ин. Василисса

Обыкновенно в протестантских храмах молящиеся держат в руках Gesangbuch, книжку с молитвословиями. Молитвословия эти каждое отмечено особым номером. А какие номера нужно петь, это вывешено на особой доске на стене где-нибудь. Вижу, дьячок выдвинул из одного стола ящик. В ящике у него на карточках цифры вроде тех. Из этих цифр дьячок составил три или четыре номера на особой доске. Гляжу, тащит телефон к проповеднической кафедре, позвонил куда-то, должно быть, пастору, поговорил немного, переменил на доске одну цифру, а потом всю доску повесил на стену. Со мной вместе был мой друг и приятель по академии, теперь преподаватель литургики в одной из семинарий. Говорю ему: «Вот тебе и весь Типикон!» Действительно, какое упрощение службы! Ведь наш Типикон — книга больше тысячи страниц. Сколько здесь всяких подробностей и различных тонкостей! Вот и возникает вопрос: что же лучше — наш православный Типикон или коробочка с цифрами? Протестантскую богослужебную книжку можно прибрать в любой карман даже светской одежды. А у нас? Две Триоди, два Октоиха да двенадцать Миней месячных — этих книг в карман не спрячешь, целый шкаф для них нужен. Может быть, все это лишнее? От многих приходилось слыхать утвердительный ответ на этот вопрос. Я лично в том, что «наши книги не в пример толще», усматриваю наше несомненное преимущество. Если наши книги толще, значит, у нас больше работало молитвенное вдохновение, больше было у нас церковных поэтов-песнописцев и сладкопевцев. Мы сохранили это наследство и даже умножили его. А Запад в горделивом самообольщении вдруг все это наследство пренебрег, счел его ниже своего достоинства, заменил Типикон ящиком с карточками. Упрощение богослужения есть самоограбление. Действительно, в отношении богослужения Запад впал в нищету и убожество. В самом деле, что можно наблюдать во всех немецких кирхах? Соберутся в пустом зале, сядут по скамейкам, пропоют несколько духовных стихов, прослушают проповедь — вот и все. Скука и однообразие самые убийственные! Разве это не замечательно, что при всем богатстве западной культуры, при постоянном усложнении жизни — богослужение западное становится все более и более бедным, безличным, упрощенным, бесцветным! Не то у нас. Конечно, у нас настоящая богослужебная жизнь поддерживается преимущественно и почти даже исключительно в монастырях. Приходские храмы слишком удалились от типиконного идеала и обезличили наше дивное богослужение. Нужно больше бывать в монастырях. В монастырях каждый праздник имеет свой особый характер. Ведь в Типиконе даже и напевы особые положены на каждый большой праздник, поются «стихиры самогласны». Заранее ждешь, как будут петь стихиры, например, Благовещения, «Августу единоначальствующу» в Рождество, «Преславная днесь» в Троицу. А какое разнообразие служб! Рождество и Крещение с их навечериями, Великий пост и Пятидесятница... Ах, Друг, как мне жалко бывает светских людей, которые или совсем не бывают за богослужением, или ходят к одним только обедням! Обедня — это уже конец праздника. Для меня лично в сравнении с богослужением прямо жалкими и бедными кажутся всякие оперы, концерты и т. п. Бывают дни, когда богослужение и приходских храмов дает возможность хоть отчасти понять и почувствовать красоту православного богослужения. Эти дни — последние дни Страстной недели и вся Пасхальная неделя. Ну, вот и вообрази, дорогой мой, что вместо утрени в Великую Пятницу и Великую Субботу, вместо Пасхальной утрени собрались бы мы, сели на скамейках, пропели под музыку несколько стишков и разошлись бы по домам! Итак, Друг мой, я ничуть не завидую западным, что у них вместо Типикона ящик с цифрами. Сложность нашего богослужения — это признак того, что мы живем церковной жизнью. Нечего нам стыдиться своего Типикона и как бы извиняться за него пред просвещенными европейцами или русскими западниками. Невежество и полная невоспитанность в церковном смысле — вот единственные причины высокомерного отношения к богослужебным уставам Православной Церкви. И вот, на мой взгляд, весьма знаменательный факт: Запад очень горд своей культурой, своей свободой, своим просвещением, а соберутся в костел или кирху — и заноют жалобно с каким-то рабским духом. Да, в западном христианстве рабский дух. Богословие и церковная практика внушает там человеку, что он преступник, достойный лишь кары Божественного правосудия. Веками воспитался на Западе в сфере религии именно рабский дух, потому и напевы там жалобны. Я невольно проводил параллель. Богатые, чисто одетые, самодовольные западные люди соберутся в свою кирху, сядут по скамейкам и... поют жалобно, будто преступники просят пощады. А у нас сермяжная Русь с котомками за плечами соберется на богомолье в святую обитель, битком набьется в храм, едва стоять можно, а с клироса несутся громкие торжествующие напевы, будто победоносное войско идет вперед. Да, Друг мой, Православие — вера не рабов, но свободных, не наемников, но сыновей, не преступников, с трепетом ждущих казни, но воинствующих на греховные страсти подвижников, которым уготовляются на Небесах венцы Нетления. Свщмч. Иларион Троицкий

Только про то, что у них дрожали колени перед приходом к духовнику ))

Описание самого назначения епитимии в номоканоне настолько характерно, что не нуждается ни в каких комментариях. Вот это описание в переводе с греческого. "И тогда восставляет его, целует как собственную душу, если можно, возлагает руку на его шею, говоря ему что пусть все это, брате, будет отныне на мне, и особенно если увидит его погруженным в великую печаль, и после этого садится с ним и спрашивает его с ласковым видом, какую из трех родов хотел бы он взять епитимию. Но прежде всего быть ему в благой надежде по всему, и дать ему прежде всего завещание: если что отныне случится тебе сделать злое, все мне с радостной душой исповедуй, где бы я ни был". Когда читаешь древнерусскую покаянную литературу, в сознании всплывает прямо благодатный образ "отца духовного". Как смотрит на свое дело древнерусский духовник? В древних рукописных сборниках нередко встречается "послание некоего отца к сыну духовному", и вот как сам древнерусский духовник говорит о своем призвании. "Веси, сыну, еже дал ми есть Бог талант, аще и недостоин есмь; его же таланта хощет истязати от мене грешного на суде Его страшном. То же талант еже пещися вашими душами, всеяти в ваша сердца семя божественное и искоренити из вас терние греховное. Егда бо вижу вы в законе Господни ходяща, радуется сердце мое. Егда бо вижу вы повеления Господня преступающа, тогда печаль снедает мя". "Не хвалы себе ищу глаголя вам, но да есте спасени были и мне в том великая радость была. Како печалуюсь о вас по вся дни, токмо един Бог свесть. Имите ми веру, не пекусь тако о своем спасении, яко же о вашем. Когда вы вижду во зле живуща, тогда своя радости забуду о вас плачась; а когда вы услышу добре творяща, тогда своего зла забуду, зане ми есте друзи милии. Весел есмь о вашем добре; уныл же есмь о вашем зле". А кто столь жесток сердцем, что способен не умилиться от следующих излияний духовника в поучении под именем Иоанна Златоуста в "Златой Чепи" XIV века из библиотеки Троицкой Лавры? "Мы Божиею благодатью учим вы не престающе слез проливанием за вы и сердце ны болит по вас; аще и не являем, но обаче в сердце болезнь ту имам... Веру же имейте ми, яко же своего спасения отчаялся есмь и зле живущих вас плачу, и неупразднихся своего зла желети и плакати, толма ми есте дрази. Аще ли слышу вы добро творяща, то не помню своего зла сластью и радостью и имам много зла своего. Дряхл же бываю о вашем зле... Отцы велику болезнь имут о детях своих и жалость и печаль... и не весте, кольми хотел бы родитель духовный на многи части рассечен быти, неже видети сыны своя погибающа злы делы... Аще бо бы льзе (можно) сердце мое раздравше, ти покаяния показати вам, то видели ся бысте вси вы внутрь седяще во мне и с женами и с детьми. Тако бо сила есть любовная небес ширшю творить душу и утробу вместить в ны". Вот он древнерусский духовник, болеющий сердцем о духовном совершенстве своих духовных чад! Его образ – образ любвеобильного отца. В исповедном поучении он обращается: "чада моя милая духовная". Вполне понятно, что исповедь древнерусского духовника была делом нежно любящего отца. Он мог быть строгим. Один из Московских князей признавался, что, когда шел он к своему духовнику Пафнутию Боровскому, – у него дрожали колени. Но и эта строгость вытекала из заботы духовника о спасении своего сына. Свщмч. Иларион (Троицкий)

Вспомнился этот момент беседы. По-моему гениально: просто, кратко и без истерик

И вот мы снова вернулись к Апокалипсису и последним временам ))

Предлагаю всем немного отвлечься от Святейшего и папы Римского и углубиться в библейский смысл такой простой и примитивной, на первый взгляд, сказки "Колобок". Очень интересно и глубоко! P. S. Александра Николаевича Уржанкова для меня открыл Василий Давыдович, поэтому размещаю здесь.

Чудо у могил убиенных оптинских братий Свеча, догорая, разливается кроваво-красным цветом. Считают это одним из свидетельств праведности братий, убиенных в Оптиной Пустыни в 1993 году на Пасху. Снято 10.02.2016

Молодцы! Вот так нужно сеять ))

Печально, конечно, но тут виноват не монастырь, а сам человек. Как правильно заметил настоятель Оптинского подворья в Питере о. Арсений: Ничто не может помешать освящению монаха - ни начальство, ни благоустроенность или запущенность обители, ни архиерей, ни собрат, - если его жизнь строится на правильном внутреннем делании в свете святоотеческой традиции, на усвоении святоотеческой мысли с Иисусовой молитвой, что постепенно врачует страсти, разрешает монашеские скорби, сообщает благодать, дает силы к терпению своих немощей и немощей ближнего. И если стремления к этому нет, то винить нужно не колхоз в монастыре, а колхоз у себя в душе. Без внутреннего делания, хотя бы самого ничтожного жить в монастыре невыносимо. Отсюда делайте выводы и о том, есть ли оно [делание] в женских монастырях или нет. Какая-то удивительная тенденция у нас во всем находить негатив, то монашество не то, то Патриарх не тот, то президент. И поразительна эта тенденция среди православных, причем направленная на "своих" же. У Апостола Павла есть по этому поводу замечательные слова: "Но брат с братом судится, и притом перед неверными. И то уже весьма унизительно для вас, что вы имеете тяжбы между собою. Для чего бы вам лучше не оставаться обиженными? Но вы сами обижаете и отнимаете, и притом у братьев." (1 Кор. 6:6-8) И очень хорошо в одном из интервью говорит об этой современной "болезни" о. Тихон Шевкунов: – А почему такое отношение [негативное] возникает?– Что происходит? Люди зашли в Церковь, но полюбили ее лишь отчасти. И постепенно, через годы в тайне своей души осознали страшную истину: они с глубочайшем презрением относятся к православию. С ними начинается страшная болезнь предательского цинизма сродного поступку Хама. И люди вокруг заражаются этим так или иначе. А ведь мы действительно единый организм – Церковь, поэтому этой болезни надо как-то противостоять. Когда с подобного рода вещами православные сталкивались в советские годы, то понимали, что это «от врагов наших», «от супостатов». Сейчас уроки презрения и высокомерия все чаще преподаются людьми церковными. А мы знаем горестные плоды этих уроков. – Невеселый прогноз… Остается вспомнить только слова святителя Игнатия, который говорил, что «Отступление попущено Богом: не покусись остановить его немощною рукою твоею». Но дальше он пишет: «Устранись, охранись от него сам». Не будь циником. – Почему? Ведь циничные суждения порой бывают меткими… – Трезвость и остроумная колкость, когда глупца или наглеца ставят на место, когда кого-то хотят оградить от излишних восторгов – это вполне допустимо. Но цинизм и христианство – несовместимы. В основе цинизма, как бы он не оправдывал себя, только одно – неверие. – И неверие становится цинизмом? Люди перестают замечать, что они потеряли веру. Циники вошли в Церковь, живут в ней, привыкли, и выйти из нее не очень-то хотят, потому что все уже привычно. Да и как на это посмотрят со стороны? Очень часто цинизм – это болезнь профессионального православия. – Но ведь иногда цинизм – это защитная реакция очень уязвимого, неуверенного человека, которого обидели или сильно задели… – Чем, например, отличается выставка «запретного искусства» от картины Перова «Чаепитие в Мытищах»? В запретном искусстве отвратительный цинизм, а у Перова – обличение. Боль и обличение, за которое мы должны быть только благодарны. И подвижники могли сказать очень жестко, например преподобный схииеромонах Лев Оптинский. Да и сегодня у нас в Москве есть замечательный протоиерей, который может так остро пошутить, что мало не покажется. Но никому в голову не придет сказать, что он циник, потому что в его шутках нет злобы. – Читая воспоминания М. Нестерова, я все время ловила себя на мысли, что его непременно сегодня бы высмеяли. Например: «Мать была у Иверской. Украли сумку с деньгами, зато приложилась» – сразу все скажут, вот, «православнутый»… – Двадцать лет назад мы сказали бы, о таком человеке: «Господи, какая вера, как хорошо!» А сегодня благоденствие относительно православной веры, оказалось немалым испытанием для христиан. Помните, в Апокалипсисе: «Ибо ты говоришь: «я богат, разбогател и ни в чем не имею нужды»; а не знаешь, что ты несчастен, и жалок, и нищ, и слеп, и наг» (Откр. 3, 17). Мы оскудели верой, а поэтому многим людям, глядя на нас, надоедает быть православными. Они еще идут по инерции, по первой любви, они еще помнят, как много в Церкви получили и надеются еще получить благодать. – Как же правильно ориентировать свою духовную жизнь? Самое радостное в духовной жизни – это открывать для себя новое. Вспомни с какой радостью ты просыпался в воскресное утро на Литургию, как читал взахлеб святых отцов и все время открывал для себя новое. Если Евангелие не открывает нам ничего, это значит всего лишь то, что мы сами себя закрыли для открытия нового. Вспомните слова, Христа к Филадельфийской Церкви: «Вспомни свою первую любовь». Пока живу в монастыре, постоянно поражаюсь смерти сестер. У каждой это поистине блаженная кончина. И тем, кто говорит, что женского монашества нет, хотелось бы пожелать хотя бы на сантиметр в духовном плане приблизиться к подобному переходу в жизнь вечную.

Коровник Production представляет

Скажу тебе, друг мой, и еще об одном преимуществе жизни монашеской. Все время я доказываю тебе, что идеал Христов един и для монахов, и для мирян, и что обеты монашеские морально нового в себе ничего не заключают. Не знаю, убедил ли я тебя. Знаю, что мирян в этой несомненной истине убедить очень и очень трудно, им выгоднее держаться противоположного истине заблуждения – тогда себя можно извинить и свалить вину всю на монахов; кстати, и душу отвести, ругая монахов. Но Господь и это заблуждение мирян обращает в пользу монахов. Каким образом? А вот каким. Будучи снисходительны к себе, к монахам миряне крайне строги. Принципиально, это, конечно, нелепо, но на деле монахам полезно. Со всех сторон вокруг монаха строгие судьи и беспощадные прокуроры. Вечно миряне "соблазняются" поведением монахов, хотя миряне в тысячу раз более соблазнительно ведут себя. Но это несправедливое и пристрастное отношение мирян к монахам на нас-то, монахов, налагает своего рода узду. Надел монашеские ризы и сразу стал всех соблазнять. Хоть соблазняются по недомыслию своему, а все же такое отношение мирян монаха связывает. Давать повод для соблазна ведь всегда неприятно. В присутствии мирян монах связан по рукам и по ногам. Монах засмеялся – уже соблазнились. Монах пошел по улице, поехал по железной дороге, сел в трамвай – и на него смотрят как на чудовище какое. Случалось мне ездить в трамвае в Париже с католическими монахами, те демонстративно достают молитвенник и читают, не обращая никакого внимания на окружающих. Мы демонстрациями не занимаемся, а только чувствуем себя связанными и смущаемся. Здесь тебя обругали, тут тебя осудили, там тобой "соблазнились" – ну и замыкаешься в свою келью, а это, конечно, полезно монаху. Мир и во внешнем смысле выталкивает из себя монаха, а такое внешнее удаление от мира тоже иногда может помочь монаху в спасительной борьбе с миром внутренним, то есть со страстями. Так, друг мой, самое заблуждение мирян касательно идеала Христова, будто бы этот идеал для мирян один, а для монахов другой, это заблуждение вредно для мирян и полезно для монахов. Миряне, сбиваясь сами с пути спасения, загоняют монахов на этот путь как бы насильно. Свщмч. Иларион (Троицкий)

Мне досадно чувствовать, что в данном случае нашему единомыслию мешает лишь распространенный предрассудок, который, к моему сожалению и огорчению, разделяешь отчасти и Ты. Говорю "отчасти", потому что не хочется мне верить и знать, будто это предрассудок укоренился в душе Твоей глубоко. "Что за предрассудок?" - спросишь Ты. Предрассудок против монашества. Состоит он, по-моему, в том, что слишком превозносят монашество, но не искренно, а лишь с той лукавой целью, чтобы потом больше, чем следует, всячески бранить монахов. Предрассудок против монашества лукав и еще с одной стороны, а именно: думают, что христианский идеал во всей его высоте обязателен нужен только монахам, а мирянам... ну, а мирянам нужно что-нибудь более сходное, более легкое. "Мы не монахи!" Этим объясняется и извиняется для мирян все. У нас стало два христианства, два христианских идеала: один для монахов, другой для мирян. Такое разделение Христова идеала я считаю нелепым принципиально и крайне вредным практически. А чтобы заградить уста разделяющих единый идеал Христов, я приведу замечательные слова святителя Иоанна Златоуста, в которые советую вдуматься Тебе, чтобы согласиться со мною: "Ты очень заблуждаешься и обманываешься, если думаешь, что другое требуется от мирянина, а другое от монаха; разность между ними в том, что один вступает в брак, а другой нет, во всем же прочем они подлежат одинаковой ответственности. Так, гневающийся на брата своего напрасно, будет ли он мирянин или монах, одинаково оскорбляет Бога, и взирающий на женщину ко еже вожделети ея будет ли он тем или другим, одинаково будет наказан за это прелюбодеяние (Мф. 5, 22, 28). Если же можно прибавить что-либо по соображению, то – мирянин менее извинителен в этой страсти; потому что не все равно, тот ли прельстился красотой женщины, кто имеет жену и пользуется этой утехой, или будет уловлен этим грехом тот, кто вовсе не имеет такой помощи (против страсти). И еще Господь, сказав: горе смеющимся (Лк 6, 25), не прибавил — монахам, но вообще всем положил это правило; так Он поступил и во всех прочих, великих и дивных, повелениях. Когда, например, Он говорит: блажени нищии духом, плачущии, кротции, алчущии и жаждущии правды, милостивии, чистии сердцем, миротворцы, изгнани правды ради, несущие за Него от внешних (неверующих) упомянутые и неупомянутые поношения (Мф. 5, 3-11), то не приводит названия ни мирянина, ни монаха; такое различие привнесено умом человеческим. Писания же не знают этого, но желают, чтобы все жили жизнью монахов, хотя бы и имели жен". Мне думается, что святой Иоанн Златоуст в приведенных словах совершенно ясно и убедительно доказал именно единство идеала Христова. Перед этим идеалом все равны: и монахи, и миряне. А потому извинять себя в чем бы то ни было столь обычным присловьем "мы не монахи" - есть полнейшее непонимание сущности христианства, просто недомыслие. "А как же отречение от мира? – шевелится, должно быть, в Твоей голове вопрос – Вы отрекаетесь от мира, а мы не отрекаемся". В самом деле, что это значит - отречься от мира? Мир через "и", значит отречься от вселенной. Трудная задача! Ну как от вселенной отречься? Как из нее уйдешь? Куда? В монастырь? А монастырь-то где? Не на той же земле? Да и как легко было бы отречься от мира, если бы для этого достаточно было скрыться за монастырские стены! Но говорят "Он принес мир и в монастырь" Оказывается, мир можно носить. Говорят "Мир гонится за ним". Оказывается, мир может двигаться Что же это такое - "мир"? А с другой стороны, постригающий спрашивает постригаемого "Отрицаешься ли мира и сущих в мире по заповеди Господней?" Слышишь, друг мой, - по заповеди Господней! Отречение от мира называется заповедью Господней, то есть, без всяких сомнений, чем-то общехристианским. Самое точное определение "мира" дает прп. Исаак Сириянин: "Мир есть имя собирательное, обнимающее собой то, что называется страстями. Когда хотим назвать страсти в совокупности, называем их миром. Сказать короче – мир есть плотское житие и мудрование плоти, поскольку христианин не исполняет требования – жить во плоти, но не по плоти". Вот, друг мой, что значит слово "мир" на языке аскетическом. "Мир" - это совокупность страстей. Скажи же, неужели только монахи должны отрекаться от страстей? Конечно, не одни монахи. Отречение от мира есть заповедь Господня для всех христиан. Обет отречения от мира дали и вы, миряне. Где и когда? При крещении нас всех спрашивали тогда, отрицаемся ли мы сатаны и всех дел его. Восприемники за нас отвечали: "Отрицаюся!" И еще спросили нас, отреклись ли мы от сатаны; и был наш ответ: "Отрекохся!" Потом мы плюнули на сатану. Ведь мы отреклись именно от того, кто в мире, по слову Христову. Мы сочетались Христу. Жаль, что миряне, когда вырастут, даже и не смотрят чина крещения. Я, друг мой, хотел бы утвердить в Твоем сознании мысль, что, отрекаясь от мира, монах никакого нового христианства не создает, не ставит для себя какого-то особенного идеала. Без отречения от мира, без борьбы со страстями никакое духовное совершенствование невозможно. Свщмч. Иларион (Троицкий)

Уже не первый год по милости Божией наша Святая Церковь имеет свободу внешней деятельности, позволяющую возрождать порушенные здания монастырей и созидать новые. Но мы все помним тот древний монашеский девиз преподобного Венедикта Нурсийского, который гласит: ora et labora, то есть «молись и трудись». Причем повеление молитвы стоит на первом месте. Внешний труд созидания монастырских стен и дисциплины обесценивается без присутствия второй составляющей – молитвенного делания. Молитва не является даром только предыдущих поколений, молитва есть дыхание жизни каждого монаха, в том числе живущего в нынешние суетные времена. Как говорил старец Паисий Святогорец: «Молитва означает поместить Христа к себе в сердце, возлюбить Его всем своим существом. «Возлюбиши Господа Бога твоего от всего сердца твоего, и от всея души твоея, и всею крепостию твоею, и всем помышлением твоим» (Лк. 10, 27), — говорит Священное Писание. Когда человек любит Бога и имеет общение с Ним, ничто земное его не прельщает. Он делается словно безумный. Поставь безумцу самую лучшую музыку: она его не трогает. Покажи самые прекрасные картины: он и внимания не обратит. Дай самые вкусные блюда, самую лучшую одежду, самые прекрасные ароматы: ему всё равно, он живёт в своем мире. Так и человек, имеющий общение с миром небесным: он весь там и ни за что не хочет с ним расстаться. Как нельзя ребёнка оторвать от объятий матери, так нельзя оторвать от молитвы человека, который понял её смысл. Что чувствует ребёнок в объятиях матери? Только тот, кто почувствует присутствие Бога, а себя почувствует маленьким дитём, может это понять». Монастырское богослужение, монашеское правило это не одолжение Богу, а жизненная потребность самого монаха, почувствовавшего, что без искренней и чистой молитвы он задыхается, его жизнь невозможна без постоянного общения с источником своего бытия и всякого блага — Богом. Поэтому так важен в жизни монаха момент его личного и очень интимного соприкосновения со Христом в келейной молитве. Того сладчайшего произнесения имени Иисуса Христа, которое мы читаем по четкам и которое собственно является молитвенным правилом. К сожалению, бытует ошибка, называющая монашеским правилом повечерие с тремя канонами. При всей любви к нашей дивной литургической сокровищнице, каноны не являются правилом, то есть образцом монашеской молитвы. Напротив, чувство, с которым мы произносим тексты общественного богослужения, поверяется по состоянию, достигаемому в тишине келейной молитвы, как это советует святитель Феофан Затворник: «Читай молитвы неспешно, внимай во всякое слово — мысль всякого слова доводи до сердца, иначе: понимай, что читаешь, и понятое чувствуй. В этом — все дело приятного Богу и плодоносного чтения молитвы». Нам нужно создать в наших монастырях все условия, необходимые для возгревания самой чистой умной молитвы. Нельзя, чтобы монастырь был подобием колхоза под благочестивой вывеской. От монастырей ждут не архитектурных памятников, не внешних красот, а спасающей, сильной молитвы. Было бы отговоркой считать, что отсутствие молитвы может быть объяснено отсутствием живого наставника и сформированной школы. Конечно, живой опыт молитвы передается быстрее и лучше. Но отсутствие рядом духоносного наставника все равно не является оправданием плохой и ленивой молитвы. Потому что каждый погибающий человек знает как кричать о помощи. Каждый искренно кающийся знает как плакать. Каждый любящий знает как об этом сказать. Так и каждый искренний монах знает как излить свою душу перед Богом. Как говорил старец Паисий: «Не Христу нужна наша молитва, а нам нужна Его помощь. Мы молимся, потому что так общаемся с Богом, Который нас сотворил. Если не будем этого делать, то впадём в руки диавола, и тогда горе нам. Видишь, что говорит авва Исаак? «Бог не спросит с нас, почему мы не молились, но почему не пребывали с Ним в общении и таким образом дали право диаволу мучить нас». Дай Бог, чтобы на пути такого естественного и органичного, но всё же искусства молитвы мы нашли духоносных помощников, нашли в себе силы преодолеть лукавство, лень и самооправдание, и помогли друг другу создать в наших монастырях такие условия, в которых бы внутреннее делание сияло ярче, чем наши купола. Кирилл, митрополит Екатеринбургский и Верхотурский

Пожалуй, мало в мировой литературе писателей, которые оказывали бы такое сильнейшее влияние на умы и вызывали бы такие диаметрально противоположные оценки – от восторженного приятия до прямой ненависти, – как Ф.М. Достоевский. «Достоевский дает мне больше, чем любой научный мыслитель» (А. Эйнштейн); «Он видел человеческую душу во всем и везде» (В. Соловьев) – и «Неоспоримо и несомненно: Достоевский – гений, но это злой гений наш» (М. Горький) и ленинское «архискверный Достоевский». О том, почему это происходит и чем важны и ценны для нас произведения писателя, почему пастыри цитируют его в проповедях, а богословы упрекают в ереси, о героях романа «Идиот» и часах Раскольникова – беседуем с Татьяной Касаткиной, доктором филологических наук, председателем Комиссии по изучению творческого наследия Ф.М. Достоевского Научного совета «История мировой культуры» РАН. – Татьяна Александровна, некоторые не любят романы Достоевского, считают его творчество чем-то болезненным. Как вы думаете, почему? – Неприятие Достоевского не связано с тем, религиозен человек или нет, не связано с конкретной религией или конфессией. Объяснить его можно только одним: человек не готов видеть что-то дальше «насущного видимо-текущего», по определению самого Достоевского; он очень удобно устроился в этом «насущном видимо-текущем» и ничего иного знать не желает. Кстати, именно такие читатели создали миф о «жестоком таланте», о Достоевском-истерике-параноике и прочее. И это началось еще при жизни писателя. Но заметим, что это, как правило, всё равно не равнодушные к Достоевскому люди. И даже очень не равнодушные! – Мне доводилось встречаться с потомками священномученика Философа (Орнатского). Они свидетельствовали, что отец Философ любил Достоевского. Другой святой ХХ века – преподобный Иустин (Попович) – даже написал книгу «Философия и религия Достоевского». Получается, святые что-то находили для себя в его сочинениях? – Не просто «что-то находили»: преподобный Иустин (Попович), например, прямо называет писателя своим учителем. Так что Достоевский – учитель святых ХХ века. – Чему же Достоевский их учил? – Тому же, чему Достоевский учит любого читателя: Богообщению. Тому, чтобы мы в каждом человеке видели образ Божий, видели Христа, а если речь о женщине – то Божию Матерь. Тому, чтобы мы в каждой сиюминутной сцене различали ее евангельскую первооснову, библейскую первооснову. Библию писатель устами своего персонажа старца Зосимы назвал «изваянием мира и характеров человеческих». Вот представьте себе: стоит Библия в центре мироздания как некое изваяние, а вокруг нее то, что писатель называл «насущным видимо-текущим».... Итак, от нас ожидается ответ. – Какой ответ должен дать человек? – Старец Зосима говорит: «Жизнь есть рай». А в черновиках писателя мы встретим даже еще более радикальное: «Жизнь есть рай, ключи у нас». И в чем только не обвиняли Достоевского в связи с этими словами богословы – в том числе и в пелагианстве: якобы спасение зависит только от человека. А ведь у Достоевского совсем не об этом речь. Старец Зосима говорит о ситуации, когда Христос уже Свой шаг навстречу человеку сделал и теперь ждет от него ответного шага. Ждет, потому что Бог никого не принуждает, никого не насилует. «Се, стою при дверех и толку: аще кто услышит глас Мой и отверзет двери, вниду к нему и вечеряю с ним» (Откр. 3: 20). Ждет, отворит ли Ему человек дверь или не отворит. А Он от этой двери не отойдет. Вот об этом всё творчество – и не только всё творчество, но – всё мировидение Достоевского. – А был ли писатель православным, ведь некоторые богословы видели в его рассуждениях нечто еретическое? – Достоевский был православным, но мне очень не нравится, когда слово «православный» употребляют вот так: православный – и всё. Я бы все-таки говорила о Достоевском как о «православном христианине», и на слове «христианин» сделала бы ударение. Потому что для Достоевского самое главное – что Христос присутствует здесь всякую минуту. Есть замечательная книжка итальянского автора Диво Барсотти, кстати, католического священника, – «Достоевский: Христос – страсть жизни». Это очень верное название. У Достоевского Христос – страсть жизни. Достоевский – страстный христианин, и он, безусловно, православный, потому что он абсолютно точен в изложении того, как строится соединение человека с Богом. – Достоевского чтило мыслящее, пишущее, богословствующее духовенство. Это единственный писатель, цитаты из которого мне доводилось слышать в проповедях с амвона, причем от разных священников. – Митрополит Антоний (Храповицкий) даже считал, что в какой-то мере Алеша Карамазов списан с него. Вопрос в том, ставит ли автор себе именно задачу воздействия вовне. Например, творчество Пушкина – это абсолютно идеальная поэтическая форма. Всё, что происходит, происходит внутри того универсума, который Пушкин создает. А Достоевский создает нечто иное. Он вообще пишет не для того, чтобы рассказать какую-то историю, – он пишет для того, чтобы изменить мир. Между прочим, Л. Толстой делает то же самое, правда, «работает» на совершенно другом уровне – он «работает» с моралью. А Достоевский «работает» именно с религией, если мы понимаем под религией буквально связь между человеком и Богом. Толстой «работает» на душевном уровне, а Достоевский – на духовном. И поскольку Достоевский себе это ставит именно целью и поскольку у Достоевского действительно основой его личности становится любовь ко Христу, которую он и транслирует через любой свой текст, то происходит удивительная вещь: в ХХ веке он становится путеводителем ко Христу для людей, которые не читали Евангелия. Вы сказали, что Достоевского цитируют в проповедях. Очень многие из поколения ныне служащего духовенства – это люди, которые пришли в Церковь благодаря Достоевскому. В 1970-е годы, когда в храмы вдруг пришла молодежь, многие на вопрос: «Почему?» – отвечали: «Читал Достоевского». Тогда, кстати, Достоевского «разрешили». Между прочим, это была радикальная ошибка советской власти. Если она хотела сохраниться, надо было «запрещать» Достоевского дальше. Оказывается, читая Достоевского, невозможно не прийти в Церковь. Поэтому довольно смешно слышать слова: «У нас есть Псалтирь, и нам никакой художественной литературы не надо». Текст Достоевского перенасыщен скрытыми цитатами из Библии: это тот самый двигатель, мотор каждой сцены, который трансформирует ее из «насущного видимо-текущего» в исходную евангельскую сцену. Достоевский вдруг начинает говорить с душой о том, от чего она давно уже была оторвана, и учит восстанавливать эту связь. – Знаю, что на многих оказал значительное влияние и многими особенно любим роман «Идиот». – Кстати, когда роман был напечатан, на него сразу обрушился чудовищный шквал критики – и рецензий, и пародий, и издевательств… Потому что текст был совершенно неадекватно прочитан. Современникам Достоевского были привычны сочинения, к примеру, Николая Успенского с его прямой критикой действительности с демократических позиций, без каких-либо духовных нагрузок. Достоевского начали ценить на рубеже XIX–XX веков дети его первых читателей. О чем, собственно, роман «Идиот»? О присутствии Бога в человеке в том мире, который вполне себе живет без Бога и которому Он как бы и не нужен. Интересно, что в начале романа каждый, с кем князь Мышкин знакомится, думает про него: «Мне его прямо Бог послал». Но для чего его им «Бог послал»? Генералу Епанчину, например, его «Бог послал» для того, чтобы можно было улизнуть от объяснения с женой… И другим в том же духе. Получается, что эти люди Бога вспоминают и Бога используют исключительно в своих мелких даже не делах, а делишках. Это современное состояние общества, его адекватный срез. Совершенно неслучайно именно воздействие романа «Идиот» оказалось самым радикальным в безбожном Советском Союзе. Говорят, что во время каждого показа культового спектакля Г. Товстоногова «Идиот» (1957; 2-я редакция – 1966) возле театра дежурили машины «Скорой помощи»: у людей сердце не выдерживало. Они начинали вдруг видеть в человеке то, что давно запрещено было видеть. Достоевский написал – за много лет до того! – книгу, которая для ситуации семидесяти лет отсутствия Евангелия, вообще отсутствия Бога в сознании людей оказалась абсолютно адекватной состоянию общества. Она к нему заподлицо просто подошла. И встроившись, абсолютно трансформировала это общество изнутри. – А главный герой – кто он такой? Идиот или…? – Это человек, который постоянно разрушает чаяния других. Но что именно он разрушает? Вот это уютное устойчивое пребывание в «насущном видимо-текущем». О князя Мышкина все спотыкаются. Но не споткнувшись, не выпавши из лузы, не выскочив из желоба, особо никуда не побежишь. И не удалось бы человеческое становление. Происходит трагедия – как всегда, когда людей из теплой жижи «насущного видимо-текущего» так или иначе извлекают. Недаром, кстати, посещением Бога называли какие-то крайне неприятные события в жизни. – Роман «Преступление и наказание» знаком всем – хотя бы потому, что его «проходят» в школе. Вопрос по роману: в чем, по вашему мнению, ошибся Раскольников? – Раскольников ошибся только в одном – в средствах. Помните, у него были часы – от папеньки? А на часах – глобус. Вот его наследство. Вот его держава: вся земля. И он чувствует ответственность за весь мир. Раскольников и живет с чувством ответственности за всё. Это герой, который на протяжении всего романа только и делает, что всем раздает деньги. Нищий молодой человек, у которого нет денег! А он занят – распределением. Причем это деньги, полученные или от заклада отцовских часов, или из пенсиона матери, который она тоже за отца получает. Выходит, что у него нет ничего своего – всё от отца. И то, что от отца, всегда находится ровно в нужном для той или иной ситуации количестве: 20 копеек полицейскому, чтобы отвезти девочку с бульвара домой, 25 рублей на похороны Мармеладова… А все деньги, которые он сам «добыл», оказываются ни на что не нужными – их можно разве что под камнем спрятать. Эти часы – глубокий символ. Это и глобус, держава-вселенная, которую Кто-то держит в руке, – так же, как и Раскольников держит в руке, но это одновременно и рука Того, Кто держит все «концы и начала». Это открытая вселенная, куда постоянно поступает неисчислимая благодать. Но это и часовой механизм. А что такое часовой механизм? Что такое вообще время? Для того, чтобы войти в следующую минуту, надо вытеснить куда-то предыдущую. То есть это то, что постоянно пожирает само себя, чтобы возобновиться. Это закрытая вселенная, уроборос – змея, пожирающая свой хвост: это вечное перераспределение того, что есть. И Раскольников так и думает: какой-то Бог «не способный»: и в мире творится непонятно что, и сон плохой (папа во сне тоже не способен оказался ни защитить лошаденку, ни остановить ее убийц) – значит, надо самому действовать. А как может человек действовать сам в мире? – Только одним способом. Если мир замкнут, то, чтобы кому-то дать, надо у кого-то взять. Начинает работать принцип перераспределения, перекройки – принцип нищеты, а не изобилия. Вот в чем ошибка Раскольникова! Он действительно за всё отвечает, но он решил, что он за всё отвечает в замкнутом мире, а не в мире, открытом для принятия благодати, – то есть что он перераспределитель, а не посредник и передатчик. – Он потерял связь с отцом? – Да, он потерял связь с отцом. Попробовал как-то перераспределить то, что имелось, и оказалось, что это совсем не работает. Вот и получается: «Я себя убил, а не старушонку». А потом через весь роман идет медленное и постепенное восстановление в нем первоначального облика Христова. Последние слова романа удивительны: «Но тут уж начинается новая история, история постепенного обновления человека, история постепенного перерождения его, постепенного перехода из одного мира в другой, знакомства с новою, доселе совершенно неведомою действительностью». Что произошло? Метанойя, перемена ума. И это значит – полная перемена всего, перемена видения мира и его связей. Примерно то же происходит и с читателем Достоевского. Ссылка

https://dl.dropboxusercontent.com/u/14810178/26.mp3 С Праздником! Песнопение сестер Толгского монастыря