Таблица лидеров

ГЛАВА СОРОК ПЯТАЯ. Если судим строго ближних, то это от высокого о себе мнения и от наущения вражеского. Как преодолеть эту склонность От самолюбия и самомнения порождается в нас и другое некое зло, тяжелый причиняющее нам вред, а именно строгий суд и осуждение ближнего, по которому мы потом ни во что ставим, презираем и унижаем его при случае. Каковой злой навык и порок, происходя от гордости, ею питается и возращается, и наоборот, ее питает и возращает, ибо и гордыня наша после всякого действия осуждения подвигается вперед, по причине сопутствующего сему действию самочувствия и самоуслаждения. Давая себе высокую цену и высоко о себе думая, естественно, свысока смотрим мы на других, осуждаем их и презираем, так как нам кажется, что мы далеки от тех недостатков, каких, как нам думается, не чужды другие. А тут еще и всезлобный враг наш, видя в нас такое недоброе расположение, бодренно стоит близ и, открывая очи наши, научает зорко смотреть за тем, что делают и говорят другие, делать из сего заключения, какие потому у них мысли и чувства, и по этим предположениям составлять о них свое мнение, чаще всего недоброе, с возведением сей недоброты в закоренелый нрав. Не замечают и не видят эти судьи, что самое начало осуждения, подозрение худобы в других, печатлеется в мысли действием врага, и им же оно потом раздувается в уверенность, что они и действительно таковы, хотя на деле ничего такого нет. Но, брате мой, как враг бодренно следит за тобою, высматривая, как бы посеять в тебе зло, смотри еще паче ты бодренно сам над собою, чтоб не попасть в расставляемые им тебе сети, и как только он представит тебе какой недостаток в ближнем твоем, спеши поскорее отклонить от себя помысл сей, не давая ему засесть в тебе и разрастись, и вытесни его из себя вон, чтоб и следа его не оставалось, заменив его помышлением о добрых свойствах, какие знаешь в ближнем сем и какие вообще уместны в людях, прилагая к сему, если еще чувствуешь позыв произнести осуждение, ту истину, что тебе не дано на то власти и что, присвояя себе эту власть, ты сам в этот момент делаешься достойным суда и осуждения не пред немощными людьми, но пред всесильным Судиею всех Богом. Такой переворот помысла есть самое сильное средство не к отогнанию только случайно находящих помыслов осуждения, но и к тому, чтоб совсем отучить себя от сего порока. Второе же, тоже очень сильное к тому средство, есть не выпускать из ума памятования о своей худости, своих нечистых и злых страстях и делах, и соответственно тому непрестанно держать чувство своего непотребства. Того и другого – страстей и дел страстных, конечно, найдется в тебе не мало. Если ты не бросил себя и не махнул рукой, говоря: будь, что будет, то не можешь не заботиться об уврачевании этих своих нравственных немощей, губящих тебя. Но если ты делаешь это искренно, то у тебя не должно доставать времени заниматься делами других и судебные составлять о них приговоры, ибо тогда, если позволишь себе это, в ушах твоих непрестанно будет звучать: врачу, исцелися сам; изми первее бревно из очесе твоего (Лк. 4, 23; Мф. 7, 5). К тому же, когда ты строго судишь о каком недобром поступке ближнего, знай, что какой- нибудь корешок этой же самой недоброты есть и в твоем сердце, которое по своей страстности научает тебя строить догадки о других и осуждать их. Злой человек из злаго сокровища сердца своего износит злое (Мф. 12, 35). Напротив, око чистое и бесстрастное бесстрастно взирает и на дела других, а не лукаво. Чисто око видети зла (Авв. 1, 13). Потому, когда придет тебе помысл осудить другого за какую-либо погрешность, вознегодуй на самого себя, как на делателя таких дел и в том же повинного, и скажи в сердце своем: «Как я, окаянный, находясь в том же самом грехе и делая еще более тяжкие прегрешения, дерзну поднять голову, чтоб видеть погрешности других и осуждать их?» Действуя так, ты будешь оружие, которым злой помысл внушает тебе поразить другого, обращать на самого себя и вместо уранения брата пластырь будешь налагать на раны собственные. И тогда, как грех брата будет не тайный, а явный, всем видный, ты старайся причину тому видеть не в том, что внушает недобрая страсть осуждения, а в том, на что может указать братолюбное к нему расположение, и скажи в себе: так как брат сей имеет много сокровенных добродетелей, то Бог для сохранения их от повреждения тщеславием попустил ему впасть в теперешний грех или малое время побыть под этим невзрачным покровом, чтоб он и самому себе, пред своими глазами, казался непотребным и, будучи за то презираем другими, пожал плод смиренномудрия и еще более благоугодным сделался Богу, так что в настоящем случае он получит больше пользы, чем сколько потерпел вреда. Пусть даже чей-нибудь грех будет не только явный, но и очень тяжкий и исходит из ожесточенного и нераскаянного сердца, ты и при этом не осуждай его, но возведи очи ума твоего к непостижимым и дивным судам Божиим, и увидишь, как многие люди, бывшие прежде пребеззаконными, потом каялись и достигали высокой степени святости, и как, с другой стороны, иные, стоявшие на высокой степени совершенства, падали в глубокую пропасть. Смотри, не подвергнуться бы и тебе такому бедствию за осуждение. Потому стой всегда со страхом и трепетом, боясь более за себя самого, чем за другого кого. И будь уверен, что всякое доброе слово о ближнем и радость о нем суть в тебе плод и действие Святого Духа, как, напротив, всякое о нем худое слово и презрительное его осуждение происходят от твоего злонравия и диавольского тебе внушения. Посему, когда соблазнишься каким-либо недобрым поступком брата, не давай очам своим сна, пока не изгонишь из сердца своего сего соблазна и совершенно не умиришься с братом. Преподобный Никодим Святогорец НЕВИДИМАЯ БРАНЬ Перевод с греческого святителя Феофана Затворника

Богослужение еще совершается, и паломников много, даже из отдаленных мест, из разных малых городов, сел и деревень разоряемой России. Старцы Анатолий и Нектарий, невзирая ни на какие трудности, принимают людей, которые приходят за духовной, а то и за телесной помощью. Вот монахов в обители стало меньше – многих рясофорных и послушников взяли на военную службу, человек сто отправили в Калугу на какие-то общие работы. Гостиницы отобрали, – в одной приют для беспризорников, в другой красноармейцы, в третьей богадельня. Многие кельи заняты солдатами, и запах ладана заменился там зловонием самогона, табака… По территории расхаживает опоясанный ремнями, увешанный гранатами и с маузером при бедре «комендант» Оптиной из козельских милиционеров. Для него это уже не монастырь, а поселок «Оптино» с двумя «организациями» – племенным рассадником крупного рогатого скота и музеем «Оптина Пустынь» с библиотекой. Рассадник, бывший все-таки полезным для всей губернии, поскольку трудившиеся в нем монахи работали на совесть, разваливается, так как власти выжимают оттуда именно монахов, заменяя их пролетариями. Музей же, подчиненный с самого начала московскому учреждению Главнаука, где еще держались у руля интеллигентные люди, только складывался. Объединенная библиотека обители и скита в 30 тысяч томов стала по праву называться «научной» и потому строго охраняемой государством. Сохранился при ней богатый архив. А прекрасную переплетную мастерскую со всеми станками и оборудованием все же успели разграбить козельские чиновники. Система музейных «павильонов» расположилась в братской трапезной, Владимирском храме, доме настоятеля и других помещениях. Сюда стали собирать все исторически и художественно ценное – старинные священнические облачения, утварь, мебель, иконы, картины. В ризницах оставалось только самое необходимое. Настоятеля, архимандрита Исаакия, то арестовывали, то отпускали, но от всякого руководства отстранили. Арестовывали и других монахов, выискивая разные предлоги. В кельях было холодно – все заготовленные дрова забрали оптинские «учреждения». Старец Анатолий, живший в домике близ Владимирской церкви, в морозную зиму 1919 года спал в полушубке и шапке, так как дров не хватало и почти все стекла в окнах были выбиты пьяными комсомольцами. Он говорил, однако: «Мы до конца потерпим с Божьей помощью». Музеем «Оптина Пустынь», открытым в начале 1919 года, временно заведовал иеромонах Никон (Беляев), который надеялся, что пусть уж хотя в музее, но сохранится и не подвергнется разграблению достояние монастыря. Ему помогала приехавшая из Петрограда паломница журналистка Лидия Васильевна Защук. В 1938 году, уже будучи схимонахиней Августой, она вместе с архимандритом Исаакием и другими приняла мученическую кончину. Осенью 1919 года Л.В.Защук была утверждена Главнаукой на должность директора музея. Экспонаты были размещены в павильонах потолочной и стенной живописи, культовых предметов, кустарных изделий. Были павильоны литературный, гравюрный, рукоделия, а также два кабинета, посвященных живописи иеромонахов Даниила (Болотова) и Алексия (Виноградова). Семидесятичетырехлетний иеромонах Алексий (Виноградов) не вставал с постели с декабря 1918 года. В келье у него было холодно, келейник его с трудом отыскивал под снегом щепки или обломки хвороста и иногда протапливал времянку. Остатки красок в банках заледенели, кисти высохли – о. Алексий уже не работал. В эту последнюю зиму своей жизни он много молился, не выпуская из рук четки. Навещали его архимандрит Исаакий, о. Никон с Лидией Васильевной. Приносили ему, что могли из пищи, ставили сами самовар… Нельзя было не посоветоваться с ученым монахом – историком, археологом, художником – о делах музея. Он передал музею все, что имел – рукописи, книги, художественные работы, целый архив папок с записями. Среди множества книг по русской истории, церковной археологии, богословию, а также богослужебных, были и его собственные труды, изданные в разное время, в частности: «Краткие сведения о деревянных старинных храмах» (1877), «Опыт сравнительного описания и объяснения некоторых символических икон древнерусского искусства» (1877), «Родословное древо по памятникам христианской иконографии» (1879), «Исторический опыт западных христианских миссий в Китае» (1889), «История англо-американской Библии» (3 тома, 1890-е годы) и др. Передал он и не напечатанные работы по археологии, церковной истории и китайскому языку, в частности православный молитвенник на китайском языке и учебник грамматики китайского языка для русских, а также папки с записями и рисунками, сделанными во время археологических раскопок в Козельске. В Оптиной по предложению историка В.О.Ключевского, редактировавшего по просьбе Синода новое двенадцатитомное издание Житий святых, о.Алексий написал замечательные жития святых – великомученика Георгия Победоносца и преподобного Пафнутия Боровского, которые и были помещены в соответствующих томах этого издания (ныне репринтно перепечатанного издательским отделом Оптиной Пустыни). Уже из этого перечня трудов о. Алексия мы видим, сколь сложны и разнообразны были его занятия. В миру его звали Александром Николаевичем Виноградовым, он родился 5 февраля 1845 года в селе Чамерове Весьегонского уезда Тверской губернии в семье священника Николая Сергеевича Виноградова, известного миссионера, проповедовавшего против старообрядчества. В 1859-1867 годах Александр учился в Петербургской духовной семинарии. Помимо духовных предметов он еще серьезно занимался рисованием, увлекаясь изображением древних русских церквей. Эти его рисунки увидел Федор Григорьевич Солнцев, академик живописи, церковный археолог, автор богато иллюстрированных книг о русских достопамятностях. В результате Александр поступил, не покидая семинарии, в школу рисования Общества поощрения русских художников, а затем и в Академию художеств. По окончании обучения он отправился в Ярославскую духовную семинарию преподавателем иконописи и церковной археологии. Он увлекался церковной стариной, а вместе с тем бытом русского народа, фольклором – впоследствии он передал Т.И.Филиппову рукописный сборник записанных им русских песен. Будучи преподавателем, он одновременно учился в Ярославском Демидовском лицее на юридическом факультете, который и окончил блестяще в 1874 году. Уже как юрист он был отозван в Петербург, где его прикомандировали к окружному военному суду. Эта работа оставляла много свободного времени, которое он употреблял на поездки для церковно-археологиеских изучений в русских городах. В 1876 году он был избран членом Императорского Археографического общества, в 1877 году – членом Императорского Географического общества. В мае 1881 года Александр Николаевич принял монашеский постриг с именем Алексия (в честь св. прав. Алексия человека Божия), затем был рукоположен в сан иеродьякона и иеромонаха. В конце 1870-х годов он занимался изучением китайского языка и собственно Китая, в основном по трудам великого синолога архимандрита Иакинфа (Бичурина). В 1881 году о.Алексий поехал в Пекин в составе Русской духовной миссии. Там он принял участие в переводе православных церковных книг на китайский язык, в сооружении православного храма в Пекине, в собрании китайских книг и рукописей. О.Алексий имел блестящие способности к изучению языков. Он знал основные европейские языки, из них очень хорошо английский. В Пекине он продолжал заниматься изучением китайского языка и его диалектов, а также монгольского. В Китае о.Алексий заболел и вынужден был просить об освобождении от участия в миссии. В начале 1887 года он выехал из Пекина, имея назначение в Киево-Печерскую лавру, откуда был направлен митрополитом Киевским и Галицким Платоном на подворье Киево-Печерской лавры в Петербурге, находящееся на Васильевском острове. В 1889-1891 годах в Петербурге вышло несколько его научных трудов, за которые он получил от Синода наперсный крест. Императрица Мария Феодоровна удостоила его приема и беседы в Гатчинском дворце. В 1895 году о.Алексий вновь едет в Пекин, но через два года возвращается в Россию. Теперь для жительства его направили в Оптину Пустынь, где его тепло принял настоятель архимандрит Досифей (Силаев). В Оптиной о.Алексий, кроме чередного священнослужения, получил послушание иконописца. Двадцать два года провел он в полюбившейся ему обители, пережив двух настоятелей – архимандритов Досифея и Ксенофонта, и сам скончался при третьем – архимандрите Исаакии, уже последнем перед закрытием монастыря. В начале 1920-х Оптинский музей бережно хранил его письменные и художественные труды, но после закрытия все бесследно пропало. Ни одной иконы, ни одного рисунка не сохранилось. Но в архивы попали его рукописи (часть их в 1923 году увез в Москву академик Конрад, – большей частью то, что касалось Китая), а в библиотеки – книги. …Сохранился фотографический портрет о.Алексия – проницательный взгляд чуть прищуренных глаз, лицо аскета, просветленного постом, молитвой и трудами во славу Божию; короткая полуседая борода и пряди длинных волос, спадающих из-под камилавки, на груди – иерейский крест с распятием… Из книги Виктора Афанасьева «Оптинские были»

То и дело, когда заходит речь о грехе осуждения, непременно звучит вопрос: «А если я правду говорю? А если все на самом деле так и есть? И я злодея называю злодеем, а негодяя — негодяем. Или просто негодные дела называю негодными делами. В чем тогда мой грех, когда все оно так и есть? Это же ведь просто констатация, не более того!» Но если бы Господь говорил как о грехе лишь об осуждении несправедливом, когда мы неверно оцениваем ближнего или дальнего, то Он назвал бы это не осуждением, а оклеветанием. Так что, выходит, все равно грех. Ради чего мы о ком-либо судим? Ради того, чтобы дать выход своим эмоциям или, что в данном случае то же, страсти? Или ради того, чтобы подчеркнуть — хотя бы для себя самого — тот факт, что мы лучше на фоне нами оцениваемого человека? Или потому, наконец, что нам больше не о чем поговорить? И вообще — почему разговор так часто к осуждению скатывается, к перемыванию чьих-то костей, к пересудам недостойным? Словно магнитом каким-то в эту сторону все тянет. И кто тянет-то? Известно, кто. Тот, кто знает, что за «всякое праздное слово, какое скажут люди, дадут они ответ в день суда» (Мф. 12, 36) и хочет, чтобы были мы при этом ответе — безответны. И еще знает — что ничто не обнажает нас настолько от Божественной помощи, не делает такими беззащитными и бессильными, как эта бесполезная страсть. Да… Он все это знает и помнит куда лучше нас и куда настойчивей в достижении своих целей. Пишет святитель Василий, что есть три случая, когда можно по необходимости «говорить о человеке плохо» и, если мы в своей оценке верны, не погрешить. Во-первых, если мы это говорим человеку в лицо с тем, чтобы он мог исправиться. Во-вторых, если говорим тому, кто способен его исправить. В-третьих, если предостерегаем кого-то, кто может от него пострадать. Причем и в этих трех случаях не согрешим мы на самом деле только тогда, когда действуем без страсти, тем паче без ожесточения, а с состраданием и любовью… Но даже если и так, то все равно тяжесть на душе остается, и сумрак какой-то, и ощущение собственной нечистоты… Потому как тяжелое это дело — судить, как неправедно, так и праведно. Словно ношу на себя какую-то взваливаешь, чужую и явно лишнюю, и гнет она тебя к земле, и на небо смотреть возбраняет. Оттого-то и освобождает нас от этой обязанности Господь, заповедуя: «Не судите…». Игумен Нектарий (Морозов) 25 октября 2012 года http://www.pravoslavie.ru/put/56974.htm