Таблица лидеров

О своем детстве, студенчестве, поиске смысла жизни, приходе к Богу, встречах с людьми "Правмиру" рассказал клирик Успенского храма города Красногорска Московской области протоиерей Сергий Резников. В 51 год он уволился с телевидения, чтобы ничего не отвлекало его от любимой графики. Но свободным художником он был всего четыре года. Друг-священник сказал, что ему нужны помощники, и предложил рукополагаться, духовник поддержал, благословил и дал рекомендацию. Рисование отошло на второй план. Я родился в 1937 году в Москве. Отец у меня из рабочей семьи, дед был рабочим-изобретателем — придумывал, как добывать из свеклы сахар гидролизом. Но сам отец смолоду ушел в революционную деятельность и после революции стал чуть ли не дипломатическим представителем в Таллине. Вообще о том периоде его жизни я знаю мало. На моей памяти он работал в отделе писем в «Правде». До конца жизни оставался сторонником советской власти, и в мои студенческие годы мы с ним по этому поводу спорили — я уже тогда читал что-то из запрещенной литературы. Диссидентом не был, но чувствовал какую-то фальшь в том, что происходило в стране, поэтому, когда умер Сталин, не плакал и на его похороны не пошел. А отец мой умер вскоре после XX съезда КПСС. Так сложилось, что я с детства больше общался с мамой и лучше знаю свои корни по ее линии. Она была на 10 лет моложе отца, 1906 года рождения. Родилась в Архангельской области, в Холмогорах. Ее родители поехали учительствовать в деревню Поляковщина на Северной Двине. Родом они из Тотьмы. Это старинный русский город в Вологодской области, на реке Сухоне, у меня там до сих пор много родственников, я туда езжу почти каждый год. Пожалуй, в Тотьме и началась моя духовная жизнь. В старом деревянном доме за большим столом собирались родственники и знакомые, интеллигенция этого уездного городка, и эти встречи связывали меня с дореволюционной Россией. Особенно запомнил я одного человека — Бориса Устиновича Попова. Он преподавал в школе, кажется, труд, но также замечательно фотографировал (даже коллекционировал фотоаппараты), любил рисовать. А главной его страстью было библиофильство. Потрясающую библиотеку он собрал. Благодаря этой библиотеке мы с женой еще в студенческие годы, на каникулах, начали читать духовную литературу, молитвослов тоже впервые увидели там. Когда после революции начались гонения на Церковь, многие храмы раздавали или продавали свои книги, а Борис Устинович их приобретал. К вере я пришел гораздо позже, но истину, пусть не совсем осознанно, искал уже тогда. Но вернусь к маминой семье. Ее дед и прадед были сельскими священниками, отец ее, мой дед, Николай Александрович Суровцев, преподавал Закон Божий. А бабушка моя, Анна Васильевна, из семьи учителей, много общалась со ссыльными и увлеклась революционным движением. Поскольку она была способным педагогом и активным человеком, после революции Крупская забрала ее в Москву — она тогда по всей стране искала хороших педагогов. Бабушка потом стала заведующей кафедрой дошкольного воспитания в пединституте (МГПИ имени Ленина). Дед, естественно, приехал с ней в Москву, но так и не полюбил столичную жизнь и большую часть времени проводил в Поляковщине. Он остался сельским человеком, только там чувствовал себя на своем месте. Умер дед за три года до моего рождения, в 1934 году, поэтому знаю о нем только по рассказам, но слышал много хорошего. Тихий был человек, скромный, мастер на все руки и никому не отказывал в просьбе что-то починить. Мама после революции несколько лет прожила в Великом Устюге, а потом вместе с бабушкой переехала в Москву. Окончив школу, поступила в Литинститут. После института, еще до моего рождения, была секретарем комсомольской организации на заводе «Светлана» в Ленинграде. Потом поступила в Институт марксизма-ленинизма в Москве (сейчас это здание принадлежит Пушкинскому музею) и проработала там до пенсии. В детстве она раз в году, Великим постом, причащалась. «Приходил отец Алфей, — вспоминала она, — у него была широкая ряса, мы любили в ней прятаться. Потом он быстро перечислял нам грехи, мы все так же быстро отвечали ему „грешна, батюшка, грешна“ и причащались». Неудивительно, что от такого формального причастия она легко перешла к комсомольской жизни. Мама у меня хоть и училась в Литинституте, сама никогда ничего не писала, но во время учебы встречалась со многими поэтами — к ним в институт приезжали Маяковский, Есенин, Брюсов, Багрицкий. Она до конца жизни любила поэзию и передала эту любовь мне. Кроме книг, у нее была папка с переписанными от руки стихами современных поэтов, в том числе Ахматовой, Пастернака, Мандельштама, Слуцкого, Бродского, Липкина, Заболоцкого и т. д. Во время войны мы жили в эвакуации в Уфе. Ну, а мое послевоенное детство в основном прошло в саду при Институте марксизма-ленинизма, где работала мама. Замечательный сад был, с густыми зарослями, и мы там с ребятами много играли. Так что Институт марксизма-ленинизма у меня до сих пор ассоциируется не с идеологией, а с детскими играми в саду. Особых склонностей к рисованию у меня не было, а из школьных предметов больше всего любил геометрию. Именно любовь к геометрии, а не к рисованию, определила мой выбор — мне очень захотелось поступить в архитектурный институт. Два года сдавал экзамены, и безуспешно, но после третьей попытки стал ходить вольнослушателем в надежде, что кого-то отчислят и меня примут на его место. Так и получилось — со второго семестра меня зачислили. Учился я с большим удовольствием. Именно с МАРХИ началось мое рисование. Ну и компания замечательная подобралась, очень теплые у нас сложились отношения, искренние. Время моей учебы совпало со сломом архитектурных стилей, и мы вместе с преподавателями копались в журналах (библиотека в институте была роскошная!), изучали современную архитектуру. Я, правда, потом проработал в архитектуре всего пять лет и то как теоретик. В студенческие годы мы часто бегали в букинистический магазин на Никитской, покупали книги по живописи итальянского Возрождения, альбомы современных художников: Утрилло, Сезанна, Моранди, Пикассо, Брака. Ходили в консерваторию, но и джазом увлекались — слушали, разбирались в нем. После XX съезда советские люди впервые стали ездить в туристические поездки за границу. Моя мама поехала в Швейцарию, откуда по моей просьбе привезла два альбома Ле Корбюзье. Мы с друзьями изучили его работы вдоль и поперек, и мечтали, что после окончания института при первой возможности съездим во Францию. Тогда эта мечта нам самим казалась беспочвенной, но почти через полвека, в 2004 году, когда многих уже не было в живых, мы ее осуществили. Двенадцать человек нас ездило. В Роншане, возле знаменитой капеллы, построенной Ле Корбюзье, мы по московской привычке разложили закуску у телеграфного столба и там вспоминали молодость, свои поиски и мечты, ушедших друзей. Незабываемая была поездка. И хотя сам Ле Корбюзье говорил о своем равнодушии к вере, увидев воочию его капеллу, я не могу поверить, что его совсем не интересовали эти вопросы. Это не только архитектурный шедевр, но в нем чувствуется глубина, понимание духовных сторон жизни. А впервые я побывал за границей в начале шестидесятых — на театральном симпозиуме в Праге. Дело в том, что я еще в институте заинтересовался современной архитектурой. Там была факультативная творческая группа «Новый элемент расселения», где каждый выбирал себе тему. Я выбрал Баухаус (конструктивистская школа 1930-х гг. в Германии). Распределили меня в Горстройпроект, но проработав там 2 года, я перешел в Институт зрелищных зданий, где занимался теорией театральной архитектуры. В пражском симпозиуме участвовали знаменитости со всего мира, делали интересные доклады, но самое главное — для меня открылось окно в мир. Атмосфера в Праге разительно отличалась от советской — свободная, спокойная. Там я посмотрел «Восемь с половиной» Феллини — у нас такие фильмы еще не показывали. До сих пор помню, какое гнетущее впечатление произвели на меня знакомые с детства плакаты «Мир, труд, май!», когда после недельного пребывания в Праге я ехал из аэропорта домой. В студенческие годы я также всерьез увлекся живописью. На каникулах мы ездили в археологическую экспедицию в Новгород, и во время экспедиции очень любили ходить по заброшенным церквям и монастырям (многие тогда были в разрушенном состоянии) и писали там акварели. Несмотря на разруху, заброшенность, чувствовался дух прежнего времени. Тогда я еще не осознавал, что же меня так задевало, а позже, став верующим, понял: намоленность места. Увлечение живописью привело меня в художественную студию при Союзе архитекторов, которую вел Борис Георгиевич Биргер — прекрасный художник и человек, фронтовой разведчик. Он познакомил нас со многими художниками: Валентином Поляковым, Михаилом Ивановым (его сын, протоиерей Петр Иванов — китаист, помощник Управляющего Московской епархией по церковно-общественным вопросам), Дмитрием Краснопевцевым, Владимиром Вейсбергом. Одни из них приходили к Биргеру в мастерскую, к другим мы с ним сами ходили. Борис Георгиевич также вел студию на телевидении и в 1967 предложил мне и моему другу и сокурснику Станиславу Морозову перейти туда работать художниками. Станислав сейчас — известный театральный художник, по-прежнему активно работает. А тогда мы приняли предложение, и я расстался с архитектурой. Расстался без особого сожаления, хотя очень люблю ее до сих пор. 20 лет проработал я на телевидении: в учебных программах, в молодежной редакции с Сагалаевым и Лысенко, оформлял «Взгляд». Но это было для хлеба насущного, а для души я все годы занимался графикой. От живописи отошел, хотя Борис Георгиевич высказывался о ней одобрительно, но однажды на занятиях в студии нам надо было построить тени. А я, как уже говорил, в школе очень любил геометрию, и решил не от руки нарисовать их, как мы обычно делаем, а аккуратно, геометрически — как бы провести архитектурную линию. С той поры я увлекся этой графикой и, работая на телевидении, в свободное время окончательно переключился на нее. Даже оформил несколько спектаклей в таком стиле, но это все были разовые заказы. В основном рисовал просто для души. Не знаю, нравилась ли моя графика Борису Георгиевичу — человек воспитанный, он всегда высказывался о ней очень корректно, но сдержанней, чем о моих живописных опытах. Я поддерживал с ним связь до самого его отъезда в Германию (уехал он туда в девяностые и там же в 2001 году умер). Борис Георгиевич дружил со многими диссидентами, подписывал письма в их защиту, и в восьмидесятые поддерживал связь с Андреем Дмитриевичем Сахаровым, когда тот находился в ссылке в Горьком, но нас он в эти дела никогда не втягивал, и в основном мы говорили о живописи. Со своей женой Наташей я познакомился в 1959 году (матушка о. Сергия скончалась 28 июня 2013 года — Ред.). Перед этим мы с другом купили лодку «стружок» — пирогу из осины, и отправились на ней по Сухоне из Тотьмы в Великий Устюг — 300 километров прошли! Там продали лодку, сели на пароход — к нам присоединились еще двое моих друзей, и пошли по Северной Двине с выходами на берег. Столько деревянных церквей увидели! Останавливались мы и в доме моих дедушки и бабушки в Поляковщине, в среднем течении Северной Двины. Впервые я там побывал — маленький деревянный домик на берегу реки стоит. Дошли мы по Северной Двине до Архангельска. Еще в Москве я спросил в Министерстве транспорта, как добраться до Соловков (их как раз в том году открыли), мне сказали: «Только на собаках». Но добрались на пароходе. Внутри Соловецкого кремля было мореходное училище, нас сердобольный часовой пустил, но сказал, чтоб мы тихо-тихо прошли вдоль стен, чтоб никто нас не заметил. Но, конечно, заметили и выгнали, потом на казенном катере отправили в Кемь. Оттуда мы поехали в Новгород. Там я и встретил Наташу — она в то лето работала в Новгородской археологической экспедиции. Училась она тоже в МАРХИ, но на курс младше меня. Через три года мы поженились. Крестились мы в 1977 году. Как я уже говорил, еще в студенческие годы, приезжая на каникулы в Тотьму, мы читали духовные книги из библиотеки местного библиофила. То есть интерес был уже тогда, и русская классическая литература, на которой мы росли, тоже способствовала осмыслению жизни. А в семидесятые мы уже прочитали многих русских религиозных философов… Теперь эти и святоотеческие книги можно купить, иногда они стоят на полке не один месяц, пока руки до них дойдут, а тогда такая литература считалась запрещенной, самиздатовские и тамиздатовские книги часто давали прочитать на ночь, и мы все их буквально заглатывали. Только прочитав «Богословие иконы» Леонида Успенского, «Иконостас» отца Павла Флоренского, по-настоящему полюбил икону — до этого я ее не очень чувствовал. Ну и постепенно мы созрели до желания креститься. В одной из поездок по Русскому Северу моя жена с подругой увидели в разоренной карельской церкви последнюю, оставшуюся в иконостасе, икону святителя Николая, ростовую, XVI века, большую и тяжелую. Они вынули ее и отправили в Москву товарным вагоном, как доску от стола. Много лет простояла эта икона в нашей квартире, пока не нашла своего места в Никольском приделе Успенского храма, в котором я служу. Сначала ходили в храм Воскресения Словущего в Филипповском переулке. Мы жили тогда на Арбате, и еще до крещения я познакомился с клириком этого храма отцом Сергием Поляковым, он мне очень понравился. Но венчались мы в селе Шеметово, что в сорока километрах от Сергиева Посада, тогда еще Загорска, в 1981 году. А вскоре мы попали в храм Рождества Иоанна Предтечи на Пресне, там познакомились с отцом Георгием Бреевым, который и стал нашим духовником. Словами очень трудно передать впечатление о человеке. Мы с отцом Георгием ровесники, тогда оба были относительно молоды — чуть за сорок, но я сразу почувствовал в нем такую глубокую, искреннюю веру, и не только в Бога, но и в человека, что естественно — без веры в человека невозможна вера в Бога. В каждом он искал только хорошее, за тридцать с лишним лет знакомства и близкого общения я не могу вспомнить ни одного случая, чтобы он кого-то осудил. Четыре года я пел на клиросе и читал. Отец Георгий благословил нас дружить с семьей молодого алтарника Кости Островского — ныне протоиерея Константина, настоятеля храма, в котором и я служу уже 20 лет. Дело в том, что в то время за всеми приходами пристально следило КГБ, речи не могло быть о единой общине, но чтобы люди за оградой храма не чувствовали себя совсем одинокими, часто отец Георгий благословлял двоих-троих чад дружить между собой. Он всегда уважал свободу и никогда не вмешивался в личную жизнь. Мы с Константином после службы шли пешком, медленно, с остановками, обсуждали «Добротолюбие», которое оба прочитали не раз. Потом его рукоположили и направили служить в Хабаровск. Через год нашего сына призвали в армию, и он тоже попал на Дальний Восток. Один раз за два года мы с Наташей все-таки смогли его навестить и заодно заехали в Хабаровск к отцу Константину. Двое суток добирались поездом от сына к нему — и все время за окном была тайга. Возможно, отец Константин до сих пор служил бы в Хабаровске, но у его сыновей начались проблемы со здоровьем, и врачи сказали, что дальневосточный климат им противопоказан. Так их семья вернулась в Москву, и отца Константина назначили настоятелем Успенского храма в Красногорске, который ему предстояло восстанавливать. Я помогал ему на службах — читал, алтарничал, и в 1991 году он предложил мне рукополагаться — сказал, что нужны помощники. Для меня это предложение было полной неожиданностью. Я к тому времени уже не работал на телевидении — в 1988 уволился, чтобы, наконец, стать свободным художником, действительно появилось больше времени для рисования… Пугало меня предложение отца Константина, но отец Георгий, когда узнал, сразу благословил, написал рекомендацию, и уже в конце года меня вызвали в епархию, а в феврале 1992 рукоположили. Рисование бросать не стал, но оно само собой отошло на второй план. Главное для меня теперь — священство. Мама умерла в 2000 году, ей было 94 года. За 10 лет до этого она упала и сломала шейку бедра, с тех пор почти не ходила. Мы забрали ее к себе, Наташе пришлось оставить работу в храме (с 1990 года, когда отца Георгия назначили настоятелем храма «Живоносный Источник» в Царицыно, который надо было восстанавливать, она работала там), и она стала ухаживать за мамой. По совету отца Георгия мы ее «зажали в тиски» — не грубо, но подвигали к исповеди и причастию. К моему крещению, а потом и священству мама отнеслась спокойно, но самой ей вернуться к вере было непросто. Хотя она раньше меня познакомилась с отцом Георгием — помню, она пришла с отпевания своей сотрудницы и пересказала по памяти слова священника: когда умирают близкие, нам на минуточку открывается небо, и в эту минуту надо задуматься, кто нас создал, в чем смысл жизни. Уже позже мы узнали, что этим священником был отец Георгий. Теперь я так же говорю на отпевании. Слова эти маме глубоко в душу запали, но и позже, во время болезни, ей трудно было отказаться от комсомольско-марксистских стереотипов о вере. Помогла духовная литература — мы ей вслух читали, но не навязчиво, понемногу. Чем дальше, тем интереснее ей это становилось, а в конце жизни она сама изъявила желание причаститься и пособороваться. Я сам и совершил над ней эти таинства. До сих пор многие старые друзья удивляются: как ты, говорят они, всегда стремившийся к свободе, сам себя этой свободы лишил? Пытаюсь им объяснить, что именно во Христе мы обретаем подлинную свободу. Но без нравоучений и жарких споров. Кто-то понимает, для кого-то все равно мой выбор остается загадкой, но со всеми оставшимися друзьями (многих уже, к сожалению, нет) продолжаю общаться. Надо, я считаю, дорожить дружбой и молиться за каждого человека, чтобы Господь открыл ему истину. Вспоминаю атмосферу в храме Рождества Иоанна Предтечи на Пресне. Состав прихода напоминал социальный срез общества. Там можно было встретить и молодого Андрея Кураева, и отца Владислава Свешникова, и будущего архиепископа Иннокентия, и психолога Бориса Ничипорова, который потом тоже стал замечательным священником, и художников Андрея Красулина и Михаила Шварцмана, и поэта Анатолия Наймана, и историков-востоковедов Всеволода Семенцова и Андрея Зубова, и монахинь, и инженеров, и рабочих. Объединяя людей, повернутых спиной к власти, Церковь постепенно обращала их лицом к Богу. Несмотря на неоднозначное положение Церкви в СССР, люди, ищущие истину и смысл жизни, объединялись вокруг таких священников, как отец Всеволод Шпиллер в Николо-Кузнецком храме или отец Георгий Бреев на Пресне. Когда я был в Псково-Печерском монастыре, отец Иоанн (Крестьянкин) спросил меня: «Вы чей?». Я ответил: «Отца Георгия с Пресни». Он улыбнулся и сказал: «А, знаю, знаю!». Церковь объединяла очень разных людей, давая им общий фундамент, общую основу жизни. Сколько в это время было посиделок с друзьями (правда, часто за рюмкой и в сигаретном дыму) — горячо обсуждали прочитанные духовные книги, проповеди, жизненные перипетии. Открывалась глубина и интерес к жизни. Любое событие, приятное и неприятное, становилось жизненным уроком, поучением. Конечно, приходилось отказываться, хотя и не сразу, от некоторых установок и привычек, зато жизнь становилась похожей не на болото, а на горную реку, хоть и стиснутую твердыми берегами, но с чистой водой. После поисков в разных духовных направлениях — йоге, дзен-буддизме, движении хиппи, различных философских школах — в христианстве меня больше всего привлекли вера в бессмертие души и любовь к каждому человеку без исключения как к созданию Божьему. Исторические и временные расстояния нивелировались, особенно близки стали преподобные Серафим Саровский, Сергий Радонежский, Силуан Афонский. Мне посчастливилось во время поездки на Афон побывать на мельнице преподобного Силуана до ремонта и приведения ее в музейное состояние, видеть разбросанные везде лампадные поплавки, шильца, щипцы, возможно, оставшиеся со времен Силуана. Встречаясь с удивительными людьми в разных странах, я почувствовал дух открытости людям, всемирность Православия. Например, в американской глубинке я встретил чернокожего православного священника, служащего в маленьком деревянном храме. В этой сельской местности жили его предки, бывшие рабами у белых плантаторов. В ближайшем маленьком городке отец Мозес (он крещен в честь преподобного Моисея Мурина) открыл «музей рабства», в котором собрано много экспонатов, звучат блюзы. Отец Мозес в своих поисках прошел через хиппи, травку, битников, Керуака, Гинсберга, дзен-буддизм, но, войдя в православную церковь из любопытства, сразу остался в ней, потому что нашел ответы на самые главные вопросы. Особенно он любит Оптинских старцев, и мы нашли много общих тем для общения. Другая мимолетная, но оставившая след встреча была в высокогорном грузинском селе. Очень древняя старушка с палочкой, стоявшая у ворот дома, увидев нас, сказала по-грузински (и прямо по-силуановски): «Да благословит Бог все народы земли». Встречался и с удивительными монахами. С иеромонахом Серафимом с Валаама мы подружились после долгого плавания на лодке по архипелагу. Теперь он уже много лет живет отшельником на Кавказе, в горах, но мы продолжаем переписываться. Также общаемся с двумя монахами, построившими скит в глухом лесу в Красноярском крае. Мне очень много дает это общение. Возвращаясь к детству, с огромной благодарностью вспоминаю свою няню, простую деревенскую женщину Арину Родионову (друзья смеялись, что и жена у меня Наталья Николаевна, и родился я в 37 году, и день рождения у меня через три дня после пушкинского — только вот стихи не пишу). Ариша знала множество сказок и прибауток (как она называла — «пригудок») и, хоть и не часто, но единственная из семьи ходила в церковь Илии Пророка в Обыденском переулке и, я думаю, молилась за всю семью. Чувствую, что ее молитвы и молитвы моих прадедов и прапрадедов сыграли в моей жизни решающую роль. Источник: http://www.pravmir.ru/protoierej-sergij-reznikov-glavnoe-dlya-menya-teper-svyashhenstvo/

Избранные места из дневника (беседа с Богом) (Митрополит Мануил Лемешевский) Ни один твой вопль, ни одно твое стенание, ни один твой тяжкий вздох, ни одна капля слез – ничто, что в тебе страдало и трепетно билось в усталом сердце твоем, Я не оставил втуне. Мои милости окружали тебя именно в такие минуты жизни твоей, когда ты этого не ожидал и поэтому не замечал, по грехам своим. Они порой и явно свидетельствовали о заботе Моей о тебе. *** Когда скорби и уныние начнут терзать душу твою, вспомни, сколько радостей давал Я тебе в дни детства и отрочества. *** Сейчас Я не взираю на мерзкие дела твои, но слышу вопли и слезные стенания покаяния твоего – и они Мне дороги, потому что они теперь искренни и своевременны. Ты дорог Мне, и дороги все страдания твои, как искренно тобою пережитые. Ты дорог Мне, и потому Я так часто помогал тебе, отвращал тебя от смерти, пагубы и разных потрясений жизненных. Ты дорог Мне, потому что образ искреннего покаяния не оставляет тебя и желание исправиться крепнет в сознании и сердце твоем. *** Малодушный! Как ты не замечал в мрачные минуты, что рука Моя, водящая тебя, всегда укрепляла тебя; помощь Моя, хотя и в последнюю минуту (когда как будто неоткуда было ожидать ее), приходила к тебе. Ибо все это от Меня было. Ибо на мгновение гнев Мой, но на всю жизнь благоволение Мое. Ибо «вечером водворится плач, а на утро радость» (Пс.29:6). Помни, что все эти переживания и настроения не должны быть тебе присущи, ибо ты идешь путем самоограничения и беспощадности к себе. Ты не должен допускать их до себя, вспоминая в такие тоскливые минуты о тех радостях, которыми Я вел тебя к новой жизни в годы твоего богоискательства. *** Ободрись, усталый путник! Положись на Мою заботливую руку о тебе! Ты видишь, что разными путями веду Я каждую душу христианскую ко спасению. И тебя тоже, даже в одиннадцатый час жизни твоей, веду Я особым путем. Следуй за Мною. Я хотел видеть тебя надежным человеком для Меня, каким ты был когда-то. Так не колеблясь следуй за Мною. Ты должен поэтому быть свят во всем, во всех своих поступках, во всех своих помыслах, чтобы не оскорблять Мою святыню. *** Победи, – говорит в тебе внутренний голос. Победи все нехорошее в себе, – повторяет он. Так победи и докажи, что ты бесповоротно отошел от греха. Будь человеком, не стыдящимся оказывать внимание маленьким, бедным, незаметным людям, в большинстве своем беззащитным, оказывая снисхождение к их немощам. Будь человеком, у которого всегда можно найти поддержку, поэтому в обращении с людьми не позволяй себе проявлять черствость и нечуткость, чем ты столькраты согрешал в прежние годы. *** Ты одинок, но не забывай и помни всегда, что Я с тобою. Нелегко переживать чувство острой тоски и одиночества, но это неизбежный путь всех людей с обостренной интуицией и чувствительных к чужому горю. Я хочу, чтобы ты уже сейчас начал оправдывать доверие, которое Я вложил в сердце твое. Я имею право требовать от тебя всего этого, ибо Я слишком много дал тебе. Сколько предупреждений делал Я тебе об исправлении и покаянии! Я жду от тебя ответа искреннего, согретого порывом души твоей. Что тебе сейчас остается? Стремиться к глубинной тишине, какая бывает на дне озер или в колодцах и глубоких хранилищах, и почаще замыкаться в пустыне сердца своего, не впадая в дремотную тишину. *** Я хочу, чтобы ты был хозяином своих мыслей. Заметь, какие они бывают... Когда работа идет точно, легко – мысли бывают свежи и свободны, они приходят короткие, прозрачные, текучие. Тебе надо только организовать их, ясно и точно обобщить. И надо много, много думать над ними, отбрасывая ненужные и чуждые из них. Я хочу, чтобы, работая над ними, ты соделал в сердце своем сокровищницу для творения непрестанной Иисусовой молитвы. *** Ты дорог Мне и потому, что ты возлюбил со всею ревностию Пречистую Матерь Мою и в простоте сердца своего обращаешься к Ней, как к Родимой Матушке. Ты дорог Мне, и потому недреманное око Мое везде сопутствует тебе. Разве не замечал ты в жизни своей и среди окружающих тебя, искренне или лицемерно и лицеприятно заботящихся об облегчении твоей горькой участи и страданиях твоих, – разве не замечал ты заботы Моей о тебе? *** Я хочу, чтобы ты был человеком с добрым характером, чтобы тебя никогда не покидало чувство справедливости, чтобы ты всегда поступал как надо, т. е. как повелевает тебе совесть твоя, чтобы от тебя люди учились благородству, обдуманности, рассудительности, великодушию и зрелости каждого поступка и слова. Я хочу, чтобы все знающие и окружающие тебя могли бы всегда сказать о тебе: вот человек, на которого во всем и везде можно положиться и которому можно довериться. Я хочу, чтобы ты был чутким к окружающим, к горю и несчастию ближних своих. Я хочу, чтобы ты всегда и больше давал, но не просил для себя. Я хочу, чтобы ты укрепил в себе точность в работе, целеустремленность – как главный стимул modus vivendi. Я хочу, чтобы у тебя мысли и дела не расходились. К этому стремись, ибо Я хочу, чтобы ты был человеком с сильным характером, чтобы тебя никогда не покидала сила духа, исполнительность и способность отдавать всего себя тому делу, к которому ты призван и которое ты делаешь. Такой человек никогда не останавливается на половине, и это – основная черта его характера. *** Помни, что все случающееся с тобою промыслительно, и поэтому всякие мысли и попытки с твоей стороны ускорить движение дел твоих недостойны тебя и преступны. Верь, что все совершается по воле Моей, и раньше своего срока ничего на свете, и тем более с тобой, не случается. Поэтому тем мужественнее переживай все страдания, связанные с испытанием временем, неведением и ожиданием, зная, что все это от Меня было. Преподобный Симеон Новый Богослов *** От Меня это было (духовное завещание) Думал ли ты когда-либо, что всё, касающееся тебя, касается и Меня? Ибо касающееся тебя касается зеницы ока Моего. Ты дорог в очах Моих, многоценен, и Я возлюбил тебя, и поэтому для Меня составляет особую отраду воспитывать тебя. Когда искушения восстанут на тебя, и враг придет, как река, Я хочу, чтобы ты знал, что От Меня это было. Что твоя немощь нуждается в Моей силе и что безопасность твоя заключается в том, чтобы дать Мне возможность бороться за тебя. Находишься ли ты в трудных обстоятельствах, среди людей, которые тебя не понимают, которые не считаются с тем, что тебе приятно, которые тебя отстраняют, – От Меня это было. Я – Бог твой, располагающий обстоятельствами. Ты не случайно оказался на твоем месте, это то самое место, которое Я тебе назначил. Не просил ли ты, чтобы Я научил тебя смирению, – так вот смотри, Я поставил тебя как раз в ту среду, в ту школу, где этот урок изучается. Твоя среда и живущие с тобою только выполняют Мою волю. Находишься ли ты в денежном затруднении, тебе трудно сводить концы с концами, знай, что От Меня это было. Ибо Я располагаю твоими материальными средствами. Я хочу, чтобы Ты прибегал ко Мне и был бы в зависимости от меня. Мои запасы неистощимы. Я хочу, чтобы ты убеждался в верности Моей и Моих обетований. Да не будет того, чтобы тебе могли сказать о нужде твоей: «Вы не верили Господу Богу вашему» (Втор.1:32–33). Переживаешь ли ты ночь скорбей, ты разлучен с близкими и дорогими сердцу твоему, – От Меня это было. Я – муж скорбей, изведавший болезни, Я допустил это, чтобы ты обратился ко Мне и во Мне мог найти утешение вечное. Обманулся ли ты в друге твоем, в ком-нибудь, кому открыл сердце свое, – От Меня это было. Я допустил этому разочарованию коснуться тебя, чтобы ты познал, что лучший друг твой есть Господь. Я хочу, чтобы ты все приносил ко Мне и говорил Мне. Наклеветал ли кто на тебя предоставь это Мне и прильни ближе ко Мне, убежищу твоему, душою твоею, чтобы укрыться от «пререкания языков». Я «изведу, как свет, правду твою и судьбу твою, яко полудне» (Пс.36:6). Разрушились ли планы твои, поник ли ты душою и устал – От Меня это было. Ты создавал себе свои планы и принес их Мне, чтобы я благословил их. Но я хочу, чтобы ты предоставил Мне распоряжаться обстоятельствами твоей жизни, и тогда ответственность за все будет на Мне, ибо слишком тяжело для тебя это, и ты один не можешь справиться с ними, так как ты только орудие, а не действующее лицо. Посетили ли тебя неожиданные неудачи житейские и уныние охватило сердце твое, знай – От Меня это было. Ибо Я хочу, чтобы сердце твое и душа твоя были всегда пламенеющими пред очами Моими и побеждали бы именем Моим всякое малодушие. Не получаешь ты долго известий от близких и дорогих тебе людей и по малодушию твоему впадаешь в отчаяние и ропот, знай – От Меня это было. Ибо этим томлением твоего духа Я испытываю крепость веры твоей в непреложность обетования, силу дерзновенной твоей молитвы о сих близких тебе. Ибо не ты ли вручил их Покрову Матери Моея Пречистыя, не ты ли некогда возлагал заботу о них Моей промыслительной любви. Посетила ли тебя тяжкая болезнь, временная или неисцельная, и ты оказался прикованным к одру своему – От Меня это было. Ибо Я хочу, чтобы ты познал Меня еще глубже в немощах своих телесных и не роптал бы за сие ниспосланное тебе испытание, не старался проникнуть в Мои планы спасения душ человеческих различными путями, но безропотно и покорно преклонил бы выю твою под благость Мoю к тебе. Мечтал ли ты сотворить какое-либо особенное дело для Меня и вместо того слег на одр болезни и немощи – От Меня это было. Ибо тогда ты был бы погружен в дела свои и Я не мог бы привлечь мысли твои к Себе, а Я хочу научить тебя самым глубоким мыслям, что ты на службе у Меня. Я хочу научить тебя сознавать, что ты – ничто. Некоторые из лучших соработников Моих суть те, которые отрезаны от живой деятельности, чтобы им научиться владеть оружием непрестанной молитвы. Призван ли ты неожиданно занять трудное и ответственное положение, иди полагаясь на Меня. Я вверяю тебе эти трудности, ибо за это благословит тебя Господь Бог твой во всех делах твоих, на всех путях твоих, всем, что будет делаться твоими руками. В сей день даю в руку твою этот сосуд священного елея. Пользуйся им свободно, дитя Мое. Каждое возникающее затруднение, каждое оскорбляющее тебя слово, каждая помеха в твоей работе, которая могла бы вызвать чувство досады и разочарования, каждое откровение твоей немощи и неспособности пусть будут помазаны этим елеем – От Меня это было. Помни, что всякая помеха есть Божие наставление, и потому положи в сердце свое слово, которое Я объявил тебе в сей день, – От Меня это было. Храни их, знай и помни – всегда, что всякое жало притупится, когда ты научишься во всем видеть Меня. Все послано Мною для совершенствования души твоей, – От Меня это было.