Таблица лидеров

Кому уподоблю себя, желающего одолеть свою гордость? Уподоблю себя человеку, пытающемуся руками низвергнуть гору. Все познания свои употребляю, все силы полагаю. Вижу, что неисполнимо желание мое – гора стоит непоколебимо – все же не оставляю труда своего. Вижу тщетность усилий своих, плачу о беспомощности своей, сетую о неисполнимости замысла. Уныние омрачает ум мой, леность сковывает тело, безнадежность ущемляет сердце. К чему это все, - говорят мне, - труд твой никому не нужен. Нужен, сквозь слезы отвечаю я, нужен, ведь сам Бог мне помогает в нем! Почему одни и те же слова, которые вчера оставались незамеченными, сегодня потрясают меня своим величием и мудростью, так что их хочется навсегда удержать в сердце? Непостоянство моего сердца этому причина. Вчера оно было ледяным, поэтому все изящное и строгое восхищало его, сегодня оно подобно тающему снегу, который радуется свету и теплоте. Что же происходит в глубинах сердца моего, куда не проникают ни зрение мое, ни ум мой? Там, подобно солнцу, с его восходами и закатами, рождается и умирает покаяние. Ты видишь, что все вокруг достойнее тебя, честнее, праведнее, смиреннее, чище. И радостно оттого, что они не презирают тебя, последнего, убогого, не гнушаются общением с тобою, но разговаривают с тобою как с равным, рядом с тобою садятся за столом, вместе с тобою ходят в храм и никогда ни делом, ни словом, ни взглядом не позволяют себе указать на твое недостоинство и нечистоту. Терпят тебя рядом с собою, покрывают недостатки, ошибки, грехи, милосердствуют и даже иногда просят исполнить какое-либо послушание, тем самым оказывая особую честь, оказывая внимание, и возводя в достоинство слуги и иногда даже друга. Это ли не радость, это ли не рай?.. Но все это только помыслы смиренномудрия, а само смирение не живет в окаянном сердце моем. Вижу, как должно быть, но стяжать этого не могу. Господи, подай мне смирение и кротость Твою и наполни ими сердце мое и преисполни, дабы не осталось места ни для чего другого, но все — смирение Твое сладчайшее. Из дневниковых записей иером. Василия (Рослякова)

Всякая душа, стремящаяся к новой жизни, жизни во Христе, испытывает гонение извне от мира и переживает великую борьбу с внутренними врагами. Эти искушения неизбежны, по слову Спасителя: "Меня гнали, и вас будут гнать". Но тут же утешает Господь: "...Мое слово соблюдали, будут соблюдать и ваше" (Ин. 15, 26). Относиться же к этим искушениям нужно различно: с внутренним врагом упорно бороться, побеждая его с помощью благодати Божией; внешним же врагам — прощать. Бояться этой борьбы не надо. Господь укрепляет нас в ней и дает нам такую неизглаголанную радость, что по сравнению с одной минутой этой радости ничто всякая мирская радость. Сильно работает диавол, желая отвлечь людей от служения Богу, и в миру он достигает этого легко. В монастыре же ему труднее бороться; оттого дух злобы так ненавидит монастыри и всячески старается очернить их в глазах людей неопытных. А между тем не погрешу, если скажу, что высшего блаженства могут достигнуть только монашествующие. Спастись в миру можно, но вполне убелиться, отмыться от ветхого человека, подняться до равноангельской высоты, до высшего творчества духовного в миру невозможно, то есть весь уклад мирской жизни, сложившийся по своим законам, разрушает, замедляет рост души. Потому-то до равноангельской высоты вырастают люди только в лабораториях, называемых монастырями. У батюшки Амвросия был в миру друг, очень не сочувствующий монахам. Когда отец Амвросий поступил в монастырь, тот написал ему: "Объясни, что такое монашество, только, пожалуйста, попроще, без всяких текстов, я их терпеть не могу". На это отец Амвросий ответил: "Монашество есть блаженство". Действительно, та духовная радость, которую дает монашество еще в этой жизни, так велика, что за одну минуту ее можно забыть все скорби житейские, и мирские, и монашеские. Из духовного наследия прп. Варсонофия Оптинского

Борьба за молитву Почему в один из воскресных дней (или, правильнее, в одну из Недель) Великого поста мы вспоминаем святителя Григория Паламу, архиепископа Фессалонитского? Пост называют временем воздержания, покаяния и молитвы. А святитель Григорий является одним из совершеннейших учителей молитвы в истории Православной Церкви. Более того: именно он смог объяснить, каков может и должен быть плод молитвы в его совершенном виде — когда молитва превращается из «благочестивого упражнения» в средство подлинного богообщения; когда в ней совершается преображение, ветхий человек умерщвляется и рождается новый, способный по благодати зреть Свет Божества, пребывать в огне Божественной любви и не быть опаляемым им, подобно купине. Говоря о духовной жизни, о мере своего личного преуспеяния в ней, мы часто бываем склонны указывать на время, в которое мы живем, на людей, которые нас окружают, на обстоятельства - как на серьезнейшие к этому преуспеянию препятствия. И многое из того, на что мы в таких случаях ссылаемся, — действительно преграда. Атмосфера, в которой находится человек, наличие или отсутствие примеров добродетели – все это оказывает на него огромное влияние, в значительной степени определяют его внутреннее состояние. Однако есть и еще один крайне существенный момент, о котором мы «благополучно забываем». Святитель Григорий вошел в историю не только как выдающийся аскет и богомудрый архипастырь, не только как замечательный богослов и церковный писатель. С его именем связана известная полемика по поводу природы того Света, который созерцали в молитве афонские иноки-исихасты. Полемика, увенчавшаяся победой — даже не его победой, а точнее сказать — Божественной истины. Почему не могли ученый муж Варлаам Калабрийский и его сторонники принять, вместить опыт святогорских отцов? Почему он казался им фантазией, прелестью и даже ересью? Почему они этот опыт уничижали и высмеивали? Потому что сами такого опыта не имели. Их жизнь не была подвигом, не была посвящена единому на потребу, не устремлялась вся к тому, что именовал преподобный Серафим «стяжанием Духа Святого». Они не жили молитвой и не знали Бога, открывающегося усердно ищущим Его. Они знали о Нем и не знали Его — такое бывает, к сожалению, очень часто. В одной Церкви находятся люди, в одних и тех же Таинствах участвуют, от одной Божественной Трапезы питаются, и даже, если о молитве говорить, одни и те же молитвы читают… И такая колоссальная разница, что пропасть меж теми и другими лежит. Но это не та пропасть, через которую не перейдешь: мостик через нее всегда перекинут. Стань делателем — ревностным, неустанным — и ты обязательно хотя бы краешком сердца почувствуешь то, что чувствовали святые, прикоснешься к тому сокровищу, ради которого они оставляли и в прах вменяли все, что имели, и поймешь, что по сравнению с ним весь мир не стоит ничего. Делателями были афонские монахи, и результат их делания — сердечная чистота, которая, по слову Евангелия, делает для твари возможным зрение Творца. Этот результат не оставлял сомнения в том, что созерцаемый святогорцами Свет не был некоей «иллюминацией», не был плодом горестного самообольщения, а был - Cветом Божественным, Нетварным. Не были такими делателями Варлаам и его союзники и потому оказались духовно слепы, уничижили и осмеяли дар благодати. И не будет, мне кажется, ошибкой сказать, что и мы все время являемся в каком-то смысле участниками все тех же паламитских споров. Только выступаем мы в них - то на одной стороне, то на другой. Когда мы подвизаемся в молитве, когда по усердию нашему, а паче по милости Своей, подает нам в ней Господь радость и утешение – мы единодушны и единомысленны со святителем Паламой и отцами-афонитами; хоть и в малых крупицах, но нам открыт и ясен их опыт, так что писания Фессалоникского архипастыря лишь уясняют нам то, что мы начинаем понимать уже сами. А когда сводится вся наша христианская жизнь лишь к некой констатации того факта, что мы христиане, к исповеданию веры внешнему, к вычитке, а не молитве, тогда небо оказывается закрытым для нас и жизнь не воспринимается, как чудо. И мы вместе с Варлаамом удивляемся и сомневаемся: да разве возможно то, о чем говорят эти аскеты? Скорее всего, они просто слишком много постятся и слишком мало спят… Слишком часто молитва, относясь по самому существу своему к области духовной, внутренней, оказывается оттесненной к сфере делания внешнего. Для многих людей чтение даже небольшого утреннего или вечернего молитвенного правила оказывается делом трудноисполнимым, вызывающим массу оговорок и нареканий: «Я был (была) бы рад (рада), но…» и далее следует целый список объяснений, почему чтение всех утренних и вечерних молитв решительно невозможно. При этом, однако, возможно многое другое. Разговор по телефону о погоде, просмотр мало отличающихся друг от друга по содержанию новостей в Интернете, долгое домашнее обсуждение какой-нибудь застарелой проблемы, разрешение которой от этого переливания из пустого в порожнее нимало не приближается. Ну, и, разумеется, телевизор. На него время находится практически всегда, он — вне конкуренции. Безусловно, дело не в том, что молитва требует какого-то продолжительного времени. Она требует внутренних усилий — не всегда больших, но просто непривычных для того, кто такие усилия себя делать регулярно не заставляет. Она требует некоего «умирания» для дел, интересов, правил этого мира — хотя бы кратковременного, на 15-20 минут утром и на столько же вечером. Почему? — Потому что для того, чтобы молиться, а не вычитывать, необходимо упраздняться от всего, что не есть Бог. От всего, что отвлекает, уводит от Него, встает во время молитвы между нами и Им. Это дается необычайно трудно, мучительно, но именно тут — корень, сердцевина всей нашей христианской жизни. Так проверяется, что мы любим больше — Бога или мир и все, что в нем. Или, по крайней мере, что мы стремимся больше любить, что выбираем. Вот почему столь важна молитва: она не только средство общения с Богом (хотя, кажется, что важнее этого?), она сама по себе, по тому, как мы относимся к ней, определяет всю нашу христианскую жизнь, все наше внутреннее содержание. Если мы верим, если Господь для нас — реальность, то молиться для нас так же естественно, как есть, пить, дышать; если же молитва воспринимается как помеха, как что-то отрывающее нас от более важных дел, от чего-то, в сравнении с чем она представляется вещью незначительной, то какая уж может быть вера? Только та разве, которую называет апостол мертвой. Сурово? Но так оно и есть. И если мы это понимаем, то — все в наших руках. А если предпочитаем, «видя не видеть», то… пожалуй, мы уже в чьих-то руках. Только в чьих? Впрочем, бывает и так, что и понимаем, и принимаем мы необходимость молитвы. И не как к чему-то внешнему к ней относимся, а дорожим возможностью хотя бы какое-то время в течение дня обращаться к Богу прямо, непосредственно, иногда молясь Ему словами, которые когда-то родились в сердцах святых и теперь становятся постепенно такими же родными и для наших сердец, иногда же говоря Господу о «своем» так, как это получается лично у нас. Мы уже и от разговоров лишних телефонных уходим, и от переливания из пустого в порожнее в беседах домашних. И даже телевизору чуть ли не бойкот пожизненный объявили. Но вот беда: все идет кувырком. Так день складывается, так подбираются дела, обстоятельства, так поступают с нами люди, словно они решили прогнать молитву из нашей жизни, не оставить ей никакого места. Это не они — люди, обстоятельства, дела. Это враг. Потому как ничто не мешает ему в такой степени, как молитва. Не мешает так губить нас. И, будучи хитрым и изобретательным, он использует для этой цели все – и людей, и дела, и обстоятельства. Так что кажется порой — ничего не поделать, безысходность какая-то… Однако есть и у нас против него своя хитрость, свой «секрет». Бог ищет в молитве, как и во всем прочем, прежде всего нашего произволения. Было бы оно только, а все остальное Он Сам обязательно устроит. И потому вот, что важно: дать молитве в жизни своей не просто место, а место первое. Это не значит, что мы должны проводить в ней большую часть дня, что нашим постоянным спутником должны быть молитвослов или четки. Нет, речь о малом идет. Есть у нас правило — пусть небольшое, соответствующее нашим небольшим духовным силам,— значит надо выполнять его, во что бы то ни стало. Бороться за него всеми силами, не уступая ни на шаг. Подсказывает нам наше сердце, что нужно о чем-то Господу помолиться, попросить помощи, вразумления, утешения, прощения,— не надо откладывать. Выдалась свободная минутка, час или два — уделить хотя бы какую-то часть этой свободы молитве. Уже не как средству у Бога что-то попросить, а как возможности с Ним побыть… …Когда становится жизнь человека такой борьбой, многое изменяется в ней, многое он начинает видеть и понимать совсем иначе. Многое… В том числе и учение святителя Григория Паламы, точнее — Церкви Православной — о Нетварном Божественном Свете, и о том, как сподобиться зрения его. Игумен Нектарий (Морозов) http://www.eparhia-saratov.ru/index.php?option=com_content&task=view&id=59471&Itemid=3

Святитель Иоанн Златоуст говорит: «Бог оставил нам мощи святых для того, чтобы, как рукой, привести нас к той ревности, какая была в них, и даровать нам некоторую пристань и надежное врачевство против зол, отовсюду нас окружающих» (Похвальное слово святому Игнатию Богоносцу). Протоиерей Виктор Гурьев. Поучения по руководству Патерика Печерского. М., 1912г.: Из этих слов Златоуста мы видим, что не для одного поклонения Господь оставил нам мощи святых, а чтобы возбудить в нас ревность к делам их, чтобы мы вспоминали об их жизни, подражали им и учились у них тем добродетелям, какими они особенно угодили Богу, живя здесь, на земле. В предисловии к читателю в Патерике Печерском мы, между прочим, встречаем следующее: «Почитай преподобных отец наших, угодников Печерских, покланяйся с верой несомненной и любовью нелицемерной от Самого Господа хранимым нетленно. Стефан и Никон, и еще бывый не сущей Лавре, Варлаам научат тебя терпению в напастях; Ефрем – научит тебя ревности к святым местам; Исайя – умножению веры; Дамиан и также Прохор, Марк и Пимен научат посту; Иеремия – неисхождению из монастыря; Матфей – неисхождению из церкви; Исаакий и Никита – покаянию по искушении; Лаврентий – ревности к затворничеству; Алипий – подвигу в рукоделии; Агапит – служению больным; Григорий – обращению к покаянию; Моисей и Иоанн – терпению за чистоту; Феофил – слезам; Пимен другой – терпению в болезни; Феодор и Василий – терпению в оклеветании; Спиридон и Никодим – псалмопению; Евстратий и Кукша – страданию за Христа; … Святоша – попранию славы; Еразм – украшению церкви; Арефа – благодарению о похищенном; Тит - любви; Нифонт ревности за Православие и, наконец, Нестор, Симон и Поликарп научат тебя самым делом шествовать по следам святых, чтобы в свое время ты был написан в книге живота вечного». Итак, вот для чего Господь оставил нам мощи святых угодников: для того, чтобы наставлять нас и учить, и показывать нам путь к Царствию Небесному! Поминайте же наставники ваша, иже глаголаша вам слово Божие, ихже взирающее на скончание жительства, подражайте вере их (Евр. 13,7). Почитая мощи их, возноситесь мыслями к ним самим и поучайтесь у них благочестию и добродетелям, чтобы и вам всем вместе с ними наследовать вечную жизнь в обителях небесных". Из Поучений по житиям преподобных Киево-Печерских: «…Преподобный Феодосий был очень трудолюбив и никогда не гнушался даже и черной работой. Невзирая на свой игуменский сан, он часто заходил в хлебопекарню и работал там вместе с пекарями, замешивая тесто и выделывая хлебы. Преподобный не скрывал в землю данный ему от Бога талант крепости телесной, но всегда веселясь духом, своей бодростью подкреплял и других, убеждая никогда не ослабевать в усердии своему делу… Однажды, накануне праздника Успения Пресвятой богородицы, келарь Федор пришел к Преподобному и сказал, что в поварне не хватило воды, а ее носить некому. Тогда Преподобный, встав, тотчас же сам принялся носить воду из колодца. Один из братии, увидав игумена за этим занятием, поспешил рассказать об этом прочим инокам, те с большой поспешностью собрались и наносили воды до избытка. Был и другой подобный случай. Раз не приготовили в достаточном количестве дров для варки пищи; келарь опять явился к Преподобному и сказал: «Прикажи, отче, кому-нибудь незанятому из братии пойти приготовить необходимое количество дров». – «Я не занят, я пойду», - отвечал Преподобный. Этот разговор происходил в обеденный час. Блаженный, взяв топор, пошел и сам начал рубить дрова, а прочей братии, велел идти обедать. Выйдя их трапезной после обеда, иноки увидели своего игумена за работой. Устыженные его смирением монахи сами взялись за топоры и приготовили столько дров, что хватило их на несколько дней. Видите ли теперь, чем приобрел себе ревностных пособников в труде преподобный Феодосий? Собственным примером, ревностным участием в работах монастырских, ободрением братии. Да, пример – великое дело, а слова, - говорили старцы, вода. И только терпенье и труд все перетрут. Аминь.» Печерский Патерик в поучениях (Поучения по житиям преподобных Киево-Печерских. – К.: Типография Киево-Печерской Лавры, 2010) По изданию: Гурьев В., протоиерей. Поучения по руководству Патерика Печерского. М., 1912. Патерик Печерский. http://pravbeseda.ru...age=book&id=515

Святитель Иоанн Златоуст. ( 7 Беседа на 2 послание к Тимофею ) "Знай же, что в последние дни наступят времена тяжкие. Ибо люди будут самолюбивы, сребролюбивы, горды, надменны, злоречивы, родителям непокорны, неблагодарны, нечестивы, недружелюбны, непримирительны, клеветники, невоздержны, жестоки, не любящие добра, предатели, наглы, напыщенны, более сластолюбивы, нежели боголюбивы, имеющие вид благочестия, силы же его отрекшиеся. Таковых удаляйся. К сим принадлежат те, которые вкрадываются в домы и обольщают женщин, утопающих во грехах, водимых различными похотями, всегда учащихся и никогда не могущих дойти до познания истины" (2 Тим.3:1-7). Корень и источник всех зол, от которого все они происходят, – чрезмерное самолюбие. Преданный этой страсти не наблюдает даже и за сво­ими делами. Кто не думает о ближнем, не заботится об его делах, тот будет ли заботиться о своих? Как заботящиеся о ближнем хорошо устрояет вместе с его делами и свои собственные, так презирающий дела ближнего будет презирать и свои, собственные. В самом деле, если мы – члены друг друга, то спасение ближнего касается не его только, но всего тела, и бедствие ближнего не ограничивается им одним, но причиняет боль и всему телу. Если мы – здание, то, когда страдает одна часть, повреждается и все здание, а когда она тверда, то может держаться и все прочее. Так и в Церкви. Ты оказал презрение брату? Этим ты причинил вред самому себе. Почему? Потому, что твой член потерпел немалый вред. Если не уделяющий ближнему из своего имущества ввергается в геенну, то видящие ближнего в существеннейшей опасности и не подающие ему помощи тем более подвергнется наказанию, чем важнее испытанный вред. "Ибо люди", – говорит, – "будут самолюбивы". Кто самолюбив, тот в особенности и не любит себя; а кто братолюбив, тот и любить себя гораздо более. Отсюда происходит сребролюбие. Зараза и ограниченность самолюбия сокращает и умаляет любовь, которая широка и прости­рается на всех. Сребролюбцы. Отсюда происходит гордость, от гордости – надменность, от надменности – злоречие, от злоречия – непокорность и неверие. Действительно, надмевающиеся пред людьми легко будет надмеваться и пред Богом. Так рождаются грехи; они часто восходят снизу вверх. Кто почтителен к людям, тот будет тем более благоговеть пред Богом; кто послушен подобным себе рабам, тот будет тем более покорен Владыке; а кто презирает подобных себе рабов, тот постепенно дойдет и до презрения самого Бога. Не будем же презирать друг друга. Это худая наука, которая научает нас презирать Бога; и даже тем самым, что мы презираем друг друга, мы уже оказываем презрение к Богу, который повелел нам иметь великое попечение друг о друге. Если хотите, я поясню это иначе, – примером. Каин презрел брата, и тотчас же оказал презрение и к Богу. Каким образом? Посмотри, как оскорбительно отвечает он Богу: "разве я сторож брату моему" (Быт.4:9)? Также Исав презрел брата, и оказал презрение и к Богу. Поэтому и сказал Бог: "Иакова Я возлюбил, а Исава возненавидел" (Рим.9:13). Потому и Павел говорит: "чтобы не было [между вами] какого блудника, или нечестивца, как Исав" (Евр.12:16). Презирали Иосифа братья, оказали презрение и к Богу. Презирали израильтяне Моисея, оказали презрение и к Богу. Также сыновья Илия презирали народ, оказали презрение и к Богу. Хочешь ли видеть примеры противного? Авраам был снисходителен к племяннику, был послушен и Богу, как видно из послушания его касательно сына Исаака и из всех прочих его добродетелей. Также и Авель, будучи кроток в отношении к брату, был благочестив и в отношении к Богу. Не будем же презирать друг друга, чтобы нам не научиться презирать и Бога; будем почитать друг друга, чтобы нам научиться почитать и Бога. Дерзкий в отношении к людям становится дерзким и в отношении к Богу. А когда сребролюбие, самолюбие и непокорность соединяются вместе, то чего еще не достает для совершенной погибели? Тогда все раз­вращается и образуется огромное болото грехов. "Неблагодарны", – говорит. Действительно, как может быть благодарным сребролюбец? Кому будет он воздавать благодарность? Никому. Он считает всех своими врагами, желая у всех отнять все. Хотя бы ты отдал ему все свое имущество, он не изъявит тебе никакой благодарности, но будет досадовать, что ты не имел большего богатства и не сделал его обладателем большего. Хотя бы ты сделал его владыкою вселенной, он не изъ­явит тебе благодарности, но будет думать, что он ничего не получил. Его желание ненасытимо, потому что это – болезненное желание, а болезненные желания всегда таковы.

В.А.Никифоров-Волгин Великий Пост Редкий великопостный звон разбивает скованное морозом солнечное утро, и оно будто бы рассыпается от колокольных ударов на мелкие снежные крупинки. Под ногами скрипит снег, как новые сапоги, которые я обуваю по праздникам. Чистый понедельник. Мать послала меня в церковь «к часам» и сказала с тихой строгостью: «Пост да молитва небо отворяют!» Иду через базар. Он пахнет Великим постом: редька, капуста, огурцы, сушеные грибы, баранки, снетки, постный сахар... Из деревень привезли много веников (в чистый понедельник была баня). Торговцы не ругаются, не зубоскалят, не бегают в казенку за сотками и говорят с покупателями тихо и деликатно: — Грибки монастырские! — Венички для очищения! — Огурчики печорские! — Снеточки причудские! От мороза голубой дым стоит над базаром. Увидел в руке проходившего мальчишки прутик вербы, и сердце охватила знобкая радость: скоро весна, скоро Пасха и от мороза только ручейки останутся! В церкви прохладно и голубовато, как в снежном утреннем лесу. Из алтаря вышел священник в черной епитрахили и произнес никогда не слышимые слова: «Господи, иже Пресвятаго Своего Духа в третий час апостолом Твоим ниспославый, Того, Благий, не отыми от нас, но обнови нас, молящихся»... Все опустились на колени, и лица молящихся, как у предстоящих перед Господом на картине «Страшный суд». И даже у купца Бабкина, который побоями вогнал жену в гроб и никому не отпускает товар в долг, губы дрожат от молитвы и на выпуклых глазах слезы. Около Распятия стоит чиновник Остряков и тоже крестится, а на масленице похвалялся моему отцу, что он, как образованный, не имеет права верить в Бога. Все молятся, и только церковный староста звенит медяками у свечного ящика. За окнами снежной пылью осыпались деревья, розовые от солнца. После долгой службы идешь домой и слушаешь внутри себя шепот: «Обнови нас, молящихся... даруй ми зрети моя прегрешения и не осуждати брата моего». А кругом солнце. Оно уже сожгло утренние морозы. Улица звенит от ледяных сосулек, падающих с крыш. Обед в этот день был необычайный: редька, грибная похлебка, гречневая каша без масла и чай яблочный. Перед тем как сесть за стол, долго крестились перед иконами. Обедал у нас нищий старичок Яков, и он сказывал: «В монастырях, по правилам святых отцов, на Великий пост положено сухоястие, хлеб да вода... А святой Ерм со своими учениками вкушали пищу единожды в день и только вечером»... Я задумался над словами Якова и перестал есть. — Ты что не ешь? — спросила мать. Я нахмурился и ответил басом, исподлобья: — Хочу быть святым Ермом! Все улыбнулись, а дедушка Яков погладил меня по голове и сказал: — Ишь ты, какой восприёмный! Постная похлебка так хорошо пахла, что я не сдержался и стал есть; дохлебал ее до конца и попросил еще тарелку, да погуще. Наступил вечер. Сумерки колыхнулись от звона к великому повечерию. Всей семьей мы пошли к чтению канона Андрея Критского. В храме полумрак. На середине стоит аналой в черной ризе, и на нем большая старая книга. Много богомольцев, но их почти не слышно, и все похожи на тихие деревца в вечернем саду. От скудного освещения лики святых стали глубже и строже. Полумрак вздрогнул от возгласа священника — тоже какого-то далекого, окутанного глубиной. На клиросе запели,— тихо-тихо и до того печально, что защемило в сердце: «Помощник и покровитель бысть мне во спасение: сей мой Бог, и прославлю Его, Бог Отца моего, и вознесу Его, славно бо прославися»... К аналою подошел священник, зажег свечу и начал читать Великий канон Андрея Критского: «Откуда начну плакати окаяннаго моего жития деяний; кое ли положу начало, Христе, нынешнему рыданию, но яко благоутробен, даждь ми прегрешений оставление». После каждого прочитанного стиха хор вторит батюшке: «Помилуй мя, Боже, помилуй мя»... Долгая, долгая, монастырски строгая служба. За погасшими окнами ходит темный вечер, осыпанный звездами. Подошла ко мне мать и шепнула на ухо: — Сядь на скамейку и отдохни малость... Я сел, и охватила меня от усталости сладкая дрема, но на клиросе запели: «Душе моя, душе моя, возстани, что спиши!» Я смахнул дрему, встал со скамейки и стал креститься. Батюшка читает: «Согреших, беззаконновах и отвергох заповедь Твою»... Эти слова заставляют меня задуматься. Я начинаю думать о своих грехах. На масленице стянул у отца из кармана гривенник и купил себе пряников; недавно запустил комом снега в спину извозчика; приятеля своего Гришку обозвал «рыжим бесом», хотя он совсем не рыжий; тетку Федосью прозвал «грызлой»; утаил от матери «сдачу», когда покупал керосин в лавке, и при встрече с батюшкой не снял шапку. Я становлюсь на колени и с сокрушением повторяю за хором: «Помилуй мя, Боже, помилуй мя»... Когда шли из церкви домой, дорогою я сказал отцу, понурив голову: — Папка! Прости меня, я у тебя стянул гривенник! — Отец ответил: «Бог простит, сынок». После некоторого молчания обратился я и к матери: — Мама, и ты прости меня. Я сдачу за керосин на пряниках проел.— И мать тоже ответила: «Бог простит». Засыпая в постели, я подумал: — Как хорошо быть безгрешным!