Она бросилась к мальчику и на руках вынесла его из кучи осколков. Матушка отца Виталия лежала в обмороке. К машинам бежали картежники – выручать людей. КАМАЗ открыли сразу и вытащили на асфальт мертвое тело водителя. Судя по вмятине на лобовом стекле, он погиб от удара головой об него. А двери джипа, смятые и вдавленные, открыть не удавалось. За темными стеклами не было возможно ничего разглядеть. Джип «ушел» в грузовик по самое лобовое стекло. Кто-то из местных автомобилистов поливал джип из огнетушителя – на всякий случай. Спасатели и две «скорых» подъехали через 20 минут. Джип пришлось резать, чтобы извлечь из него водителя. Подъехали гаишники, стали опрашивать свидетелей. Мало кто чего мог сказать, все сходились в одном – во двор влетел неуправляемый КАМАЗ и врезался в джип. – Да, ему тут и деваться-то некуда, – согласился один из гаишников, оглядев двор. – Не так все было, – вдруг раздался голос старика Михалыча. Он подошел к гаишникам, дымя своей вечной цигаркой. – Я все видел, я вон тама сидел, – показал он рукой на свою голубятню. – Что Вы видели? – спросил гаишник, покосившись на смрадный окурок. – Да джип-то энтот, он ехал просто так, когда КАМАЗ-то выскочил. Он, может, и свернул бы куда, а вон сюда, хотя бы, – дед Михалыч кивнул на проулочек – Ведь когда КАМАЗ-то выехал, джип-то вот здесь как раз и был. Да тут вон какое дело-то… Ребятенок ихний на дорогу выскочил. И джип-то, он вперед-то и рванул, чтобы, значит, ребятенка-то спасти. А иначе – как его остановишь-то, махину такую? – То есть, водитель джипа пошел на лобовое столкновение, чтобы спасти ребенка? – чуть помолчав, спросил гаишник. – Так и есть, – кивнул дед – С чего бы ему иначе голову-то свою подставлять? Время у него было, мог он отъехать, да вот, дите пожалел. А себя, значицца, парень подставил. Люди молчали. Дед Михей открыл всем такую простую и страшную правду о том, кого сейчас болгарками вырезали из смятого автомобиля. – Открывай, открывай! – раздались команды со стороны спасателей – Держи, держи! Толя, прими сюда! Руку, руку осторожней! Из прорезанной дыры в боку джипа трое мужчин вытаскивали тело водителя. Отец Виталий подбежал к спасателям: – Как он? – Не он – она! – ответил спасатель. Отец Виталий никак не мог увидеть лица водительницы – на носилках все было красным и имело вид чего угодно, только не человеческого тела. «Кто же это сделал такое? – лихорадочно думал отец Виталий – Она же Федьку моего спасла… Надо хоть имя узнать, за кого молиться…» Вдруг под ноги ему упало что-то странное. Он посмотрел вниз. На асфальте лежал хорошо знакомый ему блондинистый конский хвост. Только теперь он не сверкал на солнце своим синтетическим блеском, а валялся грязный, в кровавых пятнах, похожий на мертвое лохматое животное. Оставив на попечение тещи спящую после инъекции успокоительного матушку и так ничего и не понявшего Федю, отец Виталий вечером поехал в больницу. – К вам сегодня привозили девушку после ДТП? – спросил он у медсестры. – Карпова, что ли? – Да я и не знаю, – ответил отец Виталий. Медсестра подозрительно посмотрела на него: – А Вы ей кто? Отец Виталий смутился. Кто он ей? Никто. Еще меньше, чем никто. Он ей враг. – Мы посторонним информацию не даем! – металлическим голосом отрезала медсестра и уткнулась в какую-то книгу. Отец Виталий пошел по коридору к выходу, обдумывая, как бы разведать о состоянии этой Карповой, в один миг ставшей для него такой близкой и родной. Вдруг прямо на него из какой-то двери выскочил молодой мужчина в медицинском халате. «Хирург-травматолог» – успел прочитать на бейдже отец Виталий. – Извините, Вы не могли бы сказать, как состояние девушки, которая после ДТП? Карпова. – Карпова? Она прооперирована, сейчас без сознания в реанимации. Звоните по телефону, Вам скажут, если она очнется, – оттараторил хирург и умчался куда-то вниз. Всю следующую неделю отец Виталий ходил в больницу. Карпова так и не приходила в себя. По нескольку раз на дню батюшка молился о здравии рабы Божией, имя же которой Господь знает. Он упрямо вынимал частицы за неё, возносил сугубую молитву и продолжал звонить в больницу, каждый раз надеясь, что Карпова пришла в себя. Отец Виталий хотел сказать ей что-то очень-очень важное, что рвалось у него из сердца. Наконец, в среду вечером, ему сказали, что Карпова пришла в себя. Бросив все дела, отец Виталий помчался в больницу. Едва поднявшись на второй этаж, он столкнулся с тем же хирургом, которого видел здесь в первый день. – Извините, Вы могли бы мне сказать, как состояние Карповой? – спросил батюшка. –Понимаете, мы даем информацию только родственникам, – ответил хирург. – Мне очень нужно, – попросил отец Виталий – Понимаете, она моего ребенка спасла. –А, слышал что-то… Пошла в лобовое, чтобы грузовик остановить… Понятно теперь… К сожалению, ничего утешительного сказать Вам не могу. Мы ведь ее буквально по кускам собрали. Одних переломов семь, и все тяжелые. С такими травмами обычно не живут. А если и выживают – до конца жизни прикованы к постели. Молодая, может, выкарабкается. – А можно мне увидеть её? Врач окинул священника взглядом. – Ну, вон халат висит – возьмите, – со вздохом сказал он – Я Вас провожу. И никому ни слова. Отец Виталий вошел в палату. На кровати лежало нечто, все в бинтах и на растяжках. Краем глаза он заметил на спинке кровати картонку: Карпова Анна Алексеевна, 1985 г.р. Батюшка подставил стул к кровати, сел на него и наклонился над девушкой. Лицо её было страшное, багрово-синее, распухшее. Девушка приоткрыла глаза. Глаза у неё были обычные, серые. Не было в них ни наглости, ни хищности. Обычные девчачьи глаза. – Это Вы? – тихо спросила она. – Да. Я хочу поблагодарить Вас. Если я могу как-то помочь Вам, скажите. – Как Ваш малыш? – спросила Аня. – С ним все в порядке. Он ничего не понял. Если бы не Вы… – Ничего, – ответила Аня. Наступила тишина, в которой попискивал какой-то прибор. – Вы, правда, священник? – спросила Аня. – Да, я священник. – Вы можете отпустить мне грехи? А то мне страшно. – Не бойтесь. Вы хотите исповедоваться? – Да, наверное. Я не знаю, как это называется. – Это называется исповедь, – отец Виталий спешно набросил епитрахиль – Говорите мне все, что хотите сказать. Я Вас слушаю очень внимательно. – Я меняла очень много мужчин, – сказала Аня после секундной паузы, – Я знаю, что это плохо, – она чуть помолчала. – Еще я курила. Отец Виталий внимательно слушал исповедь Ани. Она называла свои грехи спокойно, без слезливых истерик, без оправданий, без желания хоть как-то выгородить себя. Если бы батюшка не знал, кто она, то мог бы подумать, что перед ним глубоко верующий, церковный, опытный в исповеди человек. Такие исповеди нечасто приходилось принимать ему на приходе – его бабушки и тетушки обычно начинали покаяние с жалоб на ближних, на здоровье, с рассуждений, кто «правее»… Либо это было непробиваемое «живу, как все». Аня замолчала. Отец Виталий посмотрел на нее – она лежала с закрытыми глазами. Батюшка хотел уже было позвать сестру, но девушка опять открыла глаза. Было видно, что она очень утомлена. – Все? – спросил отец Виталий. – Я не знаю, что еще сказать, – ответила Аня. Священник набросил ей на голову епитрахиль и прочитал разрешительную. Некоторое время они оба молчали. Потом Аня с беспокойством спросила: – Как Вы думаете – Бог простит меня? – Конечно, простит, – ответил батюшка – Он не отвергает идущих к Нему. Тут Аня улыбнулась вымученной страдальческой улыбкой. – Мне стало лучше, – тихо сказала она и закрыла глаза. Тишина палаты разрушилась от резкого звонка. В палату вбежала медсестра, потом двое врачей, началась суматоха, отчаянные крики «Адреналин!». Отец Виталий вышел из палаты и сел в коридоре на стул. Он думал о Вечности, о смысле жизни, о людях. От мыслей его заставила очнуться вдруг наступившая тишина. Двери палаты широко раскрыли и на каталке в коридор вывезли что-то, закрытое простыней. Отец Виталий встал, провожая взглядом каталку. «Я же не попросил у нее прощения!» – с отчаянием вспомнил он. Через два года у отца Виталия родилась дочка. Девочку назвали Аней.

http://dl.dropbox.com/u/14810178/605660a16376.mp3 о. Василий... Очень много всего хотелось бы написать и рассказать про Батюшку в этот день. День его рождения. Но после многочисленных неудачных попыток изложить хотя бы один из тех случаев, когда он меня поднимал во времена, когда, как мне казалось, уже встать невозможно, мне на ум пришел отрывок из интервью, которое он дал перед смертью: "- И все это несказанно? - Несказанно, потому что как рассказать о том, как действует Бог? Это невозможно." Наверно, это и есть объяснение тому, что все попытки оказались неудачными)))

Мы должны быть уверены, что Промысл Божий всегда о нас промышляет и устрояет к пользе, хотя и противными нам случаями. С желанием тебе мира и спасения скажу тебе по сердцу: не должно столь много беспокоиться об участи родных, но более в терпении души возлагаться на Господа, тем паче, что такая привязанность бедственна для сердца, чужда преданности Вышнего, так и потому, что все случаи не суть слепые, но водимые Провидением Мироправителя. Сколько бы мы чувствительны не были, но никогда столько не можем сострадать о ближних, как Творец наш, чем же мы чувствительнее к какому предмету, тем слепее в рассудке о нем, а для того-то наиболее и должно священно вручать себя и ближних наших Промыслу Отца Небесного, - быть как можно умереннее, не допускать сердца до безмерного и безрассудного огорчения. О них, посильно соболезнуя, говорить в душе своей: «воля Господня да будет» и возвергать печали на Господа, а себя стараться направлять о Господе. - Дорожи временем: оно невозвратно, внимай более себе, да состоит в сем твой подвиг! Священное же Писание показывает нам, что Промысл Божий нами управляет, из коих один текст приведу в доказательство. Господь глаголет в книге пророка Исаии: "Еда забудет жена отроча свое, еже не помиловати исчадие чрева своего, аще же и забудет сих жена, но Аз не забуду тебе» (Ис. 49:15). Мы не можем отвратить от тебя руки Божией, но ты можешь умилостивить Бога, когда начнешь идти путем христианским, и сначала хоть скорби, но о том, что не перенесла оскорбление, а не о том, что оскорблена, - на сие устроение призрит Бог и будет надежда к исправлению. Вручай себя и ближних Промыслу Отца Небеснаго: будь умереннее и не допускай сердца до безмерного и безрассудного огорчения. Из писем прп. Льва Оптинского

Основание всего закона Божия — любовь к Богу и ближним. Старайтесь возлюбить Господа. Как достичь этого? Он Сам сказал об этом: "Имеяй заповеди Моя и соблюдай их, той есту любяй Мя..." (Ин. 14, 21). Итак, по слову Самого Господа, путь к Нему, к Божественной любви один — исполнение заповедей Его, о которых Он, в свою очередь, говорит: "Заповеди Моя не тяжки суть". Заповеди эти все знают, каждый день они читаются или поются на Божественной литургии: блажени кротции; блажени милостивии и др. (Мф. 5, 3–12). Иная скажет: "Этой заповеди я соблюсти не могу, так как у меня нет средств на милостыню". Нет, и такая может исполнить заповедь о милости, и она может подать если не материальную, так духовную милостыню. Спросите: как же это? А вот как: тебя оскорбила такая-то или такой-то — прости его, вот и будет духовная милостыня. — Нет, я этого не могу! Разве можно простить такое ужасное оскорбление? Да я как вспомню о нем, так готова растерзать того, кто нанес мне его, а вы говорите: "Прости". — Так не можешь простить? — Не могу! — А простить-то надо! Сил не хватает? Так проси у Бога. Обратись к Нему и скажи: "Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешную, и помоги мне простить". Скажи раз, другой, третий... — И что же будет? — Сама на опыте узнаешь — простишь обидчика. Другая говорит: — Вот та-то пронесла мое имя, яко зло, перед людьми, такого наговорила, чего никогда и не было, проходу мне не дает колкостями и насмешками. — А ты молчи, не отвечай ничего, потерпи. — А разве это можно стерпеть? — Не можешь? Опять обратись к Господу: "Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешную, помоги мне стерпеть". Попробуй так просить и на опыте увидишь, что из этого выйдет. И так во всяком трудном положении обращайся к Господу — и поможет. Исполняй заповеди Его и проси Его помощи. Беда, если кто понадеется на свои силы и вздумает сам, не прибегая к Божественной помощи, исполнять заповеди, кто вздумает обойтись без смирения. Две добродетели необходимы в деле спасения: одна — любовь, другая — смирение. Без этих двух не только умная молитва, но и само спасение невозможно. Ведь вот Толстой, как он ужасно кончил, а раньше был религиозный человек, молебны заказывал, молился со слезами, все, казалось, было, одного не было — смирения. Любил осуждать других, не умел прощать людских недостатков. Не мог он переделать себя и плохо кончил. Надо себя недостойнее всех считать — вот верный и единственный путь к спасению, и еще — исполнение заповедей Господних. О них Господь сказал, что они "не тяжки суть", но своими силами нам их не выполнить, надо просить помощи у Господа — и даст. Кажется, просто. Просто, но сложно. Помолимся Ему, да просветит и укрепит Он нас в любви Своей. Из бесед прп. Варсонофия Оптинского

Моя третья Пасха.. Как ни странно это звучит, но это была моя первая настоящая Пасха. Опишу "в трех словах": Когда была первый раз на Пасхальной службе - все ждала когда же она кончится, ничего не понимая и не желая особо вникать в то, что поют, просто потому что "надо" было находиться. Во второй раз я была уже более сознательнее, было уже интересно как проходит служба, что да как происходит. (Естественно ни о какой молитве наверное и речи не могло быть, да и скажи мне об этом лет пять назад - я вообще бы не поверила - это точно!) Но вот третью Пасху я уже ждала. "Ждала" - это даже не то слово, я "жаждала"! Мне так хотелось, чтобы скорее наступила Пасха, наверное с начала Поста или даже раньше. И конечно это ожидание не могло не омрачаться "со стороны" вплоть до последнего дня, пока я "не сбежала на другую сторону" Как ни странно, даже когда я была далека от веры - Пасха была моим любимым праздником, пусть даже и несколько по иным причинам, по обыкновенным мирским соображениям. Потом умер папа.. Прямо в Страстную пятницу. И хотя я была еще ребенком, но хорошо это помню. Помню его последние минуты жизни, помню как его "откачивали".. Помню как на отпевании все время пели "Христос воскресе.." , причём так часто, что как раз в тот момент уже и запомнила этот тропарь, даже не нужно было специально учить слова.)) Вот только потом долго не могла избавиться от этих воспоминаний, и при слышании в очередной раз этого тропаря - опять возникала перед глазами одна и та же картина. Много лет. Даже по началу был страх перед очередной Пасхой, страх потерять кого-то еще. Со временем страх прошел, и Пасха снова стала любимым праздником, опять-таки по мирским причинам. Но теперь.. теперь все было по-другому.. я не буду это описывать. (Хотя я и так долго думала стоит ли это всё писать, но потом все-таки решила оставить.) Теперь я на многое смотрю иначе, многое хотелось бы изменить в жизни и много еще предстоит потрудиться над собой. Но знаю одно: без помощи Божьей мы все равно ничего не сможем сделать. И чтобы с нами не происходило - во всем есть "особый Промысел Божий, непрестанно пекущийся о нашем душевном спасении". И как бы трудно временами не было - Господь в эти минуты особенно близок. И всегда готов дать нам в несколько раз больше. Больше того, что мы заслуживаем на самом деле. И знает в какое время это лучше всего сделать. Господь забрал родного отца - но даровал духовного. Я никогда не знала, что значит настоящая семья - и вот Господь показал. Причем именно в тот момент, когда уже не ждешь, когда уже теряешь веру в людей, и кажется что вокруг тебя действительно, как выразилась одна знакомая, всё искусственное, фальшивое - и вот тебе такой резкий контраст! )). Я даже не знала что такое бывает! Думала что это уже давно всё забыто и можно только где-нибудь об этом прочитать в книжках. Оказалось всё совсем по-другому.. Мы очень часто ошибаемся в своих суждениях, но хорошо хотя бы если вообще это осознаем.. Христос Воскресе!

Беседа на Святой Литургии в день Святого Иоанна Дамаскина, в Патриаршьей капелле Святого Симеона Мироточивого "За Ним следовало множество народа, и теснили Его. Одна женщина, которая страдала кровотечением двенадцать лет, много потерпела от многих врачей, истощила все, что было у ней, и не получила никакой пользы, но пришла еще в худшее состояние, - услышав об Иисусе, подошла сзади в народе и прикоснулась к одежде Его, ибо говорила: если хотя к одежде Его прикоснусь, то выздоровею. И тотчас иссяк у ней источник крови, и она ощутила в теле, что исцелена от болезни. В то же время Иисус, почувствовав Сам в Себе, что вышла из Него сила, обратился в народе и сказал: кто прикоснулся к Моей одежде? Ученики сказали Ему: Ты видишь, что народ теснит Тебя, и говоришь: кто прикоснулся ко Мне? Но Он смотрел вокруг, чтобы видеть ту, которая сделала это. Женщина в страхе и трепете, зная, что с нею произошло, подошла, пала пред Ним и сказала Ему всю истину. Он же сказал ей: дщерь! вера твоя спасла тебя; иди в мире и будь здорова от болезни твоей. Когда Он еще говорил сие, приходят от начальника синагоги и говорят: дочь твоя умерла; что еще утруждаешь Учителя? Но Иисус, услышав сии слова, тотчас говорит начальнику синагоги: не бойся, только веруй. И не позволил никому следовать за Собою, кроме Петра, Иакова и Иоанна, брата Иакова. Приходит в дом начальника синагоги и видит смятение и плачущих и вопиющих громко. И, войдя, говорит им: что смущаетесь и плачете? девица не умерла, но спит. И смеялись над Ним. Но Он, выслав всех, берет с Собою отца и мать девицы и бывших с Ним и входит туда, где девица лежала. И, взяв девицу за руку, говорит ей: "талифа куми ", что значит: девица, тебе говорю, встань. И девица тотчас встала и начала ходить, ибо была лет двенадцати. Видевшие пришли в великое изумление. И Он строго приказал им, чтобы никто об этом не знал, и сказал, чтобы дали ей есть". (Марк 5, 24-43; Зач,21). В этом отрывке мы видим силу веры, на примере с женщиной, которая столько лет была больна. Если хотя бы к одежде Его прикоснусь, говорит она, то выздоровею... И Господь ощутил силу, выходящую из Него. Сила Божья - это то, что излечивает и сейчас, и всегда. На эту великую веру женщины: "если хотя бы к одежде прикоснусь, то выздоровею", нужно обратить внимание, чтобы и у нас была такая вера, чтобы мы не боялись ничего, кроме греха, и по-настоящему боялись Бога из-за греха, потому что каждый грех - это грех по отношению к Богу. И еще напомню о том, что вы слышали из отрывка, который был прочитан, где апостол называет Святую Богородицу женщиной. Перед законом и людьми она была женщиной, супругой святого Иосифа, но только перед иконой. На самом деле она была обручена с ним потому, что у евреев это считалось браком, а по словам Святого Иоанна Дамаскина, праздник которого мы сегодня отмечаем, это было нужно для того, чтобы ввести в заблуждение дьявола, который со слов пророка Исаии знал, что эта дева зачнет и родит сына (Ис. 7, 14). Он искал деву, а на Святую Богородицу не обратил внимания, потому что знал, что она - женщина. Как говорил Святой Иоанн Дамаскин, здесь и в других главах ее называют женщиной, потому что перед законом она была "женой Иосифа". Вы знаете, что она зачала от Духа Святого; Она была девой до рождения (Христа), при рождении и после рождения. Говорю вам об этом, чтобы вы знали и могли ответить на этот вопрос и себе, и другим, потому что есть протестантские секты, которые учат по-другому. 17 декабря 1996г.

Он сказал, что больше не пойдет в храм… Дети верующих родителей, получившие церковное воспитание, иногда полностью отходят от храма. Почему? Что делать? На вопрос отвечает протоиерей Алексий Уминский, духовник Свято-Владимирской гимназии. Читайте также результаты исследования: 6 причин, по которым молодые люди уходят из Церкви Некритическое мышление Подросток превращается в юношу. Но при этом вырасти-то он не может — ему не знакомо чувство ответственности, у него нет никакой самостоятельности. В какой-то момент он вдруг начинает быть очень управляемым со стороны – но уже не родительской. Родители пере-воспитали, дали слишком много заботы, так много все время делали за него, все решали за него, в том числе в вопросах веры, в вопросах молитвы, но не дали самостоятельности, не научили принимать правильные решения самостоятельно.. Он уже взрослый человек, он окружен совсем другими людьми и от родителей хочешь не хочешь отдален — институтом, новыми друзьями… Родители кормят, одевают, продолжают давать деньги, но основное влияние на него оказывает то общество, в котором он сейчас находится. И он, так же, как подчинялся тому церковному обществу, в котором был до этого, так же спокойно подчиняется тому обществу, в которое попадает сейчас. У юноши не сформировано критическое мышление. Оно не было сформировано в детстве. Ребенок воспринимал хорошие вещи, но не критически. Поэтому он ничего своего в православии не имел. И не имеет до сих пор, потому что все, что он имел, было ему дано. А он это принял без рассуждений, без переживаний, без внутреннего трагизма. У него не было моментов, когда бы он понимал, что вера — это его личная ценность, его личное сокровище. И поэтому так легко вдруг начинает слушать совсем другие вещи. Они тоже для него не становятся ценностью, вытесняя прежние вещи. Так молодой человек очень легко и просто идет под чужое руководство, под руководство друзей, мнений. Что с этим делать я, честно говоря, не знаю. Взрослей! Мне кажется, что родители должны вовремя понять, что ребенок должен взрослеть. Родители должны не бояться в какой-то момент оставить ребенка в сложном положении, заставить его принимать решения, которые будут обязательно ошибочны, может быть, и трагичны, но за которые он будет потом нести ответ сам и пытаться решать эти вопросы самостоятельно. Я 20 лет преподаю в гимназии. Мне приходилось много раз видеть этот тяжелый, трагичный момент. Это дети из православной семьи, закончившие православную школу, и вдруг с ними становится нехорошо: человек себе какую-то татуировку сделал, курит, пьет, попал в дурацкие компании. Но как потом бывает радостно, когда человек возвращается. Повзрослевшим. Он возвращается, и для него вера оказывается его верой. Это большой риск. Они возвращаются не сразу. И не все. Но возвращаются. Набившие какие-то шишки, но уже понявшие, что такое молитва, что такое покаяние по-настоящему и что такое их вера. Страшно? Да, очень страшно отпускать ребенка. Но плохо, когда ребенку уже лет 20, а его никак родители не могут отпустить. Он делает все наперекор, сознательно совершает видимые грехи, чтобы родители поняли, что он имеет право жить своей жизнью. И не отпускают. Он сознательно в 20 лет, но по-подростковому протестует, эпатирует их. И они все равно его держат, все равно пытаются его переломить. Если они человеку сейчас не дадут жить (хотя в 20 лет — уже поздно начинать подростковый период), то он вообще, может никогда не стать нормальным человеком. Внешне он будет в Церкви, жить якобы по послушанию, якобы исполнять какие-то формальные, уютные, удобные для нас вещи. Но он все равно не будет с Богом, потому что он никогда не станет самостоятельным, взрослым человеком. Хочешь не хочешь – приходится рисковать. Сейчас мало таких семей, которые формируют человека так, что он взрослеет внутри семьи, оставаясь верным всем родительским традициям, всем родительским наставлениям. Я и сам не могу похвастаться тем, что у меня все традиционно в семье, что все выверено по линеечке. Я смотрю на своего взрослеющего сына с огромной тревогой. Мне самому бывает очень страшно за него. И он это прекрасно знает. Я как-то ему сказал: ты взрослый человек, мы будем за тебя молиться, но ты решай теперь сам в каких-то серьезных вещах, которые ни мне, ни матушке не нравятся, очень не нравятся. Мы поняли, что если мы сейчас его не отпустим, то все равно его потеряем, только еще хуже это будет. Источник и продолжение : Протоиерей Алексий Уминский: Когда подростки уходят из Церкви… <object width="480" height="360"><param name="movie" value=" name="allowFullScreen" value="true"></param><param name="allowscriptaccess" value="always"></param><embed src=" type="application/x-shockwave-flash" width="480" height="360" allowscriptaccess="always" allowfullscreen="true"></embed></object>

"...Все силы, рубли и копеечки были отданы тогда на возрождение монастыря. А монахи спали на полу в полуразрушенных кельях, где сквозили окна и стены, а плохинькая печь почти не давала тепла. А потом выпал снег, и половина братии, простудившись, слегла. И тогда отец наместник распорядился выдать каждому монаху теплое одеяло. Об одеялах надо сказать особо. Во время "окопного" быта большинство паломников ночевало на полу в церкви. Одеял и матрасов хватало лишь на детей и старушек. А остальные ночевали так: одной половиной пальто укроешься, а другую подстелешь под себя. Среди ночи просыпаешься от холода - вытопленная с вечера печь уже остыла, и вымораживает стены зима. И тут замечаешь движение в храме - один за другим входят монахи и укрывают спящих своими одеялами. Сквозь сон замечаю, как меня укрыл своим одеялом старец Илий, а потом начал растапливать печь. Спишь под теплым одеялом, как у Христа за пазухой. И вдруг будит мысль - это мне тепло, а какого другим? Кто-то, согревшись, уже укрывает своим одеялом соседа, а тот чуть позже передает одеяло другим.... ...Вот другая история из тех же "окопных" времен. Автобус привозит в монастырь беженцев откуда-то с юга, где тогда полыхала война. То, что это беженцы, видно невооруженным глазом: на дворе зима, а они одеты по-летнему, и у детей в летних сандаликах синие от холода ноги. Женщины спешно срывают с себя пуховые шали и шубы, кутая в них малышей. Я тоже отдала свое пальто беженке в ситцевом платье, чтобы в итоге познать: живет в моем сердце жадная жаба, и рассуждает она по жабьему - пальто единственное, в чем ходить зимой? Но верен Христос в обетованиях, сказав, что неисчислимо больше получит тот, кто оставит родных ради Господа и, продав свое имение, раздаст все нищим. Уже на следующий день благотворители завалили нас теплыми вещами, а мне почему-то усиленно навязывали манто, подбитое мехом горностая. Чтобы соответствовать столь роскошному манто, надобно "Мерседес", а не валенки с галошами. Отказалась я от манто, другие тоже отказались, и манто попало в итоге в Шамордино, в женский монастырь.. Но и там не знали, что делать с манто. Потом рассудили - все-таки теплая вещь, и отдали манто сторожихе Марусе. Подпоясалась она солдатским ремнем и сторожит ночами в манто монастырь. А жизнь у сторожихи была такая тяжелая, что слаще паренной репы она, как говорится, ничего не ела. О цене манто она и не догадывалась. И когда архитектор объяснил ей, что манто , подбитое горностаем, раньше носили только цари, Мария, поразмыслив, сказала: - У меня хороших вещей никогда не было. Вот и дал мне Господь царский тулуп. Впрочем, царский тулуп Мария носила недолго. Вскоре она приняла монашеский постриг, и облачил ее Царь Небесный уже в иные , но тоже царского достоинства одежды..." ( из книги Нины Павловой "Михайлов день")