Ксения-Н

http://www.pravoslavie.ru/smi/64838.htm Осуждение: как с ним бороться Протоиерей Георгий Бреев О том, почему так привычно и естественно осуждать, как и зачем с этим бороться, почему Христос никого не судит и как же быть с понятием Страшного суда, рассуждает настоятель храма Рождества Пресвятой Богородицы в Крылатском, окормляющий священнослужителей Западного викариатства Москвы, протоиерей Георгий Бреев. *** Если всматриваться в себя и стараться увидеть свои склонности, то мы легко заметим, что в нас есть уже наработанная привычка осуждать. Священнослужители, исповедуя людей, очень редко встречают человека, который бы мог сказать: «А я никого не осуждаю». Это приятно услышать, но такое состояние — скорее исключение... Осуждение есть проявление нашей гордыни, которой мы присваиваем себе возможность судить о другом человеке. Самопревозношение свойственно каждому человеку, оно всем нам глубоко привито. Чувство самодовольства, самоценности всегда нас изнутри греет: «Он такой красивый, хороший, а я еще красивее и лучше!» — и сразу нам тепло на душе. Все приятное, что мы слышим в свой адрес, нас радует, а чуть скажи что-то вопреки нашему мнению о себе... о, брат ты мой! Некоторые даже приходят в ярость от такого: «Что ты мне сказал?!» Ощущение самоценности может быть сильным стимулом для достижения многих высот, это мощный двигатель! Но все-таки, мы знаем, он работает на энергиях плотских, земных. И знаем, что Писание говорит: «Бог гордым противится»... Чувство самолюбия не преодолеешь, оно очень сильно. И если человек не борется с ним, не отвергает его от себя, то естественным образом у него возникает потребность с высоты своего самомнения судить других: «Я так высок и совершенен, а кругом-то я не вижу совершенства, поэтому имею право рассуждать и навешивать „ярлыки“ на окружающих». И вот уже люди стремятся собраться, поговорить, обсудить, как тот живет, как этот. И сами не замечают, как начинают осуждать, при этом оправдываются: «Я не осуждаю, я рассуждаю». Но в таком рассуждении всегда присутствует склонность к тому, чтобы обрисовать человека мрачными, темными красками. Так мы начинаем брать на себя то, что нам не принадлежит, — суд. Причем чаще всего делаем это не открыто. Например, посмотрим на кого-то и думаем про себя: «Ага, этот человек — такого-то сорта, так настроен». Это скользкий путь и ошибочное мнение! *** В Священном Писании есть очень глубокое выражение: Ибо кто из человеков знает, что в человеке, кроме духа человеческого, живущего в нем? (1 Кор 2:11). И еще: Так и Божьего никто не знает, кроме Духа Божия (1 Кор 2:12). Этим Господь сразу определяет глубину, которая свойственна личности. Ты не можешь до конца знать человека! Даже если досконально исследуешь его биографию, все равно в нем остается очень много сокровенного, что только он сам способен пережить и прочувствовать. Если этой глубины в подходе к человеку нет, тогда все наши суждения довольно поверхностны. Поэтому Господь прямо говорит: Что ты смотришь на сучок в глазе брата твоего, а бревна в твоем глазе не чувствуешь? Или, как можешь сказать брату твоему: брат! дай, я выну сучок из глаза твоего, когда сам не видишь бревна в твоем глазе? Лицемер! вынь прежде бревно из своего глаза и тогда увидишь, как вынуть сучок из глаза брата твоего (Лк 6:41–42). Со стороны мы можем в любом свете представить человека, но подлинно, глубоко знать его дано только ему самому — если он, конечно, сам себя испытует, если хочет познать себя, причем не просто как одного из миллионов, а себя пред лицем Божиим. Потому что, когда мы оцениваем себя иначе — перед лицом других людей или исходя из нашего собственного мнения — нам кажется: да, мы действительно какие-то особенные, достойные, и уж, конечно, не преступники. Как фарисей говорил: «Я не такой, как прочие человецы. Закон Божий выполняю, пощусь, десятину даю». Это естественно «выплескивается» из нас. И свидетельствует о том, что у нас нет глубокого знания о себе. *** Ведение, знание человека о себе самом и о Боге — мне кажется, и есть источник неосуждения. Оно дается или по благодати, или в результате подвига, внутреннего делания. А осуждение происходит оттого, что мы, с одной стороны, не склонны к глубокому познанию себя, а с другой — не вышли на уровень покаяния. Заглядывать в себя — это начало процесса духовного. Совесть подает человеку знание о самом себе, и видя себя, он иногда даже доходит до ненависти: «Ненавижу себя такого! Не люблю себя такого!» Да, ты подошел к познанию себя, оно горькое, но это познание — может быть, самое важное, самое существенное в жизни. Потому что здесь — отправная точка покаяния, возможность для перерождения своего ума, качественного изменения отношения к себе и всему миру, а прежде всего, к своему Творцу и Создателю. Почему сказано, что об одном кающемся грешнике на небесах бóльшая радость, чем о ста праведниках, не имеющих нужды в покаянии? Потому что трудно, но необходимо прийти к этому пониманию: «Оказывается, я по своему естеству ничем не отличаюсь от других, мое естество — от ветхого Адама, я такой же по природе, как и мой брат». Но мы не хотим себя познавать, исследовать себя испытующим оком, потому что это потребует следующего шага — поиска ответа на вопрос: «А отчего это так во мне?» Плотское противится духовному, это закон внутренней брани. Поэтому люди избирают более естественный и простой, казалось бы, путь — смотреть по сторонам, судить о других, а не о себе. Они не осознают, что это наносит им большой ущерб... *** Прозревая, человек начинает понимать, что Бог-то никого не осуждает. В Евангелии от Иоанна об этом прямо говорится: Ибо так возлюбил Бог мир, что отдал Сына Своего единородного, чтобы всякий, верующий в него, не погиб, но имел жизнь вечную. Ибо не послал Бог Сына Своего в мир, чтобы судить мир, но чтобы мир спасен был чрез Него (Ин 3:16–17). С Мессией связано представление, что Он будет облечен царской властью и придет рассудить народы, как имеющий суд подлинно Божественный. Но тут вдруг оказывается, что Бог пришел не судить нас, а спасти! Тайна эта действительно поражает, она для нас удивительна! А если Бог нас не судит, то кто может судить? Поэтому осуждение — это ошибочная установка нашего сознания, ошибочное представление, будто мы имеем власть. А если Сам Бог отказывается от этой власти? В Писании сказано, что Отец отдал суд Сыну, а Сын говорит: «Я не пришел вас судить». Но в то же время Господь не скрывает, что будет Суд праведный, который, как Лермонтов писал, «не доступен звону злата». Бог явит себя, и в этом явлении все творение увидит себя таким, какое оно есть. Сейчас Господь Себя скрывает из-за наших немощей, несовершенства нашего, а когда придет полное откровение Божие, тогда нечего будет скрывать. Книги совести развернутся, все тайное откроется, и человек за каждое свое слово даст ответ. И то Господь говорит: Отвергающий Меня и не принимающий слов Моих имеет судью себе: слово, которое Я говорил, оно будет судить его в последний день (Ин 12:48). Он показывает, что наше представление о суде как о некоем чрезвычайном, сверхличностном, авторитетном разбирательстве — как в наших земных судах, когда собирается целая коллегия судей, рассматривает по делу огромнейшие тома и выносит решение — не вполне верно. Бог не выносит решения. Он дает свободу, всегда дает возможность человеку исправиться: отступи от нездоровых норм, которые ни тебе, ни людям не приносят радости. Таким образом, человек до конца волен выбирать. Говорят, тяжело попасть под суд человеческий, потому что люди в своих суждениях могут быть очень жестоки, принципиально жестоки: вынесли тебе приговор — всё, и попробуй измени себя в глазах общественности! Но Божий суд — милосерд, потому что Господь хочет оправдать человека:Не хочу смерти грешника, но чтобы грешник обратился от пути своего и жив был (Иез 33:11). *** Грань между осуждением личности и осуждением поступка нам трудно не перейти! А ведь сказано: личность человека не суди, не суди его как образ и подобие Божие. Дух Святой не приемлет, когда мы присваиваем себе власть давать резкую оценку другому. Да, пусть его дурной, безобразный поступок достоин осуждения, но самого человека как личность ты не суди! Он может завтра исправиться, пойти путем покаяния, стать другим — такая возможность до последнего издыхания у человека не отнимается. Мы не знаем до конца ни Промысла Божьего о нем, ни того, как он дорог для Бога, — ведь Христос же за всех Свою кровь пролил, всех искупил и не осудил никого. Поэтому судить сами мы просто не имеем права! Да, Христос разогнал бичом торговцев у храма, но это не осуждение, а волевое действие, направленное против беззакония. Сказано в Писании: Ревность по доме Твоем снедает меня (Ин2:17). Подобные примеры и в нашей жизни встречаются. Когда мы видим, что чьи-то действия выходят из духовно-нравственных рамок, что кто-то много зла сообщает людям, то, конечно, можно реагировать, призвать к порядку, одернуть человека: «Что вы делаете? Опомнитесь! Посмотрите, что это само по себе значит». Но такова наша искаженная грехом природа, что негативные эмоции сразу просятся наружу в любой ситуации, без всякого повода: только посмотрел на человека, а уже его измеряешь, оцениваешь его внешние достоинства — но надо себя останавливать. Не судите, да не судимы будете, ибо каким судом сýдите, таким будете судимы; и какою мерою мерите, такою и вам будут мерить (Мф 7:1–2) — эти слова Господни в любое время, на всяком месте должны быть нам напоминанием. Здесь нужна очень большая трезвенность. И принципиальность: «Нет, Господи, Ты — Единый Судия, Ты — Единый Человеколюбец, никому Ты не хочешь погибели и не произнес даже над самыми страшными грешниками слов осуждения. Даже распинаемый, Ты молился: „Отче, прости им, не ведают, что творят“». *** Я помню, была у меня такая прихожанка, из простонародья, которая говорила: «Батюшка, а Бог всех помилует, всех простит, я верю, что все спасутся!» Она по доброте своего сердца никого не хотела судить и верила, что у всех людей есть что-то доброе, чему можно поучиться. Такой настрой достигается трезвением ума, когда душа напитана истинными примерами, Евангелием. Да и у всякого, кто каждый день молится, читает Писание — особое мироощущение, особое настроение! Ощутившие благодать чувствуют любовь Божию ко всем, поэтому не хотят принимать каких-то злобных выпадов или язвительных чувств в отношении других. У нас, христиан, в этом отношении есть жесткий пример людей высокой духовности. Они всех любили, жалели, никого не осуждали, и даже наоборот: чем человек немощней, чем больше у него видимых недостатков, тем больше внимания и любви святые проявляли к таким людям; очень ценили их, потому что видели, что истина до них дойдет, ведь они самой своей тяжелой жизнью подготовлены к этому. А гордость, напротив, всегда найдет страшные суждения, которые готовы обезличить любого человека. «Все плохие и все плохо!» — это дух гордыни, демонский дух, это сужение нашего сердца. Оно приводит в действие такую механику, от которой люди сами же и страдают. Всякое осуждение есть внедрение в себя какой-то тьмы. В Евангелии Иоанна Богослова есть такие слова: Верующий в Него не судится, а неверующий уже осужден, потому что не уверовал во имя Единородного Сына Божия. Суд же состоит в том, что свет пришел в мир, но люди более возлюбили тьму, нежели свет, потому что дела их были злы (Ин 3:18–19). Осуждая, человек нарушает духовный закон жизни в Боге и тут же получает извещение, что он тяжко согрешил. Сколько раз такое бывало: кто-то молился, просил у Бога милости, прощения, и Господь давал ему — и человек шел со службы обновленным! А вот встретился ему кто-то на пути из храма, и пошло осуждение: а ты такой-сякой, а он — разэдакий. Все. Он потерял все, что только что приобрел! И многие святые отцы говорят: только косо посмотрел на кого-то, принял дурной помысл о человеке — тут же благодать оставляет тебя. Она не терпит осуждения, которое совершенно противоположно духу евангельскому. *** Как бороться с осуждением? Во-первых, у Иоанна Златоуста есть такой совет: если ты согрешил мыслью, тут же мысленно и кайся. Подумал о своем родственнике, о друге своем что-то дурное, поймал себя на этом: «Что ж за мысли? Зачем я так? Господи, прости меня за это мгновенное проявление! Я не хочу этого». Во-вторых: когда внутреннее чувство побуждает тебя дать отрицательную оценку кому-либо, ты тут же обращайся к себе самому: а ты свободен от этого недостатка? Или ты за собой ничего не знаешь, за что можно было бы тебя упрекнуть? И — почувствуешь, что ты такой же, как тот, кого ты готов осудить! В древности было еще такое «золотое» правило. Когда борешься с чувством негодования и никак не можешь понять, почему этот человек так поступил, тогда поставь себя в его положение, на его место, а этого человека — на свое. И сразу тебе станет многое ясно! Это очень отрезвляюще действует. Вот я встал в положение другого: «Боже мой, сколько у него трудностей в жизни! В семье — сложности, с женой понимания нет, с детьми... Действительно, как ему, бедному, трудно!» Другое правило есть у святых отцов. Хочется тебе кого-то осудить? А ты на свое место поставь Христа. Господь осудит? А ведь даже когда Его распинали, Христос никого не осудил, наоборот, за всех пострадал. Так почему я вдруг возомнил себя выше Бога, поставил себя судией? *** Осуждения избежать можно в любом случае. Потому что человек устроен так, что он всегда может защитить личность другого, не ставить на него клеймо, а сразу идти путем рассуждения: «Я знаю, какой он прекрасный, сколько у него трудностей было, и он все вынес». Осуждение — это сердце, неправильно настроенное. Вот я встречаю человека, и вместо радости у меня мысли: «Ага, опять он с папироской идет» или «Опять он навеселе, такой-сякой». Здесь нет добрых мотиваций, которые должны быть. На пути стоит соблазн осудить — никуда не денешься! Но прежде чем выльется поток осуждающих мыслей, я должен сначала поставить себя на место и дать место рассудительности. Мне нравится высказывание современного греческого подвижника, монаха Паисия Святогорца: «Современный человек должен быть „фабрикой добрых мыслей“». Надо быть готовым личность человека принять и понять: да, ему тяжело, он попал в непростые обстоятельства, жизнь его поломала, но все-таки есть что-то доброе, цельное в нем, что-то, что дает возможность не исключать его из числа людей порядочных, хороших. Внутренняя наработка таких добрых помышлений, приятия любого человека, в любом его качестве, как бы он ни выглядел и себя ни вел, — как защитная среда, она не даст принять сердцем злую, разрушающую область человека. А ведь ты своего ближнего разрушаешь в душе, когда даешь ему нехорошую характеристику. Сам по себе человек — прекрасен! Как говорил один подвижник, если бы мы знали, как красива душа человеческая, мы бы пришли в удивление и никого б не стали осуждать. Потому что душа человеческая действительно, великолепна. Но она раскроется — как во всех наших сказках всегда бывает — в последний момент...

http://www.pravmir.ru/tovarkovskie-palaty-sestrinskogo-uxoda-pod-ugrozoj-zakrytiya/ Товарковские палаты сестринского ухода под угрозой закрытия В Тульской области идет «оптимизация» сферы социальной защиты: 40 бабушек и дедушек должны написать заявление, что хотят переехать с обжитого места в большие дома-интернаты области. Переезд угрожает их здоровью. Без письменных приказов и официальных распоряжений решено расформировать палаты сестринского ухода (ПСУ) в селе Товарково Тульской области. Поликлинику, на втором этаже которой годами живут 40 стариков, объединили с Богородицкой центральной районной больницей (ЦРБ). Новое руководство — главный врач Сергей Васильевич Огородник — предпочитает не иметь у себя на балансе «социальных коек». Поэтому он велел заведующей ПСУ собрать со всех проживающих «добровольные» заявления о переводе в другие дома-интернаты. После этого они будут ожидать направления в большие дома престарелых области. Для бабушек и дедушек известие оказалось пугающей неожиданностью — слово «оптимизация» им незнакомо. Директор благотворительного фонда «Старость в радость» Елизавета Олескина регулярно навещает Товарковские палаты с волонтерами. Добровольцы поют песни, общаются с бабушками и дедушками, пишут им письма и поздравляют с праздниками. — Для пожилых людей переезд — это шок, даже если тот интернат, куда их перевезут, хороший, — говорит Елизавета Олескина. — Товарковский дом престарелых в том же селе большой, на 200 человек, а бабушки и дедушки из палат сестринского ухода привыкли к семейному укладу, к своим милым и очень заботливым медсестрам. Другие дома-интернаты области тоже хорошо обеспечены, но все равно у одной бабушки от мысли о переезде уже случился криз, у других – обмороки и, извините, понос, некоторые, как сказали медсестры, объявили голодовку. По правилам, если пожилые люди не напишут заявлений о переводе, при расформировании учреждения их должны будут забрать родственники, однако они есть не у всех и тем более не все хотят забирать стариков к себе. Волонтеры фонда «Старость в радость» отмечают, что старики не были заброшены в Товарковских ПСУ. Кроме того, что их навещали с концертами, фонд обеспечил отделение новыми кроватями, матрасами и постельным бельем. Действительно, учреждению, где никто ни от чего практически не лечится, а люди живут годами, неразумно находиться в ведении министерства здравоохранения. Гораздо логичнее было бы числить его в ведомстве министерства социальной защиты. Волонтеры отмечают, что эту проблему следует решать не путем перевозки бабушек и дедушек с риском для их здоровья и жизни по разным концам района или области, а путем «смены вывески» на учреждении. Уже есть прецеденты в той же Тульской области. Палаты сестринского ухода в деревне Романцево и поселке Бегичевский того же Богородицкого района хотели закрыть, но после вмешательства вице-премьера правительства РФ Ольги Голодец и общественности стариков никуда не стали перевозить. Их больницы стали филиалами дома-интерната для престарелых и инвалидов в селе Товарково. Несмотря на то, что в Товарково палаты сестринского ухода находятся на втором этаже поликлиники, их также можно сделать филиалом дома престарелых, не перевозя никуда стариков. Такие прецеденты — поликлиника на первом этаже и дом престарелых на втором — есть в разных регионах России.

http://www.pravoslavie.ru/jurnal/64389.htm Немного о котах Ольга Рожнёва В 2009 году, в сырой и холодный весенний день, под стук колес поезда дальнего следования, я написала рассказ про кота: «Любовь к жизни (почти по Джеку Лондону)». Кот этот жил рядом с Оптиной и поразил меня своей любовью к жизни, каким-то своим кошачьим мужеством. Я ехала в поезде, тревожилась о его судьбе и свои переживания записала. Конец истории оказался добрым: вернулась я в Оптину через две недели, кот, которого по моей просьбе подкармливали, дождался меня и прожил со мной еще два года. А потом умер. От старости. Всё-таки это был уже совсем немолодой и очень больной кот. Думаю, эти два года были счастливыми в его кошачьей жизни. А рассказ я оставила таким, каким он был записан в поезде, потому что говорилось в нем об одиночестве, о мужестве и стойкости, о верности и предательстве… Позже я услышала еще два рассказа о котах – забавный и грустный. Вот они. История первая, грустная На днях, после Литургии в Оптиной Пустыни, я присела на скамейку в тени деревьев. Тихонько раскрыла Псалтирь. Осеннее солнышко не палит, а нежно ласкает спину, деревья чуть тронуты позолотой, цветы еще радуют своими ароматами и оттенками красок, далеко разносятся в прозрачном сентябрьском воздухе перезвоны Оптинских колоколов. Хорошо! К скамейке подходит оптинский инок, отец В. Здоровается, кивает благодушно седой головой. Протягивает мне мою книгу «Монастырские встречи»: – Прочитал, благодарю. – Отче, присядь, передохни минуту. – Некогда. На послушание нужно идти… Ладно, ненадолго присяду… Забегался с утра… Я тебе вот что хотел сказать: напиши-ка историю про моего кота. Рыжим звали. – Про кота?! Но я… – Да. Про кота. Так, ладно, минут пять-десять я могу передохнуть. А про Рыжего – полезная история, назидательная. Он, понимаешь, был кот очень благочестивый. – Благочестивый кот?! – Не перебивай. Слушай лучше да запоминай. Отец В. прищуривается, смотрит вдаль, минуту молчит, а потом рассказывает мне свою историю. Когда он жил в миру, с мамой в деревенском доме, у них были два кота: Рыжий и Тишка. Рыжий был весь рыжий-прерыжий, и даже нос у него тоже был рыжим. А Тишка был красивый сиамский кот. Тишка был животное как животное. Если напроказничает, то удирает в страхе от наказания. Когда с ним играли, мог и в руку вцепиться беспощадно, когтями поцарапать. Не разбирался особенно. А Рыжий был совсем другим. Вот люди бывают – плотские, душевные и духовные. Иногда рождаются гиганты духа, такие, скажем, как преподобный Серафим Саровский. В некоторых душевных людях только проблески духовного, все же остальные устремления на сиюминутное, земное направлены. О Боге, о небесах почти не вспоминают. А есть и такие, в которых одни плотские страсти бурлят. Так и животные – различаются по своему устроению. В одних только звериное и проглядывает, а в других есть какое-то благородство. У животных духа нет, но некоторые из них какие-то душевные качества у человека перенимают. Они ведь тоже – Божьи создания, и иногда через них Господь что-то человеку открывает. Рыжий рос очень добрым. Даже когда маленьким был, никогда не оцарапает, всегда следил, чтобы не причинить боли, чтобы не укусить, даже когда ему самому боль причиняли. Терпел. Если ругали, он стыдился. Голову виновато опустит… Ты его шлепнешь, а он трется у ног ласково, как будто прощения просит. Один раз прямо в огороде мыши развелись. Миша (в миру отца В. так звали) поворошил грядку, а там мышей полным полно. Миша принес к грядке Рыжего, а тот смотрит на мышей и вздыхает только. Так он ни одну мышь и не убил. Михаил потом смеялся: «Ты, Рыжий, у меня кот монашеский: от мяса отказываешься». Когда Миша утренние и вечерние молитвы читал, Тишка в этом деле не разбирался: летал по комнатам, как ему изволится. А вот Рыжий, когда хозяин лампадку зажигал, сразу шел к печке и лежал cмирно, не двигаясь: дескать, понимаю, хозяин, что дело у тебя важное, и мешать не смею. Вырос Рыжий огромным котом, весил больше четырех килограммов. Иногда уходил из дома на несколько дней к своим кошачьим подругам. Несколько раз было: в лютые морозы пропадет Рыжий из дому – и нет его. Мороз страшный трещит, а кот где-то на улице. Миша уж выйдет: и там посмотрит, и сюда заглянет – нет нигде кота. Расстроится Миша, а потом скажет про себя: «Ладно, постараюсь не расстраиваться: Бог дал, Бог взял». Только так подумает – как за дверью: Мяу! Рыжий вернулся! Кончики ушей подморожены, но сам живой и здоровый. Первый раз заболел Рыжий, когда у Миши мама умерла. А кот очень любил ее. И вот стал чахнуть на глазах. От четырех килограммов очень быстро осталось только два. Еле ходит по комнате. Жалобно так смотрит. Подойдет к любимому месту мамы, где она обычно сидела, ляжет и лежит – тоскует. Тишка вроде и не заметил потери хозяйки. Его кто накормил – тот и хозяин. А Рыжий угасать стал. – Понимаешь, Оля, мы ведь – все вместе – люди и их питомцы – мы вместе… Отец В. не может подобрать слова, чтобы объяснить то, что он чувствует, что понимает его душа. Морщится, машет рукой и продолжает: – Я тогда решил помолиться за Рыжего. Был как раз праздник святых Флора и Лавра. Стал молиться святым: помогите Божьему созданию, исцелите, если есть на то воля Божия. И что ты думаешь? – Поправился Рыжий. Начал кушать, через месяц опять четыре килограмма весил. Так мы и жили. А потом я собрался в монастырь. Уехал. В доме родственники поселились. Приезжаю через пару месяцев по делам, а мне говорят: «Рыжий по тебе так тоскует, что заболел опять. Как ты уехал, он и есть перестал. На глазах тает». Смотрю: а он снова стал худой-худой. Увидел меня – идет ко мне, а сам качается от слабости. Прижался к ногам моим и не отходит. Как будто жить он без меня не может. Вечером легли спать, Рыжего в ноги положил, он сам и на диван не смог вспрыгнуть. Ночью проснулся – нет Рыжего. Слышу: далеко жалобное такое мяуканье – как стон. Встал, пошел искать кота. А он умирать ушел, оказывается, в погреб. И тут не хотел причинять беспокойства. Спустился я в погреб, зажег свечу, вижу: лежит Рыжий, сам в земле, и даже нос его рыжий тоже весь в земле. Я поднял его легкого, почти невесомого на руки, отряхиваю, а он прижался ко мне всем своим тельцем кошачьим. Умирает уже. Сел я прямо в подполе на приступок, держу его на коленях, глажу рыжую шерстку, а он, умирающий, из последних сил начинает мурлыкать – слово свое благодарственное мне говорит. Плохо ему, больно, а он мурлыкает из последних сил: дескать, люблю я тебя, хозяин мой, и благодарю за ласку. Отец В. умолкает и отворачивается в сторону. Старается незаметно смахнуть слезы. Откашливается и прерывающимся голосом говорит: – Вот тебе и история короткая и грустная – про кота. Напиши про Рыжего. А я пошел на послушание – и так уж засиделся здесь с тобой… История вторая, забавная Пару недель назад оптинский игумен Т. рассказал мне забавную историю. Добавил, что главный герой этой истории разрешил мне ее записать, не называя его имени. Один оптинский отец несколько дней подряд был очень занят на послушании и в келью возвращался уже ближе к ночи. Здание с братскими кельями ремонтировали, и снаружи всё было в строительных лесах. В открытые форточки келий время от времени запрыгивали оптинские коты, вынюхивая что-нибудь съедобное. Иногда отец Н., вернувшись с послушания, прогонял особенно навязчивого посетителя: голодающих среди этих котов не было – в монастыре их обычно подкармливают. Как-то поздним вечером, вернувшись в келью, чрезвычайно уставший, отец Н. заметил, что в форточку запрыгнула большая и красивая трёхцветная кошка. Он попытался выставить вон непрошеную гостью, но кошка уходить не желала, вела себя совершенно по-хозяйски и сердито шипела на отца Н. Он очень удивился, насторожился и решил понаблюдать за странной кошкой. Та важно прошествовала к полуоткрытому шкафу и, недовольно бросив взгляд на озадаченного хозяина кельи, ловко запрыгнула внутрь. Отец Н. подошел к шкафу, осторожно открыл дверцу и увидел следующую картину: в глубине шкафа возлегало целое семейство кошачьих – кошка и крошечные, еще слепые котята. Котята, почувствовав мать, начали пищать и пристраиваться к ней в ожидании кормежки. Сама же мамаша смотрела на отца Н. крайне недовольно, и в ее взгляде явно читалось: «Я тут важным делом занимаюсь, а ты мешаешь только! Безобразие какое-то: нет покоя кормящей матери!» Отец Н. понимающе кивнул головой кошке, бережно прикрыл дверцу шкафа. Постоял немного, подумал, а потом вздохнул печально и пошел в трапезную за ужином для своей новой постоялицы. Ольга Рожнёва 26 сентября 2013 года

Со святыми упокой, Господи, душу рабы Твоей Дарьи. Господи, укрепи ее родителей, дай сил выстоять..

Судьбу старинного храма в Вологодской области определит онлайн-голосование Судьбу Сретенского собора, который считается главной святыней и украшением города Никольска Вологодской области, определят итоги онлайн-голосования. Ответить на вопрос «Сносить или реставрировать?» могут все желающие, проголосовав на сайте районной администрации, сообщает портал правительства Вологодской области. Сретенский собор строился полвека, с 1790 по 1840 годы. Он был возведен на месте старой часовни в честь святителя Николая, в которой хранилась обретенная берегу реки Юг икона Николая Чудотворца. В честь этого святого и назван Никольск. Собор горел трижды: после пожаров в 1937 и 1987 годах его удалось восстановить, однако в 2005 году огонь вновь уничтожил кровлю и внутреннее убранство храма. Сейчас здание – в аварийном состоянии, стены рушатся, находиться рядом с ними опасно для жизни. Вологодской Епархии собор не принадлежит, не относится он и к памятникам архитектуры, а значит, на средства церкви, федеральное и областное финансирование рассчитывать никольчанам не приходится. Районный бюджет оплатить реставрацию также не в силах. Остается единственный способ — восстанавливать собор на добровольные пожертвования граждан. Для этого в районе проводится опрос населения. Кроме того, в многолюдных местах города волонтеры проводят анкетирование. А диспетчеры принимают звонки по телефону «горячей линии». Пока что жители Никольска голосуют не слишком активно. За три дня на «горячую линию» позвонило десять человек, девять из них высказались за реставрацию Сретенского Собора. Со средствами – еще сложнее. Объявленный ранее сбор пожертвований на восстановление храма результатов не принес. На благотворительный счет за последние месяцы не поступило ни копейки.

http://russned.ru/hristianstvo/simeon-afonskiy-dushevnoe-zdoroveСимеон Афонский. Душевное здоровье «Лучше для тебя, чтобы погиб один из членов твоих, а не все тело твое было ввержено в геенну» (Мф. 5: зо) Душевное здоровье Если камень нагревать, он треснет; если в сердце допускать гнев и похоть, оно долго не проживет. Как песок ни дави, масла не будет; как за похотью ни бегай, счастья не найдешь. Сколько ни приспосабливай богатство к Спасению души, а вывод неизбежно один: душевно здоровый человек богатым не станет, для богатства нужно уже быть им одержимым. Если сойдутся двое любителей власти и начнут бодаться, дай Бог остальным живыми остаться; тот, кто властвует над людьми, не может не иметь душевной порчи. Душевная порча начинается с тщеславия, а душевное здоровье -со смирения. Хорошая заповедь христианства — держись смирения и беги подальше от надутости и всякого чванства. Первое – покаяние Если мы еще в утробе матери унаследовали грех всех поколении, то покаяние — это первое, что нужно вначале сделать, и последнее, чем мы должны завершить свою жизнь. Чтобы действительно глубоко покаяться, необходимо заново родиться душой и телом, и такое покаяние становится основой всей нашей жизни. Так же, как мы оставляем все имущество в момент смерти, так нам надлежит оставить в покаянии все земное, к чему был привязан наш ум в течение всей жизни. Оставь все ради покаяния, ибо только оно соединяет нас с Богом. Польза от скорбей Наибольшая польза в духовной жизни приходит от трудностей и скорбей, а не от утешений. Мастер сам знает, где у кувшина будет ручка; так и Богу ведомо, какие скорби полезны душе. Тому, кто не прилежит к молитве и запутывается в мирских привязанностях, Бог прилагает скорби, чтобы сердце человеческое обратилось к Спасению. Чем более суровы условия жиз ни, тем более необыкновенным стойким вырастает в них человек тем более удивительны его сердце и душа, если эта душа имеет высокую цель — соединение с Богом. Спасение приходит через страдания и самоотречение; если их нет, то нет и Спасения. Если ведёшь молитвенную жизнь Если ты ведешь молитвенную жизнь, не помня о смерти, то все твои устремления теряют всякий смысл. Если сможешь сделать любое действие и обстоятельства в жизни причиной для молитвы — спасешься. Только покаянная молитва возвышает нас, когда мы находимся в глубоком унынии, и приземляет нас, когда мы превозносимся. Не сделать ни одного шага в молитвенной жизни без постоянной исповеди и Причащения, и не подняться ни на одну ступень без покаянной молитвы и смирения. Если ты будешь неустанно просить Бога о непрестанной молитве, ты несомненно обретешь ее в своем сердце. Когда молишься Когда ты молишься, пусть твое сердечное внимание будет подобно клину, вбитому в землю. Когда ты молишься, будь внимателен в молитве подобно портному, вдевающему нитку в иголку. Одна молитва, совершенная с полным вниманием, скорее будет услышана Богом, чем сотня рассеянных молитв. Благодать одной молитвы, произнесенной с полным отсутствием помыслов, больше всех рассеянных молитв, которые можно прочесть за сутки. Очищение сердца молитвой, избавление от помыслов и совершенное освобождение от бесов – происходит одновременно. Чем чище сердце, тем больше в нем благодати и духовной Свободы во Христе. Самые опасные помыслы Наиболее опасны внезапные нападения помыслов блуда; из всех помыслов они самые наглые и убийственные, ибо полностью умерщвляют душу. Наиболее жестокие и беспринципные — помыслы гнева, ибо до основания разрушают духовную жизнь. Наиболее прилипчивые и угнетающие — помыслы чревоугодия и сребролюбия, ибо делают душу тупой и привязанной к земному. Самые долговременные и изматывающие помыслы — уныния и печали, ибо в них душа становится вялой и безвольной. Самые коварные и с трудом искореняемые помыслы — тщеславия и гордости, ибо исподволь оплетают душу и лишают ее силы и благодати. При попытке освободиться молитвой от этих помыслов очень опасны натиски сумбурных мыслей; если не успеешь избавиться от них, это может стоить тебе жизни. Научиться постоянной бдительности и неотрывному вниманию к помыслам и умению мгновенно отражать молитвой любой помысел — это начало твоего освобождения из мысленного рабства и стяжания благодати во Христе. Как отделить ум от помыслов Для того чтобы отделить ум от помыслов, нужно уметь пребывать в непрестанной покаянной молитве. Для того чтобы пребывать в непрестанной покаянной молитве, необходимо стяжать бесстрастие. Когда непрестанная молитва и бесстрастие соединятся, никакие помыслы не смогут отвлечь ум, и духовное сердце обретает благодать. Молитва любит порядок Молитва любит порядок, а духовная жизнь — распорядок. Днем — с молитвой трудись, а ночью — бодрствуй и молись. Искушения — с молитвой терпи, а врагов — благословляй и люби. Когда ум не стоек, — молитва слаба; когда молитва крепка и ум стоек, — помыслы слабы. Когда ум усмирен молитвой и лишен помыслов, он соединяется с сердцем, которое обретает благодать и становится духовным сердцем. Не живи головой, живи сердцем; не живи мыслями, живи молитвой. Не морочь себе голову мыслями, живи Христом, ибо Он живет в твоем сердце. Возвращай ум к молитве Постоянно возвращай ум к молитве так же, как ребенок ищет объятия любимой матери. Постоянно возвращай внимание в сердце, как черепаха втягивает голову и лапы в панцирь. Постоянно возобновляй молитву в сердце, чтобы она стала непрестанной, подобно сердцебиению. Постоянно следи за своим сердцем, чтобы оно ни на миг не отвлекалось от Христа и молитва не прерывалась, подобно дыханию. Если ты так будешь делать постоянно, то и Христос будет постоянно пребывать в твоем сердце. Суть молитвы Неотвлечение ума от молитвы – это сама суть покаянной молитвы. Не гонись за количеством молитвы, стремись овладеть ее качеством. Если во время молитвы научишься следить, как часто отвлекается ум и будешь возвращать его обратно, овладеешь вниманием. Если в течение дня научишься замечать, что ты не молишься, овладеешь покаянной молитвой. Если тебе трудно молиться постоянно, практикуй молитву с короткими перерывами, — и овладеешь непрестанной молитвой. Чистая молитва, совершенная с полным осознанием ее смысла» быстро очищает сердце и привлекает в него благодать. Не гордись молитвой Никогда не гордись, если ты хорошо молишься и находишь в молитве некоторое утешение; потеряешь все, что имеешь. Если ты восхищаешься своими молитвенными достижениями, тебя обманули бесы. Истинная молитва имеет отличительный признак в смирении, ей приходится преодолевать множество препятствий, которые побеждаются только смирением. Даже безнадежный трешник обретет благодать и спасется, если отречется от помыслов.

Рожденный быть монахом. Памяти схиархимандрита Серафима (Томина) 20 января 2013 г. в 3 часа утра, на 90-м году жизни отошел ко Господу старейший клирик Оренбургской митрополии схиархимандрит Серафим (Томин), инициатор создания и духовник единственного пока в Оренбургской области Свято-Андреевского мужского монастыря в с. Андреевка Саракташского района.

Я так понимаю - это Морской Никольский собор (Кронштадт) Автор фото "Зимним утром" - Сергей Григорьев

Только что услышала в новостях - в Англии семейной паре навсегда запретили усыновлять детей из-за того, что на вопрос "как вы относитесь к однополым бракам?" они ответили, что как христиане, не могут признавать их правильными.

Белогорский монастырь... Сегодняшнее фото дня на Яндексе, кто автор, к сожалению, не знаю.

Прошу молитв о упокоении мл.Александры.

Состояние Олеси (Александры) ухудшилось, врачи дают не более 15 дней. Господи, яви милость свою над мл. Александрой.

Простите, просто не могу спокойно сидеть. Прошу молитвенной помощи....Возможно, Господь дает нам возможность проявить наше милосердие... Господи, спаси и сохрани. http://www.kidstaff....hlight=#1436358

Господи, спаси и сохрани рабов Твоих, защити от ненавидящих и обидящих.

Скорый в заступлении, Един Сый, Христе, скорое свыше покажи посещение страждущему рабу Твоему, и избави от недуг и горьких болезней; и воздвигни во еже пети Тя и славити непрестанно, молитвами Богородицы, Едине Человеколюбче.

Таинство любви. Жизнь Очень часто пришедшие в храм люди наблюдают за службой, как бы со стороны. Их не радует ее красота, они не понимают смысла произносимых слов и совершаемых обрядов и по своему истолковывают все совершающееся, не участвуя в Величайшем Таинстве Причастия Богу. Им в храме быстро становится скучно и стоять тяжело. Очень часто люди наблюдают за всем совершающимся в их жизни, как бы со стороны.Их не радует красота жизни, они не понимают смысла происходящего с ними и по своему истолковывают ход событий, не участвуя в Величайшем Таинстве Любви. Они унывают и не понимают смысла страданий. Тайна совершенной радости открывается в подвиге любви и каждый человек призывается Богом к бытию для совершения этого подвига и для причастия этой радости. Я недавно получил письмо по электронной почте от одной многодетной мамы, которую помню еще девочкой. Дорогой Владыка, здравствуйте! Прошло полтора года, как он появился в нашей семье. Это был непростой период в нашей жизни. Сейчас мне сложно вспомнить то время, когда его с нами не было, хотя иногда по малодушию, у меня мелькает мыслишка, а вот если бы не он, жизнь могла бы быть намного проще. Но все таки, такие мысли редки. Его появление, на самом деле, дало нам очень-очень много. Мы физически ощутили присутствие и помощь Божию, Его близость нам в непростой момент, но не за какие-то заслуги, конечно, а ради мальчика. Я написала текст об этом первом годе жизни, но он слишком личный, чтобы кому-то кроме Вас его показывать. Может быть, Вам будет интересно его прочитать. С любовью, N Я когда читал текст, не мог удержаться от слез. Этот рассказ являет тайну приобщения к жизни, которая есть ЛЮБОВЬ. Я попросил разрешения у N опубликовать этот текст у себя на странице, в нем пять частей, каждый день я буду помещать по одной части. Мальчик, который выжил Загадочное происшествие Официальные лица Раннее серое утро, за окном хлещет дождь. Ночью она родила ребенка – не очень-то нужного даже если бы он был здоровым. «Ну что расстраиваешься-то? Оставляй и все. Он же не жилец», - санитарка говорит это походя, моя в послеродовой полы. У нее наступил обычный рабочий день, который не сулит ничего нового. Женщина знает, что, по крайней мере, в последнем пункте санитарка права. Не будет никто выхаживать это уродливое килограммовое тельце в их городке. Заберет она его домой, промучается с ним месяц, а потом еще и хоронить придется, и всем соседям объяснять, и слушать за спиной разговоры. Лучше сразу сказать, что родился мертвым. Первый год он провел в больницах, из одной в другую – из поселковой в районную, затем в областную. Сменялись врачи, медсестры, няни, рядом лежали такие же дети, но с мамами, которые бились за них, но не всегда успешно. Он не должен был жить, но жил, несмотря на двустороннее воспаление легких, смертельное для младенцев, несмотря на другие болезни. В три месяца поставили диагноз ретинопатии недоношенных V степени. Если бы это была не провинциальная больница, если бы рядом были те, кто решил бы побороться, возможно, полной слепоты не было, потому что восстановить зрение при таком диагнозе возможно только в очень раннем возрасте – до года. Но к чему эти сослагательные наклонения, которых, как известно, история не терпит. В первую годовщину рождения к мальчику пришел посетитель – лицо хоть и официальное, но, по крайней мере, не в белом халате. Его выписывали в губернский дом ребенка. Государственный чиновник принес в соответствии с полученными ранее размерами ползунки и маячку. Нянечка одела все на ребенка, она подходила к нему ночами, переворачивала, гладила по животику, а теперь его увозили. Именно в ее смену или она специально поменялась с напарницей, чтобы проститься с ним. Она натягивала на него штанишки, а сверху трикотажную кофточку – свой подарок, первый в его жизни. Маячка вниз, кофточка сверху - няня стыдливо пыталась прикрыть печати учреждения на его казенной одежде. Губернский дом ребенка – градообразующее предприятие. Сюда свозят детей со всей области. Вокруг него стоят дома для обслуживающего персонала, есть несколько магазинов, маленький рынок и детский сад – для детей сотрудников. Есть еще автобусная остановка, 2 раза в день сюда приходит автобус из крупного сибирского города, расположенного в 160 км. Вот и вся связь с миром. Но не надо думать, что это плохо. Мир живет сам по себе, а дом ребенка сам по себе. В мире происходят какие-то глобальные события – финансовые кризисы, катастрофы, в крайнем случае, скандалы со звездами, в доме ребенка все упорядочено, по расписанию: Понедельник Завтрак Овсяная каша Хлеб Масло Сыр Чай с сахаром Обед Суп рыбный Тефтель говяжий Пюре картофельное Компот из сухофруктов Полдник Молоко Печенье Ужин Запеканка творожная Кисель Тут его полюбили, взаимностью ответил и он. Появилась воспитательница Света, которая научила его ходить, есть ложкой, пить из чашки. В два с половиной года он вовсю болтал, читал, как водится, наизусть «Нашу Таню» и «Уронили мишку». В три, ничего не видя, легко собирал любые пирамидки, строил из кубиков башни. Ближе к четырем освоил счет в пределах десятка. Соответствовал всем методическим предписаниям. В дом ребенка приехала комиссия. Он прошел специалистов, оказалось, что все в норме, отставания и задержки, которые были, ликвидированы, развитие соответствовало возрасту. Морозным зимним утром главный специалист комиссии сделал заключение: «В четыре года будем переводить в детский дом, к сожалению, для инвалидов. Нет зрения». Что это значит? Что он обречен быть не просто сиротой, с прочерками в графе «мать» и «отец», он обречен попасть в систему, где по сути его не будут развивать, ему будут оказывать в основном помощь медицинского характера, так как для инвалидов не предусмотрены педагоги, им нужны лишь медсестры и врачи. Персонал губернского дом ребенка был прекрасно осведомлен о том, что означало это заключение. Другого они, собственно, не ждали, работая в системе, но мысль о том, что их любимый мальчик, такой веселый, белобрысый, озорной окажется в ДДИ, откуда одна дорога – в психоневрологический интернат, мысль эту они старались все время куда-то отодвинуть на задний план. В доме ребенка было несколько сотен детей, многих усыновляли, увидев на сайте фотографии очаровательных малышей, кто-то из родителей вдруг одумывался и сам приезжал за своим ребенком. Но на нашего мальчика не обращал внимание никто. Инвалид. Это слово, без связи с диагнозом, с возможностями, с реабилитацией и социализацией человека, - клеймо. Когда нам говорят, что мы живем в новейшей истории, верить не стоит. Мы живем в средние века. Да, инвалидов у нас не сбрасывают со скалы, не сжигают в камерах, не сажают в лодку и не пускают ее по реке, но восприятие наше не таких как мы, все то же. Мы их панически боимся. Забегая вперед скажу, что как-то сидя в кафе, мой мальчик, перепутав столики, случайно провел рукой по соседнему. Люди, сидевшие там, шарахнулись в сторону, а затем пересели на другой конец зала. Они, видимо, испугались и решили, что, посидев недалеко от слепого, и сами могут ослепнуть. Но рассказ о его столичной жизни впереди, пока же в кабинете заведующей проходил «совет в Филях». «Надо что-то делать, рассказать о нем по радио, написать в Москву, в газеты. Он не должен попасть в дом инвалидов», - решили несколько человек в маленьком городке за Уральским хребтом.

Рассказ не претендует на реальность событий, а,может,... На пути к Рождеству, посчитала уместным этот рассказ. Монахиня Евфимия (Пащенко) Чудо Преображенская церковь издавна пользовалась репутацией «тихого пристанища». Прежде всего, потому, что она стояла на кладбище. А тишина, присущая местам такого рода, с незапамятных времен вошла в поговорку... Вдобавок, кладбище это было расположено на окраине, и дорога туда занимала около часа. Поэтому даже в те, не столь давно минувшие, времена, когда во всем городе (между прочим, областном и епархиальном центре!) имелось лишь три действующих храма, съездить помолиться в Преображенскую церковь отваживались разве что истинные подвижники. Исключение составляли только дни, когда в нее приезжал служить епископ. А вслед за ним туда жаловали и многие из прихожан собора и Успенской церкви — любители торжественных архиерейских Богослужений. Тогда в Преображенском храме становилось непривычно светло от множества свеч, которыми были уставлены подсвечники перед иконами. И непривычно шумно от множества людей, которые шепотом делились новостями и впечатлениями от службы и громко увещевали соблюдать благоговейную тишину, просили передать свечку в алтарь и негодовали, видя, что вместо этого она очутилась на каком-то из подсвечников в дальнем углу, сетовали на тесноту и духоту, и все-таки, упорно орудуя локтями, протискивались поближе к амвону, словно именно там находилось то Царство, что берется силой и восхищается употребляющими усилие (Мф. 10, 12)... А в довершение всего этого, внезапно, как гром среди ясного неба, раздавались звон разбитого стекла и горестный вопль владелицы банки со святой водой, содержимое которой теперь разливалось по выщербленному каменному полу... Впрочем, как только епископ покидал стены Преображенского храма, туда возвращалась тишина, и немногочисленные старые прихожанки, стушевавшиеся было перед шумной толпой захожих и заезжих гостей, снова занимали в нем свои привычные места, словно корабли, разметанные бурей по морю, опять собирались в привычную мирную гавань. Однако Преображенский храм служил тихим пристанищем не только для людей. С самого начала 20-х годов, когда в городе стали закрывать и разрушать церкви, именно сюда приносили тамошние иконы. Вернее, те из них, которые удавалось спасти от отправки на дрова... А так как до войны было закрыто около десятка городских храмов, то Преображенская церковь вскоре наполнилась, или скорее даже, переполнилась, иконами. Они лежали на аналоях, в несколько ярусов, едва ли не до самого потолка, висели на стенах, теснились на подоконниках, словно подтверждая поговорку: «в тесноте, да не в обиде», и даже стояли там друг на друге, будто пытаясь вскарабкаться к самому верху оконных проемов, где еще оставалось немного места... Среди них имелись и старинные образа, в былые времена прославившиеся чудотворениями, но теперь сами нуждавшиеся в людской защите. И совсем недавно написанные иконы, краска на которых еще не успела потрескаться и потемнеть. Иные из них, размером почти в человеческий рост, являлись храмовыми иконами. Иные, где соседствовали друг с другом подвижники разных стран и времен, так что святой благоверный князь Александр Невский протягивал руку преподобной Марии Египетской, а по обе стороны от них, словно свидетели их встречи, стояли мученица Вера и преподобный Зосима Соловецкий, были фамильными образами купцов и горожан, пожертвованными в церковь «на помин души»... Впрочем, и после войны, и позднее, в семидесятые, восьмидесятые и даже в девяностые годы люди продолжали приносить в Преображенский храм иконы. Правда, в последнее время — по большей части растрескавшиеся, расколотые, с облупившейся краской, дочерна покрытые копотью, а потому не годившиеся ни для украшения интерьера квартиры, ни для продажи в антикварную лавку. Однако даже для таких икон, обезображенных временем и людьми, находилось пристанище в Преображенском храме. Старый настоятель, о. Серафим, любовно взяв в руки очередную «черную доску», вглядывался в нее сквозь очки, словно прозревая под густым слоем грязи и копоти ее изначальную красоту и благолепие. После чего, вздохнув, благословлял отнести ее на чердак. Ибо надеялся, что когда-нибудь Бог пошлет человека, способного вернуть ей прежний вид, а, вместе с тем, и новую жизнь. Но проходили годы, а этот человек все не появлялся... А тем временем на чердаке скопилось столько поврежденных икон, что для них уже не хватало места на полках, сделанных по распоряжению о. Серафима... Разумеется, иные люди, радевшие о чистоте и порядке в храме, пытались убедить батюшку, что, поскольку их некому, да, скорее всего, уже и невозможно отреставрировать, то и хранить их дальше — незачем. Вдобавок, их скопление на чердаке повышает риск возникновения в церкви пожара... Однако о. Серафим напомнил сим мирским мудрецам, что «живущий под кровом Всевышнего, под сенью Всемогущего покоится...и под крыльями Его будешь безопасен» (Пс. 90. 1, 4). А для пущей убедительности подкрепил эти слова многочисленными примерами того, как в былые времена иконы, по ветхости находившиеся в забвении и небрежении у людей, Господь прославлял чудотворениями. После этого советчики умолкли. Хотя одному лишь Богу ведомо, убедили ли их доводы о. Серафима. Ведь одно дело — минувшие времена, богатые на чудеса и знамения. И совсем другое — наши дни, когда они столь редки, что можно всю жизнь ждать чуда. В итоге же — обмануться в своих ожиданиях. Именно так и произошло с самим о. Серафимом, который, несмотря на всю свою веру и праведность, так и не дождался столь чаемого им чуда... * * * А после его кончины настоятелем Преображенского храма стал молодой, весьма деятельный и энергичный священник. Звали его отцом Олегом. Прежде он был врачом, а незадолго до рукоположения окончил богословский институт. Надо сказать, что, вопреки бытующему в народе мнению, будто не только врачи, но даже иные богословы относятся к сверхъестественным вещам достаточно скептически, о. Олег все-таки верил в чудеса. Правда, иначе, нежели простодушный о. Серафим, который и семинарии-то не кончал... Отец Олег был убежден, что с помощью Божией человек может, как говорится, свернуть горы. В подтверждение же этому любил приводить слова Святого Апостола Павла: «все могу в укрепляющем меня Иисусе Христе» (Флп. 4,13). И впрямь — не прошло еще и полгода, как о. Олег стал настоятелем Преображенского храма, а старая церковь уже преобразилась до неузнаваемости. Она была заново побелена, а ее купола засияли свежей позолотой. В ней появились новые паникадила и подсвечники, новые хоругви и аналои, новый регент, новые певчие, и множество новых прихожан. А также новая староста, Ольга Ивановна, одинокая женщина средних лет, которая, после многих бед и треволнений, обрела тихое пристанище в Преображенской церкви, бестрепетно порвав с прежней жизнью ради жизни во Христе. По примеру благочестивых жен древности, она дневала и ночевала в храме, выполняя обязанности не только старосты, но и уборщицы, и псаломщицы, и свечницы, и певчей, а по будним дням — еще и регента. Ольга Ивановна была столь безгранично предана о. Олегу, что ловила каждое слово батюшки, слагая его, как говорится, в сердце своем. Все изреченное им являлось для Ольги Ивановны законом, подлежащим неукоснительному исполнению. Так что, благослови он ее годами поливать сухое дерево, или, за неимением оного, воткнутую в землю швабру, на ней непременно произросли бы плоды ее послушания. ...Однако враг рода людского, видя ревность нового настоятеля о храме Божием, не замедлил ополчиться на него. Причем сделал это тогда, когда человек меньше всего ожидает беды. А именно — за три дня до Рождества. * * * В тот злополучный полдень в Преображенскую церковь вошел какой-то человек средних лет, да так и замер на пороге, словно был несказанно изумлен тем, насколько изменилось внутреннее убранство храма. При этом он даже забыл снять шапку и перекреститься, как подобает всякому входящему в церковь. Разумеется, бдительная Ольга Ивановна, дежурившая в это время за свечным ящиком, сразу же набросилась с обличениями на нарушителя церковной дисциплины. Вслед за тем на шум из алтаря вышел о. Олег и с решительным видом направился к незнакомцу. — А ну, сними сейчас же шапку! Ты что, церковного устава не знаешь? Тот удивленно уставился на молодого священника, словно ожидал увидеть совсем другого человека: — Здравствуйте. А-а где батюшка? Отец Серафим... — Умер он. — буркнул о. Олег, недовольный тем, что недогадливый чужак не признал в нем священника и настоятеля. — А тебе чего здесь надо? Однако, вместо того, чтобы ответить на вопрос священника, тот сурово произнес: — Пригласите сюда ваше руководство. — Да сам ты кто такой? — не унимался о. Олег. — Я пожарный инспектор вашего района, — сказал незнакомец, причем столь строгим тоном, что священнику сразу стало не по себе. — И пришел проинспектировать ваш храм на предмет соблюдения правил пожарной безопасности. Вот мое удостоверение. А теперь пройдемте, гражданин... Так... А почему это у вас эвакуационные выходы завалены половиками? Что значит — уборщицы виноваты? Если Вы здесь главный, то Вам за это и отвечать... А где у вас огнетушители? Почему это их нет? Вы что, не знакомы правилами пожарной безопасности? К Вашему сведению, они являются обязательными для всех. Та-ак... Подвал в храме есть? А чердак? Как это — ключ потерян? Немедленно найдите. Я обязан осмотреть вашу церковь полностью. Прошло минут двадцать, прежде чем запыхавшаяся Ольга Ивановна вручила батюшке ржавый ключ на засаленном шнурке, которым, после нескольких неудачных попыток, все-таки удалось открыть дверь чердака. Увидев представшую его глазам картину, инспектор строго спросил о. Олега: — Это что тут у вас за склад? В самом деле, чердак был едва ли не под самую крышу завален сломанными аналоями, пустыми киотами, обломками от иконостаса, ржавыми спинками кроватей, сундуками, дырявыми ведрами, тряпками, банками из-под краски... Все это было донельзя грязным, вдобавок, основательно загаженным голубями, с незапамятных времен считавшими церковный чердак своим родным домом. А у самого входа стоял гроб, внутри которого обнаружилась охапка веников... — Ну что, гражданин, — произнес инспектор, искоса поглядывая на изменившегося в лице о. Олега. — Сейчас составим протокол. Предписания вышлю завтра. Даю Вам неделю сроку на то, чтобы устранить все эти недостатки. Впрочем, Вам придется сделать это раньше, до седьмого января, когда у вас тут будет большое скопление народа. Накануне я приду сюда снова. И если к этому времени Вы не наведете порядок, то, на основании правил пожарной безопасности, буду вынужден приостановить деятельность вашей организации. После ухода незваного гостя о. Олегу понадобилось немало времени, чтобы прийти в себя. Вслед за тем он отыскал Ольгу Ивановну, которая, с пухлым молитвословом в руках, стояла на коленях перед иконой Божией Матери «Злых сердец Умягчение». И, указывая рукой по направлению злосчастного чердака, гневно произнес: — Чтобы завтра же там ничего не было, поняла! — Простите-благословите, батюшка, — пролепетала староста. * * * На другое утро Ольга Ивановна, собрав уборщиц и кое-кого из прихожанок, пожелавших во славу Божию потрудиться на уборке храма, отправилась на чердак. Спустя несколько часов почти все, что там находилось, было частично отправлено на помойку, частично — отнесено в церковную кочегарку для сожжения. И тут в глубине чердака обнаружились полки, прогибающиеся под тяжестью каких-то черных досок. Рассмотрев их повнимательнее, женщины в недоумении обратились к Ольге Ивановне: — Да это же иконы! Их что, тоже выбрасывать? — А ведь прежний-то батюшка этого делать не благословлял... — робко произнесла старая уборщица, еще помнившая времена настоятельства о. Серафима. — Как же нам теперь быть-то? Как бывает в подобных случаях, кто-то поддержал ее. В итоге, вместо того, чтобы заниматься уборкой, женщины принялись вспоминать, каким ласковым да набожным был покойный священник. И сожалеть о том, что его не стало... Все попытки Ольги Ивановны заставить их продолжать уборку оказались безрезультатными. Поэтому она поспешила к о. Олегу, чтобы данной ему от Бога властью связывать и разрешать он разрешил вопрос — что делать с найденными на чердаке старыми иконами, которые хранились здесь по благословению прежнего настоятеля. Она на цыпочках подошла к двери его кабинета и, благоговейно постучав, вполголоса прочла молитву. Потом с замиранием сердца прислушалась, ожидая ответа. Немного погодя дверь распахнулась и на пороге появился о. Олег. Вид у него был крайне недовольный. Еще бы! Ведь как раз в это время он беседовал с местным бизнесменом, который недавно угодил в крупную автокатастрофу и уцелел в ней только чудом. С тех пор его стали посещать, так сказать, думы о вечном. Поэтому он, по примеру известного персонажа Евангельской притчи, надумал на всякий случай «приобрести себе друзей богатством неправедным», дабы получить шанс впоследствии быть принятым в небесные обители (Лк. 15, 9). Иначе говоря, вознамерился пожертвовать на Преображенский храм некую сумму денег. Что до о. Олега, то он рассчитывал воспользоваться щедротами новоявленного благотворителя с максимальной выгодой для храма. А именно — испросить у него средства, которых бы хватило на постройку церковного дома, где он планировал разместить и воскресную школу, и благотворительную столовую, и иконную лавку... Ради этой благой цели священник уже около часа вел со своим гостем душеполезную беседу, увещевая его «со всяким долготерпением и назиданием» (2 Тим. 4, 2), и употребляя на это все красноречие, на какое только был способен. И вот теперь, из-за столь не вовремя явившейся старосты, его труды могли пойти насмарку! Неудивительно, что о. Олег не смог скрыть своей досады от Ольги Ивановны. — Что тебе надо? — строго спросил он ее. — Батюшка, простите... — от волнения голос Ольги Ивановны дрожал и прерывался. — Там на чердаке... старые иконы лежат... — Какие еще иконы? — раздраженно спросил о. Олег. — Откуда они могли там взяться? — Говорят, будто их туда прежний настоятель велел складывать, — промолвила староста. — Только зачем — непонятно. На них же уже совсем ничего не видно... Батюшка, что благословите с ними делать? О. Олег задумался. В самом деле, как следовало поступить с отжившими свой век иконами? Он помнил, что в стародавние времена их не выбрасывали, а помещали на церковный чердак или на колокольню. Именно так и делал и о. Серафим. Но тут о. Олегу вспомнилось, что завтра в храм с повторной проверкой нагрянет пожарный инспектор. И, если что-то придется ему не по нраву, вполне может выполнить свою угрозу... Стало быть, чердак требовалось очистить любой ценой... Тогда куда же девать иконы? Вдруг священник вспомнил, что иногда обветшавшие образа относили на реку и пускали по течению на волю Божию. Однако на дворе была зима. Таким образом, оставался один-единственный выход... — Снесите их в кочегарку. — сказал о. Олег замершей в ожидании его решения старосте. — И сожгите. — Простите-благословите! — эхом откликнулась Ольга Ивановна и поспешила вернуться на чердак, где уборщицы и прихожанки все еще предавались утешительным воспоминаниям об о. Серафиме. Но староста, проникшись важностью возложенного на нее послушания, немедленно пресекла их разговор: — Хватит празднословить. Забыли, что Бог за каждое пустое слово взыщет? Давайте, берите все это и несите в кочегарку. Так батюшка благословил. — А может, лучше их людям раздать? — робко спросила та самая старая уборщица, что еще помнила о. Серафима. — Все-таки иконы... — Батюшка благословил сжечь! — оборвала ее Ольга Ивановна. — Помнишь, что старцы говорят: послушание выше поста и молитвы! А где твое послушание? После этого ей уже не решился возразить никто. * * * ...Сидя на корточках перед дверцей топки, Ольга Ивановна одну за другой отправляла туда сваленные на полу «черные доски». Это ответственное дело она не решилась поручить никому. Особенно после того, как заметила, что старая уборщица, предлагавшая не сжигать старые иконы, а раздать их людям, украдкой потянулась было рукой к небольшому образку, на котором сквозь слой грязи и копоти проступали очертания какой-то фигуры, кажется, женской. Однако, почувствовав на себе испепеляющий взгляд Ольги Ивановны, старуха испуганно отдернула руку... Не будь староста так поглощена своим делом, она бы давно заметила, что из угла кочегарки за ней самой внимательно наблюдает неряшливо одетый лохматый мужчина с всклокоченной бородой, которого в церкви все звали не иначе, как Васькой. Он прибился к Преображенскому храму так давно, что никто уже не помнил, когда именно. И, судя по всему, до этого успел пережить немало бурь и крушений в житейском море. Сколько ему было лет и кем он был прежде — не знал никто. Да впрочем, кого это могло интересовать? Куда важнее было то, что безродный и бездомный Васька бесплатно работал при церкви и кочегаром, и сторожем, и плотником... одним словом, безотказно выполнял любую работу, которую ему поручали. Он был на редкость нелюдим и молчалив, так что его считали немым. Иногда, еще при покойном о. Серафиме, Васька заходил в храм и простаивал всю службу у самого входа, словно не смея идти дальше... Правда, в последнее время он появлялся там крайне редко. Потому что стоило ему в своих донельзя грязных сапогах переступить церковный порог, как уборщицы, радея о чистоте в храме, спешили выставить его за дверь. ...Тем временем труд Ольги Ивановны близился к концу. И на полу остались только две самые большие иконы. Одну из них, растрескавшуюся сверху донизу, староста ухитрилась разломить на две половинки и по очереди отправила их в огонь. Однако другая икона оказалась цела и никак не проходила в дверцу топки. Ольга Ивановна огляделась по сторонам в поисках топора, и тут, наконец то, заметила Ваську. Раздосадованная тем, что недогадливый молчун не спешит прийти ей на помощь, староста сама протянула ему икону и знаками показала, что он должен с ней сделать. К ее изумлению, Васька вдруг поднес икону к глазам и некоторое время стоял, вглядываясь в нее. Точь-в-точь, как это делал когда-то о. Серафим... А потом решительно направился к полке в углу кочегарки и, раздвинув стоявшие на ней бумажные образки, водрузил икону на самую ее середину. Будучи не в силах вынести столь явного самоуправства, объятая праведным гневом Ольга Ивановна бросилась к Ваське: — Не смей! Батюшка благословил все сжечь! А ну, отдай ее сейчас же! И вдруг осеклась. Потому что услышала какие-то странные звуки, похожие на хриплое рычание зверя или на скрежет, который издает заржавевший от времени и бездействия механизм. И, тем не менее, это был голос человека. Но самым страшным было не то, как он звучал. А то, что он принадлежал всегда безгласному и безропотному Ваське: — Пош-шла-а отс-сюда-а! Перепуганная староста выскочила из кочегарки и, не чуя под собою ног, побежала к храму. Первой ее мыслью было найти о. Олега и рассказать ему о происшедшем. Проступок Васьки ни в коем случае не должен был остаться безнаказанным. И справедливая кара, которая его ожидала, должна была послужить хорошим уроком на будущее для всех, кто осмеливается своевольничать Она столкнулась с о. Олегом на церковном пороге. Однако так и не смогла пожаловаться ему на Ваську. Священник прошел мимо, словно не заметив ее. Поскольку был весьма раздосадован тем, что бизнесмен-благотворитель, на беседу с которым он потратил столько времени и сил, вдруг изменил свое решение и отказался оплатить постройку церковного дома. Причем произошло это как раз после разговора священника со старостой, так что о. Олег имел все основания считать ее виновницей своей неудачи. Что до Ольги Ивановны, то она, увидев батюшку, раскрыла было рот... Но, к своему ужасу, не смогла произнести ни единого слова, ни единого звука... * * * ...На другой день, в сочельник, перед самой Литургией, в Преображенский храм вошел мужчина, в котором уборщицы и прихожане не сразу признали Ваську. Да могло ли быть иначе? Ведь сейчас он казался совсем другим человеком. Он был одет в чистую куртку, а его сапоги выглядели, как новенькие. Вдобавок, вечно всклокоченная лохматая Васькина борода была подстрижена и тщательно расчесана. В руках он держал что то, завернутое в кусок холста. Подойдя к левому клиросу, где стоял пустой аналой, Васька поставил его на середину храма и торжественно возложил на него принесенный сверток. И те, кто в тот момент находился в Преображенской церкви: прихожане, уборщицы, безгласная Ольга Ивановна и встревоженный о. Олег, обступали его все теснее и теснее, пока чьи-то пальцы робко не коснулись холста и не развернули его. Под ним оказалась икона. Старая-престарая, дочерна покрытая слоем копоти, с обуглившимся углом, словно она побывала в огне. А на ней постепенно проступали какие-то контуры предметов и фигур, становясь все ярче и отчетливей. Пока глазам изумленных людей не предстало изображение Девы Марии и старца Иосифа, благоговейно склонившихся над яслями, где лежал Богомладенец Христос. И каждому из них в тот миг вдруг открылось, что великие и преславные таинства и знамения совершались не только в те далекие времена, когда «нас ради и нашего ради спасения» в мир явился Спаситель Христос. Но даже теперь, когда на земле оскудели вера, надежда и любовь, Господь продолжает посылать нам Свои чудеса.

Преп. Никодим Святогорец, Свт. Макарий Коринфский Книга душеполезнейшая о непрестанном причащении Святых Христовых Таин

С того света автор иеромонах Роман Пост подходит к концу, казалось бы, радоваться надо приближающемуся Рождеству. Да вот узнал о декабрьских событиях, и душа закровоточила: то ли страна уже летит в пропасть, то ли в безвыходнейшем тупике. Кругом корыстолюбие, лукавство, обман. С ног до головы покрылись нравственной проказой, да ещё, ко всем прочим напастям, ветхозаветный плен. А грозовые тучи всё собираются и собираются, готовя народу величайшие потрясения. И по человеческому разумению — нет ни единой возможности выкарабкаться из трясинного тупика. Ни единой! Несколько дней душу постоянно саднило покаянным воплем: — Господи, спаси ны, погибаем! И Господь вразумил! И как же вразумил! Вот об этом расскажу подробнее. В понедельник нацепил тонкие беговые лыжи и пошёл по болоту в Боровик. Намеревался придти к обеду, поздравить о. настоятеля с днём рождения, немного пообщаться и затемно вернуться в скит. Так было на прошлой неделе, когда Вячеслав, местный рыбак, ягодник и грибник, приносил в Ветрово почту. Тогда он пришёл распаренный, измотанный дорогой по глубокому снегу. За чаем, узнав, что собираюсь его провожать до деревни, стал меня отговаривать: — Батюшка, не пройдёте! Там всё заросло, снегу полно, я на лесных лыжах еле дошёл. — Посмотрим, будет видно. В самом деле, путь оказался нелёгким, но я шёл за рыбаком, и мы благополучно добрались. В доме о. Ф. переоделся в сухую одежду хозяина, пообщались за трапезой и я пошел обратно, чтобы затемно вернуться в скит. Так и получилось. Лыжня указывала направление, и до темноты уже открывал двери скита. То же самое намеревался проделать и в его день рождения. Но… всё оказалось гораздо сложнее: прежний след от лыжни покрыло снегом, лыжи утопали, становились грузом на ногах, втыкались в кочки, путались в порослях кустарника.. После десяти метров понял, что не дойду, решил пойти по реке. Еле развернулся в зарослях и кочках и пошёл по льду. По реке идти легче, но на повороте ткнул палкой в лёд и увидел под снегом воду. Опасно! Развернулся и снова попытался пройти по болоту. Дойдя до электролинии выбился из сил, посмотрел в сторону деревни, пожелал всех благ имениннику и стал пробираться в Ветрово. И вот настал четверг — 23 декабря 2010 г. Истопил печь, попил чаю, надумал посетить о. Ф.. Помня о неудачной попытке, решил пойти в лёгких брезентовых сапогах с прорезиновой материей на уровне галош. Сунул в сумку гостинец — шкатулочку с видом своего Храма, вложил туда просфору. Оделся по-осеннему — тонкий подрясник, спасательный жилет на случай коварного льда, лёгкую куртку и русский куколь на голову. Взял топор, чтобы заодно почистить проход паломникам, помолился и пошёл. Деревня стоит на другой стороне речушки. Лёд выдержал, но всё-таки, решил идти болотом. Тропинка затерялась под снегом, ориентировался на виднеющуюся полосу леса. Проваливаясь в сугробы — где по пояс, где по колено, медленно двигался в сторону деревни. Выдохся и промок быстро: сказывался пост. Опираясь на топор, переводил дыхание, утирал пот с лица и шёл дальше. Идти-то всего ничего, полторы версты прямиком, самое большое — час ходу. Вошёл в лес. Тропинка полностью заросла кустарником и молодыми берёзками. Тут главное вовремя свернуть влево, немного пройти, повернуть вправо и дальше уже двигаться прямиком. Так и сделал. Как мне казалось, в нужном месте свернул влево и вправо, но это только показалось. Ушёл влево от прямой тропы, пытаясь выйти на эту самую тропу. Сапоги проваливались в болотную жижу, мокрую материю сразу охватывал снег, намокал, леденел, образуя тяжеленную броню. Бил обухом топора по сапогам — снег, не успевший стать льдом, разлетался под кустарники и ольху. Ко всему прочему, потянул левую ногу. Идти стало тяжело. Превозмогая боль в ноге, надумал взять вправо, чтобы выйти к берегу. Промок насквозь быстро. В сапогах чавкала вода, перчатки и одежду можно было выжимать, но сильного холода не чувствовал, хотя было −10 градусов. Даже падая в снег, испытывал холод, который отрезвлял, заставлял быстрее вставать и отходить от сугроба. Сколько так продолжалось, час, два? Трудно сказать. Вместо ожидаемой речушки, неожиданно вышел на опушку. Увидел стог сена, обрадовался, направился к нему отдохнуть. Стог сена оказался огромным корнем поваленного дерева. Великанская шапка снега превратила корень в стог сена. Заблудился! Топором сгрёб снег со ствола, присел. Ноги и руки начали коченеть. Поогогокал на все стороны — тишина. Нет, пока ещё не стемнело, пока есть силы, нужно идти назад по следу, который выведет в Ветрово. Видно, сегодня мне уже не попасть в Боровик. Но, даже если выйду из леса и узнаю дорогу в скит, хватит ли сил дойти? Пошёл назад, выбился из сил, через час притащился к этому же месту! От напряжения сердце рвалось из груди, в висках стучало, пот заливал глаза. Значит, надо немного вернуться и пойти совсем в другую сторону: раз тут опушка, напротив должна быть река. При одной мысли, что снова придётся возвращаться и неизвестно куда пробираться, становилось не по себе. Но была надежда выйти к реке. Трудно сказать, сколько времени шел или плыл в глубоком снегу — вышел на просеку. Совсем незнакомые места — холмы, огромные сосны. Откуда на болоте взялись холмы? Вдоль просеки шла заснеженная дорога. Видимо, летом сюда приезжали за лесом. Куда она ведёт? Куда бы ни вела, куда-то выведет. Побрёл по ней. К моей беде, снегу на дороге было не меньше, если не больше, чем в лесу. Нет, долго так не пройду, таяли последние силы. Метров через двести увидел пень, смахнул с него шапку снега и понял, что лес вывозили несколько лет назад: пень был трухлявый, сплошь покрытый мхом. Приплыли! Опустился на пень. Пораженческая мысль обволакивала страхом: не выйти! Скоро стемнеет, не выбраться! Глупая смерть! Как мог выйти из дома без фонаря, без спичек, без ручки и бумаги? Да хотя бы взял телефон, сейчас бы сообщил, что заблудился, организовали бы поиски. А теперь станут искать только перед Рождеством. А если повалит снег, тогда только по весне отыщут, если волки или медведь не найдут раньше. Достал из шкатулки просфору, надкусил, освящаясь перед смертью. Надо же, даже Завещания не составил! Написать на снегу, что заблудился? Буквы останутся до первой позёмки. Спокойно, никаких эмоций, никаких резких движений! А если разложить по полочкам? Все мы ходим под Богом! Не просто так мне это попущено. Да, по человеческому разумению шансов никаких: годы не молодые, тело не тренировано, слабость от поста, оделся по-осеннему, насквозь мокрый. А может это милость Божия? Господь сказал: «В чем застану, в том и том и буду судить.» Есть возможность умереть на молитве, а это уже великий дар, которого удостаивались верные дети Божьи. Месяц назад тебе исполнилось 56 лет. Молись, кайся, пришло твоё время. Начал усиленно молиться: Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешного! Пресвятая Владычице моя Богородице, спаси мя! Святителю отче Николае, моли Бога о мне грешнем! Вси святии, молите Бога о мне грешнем! Господи, если сейчас меня призываешь, да будет Твоя Святая воля, прости только мою окаянную жизнь! Ангеле Хранителю, отогнал Тебя своими грехами, прости меня! Помолился и своей приснопамятной матери: — Мать Зосима, твой сын в беде, если можешь, помоги, помолись, чтобы на мне исполнилась воля Божия! Может, дать какой обет, принять великую схиму, если выживу? Да ведь и монашеские нарушены, какая тебе схима! Ног уже не чувствовал, пошевелил пальцами, вроде пока слушаются. Скорчился, переключился на Иисусову молитву. Странно, при полной уверенности, что не выйду, не было отчаяния, глубоко теплилась не угасшая надежда, голова была ясной. Жил, как во сне, помираю, как в сказке. Ели, сосны, пни, валежник и кустарник укутаны толстым слоем снега. В другое время глядел бы и не нагляделся. Ну вот, любил красоту и умираешь в красоте. На душе легко и покойно. Попросил прощения у тех, кого ненароком обидел, помолился о любящих и ненавидящих меня. И тут подумал, какой удар должны выдержать мои родственники, вспомнил о тех, с кем общаюсь и общался. А бедный кот Барсик? Ждёт хозяина; сколько протянет на морозе без еды? Пропадёт животина! Перед глазами обрывками проносилась вся жизнь, вспоминалось не самое лучшее… Ну что ж, пора готовиться ко Встрече. Хотя, если застыну на этом пенёчке, потом и в гроб не войдёшь, надо поискать место, где можно лечь и скрестить руки. Но… если лягу сейчас, могу оказаться самоубийцей: за жизнь надо бороться! Посмотрел на дорогу — придётся возвращаться по своим следам. А не залезть ли на сосну и посмотреть по сторонам? Мысль неплохая, но силёнок явно не хватит. Смеркалось. Нужно идти, идти с молитвой, без резких движений, не сбивая дыхание, оберегая последние силы. Даже если Господь сотворит чудо и выберусь, с ногами, видимо, придётся попрощаться. Отошёл от мощных старых сосен и углубился в чащу кустарника. То и дело натыкался на свои следы, пересекал их, в надежде найти более мелкий снег. Темнело на глазах. Обезсилев, прислонялся к берёзке, ольхе, обнимал их и, закрыв глаза, переводил дыхание. И молился, молился, молился! Вспомнились кадры из птицефермы: женщины выносят ящики с однодневными цыплятами, высыпают их в бочки и заливают водой. Несколько цыплят упали в снег, нахохлились, замерзают. Жуткая съёмка нечеловеческой жестокости! Как жить после этого? Разве вопиющий грех останется ненаказанным для человечества? Не останется! А сейчас и сам, как тот безпомощный цыплёнок в снегу. Слава Богу, кто-то же должен платить! Стемнело быстро. На мутном снегу угадывались стволы и сучья кустарника. Почудился собачий лай. Сдёрнул куколь с головы, прислушался, покричал — тишина. Куда идти? Если раньше снег холодил, отрезвлял, то сейчас, при падении в сугроб, оделял дрожью и ознобом. Значит, совсем немного осталось потерпеть. Сел на толстую ветку, посмотрел на небо. Всюду оно одинаковое, безпросветное. Впрочем, по правую сторону, кажется, светлее. Или блазнится? Нет, в самом деле, светлее. Снова пошёл в обратную сторону. Падая в снег, проваливаясь в болото, продираясь через кусты, шёл какое-то время в сторону света. Остановился, посмотрел — нет, небо такое же, как и везде. Или, всё же, не такое? Какая разница! Иди, пока не свалился окончательно. И тут, с правой стороны, тускло блеснули огоньки. Волки! Один, два, три. Ну вот и докричался, конец странствию. Удивился себе: не испытал никакого страха от внезапной встречи. Наоборот, опасность придала сил и взбодрила. — Волки, я здесь! Доведите до деревни! — прокричал с неким вызовом. Волки стояли на том же месте. Поглядел на хлипкий кустарник — некуда взбираться, а убегать ослабевшему даже мысль не пришла, да и куда? Перекрестился, сжал топор и пошёл на них: всё равно ведь помирать. Стоят, как застыли. Ещё прошёл. Стоят, не перебегают, только огоньки глаз засветились посильнее. А может, это не волки, а огоньки от костров браконьеров: завалили лося или кабана и свежуют? Покричал им — никто не отозвался. Приковылял ещё поближе — огоньки хат! Присмотрелся и понял, что это дом о. Ф., вид со стороны леса. Собрал последние силёнки, продрался сквозь кустарник и наткнулся на сетку изгороди. С третьей попытки перевалился через сетку, удержался на ногах и снова, по пояс в снегу, поплыл по грядкам к дому. Возле гаража вышел на очищенное твёрдое место и будто костылями задвигал негнущимися ногами. Увидев меня, псаломщица Лия, оставив ведро, бросилась навстречу: — Батюшка Роман, откуда? — С того света. — прошептал не слушающимися губами. Выскочивший о. Ф. подхватил меня, помог взобраться по ступенькам. В тёплом доме, с его помощью сунул руки под холодную струю воды, избавился от заледеневшей обуви и одежды, переоделся в сухое. — Вышел к вам около 12 часов. о. Ф. быстро глянул на часы: — Сейчас около восьми. Причём, стемнело часа два назад, вы шли шесть часов днём и два часа в полной темноте — итого, восемь часов! … Всю ночь не мог уснуть, лежал, смотрел на огонёк лампады и творил Иисусову. Утром встали на лыжи: без них бы не доковылял. Отец Ф. проводил до скита и поспешил обратно. Затопил печь, накормил кота и сел в кресло. Сильно клонило в сон, но всё же встал, облачился и начал служить благодарственный молебен за явленное чудо — возвращение с того света. А через несколько дней осенило: да ведь это ответ Свыше на переживания и тяжкие думы о Родине! Не усомнился, взмолился человек, и Господь сотворил чудо, вывел! Одного помиловал, народ ли не помилует? Ах, как бы нам стать Его народом! Братья и сестры! Не оплакивайте Россию, глядя на Её уничижение: жива Она! Живы и мы! Нам бы только сплотиться, взмолиться, и Любящий Спаситель сотворит Чудо — выведет! Нет бездорожья в Пути! Нет лжи в Истине! Нет смерти в Жизни!* Нет поражения во Христе! 24-26-30 декабря 2010 г., скит Ветрово.

Светлана Коппел-Ковтун Чтобы стать лучше себя Главная ценность семьи Пишу эти строки, а на коленях у меня бегает маленький белый крысенок: я глажу его, обнимаю ладонью, а он нежно вылизывает мои руки, выказывая свою любовь. И делает это он вовсе не потому, что мама-крыса научила его каким-то правилам приличного поведения, и не потому, что он считает это своим долгом по отношению ко мне, а просто потому, что любит, потому что его крысёнкино сердце отзывается благодарностью на мою любовь. Если бы так же просто было с любовью у людей! Пожалуй, только человек может отвечать на любовь злобой — животным это не свойственно. Потому и не умеют люди сохранить семью, не умеют сберечь любовь и друг друга. Эгоизм, неблагодарность, завышенные претензии к другому... — всё это столь обычно у нас. Как ни странно, мы относимся к другому гораздо хуже, чем этот крысёнок... Что это — глупость? Низость? Непонимание сути вещей? Или просто нелюбовь? Прав Ильин, когда говорит: «Зло начинается там, где начинается человек». А богословие научило меня тому, что внешнее без внутреннего — бывает, а внутреннее без внешнего — нет. Но как часто мы сетуем на то, что любовь в нас есть, только мы не умеем её проявить (крысёнок, заметьте, умеет!). Нет, на самом деле всё сложнее: до любви многие из нас не дорастают. Люди обычно говорят об утрате любви, которой просто не было, не успели её взрастить... Успели только опустошить души друг другу, «наломать дров» и покалечиться, растратив всё, что надо было приумножить. Крысёнок уснул в моей ладошке, свернувшись калачиком, как маленькая собачонка, и мне жаль его беспокоить — набираю текст одной рукой. Это тоже любовь, её проявление. Правда, здесь уместно вспомнить сетевой анекдот (а может реальную историю, но «с длиной бородой»): «Ночью звонит телефон. Беру трубку, слышу шепот мамы: — Принеси попить, а то у меня кот в ногах спит, так жалко его будить…». Обычно этот анекдот рассказывают для того, чтобы показать «кривую» любовь: животного, мол, жаль, а человека — не жаль. Но мне когда-то увиделась и другая грань этой истории. Животные — братья наши меньшие, а человек — ровня, с него и спрос другой, и отношение к нему другое — более взыскательное. Кто больше, кто сильнее — тот должен и послужить. Подсознательно мы относимся к ближнему требовательнее именно потому, что считаем его выше, больше, сильнее. Потому любовь так часто вырождается в претензию. То есть, претензия вырастает на месте любви и вместо любви. «Я хочу тебя любить, но для этого ты должен быть таким-то и таким-то, а ты каков?» Вместо вместилища добродетелей, которым казался, ближний легко превращается во вместилище недостатков и пороков, — стоит только пожить с ним вместе. Но почему? Быт, разумеется, обнажает некоторые ранее скрытые стороны другого. Но разве только в этом причина? Чаще мы просто забываем о том, что не только ближний для меня, но и я для ближнего. Я тоже должен быть для него! Мы недопонимаем, что какие-то неприятные изменения в его поведении и характере могут быть спровоцированы и даже сотворены мной самим. И для этого не обязательно делать что-то плохое, можно просто не делать хорошего — важного и нужного. Жену свою я не хаю, И никогда не брошу её. Это со мной она стала плохая, Взял-то ее я хорошую. (Олег Григорьев. «Хулиганские стихи») В семейной жизни недооценённым оказывается очень важный момент — неизбежное творчество (либо со знаком плюс, либо со знаком минус), творение друг друга. Мы встречаемся, будучи полуфабрикатами самих себя, и в семье растём и изменяемся. Семья — это поле, на котором мы, как огородники, взращиваем друг друга. Вопрос в том, как это делать, с какой целью и ради чего? Время вспомнить про любовь, про то, что она, а не потребительство, не эгоизм — является созидательной жизненной силой. Любовь зряча, она способна увидеть то, что недоступно объективному (оценивающему) взгляду. Только надо не придумывать своего любимого, а чувствовать его, как себя — ближним, и смотреть на него, как на себя — оправдывающе. «Любить — видеть человека таким, каким его задумал Бог и не осуществили родители. Не любить — видеть человека таким, как его осуществили родители. Разлюбить — видеть вместо него: стол, стул». (Марина Цветаева) Да, сложность в том, что каждый из нас недоосуществлен по тем или иным причинам. Каждый нуждается в том, чтобы подняться над собой реальным и дорасти до того себя, каким должен стать. Человек, в отличие от крысёнка, не равен сам себе. И любовь — только любовь — прозревает настолько вглубь человека, что видит даже то, чего нет, но может быть явлено при определенных условиях. Задача супругов в семье как раз в том и состоит, чтобы помогать друг другу вырасти в полную свою меру, осуществить себя, которого задумал Бог. Это возможно только в атмосфере взаимного услужения, внимания, прощения — в атмосфере заботы друг о друге. «Тот человек, кого ты любишь во мне, конечно, лучше меня: я не такой. Но ты люби, я постараюсь быть лучше себя...» (Михаил Пришвин. Из письма жене) Какими красивыми могут быть люди, их чувства и отношения! Только надо выходить навстречу другому, поддерживать его и ни в коем случае не злоупотреблять любовью. «Нет нечестия, которое было бы выше того нечестия, когда человек наносит скорбь ближнему и возносится над ближним». (преп. Антоний Великий) В Патерике есть такой рассказ: «Спросил некто старца — почему имеющиеся ныне между монахами подвижники не получают благодатных даров подобно древним? Старец отвечал: потому что тогда была любовь и каждый подымал ближнего своего вверх; ныне любовь охладела и каждый влечет ближнего своего вниз. По этой причине мы не удостаиваемся получить благодати». Это сказано о монахах, но верно и для семейных. Собственно христианин (неважно где: в семье, в обществе, в церкви) начинается с благодарения. С умения быть благодарным начинается в человеке человек. Семья тоже начинается с благодарности: Богу — за подаренную встречу с любимым, любимому — за счастье быть с ним рядом, за возможность любить и быть любимым. Но, к сожалению, мы очень быстро привыкаем к своему положению и начинаем воспринимать все дары как нечто само собой разумеющееся. Заботу о себе мы начинаем воспринимать как должное и забываем о благодарности. В тот самый миг закладывается первый кирпичик будущего недопонимания и разлада... «Жизнь — это усилие во времени». (Марсель Пруст) «Человек — это состояние усилия быть человеком». (Мераб Мамардашвили) Где нет усилия, нет и жизни. Не надо стремиться кого-то перехитрить, не надо желать устроиться удобно, чтобы напрягать, а не напрягаться. Кто пытается жить чужим усилием, лишается жизни, ибо жизнь — это усилие. Другой — это как раз повод (и причина!) напрячься, случай стать вполне собой. Вне этого труда жизнь неизбежно превращается в ад, а семья — в ад вдвоём, втроем, вчетвером.... Раньше жил один я воя, А теперь мы воем двое. (Олег Григорьев) Мне рассказали поразительную историю из крысиной жизни. Так случилось, что мама-крыса умерла, оставив отцу крысиного семейства маленьких крысят. Перед ним встал вопрос выкармливания малышей, и папа-крыс додумался до такой хитрости: он мокал кончик своего хвоста в блюдце с молоком и давал малышам слизывать его. Я смотрю на своего крысёнка, мирно спящего в ладони. Он ещё мал, но когда-то вырастет, станет взрослой крыской и будет по-прежнему учить меня дружбе и любви, которая не перестает. Желающий учиться, говорят, может даже у камней научиться — было бы желание. Желание стать лучше себя... Всеукраинский журнал «Мгарскій колоколъ»

Святитель Игнатий (Брянчанинов) Пустынник и волчица Видели мы одного чудного мужа. Он жил в маленькой пещере, в которой возможно было помещаться только одному человеку. К нему во время его трапезы обыкновенно приходила волчица, и редко когда зверь этот ошибался, не попадал в обычный час употребления пищи. Ожидала всегда волчица у входа в пещеру столь долго, доколе пустынник не выносил ей остатков от трапезы своей: тогда она лизала его руки и уходила, как бы исполнив долг свой и получив утешение. Случилось, что святой отлучился на довольно продолжительное время из пещеры, провожая посетителя — брата, и возвратился только к ночи. В этот промежуток приходила волчица к обычному часу трапезы. Ощутив, что келия пуста, что господин её находится в отсутствии, она вошла в пещеру, тщательно отыскивая обитателя. В пещере висела корзинка из пальмовых ветвей с пятью хлебами. Из этих хлебов один волчица достала и съела; затем, совершив преступление, ушла. Пустынник, возвратившись, увидел, что корзинка повреждена и что недостаёт одного хлеба. По оставшимся крохам от съеденного хлеба он легко угадал виновного. Справедливость подозрения подтвердилась последствиями: в следующие дни волчица не приходила по обычаю своему, не решаясь в сознании дерзновенного поступка прийти к тому, кому она нанесла оскорбление. Прерванное знакомство с воспитанницею огорчало пустынника. Призванная его молитвами, она, по прошествии семи дней, возвратилась и села, по обычаю, пред пещерою в то время, как пустынник употреблял пищу. Однако смотрите, какова была стыдливость кающейся! Волчица не осмелилась подойти так близко, как подходила прежде, но сидела вдали, опустив глаза в землю по причине глубокого стыда, чем ясно выражала, что просит прощения. Пустынник, сжалившись над нею, приказал ей подойти ближе и, ласково погладив рукою по голове печальную, угостил её удвоенным количеством хлеба. Получив прощение, волчица развеселилась и снова начала исполнять принятую ею на себя обязанность — посещать пустынножителя. Воззрим в этом отношении на силу Христа, Которому повинуется всё, даже лишённое разума, пред Которым укрощается всё зверское: волчица находится в услужении! Волчица сознаётся в согрешении воровством! Волчица подчиняется действию стыда по причине сознания! Призванная, она приходит, подставляет голову, понимает, что ей подано прощение. Это — Твоя сила, Христос! То достойно неутешного плача, что звери ощущают Твоё величие, — не ощущают его человеки.

Каждый святой – это всегда тайна… Каждый святой – это всегда тайна. Преподобный Амвросий– это тайна вдвойне! Он – как огромный духовный айсберг. Мы видим только маленькую внешнюю часть, а остальное, главное, скрыто в глубоких водах океана Духа. Его старческое служение было на виду у всех, его теснили толпы людей со всех концов России, но в тишине его келии шла невидимая миру филигранная молитвенная работа. В тишине своего сокрушенного и любвеобильного сердца старец Амвросий сопереживал с миром его трагическую судьбу. Люди слышали шутки Старца, слова ободрения, искрометный духовный юмор, но не знали, сколько за этим стояло слез и сокрушенных воздыханий… Он через всю свою жизнь пронес таинственные слова, которые услышал еще в молодости в журчании ручья: «Хвалите Бога! Храните Бога!» Константин Леонтьев, присный ученик старца Амвросия, возросший у его ног, так говорил о своем авве: «Отец Амвросий – евангельский человек, для которого не существовало моральных прописей! Он был равно открыт для всех, и в каждом человеке провидел образ и подобие Божие». Там, в этой толпе человеческого горя, которая колыхалась около старческой хибарки, стояли рядом вельможа и нищий, лоснящийся дворянин и пыльный странник, крестьянка, которая с плачем рассказывала о своем горе, что у нее мерли гуси, и великий Достоевский, искавший утешении после смерти любимого маленького сына… В чем загадка преподобного Амвросия? В чем неуловимый аромат его святости? Почему эти народы, как говорит жизнеописатель Старца – тульские, орловские, московские, брянские, так настойчиво стремились к порогу его келии? Когда человек любуется картиной, он смотрит на нее с определенного расстояния. Если отойти слишком далеко от живописного полотна, то мы можем ничего не увидеть, не рассмотреть. Если же приблизимся слишком близко, то наш обзор будет тоже ограничен, искажен. Мы будем видеть какие-то детали, но не сможем воспринять картину в целом. То же самое происходит и в нашем общении друг с другом. Если мы удалимся от человека, то не сможем его увидеть, рассмотреть и глубоко понять. Если приблизимся страстно, несоразмерно близко, то, может быть, мы увидим какие-то отдельные качества его души, но не поймем человека в целом. Так же как и с живописью, с прекрасной картиной, в нашем общении нужно найти в своем сердце точку, с которой мы можем по-настоящему понять, вместить, увидеть и почувствовать человека. Эта точка – точка любви! Преподобный Амвросий хорошо знал эту тайну. Он знал, что «увидеть небо в другом человеке можно только глазами любви». И он видел это небо в любой человеческой душе! Может быть еще мрачное. Может быть покрытое черными лучами греха. Но он мог искусно разогнать эту душевную непогоду в человеке, мог зажечь как яркое солнце сердце приходящего к нему! В его маленькой келии можно было видеть «в сокращении целую Россию» – сюда стремились и генералы, увешанные золотом наград, и крестьяне в стертых лаптях. Калики перехожие и просвещенные студенты. Ему всегда посылал сердечный поклон праведный Кронштадтский чудотворец Иоанн. И даже запутавшийся яснополянский ересиарх после общения со старцем говорил: «Когда с таким человеком говоришь, то чувствуешь близость Бога». Преподобный Амвросий – это целая эпоха! Выросло несколько поколений христиан, воспитанных на его письмах, его поучениях, а главное – на его молитвах. О святых не говорят в прошедшем времени. Евгений Поселянин замечательно говорит, что, когда кончилась земная жизнь старца Амвросия, «он поселился там, где за Русскую землю предстательствуют ее святые, где пишется священная летопись Божиего народа!» И как будто из Вечности, из светозарных райских обителей мы слышим его уже ставшие символическими замечательные слова: «Жить – не тужить! Никого не осуждать, никому не досаждать и всем – мое почтение!» Преподобный Амвросий вдохновляет духовно десятки тысяч людей во всем мире, и мы все очень хорошо помним, что «нужно жить нелицемерно и вести себя примерно», что «где просто – там ангелов со сто». Поэтому и сегодня мы видим в Оптиной в сокращении целую Россию – врачи, учителя, крестьяне, бизнесмены, профессора, рабочие, спортсмены. Преподобный Старец всех нас зовет к себе и рака его источает токи благодати! Он учит нас жить Христом! Дышать молитвой! Стремиться к Вечности! Безропотно нести свой земной крест! Учит видеть небо в душе нашего ближнего! Каждый святой – это всегда тайна! Преподобный Амвросий – это тайна вдвойне! И пусть на наших сердцах золотыми буквами любви и смирения будут написаны слова, которые великий Старец пронес через всю свою многотрудную жизнь: «Хвалите Бога! Храните Бога!» Автор: настоятель Иоанно-Предтеченского скита Оптиной пустыни игумен Тихон.

Кирпич Протоиерей Андрей Ткачев – Мама, а знаешь, Кельнский собор начали строить в XIII веке и до сих пор не до конца закончили. – Угу, – мама глядит в кухонную раковину, куда из крана льется вода. Мать моет посуду и вполуха слушает сына, вертящегося возле нее. – Мама, а собор Нотр-Дам-де-Пари строили почти 200 лет, и он называется «сердцем Парижа». Там Квазимодо на колокольне жил, помнишь? – Угу. (Тарелки гремят, вода льется, и мать не оборачивается.) Откуда ты всего этого набрался? – Я смотрел фильм по «Discovery» и записывал цифры и факты в тетрадку. А знаешь, какие еще соборы готические есть? – Какие? – Амьенский, Ахенский, Бернский. Их все столетиями строили. Представляешь, люди умирали и рождались, поколения менялись, а собор все строили и строили? – Представляю. – А еще во Франции были такие места, где больших камней не было. Туда в монастыри ходили люди и тоже долгие годы носили с собой камни. Ну, так им сказали монахи. Повелели или попросили. А когда камней стало много, из них стали соборы строить. Они и до сих пор стоят. Классно, правда? Мать закрутила кран, повернулась к сыну и, вытирая полотенцем руки, спросила: – И к чему ты мне все это рассказываешь? – К тому, что я в лагерь еду от храма, а лагерь стоит там, где храм строят. А там кирпичей мало и люди бедные. Им нужно по кирпичу привезти. – Как это «по кирпичу»? – Просто. Каждый берет кирпич и везет. Это недорого и не тяжело. Кто-то два или три привезет, и они за лето храм закончат. – Так тебе что, кирпич нужен? – Ну да. – Это – к папе. Не женское дело – кирпичи носить. К папе. *** Мальчика, пристававшего к маме, звали Елисей. Не шибко привычное по нашим временам имя, но красивое и, главное, церковное. Папа очень хотел назвать сына как-то так: Рафаил, или Захария, или Софроний. Папа был интеллигентнейшая и глубоко верующая душа не вполне от мира сего, и мама смирялась с его особенностями, здраво рассуждая, что иные жены смиряются с вещами похуже. Рафаила и Захарию она отмела, а на Елисея согласилась, о чем сама никогда потом не жалела. Через день после описанного диалога Елисею предстояло путешествие в церковный летний лагерь, куда организаторы, в плане помощи местному приходу, просили привезти по кирпичу. Дело хорошее, не тяжелое и на века зримо остающееся вкладом в молитву Церкви. Вопрос оставался за малым: предстояло найти кирпич. *** Илья Ильич (звали папу так же, как Обломова, но характеры его и литературного героя не совпадали) был человеком добрейшим и культурнейшим. Он был несколько наивен, но зато весьма активен и последователен. Совесть Ильи Ильича требовала от него великой щепетильности. То, что другие берут без спроса, а потом спят спокойно, он непременно покупал или просил в подарок, обещая достойную замену. А иначе, простите, был не обучен. Кирпичи у нас продаются оптом на складах стройматериалов, а в розницу – на стройках. Но и там розница – это не один кирпич, а тачка, кузов «Жигуля» или нечто от таковых. Илья Ильич нашел стройку и стал высматривать, кто мог бы ему кирпич продать. Двое людей, похожих на тех, что действительно могут продать кирпич в темном переулке, стояли у плиты подъемного крана и курили. – Простите, вы не могли бы мне продать кирпич? – ??? – Я спрашиваю: кирпич не могли бы мне продать? – А сколько тебе? – Один. – ??? – Понимаете… Тут Илья Ильич начал сбивчиво объяснять что-то о лепте на храм, о Елисее, едущем в лагерь, о Кельнском соборе и поймал себя на мысли, что в глазах этих добрых людей он выглядит не очень адекватно. Они и сами поняли, что имеют дело с кем-то непривычным, но безобидным. – Бери кирпич и иди, – буркнул один, отщелкивая пальцами окурок. – А сколько он стоит, и кому заплатить? – Ты че – в натуре идиот или прикидываешься? *** Так кирпич был приобретен. Оставалось теперь только узнать его цену и отдать ее кому-то в виде милостыни, раз добрые рабочие согласились благотворить бесплатно. Ну а пока… – Иля! (Так мама ласково называла папу.) Откуда в ванне столько грязи? – Я мыл кирпич. Не повезет же мальчик на стройку храма грязный кирпич. – Иля, ты неисправим. Это же просто кирпич! Ты в своем уме? – Сонечка, я в своем уме и поступаю совершенно правильно. Лучше скажи мне, кому отдать деньги за кирпич, потому что я себя неудобно чувствую. Кстати, сколько он стоит? – Не смеши людей. Он ничего не стоит. У нас от дома отвалилось сразу три кирпича. Бери любой. – У нас от дома? А ведь это идея! Мы возьмем кирпич от нашего дома и вложим его в стены будущего храма! Как тебе это? Где они лежат? – Да под балконами со стороны клумбы. – Я возьму этот кирпич и положу его на место того, да? – Ты с ума меня сведешь своими причудами. Делай что хочешь и уходи из ванны. Я уберу за тобой. Ну хуже ребенка! *** Если вы думаете, что заменой кирпичей все кончилось, то вы не знаете Илью Ильича. Сначала он действительно заменил кирпичи, стараясь класть «свой» точно на место выпавшего из кладки дома. Но потом он подумал, что сразу три кирпича – это символично. Причем все три – из их дома, а семья у них как раз состоит из трех человек. В общем, втянув ноздрями сладкий воздух повседневной мистики, Илья Ильич взял все три кирпича домой и, конечно, вымыл их в ванне с мылом. Потом он подумал, что тот, четвертый кирпич, который по счету – первый, не стоит оставлять на месте трех. Как никак, один – это не три и замена неравнозначна. Он решил взять все четыре кирпича, а цену их узнать и в ближайшее воскресенье отдать нищим у входа в их приходскую церковь. Узнавание в Интернете цены товара, мытье стройматериалов и укладывание их в багаж весь вечер сопровождалось то истеричным смехом, то гневным криком мамы. Но дорогу осиливает идущий, и близко к полночи дело было сделано. *** Скажите, если вы помогаете кому-то нести багаж, а он оказывается весьма тяжелым, то что вы спрашиваете? Вероятно, вы спрашиваете хозяина багажа: «Ты что, туда кирпичей наложил?» Именно этот вопрос задавали Елисею все, кто хоть пальцем трогал его дорожный чемодан. И всем тем, кто трогал хотя бы пальцем его дорожный чемодан, он отвечал искренно: «Да, кирпичей наложил». *** Добрались они до места хорошо, и смена в лагере прошла отлично, и храм в соседнем селе действительно за лето подняли и успели накрыть. Все четыре Елисеевых кирпича вкупе с прочими дарами и жертвами пришлись кстати. И цена кирпичей отцом была узнана, но оказалась она столь скромной, что пришлось умножить ее еще на четыре, чтобы воскресная милостыня Ильи Ильича оказалась достаточной, а не обидно-ничтожной. Вы, вероятно, смеялись, читая эту историю, – уверяю вас, я сам смеялся, когда мне рассказывали ее. Но согласитесь, есть в ней еще кое-что кроме повода к смеху. Есть в ней некая преувеличенная серьезность в творении маленьких добрых дел. Вполне возможно, что серьезность эта – смешная и наивная – как-то компенсирует ту тотальную и всеобщую несерьезность большинства людей в отношении и добрых дел, и повседневных обязанностей.