Olqa

Бог Вас простит! И мы прощаем. Дорогие о Господе отцы, братия и сестры, испрашиваю у каждого и каждой из вас прощения, если обидела кого вольно или невольно. Простите меня, грешную

Паремии из книги пророка Исаии Книга пророка Исаии читается на паремии 6-го часа на протяжении всего поста и практически полностью прочитывается к Страстной Седмице. Паремии из книги пророка Исаии начинают ежедневные ветхозаветные чтения. За ней следуют чтения книги Бытия и Притч. На книгу Исаии более всего ссылаются в Новом Завете. В этих пророчествах можно найти всё повествование о воплощении Христа, Его смерти, погребении, Воскресении, ниспослании Утешителя, призвании язычников, Его вторичном пришествии на суд и, конечное, о состоянии добрых и злых; о черве, который не умирает, и об огне, который не угасает. Его пророчества проникнуты и освещены духом Евангелия, его утешением и славой. Пророчества Исаии названы видениями, поскольку «он видел славу Его» - славу Спасителя - «и говорил о Нем» (Ин. 12,41). Пророк Исаия входит в число четырех больших пророков из числа 16 пророков, оставивших книги своих пророчеств. Расположение пророческих книг в Библии в разных христианских переводах неодинаково. Исходя из хронологического порядка служения пророков показано, что пророк Исаия пророчествовал в Иудейском царстве в восьмом веке (805-716 гг.) до Р.Х. По свидетельству блаж. Иеронима, начал свое служение в 25-й год царства Озии прокаженного и пророчествовал при Озии, Иоафаме, Ахазе и Езекии, а в царствование Манассии (после 716 г. до Р.Х.) был перепилен деревянной пилой между двумя кедровыми досками. Происходил пророк Исаия из знатного, по древнему преданию, царского рода, из колена Вениаминова. Он был сыном Амоса, о котором в книгах Священного Писания ничего не сообщается и которого иудейское предание отождествляет с Амосом, братом царя Амасии. Местом постоянного жительства святого Исаии был Иерусалим - столица Иудейского царства. Время пророческого служения святого Исаии было тяжелым временем в жизни народа еврейского: во дни этого великого пророка царство Израильское окончило свое существование, а Иудейское доживало последние годы пред Вавилонским пленением. Эта печальная участь - подчинение «избранного народа» под тяжелую руку языческих царей - была ему наказанием от Господа за то, что он вышел из послушания Богу, все более и более погрязая в беззаконии и идолопоклонстве. Особенно было велико отступление от завета Божия в царстве Израильском, которое за это и постигло ускоренное наказание, «в царстве же Иудейском по временам просвечивала надежда на лучшее будущее», и если не совсем погас огонь святой ревности по Боге в Иудее и Господь еще медлил с исправляющим ее наказанием, то этим Иудейское царство обязано главным образом пророческой деятельности святого Исаии. На годы сознательного детства и отрочества пророка падает славное правление мудрого и доброго царя Озии; это царствование, без сомнения, имело благотворное религиозное и политическое влияние на душу будущего пророка. По свидетельству многих авторов, пророк Исаия дожил до глубокой старости и пророчествовал около ста лет, а погиб он, согласно ветхозаветным преданиям, по повелению своего внука царя Манассии. Погребен был Исаия близ Силоама, дабы не иссякли его воды. В царствование Феодосия Младшего мощи Исаии были перенесены в Панеаду и положены в храме св. Лаврентия. По молитвам Исаии при Езекии сотворены два чуда: в одну ночь истреблено 185 тыс. богохульного войска Ассирийского, державшего Иерусалим в осаде (Ис. 37,4,36) и возвращено солнце на десять степеней (Ис. 38,8). Происхождение источника Силоамского также связывают с молитвой пророка Исаии. Одни исследователи указывают, что это произошло во время осады Иерусалима, а другие - во время мученической кончины пророка, мучимого жаждой...

Чтобы достойно встретить Христа О ветхозаветных чтениях Великого поста В богослужебной жизни Православной Церкви Великий пост — совершенно особое время. Во-первых, потому что великопостный путь ведет каждого верующего к встрече Праздника праздников и Торжества из торжеств — Пасхи Христовой. Во-вторых, в древней Церкви именно Великий пост был дорогой вхождения в Церковь через принятие Таинства Крещения. Собственно, Великий пост и возник как часть подготовки ко Крещению для обратившихся в христианство язычников. Пасха является праздником победы Христа над грехом и смертью, праздником начала новой жизни.Неужели не знаете, что все мы, крестившиеся во Христа Иисуса, в смерть Его крестились? Итак мы погреблись с Ним крещением в смерть, дабы, как Христос воскрес из мертвых славою Отца, так и нам ходить в обновленной жизни (Рим. 6, 3–4), — писал святой апостол Павел к римским христианам. К такому погребению и воскресению со Христом готовились люди, уверовавшие в Него и пожелавшие оставить заблуждения, суеверия, неправды и грехи, чтобы получить жизнь совершенно новую. По­этому пост становился и временем постоянной молитвы к Богу о помощи в достижении столь желанной цели. Позже соблюдение Четыредесятницы (как еще называют Великий пост, потому что он длится сорок дней, отсюда и название — «четыре десятины») распространилось и на уже крещенных христиан. Это стало напоминанием о принятом крещении и, одновременно, временем для внимательного взгляда на свою жизнь: соответствует ли она обетам (обещаниям), данным во время принятия Таинства Крещения? То же самое значение Великий пост сохраняет и для всех нас, современных христиан. Особые богослужения Все богослужебные тексты Великого поста и сам строй служб помогают человеку увидеть себя со стороны. Глубокие покаянные мотивы и, одновременно, чувство необычайной радости о наступающем времени обновления, возрождения, духовной весны несут в себе великопостные тропари и стихиры. Попадая на великопостное богослужение, можно увидеть особенности, отличающие его от обычных богослужений. Самая главная особенность — в будние дни Великого поста не совершается полная Литургия, то есть Литургия, на которой происходит принесение Святых Даров — Тела и Крови Христовых. По средам и пятницам служится Литургия Преждеосвященных Даров, за которой верующие причащаются Дарами, освященными заранее, на предыдущей воскресной Литургии. Литургия — самое главное богослужение, выражающее радость и торжество Церкви о спасении, о приносимой Бескровной Жертве Тела и Крови Христовых. Как объясняет живший в XII веке Антиохийский патриарх Феодор Вальсамон, нельзя торжествовать во время Великого поста, который есть «плач и умиление во очищение грехов». Поэтому дни совершения полной Литургии во время Четыредесятницы ограничены субботой и воскресеньем. Другая особенность — соотношение чтения и пения. Торжественное пение практически полностью отлагается, а все великопостное богослужение состоит из чтения последований утрени, часов, изобразительных, вечерни и великого повечерия. Конечно, сохраняется пение стихир, молитвенных прошений на ектеньях «Господи, помилуй» и «Подай, Господи». Но большая часть бого­служения — это чтение Псалтири и некоторых других ветхозаветных книг. Во время Великого поста вся Псалтирь должна прочитываться дважды в неделю, поэтому в будничные великопостные дни верующие в храмах могут погрузиться в такое обилие псаломских чтений. Внимательный к богослужению верующий может заметить, что на великопостных богослужениях практически не звучат слова Евангелия и апостольских посланий, мы не услышим их и на Литургии Преждеосвященных Даров (за исключением некоторых особенных случаев). Даже в Великом покаянном каноне преподобного Андрея Критского, столь любимом верующими, аллюзий на новозаветные тексты гораздо меньше, чем на ветхозаветные. Во время канона верующие слышат множество имен ветхозаветных праведников и грешников, размышления над разными событиями Ветхого Завета. Почему так происходит? Святые отцы называли Ветхий Завет путеводителем ко Христу, потому что весь Ветхий Завет являлся временем подготовки людей к принятию обещанного Богом Спасителя. Через разные прообразы и пророчества Бог открывал потомкам Адама и Евы то, как будет совершено спасение. Поэтому в дни Великого поста многие из этих прообразов и пророчеств повторяются, напоминают каждому верующему, что пост есть время ожидания торжества Царства Божия, дарованного нам через Господа Иисуса Христа. Паремии как напоминание Кроме псалмов в течение Великого поста еще несколько книг Ветхого Завета прочитываются полностью. Это Бытие, книга Притчей Соломоновых и книга пророка Исайи. Именно их Церковь выбрала для Великого поста, потому что через чтение этих книг уверовавшие язычники лучше всего могли подготовиться к принятию Крещения. Бытие — книга, которая открывает Библию. Бытие рассказывает нам о сотворении мира и человека, о грехопадении и обетовании Богом Мессии — Спасителя. В Бытии верующие видят примеры веры и исполнения воли Божией в жизни праведников: Ноя, Авраама, Исаака, Иакова и его семьи. Читая Бытие, мы учимся видеть в окружающем мире — творение Божие, в людях — образ и подобие Бога (см.: Быт. 1, 26). Пусть все это омрачилось, запятналось грехопадением, но Бог обещал, что семя жены сотрет главу змия (см.: Быт. 3, 15). Бытие с особенно силой показывает и человеческую слабость, но одновременно говорит о том, как Бог Своим благим Промыслом направляет все ко благу, делает слабого сильным, помогает верующему преодолеть любые испытания и трудности. Притчи Соломоновы — это сборник мудрых мыслей, пословиц и целых рассказов. Собственно, от названия этой книги — «причти» или по-гречески «паремии» — и происходит общее богослужебное название ветхозаветных чтений. Царь Соломон — сын и наследник царя Давида — является примером мудрости. В Гаваоне явился Господь Соломону во сне ночью, и сказал Бог: проси, что дать тебе. И сказал Соломон: … ныне, Господи Боже мой, Ты поставил раба Твоего царем… но я отрок малый, не знаю ни моего выхода, ни входа; даруй же рабу Твоему сердце разумное, чтобы судить народ Твой и различать, что добро и что зло… И благоугодно было Господу, что Соломон просил этого (3 Цар. 3, 5–6, 7, 9–10). Сердце разумное — вот то истинное богатство, которое мы, подобно Соломону, можем просить у Бога. Притчи и есть выражение мудрости, данной Богом. Мудрость Божия — это не ученость в нашем человеческом понимании. Соломон говорит так: Начало мудрости — страх Господень (Притч. 1, 7). Страх Господень лежит в основе завета Бога с народом Израильским: (сказал Господь) собери ко Мне народ, и Я возвещу им слова Мои, из которых они научатся бояться Меня во все дни жизни своей на земле и научат сыновей своих (Втор. 4, 10). Страх Господень — это не ужас перед наказанием, это страх сына огорчить любящего отца. Страх Господень — страх разрушить завет любви. Поэтому Притчи Соломона даны в форме наставлений отца сыну: Сын мой! если будут склонять тебя грешники, не соглашайся (Притч. 1, 10). Сын мой! если ты примешь слова мои и сохранишь при себе заповеди мои, так что ухо твое сделаешь внимательным к мудрости и наклонишь сердце твое к размышлению… то уразумеешь страх Господень и найдешь познание о Боге. Ибо Господь дает мудрость; из уст Его — знание и разум (Притч. 2, 1–2, 5–6). Через заповеди и любовь к Богу приобретается столь желанная мудрость, с помощью которой человек становится способным к исполнению воли Божией. Премудрость Божия призывает ищущих ее на пир: Кто неразумен, обратись сюда! И скудоумному она сказала: «идите, ешьте хлеб мой и пейте вино, мною растворенное; оставьте неразумие, и живите, и ходите путем разума» (Притч. 9, 4–6). Как голодный желает насытиться, так и обратившиеся к Богу должны желать насыщения Его Премудростью. Следующая ветхозаветная книга, полностью прочитываемая в течение Четыредесятницы, — пророчество Исайи. Не случайно пророка Исайю называют в церковной традиции ветхозаветным евангелистом. Ведь именно он произнес пророчество о рождении Спасителя от Девы: Сам Господь даст вам знамение: се, Дева во чреве приимет и родит Сына, и нарекут имя Ему: Еммануил (Ис. 7, 14). Евнух эфиопской царицы из книги Деяний перед встречей с апостолом Филиппом читает книгу Исайи о страданиях Агнца Божия: Как овца, веден был Он на заклание, и, как агнец пред стригущим его безгласен, так Он не отверзает уст Своих. В уничижении Его суд Его совершился. Но род Его кто разъяснит? ибо вземлется от земли жизнь Его(Деян. 8, 32–33, см.: Ис. 53, 7–8). Но Исайя пророчествовал не только о грядущем Христе. Пророк обличал неправды и грехи правителей и народа: Вол знает владетеля своего, и осел — ясли господина своего; а Израиль не знает Меня, народ Мой не разумеет. Увы, народ грешный, народ обремененный беззакониями, племя злодеев, сыны погибельные! Оставили Господа, презрели Святаго Израилева, повернулись назад (Ис. 1, 3–4). Даже животное — вол — оказывается мудрее грешника, отвернувшегося от Бога. Путь греха — возвращение назад, уход от праведности в погибель, отказ от той Божественной мудрости, к которой призывал царь Соломон. Чтение этих трех книг начинается в понедельник первой седмицы Великого поста: на шестом часе будет прочитано начало книги пророка Исайи, на вечерне — повествование о первых трех днях творения из книги Бытия и первое Соломоново поучение из книги Притчей. Каждый день три эти книги будут уводить нас все дальше в познании Промысла Божия о мире и человеке, стремлении к мудрости Божией и укреплении надежды на встречу с обещанным Мессией. Газета «Православная вера» № 4 (504) (Православие.ру)

МЕНЯ ПРОСИЛИ ПОМОЛИТЬСЯ, Я ПООБЕЩАЛ, А КАК МНЕ ЭТО СДЕЛАТЬ? Бывает, что какой-то знакомый нам человек просит помолиться о нем. Просят, и мы тотчас же с готовностью восклицаем: – Конечно! Обязательно помолюсь! А потом… А потом человек идет в храм и задает священнику вопрос, ответ на который, казалось бы, очевиден: – Меня просили помолиться, я пообещал, а как мне это сделать?.. И вот действительно – как? Поминать просившего о молитве утром и вечером, полагать за него поклоны, читать акафисты и каноны, присоединять прошения о нем к чтению Псалтири и Евангелия, подавать записки на проскомидию, на молебен, заказывать сорокоуст? Наверное, правильно было бы, если бы, пообещав молиться, христианин уже представлял себе, как именно он будет это делать. Но и то правильно, что, затрудняясь, он спрашивает. Было бы хуже, если бы не спрашивал и не молился бы вообще, полагая, что для успокоения сердца просителя достаточно и обещания как такового, – так тоже бывает и не столь редко, как кто-то мог бы подумать. Мне кажется, что вопрос: как мне в данном случае молиться? – сродни другому вопросу: как определить меру своего участия, когда меня просят о помощи делом или, например, деньгами? И ответ на него складывается из тех же самых составляющих: участвовать (молиться) надо по мере необходимости, по мере своего усердия, по мере возможностей, по степени близости нам человека, о котором идет речь, и, конечно же, по мере любви, которая живет в нашем сердце. И обязательно – с рассуждением. По внешнему выражению своему и по продолжительности молитва может быть очень разной, главное – она не должна быть формальной, должна идти от сердца и совершаться с пониманием, о ком и о чем мы Господа просим. В остальном же… Есть у преподобного Силуана Афонского такие слова: «Молиться за людей – что кровь проливать». И это не только в том смысле, что молящийся чувствует боль другого человека как свою собственную, сопереживает, сострадает ему. Молящийся должен быть готов взять на себя тяготу, которую несет тот, за кого он молится, разделить его скорбь: таков закон духовного восприятия, о котором говорит преподобный Марк Подвижник. Он объясняет, что восприятие это бывает двояким – невольным и вольным. Когда мы осуждаем человека, когда причиняем ему зло, то Господь попускает нам принять на себя какую-то часть его искушений и неприятностей. Когда же, напротив, любим человека и молимся о нем, то Бог, усматривая в нас готовность к самопожертвованию ради ближнего, дает нам пострадать с ним. Причем готовность эта, нашедшая свое выражение в молитвенном труде, иногда остается не до конца осознанной нами, и все, с чем сталкиваемся мы в итоге, вследствие молитвы, оказывается для нас совершенно неожиданным. А надо – ожидать. Во-первых, потому что ожидаемое переносится гораздо легче. Во-вторых, потому что именно осознание такой реальности заставляет более трезво относиться к себе самому, правильнее понимать свою меру. Неслучайно, отвечая на вопрос одного из своих учеников, преподобный Варсонофий Великий говорит, что будет достаточно, если тот, пообещав помолиться о ком-то, скажет однажды: «Господи, помилуй такого-то!» и воздохнет о нем от сердца. А большее, убеждает он этого инока, ему не по силам. Этот же совет можно, наверное, принять на свой счет и практически каждому из нас – и нам по силам немногое. Если говорить о чуть большем, то уместно поминать человека с той или иной степенью регулярности на своей обычной утренней или вечерней молитве – так же кратко, в ряду других людей, о которых мы молимся постоянно. Но это, безусловно, в большей степени касается ситуаций, когда о молитве просит нас не очень хорошо знакомый нам человек. Другое дело, когда мы говорим о ком-то по-настоящему близком, о том, кого мы любим, с кем нас связывают узы дружбы, особенно если этот дорогой для нас человек попал в беду или тяжело заболел. Тут необходим труд совсем другого порядка: и просто усердная молитва, и акафисты, и каноны, и Евангелие с Псалтирью, и поминовение за богослужением. А искушения, которые придется потерпеть… что ж, мужественное перенесение их делает нашу молитву сильней. игумен Нектарий (Морозов)

НА РЕКАХ ВАВИЛОНСКИХ Печаль и надежда — вечные спутники истинного покаяния. Евангелие открывает бездну нашего падения, как луч света — пропасть, разверзшуюся под ногами. Но также Евангелие открывает бесконечное, как Вселенная, Божественное милосердие. Увидеть ад в своей душе — это и будет началом покаяния. Этому чувству должна сопутствовать память о всепрощении Господнем. Как сказал Силуан Афонский, «держи ум свой во аде и не отчаивайся». Пост уменьшает количество пищи на столе, и он же увеличивает количество молитв в богослужении, количество «псалмов, и пений, и песен духовных». Иначе и быть не должно, поскольку нужно пожертвовать чувственным удовольствием, чтобы насладиться от умной трапезы. Она вкусна, эта умная трапеза, она обильна и таит сладость в каждом отдельном куске. Но не для того, увы, кто встаёт из-за сытного обеда. Перед таким не стоит метать жемчуг. Такой не поймёт красоты в драгоценных горошинах и наступит гордо на них ногой. Ещё до начала поста Церковь как любящая мать подкладывает нам на тарелку один за другим сладкие кусочки. Это те сладости, о которых Давид сказал: Как сладки гортани моей слова Твои! лучше мёда устам моим (Пс. 118, 103). В числе этих духовных сладостей псалом 136 й. Он написан евреями, находившимися в вавилонском плену и тосковавшими по родине. Но поскольку Церковь — это не просто музей истории, поскольку всё происходящее в ней, все звучащие слова молитв касаются нас непосредственно, спросим себя: что в этом псалме касается нас с вами? У всех людей, приносящих покаяние и чающих жизни будущего века, должен быть тождественный внутренний опыт, а именно — ощущение того, что ты не дома. Ты на чужбине, ты далеко, и не важно, кто увёл тебя из родного края: внешняя сила, как в истории с евреями, уведёнными в плен, или твоя злая воля, как в случае с блудным сыном, ушедшим «на страну далече» проматывать отцовское наследство. Ты не дома! Домой ещё предстоит вернуться, а покаяние — это и есть внутреннее движение в сторону Отчих объятий. Оно, покаяние, — это «трепет души перед воротами рая», как сказал один из святых. Но прежде чем вернуться, надо вдоволь насытиться тоской, вдоволь насмотреться на чужое небо, вдоволь наплакаться. Это нужно для того, чтобы, случись возможность бежать, душа не оборачивалась вспять, как Лотова жена, и не роптала, как евреи, вспоминавшие о египетских котлах с мясом, о чесноке и луке. Поэтому блудный сын в притче, прежде чем вернуться, доходит до крайнего унижения и питается вместе со свиньями. А евреи в Вавилоне долго пьют воду, смешанную с горечью плена, и долго едят хлеб, смоченный слезами печали. Самих себя мы должны опознать в этих ёмких и кратких словах. И когда грустно нам, мы не должны из кожи лезть, чтоб изобразить веселье. Нужно лечь на лицо своё и насытиться вздохами. Пусть некто неуместно процитирует Писание и скажет: «Всегда радуйтесь, непрестанно молитесь». Мы то знаем, что мы грешники и что «скорбь и теснота всякому делающему злое». Мы не в раю, но всё ещё на пути к нему. Вот и евреям, смеясь, говорили: «Пропойте нам из песней сионских». Они же в ответ спрашивали: «Как нам петь песнь Господню на земле чужой?» Есть время плакать и время смеяться, время обнимать и время уклоняться от объятий. Мы вступили в покаянные дни. Это время плакать, это время уклоняться от объятий. Нам понятна печаль детей Сиона, оказавшихся в Вавилоне. Наибольшего внимания стоят последние стихи псалма, те самые, где слышен нечеловеческий призыв к мести и уничтожению вавилонских младенцев. «Дочь Вавилона, опустошительница! Блажен, кто возьмёт и разобьёт младенцев твоих о камень». Это ещё что за ненасытная кровожадность?! Что это за жестокость, и зачем она нам? Так выглядит дело, если смотреть на плоть, то есть на букву Писания. Если смотреть на букву, душа смутится, ибо помышления плотские суть смерть, а помышления духовные — жизнь и мир (Рим. 8, 6). Начнём с того, что «камень» — это одно из имён Спасителя. Вот, Я полагаю в Сионе камень краеугольный, избранный, драгоценный; и верующий в Него не постыдится (1 Пет. 2, 6). Это Пётр цитирует пророков, говоря о Христе. Камень, который отвергли строители, соделался главою угла: это — от Господа, и есть дивно в очах наших (Пс. 117, 22–23). Этот псалом пророчествует о Христе, и пророчество это многократно повторяется в Евангелии. Итак, отцы наши пили питие духовное из духовного последующего камня, камень же был Христос (1 Кор. 10, 4). А согласившись с тем, что камень — Христос, поищем объяснения для вавилонских младенцев. Один монах, опытом постигший, что значит бороться с грехом, просил учеников вырывать из земли растения, на которые он им укажет. Молодые иноки без труда вырывали траву и молодой кустарник. Но было тяжелее с юными деревцами, и, наконец, совсем невозможно было вырвать из земли деревья укоренившиеся и окрепшие. Это было уроком относительно того, как нельзя позволять греху укореняться в душе. Нужно вырывать ростки — чем раньше, тем лучше. Потом будет всё тяжелей, а со временем и вряд ли возможно. Слабые ростки греха — это и есть вавилонские младенцы. Так проникаем в смысл Писания мы, если только Дух Божий живёт в нас (Рим. 8, 9). Говорят, талантливый писатель всегда умнее самого себя. Перо в его руках нет-нет да и напишет то, что далеко превосходит его личный замысел, то, что будет актуально на долгие грядущие века. Так же было и в священной истории. События, претерпеваемые евреями, имели отношение не только к ним самим, но и ко всему последующему миру. Поэтому кроме личных чувств, кроме собственной горечи или радости язык евреев проговаривал слова пророческие, нас с вами касающиеся напрямую. В своей тоске они изобразили наше томление от грехов, а в своей жажде мести указали нам на врага и сказали, как бороться с ним. Наш враг — грех, точнее, греховный помысл, начало греховного движения в душе, угроза пленения ума. Наше оружие — имя Христа. Это Камень, о Который надо бить вавилонских младенцев, пока они не выросли, пока не стали исполинами, пока не уничтожили нас. Воевать именем Иисусовым означает творить Иисусову молитву. Господи Иисусе Христе, помилуй меня. Пять слов в этой молитве, и не те ли это пять камней, с которыми Давид пошёл на Голиафа? Выбрал пять гладких камней из ручья, и положил их в пастушескую сумку, которая была с ним (1 Цар. 17, 40). Не те ли это пять слов, которые Павел хотел произнести умом, предпочитая их тысячам слов, просто слетающих с языка? В церкви хочу лучше пять слов сказать умом моим... нежели тьму слов на незнакомом наречии (1 Кор. 14, 19). Господи Иисусе Христе, помилуй меня. Вот наше оружие. Вот камни, летящие в Голиафа. Вонзился камень в лоб его, и он упал лицом на землю (1 Цар. 17, 49). Итак, к духовной трапезе на входе в Великий пост добавляет нам Церковь поначалу всего один псалом, притом короткий. Главное слово в нём последнее — «камень». Это тот Камень, на Который если кто упадёт, разобьётся, а на кого он упадёт, того раздавит(Мф. 21, 44). Это — Христос. Его именем нам предстоит побеждать вавилонских младенцев — злые похоти, вырастающие из земли нашего сердца. Разбивать их о камень нужно без жалости, поскольку нас они не пожалеют, если мы позволим им вырасти. В победе над этими «младенцами» и заключается залог возвращения домой, в объятия Отца, на землю свободы, на духовную Родину. Весь пост есть роскошная богословская трапеза. Ощутит её вкус тот, кто подсушит чрево, напряжёт ум и сожмёт сердце печалью о содеянных грехах. Поспешим же на этот пир, братья, пока двери не заперты, пока глашатаи на распутьях продолжают звать, пока трапеза наполняется возлежащими. (С сайта Православие.ру)

В ВК есть страничка "Библия за год". https://vk.com/bibliyazagod Есть еще и другие похожие странички, особенно много протестанских и др. секций. Эту курирует иерей Димитрий Березин, Миссионерский отдел Московской епархии. Несколько лет существует. Если саморганизоваться, то неплохо дело идет. И читать, и слушать, и получить текст дня на электронную почту, и обсудить - все условия. В книжном варианте совершенно нечитаем микротекст (для меня). Также есть приложение для смартфонов - Библия на ЦСЯ. ***** Протоиерей Олег Стеняев: "Чтение Священного Писания – важная духовная поддержка в пост. Очень важно для духовной поддержки в пост читать Священное Писание. Я стараюсь во время Рождественского поста целиком прочесть его, а в Великий пост – дважды: и Ветхий, и Новый Заветы. Понимаю, что для работающих прочесть Библию в пост целиком сложно и трудно. Выберите какую-нибудь одну часть ее, например, только Евангелия, читайте внимательно, может быть, даже с комментариями святых отцов. А в следующий раз – во время другого длительного поста – читайте другие книги Библии, так же внимательно и вдумчиво. Посты станут для вас не только духовным упражнением, но и временем духовного образования. И не забывайте, что есть Евангелие дня и Апостол дня: в календаре отмечается, какую часть Нового Завета Церковь читает в тот или иной день. Эти указания не только для священнослужителей, но и для мирян. Рекомендуется после утренней молитвы обязательно читать Евангелие дня и Апостол дня. Это короткий отрывок, и хорошо, если он станет темой для размышлений верующего человека. Почему еще важно с молитвой соединять чтение слова Божия? Если я просто молюсь, то такая молитва может быть монологом и выше потолка не подниматься, но если я с молитвой соединяю чтение слова Божия, то получается, что в молитве я вопрошаю Господа, а через слово Божие получаю ответы от Него..." Полностью статья, полезная к началу Великого Поста, Еще раз о посте / Православие.Ru https://yandex.ru/turbo?text=https%3A%2F%2Fpravoslavie.ru%2F88645.html

Да, материнский крест Наталии Николаевны какой...В день именин погиб в автоаварии младший сын, протоиерей Федор, а старший - епископ Сергий, оставивший на память о себе книгу о перенесении мощей преподобного Серафима в начале перестройки в Дивеево, вскоре после гибели брата почил, не выдержало сердце...

Это Ваша книга, Влад? Благодарю, от души!

Наталья Николаевна Соколова "Под кровом Всевышняго" (окончание) Окончание школы Зима 42-43-го года была нелегка. Здание экстерната не отапливалось, мы сидели на уроках в ватных пальто, шапках, валенках. В замороженных зданиях — ни воды, ни туалета. Писать в варежках невозможно, и бумага — ледяная. У брата Сережи и у меня была отморожена кожа на мизинце и других пальцах. Они распухали и трескались до крови. И все же мы писали. Сережа окончил за два года 7-й и 8-й, я — 9-й и 10-й классы. Летом он поступил в Энергетический институт, который давал студентам «бронь», то есть их не призывали в армию. Так мой младший брат избежал фронта и остался жив, а старший брат Николай был убит в первом же бою 30 августа 1943 года. Коля был мне другом, советником, я с ним никогда не ссорилась. Помню, как я уговаривала его ходить со мной по субботам в храм вместо того, чтобы отстаивать у отца в кабинете вычитывание всенощных молитв. Служба в Елоховском соборе, который был от нас в десяти минутах ходьбы, Коле очень понравилась. Отец Николай Кольчицкий, который слыл агентом НКВД, очень ясно и с чувством произносил все иерейские возгласы. И приятный голос его доносил до наших сердец каждое слово. Много я за семьдесят лет жизни слышала прекрасных священников, но отец Николай — неповторим! «Христе, Свете истинный, просвещающий и освящающий всякаго человека, грядущаго в мир», — еще сейчас звучит в моем сердце. Тогда я понимала, что это мы с Колей, вступающие в мир. «Да знаменается на нас свет Лица Твоего…». И мы ждали этой последней молитвы всенощного бдения и не уходили, не достояв до конца. Да простит Господь рабу Своему иерею Николаю его согрешения, да упокоит душу его за старательное служение в храме. Ведь он затрагивал наши сердца, а это и нужно Господу, сказавшему: «Сыне, дай Мне сердце твое». Я и Сережу звала в храм, но он сухо ответил: «Здесь (дома у папы) я теряю один час, а там (в храме) три часа». «Теряю», — как больно, что он не понимал того, сколько часов мы действительно ежедневно теряли на изучение того, что нам в жизни совсем не понадобилось. Если Сергею и понадобились науки для образования этой временной жизни, то наша жизнь здесь скоро окончится, а время, посвященное Господу, открывало нам двери в жизнь вечную. Нас постигла великая скорбь, соединившая нас со страданиями всего русского народа, когда мы потеряли нашего Коленьку! Осенью 42-го Колю призвали в армию. Провожая его, мама плакала, а он напевал веселую песенку. Ему было восемнадцать лет, но он не переживал еще ни одной разлуки с семьей. «Совсем дитя», — говорили о нем. Но за год он много пережил, вырос духовно, о чем говорят его письма из военной школы. Осенью 43-го года папа, войдя в комнату, увидел на столе открытку, в которой сообщалось о том, что его сын убит в бою. Часа два-три папа был один, я запаздывала из института, ходила на лекции в Третьяковку. Папа открыл мне дверь и убежал, не взглянув на меня. Я кинулась вслед за ним, поняв, что с ним что-то происходит. Он встал лицом к иконам, держался за шкаф, а от меня отворачивался и весь содрогался, не говоря ни слова. — Папочка! Что с тобой? Что случилось? Он молча показал мне рукою на стол, где лежала открытка, а сам зарыдал громко, навзрыд. Мы долго сидели, обнявшись, на маминой кровати, я тоже обливалась слезами, но все старалась успокоить папу. А он долго не мог ничего говорить от рыданий. Первое, что он сказал, было: «Как трудно мне было произнести: слава Богу за все!». Он излил свое горе, написав о Коленьке книгу «Светлой памяти Колюши» или «Памятник над могилой сына». Потом он переименовал свой труд, назвав его «Жизнь для вечности». Эта книга около пятидесяти лет ходила по рукам как «самиздатовская» литература [4]. К концу военных лет отец перестал скрывать свои убеждения. Все стены своего кабинета он завесил иконами и религиозными картинами (репродукциями) Васнецова и Нестерова. Николай Евграфович ходил в храм и не боялся встретить там своих сослуживцев или студентов. Однажды он увидел, как причащалась девушка — его студентка. Сходя с амвона, она встретилась глазами с Николаем Евграфовичем и смутилась. Но профессор приветливо подал ей просфору и поздравил с принятием Святых Тайн. Студенты любили папу. Он не заставлял их зазубривать формулы наизусть, не боролся со шпаргалками, поэтому у него на занятиях ими никто и не пользовался. На экзамены и зачеты он разрешал студентам приносить с собой и иметь на столе какие угодно учебники, тетради и записи. «Только б они смогли справиться с поставленными перед ними задачами, — говорил отец. — А эти учебники и тетради они смогут всегда иметь при себе в жизни, так зачем же помнить что-то наизусть?». Двоек профессор не ставил, а просил подготовиться и прийти на экзамены еще раз. «Я не хочу лишать кого-либо стипендии», — говорил он. Первые годы после войны, когда я тоже была студенткой, я очень сблизилась с отцом. Он руководил моей жизнью, давал мне книги. Я читала и его труды, делала замечания, которые отец всегда очень ценил. Мы часто обсуждали с ним некоторые темы христианского мировоззрения. Отец часто говорил мне: «Ведь ты для меня самое дорогое, что есть у меня на этом свете»...

Наталья Николаевна Соколова "Под кровом Всевышняго" (продолжение) На трудфронт я вернулась в первых числах мая. Одноклассницы мои уже работали в других ротах, сформированных прежде. Я попала в общество чужих женщин, мобилизованных с курсов кройки и шитья, но скоро подружилась с молоденькой скромной учительницей, так что одинокой себя не чувствовала. Жизнь на трудфронте была уже налажена. В пять часов утра гремело «било», то есть ударяли в подвешенную рельсу. Мы поднимались с полов, потому что спали все на полу, мебели не было. Но где-то в другом здании была вода, чтобы умыться, а по вечерам даже кипел титан — огромный бак с краном. По утрам мы быстро выходили на улицу и шли два-три километра до своего пункта на трассе. Над нами в роли надзирательницы была пожилая женщина-политрук, которая делала нам перекличку. Вооружившись лопатами, мы копали ямы, похожие на могилы: метра полтора и столько же в глубину, а в ширину пятьдесят-семьдесят сантиметров. Когда ямы были готовы, мы шли в лес за надолбами. То были солидные свежие бревна из ели и сосны длиной около трех метров. Мы накатывали бревна на толстый канат, сложенный вдвое. Потом, сделав «мертвую петлю», тянули это бревно за оба конца каната. Тащить приходилось по кочкам, кустикам, мелколесью… Часто тяжелое бревно не поддавалось, сил у нас было мало: одни женщины — слабые, голодные, худые. Тогда мы дергали веревками. Я командовала: «Раз, два, взяли! Еще раз — взяли!». И на «взяли» бревно сдвигалось на тридцать-сорок сантиметров вперед. Так вот и тащили мы час-другой это бревно. Наконец, мы его приподнимали над ямой и ставили вертикально с наклоном в сторону фронта. Под «ноги» надолба мы приносили из леса коротыши, то есть бревна по полметра, которые складывали в ямы прежде, чем начать ее засыпать. Наконец, землю утрамбовывали и с гордостью любовались своей работой: длинной полосой надолбов — противотанковых укреплений. А другие роты пилили лес, ставили в три ряда высокие колья заборов, перематывая все колючей проволокой. В обед на поляну приезжали машины, привозили котлы с супом и второе, выдавали хлеб. Кормили сытно, с расчетом, что кое-что люди возьмут на ужин. После обеда я успевала вздремнуть около своих ям. Я выбирала тень под кустами, клала мешок с миской и хлебом себе под голову и тут же засыпала. Удар в «било» поднимал всех, и мы работали еще три часа. На обратном пути мы не могли пройти мимо цветов и набирали большие букеты ромашек, лесных голубых колокольчиков, ландышей и других цветов. Куда их столько? Мы останавливались у свежей братской могилы павших здесь воинов и засыпали ее цветами. То была моя первая весна, проведенная на лоне природы. Ведь все школьные годы месяц май мы проводили за книгами, готовились к экзаменам, которые тогда шли с четвертого класса. На дачу мы уезжали в июне, а то и позже. А тут в 42-м году я впервые увидела, как пробивается из земли стрелка ландыша, как поочередно на кустах раскрываются почки, как появляется первая зелень. А погода стояла великолепная, пели птицы, солнце грело все жарче. Я загорела и окрепла, так как весь день была на улице, в лесу. А вечером, доев свой хлеб с кипятком, я тут же засыпала на подушке из веток березы. Было еще часов шесть-семь вечера, на улице еще долго раздавался шум молодежи, смех, шутки, песни. Но я это слышала сквозь сон. Вечерние и утренние молитвы я читала дорогой и в перерывах между работой. Поэтому принимать участие в разговорах мне было некогда, и я ни с кем не сближалась. Но в душе я уважала окружающих меня женщин, видела, с каким энтузиазмом они трудятся Я чувствовала, что всех нас тут объединяет любовь к Родине, желание оказать своему народу посильную помощь. Я чуть не плакала, когда моя легонькая лопата, которую я полюбила, выскользнула у меня из рук и утонула в глубокой яме, когда мы переходили ее по скользким дощечкам. Добрые женщины утешали меня. Я обратила свое внимание на худенькую смуглую девочку, которой на вид было лет четырнадцать. С каким упорством она стучала по корням деревьев, чтобы снять первые слои земли! А рядом с девочкой неизменно стояла ее старенькая красавица- бабушка, рослая, прямая еще, но сморщенная, как скелет, обтянутый коричневой кожей. Я видела, что бабушка ломала руки перед внучкой, чуть не на коленях упрашивала девочку отдохнуть и поберечь свои силы, но крошка упрямо стучала лопатой, которая не могла перерубить дерево. — Как жалко бабушку. Да и девочка такая слабенькая, — сказала я женщинам. — А ты — не такая же? — услышала я в ответ. — Я — нет! Я сильная, у меня — мускулы! Тут раздался веселый взрыв хохота. — У нашей Наташи — мускулы! — заливались все. Я не обижалась, смеялась вместе со всеми, показывая свои обнаженные руки. А ноги у меня были все в царапинах, особенно икры ног были разодраны. Ведь когда мы тащили бревна, не обращали внимания на ельник, на сучья под ногами, шагая вереницей. Когда я вернулась домой, мама велела мне носить чулки, стыдясь моих разодранных ног, а я была глупая и ими гордилась. Вместо предполагаемых трех недель я проработала на трудфронте почти все лето. Лишь в августе я снова взялась за книги, но уже 10-го класса. «Что с тобой? Как ты изменилась!» — говорили мне учителя. Да я и сама чувствовала, что детство прошло, что я стала серьезнее, задумчивее. Больше я не интересовалась светской литературой. Что может дать она душе? Я теперь поняла, что жизнь наша в руках Господа, что Он волен взять ее, когда захочет, а потому надо беречь каждый час. Он не повторится, а вечность близка… (Есть продолжение)

Наталья Николаевна Соколова "Под кровом Всевышняго" (продолжение) Трудфронт В конце марта 1942 года, когда ученики экстернатов уже начинали готовиться к предстоящим экзаменам, нам вдруг объявили, что занятия временно прекращаются. Недели на три все учителя и ученики должны поехать на строительство оборонительных сооружений вокруг Москвы. В первых числах апреля был назначен день и час, когда мы должны были быть на Рижском вокзале. Забота об экзаменах была отложена на неопределенный срок. Ребята приняли эту новость восторженно. Или уж очень надоело сидеть за партой, или хотелось чем-то помочь родителям, или тянуло за город на природу, так как наступила весна-красна. На вокзале нас никто не пересчитал, не проверил по списку, а просто сказали ехать до Павшино. Там нас высадилось много, но учителей не было. Один старик с палочкой, учитель по черчению, в недоумении пожимал плечами, удивляясь, как и мы, неорганизованности данного предприятия. Однако мы потянулись длинной лентой по Волоколамскому шоссе. Шли долго — часа два. Солнце пекло, все мы были с рюкзаками и мешками за спиной, так как велено было взять с собой миску, кружку и питание на один день. По сторонам шоссе встречались покинутые деревни, разрушенные обгорелые дома, нигде ни жителей, ни скота — все пусто, как после фронта. Наконец, направо показались двухэтажные дома барачного типа. Окна разбиты, дверей нет, штукатурка носит следы обстрела, кое-где осыпалась. Здесь и стали размещаться. Ни туалета, ни воды, а пить всем хочется. Рядом стоит жидкий лес, в котором глубокие ямы, полные талой весенней воды. Ею умылись и напились. И некого спросить: что нам тут делать? зачем мы сюда пришли? Начальства никакого, мы предоставлены сами себе, но кто-то успел нас предупредить, что лес еще не разминирован и углубляться в него опасно. К вечеру стало холодно, подул ветер, начался снегопад. Ребята, которые днем играли в мяч, вернулись в дома, где в пустых комнатах гулял ветер, а среди разбитого стекла на полу повсюду чернели кучки г… Наломали веток, стали мести, чистить пол. Мебели никакой, поэтому легли спать на полу, положив под головы свои мешки. Настроение упало еще и из-за того, что у многих из мешков пропали съестные припасы. Хорошо, что я послушалась маму и приехала в старенькой меховой шубке, которая ночью спасала меня от холода. А подружки мои утром все дрожали, так как, поверив солнцу, оделись легко. Наступило утро, потом день, и опять мы никому не нужны. А тут были дети до четырнадцати-пятнадцати лет, они уже втихомолку плакали и собирались бежать домой. Но в Москву без пропусков не впускали. На заставах стояли патрули, на вокзалах — проверка документов, а у многих и паспортов-то еще не было. А у меня не было хлебной карточки, без которой паек не получить. Как же я буду жить здесь без хлеба? Надо как-то вернуться домой за карточкой. Но как? В полдень приехала машина с огромным котлом пшенной каши. Ребята с боем кидались к машине, толкались, шумели и отходили назад, получив в свою миску большой черпак каши. Я тоже протиснулась к машине за своей порцией и ела кашу с большим аппетитом, потому что это было первое питание за два дня, проведенные здесь. Прошел еще день. Наконец, на третий день нас выстроили и повели на «трассу». Это была широкая просека, прорубленная в густом лесу. Здесь нам предстояло строить доты, дзоты, ставить надолбы, то есть противотанковые столбы и т.п. Обо всем этом мы не имели никакого понятия, а спросить было не у кого. Учителей не было, а вел нас один «прораб», как мы его звали. Мы тянули работу с одной мечтой: поесть и попить бы, ведь уж третий день, как мы даже горячего чая не имели. Говорили, что привезут хлеб, но я не надеялась получить, потому что моя карточка осталась в Москве. Я стала расспрашивать у прораба, где же наше начальство. Он сказал, что надо идти дальше, дальше, где будет командный состав. И вот я отделилась от сверстников и пошла одна вперед. А чувствовала я себя очень скверно. Живот болел, и я еле-еле передвигала ноги. Наконец, на лесной поляне я увидела лавки и самодельный стол, за которым сидели люди в военной форме. Я робко приблизилась к ним. На их вопрос, что мне надо, я сказала, что мне необходимо побывать в Москве, так как у меня нет продовольственной карточки, и что мне нужен пропуск в Москву. Кто-то сжалился надо мной, быстро написал мне бумажку, но сказал: «Тут нужна еще печать наша, а она в штабе, который километрах в четырех отсюда. Идите туда». Все эти дни я про себя все время молилась, читала правила, призывала святых на помощь. А тут уж не молитва пошла, а слезный вопль ко Господу: «Господи! Помоги добраться до дому!». Иду с рюкзаком напрямик через лес, чтобы поскорее выйти на Волоколамское шоссе. А ноги ослабли, еле ползу, живот болит. Наконец, вышла из леса, вгляделась вдаль, где чернели крыши домов. «Нет, туда мне не дойти. Да и застану ли я кого в штабе?». А силы на исходе. Я опустилась на землю у обочины дороги и стала ждать — не проедет ли какая машина. А шли они с фронта редко-редко. За час одна-две машины промчатся. Я сижу, жду… Новые непривычные чувства и мысли охватили меня. Я одна, никто не знает, где я. Умру тут, и никто не найдет. В ушах звучат слова псалма: «Отец мой и мать моя оставили меня, но Господь мой приимет меня». Вот тут я оценила свою близость к Богу. «Зачем мне теперь знание языков, физики, математики, истории и т.п.? Все это суета, все ни к чему. Вот вера в помощь святых, знание их милосердия — это мне нужно. Значит, папа больше всех был прав, когда давал мне священные книги…». И я начала поочередно просить помощи у преподобного Серафима, преподобного Сергия, святителя Николая: «Ну, останови мне, батюшка, машину! Посади меня! Помоги мне добраться домой без пропуска! Ведь я изнемогаю, сил нет. Помощи только свыше жду. О, Царица Небесная! Не оставь меня здесь одну погибнуть». Остановилась машина. — Что тебе, девочка? — До Москвы, до метро довезите, пожалуйста. — А пропуск есть? На заставе тебя проверят. — Нет. Но у меня нет сил идти. Посадите меня. — Ну, ложись на дно кузова да не поднимайся… Грузовик мчался, я полулежала на дне, продолжая умолять Бога о милосердии. Вот и застава. Стоит много машин, военные проверяют у водителей документы. Я лежу, затаив дыхание: «Только бы не заглянули сюда, за борт!». Но вот солдат поднялся по ступенькам к зданию, махнул флажком, и машины взревели. В этот момент он сверху заглянул в кузов и увидел меня. Раздался свисток. «Господи, Господи! — взмолилась я. — Помоги!». Свистел не то ветер, не то солдат, непонятно, кругом ревели машины и вдруг помчались все сразу, не останавливаясь. «Слава Тебе, Господи!». Вот и метро «Сокол». — Сходи, девочка! — Спасибо. Тут уж мне все знакомо, и я через час дома. Еле дошла, упала на мамину постель и плачу, плачу… — Что с тобой, дочка? — ласкают меня мама и папа. Это потрясение изменило мой характер, мою душу. Я проболела двадцать дней. А когда поправилась, снова вернулась на труд фронт, но уже другая.

Инна, грузится вроде. Это телеканал "Культура", журнал "Курьер", фильм "Козельск", 2001 год. Может найдется на Ютубе? Батюшка отец Леонтий еще полон сил (в видео)...

Исторические кадры...На титрах, которые "пропадают", означен 2001 год, но в записи есть и кадры до 18 апреля 1993 года - инок Трофим еще звонит в колокол... Оптинская сестричка, в прошлом форумчанка, прислала. Благодарим!

Наталья Николаевна Соколова "Под кровом Всевышняго" (продолжение) Однажды мы с папой и Сережей везли самодельные сани с дровами по заметенным снегом улицам. Склад был в Лефортове, за кладбищем, и мы в районе Немецкого рынка совсем уже выбились из сил. До дома было еще около трех километров. Сказывалось постоянное недоедание, сил не хватало. Мы все чаще и чаще стали останавливаться, папа задыхался, мы с Сережей были мокрые от пота, а мороз все крепчал. Но вот дошли до небольшого подъема в гору, и тут сани наши с березовыми поленьями врезались в сугроб и застряли. Было еще светло, но улицы были пусты и покрыты глубоким рыхлым снегом. Тут, видно, папа горячо помолился. К нам вдруг подошел какой-то офицер, взял веревку саней и зашагал в гору так бы стро, что мы еле за ним поспевали, а потом даже отстали. — Куда? — спросил военный. — К Разгуляю, — ответил папа. Военный довез нам дрова почти до самого дома и ничего с нас не взял, хотя папа хотел его отблагодарить. Тут нас встретила мама. — Помяни, Господи, раба твоего, — сказала она, — если бы не этот офицер, то папино сердце не выдержало бы. Научная работа отца в войну не прекращалась. Вскоре вернулся из эвакуации Инженерно-Экономический институт, где папа преподавал химическую технологию. Правительство заботилось о профессорах, и для них была отведена столовая в центре, где они ежедневно получали прекрасный сытный обед. Но профессора, помня о своих семьях, съедали в столовой только суп, а хлеб, закуску, второе блюдо и даже стакан вина и компота умудрялись сливать в баночки и брать с собой. Тогда для желающих столовую заменили карточкой, называющейся «сухой паек». Для отоваривания ее выделили специальные магазины, хорошо снабжавшиеся продуктами из Америки: беконом, яичным порошком, копченой рыбой и т.п. В этом «закрытом» (для других людей) магазине разрешили отоваривать карточки и членов семей профессоров. Тогда мы вздохнули облегченно, ибо с тех пор питались совсем неплохо (с начала 43-го года). Большим подспорьем в хозяйстве служили папины огороды, землю под которые давали учреждения, где работали родители. Всего у нас было около пяти огородов, расположенных по разным железным дорогам. На полях мы сажали картофель и капусту. А на участках, данных нам в аренду нашими друзьями, у которых мы раньше снимали дачи, мы выращивали и помидоры, и огурцы, и всякие другие овощи. Папа очень увлекался огородами, удобрял их химией и всегда получал удивительно большие урожаи. Мы все помогали отцу, он нами руководил, учил сеять, полоть, прорежать и т.д. С ранней весны и до снега папа просто пропадал на огородах, удобряя землю навозом, хвойным перегноем из лесу, устраивая парники. Отец учил нас работать тщательно и с любовью. Он сам прекрасно разбирался, какие вещества вносить под помидоры и салат, какие под корнеплоды, где нужны калийные, а где фосфатные соли. Ведь «слеживаемость и гигроскопичность» удобрений была темой одной из его научных работ. Он водил нас в сараи, где хранились горы каких-то солей, сам насыпал нам в рюкзаки те или иные вещества, сам запирал и отпирал склады, ключи от которых ему давали на месте. Мы усердно трудились, и к осени наш подвальчик под кухней ломился от картошки, бочек и ящиков с овощами. Заготавливать овощи помогала нам «бабушка», с которой у папы были всегда очень дружественные отношения. Она была монахиней, двадцать семь лет жила в чуланчике при нашей кухне, стряпала, стерегла дом, одевалась в обноски, как нищая, питалась остатками от стола, по праздникам ходила в храм. Папа всегда заботился, чтобы у старушки был сахарный песок, лекарства и все ей необходимое. Папа относился к ней с большим почтением, которого она и заслуживала. К весне, когда запасы наши истощались, бабушка варила нам щи из лебеды и крапивы, пекла лепешки из отрубей, смешивая их с картофельными очистками, которые она всю зиму сушила. Однако голод и труд мы все переносили бодро, головы не вешали... (Есть продолжение). ‌

Еп. Виссарион (Нечаев) 3:22 И рече Бог: се Адам бысть яко един от Нас, еже разумети доброе и лукавое. И ныне да не когда прострет руку свою и возмет от древа жизни, и снест и жив будет во век Преступлением заповеди Божией Адам не только не достиг того, что обещал ему диавол, т. е. равенства с Богом в многоведении, но еще лишил себя права на дальнейшее пребывание в райском жилище. Приговор об изгнании из рая Господь предваряет словами: «се Адам бысть яко един от Нас, еже разумети доброе и лукавое». В сих словах, представляющих собеседование между Лицами Пресвятой Троицы, выражается укоризна Адаму и вместе сожаление о том легкомыслии, с каким он допустил себя обмануть диавольским обещанием. Событие показало, в каком смыс­ле понимал свое обещание диавол. Адам действительно сделался подобным Богу, если под сим уподоблением ра­зуметь приобретение знакомства с добром и злом без от­ношения к тому, как приобретено это знакомство. Оно приобретено чрез порабощение злу, с утратою невинности и правоты. Не достойно ли, посему, величайшего сожале­ния, что Адам, увлеченный желанием равнобожия, не до­гадался, что ему обещано диаволом только мечтательное равнобожие? Не достойно ли сожаления, что он по своей вине впал в сети диавола? «И ныне да не когда прострет руку свою и возмет от древа жизни и снест, и жив будет во век». За вкушение недозволен­ных к употреблению плодов от древа познания добра и зла Господь лишает Адама дозволенных к употреблению пло­дов от древа жизни. Им дана была благодатная сила под­держивать бессмертие человека по самому телу. Господь не отъемлет от них этой силы, но Ему уже неугодно было чрез них поддерживать бессмертие в том, кто по духу отчуждил себя от жизни в общении с Богом. Впрочем, лишение бессмертия по телу было не только наказанием для человека, но вместе делом милости Божией. Вечно жить в бессмертном теле значило бы вечно грешить и вечно терпеть бедствия, на какие осужден человек в этой жизни. Смерть полагает предел этим бедствиям и пресекает пагуб­ную возможность вечно грешить. Притом опытное дозна­ние того, что счастие невозможно на этой проклятой за грехи человека земле, и что полная победа над грехом недостижима в этой жизни, ослабляло в человеке пристрас­тие к временной жизни, возбуждало в нем желание и на­дежду блаженства в другом мире, и устремляло его помыш­ления к небесному отечеству. 3:23 И изгна его Господь Бог из рая сладости делати землю, от неяже взят бысть Адам не только лишается райского жилища, благоу­строенного и снабженного всеми удобствами жизни, но и осуждается вне его, собственными, не всегда благодарны­ми трудами возделывать землю, находящуюся в диком состоянии, и притом ту, из которой он взят. Адам сотворен был вне рая; теперь он возвращается в то место, где проис­ходило сотворение его из земной персти. Вид этого места постоянно должен был напоминать ему, что он земля – и что в землю должен будет возвратиться. В соседстве с раем, куда возбранят ему доступ, это напоминание долженство­вало быть особенно тяжко. 3:24 И изрину Адама, и всели его прямо рая сладости: и пристави херувима, и пламенное оружие обращаемо, хранити путь древа жизни Господь назначает Адаму жилище недалеко от рая, «прямо рая», яснее с еврейского: на восток у рая, – для того, чтобы в виду прежнего блаженного жилища он побуждаем был оплакивать потерю его и свое преступление. Доступ к раю Господь заградил, поставив стражем к нему херувима с пламенным обращающимся мечом. Херувим – это один из ангелов высшего чина. На херувимах, как на колеснице, восседит Господь (Пс. 98:1). Посему в видении пророка Иезекииля они являются в виде колесницы, над которой можно было усмотреть чувственное подобие славы Божией (Иез. 1). Значит, херувимы – благоговейные носители, или как бы престол величия Божия, и служение их Богу состоит в том, чтоб открывать в Нем Высочайшего Царя. Это значение их служения выражено было также в золотых изображениях двух херувимов, поставленных над Кивотом Завета в скинии свидения и в храме Соломоновом: херуви­мыпреклоняли над Кивотом свои лица и крылья в знак благоговения к Тому, Кто восседит над ними, как на пре­столе, в качестве Царя избранного народа. Пророк Иезеки­иль у каждого из четырех херувимов, составляющих таин­ственную колесницу, видел по четыре лица и множество очей. Лице орла и человека и множество очей указывали в херувимахмноговедение и зоркость, а лице льва и вола крепость и могущество (слич. Апок. 4:7). Вероятно, подоб­ный вид имел херувим, стоявший стражем у рая. Одним видом своим и особенно – пламенным мечом, сверкаю­щим и быстро вращающимся, он наводил страх на человека и держал его вдали от места, вверенного охранению столь необычайного стража. Но для чего эта грозная стража? Бог, без сомнения, мог совершенно уничтожить самый след рая с древом жизни. Но до некоторого времени, может быть, до конца жизни Адамовой или до потопа, Он оставил непри­косновенным рай с древом жизни, конечно для того, чтоб Адам, имея постоянно в виду потерянный рай с живоносным древом, не забывал, какого блаженства он лишился, и чтобы смиренно каялся в своем преступлении. Преступле­ние лишило человека земного рая, но покаяние уготовляло ему место в другом раю, который с древом жизни откроется некогда на новой земле (Апок. 20:2 и др.). Толкование на паремии из книги Бытия.

В Прощенное воскресение будем слушать Канон "Изгнание Адама из Рая". Немного из Толкований на Бытие 3:17-19 Еп. Виссарион (Нечаев) 3:17 И Адаму рече: яко послушал еси гласа жены твоея и ял еси от древа, егоже заповедах тебе сего единаго не ясти, от него ял еси: проклята земля в делех твоих, в печалех снеси тую вся дни живота твоего Приговор Адаму предваряется объявлением вины его, состоящей в том, что он, забыв свое значение, как руково­дителя жены, вместо того, чтобы внушить ей раскаяние в преступлении, сам дал себя увлечь ее недобрыми внуше­ниями, и что он преступил заповедь, которую сам непо­средственно, в ясных выражениях принял от Бога. Приго­вор: «проклята земля в делех своих» (точнее с еврейского: «за тебя»). За вину человека проклинается, т. е. или совсем лишается благословения плодородия, или на малоплодие осуждается земля, возделываемая руками человека. Про­клятие земли относится также к качеству ее произведений: пораженные проклятием они утратили в значительной сте­пени первоначальные совершенства, первоначальную пи­тательность и полезность для человека. «В печалех снеси тую [от нее] во вся дни живота твоего». Вследствие ума­ления плодородия земли, приобретение пропитания по­средством земледелия будет стоить человеку великих бес­покойств и огорчений. Нет сомнения, что это проклятие земли отразилось и в мире животных, ибо животные, пи­таясь отселе плодами проклятой земли, не столь обильны­ми и менее годными для поддержания сил и здоровья, по необходимости должны утратить часть первоначальных своих совершенств, и может быть вследствие умаления, в количестве и качестве, растительной пищи, многие из них сделались плотоядными. Т3:18 Терния и волчцы возрастит тебе, и снеси траву селную Терния и волчцы и другие негодные травы до грехопа­дения могли произрастать только на местах пустынных, а теперь и на обработанной руками человека почве будут заглушать собою полезные растения. «И снеси траву селную». Тот, кто прежде питался плодами райских дерев, осужда­ется теперь питаться свойственного животным пищею – полевою травою, в случае неурожая хлебных растений и древесных плодов. 3:19 В поте лица твоего снеси хлеб твой, дóндеже возвратишися в землю, от нея же взят еси: яко земля еси, и в землю отыдеши И до грехопадения, живя в раю, Адам должен был трудиться, но тогда, вследствие плодородия почвы и кре­пости телесных сил, труд был легок и благодарен. Для приобретения пропитания Адам осуждается теперь на из­нурительный до пота и менее плодотворный труд. Одна смерть освободит его от изнурительной борьбы с непокор­ною ему природой: «дондеже возвратитися в землю, от неяже взят еси: яко земля еси и в землю отыдеши». Какой удар для гордости человеческой! Тот, кто мечтал возвы­ситься до богоравенства, должен обратиться в прах, из которого сотворен. Смертию угрожал Господь за ослуша­ние Его воли, и эта угроза непременно исполнится. С вкушением плода человек не только стал смертным, но и действительно начал умирать по самому телу: семя смерти уже проникло в телесный состав, и то, что мы называем смертию, есть только конец давно начавшейся работы смерти. И если не вдруг, не скоро наступил этот конец для первых людей, это потому, что Господь долготерпеливый ожидал от них покаяния и плодов его. И проклятие земли, и смерть суть действия не только правосудия Божия, но вместе благости Божией к грешнику; ибо служат врачевством против гордости, учат смирению, и ставят преграду неумеренным чувственным удовольст­виям. Толкование на паремии из книги Бытия.

Наталья Николаевна Соколова "Под кровом Всевышняго" (продолжение) В конце 42-го года, когда наступила зима, комендант нашего дома приказал следующее: все оставшиеся жильцы (из двенадцати корпусов) должны временно переселиться в корпус №1. Бессмысленно было отапливать пустые корпуса, жильцы которых почти все были в эвакуации. Но и в корпусе №1 (самом большом, восьмиэтажном) почти все квартиры были пусты. Назначили комиссию, начали снимать замки, делать опись оставшегося ценного имущества уехавших хозяев, стали заселять в пустые квартиры других жильцов. Нас постигла та же участь. Дали нам две смежные комнаты в общей квартире. В третьей комнате лежала парализованная женщина. Мама моя стала энергично переносить на третий этаж корпуса №1 те вещи, которые были нужны нам на зиму. Мы быстро переселились и были довольны, так как попали в теплую квартиру, а в нашей старой был уже мороз. Перед самой Пасхой маме пришла телеграмма из Углича. Дедушка был болен, звал дочку проститься. Мама быстро собралась в дорогу. Она везла с собой табак, водку, то есть те продукты, которые мы получали по карточкам, но не употребляли, а их можно было в провинции легко обменять на картошку, творог и т.п. Продуктовые запасы у нас дома кончались, было голодно, поэтому мы с радостью отправили маму к дедушке. Она просила нас усердно молиться, так как дорога была трудная, фронт был от Углича близко. Мы обещали молиться и, действительно, настойчиво требовали помощи от святителя Николая — помощника в трудах и дорогах. Эту Пасху мы встретили без мамы. То была последняя Пасха, когда Коля был дома. В ту святую ночь разрешили ходить по улицам, а в войну это запрещалось. Коля пошел один к заутрене, я с папой собралась к обедне. Коля вернулся домой весь мокрый, потный, с чужой шалью на плечах. Он рассказал, что храм был настолько переполнен, что толпа качалась, как один человек, то вправо, то влево. По окончании службы, когда стали выходить, то и Колю вынесло на улицу, причем на плечах у него оказалась чья-то шаль. Братец очень устал и лег отдыхать. Нам всем было в тот день очень тоскливо без мамочки. Но разговеться было чем: перед Праздником Бог помог мне по карточкам получить сливочное масло. Мы его прятали на Страстной неделе, а в Светлый День благодарили Господа за масло. В тот голодный год это была редкость. Но вот приехала мама, привезла творогу, яиц, хлеба, картошки и т.п. Радости не было конца, особенно у меня: с меня спала забота — чем кормить семью. Из рассказов мамы я поняла, что, действительно, путешествовала она чудом, чудесной помощью святителя Николая. Доехала мама из Москвы только до Калязина, дальше пассажирские поезда не ходили, потому что там было уже недалеко до линии фронта. До Углича оставалось маме ехать еще около двадцати километров. Как быть? Но Господь помог: мама помолилась и попросилась на ночлег в какую-то избу. Мама рассказала хозяйке о своей беде, о том, что не знает, как добраться до Углича. «Вас ко мне не иначе как Бог привел, — ответила женщина. — Мой муж работает на паровозе. Сегодня ночью воинский состав пойдет к фронту, пойдет мимо Углича. Если хотите, то муж спрячет Вас в угольный ящик, а около Углича высадит». Мама, конечно, согласилась, дала доброй хозяйке что-то и стала ждать ночи. Кочегар отвел маму к паровозу, спрятал ее среди глыб угля, сказал, что договорится с машинистом о том, где ее удобнее высадить. — Только, пожалуйста, остановите хоть на секунду поезд. — сказала мама. — Я ведь с грузом, на ходу прыгать не могу. — Как можно остановить без причины воинский состав? — отвечал кочегар. Стали подъезжать к Угличу. Поезд шел все тише и тише. — Тут переводят стрелки, — сказал кочегар, — мы тормозим поэтому. А Вы, как только спрыгнете, так идите по тропе и не оглядывайтесь, не подавайте виду, что Вы сошли с паровоза. — Остановите хоть на секунду, я не могу с грузом прыгать, высоко! — умоляла моя мама. Кочегар подошел снова к машинисту, поговорил с ним. — Сейчас тормознем на секунду, я помогу Вам, но не медлите! — сказал он. Действительно, состав встал, мама соскочила. Не оглядываясь на поезд, она пошла с мешками своими наперевес вдоль железнодорожного полотна, пошла, призывая всех святых на помощь. Но что тут поднялось! Со всех вагонов, как муравьи, посыпались солдаты, которые спрыгивали с криком: — Что случилось? Почему остановка? Но кочегар спокойно махал солдатам рукой, показывая, что им надо вскакивать обратно. — Стрелки, стрелки задержали! — кричал он . — Все нормально! Поезд набрал скорость и ушел, а мама шла, сама не своя от страха, от страха и трепета перед милосердием Божиим, Который слышит наши молитвы и не оставляет надеющихся на Него. Мама застала своего отца живым, но очень слабым. Он был бесконечно рад приезду дочки, просил маму встретить с ним Светлый Праздник, а потом уже возвращаться в Москву. Так оно и получилось. Мама обменяла табак и водку, запаслась продуктами, повидалась со своими старинными подругами-монахинями. В двенадцать часов ночи, когда крестный ход перед Заутреней еще стоял у закрытых дверей храма, мама была одна в церкви, стояла на солее, где только что кончила читать Библию. Вдруг она услышала голос своей матери: «Христос воскресе!». А мать ее была в эвакуации в Казани, лежала там в больнице. Вернувшись в Москву, мама послала запрос в Казань. Ей ответили, что мать ее умерла под Светлое Христово Воскресение, в двенадцать часов ночи, когда в храме началась Пасхальная Заутреня. Дедушка мой Вениамин Федорович благословил маму, прощаясь, своим нательным крестом, велел передать крест мне, своей внучке, на молитвенную память. Я потеряла этот крестик, когда перетерлась золотая цепочка, но честные люди нашли его и вернули мне. Дедушка позаботился также укутать дочку в дорогу меховым тулупом. «Ты поедешь отсюда в машине до самого дома, так надо, чтоб ты не озябла», — сказал мой дедушка. Этот тулупчик служит нам уже пятьдесят пять лет. В нем мой батюшка разгребал снег около дома, в этот тулуп я закутывала детей, когда они в младенчестве спали в коляске на морозе. И вот теперь, когда мне уже за семьдесят, я не раз в день забираюсь под «дедушкин тулуп», греюсь и желаю Царства Небесного доктору Вениамину Федоровичу. В квартиру корпуса №1, которую мы занимали, неожиданно вернулась хозяйка. То была работница НКВД и сын ее — безрукий подросток. Они обнаружили, что в их гардеробе и шкафу недостает многих дорогих вещей. Они обвинили нас в краже и подали заявление, чтобы произвести обыск в нашей квартире. Вместе со следователем они перерыли в нашей замерзшей квартире все углы и сундук, но ничего не нашли. Понятно, переживаний у родителей было много, ведь икон и «запретной» религиозной литературы у нас было полно. Но мама сообразила, чем все это объяснить, и сказала правду: «Многие наши друзья, когда уезжали в эвакуацию, принесли нам свои вещи на сохранение, так что многое тут не наше». Однако оставаться в проходной комнате корпуса №1 было нам уже невозможно: рядом был человек, дышащий на нас злобой и изливающий ее ежечасно. Тогда мы начали перетаскивать свои вещи опять с третьего этажа на первый, в нашу старую обжитую замороженную квартиру. Вот тут-то папе и пришла в голову мысль сложить из кирпича в одной из комнат печурку. Он сложил печурку-времянку, вывел в окно трубу. Вместе с папой мы с энтузиазмом добывали топливо, раскапывали во дворе ямы, куда в первые месяцы войны зарыли все снесенные (во избежание пожара) заборы и сараи. Мы привозили дрова и со складов, заставили поленницами весь папин кабинет, который не отапливался. Вся семья наша первую зиму ютилась в кухне и столовой, где была сложена печурка. Плюс пятнадцать считалось уже совсем тепло, а часто температура падала до плюс пяти. Но нам даже завидовали, потому что другие совсем замерзали: достать дрова в Москве было трудно. (Есть продолжение).

Наталья Николаевна Соколова (дочь Николая Евграфовича Пестова) Из "Под кровом Всевышнего" Начало Второй Мировой войны В 41-м году, когда мы вернулись в школу 1-го сентября, нам объявили, что школу берут под госпиталь и что учиться мы больше не будем. Все были как-то растеряны, никто не знал, что ждет всех впереди. Враг быстро наступал, учреждения эвакуировались, большинство детей уже выехали из Москвы со своими родителями. Но нам было уже по четырнадцать, шестнадцать и семнадцать лет, и мы не считали себя детьми. Многие из наших сверстников пошли работать, нас записали в штаб самообороны, поручив по ночам дежурить на чердаке своего дома и поочередно в конторе домоуправления. Для нас это была как бы новая игра. Братцы мои лазали во время стрельбы по крыше, собирали куски снарядов, которые с шумом падали на железо. Ребята приносили домой эти осколки в шапках, хвастливо называя их «наши трофеи». Мама умоляла мальчиков не высовываться, но страха смерти у нас, детей, не было. С вечера, прочитав очередной акафист святому, мы ложились спать в шубах, не раздеваясь, чтобы можно было быстро выскочить из дома, если он начнет рушиться от бомбы. Дневные и ночные «тревоги» гудели по три-четыре раза в сутки, но мы на них не реагировали. Нам было смешно, когда мы видели соседей, бегущих с узлами в бомбоубежище, чтобы через полчаса возвратиться обратно, а потом снова в панике бежать. Мы твердо верили, что, поручив сегодня нашу жизнь святителю Николаю или преподобному Серафиму, или преподобному Сергию, можно быть спокойным и крепко спать. Коля ждал призыва в армию, а мы с Сережей начали учиться в экстернате, что позволяло нам иметь рабочую продуктовую карточку. По этой карточке мы ежедневно получали хлеба на сто граммов больше, чем дети-иждивенцы. Неуехавшие учителя вузов составили программы экстернатов так, чтобы за год ученик мог пройти два класса школы: 7-й и 8-й, как брат мой Сергей, или 9-й и 10-й, как предстояло мне. Но здания зимой не отапливались, дети были голодные, болели, пропускали занятия и многие бросали учиться через месяц-два. Набирали новых учеников, начинали программу сначала, но все повторялось, так как «текучесть» не прекращалась. В результате к весне мы едва закончили программу 9-го класса. Слабые, истощенные от голода, мы со страхом ждали предстоящих экзаменов. Учиться было трудно, до позднего вечера мы бегали по Москве, заходя в каждый магазин, чтобы отоварить карточку, иначе к 30-му числу продукты, отмеченные на карточке, пропадали. А если удавалось найти магазин, где что-то давали, то приходилось часами стоять в очереди на морозе. Но мы были счастливы, если, героически отстояв очередь, приносили домой бутылку постного масла или пакетик крупы и т.п. А за хлебом мы поочередно шли к шести часам утра в темноту на мороз, в любую погоду. Надо было получить хлеб пораньше, чтобы успеть потом на занятия, да и белый хлеб бывал только с утра, а в течение остального дня давали только черный, в котором было намешано много картошки. И все же трудности военного времени мы переносили с энтузиазмом, с радостью, с гордостью, что и нам Бог послал эти испытания, дал возможность разделять страдания своего народа. А мы страданий пока не испытывали, мы были молоды и веселы. Война отразилась на лицах родителей озабоченностью. В первые осенние месяцы войны, когда учреждения эвакуировались, народу в столице осталось мало и все искали, чем заняться. Мама устроилась в артель плести «авоськи» (сумки), но норма, чтобы получить «рабочую» карточку, была большая, и нам всем приходилось помогать ей. Папа тоже освоил плетение и по вечерам усердно работал челноком... (Есть продолжение)

Отец Илиодор один. Монашеские имена повторяются очень редко. Наверное потому, что фамилии не звучат рядом с именем - чтобы не было путаницы. Как представляю - всю почту получает назначенный человек, привозит (или приносит) ее из почтового отделения города Козельска, а дальше уже лично адресат получает. Поэтому в графе кому: Монастырь Оптина Пустынь , отцу Илиодору - вполне подходяще. Где-то поймать )))) Только не на Всенощном бдении, пожалуйста, отлов производите ))))

ВОЗВРАЩЕНИЕ «К ВЕРЕ ОТЦОВ» И в мироощущении самого Дурылина вызревают большие перемены. Он ищет внутреннюю духовно-нравственную опору. На этом пути значительной вехой стала встреча с Л. Н. Толстым в Ясной Поляне 20 октября 1909 года. И. И. Горбунов-Посадов, отправляясь к Толстому по делам издательства, предложил Дурылину поехать с ним. Они провели в Ясной Поляне целый день с раннего утра до позднего вечера. Сергей Николаевич испытал на себе обаяние личности Льва Толстого (его «философию» (закавычено Дурылиным. — В. Т.) он никогда не принимал и толстовцем не стал), но безоговорочно принял «непротивление добру». Беседы с Толстым, его слова о нравственном религиозном сознании, о религии любви, способные удержать людей от зверств и насилия, о том, что нужно изучить свою душу, приучить свой ум к осмотрительности в суждениях, сердце к миролюбию, ещё долго будут занимать мысли Дурылина. Эти размышления помогут в разрешении мучительных раздумий о том, «что есть истина» и каково назначение его, Сергея Дурылина, — в этой жизни. В Ясной Поляне Дурылин записал всё, что говорил Толстой, а приехав домой, уточнил записи, и они приняли вид воспоминаний «У Толстого и о Толстом», дополненных в 1928 году отдельной главой и комментариями... После встречи с Л. Толстым Дурылину захотелось глубже заглянуть в себя и перечесть те страницы своей жизни, которые ещё недавно казались содержательными и нужными. "Это перечитыванье я начал ещё до поездки в Ясную Поляну, но с приездом оттуда оно пошло прилежней и внимательней. Этот взгляд на себя был мне очень нужен, и мне душевно полегчало после него". Вернувшись из Ясной Поляны, он написал об этом своему другу Н. Н. Гусеву в его чердынскую ссылку. «Те годы, после несчастного 1905, 906 г., 907, часть 908, я вспоминаю с грустью, с тоской, с сожалением… Я тогда много мучился, много мучил других, и в конце концов, несмотря на мои увлечения то Толстым, то другим, был глубоко несчастен. Но из того мучительного времени я вынес по крайней мере одно твёрдое и несомненное, что? мне крайне нужно: я не верю и никогда не поверю, что? то, что мы (т. е. так называемая] русская интеллигенция и все привлечённые ею к её мыслям и действиям) делали тогда, что мы думали и о чём говорили, я не верю, чтобы это нужно было делать, думать, говорить; я знаю, что ничего не нужно было делать. Весь пережитый и переживаемый ужас — не нужен, неоправдан ничем, он — наша вина, и нечего нам скидывать его с себя на других… Единственным, кто был трезв, кто не подчинился обману тогда, мне представляется — Толстой». И ещё он определил для себя главный закон: Не суди! Не обвиняй никого! Сергей Николаевич называет переломным 1910 год. «Я вернулся к вере отцов, — пишет он Георгию Семёновичу Виноградову, — и тут создалось у меня в душе и мысли некое хранительное ощущение Руси, вера в её пребывающий незримый град, вера, вобравшая в себя и углубившая и ту красоту русской народности, которая открылась мне на Севере». В этом году на его письменном столе появились новые книги — жития святых, творения Отцов Церкви. Тогда же в душе Дурылина появились первые признаки противоречия между тягой к поэтическому, литературному творчеству и религиозными исканиями. Но пока будет преобладать первое. Наметились и расхождения с К. Н. Вентцелем, считавшим, что всякая абсолютная истина — насилие. Дурылин же признавал абсолютные истины — Бог, Добро, Красота. И в ребёнке он видел носителя в себе Бога. В 1910 году он написал стихотворение «Блудный сын»: Благословенно сыном блудным В родимый возвратиться дом, О всём минувшем, непробудном Рыдать в просторе золотом. …………………………………… Вновь ласку] детства возлелея, Я плачу сладостно над ней, Да возвратится Галилея Младенческих и чистых дней! Возвращение к вере отцов было вторым поворотом судьбы — на сей раз благодатным. Перелом в мировоззрении С. Н. Дурылина наступил, конечно, не сразу. Он вызревал постепенно и подспудно. Попав осенью 1907 года в очередной раз в Бутырскую тюрьму], Дурылин обнаружил в тюремной библиотеке книгу теолога Поля Сабатье «Жизнь Франциска Ассизского», изданную в 1895 году «Посредником». Проповедь любви ко всем тварям земным, единения с природой в Боге пролилась как бальзам на его израненную душу. И он внёс поправку в своё мировоззрение. Там же, в тюрьме, он прочитал «Пасхальные письма» Владимира Соловьёва. Первое письмо — о Воскресении Христове — «это было забытое, столько лет неслышанное, невозможное „Христос Воскресе!“ моей сжавшейся от одиночества и тоски душе. И странно, что, не отвечая ещё сознанием, я уже ответил своим внутренним чувством сразу же: „Воистину воскресе“ …Моё детство нахлынуло на меня: моя душа раскрылась для всего чудесного!» Эти признания в письме Эллису (Л. Л. Кобылинскому], как и другие высказывания Дурылина о годах 1905–1909-м, свидетельствуют о том, что временный юношеский атеизм Дурылина был неглубоким, он отдал дань всеобщему увлечению революционными идеями, Р. Штейнером, Ф. Ницше, М. Штирнером… А жизнь так жестоко отрезвила, что душа наполнилась ядом от атеизма. Теперь она жаждала очищения любовью, верой, тишиной... Своими мыслями о вере, Боге Дурылин делится и с другом Н. Н. Гусевым, а тот отвечает ему: «…Коренное, основное значение веры в Бога, как ты справедливо пишешь, в том, что оно уничтожает возможность одиночества в самой тяжёлой его форме: одиночества, вытекающего из непонимания лучших, высших стремлений человека окружающей его средой. <…> В нашей душе есть источник жизни самостоятельный, не зависящий от окружающей нас среды, — есть та сила, которая даёт нам возможность обойтись без поддержки людского сочувствия. Нужно только раскопать этот источник жизни и жить им; а мы большей частью забрасываем его суетой и грязью житейской»...(как точно сказано об одиночестве!!!) (Виктория Торопова "Сергей Дурылин. Самостояние")

Ирина Валентиновна Болдышева о церковном пении

Юрий, спасибо Вам, Вы очень хорошо все разложили по полочкам. Предположу, что не стоит вести разборок (возможно))). У Владислава традиция придумать, додумать, вообразить, поиграть в слова, указать и т.д.. Переубедить трудно. ))

О, самое начало форума и какие люди в дебатах принимали участие!)). Катя из Лондона, Оля тампи, Тамара ромашка, многодетные Сергей и Наталья... Интересно, какими судьбами все оказались здесь? И вон еще когда появилась устойчивая традиция тему "разливать" в разные стороны, параллельные и не очень

Согласна! Читать надо, но этого одного мало. Если советы духовно опытных остаются только информацией, осевшей в памяти, тогда без разницы что читать. Результат один. Читая духовные книги, прилагайте более к себе, а не к другим в них написанное, а иначе вместо того, чтобы приложить пластырь к своим язвам, налагаете вредный яд. Читайте не для любознательности, а для научения благочестию и познания своей немощи, а от сего к смирению приходите. Читайте книги со смирением, и Господь просветит сердца ваши. Преподобный Макарий Оптинский *** Если только ум будешь от книги изощрять, а волю не будешь исправлять, то от чтения книги еще злее будешь, чем прежде был, поскольку самыми злыми бывают ученые и разумные дураки, нежели простые невежды. Святитель Тихон Задонский *** Свт. Игнатий Брянчанинов «Старайтесь читать книги святых отцов, соответствующие вашему образу жизни, чтоб вам можно было не только любоваться и наслаждаться чтением отеческих писаний, но чтоб можно было прилагать их к самому делу. Христианин, живущий посреди мира, должен читать сочинения великих святителей, писавших для народа, научающих добродетелям христианским, идущим для тех, которые проводят жизнь среди занятий вещественных. Другое чтение для иноков общежительных: они должны читать святых отцов, написавших наставления для этого рода жизни. И еще другое чтение для безмолвников и отшельников! Изучение добродетелей, не соответствующих образу жизни, производит мечтательность, приводит человека в ложное состояние. Упражнение в добродетелях, не соответствующих образу жизни, делает жизнь бесплодною. И жизнь истощавается напрасно, и пропадают добродетели: душа не может долго удержать их при себе, должна скоро их оставить, потому что они ей не под силу. Такое превышающее силы и способности упражнение в возвышенных добродетелях нередко повреждает душу неисцельно, расстраивает ее надолго, иногда на всю жизнь, делает неспособною к подвигам благочестия. Господь повелел «вино новое», т.е. возвышенные добродетели и «вливать в мехи новые», т.е. предоставлять подвижникам, уже созревшим в благочестивом подвиге, обновленным и просвещенным благодатию. Он воспретил вливать вино новое в мехи ветхие, чинить ветхую ризу новою заплатою. Не думайте, что возвышенный подвиг, для которого еще не созрела душа ваша, поможет вам! Нет! Он больше расстроит вас: вы должны будете оставить его, а в душе вашей явится уныние, безнадежие, омрачение, ожесточение. В таком расположении вы попустите себе большие погрешности, большие нарушения закона Божия, нежели в какие впадали прежде. «К ветхой ризе не приставляют заплаты новой, потому что от этого дыра сделается только большее». И для иноков всех вообще, и для христиан, живущих посреди мира, полезнейшее чтение — Новый Завет, в особенности, Евангелие. Но его надо читать со смирением, не позволяя себе собственных толкований, а руководствуясь толкованием Церкви.»